"Формула смерти" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 9

В десять вечера генерал Потапчук поднялся на последний этаж дома в Арбатском переулке. Он тяжело дышал, лоб под кепкой вспотел, и генерал, прежде чем нажать кнопку дверного звонка, несколько минут стоял, прислонясь спиной к перилам. Он вытащил носовой платок, промокнул вспотевший лоб, вытер влажные ладони и лишь после этого палец лег на кнопку.

Дверь отворилась. В глубине комнаты звучала тихая музыка. Глеб стоял на пороге.

– Проходите, Федор Филиппович. Генерал вошел и замешкался в прихожей.

– Я вам помогу, – предложил Глеб, забирая пальто и кепку у генерала Потапчука.

Тот безропотно отдал пальто, кепку и прошел в комнату. Сразу же подсел к низкому журнальному столику, на котором стояли кофейник и две чистые чашки. Сигарета дымилась в пепельнице. Генерал вытащил из кармана пачку и тоже закурил.

Глеб закрыл дверь, уселся напротив генерала. Музыку выключать не спешил, она звучала чуть слышно – прозрачно и тонко, как журчание чистой воды.

– Ты, наверное, уже все знаешь?

– Да, но не в деталях, – сказал Глеб, разливая кофе. – Об убийстве даже в новостях сообщили, ясное дело, что без подробностей.

Генерал Потапчук жадно курил.

– Которая сигарета за сегодняшний день?

– Вторая.

– Неплохо, думал, сорветесь.

– Вторую пачку начал, – зло уточнил Федор Филиппович.

– Плохо, совсем себя не жалеете.

– А чего жалеть? Дурак я старый, меня провели как мальчишку.

– Этого и следовало ожидать.

– Ты знал, что будет именно так?

– Не знал, но мог предположить.

– А если мог, то почему не предупредил?

– Не был уверен. Я же говорил, что активизировались профессионалы. Кто-то среди ваших, генерал, их информирует, и они знают почти о каждом вашем шаге. Может, вы сейчас сидите у меня, а им и это известно.

– Вот это невозможно, – резко бросил Потапчук, уже начиная злиться. Да и связи между Смоленским и Комовым не существует.

– Почему вы так думаете?

– Действовали разные люди. Да о тебе и не знает никто, кроме меня.

– Они-то знают о моем существовании, пару раз я чувствовал, что за мной следят. Тогда мне показалось, что это ваши люди. Сейчас понимаю – это они.

– Кто – они?

Глеб передернул плечами, сделал глоток дымящегося кофе.

– Они, генерал.

– Ты о них говоришь, как о неких инопланетянах, словно они не люди, словно они не могут ошибаться. Словно у них рассчитан каждый шаг.

– Может, и не каждый, но действуют они по расчету, а не по наитию.

– Тогда опустить крылышки и сидеть?

– Нет, – твердо сказал Глеб, – действовать надо по наитию. Только подобное поведение может сбить их с толку, заставит сделать неверный шаг. А тогда…

– И как же?..

– Я чувствую, что убийство Комова все-таки как-то связано со смертью Смоленского, и надо искать, кому мог академик передать то, что хотел на время скрыть.

– Я не уверен, что связь существует, – на лбу у Потапчука вновь выступили бисеринки пота. Глеб это заметил.

– Вам, Федор Филиппович, следует успокоиться.

– Стар я уже стал, нервы ни к черту, сдают на каждом повороте.

– Что говорит начальство?

– Ничего оно не говорит, кричит и нервничает – вот и все, что оно может сделать.

– А вы что предполагаете делать?

– Если б у меня был четкий план, если бы я мог прикинуть схему, логику их поведения, то тогда я бы знал, что предпринять. Полковник Комов был у меня основным узловым моментом, я на него сильно рассчитывал, а получилось скверно.

– – Профессионал действовал, да?

– Судя по всему, да, с одного выстрела в затылок.

– Оружие проверили?

– Баллисты говорят, оружие чистое.

– Отпечатков, конечно же, нет?

– Разумеется. Вот отчет – читай. Глеб внимательно просмотрел отчет.

– Мужчину, который стрелял, никто не видел?

– А откуда ты знаешь, что это мужчина? – спросил генерал.

– Я предполагаю.

– На чем-то же твои предположения держатся. Обувь мужская, но размер средний – сороковой.

– Чердачное окно находится довольно высоко от пола. Подставку стрелок не использовал. Если стреляла женщина, она должна быть высокой, не менее метра восьмидесяти пяти, такую женщину, один раз увидев, трудно забыть.

– У тебя как-то все просто, по полочкам раскладываешь.

– Что мне остается?

– Заниматься гибелью Смоленского. Забудь о Комове. Почему ты думаешь, что Смоленский оставил ключ к загадке?

– Мне так кажется. Смоленский девять лет назад сделал свое открытие. Незадолго до гибели усовершенствовал его.

– Да уж, сделал… Только мы не знаем, что он усовершенствовал.

– Диск ничего не дал?

– Как ты и предполагал, на нем не шифровка, а хаотично выбранные куски текста.

– Умен был академик Смоленский, тут уж ничего не скажешь, – улыбнулся Сиверов. – Вы, генерал, пейте кофе. Я его приготовил некрепким.

– Я сегодня столько кофе выпил, что, мне кажется, скоро он из ушей польется.

– Чай? Минералку?

– Жидкости не хочу. Если нальешь граммов сто коньяку, буду признателен. Хотя и он – жидкость.

– Налью, – сказал Глеб.

Глеб поставил на стол бутылку с коньяком, вытащил из маленького холодильника тарелочку с нарезанным лимоном. Плеснул в один бокал немного коньяку.

– Сам не будешь? – спросил генерал.

– Для спиртного еще рано, – сказал Сиверов.

– Самое оно.

– На здоровье, Федор Филиппович.

– Какое, к черту, здоровье, нервы не на месте! – генерал сделал глоток. – Коньяк хороший.

– Неплохой, – ответил Глеб, – из старых запасов. Когда старую мансарду громили, коньяк уцелел, вот он вам и достался.

– Выпил, и отпустило.

– Выспаться вам надо, Федор Филиппович, это, во-первых, и, наверное, самое важное. Сколько вы уже не спите?

– Вторые сутки.

– Вот видите! Сон – лучшее лекарство, вы сами мне об этом твердили.

– Когда?

– Не помню уже. Часто, Федор Филиппович, повторяли.

– Все ты помнишь, все у тебя учтено.

– Не все.

– Я, между прочим, на тебя рассчитываю.

– И правильно делаете, хотя пока я не знаю, чем вам помочь. Нет у меня четкой версии, одни обрывки, фрагменты, кусочки, которые пока ни во что толковое не складываются.

– Все, Глеб, это мое последнее дело. Я сегодня ходил по кабинету, метался от стены к стене, как заключенный в одиночке, и понял: сдаю, соображать медленно стал, ошибаться. Пора на покой.

– Пчел станете разводить, что ли? – улыбнулся Сиверов. О пчелах Глеб сказал без злости, даже с легкой завистью.

– Пчелы меня не вдохновляют.

– Они мед собирают, Федор Филиппович. Пасеку маленькую сделаете где-нибудь на берегу Оки, я к вам в гости стану наезжать. Будем кушать огурцы и в мед их макать.

– Мне не до шуток. Хоть и мерзавцем был полковник Комов, но все равно, мне его жаль.

– Мне его ничуть не жаль. Единственное, о чем сожалею, не успел он вывести вас на своих шантажистов. Полковник в их игре, насколько мне кажется, был маленькой пешкой, одной ступенькой к цели. Таких ступенек, – Глеб посмотрел в потолок, – думаю, очень много.

– И первая ступенька обвалилась, – сделав глоток коньяка, сказал генерал и вытряхнул из пачки очередную сигарету. – Цель шантажистов не ясна.

– Не совсем обвалилась, кое-что он ведь успел сообщить.

– И что толку?

Мужчины, глядя друг на друга, задумались. Потапчук первым нарушил молчание:

– Что делать посоветуешь мне?

– Надо отследить, кто придет на похороны Комова. Мне кажется, шантажистов интересовал не столько сам полковник, как кто-то из его окружения, на кого он имел влияние.

– Гомосексуалисты, – скривился в отвращении Потапчук, – у них множество подвязок. Могут сойтись вместе и знаменитый кинорежиссер, и сантехник. Любовь, даже однополая, зла. Поди, высчитай, кому дорог был покойный Комов.

– Когда похороны?

– Завтра, – вздохнул генерал, – самое смешное в этой грустной истории, что хоронить придется честь-честью, и награды на подушечках выносить, и салют на кладбище устраивать.

– Сами пойдете?

– Я уже отдал распоряжения, – ответил генерал Потапчук, бережно ставя пустой бокал, – вся церемония под моим контролем, видеосъемку я тоже обеспечил – в три камеры.

– Может, еще налить? – спросил Глеб.

– Давай – пятьдесят граммов.

Братья Комовы никогда не были особенно близки. Даже в детстве. С первого класса Андрей с головой погрузился в учебу, а Сергей, сколько себя помнил, мечтал стать чекистом. Так случается, что человек выбирает свою профессию в раннем возрасте и сознательно идет к ней. Потому у братьев Комовых карьеры удались. Они не распылялись по мелочам на поиски, копали не широко, но глубоко – каждый в одном месте. Когда Сергей получил звездочки полковника, то был самым молодым полковником в управлении. Андрей Борисович стал сперва самым молодым кандидатом наук, а затем и доктором.

Братья никогда не ссорились, потому как им нечего было делить в этой жизни.

«Эх брат, брат… – думал Андрей Борисович, сидя в узком и не очень комфортном кресле салона „Ту-154“, – сколько мы с тобой не виделись? По-моему, год-полтора. Хорошо, что я тогда зашел к тебе в гости, словно наперед чувствовал… – подробностей смерти брата Андрей Борисович не знал, ему позвонила жена Сергея, а потом и Горелов. – Почему я тебе не позвонил, не посоветовался? Что делать с диском, оставленным мне Смоленским? Теперь и посоветоваться не с кем. Но ведь ты не был ученым, какой совет ты мог мне дать? Ты был человеком службы».

В соседнем ряду возле вирусолога Комова устроилась компания молодых людей – крепких, не противников выпить. Вели они себя вполне пристойно, если учесть количество выпитого; во всяком случае, песен не пели, матом не ругались и курили не все сразу, а по очереди. За иллюминатором простиралось темно-синее небо, в котором угадывались звезды, и в то же время яркий солнечный свет лился через стекло.

– Извините, мужчина, – обратился к Комову коротко стриженный парень с тонкой золотой цепочкой на шее, к цепочке был прикреплен крестик, по концам креста сверкали маленькие бриллианты.

– Да, – Андрей Борисович отозвался не сразу.

– Не желаете присоединиться? – пластиковый стаканчик, в котором плескался щедро налитый коньяк, застыл между рядами.

Комов ощущал щекочущий аромат хорошего коньяка. Немного выпить он любил, но был очень избирателен в компании. Всех людей он разделял на две категории, независимо от пола: на тех людей, с кем можно выпить, и тех, с которыми нельзя пить ни при каких обстоятельствах.

– Нет, спасибо.

– Почему вы отказываетесь? Коньяк хороший, полет долгий, время скоротаете. По делам в Москву летите?

Комову не хотелось раскрывать душу – разговор следовало пресечь в самом зародыше, и он коротко ответил:

– На похороны брата лечу.

– – Извините, не знал.

«Теперь ко мне больше приставать не станут. Человек, у которого умер кто-нибудь близкий, вроде прокаженного, от него стараются держаться подальше».

Комов прикрыл глаза. Он не мог представить себе Сергея мертвым, казалось, прилетит, и брат встретит его в аэропорту. Встреча всегда происходила бурно, Сергей обнимал Андрея, расспрашивал о жизни, но через пять минут Становилось ясно, что говорить братьям не о чем: интересы абсолютно разные.

«Единственный раз в жизни мне могла пригодиться твоя служба, – усмехнулся Андрей, – и на тебе! – Нелепо получилось…»

Место рядом с Комовым было свободно, и он поставил в соседнее кресло плоский блестящий портфель, купленный в прошлом году по дешевке в Пекине. Диск, полученный от Смоленского, покоился в одном из отделений металлического кейса.

Кейс Андрей Борисович любил, в нем можно было безбоязненно носить дискеты: даже возле мощного генератора электростанции металл экранировал магнитные поля. Прежде чем выйти в туалет, Комов вытащил из портфеля диск, упакованный в картонный конверт, и спрятал его в карман нагрудной рубашки. Мало ли что могло случиться в его отсутствие? Комов был человеком слова, раз пообещал Смоленскому беречь диск, значит, так тому и быть. Даже о деньгах, оставленных в кейсе, Комов не волновался. Он был из той категории людей, которым своего не жаль, а к чужому не притронется.

Денег Андрей Борисович прихватил на всякий случай много, полторы тысячи долларов, снял со своего валютного счета. Мало ли что, вдруг у вдовы нет денег на похороны? Да и на памятник нужно оставить…

Полулежа в кресле, Комов обдумывал, какой следует поставить брату памятник, писать ли на нем звание «полковник», или обойтись традиционными именем, отчеством и фамилией.

«Я даже не знаю, где Сергей хотел быть похороненным, мы с ним никогда не говорили на эту тему. Боже, сколько проблем создает смерть! И самое странное, покойнику хочешь угодить больше, чем живому».

И тут в памяти всплыл эпизод из детства, когда отец привел братьев на кладбище, чтобы показать могилу своего брата. Андрей вспомнил, как они втроем пробирались между тесно расположенными могилами, помнил, как боялся пораниться об острые пики оград, боялся наступить на безымянные, поросшие травой холмики. Тогда впервые он ощутил, что такое смерть. С фаянсового медальона на него смотрел мужчина, очень похожий на отца, веселый, улыбающийся, в лихо сдвинутой на затылок военной фуражке. Семилетний Андрей смотрел на фотографию и буквально ощущал, что на глубине двух метров под ним лежит в гробу полуистлевший труп, в котором уже никто, даже самые близкие люди, не узнают молодого смеющегося военного.

– Папа, а когда я умру? – спросил тогда Андрей.

Отец посмотрел на него и понял, что отделаться шуткой не удастся, не то место и не то настроение.

– Все умирают, когда приходит время.

– А кто назначает время?

– Никто, оно само приходит.

– Я хочу знать, когда я умру.

– Каждому человеку предстоит что-то сделать в жизни, – отец присел на корточки и заглянул сыну в глаза, – и пока он не сделает главное дело жизни, то не умрет.

– Если я ничего не буду делать, значит, буду жить вечно? – спросил тогда Андрей.

– Нет, человек, который ничего не делает, уже умер. Ты придумай себе много-много главных дел, так много, чтобы хватило на длинную-длинную жизнь.

«Отец был прав, – усмехнулся Комов, – живешь, пока что-то делаешь. Чем ближе к старости, тем меньше я боюсь смерти. Хотя, кажется, должно быть наоборот. Сколько раз мне приходилось слышать истории, когда люди видели смерть близких во сне, когда они предчувствовали беду? А мне, по-моему, в день гибели Сергея так ничего и не приснилось».

Дрожание самолета, гул двигателей навевали сон, и Андрей Борисович сам не заметил того, как уснул. Сперва перед глазами была полная темнота, затем ее стали прорывать короткие сполохи, как от летящих в ночь искр костра. Сполохи шли гуще и гуще, пока наконец не слились в яркий солнечный свет. Андрею Борисовичу привиделось: стоял он на узкой блестящей дорожке, неширокой, такой, что пройти можно только вдвоем. Ровная как линейка дорожка блестела, искрилась и растворялась в солнечном свете. Она буквально исчезала в огромном солнечном диске.

Андрея обдало холодом: кто-то прошел мимо него, зацепив краем одежды. Ссутулившись, опустив голову, по блестящей дорожке шел Сергей Комов. Военный плащ с погонами был просто наброшен на плечи, и хоть Андрей не чувствовал ни малейшего дуновения ветра, полы плаща развевались. Сергей остановился, обернулся, недобро глянул на брата.

Андрей рванулся к нему, протянул руку. Сергей посмотрел на ладонь, заложил руки за спину и покачал головой:

– Брат, тебе еще рано.

– Ты уже знаешь, как там? – спросил Андрей.

– Я иду туда.

– Ты сможешь дать мне знак?

– Зачем? – Сергей пожал плечами.

– Помнишь, как мы ходили с отцом по кладбищу?

Сергей грустно улыбнулся:

– Конечно помню. Ну все, брат, пока, – он приподнял руку и стал отдаляться.

Внезапно на Андрея налетел ветер, холодный и удивительно свежий. Сергей растворился в солнечном сиянии, свет тут же сделался более плотным, из оранжевого превратился в кровавый.

Андрей вздрогнул и открыл глаза. На него из пластикового раструба лился холодный кондиционированный воздух. После сна на душе наступило просветление. Андрей Комов взглянул на часы: до посадки оставалось тридцать минут.

«Если, конечно, самолет идет по графику. Да, так оно и есть – садимся», – ученый ощутил, как временами его тело теряет вес.

Самолет снижался. Допитая бутылка коньяка, стоявшая на полу, качнулась и покатилась в конец салона.

Самолет вошел в облака, на какое-то время за иллюминатором возникла белая, непроницаемая для взгляда субстанция. Казалось, к самому стеклу придвинули большой лист пенопласта. Андрей Борисович, не любивший дальние перелеты, почувствовал, как у него закладывает уши: звуки ушли, будто в телевизоре отключили динамики.

И тут в иллюминатор полился свет, но уже не яркий, солнечный, а рассеянный, дневной, пробившийся сквозь облака. Земля возникла резко, будто ударила в лицо, Андрей Борисович даже отшатнулся от иллюминатора, и тут же шасси коснулись взлетной полосы. Минута тряски, рев двигателей, и самолет замер.

В последнее время Комов редко летал по стране, обычно – за границу, и как-то непривычно было выходить без паспортного контроля. Встречать его должен был Горелов, они созвонились накануне.

«Если не получится встретить, я тебе обязательно перезвоню», – предупреждал Горелов.

Андрей Борисович посмотрел на экранчик мобильного телефона. За время полета он никому не понадобился – ни одного звонка.

«Странно, – подумал Комов, – обычно перед похоронами люди звонят родственникам».

Перед тем как выйти на трап, Андрей Борисович надел под пиджак теплый свитер, все-таки на улице было холодно. Багажа он не брал, все, что могло понадобиться, находилось в серебристом кейсе. Вместе с другими пассажирами ученый вышел в терминал и осмотрелся. Горелов отличался пунктуальностью, но почему-то его не оказалось среди встречающих.

Долго скучать Комову не пришлось, он даже не успел подумать, что может перезвонить Горелову. К нему подошел мужчина кавказской наружности, одетый в кожаную куртку, и, поздоровавшись, поинтересовался:

– Наверное, это вас мне поручили встретить?

– Не знаю, – пожал плечами Комов.

– Вы из Новосибирска, Андрей Борисович Комов?

– Вас Горелов прислал?

– Нет, – улыбнулся моложавый мужчина, обнажив крепкие здоровые зубы, – я сам попросил Горелова не приезжать. Я работал вместе с вашим братом, и поскольку многое в его гибели пока неясно, то встречаю вас по долгу службы.

Комов не был настроен встречаться с представителями ФСБ, но понимал: это необходимость, такую уж должность занимал его брат Сергей.

– Куда мы едем?

– Домой к вдове вашего брата. Все расходы по похоронам взяло на себя наше управление, – мужчина, пока так и не представившийся, немного нервничал.

Комов чувствовал, незнакомцу поскорее хочется увести его из терминала, он то и дело бросал взгляды по сторонам.

– Извините, но здесь не безопасно, – прошептал встречавший и взял Комова под локоть, – мы выйдем через служебный вход.

– Зачем?

– Так ближе к машине, – и брюнет в кожаной куртке настойчиво повел Комова к двустворчатой двери с надписью «Служебный вход».

Народу в коридоре им встречалось много: летчики, стюардессы, служащие аэропорта – обычная деловая суета, люди не особо обращали внимания друг на друга.

Кавказец шел уверенно, можно было подумать, что он ходит здесь каждый день. Комову даже показалось, с кем-то здоровается.

– Доктор Горелов очень хотел вас встретить, но из соображений безопасности я запретил ему это делать.

Кавказец открыл дверь, и мужчины оказались на служебной автостоянке.

– Я бы воспользовался общей стоянкой, да мест на ней мало, – улыбнулся кавказец.

С одной стороны, провожатый Комову понравился: учтивый, спокойный, лишнего не говорит, но, с другой стороны, глаза его спутника оставались холодными, как у земноводных, мужчина мог улыбаться, а выражение глаз при этом не менялось.

– Садитесь, прошу вас, – кавказец открыл дверку машины и указал на сиденье рядом с водительским.

Обычно Комов предпочитал ездить на заднем сиденье, но обижать провожатого не захотел, получилось бы, будто он не хочет сидеть рядом с ним.

– Да, кстати, – сказал кавказец, когда уже сидел в машине, – забыл представиться: подполковник Гейдаров, служил под началом вашего брата.

Машина выкатилась на шоссе, но через пару километров кавказец свернул вправо. Неширокая пустая, выложенная бетонными плитами дорога вела по довольно странной местности. Комов и не знал, что под Москвой есть такие места: заброшенные заводы, хранилища, нечто вроде полигонов железобетонных конструкций.

– Заброшенная дорога – тоже из целей безопасности? – спросил Андрей Борисович.

– Нет, – засмеялся кавказец, – так мы доедем быстрее. Не люблю толчеи: ни на дорогах, ни в транспорте, не люблю людных улиц. Когда мчишься по дороге один, отвечаешь только за себя и знаешь, что никакой идиот не врежется тебе в багажник.

Шоссе скрылось за поворотом. Мир в этих местах выглядел так, словно недавно над ним разорвалась нейтронная бомба, – ни людей, ни машин, одни заброшенные здания.

– Да, кстати, – беззаботно произнес мужчина, назвавшийся подполковником Гейдаровым, – ничего странного в полете с вами не происходило?

На мгновение Комов задумался, вспомнив странный сон, но не станешь же о нем рассказывать офицеру ФСБ?

– Все нормально. Разве должно было что-нибудь случиться?

– Так, предосторожность.., мелкая, – отозвался Гейдаров. – Вы не смотрите, что я кавказец, – вновь улыбнулся он, – в Москве с моей внешностью жить сложновато, постоянно останавливают, проверяют документы. Хоть ты перекрась волосы в соломенный цвет!

– Да, кавказцам сейчас не очень легкое – осторожно заметил Андрей Борисович.

– Нет, что вы, я ни на кого не в обиде. Мне самому, когда по утрам в зеркало смотрюсь, хочется у себя документы проверить, – расхохотался кавказец и тут же смолк. – Извините, забыл, по какому поводу вы здесь.

Комов поймал себя на том, что улыбнулся против желания.

– Кстати, – дружелюбно произнес назвавшийся Гейдаровым, – у нас есть сведения, что Смоленский вам передал кое-какие документы.

– Кто вам об этом сказал?

– Работа такая – все знать.

– Но все же?

– Ваш брат обмолвился.

Комов насторожился. Он никогда не говорил с братом о диске, полученном от Смоленского. В первые дни после гибели академика он хотел сообщить следователям о том случае, но решил, что воля покойного важнее интересов следствия.

– Нет, ничего он мне не передавал.

– Вы уверены?

Тимур, неплохо игравший роль подполковника Гейдарова, был хорошим психологом и по тону, каким говорил Комов, тут же определил: да, Смоленский отдавал ему важные документы.

– Воля, конечно, ваша, Андрей Борисович, но я не стал бы ничего скрывать. Зачем вам это? Дело касается государственных секретов. Не хотите говорить сейчас?

– Поговорим об этом завтра, послезавтра. До похорон я не настроен обсуждать эту тему. Тимур притормозил и свернул в лес.

– Куда мы едем? – пока еще без особого испуга, но уже настороженно поинтересовался Комов и тут же встретился взглядом с кавказцем. Холод пронзил все его существо.

«Именно так выглядят убийцы», – подумал Андрей Борисович и вжался в сиденье.

– Не дергайтесь и не суетитесь, – спокойно сказал Тимур, – никто не собирается вредить вам, и против вас лично никто ничего не имеет.

– Что вам надо?

– То, что дал вам академик Смоленский.

Вдоль лесной дороги потянулись густые еловые заросли. Нижние сухие ветки сходились почти над самой землей, проскользнуть под ними могли разве что заяц или лиса. Машина выехала на небольшую поляну, где уже стоял один автомобиль.

Из салона выбрался человек в дорогом пальто и приветственно махнул Тимуру рукой.

«Мы с ним встречались, – мелькнула мысль у Комова, – но где?»

И он вспомнил. Этот человек восточной наружности приезжал к нему в Новосибирск. Представлялся хорошим знакомым академика Смоленского, говорил, что вместе с ним работает по программам уничтожения оружия – по финансовой части. Разговор тогда случился какой-то странный, неконкретный. Сидели в ресторане, говорили о жизни, о науке, о месте ученого в истории. Собеседник интересный, но конкретики никакой так и не прозвучало. Обещал позвонить, помочь в получении гранта на исследования, а затем словно растворился.

– Добрый день, Андрей Борисович, – Ренат Ахмедшин открыл дверцу, за которой сидел Андрей Комов, – выходите и ничего не бойтесь. Мой человек уже объяснил вам суть происходящего?

– Кажется, вполне, – выдохнул Комов и огляделся.

Спортсменом он был никаким, и поэтому рассчитывать, что сумеет убежать, было бы глупо. Место абсолютно глухое, хоть и недалеко от города.

– Вы тоже из ФСБ? – тихо спросил Комов.

– Вы человек неглупый, – вздохнул Ренат, – обманывать вас не хочу. У вас есть вещь, которая вам не принадлежит. Отдайте ее и с миром езжайте на похороны брата.

– Это вы убили его? – вырвалось у Комова. Он вспомнил разговор в Новосибирске. Именно о брате расспрашивал его кавказец, и не о службе, не о работе, а о личных взаимоотношениях.

– Вы хотели, чтобы он заставил меня сотрудничать с вами?

– Ему не повезло, – уклончиво ответил Ренат, – крупно не повезло. Посмотри-ка, что у него в кейсе?

Комов пытался сопротивляться, но Тимур намного превосходил его в силе. Щелкнули замки, и содержимое кейса посыпалось в траву: очки, документы, деньги, пара свежих газет. Тимур наскоро обыскал Комова, обшарил карманы брюк, пиджака, плаща, но не ощутил диска под толстым свитером.

– Вы прихватили с собой полученное от академика Смоленского, после ограбления квартиры вы просто не могли прятать эту вещь дома, – с уверенностью сказал Ренат, – я встречался с вами в Новосибирске не зря и понял, вы человек слова, которого невозможно купить, поэтому денег и не предлагаю, у вас есть то, что зовется совестью. Что передал вам Смоленский? И не увиливайте, я знаю, оно при вас.

– Ничего.

Ренат коротко посмотрел на Тимура, и тот резко ударил Андрея Борисовича в живот. Комов не ждал удара, поэтому кулак буквально погрузился в его тело. В глазах потемнело, перехватило дыхание, ученый согнулся пополам и упал в траву. Он стоял на коленях, упираясь головой в землю, пытался подняться.

Наконец воздух с хрипом ворвался в легкие, и Андрей Борисович вновь увидел свет. Тимур и Ренат стояли перед ним.

– Вы отдаете нам то, что вам не принадлежит, и забываете о нашей встрече. Вас довезут до города, вы по-христиански похороните брата, и на этом мы разойдемся. Идет? – Ренат присел на корточки и заглянул в глаза Комову.

– Кто вы?

– Какая разница? То, что есть у вас, принадлежит нам.

– Пошел ты! – вырвалось у Андрея Борисовича, и он, еще не задумываясь о последствиях, плюнул в лицо Ренату. – Это ты убил брата!

– Он сам убил себя. Ваш брат имел непростительные для полковника ФСБ слабости. Мало того, что он гомосексуалист, так еще и педофил.

– Врешь!

– Я понимаю, Андрей Борисович, вы находитесь в состоянии аффекта, иначе бы не называли меня на «ты». Это чистая правда. Вспомните ваше детство, неужели у него не было порочных наклонностей? Он не дружил с девочками.

– Скоты! Ничего вы от меня не получите! Тимур ногой ударил Комова в бок. И вновь мир уменьшился до яркого светового пятна. Боль парализовала тело, но не волю.

– Андрей Борисович, вы меня хорошо слышите? – прозвучал вкрадчивый голос Рената. – Вы, как человек умный, должны понять, мы вас бьем так, чтобы не осталось синяков, а значит, собираемся отпустить. Не упорствуйте, скажите, где информация?

Доктор Комов только хрипел, отплевывался. Он лежал на траве, подтянув ноги к животу.

– Сейчас боль пройдет, – продолжал Ренат, – и вы поймете, как были не правы. Зачем страдания, зачем спор, когда все решается просто? Вы забываете о нас, мы – о вас, – Ренат достал носовой платок и вытер с лица плевок. – Я понимаю ваше состояние.

Тимур занес было ногу, чтобы еще раз ударить Комова, но Ренат остановил его:

– Пусть отдышится, пусть немного подумает. Место здесь глухое, мы можем продолжать до самого вечера.

Комов ощутил, как к нему возвращаются силы, но он еще не настолько окреп, чтобы подняться на ноги.

– Ни хрена вы от меня не получите, ублюдки!

– Он еще не понимает, – покачал головой Ренат. – Ты уверен, что при нем ничего нет?

– Я же обыскал его. По-доброму не понимает, скотина! – и Тимур набросился на Комова, схватил за грудки, приподнял над землей, а затем со всей силы отшвырнул от себя.

Вирусолог упал спиной на небольшой, размером с кулак, камень. Хрустнул позвонок. Ноги Андрея Борисовича задергались в конвульсиях. Он протяжно застонал.

Ренат бросился к нему. Первым движением было приложить ладонь к сердцу – бьется ли? Ахмедшин ощутил под пальцами компьютерный диск с надписью «Реквием». Моцарт. Часть перваяquot;, извлек его.

– Вот он, – тонкая улыбка тронула губы. – Дурак, – бросил он Тимуру, – посмотри, что ты наделал. Мы бы могли его отпустить, а ты позвоночник ему сломал.

Комов синел на глазах.

Ренат раздумывал недолго:

– Добей его и закопай. Теперь уже ничего не поделаешь, – он забросил компакт-диск в кейс, захлопнул крышку, сел в машину.

Тимур дождался, пока машина Рената исчезнет в лесу, и присел на корточки. Он смотрел, как мучается Комов, молча курил. Когда сигарета догорела до фильтра, он вытащил из-под сиденья короткоствольный пистолет с массивным глушителем и не раздумывая дважды выстрелил в голову ученого. Комов дернулся и затих.

– Вот и все, – пистолет исчез в кармане.

Тимур натянул на голову мертвому Комову черный полиэтиленовый мешок для мусора и забросил тело в проход между сиденьями. Действовал он быстро, знал, тело скоро окоченеет, и тогда его не засунешь в машину, придется ломать кости.

На лице Тимура не отражалось никаких эмоций, человек просто ждал, когда начнет смеркаться.

Когда на небе зажглись первые звезды, он запустил двигатель и с выключенными фарами неторопливо поехал по лесной дороге. Лес был грязный, заваленный строительным мусором, трава уже проросла сквозь давно брошенные автомобильные покрышки. Вскоре машина очутилась на укатанной грунтовой дороге, ведущей к карьеру. В правом углу чаши карьера замер экскаватор с ажурной стрелой, два бульдозера жались к синему вагончику, на окнах которого подрагивали на ветру металлические ставни. Прожектор на деревянном столбе был потушен.

– Эй! – крикнул Тимур, его одинокий голос разнесся в карьере.

Никто ему не ответил. С левой стороны карьер, из которого брали песок для подсыпки дорог и уже давно не разрабатывали, в песке проросли полынь и лебеда. Неподалеку располагалось мрачное бетонное здание то ли насосной станции, то ли трансформаторной, из-за него и остановили разработку.

Тимур выволок труп из машины и потащил его, держа за ноги, в самый дальний край карьера. Отыскал глубокую яму, на дне которой плескалась грунтовая вода, и сбросил мертвого Комова в углубление. Брызги холодной воды ударили Тимуру в лицо. Он греб песок руками, сталкивая его ногами в яму.

Через полчаса Тимур уже мыл руки в лужице возле экскаватора.

– Хороший здесь песок, мелкий, – пробормотал он, – песчинки одна к одной. Такой только в пакеты фасовать и отправлять в Германию для детских песочниц.

Битый час Глеб Сиверов сидел в машине метрах в пятидесяти от входа в академический институт. В салоне негромко играла музыка, лицо Глеба оставалось спокойным, руки лежали на коленях.

«Да, тяжело пришлось Потапчуку. Я никогда не видел генерала таким растерянным. Он до последнего не видел связи между шантажом полковника Комова и гибелью Смоленского, но, когда пропал брат полковника Андрей Комов, прилетевший на похороны, Федор Филиппович кусал локти.., и конечно же вновь был виноват я, что не настоял на своем…»

Мысль пришлось прервать: Глеб увидел Николая Матвеевича Горелова, лишь тот вышел из двери, о чем-то оживленно беседуя с молодой привлекательной женщиной в коричневой норковой шубе. Горелов довел ее до «Фольксвагена», женщина сама открыла дверь, улыбнулась на прощание своему шефу, села в машину. «Фольксваген», ловко сдав назад, вырулил со стоянки.

– Маслицина Екатерина Олеговна, – негромко произнес Глеб. – Смотрим дальше.

Горелов немного постоял, глядя вслед автомобилю, а затем торопливо направился к своей машине. Он долго возился, двигатель не хотел заводиться. Но наконец из выхлопной трубы вылетело облачко голубого дыма. Мотор заурчал, и Горелов выехал со стоянки.

Тут же из боковой улицы, на которой затаился Глеб, но с другой ее стороны, вслед за машиной Горелова помчался темно-синий «Ниссан».

– Вот оно как, – сказал Сиверов, резко поворачивая руль вправо и разворачиваясь прямо на проезжей части. Он устремился вслед за темно-синим «Ниссаном», в салоне которого сидел крепко сбитый мужчина. Глеб его видел мельком, но лицо мужчины ему не понравилось сразу же. Интуиция не подвела Глеба и на этот раз.

«Следит за Гореловым. Потапчук говорил, что его людей не будет. Значит, он тот, кто мне нужен. Ну, давай же, давай!»

Глеб держался в отдалении, его серая «Тойота» абсолютно не выделялась из потока автомобилей. Номер преследователя Глеб запомнил.

«Приеду, пробью, – решил он, – узнаю, кому принадлежит джип, наведу справки о хозяине. Хотя… Вряд ли это что-нибудь даст, может, я ошибаюсь, может, совпадение. Конец рабочего дня, человек возвращается домой, кого-то ждал, не дождался и решил поехать. Лучше прослежу».

Через полчаса он уже знал доподлинно: темно-синий «Ниссан» проводил машину Горелова почти до дома. Не въезжая во двор, машина остановилась, мужчина вышел из салона, вошел в арку. Глеб следом не пошел, бросил свою машину на противоположной стороне улицы, поймал такси, пересел в него и сказал водителю, когда тот задал законный вопрос:

– Куда едем?

– Пока никуда. Ждем.

– Ждем-с, так ждем-с, – пошутил водитель, – а счетчик тикает.

– Пускай тикает, – равнодушно ответил Сиверов.

Мужчина в кожаной куртке и кепке, повернутой козырьком назад, вышел со двора. Он прижимал к уху мобильный телефон.

«Техника не только облегчает, но и усложняет жизнь, в данном случае мне, – подумал Глеб зло и недовольно. – Прогресс делает свое дело, теперь ему можно никуда не ехать, он доложил, что доктор наук Горелов добрался до квартиры и сейчас, возможно, попивает чаек».

Мужчина в кожанке закончил разговор, сунул мобильник в карман, заскочил в машину. Нагло и резко развернулся, испугав прохожих, и погнал в сторону центра.

– За ним, – сказал Сиверов, – не позволяй ему оторваться.

– Что, любовник жены? – причмокнув, произнес водитель. – – Нет, конкурент, – сказал Глеб.

– О, бизнес, хорошо, что я им не занимаюсь.

– Конечно хорошо.

– Реже головные боли, да и нервы на месте, – заметил водитель такси.

Джип «Ниссан» проскочил на красный, свернул в переулок.

– Оттуда два выезда, – не рискнув промчаться на красный, сообщил водитель.

– Два. Я и сам это знаю. Сворачивай вон на ту улицу, – махнул Глеб.

– Поворот запрещен, – : заметил водитель.

– Знаю, что запрещен. А ты поверни.

– Умножай счетчик на два, шеф, – серьезно предупредил водила такси.

– Ты его сначала включи.

– По спидометру километраж пробьем.

– Нет, умножу на полтора.

– Полтора плохо считать, – пошутил водитель.

Ему нравился пассажир. Он любил таких мужчин, уверенных в себе, знающих, что делают.

«В какой-нибудь частной сыскной фирме работает. Заказали, наверное, водителя „Ниссана“, он его и отслеживает», – предположил водитель такси, нарушая правила дорожного движения.

Таксисту повезло, сотрудников ГИБДД рядом не оказалось, лишь микроавтобус зло трижды просигналил, а его водитель покрутил пальцем у виска и показал таксисту кулак.

– Ух, как страшно!

Водителю было лет около тридцати пяти, настоящий московский таксист, знающий улицы города как свои пять пальцев, как содержимое карманов куртки.

Глеб наконец увидел синий джип, стоящий напротив бара.

– Стоп, – сказал он, когда до «Ниссана» оставалось метров пятьдесят.

Водитель резко притормозил, прижался к бордюру. Глеб вытащил крупную купюру.

– Не надо сдачи, ты молодец. Мне понравилось, как ты рулишь.

– Желание пассажира для меня закон, рад услужить. Если что, звоните, – таксист подал бумажку, на котором был записан номер мобильника, – всегда рад помочь.

– Спасибо, друг, – Глеб со спортивной сумкой на плече оказался на тротуаре.

Таксист тотчас уехал, словно боялся, что пассажир передумает и заберет деньги назад. Глеб успел заметить в боковом зеркальце довольный оскал водителя. Он прошел рядом с джипом, неподалеку были припаркованы еще несколько тачек.

«Неужели решил перекусить? Тут, кроме как в маленький бар, и зайти некуда».

У входной двери бара звякнул колокольчик. Поставив на стойку чашку кофе, бармен поднял глаза, взглянул на мужчину с кожаной сумкой на плече.

«Что-то сегодня постоянных клиентов мало. Этот и еще один новенький, никогда раньше его не видел».

Глеб осмотрел небольшой зал. Мужчина, за которым он следил, сидел за столиком в дальнем углу зала у окна. На столике – бокал с коньяком, пачка сигарет «Ротманс», бензиновая зажигалка и чашка кофе, тонкие перчатки торчали из кармана кожанки.

Глеб подошел к стойке.

– Добрый вечер, – услышал он приветствие бармена.

– Добрый, – ответил Сиверов, садясь на высокий табурет. – Мне, пожалуйста, кофе. Только покрепче и без сахара.

– Понял, – бармен умудрился поставить бутылку на стеллаж, не поворачиваясь к Глебу спиной.

В баре находилось девять человек, все курили. Кондиционер работал хорошо, поэтому запаха табачного дыма почти не чувствовалось. Бармен поменял компакт-диск, зазвучала музыка. Глеб сразу же узнал мелодию и улыбнулся.

– Нравится? – спросил бармен, заметив улыбку на губах посетителя.

– Нормальная.

– Могу громче сделать, – бармену хотелось пообщаться. А Глебу не хотелось. Он понял, что властелин стойки примется рассуждать о музыке, погоде, о курсе рубля и прочей дребедени, которая его сейчас абсолютно не занимала.

Он расплатился, взял чашку кофе и направился к единственному свободному столику. Он сел так, чтобы видеть мужчину в кожанке.

«Кавказец, – тут же решил он, – ошибки быть не может: ингуш или дагестанец. Года тридцать четыре от роду, не бедный…»

Рассуждения Глеба прервал звон колокольчика. Сиверов, держа чашку у рта, быстро взглянул на вошедшего и тотчас отвернул голову. Он мгновенно узнал мужчину в длинном черном пальто и сером шарфе. Мужчина вошел, держа в одной руке длинный зонт-трость, а в другой кейс. На лице поблескивали очки с немного затемненными стеклами. Мужчина был без шапки, русые вьющиеся волосы зачесаны назад. Не подходя к стойке, он огляделся, привыкая к полумраку бара, прислушался к звукам музыки. Кавказец в кожанке поднял левую руку, на пальце блеснул перстень. Перстень не дешевый – с бриллиантом карат на восемь.

Мужчина в черном пальто заметил движение кавказца и прямо от двери направился к нему. Прислонил зонт к окну, кейс поставил на пол, расстегнул пальто, уселся. Кавказец и вошедший несколько мгновений смотрели друг на друга молча.

– Ренат не придет. Кавказец молчал.

– Слышишь, Тимур, что я говорю? Как ни старался Глеб услышать их разговор, ему это не удалось. Лишь по движению губ он мог улавливать отдельные слова. Кавказец и вошедший мужчина принялись оживленно беседовать. Больше говорил мужчина в очках, а Тимур кивал, жестикулировал. Кавказец закурил. Мужчина недовольно махнул перед собой ладонью, отгоняя голубоватый дым, хотя вертел в руках портсигар. Они разговаривали ровно пять минут. Мужчина поднялся, застегнул пальто, прихватил зонт. Кейс оставил под столиком. Ренат продолжал курить, рассеянно глядя в окно.

«Вот ты и попался, – подумал Глеб. – Может, кто-нибудь другой тебя бы не узнал, но другой, не я. Мы встречались в темноте на Ленинградском, и твое счастье, что ты остался жив». :

Глеб допил кофе, вышел на улицу, посмотрел, в какую машину сел мужчина в черном пальто, и абсолютно спокойно, словно что-то забыл, вернулся в бар. Подойдя к стойке, он сел на высокий стул, улыбнулся бармену.

– Что-то не так? – поинтересовался тот.

– Нет, приятель, все у меня в порядке.

– Счастливый вы человек.

– Возможно. Время покажет. Сто граммов вот того коньяка.

И бармен по взгляду, как истинный профессионал, понял, на какую из ста пятидесяти девяти бутылок смотрит посетитель. Он бережно снял бутылку коллекционного «Рени Марти».

– Вы первый, кто за последнее время пожелал отведать именно этого коньяка.

– У меня просто настроение улучшилось, вот я и решил немного себя побаловать, – Глеб глядел на горлышко бутылки, откуда золотистая жидкость с пьянящим терпким ароматом полилась в бокал.

Глеб протянул деньги:

– Сдачи не надо.

Он взял бокал, сжал в ладонях и принялся неторопливо, глядя в темно-золотистую глубину, вертеть его.

«Тоже мужчина непростой, – подумал бармен. – А на вид и не скажешь. Интересно, чем этот мужик занимается? – и попробовал отгадать. – Он не торговец, сразу видно. Может, журналист? Скорее всего нет. Журналисты, как правило, слишком наглые и вороватые, а он спокоен, уверен в себе. На сотрудника спецслужб не похож, те тоже наглые, хотя косят под лохов и, как правило, если заказывают коньяк, то дешевый…»

– Скажите, если не секрет, чем вы занимаетесь? – обратился он к странному посетителю.

– Отгадайте, – пошутил в ответ Глеб.

– Вы не бизнесмен, не журналист, не из органов… Трудно сказать. Может, вы связаны с музыкой?

«Проницательный, – подумал о бармене Глеб, – а на первый взгляд не скажешь».

В зеркало, находящееся за спиной бармена, Глеб все время наблюдал за мужчиной в кожанке. Тот взял из-под стола кейс, повернул его крышкой к бармену, неторопливо открыл кодовый замок. Полминуты смотрел внутрь кейса, резко захлопнул.

«Посчитал, – подумал Глеб, заметив шевеление губ кавказца. Так шевелятся губы только в одном-единственном случае – когда считают деньги пачками и при этом волнуются. – Наверное, цифра сошлась».

– Отгадайте, а он кто? – спросил Глеб, качнув большим пальцем левой руки в сторону столика, за которым сидел кавказец.

Бармен ухмыльнулся:

– Он не в первый раз в моем баре, неделю назад здесь был. Встречался с одним типом, тот ему бабки давал. Думаю, бандиты, – хмыкнул бармен и, опустив голову, наклонился над бокалами.

– Я занимаюсь музыкой, – сказал Глеб, – пишу статьи и книги о классической музыке.

– Черт, – щелкнул пальцами бармен, – как это я не догадался. Вы же сразу, с первых аккордов редкий диск узнали.

– Работа у меня такая, приятель. Глеб не стал пить коньяк, но поблагодарил бармена:

– Хороший коньяк; Жаль, я за рулем.

– Хороший – потому и дорогой. Странный вы человек, первый раз вижу, чтобы такой дорогой коньяк оставляли нетронутым.

– Хоть понюхал.

– Заходите, буду рад.

– Как-нибудь, при случае, – Глеб покинул бар.

Он снова поймал такси, дождался, когда кавказец выйдет и сядет в «Ниссан», отследил адрес и, удовлетворенный сегодняшним днем, забрал брошенную «Тойоту» и вернулся на служебную квартиру. В двадцать один ноль-ноль к нему должен был зайти генерал Потапчук.

Приехав к Сиверову, генерал рассказал, что наконец-то ФСБ удалось узнать, кто такой Ренат Ахмедшин. Выяснилось интересное обстоятельство. Ренат вот уже два года числился мертвым. Его тело было опознано в Чечне местной милицией. Потому так долго и не могли опознать человека по портрету, снятому с видеопленки. Оказалось, «мертвец» спокойно жил в Москве.

«Он инсценировал свою гибель, а потом свалил с деньгами подельщиков в Турцию, – предположил Потапчук, – там, наверное, его и подобрали под себя американские спецслужбы из-за обширных связей Ахмедшина в арабском мире среди террористов».