"Число власти" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 4

Простреленное переднее колесо с драной пыльной покрышкой и погнутым титановым диском все еще лениво вращалось. Джип полулежал на боку, завалившись в густой кустарник и опираясь мятой крышей о толстый сосновый ствол. Ветки негромко похрустывали, медленно проседая под его тяжестью, а под капотом что-то подозрительно тикало и булькало. Потом в машине кто-то застонал и завозился, позвякивая битым стеклом, У Глеба немного отлегло от сердца: он никого не хотел убивать, и мысль о том, что шутка зашла чересчур далеко, была ему неприятна.

Он вплотную подошел к машине, держа наготове пистолет, и рывком открыл заклинившую переднюю дверцу. Водитель с окровавленным лицом немедленно вывалился оттуда и с треском упал в кусты. “Твою мать”, — невнятно промычал он, елозя разбитой мордой по траве, Сиверов удовлетворенно кивнул: покойники не матерятся, значит, этот, по крайней мере, будет жить.

На заднем сиденье кто-то попытался навести на Слепого пистолет. Он подался вперед, дотянулся свободной рукой, вывернул оружие из ходящих ходуном пальцев и, не глядя, бросил через плечо.

— Выползай, инвалидная команда, — приказал он, демонстративно передергивая затвор “глока” и просовывая в засыпанный битым стеклом салон толстую черную трубку глушителя. — Оружие на пол, сами на землю — мордой вниз, руки за голову, ноги шире плеч!

Помимо водителя, в салоне машины было еще трое охранников. Глеб, конечно, не ожидал, что они окажут сопротивление. Ожидал он, честно говоря, совсем другого, и то обстоятельство, что все трое оказались в состоянии выполнить его команду, его порадовало. “Крепкие ребята, — подумал он с невольным уважением. — Да, мой предшественник действительно хорошо знал свое дело и работал на совесть...”

Когда весь экипаж джипа удобно расположился на земле в позах братков, на которых наехал ОМОН, Глеб заглянул в машину, вынул из зажима на приборной панели чей-то мобильный и набрал номер Казакова.

Банкир ответил сразу — видно, ждал звонка, и притом как раз с этого аппарата.

— Ну, что у вас? — не давая Глебу раскрыть рта, напористо и грубо спросил он. — Только не говори, что вы его упустили! Головы оборву дармоедам!

— Нет, Андрей Васильевич, не упустили, — вежливо сказал Глеб. — Тут другое...

— Какое еще другое? Это кто?

— Это.., гм... Комар. Видите ли, в чем дело...

— Какой Комар? — перебил его Казаков. — Как Комар? Почему Комар? Ты откуда там взялся?

— Сам не понимаю, — солгал Глеб. — Видите ли, недалеко от банка я заметил за собой слежку. Стряхнуть хвост мне не удалось, поэтому я решил немного притормозить слишком резвых ребят.

— Что значит — притормозить? — По голосу Казакова чувствовалось, что банкир встревожен, испуган и ничего не понимает. — Говори толком, что произошло!

— Да ничего особенного, — лениво сказал Слепой. — Ну, выстрелил пару раз по колесам. Машина всмятку, а люди — ничего, живы... пока. Прикажете ликвидировать?

— Чего?! — Казаков задохнулся. — Да ты... Да я... Да я тебя самого ликвидирую, идиот! Что значит — машина всмятку? Ты что себе позволяешь?!

Глеб усмехнулся и легким тычком ноги уложил на место водителя джипа, который, приподняв голову, с интересом прислушивался к разговору.

— А что такое? Обычная самозащита... Разве я что-то неправильно сделал?

В трубке послышался странный звук, как будто на том конце провода находился только что всплывший из-под воды бегемот, Казаков немного помолчал, борясь с душившим его раздражением, а потом сказал тоном ниже:

— Ладно, плевать... Пошутили, и будет. Кончай дурака валять, Комар.

— С удовольствием, — сказал Глеб, присаживаясь на подножку джипа. — Вы не беспокойтесь, Андрей Васильевич, ваши люди целы, да и машина пострадала не так уж сильно.

— А кто тебе сказал, что это мои люди?

— Гм... Мне показалось, что вы только что предложили перестать шутить.

— Это я ТЕБЕ предложил, понял?

— Да, конечно. Что позволено Юпитеру... Так люди не ваши? Тогда я их... того. Не волнуйтесь, я все сделаю чисто. Уж очень они меня достали. Одного бензина из-за них сколько сжег!

Казаков крякнул.

— Ладно... Раз ты такой дошлый, черт с тобой. Извиняться не буду. Должен же я был тебя проверить!

— Проверили?

— Более или менее... Только ты, голубчик, не думай, что перевернул машину — и дело в шляпе. Я с тобой еще не закончил.

— К вашим услугам, — сказал Глеб.

— За мои деньги, — в тон ему проворчал Казаков. — В общем, считай, что первый этап проверки ты прошел — доказал, что крутой, как вареное яйцо, и можешь за себя постоять. Но это многие могут. Второй этап будет посложнее.

— Можно вопрос? — вежливо перебил его Глеб. — А сколько их будет всего, этих этапов?

— Сколько надо, столько и будет, — буркнул Казаков. — Ты вот что... Они как там, самостоятельно передвигаться могут?

Глеб посмотрел на распластанных по земле охранников. Один из них, ушибленный, по всей видимости, не так сильно, как другие, потихонечку тянул руку к лежавшему неподалеку пистолету. Сиверов наступил ему на запястье, а когда тот вздрогнул и повернул к нему испуганное, перепачканное землей и кровью лицо, ласково улыбнулся и укоризненно качнул стволом “глока”: дескать, не шали.

— Захотят — смогут, — сказал он в трубку.

— Тогда передай трубку Байконуру, — велел Казаков, — а сам садись в машину и дуй обратно в банк. Когда будешь?

— Мы за городом, — сказал Глеб, — так что, наверное, где-то через час. Андрей Васильевич, может, я их все-таки подвезу?

— Сами доберутся, — кровожадно прорычал банкир. — У них машина хорошая, почти сорок тысяч стоит, на такой грех не добраться. Трубку Байконуру отдай, а сам — пулей сюда. Даю тебе сорок пять минут.

Глеб пожал плечами и поставил пистолет на предохранитель.

— Который из вас Байконур? — спросил он, ни к кому персонально не обращаясь.

Здоровенный охранник у его ног завозился, пытаясь встать. Глеб убрал свой ботинок с его запястья, и Байконур сел. Вид у него был потрепанный, но на деле все сводилось к нескольким царапинам и ушибам. Сиверов отдал ему трубку и сказал:

— Подъем, гаврики, хватит спать.

“Гаврики”, ворча, покряхтывая и вполголоса отпуская крепкие словечки, начали подниматься с земли. На Глеба они старались не смотреть. Байконур беседовал по телефону, то есть сидел на земле, слушал, кивал, и с каждым кивком выражение его лица становилось все более кислым. Закончив разговор, он спрятал трубку в карман мятого грязного пиджака, перекатился на четвереньки, медленно принял вертикальное положение и присоединился к своим коллегам, которые, сопя и матерясь сквозь зубы, корячились возле тяжелого джипа, силясь поставить его на все четыре колеса.

Наконец машина качнулась и грузно, с шумом коснулась дороги. Один из охранников сразу же полез в багажный отсек за домкратом, другой принялся снимать с задней двери запасное колесо. Водитель уже поднял слегка помятый капот и, озабоченно посвистывая, время от времени утирая рукавом сочившуюся из пореза на лбу кровь, осматривал двигатель. Байконур боком приблизился к Глебу и, по-прежнему избегая смотреть ему в лицо, торопливо собрал разбросанные по земле пистолеты.

— Байконур, — сказал ему Глеб, — откуда такое странное погоняло?

— А я знаю? — угрюмо огрызнулся тот, — Шеф придумал, вот и хожу в Байконурах. У него, видите ли, на имена память хреновая, так он людям, как собакам, клички дает.

— М-да, — сказал Глеб. — Ну ладно, ребята. Давайте без обид, идет? Нам с вами еще работать и работать.

— Чего? — опешил здоровенный щекастый детина, до сих пор молча крутивший ручку домкрата.

— Я ваш новый начальник, — представился Глеб.

— Чего? — повторил щекастый. Челюсть у него отвисла, глаза выпучились.

— Вместо Полковника, что ли? — спросил водитель, держа на весу крышку капота.

— Ага, — сказал Глеб и пошел к своей машине.

— Блин, — послышался позади него голос Байконура, — ну и шуточки у Андрея Васильевича!

Водитель молча уронил крышку капота, и та с громким лязгом захлопнулась. Глеб не оглянулся, но в глубине души вынужден был признать, что целиком и полностью согласен с Байконуром: шуточки у Андрея Васильевича и впрямь были еще те.

До банка он добрался за тридцать с небольшим минут — не так уж это было далеко, да и Слепой умел ездить, не попадая в пробки. Правда, с каждым годом это становилось все сложнее, и он все чаще думал, что рано или поздно, чтобы хоть куда-нибудь успеть вовремя, ему придется пересесть на велосипед, в крайнем случае — на мотоцикл. Мотоциклы Глеб недолюбливал, главным образом потому, что при всей своей мобильности несущийся во весь опор по оживленной городской улице мотоциклист поневоле привлекает к себе внимание.

На сей раз охрана даже не подумала его остановить, и Глеб сам, по собственной инициативе, подчеркнуто демонстративно сдал охраннику у входа свой воняющий пороховой гарью “глок” с глушителем. Охранник шарахнулся было в сторону, но тут же взял себя в руки и принял у Глеба пистолет с таким видом, словно это была бомба. Все это произошло прямо под любопытным взглядом следящей видеокамеры. Глеб подошел к зеркалу, поправил узел галстука, застегнул пиджак, скрывая испачканную на животе рубашку, и, отказавшись от сопровождения, широким шагом двинулся через операционный зал.

Банкир Казаков по-прежнему сидел в своем роскошном кабинете, но уже не за письменным столом, а за низким стеклянным столиком в углу, вокруг которого были расставлены удобные кожаные кресла с низкими спинками. На столике красовались хрустальный графин с чем-то, по цвету напоминавшим слабо заваренный чай, две рюмки и блюдо с фруктами. Одна рюмка была пуста и суха, а на донышке второй Глеб углядел остатки все той же коричневатой жидкости. Знаменитая банкирская бородавка пламенела, как стоп-сигнал. На обширной лысине поблескивала испарина, а глаза не то чтобы глядели в разные стороны, но и трезвыми их назвать было нельзя.

— Садись, Комар, — предложил он, указав Сиверову на кресло напротив себя. — Садись, выпьем. Имей в виду, с этим делом у меня просто, безо всяких там этикетов — сам наливай, сам пей, сам блюй и сам за собой убирай.

— Благодарю вас, — сказал Глеб, усаживаясь, — но я лучше воздержусь.

— Хозяин — барин, — сказал Казаков. — Не хочешь блевать — не блюй. Я тоже никогда не блюю. Еще чего — добро на пол выплескивать!

— Я хотел сказать, что не пью на работе, — уточнил Глеб.

Он смотрел на Казакова и никак не мог понять, кто перед ним — великий хитрец, актер, умело маскирующий острый ум и звериное чутье, или обыкновенная свинья, которой против ее воли навязали прямохождение и которая делает все от нее зависящее, чтобы как можно скорее вернуться в первоначальное животное состояние.

— А ты пока не на работе, — напомнил Казаков, снимая с графина пробку и наливая себе до краев. В воздухе запахло спиртом и дубовой бочкой. — Ты пока этот... абитуриент. Соискатель, понял?

— Пьяный соискатель — отвергнутый соискатель, — объявил Глеб. — На эту удочку вам меня не поймать, Андрей Васильевич.

— Да кто тебя ловит!.. Кому ты на хрен сдался? Ловят его... Все вы, бывшие чекисты, этим болеете...

— Чем?

— Да этой, как ее, заразу... Па... паранойей, вот! А впрочем, дело хозяйское, Может, ты и прав. Пускай из двух голов хоть одна будет трезвая. Расскажи лучше, что там у тебя с Байконуром вышло.

Глеб рассказал — кратко, но подробно. Казаков выпил, закусил виноградиной, закурил и взялся было за пояс брюк, словно собирался снять штаны, но вовремя спохватился и оставил брюки в покое.

— Да, — сказал он, посасывая сигарету, — а ты крут, подполковник. Охрана у меня дрессированная, отборная — этим еще Полковник занимался, земля ему пухом, а он был спец — всем спецам спец... А ты, значит, его выучеников мордами в землю уложил, а сам даже не запачкался. Ну-ну.

— Да они просто не ожидали такого, вот и попались, — скромно возразил Глеб.

— Должны были ожидать! Я их лично инструктировал и предупредил, что с тобой шутки плохи. Ну, черт с ними, сами виноваты, что нарвались. Я вижу, ты не задаешь вопросов...

— Каких?

— Ну, например, что было бы, если бы не ты их, а они тебя.

Глеб пожал плечами.

— Знаете, Андрей Васильевич, — сказал он, — сослагательное наклонение меня как-то не волнует. Все эти “если бы” да “кабы” — пустая болтовняquot; Если бы они меня подловили, я бы быстро узнал, что со мной будет. А поскольку ничего подобного не произошло, то и думать об этом нечего. Кроме того, я полагаю, что ничего страшного со мной бы не случилось. Если бы вы хотели от меня избавиться, то подложили бы в машину не радиомаяк, а радиоуправляемый фугас.

— А откуда ты знаешь, что его там не было? — резко подавшись вперед, спросил Казаков и тут же, откинувшись на спинку кресла, расхохотался: — Шутка!

Он снова наполнил свою рюмку, ткнул в пепельницу окурок.

— Так не хочешь выпить? Ну, как знаешь. Твое здоровье! Вот что, — продолжил он сдавленным, сиплым голосом, жуя виноградину и одновременно затягиваясь сигаретой, — у меня к тебе дело, Комар. Боец ты отменный и при этом имеешь на плечах голову, а не кочан капусты. Я такого человека давно ищу — с тех самых пор, как Полковника подстрелили. Да и Полковник... Староват он был, если честно, потому на пулю и наскочил. М-да...

Он замолчал и молчал так долго, что Глебу показалось, будто его собеседник заснул с открытыми глазами.

— Я слушаю вас, Андрей Васильевич, — напомнил он.

Казаков вздрогнул, выходя из ступора, проглотил виноградину и усиленно задымил сигаретой, обильно слюнявя фильтр. Глеб отвел глаза — иногда, когда мог позволить себе такую роскошь, он был брезглив.

— Понимаешь, Комар, — сказал Казаков неожиданно нормальным человеческим голосом, — у меня к тебе просьба. Я понимаю, ты пришел ко мне, чтобы выйти из подполья и зажить по-человечески, но я прошу тебя потерпеть еще немного. Сделай для меня одно дело, а я в долгу не останусь. Деньги, статус, чистые документы — все у тебя будет. Жена будет в высшем обществе вращаться — с артистами, политиками, учеными, хоть с самим президентом. Детям образование дашь, сам жирком обрастешь, а то стыдно в твоем возрасте живота не иметь... Все, что хочешь, тебе дам, но сначала — дело.

— Конкурент? — понимающим тоном спросил Глеб. Казаков презрительно фыркнул.

— Не родился еще такой конкурент, против которого мне бы киллер понадобился, — заявил он. — Я любого могу деньгами задавить, причем в соответствии с действующим законодательством. Это мне — раз плюнуть, понял? Тут, брат? все намного сложнее. Тут, если хочешь знать, мистикой пахнет.

— Мистикой? — вежливо приподнял брови Глеб.

— Именно мистикой, черт бы ее побрал! Да такой, что волосы дыбом становятся!

— Слушаю вас, — повторил Сиверов.

Он никак не мог понять, куда гнет господин банкир. Впрочем, вполне могло оказаться, что Казаков никуда не гнул? а просто молол пьяную чушь, полагая, что подвергает своего нового сотрудника очередной проверке.

— Ты заметил, что в последнее время творится с курсом доллара? — спросил Казаков.

Глеб слегка вздрогнул. Вопрос был совершенно неожиданный. С таким же вопросом буквально на днях к нему обратился генерал Потапчук; можно было подумать, что Казаков подслушал их разговор и теперь решил блеснуть своей осведомленностью. Разумеется, быть этого не могло ко определению, и Слепой быстро взял себя в руки. “Странно, — подумал он. — Помешались они все на этом курсе доллара, ей-богу. Сначала генерал, а теперь вот Казаков — между пpoчим, главный подозреваемый... Он что, хочет сделать чистосердечное признание? Вот было бы славно! Он бы мне сейчас подробненько рассказал, как ему удается влиять на результаты биржевых торгов, а я бы его после этого придушил голыми руками и пошел бы себе восвояси — докладывать Потапчуку, что задание выполнено и мир в очередной раз спасен. Да, но мистика-то здесь при чем?”

— Курс доллара понижается, — спокойно сказал он, — а курс рубля соответственно растет. По-моему, для российской экономики это хорошо.

— Стреляешь ты отлично, — проворчал Казаков, — а вот в экономике, я вижу, разбираешься, как я в планерном спорте.

— Грешен, — признался Глеб.

— Ничего, — утешил его банкир, — это не грех. Наоборот, если бы ты при всех своих талантах еще и в экономике шарил, я бы обязательно решил, что тебя ко мне из налоговой полиции подослали. Ну, так вот, подполковник, для российской экономики нынешнее положение на валютной бирже — нож острый, понял? Понимаешь, если бы такое положение возникло в результате наших усилий, если бы мы его планировали, готовились к нему, работали на него — тогда, конечно, я бы первый сказал, что все прекрасно. Но ведь по всем прогнозам должно было получиться наоборот! Все знали, выстраивали стратегию, вкладывали средства и брали кредиты, исходя из твердой уверенности — да нет, из знания. — что все будет наоборот. То есть что доллар будет продолжать расти, а рубль, наоборот, падать. И вот прямо в середине года, когда все схемы запущены и работают полным ходом, начинается вся эта ботва на валютной бирже... Это как в том анекдоте, где новый русский каждый день менял коробку передач в своем “шестисотом”. Механик его спрашивает: дескать, извини, браток, как ты ездишь, что у тебя каждый день из коробки шестерни сыплются? А тот ему: обыкновенно, мол, езжу. Включаю первую, разгончик, вторую, потом третью, четвертую, пятую, а потом еще разгончик, и R — “ракета”, значитquot;. Вот и у нас сейчас то же самое творится: какая-то сволочь прямо на полном ходу взяла и врубила заднюю передачу, и теперь не из одного меня — из всего нашего брата-банкира шестеренки сыплются. Со стороны это пока незаметно, но держимся мы, чтоб ты знал, из последних сил.

— Неприятное положение, — сказал Глеб. Казаков покосился на него налитыми кровью глазами и залпом опрокинул рюмку.

— А ты не иронизируй, — сказал он, подавив раздражение. — Я понимаю, банкир не может вызывать сочувствия у простого смертного. Наоборот, ты сейчас, наверное, сидишь и думаешь: дескать, ага, припекло тебя, борова плешивого! Так, мол, тебе и надо, не все коту масленица, будет и Великий Пост... Да только того вы все не понимаете, что я-то этот Великий Пост худо-бедно переживу, а вот вы, нищеброды, бездельники, с голодухи загнетесь! И Америка устоит, сколько бы доллар ни падал и сколько бы дурачье по этому поводу ни злорадствовало, А вот о том, что вся мировая экономика на долларе построена, от него зависит и без доллара недели не протянет, вы все подумали? Ведь сколько народу нашему ни тверди, что рубль надежнее, он все равно будет баксы в наволочку складывать! И вот когда бабуся, которая отложила себе две сотни зеленых на похороны, обнаружит, что на ее сбережения даже бумажного венчика на лоб не купишь, вот тогда вы все взвоете! Да некоторые уже волосы на ж... рвут. Мелкие предприниматели, например. Тут ко мне давеча один явился — типа делегат от обеспокоенной общественности. Пожалейте, говорит, Андрей Васильевич, не губите! Я, говорит, понимаю — биржа там, игра на понижение и все такое прочее, — но надо же, говорит, меру знать! Или хотя бы подскажите, что делать: сейчас валюту на деревянные менять или подождать маленько? Ну, послал я его, конечно, куда подальше, потому что сказать-то мне ему нечего!

Он больше не ерничал, не хамил и даже не ругался матом — чувствовалось, что человек режет правду-матку, невзирая на личность собеседника, которого он, между прочим, сегодня увидел впервые в жизни. Неожиданно Глеб почувствовал растущий интерес к этому разговору. Он вдруг понял, в чем будет заключаться просьба банкира Казакова, и впервые в жизни пожалел, что плохо разбирается в тонкостях биржевой игры. Еще он понял, что версия генерала Потапчука о заговоре банкиров лопнула в самом начале расследования и что стрелять в плешивую голову Андрея Васильевича Казакова ему, скорее всего, не придется.

— Но послушайте, — осторожно начал он, — при чем же тут мистика? Положение на бирже, о котором вы говорите, наверняка сложилось не само по себе. Вероятнее всего, здесь замешан кто-то из ваших коллег. Возможно, это группа банкиров, в которую вас по какой-то причине не сочли нужным включить. А может, это вообще родной Центробанк резвится...

— Родной Центробанк давно выдрал себе последние волосы, — оборвал его рассуждения Казаков, — а мои коллеги во главе со мной как раз готовятся к этой болезненной процедуре. Чушь собачья! Чушь, бред и маразм! Это мистика, понял?

— Не знаю, — еще осторожнее сказал Глеб. — Я, конечно, скверно разбираюсь в экономике...

— Зато я в ней разбираюсь! Я! Не родился еще умник, который обвел бы меня вокруг пальца, когда речь идет о деньгах. Я на биржевых спекуляциях крокодила съел, собакой закусил, и я тебе авторитетно заявляю: не может этого быть!

— Но ведь есть, — кротко заметил Сиверов.

— Вот я и говорю — мистика, — сказал банкир, снова наполняя свою рюмку. Графин перед ним опустел уже наполовину. — Понимаешь, — доверительно продолжал он, снова подаваясь вперед, — чтобы вот так, по собственной воле, вопреки здравому смыслу, по прихоти своей дурацкой, вертеть валютной биржей, нужно, как минимум, знать будущее. Понимаешь? Не угадывать, не провидеть — знать с точностью до шестого знака! Моя дочка в детстве фантастикой увлекалась, — вдруг сказал он, — так там частенько такие вещи описывались. Прогулялся человек в будущую неделю, прихватил там газетку с таблицей биржевых торгов, вернулся в свое время и пошел дела обстряпывать, зарабатывать денежки... Ты, когда в конторе своей служил, ничего про это не слыхал? Может, какая-нибудь секретная разработка? У нас, у американцев, неважно... Может, это они эксперименты ставят, машинку свою отлаживают?

Некоторое время Глеб молча смотрел на него, не веря собственным ушам. У него возникло странное ощущение провала в памяти: показалось, что на самом деле он вовсе не отказывался от выпивки, а пил наравне с Казаковым и допился до слуховых галлюцинаций.

— Вы шутите? — спросил он наконец. Казаков только горестно покивал и налил себе еще.

— Вообще-то, — сказал Глеб, — я слышал кое-что о работах в этом направлении. — Казаков вскинул голову и, сощурив глаза, внимательно на него посмотрел. — Нет-нет, — поспешно произнес Слепой, — ни о каких перемещениях во времени речи не идет! Просто один ученый — кажется, в Минске — доказал, что существуют частицы, которые движутся во много раз быстрее света. Теоретически это обещает возможность перемещения во времени, но на практике... Нет. Да о чем мы вообще говорим! — спохватываясь, воскликнул он.

— А о чем говорить? — уныло сказал банкир. — Обо всем остальном я уже сто раз переговорил с людьми, которые разбираются в экономике не хуже меня. Поневоле всякая чертовщина в голову лезет — путешествия во времени, колдуны, гипнотизеры всякие... Может, я сейчас сплю и вся эта хрень мне просто мерещится. Вот бы проснуться! Вот поэтому, — тон его вдруг снова сделался жестким и деловитым, хозяйским, — поэтому, Комар, я и обратился к тебе. Ты — мужик боевой, трезвый, в экономике ни черта не понимаешь, в Бога, я вижу, не веришь, привидений не боишься, тебе и карты в руки. Давай, браток, разбуди меня! Чтобы я однажды утром проснулся и увидел, что на бирже все как раньше и никто воду не мутит...

— Вот так задачка, — произнес Глеб. — Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Я-то не экстрасенс!

— А тебе и не надо им быть! — сказал Казаков и опять наполнил свою рюмку. Странно, но с каждым выпитым глотком он не пьянел, а как будто даже становился трезвее. — Есть у меня одна мыслишка. Ты, конечно, можешь смеяться и говорить, что Казаков, мол, с ума спятил. Ради бога, говори что хочешь, только сначала дело сделай. Договорились?

— Договорились, — сказал Глеб. — Я вас внимательно слушаю.

Казаков выпил, отставил рюмку и подался вперед, навалившись животом на стеклянную крышку стола.

— Скажи мне, Комар, — произнес он, дыша Глебу в лицо алкогольными парами, — что ты знаешь о нумерологии?

— И ты ему поверил? — с каким-то непонятным выражением спросил генерал Потапчук.

С любопытством глядя на Глеба, он поднес к лицу тонкую фарфоровую чашку, поводил ею под носом и снова поставил на стол. В последние дни он дал себе слишком много воли — баня полковника Моршанского, алкоголь, никотин, кофеин, — и теперь у него пошаливало сердце. Оно не болело, нет, но постоянно ощущалось в груди, как некий посторонний предмет, и поэтому предложенный Слепым кофе генерал не столько пил, сколько нюхал.

Глеб тоже испытующе посмотрел на него. Исходя из того, что он рассказал Потапчуку, вопрос генерала должен был прозвучать иронически, с насмешкой, однако ни иронии, ни насмешки Сиверов в этом вопросе не услышал. В нем прозвучала искренняя заинтересованность, приправленная удивлением и, чего греха таить, тщательно скрываемым беспокойством. Глебу сразу вспомнилось, что в свое время в КГБ, по слухам, существовал особый отдел, занимавшийся исключительно экстрасенсами, колдунами и прочими паранормальными типами вплоть до психов, утверждавших, что они контактировали с инопланетянами. Судя по тону, каким генерал Потапчук задал свой вопрос, можно было предположить, что такой отдел существует и сейчас и что генерал осведомлен о его работе.

Обдумывая ответ, Глеб попытался отхлебнуть из своей чашки, но обнаружил, что она уже пуста. Тогда он поставил чашку на стол, энергично обеими руками почесал за ушами и обескураженно засмеялся.

— Не знаю, — признался он. — Ей-богу, не знаю!

— Может быть, он просто переводит стрелки? — предположил генерал.

Глеб взял сигарету, задумчиво повертел ее в пальцах и с удовольствием закурил, выпустив дым через ноздри.

— Не знаю, — повторил он. — Это может быть очередной этап проверки, а может, он меня заподозрил и действительно хочет отослать подальше, пустить по ложному следу, чтобы выиграть время. Между прочим, если это так, то, что бы он ни затевал, его затея близка к успеху. Тогда его надо убирать, не дожидаясь каких-то там доказательств, — просто так, на всякий случай. Для профилактики.

— Ну-ну, — предостерегающе сказал генерал. — Так мы с тобой далеко зайдем, приятель.

— Вот именно. Но дело даже не в этом. Понимаете, Федор Филиппович, я ведь тоже не мальчик и говорить неправду умею не хуже иных-прочих. В этом деле у меня богатый опыт, и я вижу, когда кто-то лжет и притворяется. Так вот, мне показалось, что Казаков не лгал и не притворялся, что эта ситуация действительно создана не им и, более того, он этой ситуацией очень напуган. Конечно, можно предположить, что он хороший актер... Человек с его деньгами и социальным статусом просто обязан быть хорошим актером! Но, во-первых, даже хороший актер, приняв на грудь пол-литра шотландского, начнет путать реплики и нести отсебятину, а во-вторых...

— А во-вторых? — с любопытством спросил генерал.

— ...а во-вторых, Федор Филиппович, Казаков — не полный идиот. Если бы он действительно хотел пустить меня по ложному следу, ему ничего не стоило придумать что-нибудь более убедительное, чем какой-то цифровой код. Это же бред сивой кобылы!

Потапчук снова понюхал чашку с кофе, а потом взял из пачки Слепого сигарету и стал водить ею по верхней губе, втягивая ноздрями дразнящий аромат табака.

— А может, он на это и рассчитывал? — сказал он. — На то, что ты ему поверишь именно потому, что он несет бред? Дескать, совсем человек голову потерял от страха, вот и плетет какую-то ахинею... Значит, он тут действительно ни при чем, значит, наша версия лопнула и надо искать в другом направлении... А? Учти, Казаков — мужик хитрый, и пол-литра виски ему — как слону дробина.

— Не знаю. — Глеб поймал себя на том, что слишком часто повторяет “Не знаю”, и разозлился. — Мне так не показалось, — повторил он с вызовом. — И вообще, Федор Филиппович, мне бы очень хотелось услышать, что вы сами думаете по этому поводу.

Потапчук тяжело, с усилием, поднялся с дивана, потер ноющее колено, подошел к окну и, слегка раздвинув планки опущенных жалюзи, стал смотреть на улицу. Из-за плотно прикрытой двери в соседнюю комнату едва слышно доносилась музыка: компьютер Сиверова развлекал мобильные телефоны исполнением популярных в начале восьмидесятых годов мелодий. С улицы слышались гудки автомобилей; сердито взрыкивая движком и лязгая железными бортами, проехал грузовик коммунальной службы; пронзительный женский голос визгливо и неразборчиво бранил какого-то Митяева за то, что тот потратил на пиво выданные ему на кефир и хлеб деньги. Генерал усмехнулся — сочувственно и в то же время с оттенком зависти — и вернулся к столу.

— Хорошо этому Митяеву, — сказал он. — С утра выпил — день свободен и никаких проблем.

— Нам тоже никто не мешает, — проворчал Глеб, сердито дымя сигаретой. — Вам налить?

— Мальчишка! — возмутился генерал, — перестань дерзить! Свистопляску на валютной бирже организовал вовсе не я. Тебе по-прежнему хочется услышать, что я думаю по этому поводу?

— Не отказался бы, — буркнул Глеб, с сожалением гася в пепельнице коротенький окурок.

— Так вот, — сказал Потапчук, — как старый оперативный работник, я, конечно, склонен подыскивать всему на свете рациональное объяснение. Но кто возьмется с уверенностью обозначить рамки рационального? Погоди, — сказал он, заметив нетерпеливое движение Сиверова, — не перебивай. В конце концов, я старше и по званию, и по возрасту. И потом, ты сам хотел услышать мое мнение, так что изволь молчать и слушать. Ты заметил, что наши представления о возможном и невозможном прямо вытекают из научных постулатов девятнадцатого века? Тогдашние ученые были настолько ограниченны, что даже не осознавали своего самодовольства. Они были уверены, что познали все, что можно познать, а все остальное, чего не могли измерить при помощи линейки, циркуля и вольтметра, объявили несуществующим. Чепуха, шарлатанство, предрассудки, ловкие фокусы — вот что такое, по их мнению, все эти астрологии, хиромантии, нумерологии и прочий оккультизм. И, что характерно, это мнение бытует по сей день, хотя на дворе уже не девятнадцатый век, а двадцать первый.

— Не вижу в этом ничего странного, — не удержавшись, вставил Глеб. — Особенно если учесть, что на дворе действительно двадцать первый век, а не девятнадцатый.

— А вот я вижу, — возразил Потапчук. — Не знаю, интересовался ли ты когда-нибудь астрологией...

— Я предпочитаю коньяк, — неудачно сострил Сиверов.

— Я тоже, — согласился генерал. — Но и в астрологии, поверь, есть своя прелесть. И заключается эта прелесть в том, что составленный грамотным астрологом по всем правилам прогноз в большинстве случаев оказывается верным. Добрая половина видных политических деятелей двадцатого века пользовалась услугами астрологов, и при этом подавляющее большинство населения планеты до сих пор пребывает в уверенности, что астрология — сплошное шарлатанство. Я тебя не убедил? Но позволь! Если ты видишь, что человек оснащает винтовку оптическим прицелом и попадает в цель чаще, чем без него, ты же не станешь утверждать, что он шарлатан и что на самом деле прицел тут ни при чем!

— Гм, — сказал Глеб. — Вот не знал, что вы еще и демагог!

— Во-первых, — сказал Потапчук, — старший офицер ФСБ обязан быть демагогом по долгу службы. А во-вторых, при чем тут демагогия?

— Ну как же! Сравнили астрологию с оптическим прицелом. В оптический прицел я, по крайней мере, могу заглянуть и убедиться, что в него действительно лучше видно. Я, между прочим, заглядывал в него неоднократно. Хорошая штука!

— А в астрологию не заглядывал, — констатировал генерал. — А ты загляни! В наше время это едва ли не проще, чем заглянуть в оптический прицел. Обратись к знающему астрологу, пусть он составит твою космограмму, а потом мы вернемся к этому спору. Дать тебе адресок? А, не хочешь? Боишься узнать, что убеждения твои на самом деле заблуждения? То-то и оно, дружок. Заметь, современная наука упрямо движется по пути, проложенному еще в девятнадцатом веке. Мы развиваем технологию, а все остальное, к чему нельзя подобраться ни с гаечным ключом, ни с паяльником, ни с микроскопом, объявили несуществующим. Наш хваленый материализм является следствием нашей ограниченности — то есть, по определению, предрассудком, таким же дремучим, как вера в леших и домовых.

— Ну, Федор Филиппович, — сказал обескураженный этим неожиданным напором Глеб, — ну что вы такое говорите! От вас, генерала ФСБ, я такого не ожидал.

— Да? — удивился Потапчук. — Это почему же? Только потому, что мне приходится заниматься совсем другими делами? Ну так привыкай. Видишь, времена меняются, и всю эту мистику мы с тобой сейчас обсуждаем не от нечего делать, а по долгу службы. Очень может статься, что лет через пяток я буду посылать тебя охотиться за привидениями, а не за банкирами и политиками. Понимаю, что тебя такая перспектива не радует — против привидения пуля бессильна, — но жизнь редко интересуется нашими предпочтениями. Она преподносит нам сюрпризы, исходя из своих собственных предпочтений, а мы не умеем эти сюрпризы предугадывать как раз потому, что слишком заигрались в материализм. Мы, может быть, проходим мимо настоящих сокровищ, мимо величайших открытий, даже не догадываясь, мимо чего прошли. И мы утешаем себя: дескать, да нет там, в темноте, ничего интересного! Там вообще ничего нет, и темноты никакой нет, а есть только вот эта узенькая тропинка, которую освещает наш фонарик. И лишь немногие из нас отваживаются свернуть в сторону, отойти на шаг от проторенной, освещенной тропинки и пошарить руками в темноте. Иногда они возвращаются оттуда со странными находками, но объяснить, как и почему эти находки работают, они не умеют, и мы потешаемся над ними, называем их шарлатанами, берем их находки и небрежно выбрасываем обратно в темноту. — Он обмакнул губы в остывший кофе, облизнулся, вздохнул и с сожалением отставил полную чашку. — Нумерология — шарлатанство? — продолжал он. — Отчасти — да, ко лишь отчасти. В медицине, физике, вообще в официальной науке шарлатанов, скажу я тебе, не меньше, а больше, чем в астрологии, хиромантии и нумерологии, вместе взятых. Я не буду приводить тебе примеры, тем более что в этой области я, мягко говоря, не силен. Возьми книги по нумерологии, почитай, попробуй сам посчитать — там подробно описано, как это делается. Увидишь, результаты тебя удивят.

Глеб закурил новую сигарету.

— Уф, — сказал он. — Как-то все неожиданно... И потом, Федор Филиппович, согласитесь, что все это имеет к нашему делу очень отдаленное отношение.

— Это почему же?

— Люди, к которым посылает меня Казаков, это же явное сборище сумасшедших! Насколько я понял, они воображают, будто в Библии зашифровано какое-то божественное послание, и пытаются прочесть это послание, так и этак переводя текст Священного Писания в цифровой код. У них, естественно, ничего не получается, и они твердят, что послание зашифровано, а ключом к шифру служит имя Господне — ни больше ни меньше. Это, по-вашему, кто такие?

— А по-твоему?

— Обыкновенные психи. Кучка фанатиков, которым больше нечем заняться.

— Понятно, — сказал генерал. — Как, говоришь, зовут руководителя секты? Ну, того человека, к которому тебя направил Казаков?

— Шершнев, — сказал Глеб. — Эдуард Альбертович Шершнев.

— А откуда Казаков о нем знает?

— Старые знакомые, — сказал Глеб. — Кажется, вместе учились, что ли. Были, как я понял, дружны. А потом Шершнев ударился в эту мистику, пытался сагитировать Казакова, но не на таковского напал... В общем, разошлись пути-дорожки.

— Вместе учились? В школе?

— В институте.

— Вот, — сказал генерал. — То-то и оно.

— Что — вот? — не понял Глеб.

— Казаков окончил Плехановский, — пояснил Потапчук. — В советские времена лучшее экономическое образование можно было получить только за рубежом, да и то далеко не везде. Итак, Шершнев имеет высшее экономическое образование, защитил, насколько мне известно, докторскую диссертацию...

— Ого, — сказал Глеб. — А вы откуда знаете?

Генерал проигнорировал этот неуместный вопрос.

— Выпускник Плехановки, — сказал он, — доктор экономических наук. Это, по-твоему, псих, тупой фанатик?

— Высшее образование не гарантирует от психических расстройств, — возразил Сиверов. — Скорее, наоборот. И потом, главе секты не обязательно самому быть фанатиком. Может, он просто мошенник. Или честолюбец.

— Возможно, — сказал генерал. — Но тебе не кажется, что это странный подход к расследованию? Посмотри, что ты делаешь: пытаешься отмести перспективную версию на том основании, что она МОЖЕТ оказаться ошибочной. Ну, и кто после этого псих? Кто фанатик?

Сиверов крякнул и энергично поскреб затылок.

— Не вижу, что вы нашли в этой версии такого уж перспективного, — признался он.

— Шоры материализма, — с удовольствием поддел его генерал. — Смотри: с одной стороны — доктор экономических наук, профессор, а по совместительству — нумеролог, который всю жизнь возится с цифрами, пытаясь отыскать ключ к божественному шифру. А с другой — странная, необъяснимая, невозможная ситуация на валютной бирже. Ситуация, которую даже такой крокодил отечественной финансовой системы, как Казаков, ничем, кроме мистики, объяснить не может. А биржа — это тоже цифры. Цифровая мистика. Магия чисел. Так иногда называют нумерологию — магия чисел. Красиво, правда? А главное, цепочка замкнулась, чувствуешь?

— Ничего такого я не чувствую, — возразил Глеб. — Вы извините, Федор Филиппович, но эти ваши рассуждения кажутся мне притянутыми за уши. Я просто не могу воспринимать такие вещи всерьез...

— Какие именно?

— Да вот, к примеру, докторов наук, которые ищут божественные послания. Это же чепуха какая-то!

— Почему же непременно чепуха? Ты в Бога веришь? Да или нет?

Слепой замялся.

— Да как вам сказать...

— А ты уже все сказал, — перебил Потапчук. — В детстве тебя убедили, что Бога нет, ты этому поверил и продолжаешь по инерции верить в это до сих пор, хотя ни на каких конкретных доказательствах твоя вера не основана. В то же время ты уже успел пожить, набраться опыта, накопить кое-какие наблюдения и, прямо скажем, основательно нагрешить, и тебя начинает мало-помалу одолевать беспокойство: а вдруг он все-таки есть? Тем более что подавляющее большинство населения земного шара в нею верит или, по крайней мере, делает вид, что верит, — просто так, на всякий случай. В девятнадцатом веке материалистическая наука категорически отрицала существование Бога. Сейчас она просто уклоняется от дискуссий по этому вопросу, безбожие нынче не в моде, но суть от этого не меняется. Ей, материалистической науке, противна сама мысль о том, что на свете есть нечто, чего она не может описать и приспособить для каких-нибудь нужд человечества. Господа Бога в бомбу не зарядишь, в бак автомобиля не зальешь, а главное, свысока на него не глянешь — не допрыгнуть, росточка не хватает. А трон царя природы уступать, согласись, жалко. На троне тепло, уютно, все можно, и очень неприятно думать о том, что вот придет кто-то большой, сильный — хозяин, возьмет тебя за шиворот и без лишних церемоний препроводит на причитающееся тебе место, где-то между гориллой и дельфином...

— Хорошо, — сказал Глеб. — Допустим. Ну а биржа тут при чем?

— А может, биржа — это просто частное проявление какого-то другого, более масштабного процесса? Или первая попытка, своего рода тренировка перед... Ну, я не знаю, перед чем именно. Тот, кто прочтет божественное послание, надо полагать, автоматически станет наместником Бога на земле. Новая метла чисто метет. Может быть, они уже начинают понемногу наводить порядок?

Глеб помолчал, задумчиво разглядывая тлеющий кончик сигареты.

— Федор Филиппович, — сказал он, — а вы сами-то в это верите?

Потапчук усмехнулся.

— Честно говоря, не очень. Это просто версия, имеющая такое же право на существование, как и любая другая. Я всего лишь хотел заставить тебя отказаться от предвзятости, на которую мы с тобой в сложившейся ситуации не имеем права. А что, страшновато?

— Ну, не то чтобы страшновато... Просто немного неуютно. А вдруг вы кусаться начнете?

Потапчук фыркнул.

— Нахал, — сказал он. — Да, я вижу, напугать тебя не так-то просто. Но твоя позиция уязвима, Глеб, по той простой причине, что, отвергая предложенную Казаковым версию, ты не выдвигаешь своей. Ведь тебе нечего предложить взамен, правда?

— Это в том случае, если Казаков не солгал, — сказал Слепой.

— В чем же, по твоему мнению, он мог тебе солгать?

— Например, в том, что управлять биржей нельзя, если не умеешь заглядывать в будущее.

— Управлять биржей можно, — сказал Потапчук, — примерно так же, как катящимся с горы валуном. Если вовремя расчистить для него дорогу, камень можно направить куда хочешь, и никакой мистики тут не потребуется. Но заставить его катиться в гору... Ну, сам понимаешь. Иначе говоря, имея знания и соответствующие финансовые возможности, можно организовать экономическую ситуацию в регионе, стране и даже во всем мире таким образом, чтобы она повлияла на результаты биржевых торгов в желаемом направлении. Для этого можно воспользоваться также и военной силой, как, например, поступили американцы в Ираке. Вот они сейчас, наверное, удивляются!.. Все спланировали, все рассчитали, провернули операцию в лучшем виде — никто даже и не пикнул, — а вместо желаемого результата получили кучу дерьма на лопате... Словом, в какой-то степени влиять на биржевые торги можно. Но по собственной прихоти изменять их результаты так, чтобы они противоречили экономической ситуации и даже здравому смыслу, действительно невозможно. Я консультировался со специалистами, Глеб. Это так, и от этого никуда не денешься. Мы столкнулись с чем-то необъяснимым, и слава богу, что это произошло не слишком поздно.

Слепой печально усмехнулся.

— Откуда вы знаете, что это произошло не слишком поздно?

— Я на это надеюсь, — сказал генерал. — Очень надеюсь.

Глеб потушил сигарету в пепельнице и подлил себе кофе. Кофе остыл, и Сиверов стал пить его мелкими глотками, с удовольствием чувствуя, как хинная горечь разъедает полупрозрачную пленку мистического страха. Он солгал генералу: Федору Филипповичу удалось-таки его напугать, и притом основательно. Сознавать, что на свете существуют проблемы, неразрешимые при помощи обычных человеческих методов, начиная с примитивных пуль и кончая последними достижениями современной науки, было очень неприятно. Чтобы рассеять тягостное впечатление, Глеб представил себе, как он, весь обвешавшись осиновыми кольями и зарядив “глок” серебряными пулями, охотится на вурдалаков или, размахивая тяжелым двуручным крестом, разгоняет банду привидений, заполонившую какой-нибудь туристический центр. Он надеялся что картинка получится смешная, но вышло почему-то наоборот. “Еще разгончик, и R — ракета”, — вспомнил он рассказанный Казаковым анекдот и через силу улыбнулся: кажется, из него, Глеба Сиверова, тоже готовы были вот-вот посыпаться шестеренки. А из генерала Потапчука они, похоже, уже сыплются...

— Что ж, — сказал он, — придется отпустить бороду и временно уверовать в магию чисел.

— Борода вовсе не обязательна, — утешил его Потапчук. — А по поводу магии чисел ты можешь проконсультироваться с профессором Арнаутским. Он возглавляет кафедру прикладной математики на мехмате МГУ и в свое время довольно активно и плодотворно сотрудничал с КГБ. Кличка — Интеграл, но ты своей осведомленностью особенно не козыряй. Арнаутский — дядька щепетильный, вспыльчивый и, в общем-то, порядочный. Просто время тогда было такое: не хочешь, чтобы стучали на тебя — стучи сам...

— Хорошее время, — съязвил Глеб.

— Какое было, такое было, — отрезал генерал. — Можно подумать, нынешнее лучше.

Глеб подумал, но так и не нашелся, что возразить: в свете последних событий спорить с генералом было трудно.