"Без права на смерть" - читать интересную книгу автора (Ворон Елена)

Глава 14

В Замке были солдаты. Желто-коричневыми жучками они шныряли по этажам, перебегали по лестницам. Опоздал, думал Лоцман, прильнув к стеклу, пытаясь взглядом отыскать актеров. Опоздал!

Кажется, летчик намеренно не торопился с посадкой. Вертолет приближался к Поющему Замку еле-еле, снижался едва заметно. Вот он развернулся и начал облет дворца. Лоцману хотелось кинуться в кабину, заорать на пилота, даже ударить… В этот миг он их увидел: Ингмар и Рафаэль — два мертвых тела на террасе. Куртка виконта разорвана, видна шелковая рубашка — прежде белая, а теперь в красных пятнах. Могучий северянин лежит с запрокинутым лицом, щека и шея в крови; рядом валяется кинжал.

На галерее сверкнуло золото — Эстеллино роскошное платье с золотым шитьем. Солдат тащил Эстеллу на плече, и выпавшие из прически локоны мели пол. Автоматчик вынес ее на террасу, бросил возле Ингмара.

Лусия! Последняя. Б белом платье, легкая как мотылек, она выпорхнула из увитой лозами ниши и пустилась бежать вверх по боковой лестнице. Ей наперерез помчались двое солдат — пятнистая смерть.

Вертолет завис в стороне, над Шахматной Террасой. Лоцман прыгнул, поднятый лопастями ветер подхватил его, швырнул на клетчатый пол. Перекатившись, Лоцман вскочил и ринулся через балюстраду вниз, наискосок по крышам и балконам, навстречу Лусии; краем глаза заметил, что вертолет опускается на землю.

Лусия увидела охранителя мира, узнала, нежное личико исказилось.

— Лоцман?!

У нее подкосились ноги, актриса упала, поползла по ступеням. Последним длинным прыжком он перемахнул через перила, встал над девушкой лицом к солдатам.

— Стоять!

В руках появился автомат, палец лег на спусковой крючок. Лоцман давил со всей силы, но автомат молчал. Предохранитель, мелькнуло в голове. Великий Змей, его-то зачем сотворил?!

— Стоять! — снова крикнул Лоцман, теряя драгоценную секунду на поиски треклятой железки. Сбросил предохранитель и открыл огонь.

Очередь прошила один камуфляж, прострочила другой. Солдаты замерли на бегу, застыли в воздухе, точно в стоп-кадре, и исчезли.

Лоцман огляделся. Как по волшебству, дворец очистился от желто-коричневой грязи, перламутровые тона его террас и лестниц вновь были чисты. Отгрохотало эхо выстрелов, над Замком повисла тишина.

— Лу, — охранитель мира поставил девушку на ноги, обнял за талию, — идем. — Проще было бы,ее унести, но он не решился бросить автомат, у которого не оказалось ремня, и держал его в правой руке.

Лусия отбивалась, словно ей были неприятны объятия Лоцмана. Всей кожей ощущая затаившуюся опасность, он повлек актрису на площадку, к выходу на галерею. Увести ее, спрятать — а потом бежать к остальным, которых он еще, быть может, успеет оживить.

Выстрел. Негромкий, на слух безобидный, он стихающими хлопками запрыгал по закоулкам дворца. Лусия вздрогнула, со стоном обмякла. Лоцман выронил автомат, подхватил девушку обеими руками, уставился на черное, заплывающее алым пятно на груди.

Опустил актрису на ступени. Поднял автомат — палец на спусковом крючке, — повел стволом. Где вы?

Никого. Только внизу стоят два вертолета.

Лоцман сотворил серебряный кубок с чудотворной водой. В глазах потемнело, рука дрогнула, вода пролилась. Охранитель мира передохнул, наклонился, готовясь сбрызнуть актрисе грудь. Кубок вышибло из пальцев, защелкало эхо нового выстрела. Лоцман схватился за руку.

— Змей!

Спасти актеров ему не дадут. Ну что ж… Тяжело дыша, он снова подобрал автомат. Ужо покажитесь. Всех перестреляю. Всех!

Охранитель мира шагал вниз по лестнице. С площадки на площадку, марш за маршем.

Кругом никакого движения. Не шелохнется оператор в маскировочном костюме, не блеснет линза объектива, не брякнет по камню оружие.

Он шагал по ступеням, мерно ударяя себя прикладом по бедру, отвлекаясь на физическую боль. Надо задавить слепую ярость, задушить жажду мести. Кино и солдаты — всего лишь орудия, они действуют не по своей воле. Бесчинства солдатни в Кинолетном — другое дело; на съемках же они подвластны Богине. Это она их руками убила актеров. Она, в сговоре с Ителем.

Но Лусию застрелили не солдаты, Лоцман мог бы поклясться.

Убью.

Он прошел мимо обоих вертолетов — пилоты на своих местах, в салонах пусто. Кино еще здесь, в полном составе. И само собой, Режиссер, особенно Режиссер.

Лоцман пересек двор и толкнул дверь на лестницу, ведущую к площадке башни. Там, наверху, под белым флагом с золотыми буквами, Режиссер находится во время съемок. Оттуда же он руководит убийством актеров. И не иначе как из башни сделаны два последних выстрела. Сейчас рассчитаюсь сполна…

Лестница спиралью вилась вверх, оконца скупо цедили свет. Было холодно. Холод облизал пылавшее лицо, утихомирил стучавшую в висках кровь. Поднявшийся до середины башни Лоцман остановился в пятне света, опустил автомат.

Хочется убивать? Но к следующим съемкам актеры возродятся и будут играть снова. Они станут другими — однако это твоя вина, охранитель мира, это ты их не уберег. Всё равно хочется убивать? Тогда чем ты лучше Богини, заставляющей кино истязать неповинных людей; чем ты лучше всех Богинь и Богов, что продали Ителю своих Лоцманов и теперь мучают актеров? Тебе всё еще хочется убивать?

Он сел на ступеньку, поставил автомат между колен. Кино выполняет волю Богини. Над кино, над актерами, надо всем миром есть высшая сила, которая повинна в смертях и страданиях и которая должна отвечать за все.

Он вскинул голову: сверху донесся звук шагов. Кто-то неспешный, грузный, спускался по ступеням. Лоцман поднялся и прислонился к стене. Автомат внезапно стал очень тяжел и не нужен, и его пришлось удерживать двумя руками.

На пару секунд потускнело пятно света, падавшего из верхнего оконца, из-за поворота лестницы показалась нога в ботинке, затем появился весь Режиссер: крупный, оплывший, давно не бритый; к поясу были пристегнуты мегафон и кобура с пистолетом — тем самым, из которого он застрелил Лусию.

Режиссер остановился: ноги широко расставлены, руки в карманах куртки. Наверно, в правом кармане у него второй пистолет, дуло которого смотрит Лоцману в живот. Эта мысль ничуть не обеспокоила.

— Проходите, — сказал охранитель мира. — Я не буду стрелять вам в спину.

Режиссер вытащил руки из карманов — правый оказался пуст, — потер небритый подбородок, глянул на ладонь, точно ожидая увидеть царапины от щетины, перевел взгляд на Лоцмана.

— Проходите же! И убирайтесь из Замка.

Губы скривились, точно не умея сложиться в улыбку, и разомкнулись.

— Скачешь, как будто не продавали, — уронил Режиссер и двинулся дальше — неторопливо, враскачку, не обращая внимания на автомат у Лоцмана в руках.

Охранитель мира стоял неподвижно, пока шаги не стихли внизу. Не отомстил. Почему? Не смог или не посмел? Не пожелал. Кино — оно и есть кино, а виновных надо искать не здесь.

Выйдя из башни, он наблюдал, как садятся в вертолет операторы. Режиссер стоял возле машины, ждал, пока погрузится его команда. Солдат не было видно — похоже, сгинули совсем, чтобы вновь народиться в другом месте. Из кабины вылез Девятнадцатый пилот, подошел к Лоцману.

— Улетаешь? — спросил охранитель мира.

Пилот кивнул. Повернувшись спиной к кино, он вынул из-за пазухи и сунул Лоцману белый коробок.

— Спасибо. — Охранитель мира с благодарностью принял вертолет связи. — Всего хорошего, — он протянул руку.

Летчик пожал ее и заторопился к своей машине. Вертолет кино зарокотал двигателем, начал раскручивать винт. Взлетел, за ним поднялся и Девятнадцатый.

Лоцман пустился бежать наверх, к Лусии. Ее убили последней — может, еще не поздно? Он упал на колени возле актрисы, коснулся ладонями прохладных щек.

Опоздал. Жизнь в ней погасла совсем — не оживишь. Великий Змей, отчего так скоро? Как будто Лусия желала умереть — и по собственной воле рассталась с прежней ролью.

Замок тихонько запел — чуть жалобней, чем всегда. Лоцман вспомнил про автомат. Добрая вещь, может еще пригодиться — если не исчезнет, распавшись. Он занес оружие в осиротевший без «дракона» гараж, завернул автомат в тряпку, которая показалась промасленной, и затолкал за пустые канистры. Осмотрел руки. Надо бы помыть, прежде чем браться за следующее дело. Он поймал себя на том, что попросту оттягивает горькую минуту, собрал волю в кулак и направился к главной лестнице.

Актеры по-прежнему лежали на террасе мертвые. Лоцман втайне надеялся, что они успеют ожить, но увы — на это требуется время. Он поглядел в темное от прилива крови лицо Эстеллы, которую солдат тащил на плече. Мучительно сжалось сердце. Ингмар с Рафаэлем изранены; они сражались, не желая тех съемок и ролей, к которым их принуждали. А он, Лоцман, — чем бы он помог, окажись рядом с ними? Что сделал бы он для своих актеров? Скорее всего погиб бы, сотворив кучу оружия и в пылу схватки полностью израсходовав силы.

Он вдруг ощутил валящую с ног усталость — словно ее вызвали невеселые мысли. Сколько можно умирать и возвращаться к жизни? Трижды за день — в поселке на Дархане и два раза в Кинолетном; многовато для одного человека.

Всё же он рьяно взялся за дело: унес с террасы Эстеллу и Рафаэля, уложил на постель в спальнях. Потом взялся за Ингмара. Северянин оказался так тяжел, что выбившийся из сил Лоцман чуть не уронил его на полдороге. Еле-еле заставил себя дотащить Ингмара до его комнаты, но взвалить на постель уже было невмочь. Так и оставил на полу, посчитав, что друг ему простит.

Великий Змей, а ведь еще Лусия. Лоцман добрел до боковой лестницы, постоял на площадке. Поначалу он вздумал было, что позабыл, где оставил девушку, и забрался не туда. Потом обрадовался на мгновение, вообразив, будто Лусия очнулась и ушла сама. И лишь затем дошло: актрису унес кто-то другой.

Хозяйка. Конечно же, это она помогла.

Он потащился в столовую. Вот бы Хозяйка пришла к нему — он бы попросил ее принести еды и вина…

Как завтра смотреть в глаза актерам? Ведь клялся, что не позволит им переродиться. Не сдержал клятвы. Но что взыщешь с проданного Лоцмана? Разве кто-нибудь ждет, что он будет держать свое слово? В него не верят. Вон Хозяйка — назвала никем и отвергла. В душе ворохнулась живая, непережженная обида. Охранитель мира зашагал быстрее. Ну и пусть он для Хозяйки никто, зато весь Кинолетный город знает, что он — настоящий Лоцман, и лайамка Кис его ждет с надеждой, и Таи, и земляне.

В столовую он вошел твердым шагом хозяина, разгневанного непорядками в доме. Посуда не убрана, на блюдах обветривается еда. Лоцман углядел кувшин с вином, присел было отведать напитка, но заметил на полу скомканные листки. Не иначе как сценарий. Он поднялся, подобрал их. Снова уселся, налил себе вина и разгладил листки на скатерти. Он не ошибся: очередное предписание Богини.

1. Лусия с Эстеллой: спускаются по лестнице.

2. Рафаэль с Ингмаром: ожидают на террасе.

3. Лусия: бросает Рафаэлю цветок, бежит навстречу.

4. Рафаэль: пылко признается в любви.

5. Лусия: шепчет, что отвечает на его чувства.

6. Ингмар: предлагает руку и сердце Эстелле, обещает похитить ее из Замка, увезти на север.

7. Эстелла: счастлива при мысли о скором избавлении из плена. Однако не уверена в своей любви к Ингмару.

8. Ингмар: клянется, что будет ее достоин. (Он — мужественный, но одновременно трогательный в выражении своих чувств.)

9. Серебряный Змей: появляется на галерее, бросается вниз.

10. Ингмар, Рафаэль: хватаются за оружие, сражаются со Змеем и заставляют отступить.

11. Серебряный Змей: успевает ранить того и другого, ядовитая слюна попадает в раны.

12. Ингмар, Рафаэль: уподобляются Змею. Преследуют Эстеллу и мучают ее, пока она может кричать. Ингмар режет ее кинжалом, Рафаэль колет шпагой.

13. Лусия: убегает, прячется в беседке. Наблюдает за происходящим, затем не выдерживает и с криком пускается бежать.

14. Ингмар, Рафаэль: оставляют Эстеллу, бросаются в погоню за Лусией.

Лоцман не стал читать дальше. Будь она проклята, эта Богиня! Как она смеет издеваться над людьми?!

Он сделал глоток, не почувствовав вкуса вина, подпер рукой чугунную голову. Почему Богиня застопорилась на одной сцене? Уже который раз кино снимает одно и то же: женщины сходят по лестнице, Змей нападает, мужчины сражаются. В эпизод вкладывается разный смысл, но канва действия не меняется. Не сравнить со съемками на Дархане: каждый день что-нибудь свеженькое, и сценарий имел связный сюжет, не в пример нынешнему топтанию на месте.

Лоцман поднял голову. И увидел Хозяйку: глухое зеленое платье, диадема в облаке светлых волос, черная полумаска. Женщина сидела за столом напротив охранителя мира, и золотисто-розовый свет витражей ложился на ее побледневшее усталое лицо.

— Привет, бродяга.

— Здравствуй. — Охранитель мира протянул к ней руки через стол.

Она холодно заговорила:

— Ты столько обещал — и ничего не сделал. Они тебя звали, просили кино подождать со съемками. Где ты шлялся, ты — Лоцман Поющего Замка?

Он не ответил. Из-под черного шелка гневно сверкнули глаза.

— Что молчишь? Они сражались до последнего — Ингмар, Рафаэль, Эстелла. Хотели остаться прежними, как ты велел, — но их перестреляли, а ты ничем не помог. Одну девчонку бросился спасать, а ей вовсе и не нужно было!

— Что? Лусия?..

— Да, да! Всей душой желала переродиться, чтоб поменьше страдать, — а тут не вышло, убить ее было некому. И с солдатами боялась схватиться, отсиживалась в беседке. Наконец выскочила, они погнались — и вдруг ты как снег на голову. Чуть всю песню не испортил. — Хозяйка помолчала и с неожиданной мягкостью добавила: — Да ты хоть поешь немного.

— Я обедал. — Лоцман поставил локти на стол, сплел пальцы и опустил на них подбородок. — Я был в дарханском поселке и в Кинолетном городе.

Глаза в прорезях полумаски недоуменно моргнули. Лоцман никак не мог разглядеть, какого они цвета.

— В каком поселке ты был?

— На Дархане. В другом мире, куда ведет туннель. — Хозяйка не поверила. Поджала губы, и по лицу было видно — не верит.

— Тот мир меня позвал, — продолжал он. — Если верить, что Лоцману не попасть в другой мир без ведома Богини, — значит, ей так захотелось. Тот мир влечет ее, а этот не нужен. Ты знаешь, что он уменьшается? Я видел — горы подступают всё ближе. И эти съемки, которые не идут дальше одного эпизода. Ясно же, они ей не по нраву. История не выстраивается, не выходит. — Он глотнул вина, заел ломтиком мяса, чтобы не захмелеть. — Наш мир умрет.

— Боюсь, что ты прав. — Хозяйка забрала в горсть прядь волос. — Я думала, не попробовать ли тебе послать ей письмо… однако продавшую Лоцмана уговаривать бесполезно.

Он улыбнулся своей быстрой улыбкой. Безумно хотелось спать, но еще больше хотелось сидеть напротив Хозяйки, смотреть на нее, слушать голос.

— Таи говорит, что раз Богиня продала Лоцмана, она умрет.

Красавица озадаченно переспросила:

— Таи?

— Мой актер из дарханского поселка. — Она повела плечом:

— Ах, тот Таи… Ну, актер может говорить что угодно.

— Я склонен ему верить. Хотя если всё будет идти, как идет, Поющий Замок погибнет намного раньше Богини… Я придумал, как до нее добраться.

Хозяйкины глаза широко распахнулись. Она чуть повернула голову, и золотистый свет витражей проник в прорези полумаски, озарил эти изумленные глаза. Светлые, разглядел Лоцман.

— И как ты доберешься?

Наслаждаясь ее интересом, он решил выгадать кое-что для себя:

— Сними маску — тогда скажу.

— Так и знала, что попросишь. Не сниму.

Лоцман поднялся, обошел стол. Склонился над Хозяйкой, обнял ее за плечи, вдохнул свежий, странноватый запах волос.

— У тебя что-то с лицом?

Она отрицательно качнула головой, ответила печально:

— Не спрашивай. И не проси снять маску.

Он почувствовал себя виноватым: расстроил единственную по-настоящему близкую ему женщину. Актрисы не для него, Лоцманки либо проданы, либо находятся в собственных мирах, а Богини… Разве может нормальный человек любить Богиню? Однако должно быть разумное объяснение, почему Хозяйка является ему только в маске. Не придумав, как дознаться, он поцеловал ее в волосы. Поцелуй оказался упоителен.

Красавица оттолкнула охранителя мира и вскочила на ноги:

— Не трожь меня! Как ты собираешься добраться до Богини?

Опять не угодил.

— Не скажу.

— О, Змей тебя забери! Что за дурацкое упрямство? Я — Хозяйка этого мира и должна знать…

— Господин Никто не обязан отчитываться. — Он обиделся.

— Ты просто хвастаешь, как глупый мальчишка! Актерам наобещал — мол, не дам переродиться — и думаешь задурить голову мне. Никто не может проникнуть отсюда в Большой мир — зачем болтать зря?

— Я ничего не говорю зря.

— Не верю! — запальчиво объявила Хозяйка. — Как ты выйдешь из нашего мира? Границу пересечь невозможно!

Лоцман утратил к спору интерес и опустился на стул, потянулся за своим бокалом. Ничего не скажу. Не верит — ну и на здоровье. Не буду откровенничать направо и налево. Расскажешь — и в самую ответственную минуту кто-нибудь заорет над ухом: «Не верю! Не сможешь!»

Хозяйка стояла, сложив руки под грудью, глядела на него в упор. Затем презрительно усмехнулась.

— Молчишь, потому что сказать нечего. Правильно: еще и напейся пьян — совсем будешь хорош. Желаю приятного вечера, Лоцман. — Имя прозвучало как оскорбление. Хозяйка направилась к двери.

— Постой.

Она остановилась, не оборачиваясь.

— Если я… — охранитель мира запнулся и поправился: — Когда я встречусь с Богиней, ты расскажешь, почему носишь маску?

— Нет. И оставь меня в покое! — Хозяйка выбежала из столовой.

Огорошенный Лоцман допил вино и побрел в свою комнату.

Когда он проснулся, утреннее солнце гуляло по стене, купало луч в зеркале. Нежась на пуховой перине, Лоцман свернулся в клубок, развернулся, несколько раз сжал пальцы в кулак. Сегодня, после съемок, он свидится с Богиней. Если только достанет сил, если хватит запала. Ничего не поделаешь — придется переждать новые съемки, пережить их, не вмешиваясь. Лишь бы не подвело сердце или дыхание — Шестнадцатого рядом нет, выхаживать Лоцмана будет некому.

Он вытащил из-под подушки «Последнего дарханца», полистал. Отличные были съемки — и чудесное было время. И был замечательный мир, в котором четко определялись добро и зло. И добро было сильней и привлекательней зла, и одно не подменялось другим. И едва зазвучали фальшивые ноты, всё оборвалось, как должно сгинуть всё неправильное и нежизнеспособное. Создатели мира — две Богини и Бог — были мудры и прислушались к своему Лоцману. Что же случилось, отчего Богиня осталась одна?

Охранитель мира нехотя вылез из постели. Жутковато начинать день, который может оказаться последним. Хотя недопроданный Лоцман уже столько дней пережил — счет потерял, а ничего, жив по-прежнему.

Он глянул в окно. Горы опять придвинулись. Мир Поющего Замка обречен.

К завтраку он явился, как обычно, позже всех. Еще издали услышал несущиеся из столовой голоса: выкрики, визг, раскатистый хохот. Ожили, друзья мои, подумал Лоцман с горькой усмешкой. Ну же, поглядим, каковы из себя вы стали. Он толкнул высокую дверь и вошел.

В столовой уже ссорились.

— Не видишь, всё засохло?! — рявкнул Ингмар на подавшую ему блюдо Эстеллу. — Чего ты пихаешь эту дрянь?

— Будешь есть, что дают! — отрезала актриса. — Не то сам себе готовь. Ишь, выискался привередник!

— Придержи язык, стерва. — Северянин приподнялся, занося руку.

— Ха! Больно испугалась!

Ингмар грохнул кулаком по столу. Посуда брякнула, из вазы посыпались персики.

— Да надоели уже! — выкрикнула Лусия.

Задрав юбки, она расселась на коленях у виконта; его руки шарили по голым, без чулок, ногам.

— Смотрите-ка: явился, — приветствовала Лусия охранителя мира, затем скривила личико в просительной гримасе и проныла, кривляясь: — А сотвори мне, душенька, постельку — широ-оконькую. Я и тебя на нее позову. Хотя с Лоцмана что возьмешь? Лоцманы для актрис непригодные.

— Ты что болтаешь? — окрысился Рафаэль. — Тебе мало? Так я добавлю. — Он с размаху влепил ей по предложенному для обозрения упругому бедру.

— Ах ты гад! — Лусия вцепилась ему в волосы. — Гад паршивый!

— Прекратите, — велел Лоцман.

— Чего? — возмутилась Эстелла. — Командовать?! Сядь к столу или поди вон.

Лусия с визгом и бранью — уму непостижимо, где только набралась — пыталась оттаскать виконта за волосы. Он огрызался, бил по рукам.

— Прекратите, — повторил Лоцман и шагнул к ним. Из-за стола поднялся Ингмар, заступил дорогу.

— Иди отсюда. Ты — чужой. — Взгляд льдистых глаз убегал, не желая встречать взгляд охранителя мира.

Вот итог перерождения. Вместо добродушных, славных людей — сварливые, грубые, бесстыжие. И Лоцман, которого прежде любили, стал всем чужой.

Он оглядел актеров. Ингмар держит руку за пазухой, готовый вытащить кинжал; Эстелла тянется к кувшину — того и гляди, швырнет в лицо доброхоту, который явился наводить порядок. Лусия перестала сражаться с виконтом, сидит с нахальной улыбочкой, раздвигая и сдвигая коленки; Рафаэль недобро кривит губы. Лоцман поднял руку, точно произнося клятву.

— Я разрушу Замок и уничтожу этот мир, если его обитатели не начнут вести себя достойно. Встань, — приказал он Лусии; она неохотно поднялась с колен виконта, одернула юбки.

— Как ты смеешь?! — Рафаэль вскочил, опрокинув стул.

— Стоять, — осадил его Лоцман. Виконт замер.

— Убирайся! — рявкнул Ингмар, выхватывая кинжал. Занес руку, лезвие чуть приметно дрожало.

Этот убегающий взгляд… Ингмар не смеет посмотреть Лоцману в глаза?

— Прекрати балаган, — строго сказал охранитель мира. — Постыдился бы женщин.

Актер вскинулся, точно на него плеснули кипятком; к обветренным щекам прилила кровь. Северянин убрал кинжал, плюхнулся на стул и отвернулся, ссутулясь. У Эстеллы навернулись слезы.

— Зачем ты всё портишь? — упрекнула актриса. — Ведь так легче справляться с ролью.

Рафаэль потупился, теребя застежки на куртке.

— Не трогал бы ты нас, — промолвил он тихо. — Раз не можешь обуздать Богиню.

Двумя простыми фразами Лоцман разрушил наваждение, вырвал актеров из скорлупы новых ролей. Одна Лусия еще не очнулась, по лицу блуждает всё та же нахальная улыбка, платье разошлось на груди, однако актрису это не смущает. С ней надо поговорить отдельно, пристыдить, привести в человеческий вид.

Впрочем, стоит ли? По словам Хозяйки, Лусия этого хотела, сама лезла под пулю. Надо ли отнимать то, к чему она стремилась? Не лучше ли позволить окончательно войти в роль?

Нет, в любых съемках люди должны оставаться людьми. Иначе грош им цена, и грош цена их Лоцману.

— Лу, — охранитель мира коснулся ее тонких пальцев, — пойдем, я хочу с тобой потолковать.

Она отскочила, как от жабы:

— Уйди! Не о чем нам говорить!

— Лусия! — Рафаэль попытался ее утихомирить. Актриса со злобой его оттолкнула:

— Отстань от меня! Вы что, не понимаете? Если не будем играть, мир умрет! Горы подступают — в окно видно! Я буду играть свою роль, и вы не увиливайте! А ты убирайся, — зашипела Лусия на охранителя мира. — Продали — вот и помалкивай, нечего нас мучить.

— Эти роли — хуже смерти, — ответил он. — Я не позволю вам в них вживаться.

Ингмар повернулся к Лоцману:

— Оставь нас.

— Ты здесь больше не нужен, — добавил Рафаэль. Опять все против него. По лицам видно, что безумие снова наплывает, роли становятся сильнее людей. Уговаривать бесполезно.

— Ладно. — Он припечатал ладонями стол. — Раз так, дождемся кино. Всем приятного аппетита.

Развернувшись, он двинулся вон из столовой. За спиной стояла тишина. И вдруг — Лоцман затылком почуял опасность, заметил движение тени на полу, метнулся в сторону, обернулся — в том месте, где он только что был, мелькнул кинжал северянина, воткнулся в дверь. Кинжал продержался мгновение, затем рукоять стала клониться, и клинок выпал, звякнул об пол. Ингмар уставился на него с ужасом, затем поглядел на бросившую оружие руку.

— Это… это не я… Уходи! — выкрикнул северянин, на миг одолев свою роль. — Уходи, пока цел!

Лоцман выскочил в коридор. Сердце неистово колотилось, билось о ребра. В душе клокотала ярость, грозила вырваться на свободу и снести всё, что связано с Замком, с кино и с Богиней. Та ярость, которой он ожидал от новых съемок, которая нужна для встречи с создательницей мира. Которая позволит проданному Лоцману добраться до Богини.

Он едва сдерживался, чтобы не побежать, не растратить в движении запал. Вошел к себе, прикрыл дверь и сотворил засов — теперь никто не ворвется и не помешает. Затем он встал перед зеркалом, посмотрел в глаза своему отражению. Взгляд утонул в серых, от зеленого свитера казавшихся зеленоватыми, глазах. В их прозрачной, влекущей в Зазеркалье глубине задвигались далекие, едва различимые силуэты — не тени, а призраки теней. Лоцман высмотрел одну, самую живую, и позвал. Тень послушалась, поплыла к нему, затем побежала, вырастая, делаясь отчетливей. Зеркало затянулось серым туманом, в котором мельтешили разноцветные сполохи; и, разгоняя их, разметая в стороны, из затуманья со всех ног мчался второй, иной Лоцман — полный озорства и юного азарта, не знающий иной жизни, кроме съемок в дарханском поселке. Жизнерадостный мальчишка, охранитель уходящего в небытие мира, по которому нынче затосковала Богиня.

Как просто: подойди к зеркалу, загляни в глаза отражению — и вызови к жизни себя прошлого, моложе и лучше, если тебе понадобилась помощь…

— Ты мне нужен, — сказал Лоцман своему черноволосому, без единой седой нити в шевелюре, двойнику.

Тот серьезно кивнул.

— И нужен Богине, — добавил охранитель мира, стараясь не усомниться, потому что сомнение, слабость и смерть стояли рядом.

Младший, дарханский, Лоцман снова кивнул, соглашаясь.

— Один я не справлюсь, — закончил Лоцман Поющего Замка; эти слова были лишние, потому что другой его уже понял.

Он улыбнулся быстрой, осветившей лицо улыбкой, одинаковой у обоих, провел ладонями по своей стороне зеркала, очертил круг, занес ногу, намереваясь шагнуть из блещущего искрами проема, шагнул — и пропал, слившись с охранителем мира Поющего Замка.

Если верить, что в мире ничто не делается без желания Богини, то он ответил на ее подспудное устремление — вернуться в мир дарханского поселка, соединиться с прежним, полным юного огня, не успевшим поседеть Лоцманом. Он стал сильнее. Теперь ему подвластны не только миры Поющего Замка и Дархана — он готов заявить права и на Большой мир.

Он вспомнил звук, с которым брошенный кинжал северянина воткнулся в дверь, припомнил вопли Лусии, сварливые упреки Эстеллы. Богиня! Это она натворила.

Он впился пальцами в чеканную раму зеркала, сосредоточился, весь ушел во взгляд, которым стремился пронзить туманную пелену Зазеркалья, разогнать серые космы тумана. Богиня, ты слышишь меня? Ты желала встречи с дарханским Лоцманом — он тебя зовет. Услышь меня, Богиня! Это твоя воля, ты хотела встречи со мной — и я, твой Лоцман, открываю тебе дорогу. Приди!

Дозвался. Зеркало прояснилось, и охранитель мира увидел небольшую опрятную комнату. Он узнал ее: он уже бывал в ней. Стены, оклеенные обоями под мрамор, стол с приборами в светло-серых корпусах, стеллажи с книгами и множеством безделушек, диван с рыже-черно-белым покрывалом из искусственного меха, на полу ковер в тон. Возле дивана была приоткрытая дверь, за которой виднелся угол застекленного серванта с посудой. Комната в здании АУКЦИОНА; такая же и одновременно не такая. Не было ни чиновничьего стола, за которым сидел бы комендант, ни сейфа для ОБЯЗАТЕЛЬСТВА, ни банкетки с охранником. За окном синело небо и переливалось серебром взбудораженное бризом море, рабочее кресло у стола валялось опрокинутое, а перед Лоцманом стояла встрепанная женщина, чем-то похожая на Хозяйку. Может быть, зеленой блузой навыпуск, напомнившей ему Хозяйкино платье?

— Боже мой, кто вы? — пролепетала женщина, отступая.

— Ваш Лоцман. Прошу вас. — Он повел рукой, приглашая войти в Замок.

Она отпрянула, прижала ладони к щекам. У нее было худощавое поблекшее лицо, не чета яркой и свежей красоте ее актрис и Хозяйки, испуганные глаза блестели, как круглые пуговицы.

— Подите сюда, — велел Лоцман. — Мир Поющего Замка позвал вас.

Она несмело улыбнулась:

— Понимаю. Кажется, доработалась. Слетела с катушек и наяву вижу сны.

— Да, — не моргнув глазом, подтвердил он. — Идите же!

Она двинулась к нему, завороженная. Щурясь от напряжения, он взглядом притягивал ее к себе, повелевая сделать шаг, другой, третий. Богиня подошла совсем близко, он различил рыжие лучики и темные крапины в ее серых, как пыль, глазах. Лоцман отступил, силой собственной воли увлекая ее из Зазеркалья в свой мир.

— Добро пожаловать в Поющий Замок, Богиня.

— Меня зовут Анна. — Она улыбнулась робкой, извиняющейся улыбкой. — А вы, простите, еще раз?..

— Лоцман.

Она была убеждена, что происходящее ей всего-навсего чудится, но не решалась переступить границу миров.

— Заходите, — поторопил Лоцман, боясь, что у него не хватит сил долго удерживать проход.

С ошарашенными глазами, с пугливой улыбкой, Богиня вызывала у него смешанное чувство разочарования и жалости — и ни искры гнева, которым он замкнул цепь, протянувшуюся от одного мира к другому. Еще немного — и гнев угаснет, цепь разорвется, проход исчезнет, и зеркало-дверь вновь станет просто зеркалом.

— Я не могу, — мямлила она, стоя у границы миров. — У меня гости…

— С кем ты разговариваешь? — Дверь в комнату Богини распахнулась, и вошел невысокий мужчина — лет сорока, коротко стриженный, с пышной курчавой бородой. — Кто вы? — резко спросил он охранителя мира, приняв его то ли за проникшего в дом грабителя, то ли за незадачливого ухажера.

— Лоцман Поющего Замка. — Он содрогнулся от вздыбившейся волны ледяной ярости. — Вы — Итель. — Он узнал своего врага, почуял его всем существом. — Приглашаю и вас тоже. Войдите!