"Сумеречные Врата" - читать интересную книгу автора (Волски Пола)6– Что там такое? – Ты про шум? - спросил Зеленушка. Ренилл кивнул. День клонился к закату. На землю легли длинные тени, но жара стояла убийственная. Под навесом было чуть прохладнее, но все равно невыносимо. С улицы, из-за высокого забора, доносились крики. – Они весь день там вопят. – Сердятся. Хотят убить Высокочтимых. Всех Высокочтимых. Тебе еще повезло, что ты здесь. Сюда никто не сунется. – Почему им вздумалось убивать Высокочтимых именно сегодня, а не вчера и не завтра? – Их жрецы расшевелили. Говорят, Аон-отец сердится на вонарцев. – Это не ново. – Э, в этот раз есть доказательства, вот все и поверили. – Какие же это доказательства? – Вареные купальщики, - буднично пояснил Зеленушка. - В пруду РешДур вода засветилась и вскипела как суп. А паломники, которые там омывались, все и сварились. – Чепуха. – Как он много знает, хоть и лежит здесь целые дни носом к верху. – Но ведь этого не может быть! – Это ты так говоришь! А как же все видели? – Массовая истерия. – Это еще что за штука? – Им почудилось, - пояснил Ренилл. – Всем сразу? - усмехнулся Зеленушка. - Все ошибаются, и только укушенный ящеркой Высокочтимый знает правду? – То, что ты описываешь, невозможно. – Для богов нет ничего невозможного! – Предположим, это верно. - – Кто постигнет пути богов? - продекламировал Зеленушка. – Это не ответ. – Аон-отец желает получить от авескийцев доказательства их веры. Мы должны оправдаться перед ним. Так говорят Сыны.- Мальчик запнулся.- Вот только, ты не скажешь… – Что сказать? – Что значит «оправдаться»? – У этого слова несколько значений. В данном случае, я думаю, оно означает, что Сыны требуют от жителей ЗуЛайсы доказать Аону-отцу, что у него есть причины пока не давить их как гусениц. – Это нечестно! – Кто постигнет пути богов! - процитировал Ренилл. - Успокойся, Зеленушка. Может, жрецы ошибаются, а может, я ошибаюсь. Вот выучишься, сам решишь. А пока вернемся к алфавиту. Только сперва… у меня опять в горле пересохло. – Больно уж ты много говоришь. Держи. - Зеленушка протянул ему бутыль с водой. Ренилл пил спокойно. Ни к чему ограничивать себя, когда Зеленушка всегда готов принести еще. Вода была тепловата и мутновата, но в разгар жаркого времени года и то хорошо. Однако не успел он сделать и нескольких глотков, как уши резанул торжествующий вопль: – Я фидел! Фидел, фто ты фделал! Они не заметили подкравшегося к ним Слизняшки. Теперь толстяк стоял под навесом и обвиняюще тыкал в них пухлым пальчиком. Ренилл с Зеленушкой встревожено переглянулись. – Ты даеф воду вападному Бевымянному! Ну погоди, Веленуфка! – Посмей только донести, жирный, я тебе шею сверну, - серьезно пообещал Зеленушка. – Не ифпугаеф! – Скажи только слово! – Не подфоди ко мне. Маме фкажу! – А знаешь ты, каково это, когда тебя жарят заживо? Ме-едленно, Слизняшка! – Мама! МАМА! - Слизняшка, завывая, обратился в бегство. – Этого я и боялся, - вздохнул Ренилл. - Из-за меня ты нажил беду от Шишки. – Тьфу, кто боится эту каргу! - Зеленушка храбрился, но не мог скрыть тревоги. – Она может сильно испортить тебе жизнь. – Плевать на нее! Очень испугался! – А вот я боюсь. Пора мне уходить. – Ты еще не можешь уйти. Слишком слаб, на ногах-то не стоишь, где там ходить. – Если надо, устою. – И вовсе не надо. Еще слишком рано! И я еще не научился читать. – Почти научился. – Почти не считается! Не уходи! Я не отпущу! - Зеленушка скрестил руки на груди.- Слыхал? Я тебя не отпущу. – Отпустишь. Послушай, твоему обучению и так конец. Шишка больше и близко не подпустит тебя ко мне… – Ей со мной не справиться! – Отлично справиться. Мы оба это понимаем. Но вот что я тебе скажу: читать ты будешь. Я об этом позабочусь. Сам вернусь, когда смогу, или пришлю вместо себя кого-нибудь, кто закончит мою работу. – Сказки рассказываешь! – В эту можешь поверить. А теперь помоги мне встать. – Сам вставай! И куда же ты собрался? – Подальше отсюда! – Ну давай, давай… Жрецы с вивурами поджидают тебя на улице за оградой. Уже много дней там околачиваются. Увидят - и тебе конец. Лучше оставайся здесь и научи меня читать. – Ты мне не врешь? – Разве я посмел бы врать Высокочтимому? – Послушай, Зеленушка… - Ренилл осекся, заметив надвигающуюся на них Шишку, мрачную, как грозовая туча. За ней, пыхтя, поспевал Слизняшка. – Ах, наш Зеленушка никого не слушает! - Шишка, как видно, подслушала последние слова и оскалила зубы в усмешке. - Зачем ему слушать, он и так умный. Только иногда делает ошибки. Он безобразничает у меня за спиной. Он не слушается, он лжет, он все делает наперекор. Это все ошибки. – Он наввал меня: «вырный»,- наябедничал Слизняшка. - Он фказал, фто убьет меня, мама! – Еще одна ошибка, мой милый. И большая! – Ты только грозишься! - дерзко крикнул Зеленушка. – Опять ошибка. Самая большая. - Шишка с размаху запустила в голову мальчика камнем, спрятанным до того в кармане. Зеленушка как раз начал вставать, и булыжник ударил его прямо в грудь. Он покачнулся, но удержался на ногах и не проронил ни звука, только побледнел так, что было заметно даже сквозь бронзовый загар. Шишка мгновенно подскочила к нему и сбила с ног ударом кулака в лицо. – Ну, так кто только грозится? - спросила она. Ответа не было. – Как, неужели прикусил язычок? Ну-ка, вставай! Зеленушка лежал, не двигаясь. Шишка пнула его ногой. – Прекрати, - сказал ей Ренилл. Шишка в удивлении повернулась к нему. – Ему полезно, - объяснила она. - Научится себя вести. – Тем не менее, прекрати. – Почему? - Она, казалось, искренне недоумевала. – Потому что я прошу. – Тебя это не касается! - Женщина начала злиться. - Никто тебя не просил вмешиваться. – Но я вмешиваюсь. Оставь мальчика в покое, не то… – Что «не то»? Что ты сделаешь? Гнилые объедки ящериц, ты даже встать не можешь. Ну, что ты сделаешь? – Сообщу вонарским властям, что ты моришь голодом и избиваешь доверенных тебе детей. Закон, знаешь ли, запрещает так обращаться с детьми. – Ну и что? - Шишка небрежно махнула рукой. - Думаешь, вонарским властям есть дело до того, что творится здесь, у Безымянных? Кому до нас дело!? Давай, доноси, сколько влезет! Она, конечно, была совершенно права. Этим ее не запугаешь, подумал Ренилл. – Я сообщу им, - добавил он, поразмыслив, - что вы с муженьком занимаетесь воровством и вымогательством. Уверяю тебя, это заинтересует власти. – А доказательства-то где, а? – Я могу пересказать содержание украденных вами писем. И мое слово тоже кое-чего стоит. – Неблагодарный! - взорвалась женщина. - Бездушный и неблагодарный иноземец! Вот как ты платишь мне за спасение жизни! Во время этой перепалки Зеленушка лежал неподвижно и молча, собираясь с силами. Теперь, немного придя в себя, он вскочил на ноги. – Мама! - всполошился Слизняшка. - МАМА! – Под задней изгородью большая дыра, - быстро шепнул Рениллу Зеленушка и бросился бежать. Шишка попыталась схватить его, но поймала только воздух. Мальчик мгновенно скрылся из виду. – Не видать тебе больше еды! - крикнула ему вслед Шишка. Ответа не было, и ее внимание вновь обратилось на Ренилла. - И тебе тоже! Некому тебя больше кормить да поить. Ссохнешься, как изюмина. Если не станешь нам читать. Решай поскорее, Высокочтимый… пока еще голос не потерял. – Я извещу… – Никого ты не известишь. Я этого не допущу, понял? Я сумею защитить себя и Слизняшку. Ради этого я на все пойду. Подумай об этом. Ренилл подумал. Будущее казалось непривлекательным. Эта женщина, помешанная на своем сыночке, способна на все. – Мне стыдно за Высокочтимого! - Шишка вновь обрела достоинство. - Он попрал мое гостеприимство. Ему решать, чем загладить вину. Пока он не исправится, может валяться здесь, в собственных испражнениях. Он заслуживает этого, потому что он не что иное как… – Неблагодавный! - вякнул Слизняшка. – Правильно. Идем, моя радость. Мать и сын, взявшись за руки, вышли из-под навеса. Ренилл остался лежать, глядя им вслед. Чадолюбивая хищница достаточно прозрачно намекала на убийство, и ему не хотелось оставаться в ее жилище еще на одну ночь. К счастью, в этом и не было необходимости. Он уже достаточно оправился, чтобы стоять на ногах и кое-как передвигаться. Как отсюда выбраться? Правду ли сказал Зеленушка о поджидающих за калиткой вивури? Скорее всего, правду. Иначе зачем рассказывать о дыре под забором. Запасной выход? Как только стемнеет, Ренилл должен найти его. Лучше уйти не прощаясь, чтобы не тревожить Шишку. Солнце садилось. Ренилл следил за вспыхнувшим и теперь медленно гаснувшим небом. Темнота не принесла прохлады, раскаленный ветер доносил запахи дыма, отбросов и пряностей. На небе появилась половинка луны, и небесная танцовщица Нуумани поднялась над его головой. В приюте Безымянных загорелись костры - в горшках булькала похлебка, тихо гудели голоса. Время проходило, луна поднималась все выше, а голоса смолкали. Настала глубокая ночь, Безымянные уснули. Их храп доносился сквозь тонкие стены шалашей и хижин. Лунный свет пробрался под навес. Пора было идти. Ренилл поглубже вздохнул и встал на ноги. Не так плохо, как можно было ожидать. Качает, но идти можно, спасибо Зеленушке, кормившему и поившему больного. Рениллу хотелось проститься с мальчиком, но Зеленушка пропал, быть может, навсегда. Никто не остановил Ренилла, осторожно пробиравшегося между хижинами. Ни Шишки, ни ее супруга не было видно, за что Ренилл истово возблагодарил богов. Он добрался до задней изгороди и легко отыскал подкоп. Зеленушка пробрался бы здесь без труда, но взрослому было тесновато. Ренилл полз на животе, цепляя стены спиной и боками. Он выбрался наружу в незнакомый переулок где-то в Старом Городе. До Малого Ширина не одна миля. Не одна миля до помощи земляков, а он истощен, и в кармане ни гроша. На улице не видно фози, да и как наймешь, если нет денег. Придется идти пешком. Он потерял немало времени и драгоценных сил, пока разобрался, где находится. Наконец под фонарем он наткнулся на бодрствующего заклинателя змей, который возился с больной гадюкой. Тот указал ему путь к Воротам Питона. Спустя несколько долгих минут Ренилл выбрался из путаницы переулков Старого Города. Теперь он знал, где очутился - до Малого Ширина по-прежнему далеко, а силы быстро улетучивались. Он медленно брел вперед, то и дело останавливаясь передохнуть, и все равно скоро выдохся. Его замучила жажда, и какое-то время он ни о чем не думал, кроме пересохшего горла. Спасение явилось в виде общественной колонки на маленькой площади в паре миль от центрального вокзала. Обратиться к служащим на вокзале вонарцам? Можно занять денег или попросить довезти до резиденции. Нет, вонючему, грязному, заросшему щетиной, в одежде местного оборванца, ему нечего и пытаться. Едва ступит на порог, его вышвырнут пинками, и никакая чистота восточно-ширинского выговора не поможет. Бесполезно. Он от души напился ржавой воды, ополоснул лицо, шею, запястья. Отдохнул немного и попил еще, прежде чем снова отправиться в путь. Полегчало. Усталость не прошла, идти еще далеко, а все же полегче. Так казалось Рениллу, пока он не добрался до обелиска Набаруки, где толпились бессонные горожане. Снова сжигают чучело? Нет, на этот раз не видно ни хвороста, ни огня. Только наскоро сколоченный деревянный помост, ряд фонарей и усталый поджигатель, будораживший выкриками толпу. Ренилл прислушался и уловил обрывки фраз: – …Гнев богов… чума с запада… безбожные пришельцы… очистить Кандерул… Обычная гневная проповедь, обычные призывы к мятежу. Ничего нового, но сегодня народ горячо отзывался на каждый выкрик. Горожане казались усталыми, но они жадно внимали оратору. Сколько времени провели они тут, слушая фанатика Отца-Аона? Всю ночь? И долго ли ждать, пока искусно разжигаемая ярость обратится на чужеземцев? Когда это случится - а случится непременно - кровопролития не избежать. Вонарцев перебьют до последнего младенца. Отец будет доволен. Он ведь любит младенцев. А Он существует, воистину существует. Ни один вонарец не поверит - пока сам не увидит Его. А что тогда? Божеству? Смешно! Ответа пока нет. Может быть, лучше вонарцам покинуть Авескию, пока не поздно. Что он скажет во Труниру, когда доберется до резиденции? Ровно столько, чтобы он бросил Второй Кандерулезский на ДжиПайндру? А справятся ли солдаты-смертные с Этим? Уязвимо ли Оно для обычного оружия? Возможно ли ранить или убить бога? Неизвестно. И вообще, применение силы - не обязательно самый мудрый выбор. Кто сказал, что с Аоном-отцом нельзя договориться, прийти к разумному соглашению? Возможно. Но почему-то Ренилл в этом сомневался. Он шел дальше. Обелиск остался позади, и теперь Ренилл, никем не замечаемый, шагал по улице ДжиПайндру, между подстриженными живыми изгородями и большими домами, населенными богатыми местными купцами и дельцами. Дальше улица Лурулеанни, где в добротных многоквартирных домах проживают туземные клерки и мелкие чиновники. Еще одна короткая остановка, новый тяжелый переход, и вот наконец Ренилл подошел к Сумеречным Вратам, границе Малого Ширина. Уже близился рассвет, но звезды еще не начали бледнеть. Было очень поздно, или очень рано - как бы то ни было, улицы должны были быть пустынными - но нет. Туда и сюда сновали кучки озабоченных авескийцев, кое-где мелькали даже фози. Гудели взбудораженные голоса, а толпа становилась все гуще по мере приближения к кварталам, заселенным вонарцами. Ренилл вышел через Сумеречные Врата на бульвар Хавиллак. Здесь было сравнительно тихо. Дальше по улице мелькали люди и горели огни факелов, словно по случаю какого-то празднества. Только настроение толпы было совсем не праздничным. Слышались злобные выкрики, в окна домов, по вонарскому обычаю закрытых ставнями, летели камни. В щелях некоторых из них мелькали огоньки, выдавая присутствие затаившихся обитателей. Только один дом стоял нараспашку, ярко освещенный изнутри. Освещенный пламенем - пламя пожирало вонарские шторы, резную западную мебель, картины в золоченых рамах. На фоне языков пламени мелькали силуэты туземцев. Дом помощника секретаря во Долиера. (Покойного во Долиера?) У него хранилась коллекция редких рукописей, припомнил Ренилл. Отличная растопка. Где же Второй Кандерудезский? Это стало ясно, когда Ренилл добрался до проспекта Республики, выходившего к резиденции. Освещенную фонарями улицу запрудила толпа, болезненно возбужденная, словно отравленная каким-то чудовищным ядом. Когда он видел здание в прошлый раз, раздраженные горожане швырялись камнями и выкрикивали оскорбления. Теперь они просто стояли молча, но это молчание было страшнее, чем самая злобная брань. Ренилл заметил, что почти все были вооружены. Ножи, старинные мечи, тяжелые дубинки, пестрая коллекция огнестрельного оружия. Между зулайсанцами и запертыми воротами стоял двойной ряд солдат Второго Кандерулезского. Остальные, несомненно, собраны во дворе за стеной или в самой резиденции. Удивительно мало шума и движения. Все замерло, ожидая искры, которая вызовет взрыв. Ренилл невольно напрягся. Представилась бочка с порохом и поднесенная к ней спичка. Но проходили минуты, а спичка не загоралась. Может быть, туземцы медлили потому, что среди них не нашлось вождя, который бросил бы их вперед. А может быть, их сдерживала уверенная неподвижность солдат, замерших в ожидании приказа. Время затаило дыхание, тянулась вечность, и все оставалось как прежде. И вот кто-то в толпе выкрикнул ругательство, обычное грязное ругательство. Остальные подхватили, толпа завыла и завизжала. Один камень взлетел в воздух - за ним последовал град булыжников. Несмотря на грозный гул и далеко не безобидный обстрел, настроение резко изменилось. Напряженная, почти ощутимо повисшая в воздухе ненависть разрядилась в привычном мелком мятеже. Бунт был яростным, а ярость авескийцев - пылкой, но до резни отсюда было еще далеко. Солдатам Второго Кандерулезского к подобным вспышкам было не привыкать. Легкие щиты, предназначенные для уличных стычек, отражали камни и комья грязи. Короткий приказ - и шеренга двинулась вперед. Толпа не разбежалась - отступила на несколько шагов и застыла вопящей стеной. Ренилл двигался вместе с толпой, но как только масса тел чуть расступилась, протолкался к обочине и укрылся в темной дверной нише. Сегодня в резиденцию не вернуться. Не пробиться, пока не разойдется толпа. Придется подождать несколько часов - или несколько дней. А пока что делать, куда идти? Теперь он особенно остро почувствовал, что измучен. В горячке он на время забыл о себе, но теперь слабость подступила снова. Немало дней пройдет, пока он окончательно избавится от яда вивуры. Отдохнуть бы, выспаться. Желательно в собственной постели. А почему бы нет? На бульваре Хавиллак, ближе к Сумеречным Вратам, более или менее спокойно. Конечно, дом заперт на все засовы, как и любой из домов в Малом Ширине, но консьерж, если его хорошенько припугнуть, впустит. Можно принять ванну. По-человечески поесть. Поспать. Удивительно вдохновляющая мысль. Усталость была позабыта. Он шагнул на улицу - и снова метнулся в тень, приметив знакомый силуэт, скользнувший к нему на расправленных крыльях. Всякий бы принял его за летучую мышь, но только не Ренилл. Сердце стучало, словно он уже пробежал что есть духу не одну милю. Осмотреть улицу. Неподалеку стояла темная тень, наблюдавшая из-под капюшона за полетом вивуры. В толпе, конечно, есть и другие. Жрецы-убийцы редко действуют в одиночку. Как они умудрились выследить его? И как он не заметил преследователей за прошедшие часы? Не нужно быть ясновидящим, чтобы догадаться, где его ждать, тем более после того, как он любезно сообщил им на Обновлении свое имя. Невозможно. Ему просто приснилось, что он это сделал. Бред. И адрес? Толпа на время позабыла о здании резиденции, занявшись соседними домами. Солдаты держали строй перед воротами и не пытались препятствовать враждебным действиям. Вивура и ее хозяин затерялись в сутолоке. Часто дыша, Ренилл выскользнул из своего убежища и поспешил прочь. Расстояние от резиденции до дома он покрыл за несколько минут. По дороге никто не остановил его и, кажется, даже не заметил, однако немного не дойдя до дверей, Ренилл остановился и внимательно огляделся. По всему бульвару горели фонари, большие лампы освещали Сумеречные Врата, так что их хорошо было видно. Здание, как он и предполагал, было накрепко заперто. В паре окон горел слабый свет. Окон его квартиры отсюда видно не было - неизвестно, дома ли его единственный дряхлый прислужник и не спит ли. Здесь, на границе Малого Ширина, все было довольно мирно. Вот только кто-то затаился в тени у самого подъезда - и не мерещится ли у него на плече маленькая крылатая фигурка? А вот и другой, неподвижный, как статуя, на краю освещенного круга - чего ждет? И темное пятно, прилепившееся к карнизу над дверью - летучая мышь? Нет. Здесь не скроешься. Да и вообще деваться некуда. Ренилл стоял так же неподвижно, как притаившиеся вивури. Мозг лихорадочно работал, взвешивая немногочисленные возможности и отвергая их одну за другой. Можно было бы продать талисман Зилура, единственную оставшуюся у него ценность. На эти деньги заплатить за приют и пропитание, пока не уляжется мятеж и не откроется доступ в резиденцию. Толпа, может, разойдется, но вивури никуда не денутся. Послать письмо? Которое, скорее всего, затеряется в корзине для входящих и пролежит там недели, месяцы, а может и годы. Бесполезно. И все равно пришлось бы продать подарок Зилура, а на это Ренилл пойдет только в крайности. Что еще? Вернуться к Безымянным? Читать им краденые письма, отрабатывая миску овсянки и место под навесом? Нет. Бесполезно и небезопасной. Эта обезумевшая мамаша, Шишка, способна на убийство. Куда еще. Куда?… Словно из ниоткуда в памяти возникла комната Мудрости в ДжиПайндру, с огромной центральной колонной и странными светящимися картинами на стенах. Он видел, словно наяву, каждую подробность. Словно опять стоял там, вдыхая сырой воздух подземелья и ощущая в пальцах крошащийся древний свиток. Почти непонятные письмена на древнем чурдишу. Написанные храмовым писцом Фаидом. Строки отчетливо стояли перед глазами. Фразы, на которые ом не обратил внимания при первом чтении, но которые теперь, после ужаса Обновления, приобрели новый смысл. Меньшие боги… такие же, как Тот? Что за мысль! Изгнанные… Почему изгнанные? Поссорились с Аоном? Пытались ему помешать? А дворец УудПрай? Там еще живут потомки Ширардира Великолепного. Гневная гочалла Ксандунисса с красавицей-дочерью. Прямые потомки. Что им известно о… с позволения сказать… богах? И главное, что они согласятся поведать ему? Они хотя бы поверят его рассказу. А больше никто не поверит, кроме разве что самих служителей Аона. Смелое допущение. Надо идти в УудПрай. Там он сможет получить новые сведения, не говоря уж об укрытии, если только они согласятся помочь. Еще одно необоснованное допущение. Однако выбора нет. Дворец стоит у подножия холмов в двенадцати милях к северу от ЗуЛайсы. Здоровый, он бы прошел это расстояние часа за три. Но теперь… Неважно. Если выйти сейчас же, пока солнце не встало, как-нибудь он доберется. Ренилл шагнул на мостовую. Шорох крыльев предупредил его, и он вскинул голову. Маленькая тень скользнула над головой. Рениллу послышалось шипение. Из подворотни прямо напротив показалась фигура в капюшоне. Ее Ренилл прежде не замечал. Непонятно, увидели ли его жрецы. Он направился к Сумеречным Вратам. Небо на востоке начинало светлеть. Улицы за воротами оживали, скоро они заполнятся деловитой толпой. Стоит выбраться из Малого Ширина, и он легко затеряется в сутолоке. Избавившись от преследования, можно будет спокойно отправляться к холмам и дворцу у их подножия. Кожу между лопаток покалывало. Торопливо оглянувшись, Ренилл успел заметить, что за ним движутся трое вивури: бесформенные темные фигуры, почти не напоминающие людей. Как видно, его узнали, и присутствие многочисленных свидетелей им не помеха. Отбросив притворство, Ренилл поглубже вдохнул и бросился к воротам. Поднялось солнце, позолотило башни дворца УудПрай. Если смотреть издалека, с пыльной равнины под холмами, дворец казался нетронутым временем. По-прежнему совершенна его мягкая сложная соразмерность; как всегда, ослепительны беломраморные стены; ярко блестит лиловая черепица большого купола. Только вблизи заметны следы разрушения: трещины на фасаде, обломанная лепнина, дыры в крыше, рухнувшие шпили и балконы. Внутри дворца ветхость сильно бросалась в глаза. Сырость, проникнув в его стены, поселилась там и давно покрыла плесенью гобелены и фрески, заставила потускнеть мозаичные стены, росписи и позолоту. В сырости привольно разрастались грибы, насытив воздух густым запахом, черви точили дерево, плодились жучки и мошки, приманивая в древние залы ящериц и летучих мышей. Повсюду лежала грязь и кое-что похуже грязи, и поделать с этим ничего было нельзя, потому что огромный дворец требовал заботы бесчисленных слуг и рабов, а из множества служителей давно остался лишь один. Среди этой гниющей роскоши только два помещения оставались чистыми и свежими. Одно из них - малую часть покоев, некогда служивших жилищем правителей Кандерула и их свиты - теперь занимала гочалла Ксандунисса. Второе - спальня, с ванной и крошечной гостиной, служившей прежде платяным чуланом, - принадлежало гочанне Джатонди. С первыми лучами рассвета из больших покоев в малые явился посланец. Через два часа Джатонди стояла перед дверями в покои матери. Поскольку вызов был официальным, она оделась в лучшее, вышитое серебром платье из серого с лиловым отливом шелка. Даже самый острый глаз с трудом сумел бы различить на нем следы долгого ношения. Густые и кудрявые волосы воронова крыла были приглажены и стянуты в затейливую прическу. Дешевое ожерелье из серебра с аметистами завершало наряд. Перед дверью девушка немного помедлила, прежде чем решилась постучать. Открыли без промедления. Последний слуга, заменивший пышную когда-то свиту, встретил ее молчаливым поклоном. Молчание было привычным: великан Паро - самый огромный и сильный человек во всем Кандеруле, а быть может, и во всей Авескии - был немым с младенчества. Его обязанности, число которых возрастало с каждым днем, были разнообразны и утомительны. Немало богачей готовы, были щедро платить такому слуге, но Паро никогда не помышлял сменить место службы, ибо был рабом, по закону и обычаю принадлежащим своей нынешней госпоже - гочалле Кандерула. То обстоятельство, что вонарское правительство уже несколько десятилетий как отменило рабство, относилось ко множеству фактов современной жизни, которые гочалла предпочитала не замечать. По-видимому, и Паро не спешил воспользоваться дарованной законом свободой, если только знал о ней. Никто не мог сказать, что известно, а что неизвестно Паро. Великан провел девушку налево, в комнату для аудиенций гочаллы, и Джатонди неслышно вздохнула. Прием в торжественной обстановке означал важное дело. Она догадывалась, о чем пойдет речь, и догадка ее не радовала. На пороге Джатонди, как того требовал обычай, простерлась ниц. Мозаичный мраморный пол, которого она коснулась лбом, был довольно чист, но многих плиток не хватало. – Встань, гочанна, - приказала Ксандунисса. Джатонди легко поднялась на ноги. Ее мать восседала на троне, украшенном изумительной резьбой по слоновой кости. Трон стоял на невысоком золотом помосте. Над помостом нависал балдахин из золотой парчи, некогда великолепной, но теперь сильно потускневшей. Ксандунисса была одета во все черное, что совсем не шло ей, подчеркивая вялость стареющей кожи. На шее, в ушах и на запястьях сверкали огромные, густо окрашенные рубины - драгоценное наследство рода, за которое легко можно было купить отличный дом со всей обстановкой где угодно в Авескии - да и за ее пределами, если на то пошло. Но обладательнице этого богатства просто не могла прийти в голову мысль о том, чтобы обменять фамильные сокровища на наличные. Ксандунисса щелкнула пальцами, и Паро удалился к стене, чтобы от роли привратника перейти к роли опахальщика-нибхоя. Над головами закачались золоченые веера. Последовал обмен ритуальными приветствиями. Джатонди, стараясь скрыть нетерпение, выговаривала затейливые фразы. В душе она в десятитысячный раз дивилась, отчего мать так привержена этим древним придворным ритуалам. Может быть, это как-то возмещало ей отсутствие самого двора? Наконец словесная павана завершилась. Ксандунисса жестом указала дочери на золоченое кресло, стоявшее у подножия помоста, на ступень ниже высокого трона. Это было знаком благорасположения. Простой кандерулезец-подданный, пусть даже благородного происхождения, мог простоять на ногах всю аудиенцию. Джатонди низко поклонилась и села. Кресло было вполне удобным, но внутри у девушки все стянулось в тугой узел. Только воспитания с раннего детства выдержка позволяла ей скрыть беспокойство. Ксандунисса затягивала молчание. То ли она нарочно старалась вывести дочь из равновесия, то ли просто не знала, как начать. Наконец она взяла со столика слоновой кости, стоявшего у подлокотника, какую-то бумагу и заговорила; – Это письмо доставлено вчера вечером. Прочти. Джатонди с опаской взглянула на послание. Заметив уштру, начерченную красными чернилами на первой странице, она немного успокоилась. Это еще не самое худшее. Взяла листок и начала читать. Совсем не то, чего она ожидала, и в то же время ничего неожиданного. Длинная вереница изысканных титулований. Матери они должны были доставить удовольствие. Приветствия от Сынов Отца… Сыны. Послание прямо из сердца ДжиПайндру. Чего они хотят? Джатонди читала дальше. Какие цветистые фразы… Еще и еще, все о том же: поток патриотических и благочестивых воззваний, и наконец: Дочитав до конца, Джатонди вернула послание матери. – Что ты им ответишь? - спросила она. – Ответ мой зависит от тебя, гочанна. – От меня, Лучезарная гочалла? - Джатонди удалось скрыть изумление. – Воистину. Однако прежде, чем объяснить, я спрошу тебя: что ты думаешь о предложении Сынов? Говори свободно. – Я думаю, они хотят использовать тебя, гочалла… обратить любовь и верность, которые питает к тебе народ, в свою пользу. – Это ясно без слов. Вопрос в другом: удастся ли гочалле и ВайПрадхам использовать друг друга? – Ты думаешь, что объединив силы, мы очистим Кандерул от вонарской заразы? – Быть может, однако какой ценой? ВайПрадхи - фанатичные убийцы. Аон-отец - самый жестокий из наших богов, а его почитатели повинны в страшных преступлениях. Они не почитают ни родины, ни семьи, ни людского закона. Они хуже вонарцев. – Осторожней, гочанна! Сыны, по крайней мере, дети нашей земли. – Мне стыдно при этой мысли - и я боюсь последствий такого союза. Если ты примкнешь к ним и ваши совместные усилия приведут к успеху, их влияние неизбежно возрастет. – И тогда…? – И тогда ВайПрадхи станут властителями Кандерула. - Джатонди украдкой кинула взгляд на лицо матери. Не увидев признаков приближающейся грозы, она продолжала: - Ты, Лучезарная, окажешься бессильна сдержать их, а их кровавые деяния обесчестят нас в глазах всего мира. Прости, если мои слова неприятны тебе. – Я не сержусь. Меня радует твоя откровенность. Что до твоих чувств, я отчасти разделяю их. Тебя это удивляет? – Я надеялась, что это так… - Джатонди не спешила успокаиваться. Разговор, чувствовала она, далеко не окончен. – Прекрасно. Пойми, я не люблю Сынов. Однако при всех их недостатках, ВайПрадхи остаются авескийцами, и тем самым предпочтительней вонарских скотов, которых я ненавижу больше, чем кого бы то ни было. Если предстоит горестный выбор между вонарцами и Сынами, я должна буду остаться на стороне своего народа. – Сыны не принадлежат к нашему народу, гочалла. Хотя они и рождены здесь, но их мысли, сердца и души чужды нам - гораздо более чужды, чем души людей запада. – Здесь мы расходимся во мнениях, и не стоит нам спорить. Я, если предстоит выбор, выберу то, что представляется мне меньшим из двух зол. К счастью, существует и третья возможность. – Третья? - Волнение Джатонди граничило с ужасом. – Именно. Нынче утром я получила весть от нашего царственного соседа, сиятельного НирДхара, гочаллона Дархала. Лучезарный просит руки моей дочери, гочанны Джатонди, для брака. В своем великодушии он не желает иного приданого, кроме красоты юной гочанны и дружбы Кандерула. Понимаешь ли ты значение такого предложения? - Ксандунисса напрасно ожидала ответа. Дочь ее застыла в молчаливой неподвижности. Подождав минуту, гочалла продолжала: - Ты понимаешь, не так ли, как добра к нам судьба? Благодаря гочаллону НирДхару мы избавлены от трудного выбора. Подумай! Дархал богат, силен и независим - силен настолько, что может противостоять мощи Вонара. Волкам запада не удалось захватить его. Понимаешь ли ты, что это значит? Ответа не было. Джатонди, худшие опасения которой подтвердились, онемела в отчаянии. – Сиятельный желает дружбы Кандерула, - продолжила Ксандинисса, немного раздосадованная безучастностью дочери. - В своем предложении он недвусмысленно обещает поддержку. Едва ты станешь супругой НирДхара, вся военная мощь Дархала будет готова защищать родину гочаллы. С такой поддержкой мы сумеем навсегда изгнать вонарцев из Кандерула. Мы снова будем править своей страной, как велят боги. Вернутся старые порядки, старые обычаи. Я снова стану гочаллой не только по имени, но и на деле. А ты, дочь моя, будешь править после меня, а за тобой - твои дети и дети твоих детей. Вот каков предложенный нам дар. Что ж? - На ее худых щеках разгорелись два ярких пятна. - Неужели тебе нечего сказать? Говори же, гочанна, вырази свою радость и благодарность. Я позволяю тебе говорить. Джатонди встретила горящий торжеством взгляд матери. Меньше всего на свете хотелось ей погасить этот взгляд, но гочалла приказывала говорить. – Ты обманываешься,- ровным голосом произнесла она и, глубоко вздохнув, продолжала без запинки: - Нам не предлагают свободы. Нам даруют лишь возможность сменить одних хозяев на других. Неужели ты веришь в великодушие гочалонна НирДхара? Не сомневайся, за свою щедрость он ожидает получить немалую награду. – Ему наградой твоя рука, гочанна. – Гочалла, мы обе понимаем, что это ложь. Если армии Дархала изгонят вонарских властителей, нашими новыми господами станут дорхальцы. Быть может, тебе и позволят сохранить звучный титул властительницы, но ты недолго будешь наслаждаться им. А после твоей смерти гочаллон не замедлит объявить себя правителем владений супруги. И тогда гочаллаты Кандерула и Дархала объединятся в единое царство, но под властью НирДхара и его наследников. В чем же здесь наша выгода? – Твои страхи необоснованны. - Румянец на лице Ксандуниссы потемнел и дыхание участилось, но она не повысила голос. - Ты оскорбляешь достоинства НирДхара, пятнаешь его честь, обвиняешь его, и все без малейших доказательств. Он принадлежит к древнему роду, в нем чистая кровь Лучезарных. Как ты осмелилась? – Легко. Вся его прошлая жизнь - подтверждение моих обвинений. О его алчности ходят легенды, давно потерян счет его предательствам и изменам. Вспомни падение ДжираЗин. Посмев довериться такому человеку, мы, несомненно, разделим участь его прежних союзников. И, - Джатонди прямо взглянула в горящие глаза матери, - ты в душе и сама знаешь это, гочалла. Бесконечно долго гочалла удерживала ее взгляд. На лбу у нее билась жилка. – Не смей решать за меня, что я знаю, - наконец предостерегла она. - Как ты смеешь судить, дерзкое дитя? – Гочалла, – Молчи. Ты и так сказала слишком много. Теперь пора тебе послушать. Прежде всего, нет никаких причин подвергать сомнению честность сиятельного НирДхара, который готов взять тебя без приданого. Много ли ты получала таких предложений? Что-то я не припомню! Нет, молчи. Низко и недостойно думать дурно о подобном нам Лучезарном без веских доказательств. – Веские… – Придержи язык. Ты испытываешь мое терпение. Не буди мой гнев. Пора тебе понять, что я не та дряхлая дура, какой ты меня считаешь. Ты думаешь, мне неизвестна репутация гочалонна НирДхара? Ошибаешься. Я, как и ты, слышала рассказы о нем. Но, в отличие от тебя, я не принимаю их на веру. И, в отличие от тебя, я правящая гочалла, госпожа и раба своего титула. Для меня превыше всего благо Кандерула. И мне вполне ясно, в чем состоит это благо. Прежде всего, мы должны любой ценой очиститься от вонарской заразы. – Любой ценой? Так ли? Гочалла, разве ты не понимаешь… – Заговори еще раз, и я прикажу Паро принудить тебя к молчанию силой, - предупредила гочалла, и Джатонди умолкла. - Представим себе на минуту, что все твои страхи сбудутся, и дархальцы станут нашими хозяевами. Говорю тебе, этому не бывать, но пусть даже так - все лучше, чем покоряться вонарцам или ВайПрадхам. Пойми, гочанна, пора реально взглянуть на вещи. – Гочалла, позволено ли мне говорить? Ксандунисса наклонила голову. – Наше понимание реальности весьма различно, и все же я хотела бы указать тебе на некоторые вполне реальные обстоятельства, которые ты, сиятельная, предпочла упустить из виду. Несомненно, например, что гочаллон НирДхар, который старше меня на сорок лет - больной, развратный, отвратительный старый урод… – Что еще за глупости? – Мерзкий, и, как говорят, предающийся противоестественным… – Не обманывает ли меня слух? Ты жалуешься, что он тебе – И восемь его прежних жен умерли при неприятных обстоятельствах… – Пустые россказни бездельников! – И мне что-то не хочется оказаться девятой, - закончила Джатонди. – Тебе не хочется! Ты рассуждаешь как глупое избалованное дитя. Кто думает о твоих желаниях?! Забудь о себялюбии и вспомни об ответственности. Вспомни свой долг перед Кандерулом, перед твоей гочаллой и матерью. – Я не обязана принимать бессмысленное мученичество! – Твой долг, долг гочанны Кандерула - безусловное повиновение. Твой долг - быть готовой к самопожертвованию ради своей страны. Руки Ксандуниссы стискивали ручки кресла, на лбу жгутами вздулись вены. Джатонди, заметив эти тревожные признаки, взяла себя в руки и отвечала: – Я готова броситься в пылающий костер, и бросилась бы с радостью, если бы думала, что мои муки и смерть послужат Кандерулу. Я бы радовалась даже в тлетворных объятиях НирДхара, если бы это могло послужить Кандерулу. Но, гочалла, я не верю, что наша страна выиграет от этого. Согласна, лучше уж НирДхар, чем ВайПрадхи. И все же… - она заметила, как прерывисто вздохнула гочалла, но заставила себя продолжать: -…и все же вонарцы, при всей их жадности и заносчивости, по крайней мере позволяют нам сохранять свое имя. Под властью Вонара мы остаемся народом Кандерула. Поглощенные Дархалом, Мы превратимся в провинцию. К тому же древние законы Дархала жестоки и мстительны, а кодекс вонарской республики справедлив и разумен, его стоит изучить. Кроме того, изобретательный ум людей запада принес нам немало полезного в медицине, механике, познакомил нас с чудесами науки, принес новшества в земледелии, общий прогресс… – Ты это так называешь! – И по правде сказать, если уж нам приходится покоряться - а это, кажется, пока неизбежно - так, по-моему, вонарцы лучшие господа, чем дархальские воины НирДхара. Ну вот, это сказано. Было ли обязательно говорить это? Да, решила Джатонди. – Не тебе решать! - Ксандунисса пыталась сдержать гнев, но тщетно. - Здесь правлю я, и мне решать судьбу моего народа. Мне одной! И говорю тебе, с вонарской чумой должно быть покончено. Как можешь ты думать иначе? Как можешь ты, авескийка из касты Лучезарных, гочанна Кандерула, призванная служить своему народу, колебаться хоть миг? Не понимаю! – Я рада служить своему народу. Я готова сделать для Кандерула все, что в моих силах. – В конце концов, ты моя дочь. Ты сделаешь, как я велю. – Нет, мать, не сделаю. – Я тебя не слышу! – Я сказала, что не сделаю этого. - Раскаленное добела молчание. Затем гочалла проговорила: – Ты исполнить приказ своей повелительницы. Тут не о чем говорить. – Так не будем говорить об этом. - Сейчас Джатонди ненавидела себя. Мать ненавидела ее не меньше. – Тебя нет в моем мире, - выговорила Ксандунисса натянутым как струна голосом. - Тебя нет в моем мире, тебя нет в Кандеруле. У тебя нет дома, нет семьи. Ты - ничто. Слышишь? Ничто. Ты не существуешь. – Прошу тебя, выслушай, мама… – Не называй меня так. Я не мать тебе, у тебя нет матери. – Сиятельная, выслушай меня. Молю тебя, подумай, Вонарцы… – Твои хозяева! Ты училась в их проклятой стране, и они отравили твою кровь. Теперь ты их рабыня, их послушная сука! Да, ты принадлежишь им! - Гочалла забыла о достоинстве и сдержанности. Ее лицо исказилось, голос сорвался на хриплый крик. - Ты вся - их. В тебе не осталось ничего моего - я презираю тебя! Ты - позор Лучезарных, ты недостойна волшебного наследия Ширардира, которое я думала когда-нибудь передать тебе! Ты недостойна стать женой гочалонна НирДхара, он слишком высок для тебя! Ты низкая, подлая! Ты Безымянная… да-да, Безымянная. – Гочалла, прошу тебя, тебе станет плохо… – Мне плохо от вони, исходящей от Безымянной! Убирайся с глаз моих, позволь мне не видеть твоего лица, не слышать голоса! Изменница, оставь меня! Уходи, пока я не приказала прогнать тебя кнутом! Джатонди низко поклонилась и, пятясь, вышла из зала для аудиенций. Ее лицо хранило почтительное выражение, но сердце бешено стучало. Выбравшись из покоев гочаллы, она поспешила вернуться к себе. Мать всегда гневалась без удержу. Пока она не остынет, нечего и надеяться на разумный разговор. Да и угрозы ее были далеко не пустыми. Сейчас она вполне способна была приказать Паро высечь непослушную гочанну. И Паро бы повиновался. Глаза матери… какое презрение и ненависть горели в них. Джатонди заметила, что у нее дрожат руки. Конечно, она не думает всего того, что сказала. Это говорил ее гнев. У матери страстная душа. Конечно, она успокоится, но пока лучше держаться от нее подальше. В огромном дворце с бесчисленными переходами это нетрудно. Сколько же придется прятаться? Трудно сказать. Джатонди никогда раньше не видела мать в таком гневе - по крайней мере, – Не может быть. По щекам текли слезы. Джатонди смахнула их ладонью, перевела дыхание. Мать успокоится, передумает. Обязательно. Решения гочаллы тверже стали. Джатонди собирала в мешок самые необходимые вещи. С этой ношей она прошла по бесконечным переходам в заброшенное западное крыло дворца, выстроенное для жен и многочисленных наложниц Ширардира Великолепного. Комната, принадлежавшая некогда любимице Ширардира, оставалась относительно сухой, и зверья в ней поселилось не так уж много. Под слоем грязи оставалась неприкосновенной первоначальная красота стен и полов. И главное достоинство - комнатка выходила прямо во внутренний садик, где женщины прогуливались среди роз, лилий и фонтанов. Фонтаны иссякли, клумбы заросли сорняками, но все еще стояла возведенная на насыпи беседка, где так приятно было отдыхать поутру. Стянув шелковое платье, Джатонди переоделась в старую тунику песочно-желтого цвета. В ближайшей купальне еще работал насос. Девушка набрала ведро воды и отнесла его в свое новое жилье. В мешке, среди прочего, лежали тряпки, щетки и мыло. Обозрев большую грязную комнату, Джатонди вздохнула. Чистить и тереть придется целый день, зато работа позволит забыться. Она подвернула рукава и принялась за дело. |
||
|