"Сумеречные Врата" - читать интересную книгу автора (Волски Пола)2Внешне он походил на туземца, но этого было мало. Новая роль требовала необычных умений, и учителя, способного подготовить к ней, в ЗуЛайсе не нашлось бы. Выйдя из резиденции, Ренилл во Чаумелль по затихшим улицам вернулся в свой дом у начала бульвара Халливак, где Врата Сумерек отмечали границу квартала, известного как Малый Ширин. За высокой серебристой аркой шумела настоящая ЗуЛайса, в которой вонарскими были только надписи с названиями улиц и лавчонок, да еще мелькающие тут и там желто-серые мундиры. На границе вонарские и авескийские голоса сливались в общий гомон, а стража у ворот была всегда начеку, готовая отразить вторжение местных попрошаек-мутизи, игроков в кости, заклинателей змей, продавцов юкки и прочего нежелательного элемента. Всегда, по только не сегодня. Утренняя толпа смела стражей, и теперь несчастные жалкие Безымянные, девушки-цветы и уличные музыканты предлагали каждый свой товар в священных в иные дни пределах. Рано или поздно вернувшиеся солдаты должны были вышвырнуть их с этих улиц, но пока городские бедняки пользовались редкой возможностью заработать. Ренилл вошел в дверь дома, где снимал квартиру: высокое узкое здание, ничем не отличающееся от сотен домов, выстроившихся вдоль улиц крупных городов Вонара. Консьерж за конторкой встрепенулся было, но узнав под дикарским нарядом жильца-оригинала, безропотно опустился на место. Поднявшись на третий этаж, Ренилл отворил дверь собственной трехкомнатной квартирки, из углового окна которой открывался вид на Сумеречные Врата. Поднявшись по служебной лестнице до ранга заместителя второго секретаря и получая соответствующее жалованье, он давно мог бы перебраться в более просторное помещение, и его сослуживцы неоднократно намекали, что пора бы сменить квартиру, но Ренилл не хотел отказываться от возможности из собственного окна наблюдать жизнь Авескии, свободно бурлившую за воротами. Он прошел в гостиную, где западная мебель и жалюзи на окнах соседствовали с восточными коврами, плетеными опахалами, безделушками из слоновой кости, висевшими на стенах мечами с пламевидными клинками и высеченной из песчаника тяжелой жутковатого вида статуей богини Хрушиики. Его единственный слуга (приличия требовали, чтобы человек его положения обзавелся по крайней мере четырьмя) дремал в пышном кресле. При появлении хозяина сей мастер на все руки - сморщенный карлик Безымянный, которому, по местным понятиям, не место было рядом с порядочным человеком - немедленно проснулся и вскочил на ноги. Хозяин отдал приказ - и слуга расторопно уложил его саквояж. Ренилл, ожидая, пока все будет готово, рассматривал из окна гуляющих по улице туземцев. Им даже в такую жару хорошо было в их легких просторных туниках и шароварах, под широкими шляпами с кисейными вуалями, в невесомых сандалиях. А ему-то придется напялить вонарский наряд… Он представил себе западный костюм с его накрахмаленными воротничками и галстуком-удавкой. Быть может, если бы он не знал ничего другого, это одеяние не представлялось бы столь невыносимым? А так?… Подумать страшно! Ренилл твердо решил отложить переодевание насколько возможно. Как только с укладкой было покончено, Ренилл отдал несколько коротких указаний на время своего отсутствия и с саквояжем в руках вышел из дома. Спустился по лестнице, миновал равнодушного консьержа и снова оказался на улице. Прошел сквозь Сумеречные Врата, без труда затерялся в шумной толпе и направился к центральному вокзалу - еще одному оазису Запада в самом сердце ЗуЛайсы. Здесь он купил билет второго класса до АфаХаала, заплатив вдвое меньше, чем взяли бы с Высокочтимого, в том маловероятном случае, если бы вонарец снизошел до проезда вторым классом. Второй класс на новехонькой Авескийской Железнодорожной Линии представлялся сущим кошмаром с точки зрения человека запада: вагон, битком набитый потными, источающими чесночный аромат туземцами: закутанными в просторные накидки женщинами; подозрительно вооруженными мужчинами и полуголыми младенцами. Острые локти, пронзительные выкрики, баррикады поклажи - и какой! Чемоданы, ковровые мешки, огромные узлы, корзины с едой, фляги, термосы, кувшины вина и простокваши, жестяные коробки, завернутая в пергаментную бумагу одежда, сундуки и коробки с обувью! И вдобавок разнообразная живность, пернатая, мохнатая и чешуйчатая: насекомые, кошки, телята, козлята и ягнята. Взрослый скот, шакалы и обезьяны должны были перевозиться в багажном вагоне, но и без них ни один любитель животных не соскучился бы в подобном обществе. Ренилл во Чаумелль не имел ничего против. В этом гаме и грохоте, духоте и толкотне он чувствовал себя непривычно свободным. Не то чтобы ему доставляло удовольствие зрелище грязной нищеты: просто здесь жесткие рамки вонарских правил хорошего тона не сковывали его, и он мог расслабиться. Никто и не заподозрил в нем чужака. Когда ЗуЛайса осталась позади и поезд, пыхтя, отправился на запад через пыльную равнину, Ренилл присоединил свой голос к общей болтовне, перекидываясь шутками с соседями, сплетничая, слушая сказки и сам рассказывая чудовищные небылицы на своем безупречном кандерулезском. Несмотря на убийственную жару, он остался в шляпе: эта причуда послужила поводом для насмешливых замечаний, но ни один из его соседей по купе не угадал настоящей причины: нежелания открывать предательскую светлую шевелюру. Горячее желтоватое небо выгорело и потускнело. Приближалась ночь. В вагоне зажгли лампы, и локомотив протяжно свистел, мчась по новеньким блестящим рельсам сквозь непроглядную тьму: огни редких деревушек гасли рано, а сквозь пыльную мглу над головой нелегко было пробиться свету звезд. В вагонах первого класса проводник сейчас обходил улегшихся на чистейшие простыни пассажиров, опуская противомоскитные сетки и разнося прохладительные напитки. Пассажиры второго класса спали сидя на деревянных скамьях среди своих узлов - если кому вообще удавалось задремать. Ренилл во Чаумелль, как ни привычен был к авескийским обычаям, всю ночь не сомкнул глаз. Впрочем, он не жаловался на бессонницу, потому что одну из соседних скамей занимал мутизи - бродячий маг, с удовольствием развлекавший своих бодрствующих попутчиков. Конечно, этот тощий оборванец не был настоящим магом. Обладай он большим талантом, ему не пришлось бы нищенствовать. Но, как почти все его собратья по ремеслу, он владел артефактом - неким талисманом или волшебной вещью, таившей в себе, по общему убеждению, чудотворную силу. В данном случае священный предмет оказался неаппетитным комком какого-то буроватого вещества, пронизанного блестящими стеклянистыми прожилками. Владелец с гордостью объявил свое неприглядное сокровище «плотью самой Ирруле, Страны Богов, извлеченной тайными сверхъестественными силами сквозь Портал; священной реликвией, таящей несокрушимую мощь». Подобные заявления составляли непременную часть выступлений мутизи. Чудеса, совершаемые посредством священных реликвий, оказывались более или менее впечатляющими, но редко поражали чем-либо по-настоящему внушительным. Не был исключением и этот случай. Долгое бормотание и отчаянные гримасы мутизи были вознаграждены слабым сиянием, которое начал испускать бурый ком. В вагонном полумраке мерцание было отчетливо различимо. Оно понемногу становилось ярче, и блестящие прожилки начали переливаться всеми цветами радуги, налившись сперва глубоким фиолетовым, который сменился красным, затем оранжевым, желтым, зеленым, голубым, черным и снова фиолетовым, после чего свет померк и артефакт принял первоначальный неприметный вид. Скромный спектакль, ничего выдающегося, однако Ренилл вознаградил мага парой цинну - больше он не мог дать, не привлекая внимания щедростью, необычной для пассажира второго класса. Эти незатейливые представления всегда интриговали его. Чепуха, дешевые фокусы! - единодушно заявляли его просвещенные соотечественники, и он нехотя соглашался с ними, однако трезвый взгляд не гасил очарования. Эти мелкие туземные чудотворцы с их непомерными притязаниями и нелепыми позами, так или иначе, представляли нечто, не поддававшееся объяснению. Конечно, искусный западный фокусник мог добиться того же эффекта, но здесь, в Авескии, среди храмов и изображений богов, от чудес не удавалось так легко отмахнуться. Поезд шел на запад, то и дело останавливаясь, чтобы выпустить нескольких полусонных пассажиров в темную пустоту. Около полудня вагон остановился перед современным зданием новой станции АфаХаал, стоявшей на берегу великой Золотой реки Мандиджуур. Здесь его путь заканчивался. Линия была еще недостроена, и дальнейшее путешествие к западу совершалось по воде. С саквояжем в руках Ренилл спустился к пристани, где стояли наемные суда: от крошечной гребной лодчонки и парусного плота до сплавлявшихся вниз по течению паромов. Однако цель путешествия Ренилла лежала выше по течению, и он, руководствуясь соображениями удобства и надежности, выбрал баржу, которую тянули бечевой йахдини, в каковых здесь не было недостатка. – Быстрее ветра! Воды расступаются! Толстые, сильные, быстрые, послушные, яростные! - крики погонщиков йахдини раздавались со всех сторон. Ренилл быстро нашел себе место - опять же, за ничтожную долю цены, какую взяли бы с вонарца-Высокочтимого - на комфортабельной небольшой барже с чистой каютой и цветными полотняными навесами. Вверх по Золотой Мандиджуур йахдини во всех отношениях оправдывали заверения погонщика. Это в самом деле были сильные жирные водоплавающие, способные часами без устали бороться с течением. В то же время им была свойственна непокорность и воинственность, что следовало рассматривать как неизбежный противовес их непревзойденным достоинствам. То и дело одно из животных, а то и оба сразу, выпрыгивали из воды: сперва показывалась широкая голова с тупым рылом, раздавался глухой низкий рев, затем все тело в золотисто-коричневой морщинистой шкуре взлетало на воздух и, описав короткую дугу, с плеском уходило обратно в реку. Толчок сотрясал маленькое судно, и путешествие прерывалось. Погонщик распутывал ремни упряжи, возился с шестами и потрясал острым стрекалом, между тем как река бурлила, баржа раскачивалась и волны заливали палубу. Рано или поздно усилия погонщика и сопротивление привязанных к упряжи многочисленных поплавков заставляли непокорную тягловую силу вернуться на поверхность. Это еще не обязательно означало победу человека - заупрямившиеся йахдини были способны на злобное коварство. Они могли мгновенно извернуться в упряжи, выставив над бортом огромную голову, щелкнуть челюстями и выпустить на палубу вонючую струю полупереваренной рыбы и водорослей, забрызгав, и погонщика, и неосторожных пассажиров. Только тогда удовлетворенное местью животное смирялось, издавая победный визг. Впрочем, иногда целый час, а то и два, проходили без происшествий, и баржа спокойно скользила по водной глади. Вокруг стояла тишина - такая тишина, что плеск волн о борт, скрип досок или ремней, недовольное фырканье йахдини, казалось, заполняли собой целый мир. АфаХаал остался далеко позади, и местность изменялась на глазах по мере того, как они продвигались к северо-западу. Исчезли пыльные желтые равнины под желтоватыми небесами. Затопляемая разливами Золотой Мандиджуур долина славилась плодородными почвами по всей Авескии, и большая часть этих земель принадлежала теперь богатым вонарским плантаторам. Берега реки пронизывали оросительные каналы, отданные под посевы таварила - источника лазоревых пряностей, ценимых за цвет не менее, чем за изысканный аромат, возделанные поля отливали синевой. Запах знаменитых двулопастных листьев пронизывал воздух на мили вокруг. Сок, окрашивающий пальцы сборщиков урожая, проникал и в землю, так что желтые воды Золотой Мандиджуур приняли странный тревожный зеленоватый оттенок. Постепенно мир из синего становился лиловым. Солнце, уходя на запад, выплеснуло в небо золотые, розовые, фиолетовые брызги. Цвета медленно гасли, давая отдых утомленным глазам. Баржа на ночь встала на якорь. Йахдини занялись рыбной ловлей, а наевшись, с сытым похрюкиваньем погрузились в сон. Заснул и погонщик. Ренилл сидел на палубе с фляжкой охлажденного в реке красноватого чая. На его запястьях и сзади на шее лежали прохладники - слизнеподобные речные создания, внушавшие нормальным вонарцам омерзение, граничившее с ужасом. Но Ренилл не находил в них ничего особенно отвратительного, а даже самые брезгливые его соотечественники не могли отрицать, что прохладники прекрасно умеют извлекать из человеческого тела излишний жар. Теперь он использовал их так же, как местные жители, и отлично себя чувствовал. Над ним бриллиантами на черном бархате горели Василиск и Нуумани - небесная танцовщица - созвездия, которых не увидеть в Вонаре ни в какое время года. Перед ним, как отражение небесных звезд, плясали над нолями крошечные белые блестки - такие очаровательные, если не знать, что это огнежалы, названные так не только за свечение, но и за жгучую боль укусов. К счастью для работающих на полях, огнежалы вылетали только ночью. И к счастью для Ренилл затаил дыхание, желая продлить мгновенье. Он редко испытывал такой покой. Все было прекрасно - или было бы, если бы не назойливая мысль о том, что ждет его в конце пути, о неизбежной неприятной встрече, а потом о неизбежном возвращении в ЗуЛайсу и неизбежном, хотя и не лишенном интереса, деле, ожидавшем его там. Да еще некоторые побочные обстоятельства, мелькавшие в памяти лица, суровый профиль во Тругнира, презрительная и презренная рожа Шивокса, горестный лик гочаллы Ксандуниссы, которой он много чего обещал, красавица гочанна - как же ее зовут?… Жалюзи… Отойди… Жасмини… Джатонди! Точно, Джатонди. Красавица? Дело вкуса. Умна, образованна, владеет собой - это точно. Очень сильная, несмотря на внешнюю хрупкость. Красивая ли? Да какая разница. Кажется, он рассуждает, как Шивокс. «Спасибо»,- молча сказала она. Походка, наклон головы. Да, красивая. Скорей всего, быть ей четвертой женой какого-нибудь старого князька, который в первую брачную ночь заразит ее сифилисом. Ренилл допил чай, отставил в сторону пустую фляжку и порывисто поднялся на ноги. Сорвал прохладников с рук и загривка, выбросил обратно в реку и ушел спать в каюту. Утром он появился из нее преображенным. Авескиец из касты Отступающих исчез. Его место занял светлокожий светловолосый вонарец Высокочтимый, одетый в хлопчатую рубаху и брюки цвета хаки, в пробковом шлеме. Погонщик йахдини обратил взгляд к водам реки, к небесам, ко вселенной… Невозможно было скрыть все признаки мальчишеского озорного веселья. Ренилл попытался - и потерпел поражение. Ближе к вечеру они добрались до плантаций Бевиаретты. Ренилл расплатился с погонщиком, сошел на берег и быстро зашагал по узкой извилистой тропинке к дому. Кучка бронзовых голых малышей возилась в голубой пыли на дороге. Они еще не умели толком ходить, но поспешно прыснули в стороны на четвереньках, уступая дорогу Высокочтимому. Их нянька - смуглая пухлая девушка с медным значком трудолюбивой касты Потока, свисавшим на цепочке с зуфура - низко склонилась перед ним, застыв сутулым, поникшим воплощением покорности. Ренилл мельком взглянул на ее лицо - оно показалось знакомым - она наверняка уже служила на плантации во время его прошлогоднего визита - но имени Ренилл вспомнить не мог. Разумеется, она вела себя приличным и подобающим образом, но что-то в ее преувеличенном, раболепном смирении раздражало его. Он прикусил язык. Все подобные слова были бесполезны. Хуже чем бесполезны, как он хорошо знал из прошлого опыта. Двадцать один год назад, десятилетним мальчиком, впервые оказавшись на плантации Бевиаретты и еще пылая либеральными идеями, почерпнутыми из книг но истории великой вонарской революции, он старательно внушал свои взгляды домашней прислуге, туземным товарищам по играм и рабочим плантации. По крайней мере один из его слушателей, девятилетний нибхой, принял поучения своего молодого хозяина близко к сердцу, храбро отказавшись склониться перед Превысшим Высокочтимым Ниеном во Чаумеллем, владельцем плантации. В результате нибхой был высечен до крови, что послужило причиной серьезного улучшения его манер. – – – – – – – – – – Ужасное молчание, страшный взгляд дяди Ниена - он сразу понял, что произнес непроизносимое, вымолвил неслыханное и что дядя, который с самого начала не проявлял большой любви, навсегда проникся к нему ненавистью и отвращением. Несчастье совершилось, сказанного было не вернуть, да ему, по правде говоря, и не хотелось отказываться от своих слов. – Какая речь! Какой нелепый, надутый, косный идиотизм. Он мог смеяться над ним теперь, но двадцать лет назад в этом не было ничего смешного. – Конечно, это была пустая угроза. Древний вонарский кодекс чести, которому так предан был Ниен во Чаумелль, непререкаемо обязывал дядю принять на себя полную родительскую ответственность за осиротевшего племянника - обеспечить ему кров, пропитание, одежду и образование как собственному сыну. Однако десятилетний Ренилл ничего об этом не знал, и перспектива голодать и нищенствовать на пыльных улицах привела его в ужас. – – Несносный болван. Но тогда угроза казалась очень реальной, и долгое время он честно старался загладить порок своей неудачной внешности. Он очень старался соблюдать дух и букву вонарских понятий о пристойности, но навязчивое дружелюбие авескийских слуг и сверстников, выделявших его именно за неподобающую вонарцу внешность, преследовало его на каждом шагу. Ему никогда не удавалось добиться одобрения дяди, а когда тот снова вступил в брак, взяв в жены сладко улыбающуюся Тиффтиф в'Эрист, стало еще хуже, потому что за сладкой улыбочкой Тиффтиф скрывалась такая же, если не большая, ограниченность, как и у его дяди. Присутствие в доме подростка-племянника, отягощенного авескийской внешностью, строптивостью и интересом к туземным обычаям, было для нее почти невыносимо. Она не замедлила проявить свою неприязнь. Все с той же сладкой улыбочкой. Шлепки, публичные выговоры, ограничение свободы - все для его же блага. Устное перечисление его многочисленных грехов - ради исправления его характера. Голод, сидение взаперти без воды - чтобы сделать из него хорошего мальчика. Дядя Ниен неизменно поддерживал все ее решения. Это время было бы совершенно невыносимым, если бы не доброта домашних слуг, которые стали его друзьями. И лучшим из друзей была Собхи - тогда тридцатилетняя вдовушка - дряхлая старуха по местным понятиям, несмотря на прямую осанку, гладкую золотистую кожу и черные волосы. От нее всегда пахло таврилом, мылом и цветами лурулеанни. У нее был большой нос, кривые зубы, испачканные синим пальцы. Она была великолепна. Она командовала домашней прислугой, и именно она научила его говорить на кандерулезском как на родном языке, ходить, сидеть, стоять и держаться по-авескийски, есть йиштрой - местным кривым ножом, понимать полет огнежалов и завязывать зуфур на две дюжины различных ладов, читать знаки касты и вообще - становиться, хотя бы, на время, чем-то иным, нежели обузой и чужаком в доме собственного дяди. Ему было лет двенадцать, когда Собхи снова вышла замуж. Год спустя она умерла в родах, и он бы, наверно, обезумел от горя, если бы не последнее, может быть, величайшее из ее благодеяний. Она успела познакомить Ренилла со своим седым родичем, умури Зилуром. Умури - авескийский духовный наставник - ввел Юного ученика в аллегорический Дворец Духа, воображаемые, но точно нанесенные на мысленную карту залы, галереи и тайные ходы которого составляли величайшее здание человеческого разума, его мирские и духовные пути. Умури знал великое множество залов, и связь между ними, и то, что их разделяло, и влияние друг на друга различных уровней. Ни один смертный не способен постигнуть все величие этого здания, но Зилур, может быть, прошел по нему дальше, чем другие. Достигнув таких высот, мудрец не желал для себя ничего, кроме возможности разделить свое знание с другими, а молодой Ренилл оказался старательным учеником. Ко времени смерти Собхи, Зилур уже ввел его в первое преддверие, а в Первом Преддверии, как знает любой образованный авескиец, хранится Бальзам Духа. Зилур помог ему тогда. Может быть, поможет и теперь. Но прежде, чем отправиться разыскивать мудреца, предстояло пройти неизбежное испытание. Поднявшись на береговой откос, Ренилл увидел над собой Бевиаретту Тропа, поднимающаяся на холм, была вымощена привозным камнем и обсажена чахлым привозным же кустарником, который не желал приниматься на здешней почве. Ренилл подошел к парадной двери и постучал. Мальчик-слуга впустил его в переднюю, подхватил саквояж и, непрестанно кланяясь, провел в гостиную, где на золоченых, обитых парчой креслах и кушетках расположились Высокочтимые. Живописная группа собралась у боковой стены, где стояли серебряные ведерки со льдом, из которых виднелись изящные горлышки бутылок белого вина, кувшины с охлажденным кофе и ликерами. Тут же стояли вазы вонарских фруктов, блюда с ореховыми бисквитами, засахаренными орехами и кремовыми птифурами - легкая закуска, какую можно увидеть на столе богатого ширинца. По всей видимости, маленькая домашняя вечеринка. Ренилл узнал нескольких гостей с соседних плантаций, находившихся меньше чем в дне пути от Бевиаретты. Всё представительные вонарские плантаторы: мужчины в полотняных костюмах, женщины затянуты в туго зашнурованные на талиях платья с пышными юбками, весьма неудобные на авескийской жаре. Все Высокочтимые дамы страдали обмороками, несварением желудка, тепловыми ударами и учащенным сердцебиением. И не удивительно. Почему, в тысячный раз задумался Ренилл, они так старательно притворяются, что находятся в Вонаре? Ниен во Чаумелль стоял посреди комнаты вместе с женой. Оба сразу увидели Ренилла, и на лицах застыло одинаковое выражение встречи с неприятной неожиданностью, Тиффтиф опомнилась первой и мгновенно сложила губки в приятную улыбку. Блестя зубками и глазками, протянув вперед пухлые ладошки, она бросилась ему навстречу, обняла племянника мужа обеими руками и влепила ему в обе щеки очередь торопливых поцелуев. Ренилл сдержал себя и не отстранился. В конце концов, приходится быть вежливым. У нее дурно пахнет изо рта, бесстрастно отметил он про себя. Мятные пастилки не в состоянии заглушить признаков хронического несварения. На первый взгляд Тиффтиф показалась ему совсем юной, почти такой же, как двадцать лет назад, разве что чуть раздалась в талии. Но как-никак, ей исполнилось сорок восемь - – Ренилл! РЕНИЛЛ! - Голос Тиффтиф взлетел на октаву вверх, выражая радостное волнение.- Гадкий негодяй! Как ты мог? Ты никогда не предупреждаешь о своем появлении! Неужели тебе нравится заставать нас врасплох? Ну да ладно, я прощаю тебя, ты ведь знаешь, что я все тебе прощу! Как чудесно снова видеть тебя: Новые поцелуи покрыли его щеки помадой, и на этот раз ему не удалось полностью скрыть отвращения. Она почувствовала, как напряглись его плечи, и глазки ее заблестели, как застывшая сахарная глазурь. Ренилл никогда не мог понять, зачем она все время притворяется? По-видимому, считает это частью обязательного ритуала. – Тиффтиф,- он вежливо склонил голову. Ренилл называл ее «тетушкой» только желая подразнить. – Клянусь, милый мальчик, ты стал еще красивее! Сколько женских сердечек ты разбил там, в городе? Общепринятый светский протокол требовал ответить комплиментом на комплимент. Он смотрел в ее пухлое напудренное личико и пытался придумать хоть что-нибудь. В голове было пусто, а губы свело в любезной улыбке. Его спасло появление дяди Ниена. Это был надутый толстенький человечек с безупречными манерами и, к счастью для его душевного покоя, без малейших следов авескийской крови во внешности. – Племянник, - светски приветствовал он Ренилла. - Я, как всегда, рад твоему приезду. Вот именно - как всегда… – Дядя, - поклонился Ренилл. - Благодарю за теплый прием. Как всегда. Однако я не собираюсь долго обременять вас своим присутствием. – При чем тут «обременять», Ренилл! - старательно запротестовала Тиффтиф. - Ты здесь дома! Двадцать лет назад она пела на другой лад. – Ты не меняешься с годами, Тиффтиф, - кисло улыбнулся Ренилл. – Ля-ля, галантный рыцарь! - она присела в игривом реверансе, принимая его замечание за комплимент. – Прошу прощения, что появился без предуведомления, - продолжал Ренилл, - но так сложились обстоятельства. Меня привели сюда два дела. Одно - сообщить, что твое письмо, дядя, доставлено протектору. – Ба, – Это вполне может оказаться своевременным и необходимым, - покачал головой Ренилл. - В случае нападения вы совершенно беззащитны. Вам и одной ночи не продержаться в этом доме. – Никакого нападения не будет, племянник. Нелепо даже предположить такое. Может, кое-кто из сборщиков и ворчит в последнее время, но неразумно преувеличивать значение подобных пустяков. – И во Чересс с плантации Цветов Света, несомненно, рассуждал так же. К сожалению, теперь его уже не спросишь. И вся его семья тоже молчит. – Во Черессу просто… не повезло. - Ниен беспокойно заерзал. - Как я слышал, среди его домашних слуг оказались предатели. – А вы так уж уверены в верности своих? – Разумеется, - объявила Тиффтиф. - Мы всегда были добры к нашим желтым, они для нас - как члены семьи. Они умрут за нас! Вслух Ренилл заметил только: – Времена сейчас трудные, и не следует закрывать на это глаза. Ваши слуги, прежде послушные и преданные, могут перемениться. Вероятно, многие из них хранят вам верность, но всегда находятся исключения, а Сыны не оставляют таких без своего внимания. ВайПрадхи зашевелились по всему Кандерулу… – На мои земли этим людоедам ходу нет! - Ниен скрестил руки на груди. - Я не потерплю их здесь. Если кто осмелится только показать нос, его плетьми выгонят из моих владений. – Если вы его опознаете. Ты полагаешь, они носят на себе ярлыки? И как ты собираешься помешать своим слугам и работникам слушать их? Нет, дядя. Ты так же бессилен заставить ВайПрадхов молчать, как и защитить Бевиаретту. Это касается не только тебя - все вонарские плантаторы на берегах реки в том же неприятном положении. И я могу повторить всем в точности то же самое, что сказал тебе. Будьте благоразумны. Приготовьтесь к бегству в любой момент. Неплохо было бы вообще вернуться в Вонар. – Что за чепуха! Об этом и говорить нечего! – Так я и думал. Хорошо, тогда я возвращаюсь к своему первоначальному совету. Будьте готовы вернуться в ЗуЛайсу и укрыться в городской резиденции. Это здание, по крайней мере, может выдержать осаду. – Ты преувеличиваешь. Всегда был паникером. - В голосе Ниена не было убежденности. Он встревоженно переглянулся с женой. – Я надеюсь, что преувеличиваю, дядя. – Ну хорошо… просто чтобы тебя успокоить, я последовал твоему совету и направил письмо во Труниру, не так ли? – Думаю, ты об этом не пожалеешь. На минуту установилось напряженное молчание, но Тиффтиф во Чаумелль не способна была молчать так долго. – Вот мы и выслушали нашего пророка. А теперь не поговорить ли о чем-нибудь более приятном? - прощебетала она. – Быть может, в другой раз, - ответил ей Ренилл. - У меня еще осталось второе дело. Я должен посоветоваться с Зилуром. – С Зилуром… Этим жутким старым безумцем? Ой, Ренилл, извини, но… – Он по-прежнему живет у колодца? – Ты не найдешь его там, - сказал Ниен. – Вот как? Почему? - Ренилл внутренне сжался. Зилур умер? Он уже стар и так хрупок. Если умури скончался в последние несколько месяцев, Ниен вполне мог счесть такую мелочь недостойной упоминания в одном из своих редких писем. Тиффтиф, лучше разбиравшаяся в его чувствах, приберегла бы эту новость до минуты, когда она ударит побольнее. Очень похоже на них обоих, предсказуемо, но все-таки он оказался к этому не готов. – Старикашка уже несколько недель как прихватил свои пожитки и съехал. Даже не спросив моего дозволения. Поведение, выходящее за всякие рамки.- Ниен покачал головой. Жив. Смерть еще не взяла свое. Облегчение было почти болезненным, но Ренилл не позволил чувствам отразиться на лице. – Что же заставило его уехать? - поинтересовался он, изображая ленивое любопытство. – Уязвленная гордыня, я полагаю. Обиделся, видите ли. Настоящая желтолицая примадонна! – И что же уязвило его гордыню, дядюшка? – На последней полугодичной сессии Совета Округа мы запретили преподавание этой чепухи насчет Дворца Света. – Запретили? Понятно. Могу я поинтересоваться, почему? – Я решительно убежден, что эта суеверная болтовня оказывает вредное влияние на умы молодых туземцев. Задерживает их развитие, питает предрассудки, создает противодействие прогрессивным переменам и всякому благотворному влиянию… – Нашему влиянию, ты хочешь сказать. Может быть, тебе неизвестно, что Дворец Света является частью традиционной авескийской культуры двухтысячелетней древности, насколько мы можем судить, и… – В том-то и беда. Устаревшие столетия назад глупости. Ты знаешь, они утверждают, что в этом их Дворце есть комната с серебряным водопадом пяти сотен футов высотой, десятью тысячами золотых звезд, стадом газелей и рыбой с алмазной чешуей, плавающей в воздухе? Все в одной комнате. Ну не смешно ли? – Этого не следует понимать буквально, дядя. Это символизирует… впрочем, не важно. Возможно, ты переоцениваешь наносимый вред. – Не думаю.- Ниен во Чаумелль приосанился.- Я счел своим моральным долгом поделиться своим мнением с другими членами Совета, и, к счастью, обнаружил, что большинство разделяет мои убеждения. Так что Дворец Света в нашем округе теперь под официальным запретом, и не только в нашем. Когда старик Зилур узнал о нашем решении, он собрал свое добро и убрался отсюда. – И даже не спросил разрешения, - язвительно пробормотал Ренилл.- Что ж, дядя, не сомневаюсь, что ты с облегчением избавился от столь неблагодарного субъекта, однако факт остается фактом - мне необходим его совет, и потому, с твоего позволения… – О, неужели ты уже уходишь? - Тиффтиф вцепилась в локоть Ренилла. - Не покидай нас! Мы все сгораем от желания услышать последние новости из ЗуЛайсы. Моя племянница Цизетта будет безутешна, если ты не скажешь ей хоть нескольких слов. Ренилл усмехнулся, глядя в ее сладкие, все понимающие глазки. Цизетта в'Эрист уже два года доводила его до бешенства сменой кокетства и ледяной холодности, и жена дяди прекрасно о том знала, но он не собирался признавать перед ней, что задет. – Пожалуйста, обещай, что подаришь нам хотя бы еще час! - ее улыбка оставалась приклеенной к губам, пальцы втыкались в мышцы руки. – Как я могу отказать тебе? - воскликнул он, мечтая поскорей отвязаться. – Милый Ренилл! Ты вернул нам солнечный свет! - Тиффтиф выпустила его локоть. - Теперь ты должен пойти и уделить минутку Цизетте. Не то она расстроится, да и кто может осудить ее? Видишь, вон она там, со своим новым малюткой. Цизетта… Смешливая, задиристая, легкомысленная молодая Цизетта - замужем и с ребенком? Когда она успела? И за кем замужем? Ренилл развернулся и решительно направился к ней, не замечая сладкого хихиканья за спиной. Он быстро пересек обширную гостиную и, приблизившись, заметил, что младенец у нее на руках невероятно уродлив. Щекастое бурое личико с широкими ноздрями и большим безгубым ртом. У него мелькнула мысль, что Цизетта вышла за туземца, иначе откуда бы взяться такому смуглому ребенку, но это было невозможно, такого просто не могло случиться… Цизетта в'Эрист подняла глаза - по-прежнему самые голубые в мире глаза - и улыбнулась, показывая ему самые очаровательные на свете ямочки на щеках. – Ренилл! - воскликнула она прежним, звонким и певучим как флейта голоском. - Иди сюда, познакомься с моим новым чудесным малюткой! Чудесный малютка разинул очаровательный ротик, и оттуда выстрелил дюймов на четырнадцать тонкий синеватый язычок. Пролетавшая мимо муха приклеилась к кончику языка и вместе с ним втянулась обратно. Пасть малютки захлопнулась. «Лесной младенец», местное земноводное, получившее это название за карикатурное сходство с новорожденными человеческими детьми. Авескийцы держались от них подальше, считая, что это животное приносит несчастье, но вонарские женщины и дети часто брали их в дом в качестве любимцев. Ренилл уже сталкивался с ними прежде, но на этот раз был застигнут врасплох и полностью попался на розыгрыш. Он почувствовал странное отвращение. – Его зовут Муму Великолепный. Он любит летучих мушек и лесть. Ужасно тщеславен! Я от него без ума, он может делать со мной что хочет, прекрасно это понимает и беззастенчиво пользуется. Но что я могу поделать? - Она беспомощно пожала плечами.- Я влюблена. – Счастливчик Муму. Надеюсь, он ценит свое счастье. – О, нет! - Цизетта оттопырила губки.- Он настоящее чудовище, во всех смыслах этого слова. Он ужасно обращается со мной. – Может быть, в том-то и секрет его успеха. Однако ты, кажется, прекрасно переносишь страдания. Материнство тебе к лицу. – Правда? О, но я стала такой старой, такой глупой, такой скучной! Просто дряхлая старуха! – Сколько тебе, двадцать два? – Негодяй! Мне двадцать один! Я действительно выгляжу такой старой? – Ты выглядишь прелестной, как всегда. – Вот так-то лучше. Ты начинаешь исправляться. В награду я разрешу тебе подержать Муму. Ренилл не испытывал ни малейшего желания держать Муму. – Он, кажется, предпочитает твои руки, как любое мало-мальски разумное существо. Не будем его тревожить. – Я думаю, ему это пойдет на пользу, - Прелестная морщинка прорезала лобик Цизетты.- Слишком уж он уверен в себе, в своей власти надо мной. Небольшой урок пойдет ему на пользу. Пусть-ка поревнует. - Переложив лесного младенца на одну руку, она сделала два шага, положила свободную руку на плечо Ренилла и, поднявшись на цыпочки, потянулась губками к его губам, чтобы только, в последний момент изменив направление, невинно коснуться губами его щеки. На секунду она застыла, давая ему вдохнуть исходящий от нее аромат цветов. Со стороны можно было подумать, что она напугана собственной храбростью: глазки опущены, прикрыты пышными длинными ресницами. – Вот так, уважаемый Муму. Будете знать! - сурово пропела она. Цизетта в'Эрист в своем репертуаре. Простенько, но тем не менее работает. Искусственная наивность не умаляла воздействия безупречной белой кожи и клубничных губок, в которых не было ничего искусственного. В прошлом году такой дразнящий поцелуй заставил бы его умолять о свидании в оранжереях. Сегодня он оставался на удивление безразличен. Не то чтобы ее кожа потеряла свою свежесть - просто он думал совсем о другом лице - с тонкими чертами, кожей чуть тронутой благородным золотом слоновой кости, обрамленном иссиня-черными прядями - это лицо казалось как-то реальнее и ближе, чем-то, что наяву смотрело на него. – Не слишком ли я жестока к бедняжке Муму, Ренилл? - Цизетта подняла на него озабоченные голубые глаза. - Ты считаешь меня злой и жестокой? – В худшем случае немного ехидной, - он улыбнулся, скрывая нарастающее нетерпение. Странно. Шалости Цизетты часто раздражали и даже бесили его, но никогда до сих пор ему не было с ней скучно. Ему хотелось выбраться отсюда и поскорей разыскать Зилура. Хотя он ведь обещал Тиффтиф час… Цизетта моргнула. Под маской младенческой невинности скрывался острый ум, и девушка сразу заметила равнодушие поклонника, немедленно попытавшись отвоевать потерянные позиции посредством улыбок и восхищенных взглядов. Опять же типично. Умоляй он о свидании, она бы разыгрывала холодность, заставив его долго упрашивать, прежде чем даровать согласие, а потом, скорей всего, забыла бы прийти, оставив его тщетно дожидаться, пока не иссякнут надежда и терпение. Однако при первом намеке на то, что он остывает, она изо всех сил старается восстановить свою власть. Сегодня ее атаки нетрудно было отражать, и Ренилл обнаружил, что наблюдает за ее выступлением как сторонний зритель, пусть даже искренне восхищенный прелестью актрисы. Он еще несколько минут поддерживал легкомысленную болтовню, зашел, откланялся и перешел к собравшимся в комнате гостям, от которых удалось почерпнуть кое-какую информацию. От Квисса в'Икве, щеголеватого владельца плантации Алмазного Листа, он узнал, что едва ли не половина плантаторов, встревоженных последними событиями, отослала малолетних детей в Вонар к родственникам. Лайлли Бозир, седовласая хозяйка Азуренны, поведала, что все больше ее сборщиков листа бросают работу и исчезают в неизвестном направлении. А от одного из бевиареттских слуг Ренилл услышал, что умури Зилур перебрался в заброшенную прибрежную хижину на северном краю владений Во Чаумелля. Час наконец истек, и Ренилл поспешно распрощался. Снова под открытым небом. Дело шло к вечеру, тени стали длиннее, но зной все еще стоял невыносимый. Вонарский пробковый шлем неплохо защищал голову от солнца, но широкополая плетеная шляпа была бы лучше. Полотняная рубашка была не слишком жаркой, но в широкой авескийской тунике удобнее, она лучше проветривается… Вернувшись к причалу, Ренилл торопливо прошел по берегу на север. Через двадцать минут он уже стоял перед хижиной Зилура - крошечным глинобитным домиком, крытым речной травой. Из отворенной двери слышался высокий детский голос. Знакомые слова. У Зилура ученик. Ренилл подошел ближе и заглянул внутрь. Умури, скрестив ноги, восседал на тростниковой циновке. Напротив него сидел черноголовый мальчонка со знаком касты Потока на рукаве. Всего один ученик. Прежде Зилур учил сразу десятерых, а бывало и дюжину. Сказывается запрет Совета Округа. Тень Ренилл а упала на покрытый циновками пол. Ученик обернулся и увидел в дверях худощавого Высокочтимого. Парнишка мгновенно уткнулся носом в глиняный пол. – Смотри, как он прекрасно воспитан.- Зилур блеснул на гостя черными глазами. - Какого совершенства покорности достиг этот ребенок! Ренилл промолчал. – Иди, мальчик, - посоветовал умури. - Вернешься позже. Ренилл шагнул в сторону. Мальчишка встрепенулся и молнией вылетел из хижины. – Что ж, входи, - пригласил Зилур. - Мастер во Чаумелль оказывает мне честь. Ренилл вошел и сел. Обстановка хижины оказалась еще скромнее, чем в прежнем жилище учителя, устроенном при конюшнях. Плетеные циновки, кувшин для воды, чашка и миска - вот и все имущество. – Почему ты заговорил на вонарском? - проговорил Ренилл, не зная, с чего начать. – А на каком же еще языке должен я приветствовать столь знатного Высокочтимого? Заместитель второго секретаря при протекторе во Трунире, не так ли? - заметил Зилур. - Впечатляющий титул. Весьма успешная карьера. Я должен поздравить мастера во Чаумелля. – Ты еще долго будешь сердиться, умури? – Не знаю, Рен. А ты долго будешь, не шевельнув и пальцем, позволять своим соотечественникам унижать наш народ? – Дядя сказал мне о запрете на Дворец Света. Мне очень жаль. – Тебе жаль. Как мило. – А что, по-твоему, я должен был сделать? – То, что можешь. Он совсем не изменился. Все такой же тощий, седой, оборванный, ядовитый и неукротимый. Зилур и компромисс не имеют между собой ничего общего. – Я могу привлечь к этому вопросу внимание протектора, через своего непосредственного начальника, но не могу поручиться за скорый отклик. – У него такое множество дел… – Да. – И все же ты совершишь это невероятное усилие. Ты обратишься к нужным лицам. Как подобает человеку твоего положения, ты будешь действовать через соответствующие каналы. Я правильно выразился? Соответствующие каналы? –Да. – И какое прекрасное выражение! Я бы поздравил заместителя второго секретаря с его полным соответствием должности, если бы не стыдился за себя. Высокочтимый во Чаумелль застал меня странствующим в запретных пределах Дворца. Требует ли столь полное соответствие должности, чтобы Высокочтимый во Чаумелль обратился к соответствующим властям - через соответствующие каналы - короче, выдал меня. – Я пропущу это оскорбление мимо ушей. – Недостойный скорее откусит себе язык, чем нанесет обиду Высокочтимому. Ренилл, потеряв терпение, резко спросил: – Чего ты от меня хочешь, умури? – Только чтобы ты оставался таким, как был - с открытым сердцем, гибким умом, полным надежды духом, алчущим знания. Ты был самым многообещающим из моих учеников. Жаль, что ты не проник дальше Галереи Водопада, прежде чем покинуть Дворец. – Твой Дворец - не единственный в мире, умури. – Воистину так. Ты многому научился в своей вонарской школе. Научился быть настоящим Высокочтимым. И забыл все остальное. – Мои соотечественники едва ли с тобой согласятся. Я не более «настоящий Высокочтимый», чем настоящий авескиец или настоящий ученый. – Это твое решение… или нерешительность. – Может быть и так. Надеюсь, ты одобришь хотя бы мое последнее решение. – А именно? – Узнать все, что известно тебе о ВайПрадхах. Я затем и приехал в Бевиаретту. – А, ищущая душа, столь редкая среди вонарцев.- Зилур не скрывал простодушной радости. - Ты на краю духовного обращения? – Я на краю мошенничества. Я намерен проникнуть в ДжиПайндру под видом пилигрима. – Шпионить? – Это называется именно так. – Какая смелость во имя Вонара. Какая самоотверженность! Несомненно, твои соотечественники оценят ее по достоинству. – Несомненно. Умури, я ищу твоих знаний. – Ты отверг их много лет назад. – Мне нужна твоя помощь. – Почему я должен помогать тебе? – По очень простой причине - потому что ВайПрадхи гораздо хуже Вонара. Ты упрекаешь меня за вонарский запрет на твое учение - и правильно делаешь. Но это местное ограничение, и оно продержится недолго. А если Верные Аону-отцу добьются власти, как, хотел бы я знать, они отнесутся к взыскующим знания во Дворце Света? К тем, чей разум и сердце не способны принять безграничной покорности, воплощенной в символе уштры? – Бесспорно, Сыны - кровожадные варвары. Вонарцы - такие же варвары, только другого рода. – Совсем другого рода. Умури, страна, допустившая к власти жестоких фанатиков, подобных ВайПрадхам, опозорит себя в глазах мира. – Хоть это ты успел открыть во Втором Преддверии, прежде чем навсегда покинуть Дворец. – Зилур, ты должен мне помочь. Твои убеждения обязывают тебя к этому. – Ты так уверен? Напрасно. Ну хорошо. Что ты хочешь узнать? – Научи меня всему, что знаешь о ВайПрадхах - так, чтобы я мог сойти за одного их них. – Это дело не одного часа. – А сколько потребуется? – По крайней мере несколько дней. – На это времени не жалко. – Очень хорошо. Посмотрим, не отупел ли ты с годами. И не сказался ли избыток вонарского духа на гибкости ума, как он сказывается на гибкости языка и позвоночника. - Только теперь Зилур перешел на кандерулезский. - Начнем с Великого Гимна, известного каждому из Верных Сынов Аона-отца. Нет, не усаживайся здесь. Выйди на солнце. Сними шляпу. – Хорошая мысль. Моя кожа… – Бледновата, Высокочтимый. Не стоит приближаться к ДжиПайндру с лицом, напоминающим крынку молока. Следующие четыре дня он провел с Зилуром, только раз зайдя в дом дяди, чтобы захватить свой багаж и немного ламповой сажи. За это время он узнал многое об обычаях и верованиях ВайПрадхов, иногда столь фантастических, что это граничило с безумием. Что оказалось, может быть, еще важнее, он освежил чутье - когда-то превосходное - к тонкостям авескийского языка и поведения. Конечно, в шпильке, отпущенной Зилуром по поводу «деревянной» осанки и речи, было некоторое преувеличение, но он и в самом деле потерял за эти годы что-то неосязаемое, но существенное. Теперь это вернулось. Он был настроен на авескийский лад, и даже думал по-кандерулезски. Четыре дня Ренилл просидел без шляпы на солнцепеке, и его кожа почти сравнялась цветом с кожей учителя, который завел обыкновение язвительно именовать его «Сыном». Ламповая сажа позволила добиться нужного цвета волос, бровей и ресниц, и, глядя в зеркальце для бритья, Ренилл сам себе удивился - лицо, смотревшее на него, несомненно, принадлежало уроженцу Северной Авескии. На рассвете пятого дня наступило время уезжать, потому что он усвоил все, что знал о ВайПрадхах его учитель. Прохладным серым утром Ренилл во Чаумелль - смуглый, черноволосый, в свободной тунике, стоял в дверях прибрежной хижины, прощаясь с хозяином. Ему и в голову не пришло пожать учителю руку - Ренилл поклонился старику по-авескийски. – Умури, я благодарю тебя. – Ученик, я рад заметить, что Рен, которого я знавал когда-то, еще жив. Вот дар для него. - Зилур извлек из глубин своего залатанного одеяния маленький плетенный из бечевы мешочек. Удивленный Ренилл принял подарок, открыл мешочек и вытряхнул содержимое на ладонь. В его руке оказался ажурный круглый предмет, сотканный из переплетения бесчисленных волосков - и тем не менее твердый и удивительно прочный. Ренилл легонько сжал шар - кружевная ткань нисколько не прогнулась под его пальцами. – Сжимай что есть силы, ученик, - посоветовал Зилур. – Умури, но ведь я его сломаю. – Только не в этой вселенной. Ренилл повиновался. Кажущиеся хрупкими нити сопротивлялись его усилию. Он сжал сильнее - с тем же успехом. – Что это? - спросил он. – Истинная плоть Ирруле, Страны Богов. Так уверял на краю своей будущей могилы волшебник, от которого я получил его сорок лет назад. «Застывший пузырь эфира, - сказал он, - сотворенный великим разумом Абхиадеша.» – И он расстался с таким сокровищем? – За малую цену и по одной-единственной причине. Он оказался неспособен выжать из этой вещи самого малого чуда. Постоянные неудачи утомили его дух, и он мечтал только избавиться от вечного позора. Более сорока лет сей предмет пребывает в спячке. Никто еще не разгадал его тайны, и все же я убежден, что артефакт подлинный. Теперь он переходит к тебе. – Умури, я тоже в недоумении… – Ничего. Сохрани его и показывай по чаще. Простое обладание материей Ирруле сильно поднимет тебя в глазах Сынов. Если они не убьют тебя на месте, то сочтут благословенным. – Да окажусь я достойным твоего дара. Зилур, щедрейший из мудрых, прощай. - Ренилл снова низко поклонился, затем повернулся и зашагал по берегу к пристани Бевиаретты, где ожидала лодка, готовая отнести его вниз по течению Золотой Мандиджуур назад, к ЗуЛайсе и ДжиПайндру, Крепости Богов. |
||
|