"История России в мелкий горошек" - читать интересную книгу автора (Володихин Дмитрий, Елисеева Ольга,...)

«ОГРАБЛЕНИЕ ПО…»

Но всех волнует главный вопрос – какими способами выплеск эмоций Мурада Аджи приобретает опреденную наукообразность при таком низком уровне «чувства истории»? Способ, в принципе, достаточно прост, хотя и неприличен. Берется в библиотеке или в книжном магазине книга «понаучнее» – и обдирается как липка на предмет экзотических имен, малоизвестных цитат и вообще «научного аппарата». Все перемешивается и закрепляется «выводами», представляющими собой полет фантазии и не имеющими ничего общего с итогами (порой даже тематикой) работ «обчищенных» исследователей. Все наиболее ученые страницы книги Мурада Аджи составлены именно по такому принципу.

Занятно, что в число «доноров» аджиевской учености часто попадает справочный, хотя и весьма добротный «Мифологический словарь» издательства «Большая Российская Энциклопедия», а конкретной жертвой оказывается автор С.Ю. Неклюдов. Именно его статью о Тенгри пересказывает на с. 209-210 Мурад Аджи, когда выдает свои очередные откровения о «запрятанной» религии китоврасов. Пересказывает и увлекается так, что забывает порой даже изменять текст (первое и основное правило плагиата). Укажем хотя бы на пару мест:

Мифологический словарь. М., 1992.

Термин «Т.» принадлежит древнейшему мифологическому фонду народов Центральной Азии… Представление о Т. складывалось на основе анимистических верований о небесном духе-хозяине, причем небо мыслилось и его непосредственным проявлением, и местом его обитания.

Мурад Аджиев М., 1994. с. 209.

Он – богатство чуть ли не всех народов Центральной Азии Тенгри принадлежит к числу древнейших мифологических образов Востока. Он – небесный дух-хозяин. Причем небо – это и он сам, и место Его постоянного обитания.

Мифологический словарь. М., 1992.

Т., как неперсонифицированное мужское начало, распоряжающееся судьбами человека, народа и государства, выступает в древнетюркской мифологии.

Мурад Аджиев М., 1994. с. 209.

Смысл слова у всех народов одинаковый: дух, неперсонифицированное мужское божественное начало… Он распоряжался судьбами человека, народа, государства.

Тоньше играет Мурад Аджи с монографией А.П. Новосильцева «Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа» (М., 1990). Самое время развернуть ее рядом с «книгой-полынью», когда на с. 204-205 легкий бег авторских произвольных рассуждений начинает вязнуть в именах и источниках из истории Армении и хазар. Тут видно, как не хочет хитроумный Мурад Аджи, чтобы его поймали за руку. Он не только позволяет себе вместо Мовсес Хоренаци писать запросто Моисей Хоренский, он даже допускает ошибку – вместо Мовсес КаЛанкатваци пишет постоянно Моисей КаГанкатваци, а его книгу «История страны Алуанк» превращает в более доступную «Историю Албан». Так не сделает человек, хотя бы подержавший в руках русский перевод источника. Так сделает ленивый студент, небрежно сдувающий курсовую работу за два дня до сдачи. И конечно, ссылки Новосильцева на Мовсеса Хоренаци, Мовсеса Каланкатваци и на Фавста Бузанда честнейший Мурад Аджи использует исключительно в своих целях. Посмотрим направление ловких передергиваний. У Новосильцева Мовсес Каланкатваци рассказывает о язычестве хазар и о миссии в VII веке епископа Исраэла, крестившего владыку хазар Алп-Илутвера, а у Аджи «Армяне, а позже и лезгины (албанские епископы) считали за честь для себя быть приглашенными к кипчакам, от них узнать о духовных традициях степного народа и всего Востока» (с. 207). Пусть рассудят источники. У Мовсеса Каланкатваци епископ Исраэл с возмущением описывал языческие обряды хазар, стремился показать их дикарями, «преданными сатане»; их же и мусульманские писатели именовали «ахл-ал-аусан» (идолопоклонники)[2]. Так припрятывает Мурад Аджи самые неприятные выводы и цитаты из книг – «доноров». Главное для него – придающая солидность и бьющая непосвященного наповал экзотика редких эпох, имен и названий.

Примерно так же обираются сочинения Лудольфа Мюллера, Л.Ю. Тугушевой, А.П. Окладникова, приплетается «для авторитета» В.М. Жирмунский. Когда надо, устраивается ссылка на не единожды обруганного в книге «купленного москаля», «поднадзорного историка» В.О. Ключевского (с. 287 и с. 327) и на лучшего современного знатока половцев С.А. Плетневу. Ее книгу «Половцы» (М., 1990) Мурад Аджи то пересказывает, то ругает, то цитирует из нее Ибн-Ал-Асира. «Упомянутая Плетнева» (с. 298) оказывается у Аджи хуже Карамзина, поскольку говорит о бегстве кипчаков с поля боя у Калки. Но позвольте, почтеннейший, не вы ли написали (на с. 79) «профессор Плетнева своими книгами доказательно утверждает…» и «…с ее доводами не поспорить»!?

А вот кого очень любит Мурад Аджи, так это маркиза Астольфа де Кюстина, «исследователя» и, как он считает, «проницательного француза» (с. 288). Так смачен и злобен Кюстин, что его Мурад Аджи даже и не пересказывает, а цитирует, и не один раз (с. 288, 289, 299, 300). Вот только и из его «России в 1839 году» утаскиваются лакомые кусочки, а вся противоречивость книги снимается. А ведь русские современники, читавшие де Кюстина, удивлялись: «И черт его знает, какое его истинное заключение, то мы первый народ в мире, то мы самый гнуснейший!»[3]. Да и кусочки таковы, что порой кажется, будто не «врубился» Мурад Аджи ни в Карамзина, ни в Кюстина. На с. 288 приведена цитата, призванная доказать, будто над «многотомными сочинениями» историков Государства Российского «откровенно смеялись все просвещенные люди» (с. 287-288, «откровенно смеялись» выделено!). Цитата из Кюстина такая: «Если бы русские знали все, что может внимательный читатель извлечь из книги этого льстеца-историка, которого они так прославляют, они должны были бы возненавидеть его и умолять царя запретить чтение всех русских историков с Карамзиным во главе, дабы прошлое ради спокойствия деспота и счастия народа… оставалось в благодетельном для них обоих мраке забвения». Мурад Аджи думает, что Кюстин «предлагал запретить всех русских историков с Карамзиным во главе» (с. 300). Специально для Мурада Аджи поясним, что это означает не критику русских историков, а признание достоинств их сочинений, открывающих неприятную для властителей истину прошлых веков. Чтобы убедиться в этом, нужно почитать Кюстина целиком, а не в агитпроповскем пересказе, увидеть, что тот «Историю» Карамзина цитирует страницами. Наконец, прочитать своими глазами: «Можно и даже нужно верить Карамзину… Заверяю вас, что все события, которые вы читатете в моем кратком изложении, подробно рассказаны этим историком», «Как ни робок Карамзин, чтение его книги поучительно, ибо, несмотря на всю осторожность историка, несмотря на его русское происхождение и предрассудки, привитые воспитанием, книга эта написана честным пером»; «Кто найдет мои суждения слишком суровыми, тот может убедиться, что они удостоверены мнением серьезного историка…»[4].