"Убийство в стиле ретро" - читать интересную книгу автора (Володарская Ольга)Часть 3 Где зарыта собакаДень первыйАня проснулась поздно. Но при этом чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа, и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть — это что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя… Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более, есть совсем не хочется. Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например, о бабусе, но мысли, предательницы, с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще плоше. Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили. — Никого нет дома, — прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила, позаимствовав фразу у кого-то из героев низкопробных боевиков. — Кто бы ты ни был, катись к черту! Но некто за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще более настойчиво. Пришлось открывать. К Аниному ужасу на пороге квартиры стоял Петр. — Ой, — пискнула Аня, прячась за дверь. — А я неодета… Неодета — не то слово, потому что в принципе, она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат — стыдоба! — Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, — поспешно проговорил Петр, отведя глаза, — но вы не отвечали… — Я сейчас, минутку… Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую. — Входите, — пригласила она Петра, широко распахивая дверь. — Сейчас чай будем пить… — Аня, — прервал ее он. — На чай нет времени… — Что-то случилось? — встревожилась она. — Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… — И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо по верх ее плеча, либо на носки своих ботинок. — У меня для вас новость. — Хорошая? — Не знаю… — Он опять потупился. — Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой. — Ну так задавайте! — нетерпеливо воскликнула Аня. Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил: — Вы действительно хотите знать правду о своем рождении? — Конечно, но почему вы… — Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью? — Значит, я была права, и Шура Железнова меня не рожала! — вырвалось у Ани. В ответ на ее реплику он лишь дернул ртом, и было не ясно, что означала эта гримаса, то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее, последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос: — Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой? — Да что вы меня стращаете? — возмутилась Аня. — Ответьте. — Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомится со своей настоящей матерью… — И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще, инвалидом? — С чего бы это? — Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное… — Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном? — Наверное, я не правильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах… — Вы знаете что-то конкретное? — осенило Аню. — Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла преступница она или инвалид? А, может, малолетняя наркоманка? Или маньячка? — Не говорите глупостей! — А вы перестаньте ходить вокруг да около! — вспылила она. — Я должен быть уверен… — Говорите! — почти приказала Аня. И он подчинился. — Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Григорьевны. — Она в тюрьме? — Нет, с чего вы взяли? — Просто вы так долго меня готовили… — Она не в тюрьме… Она не преступница и не наркоманка… Она инвалид. — И где она живет? — В подмосковном доме инвалидов. — Что с ней? — Я не имею представления, — честно признался Петр. — По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа… — У нее ДЦП? — напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно наделась прочитать ответ в его голубых глазах. — Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить… — У нее нет рук? Ног? Глаз? — Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем — на ночь глядя нас не примут, — с едва сдерживаемым раздражением проговорил Петр. — Я готова, — бросила она, срывая с вешалки пуховик. — Поехали. Пусть до первого этажа она преодолела за считанные секунды. Она неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая, когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверки авто. — Аня, когда я торопил вас, я не имел в виду, что вы должны нестись, как на пожар, — осадил девушку Петр. — Спокойнее, пара минут нас не спасет… Аня оставила его замечание без комментариев, она молча села в машину, расположившись на сидении, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена. Всю дорогу они не разговаривали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями? А мысли в Аниной голове проносились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начинала волноваться, представляя долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особо интересного она собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители? … Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться — за время пути она успела мысленно встретиться мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным. — Ну что же вы? — спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сидение клиентку. — Передумали? — Нет, конечно, — не очень уверенно ответила Аня. — Просто собираюсь с духом… — Соберетесь по дороге. Пойдемте. И он первый вышел из машины. Ане ничего не оставалось, как последовать за ним. Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, будто бы дореволюционным, скорее всего, когда-то в нем жил какой-нибудь помещик — уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка, летом здесь было просто чудесно. Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня, вошли в фойе, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой (вторая в отличие от регистраторши облачена была в обычный костюм фисташкового цвета, Аня решила, что она тоже посетительница). — Сейчас не приемные часы, извините, — вежливо проговорила регистраторша, завидев приближающихся к стойке посетителей. — Меня обещали принять, — не менее вежливо отпарировал Петр, — я звонил сегодня вашему директору… Услышав эту фразу женщина в костюме поднялась со своего кресла и направилась к ним. — Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра. — Это вы адвокат Моисеев? — Да, это я. — Меня зовут Ольга Петровна, директор нашего интерната, господин Елшин, поручил мне ознакомить вас… — А сам господин Елшин не может с нами побеседовать? — Он в столице, по очень важным делам, но я бухгалтер дома инвалидов с момента его открытия, и уверяю вас, смогу ответить на все ваши вопросы… — Я не собираюсь устраивать аудиторскую проверку, — мягко улыбнувшись, проговорил Петр, как пить дать, решил, походя, очаровать и эту мадам. — Кажется, ваша секретарша меня не правильно поняла. — Нет? Но она сообщила, что вы желаете проверить, правильно ли руководство интерната распоряжается средствами, которые ваша клиентка Элеонора Георгиевна Новицкая перечисляет на наш счет… — Желаю, но другим способом. Дама растерянно уставилась на Моисеева, приподняв выщипанную в ниточку бровь. — Я не совсем понимаю, — наконец, проговорила она. — Вам известно, что Элеонора Георгиевна умерла? — Умерла? — вторая бровь тоже взметнулась вверх. — Когда? — Месяц назад. И часть своих средств она завещала Невинной Полине Анатольевне… — Полина живет здесь уже двадцать лет, я ее очень хорошо знаю… — Кивнула головой Ольга Петровна. — И все эти годы Элеонора Георгиевна перечисляла деньги на ее содержание. Вернее, в советские времена она приносила рублики в конвертике, тогда так было принято, а в последние годы просто переводила на счет интерната. Такое у нас практикуется, сами понимаете, на содержание инвалидов государство выделяет сущие гроши — здоровые-то никому не нужны, а уж больные подавно… Дабы не дать вовлечь себя в дискуссию о плюсах и минусах государственного здравоохранения, Петр изобразил страшное нетерпение и торопливо спросил: — Могу я познакомиться с Полиной Анатольевной немедленно? Дело в том, что у меня мало времени… — Да, конечно… — Ольга Петровна опять поиграла бровями, подтянув их к самому лбу. — Только я не понимаю зачем? — Я хочу убедиться, что средства, перечисляемые моей покойной клиенткой, шли именно на содержание госпожи Невинной. — Но вы же в начале нашего разговора сказали, что не собираетесь проводить аудиторскую проверку… — Я же не требовал показать мне документы, я лишь прошу познакомить меня с Полиной Анатольевной… — Я ничего не понимаю, — устало выдохнула Ольга Петровна. — Что тут непонятного? — впервые подала голос Аня. — Петр Алексеевич всего лишь хочет с ней поговорить: расспросить, как ее кормят, как к ней относятся, чем лечат… — Расспросить? — несказанно удивилась женщина. — Но она не сможет вам ответить… — Она глухонемая? — Нет, но она не говорит… Только издает некоторые звуки… — А написать она сможет? — Боюсь, что нет… Понимаете ли… — Ольга Петровна казалась сильно обескураженной, даже ее брови перестали выгибаться дугой, а сошлись на переносице. — А в прочем… Пойдемте, сами все увидите… Она провела их по длинному коридору, уставленному инвалидными креслами, каталками, костылями, к лестнице, ведущей на второй этаж. — Не ходячие у нас внизу, — пояснила женщина, первой ступив на устланную ковровой дорожкой лестницу, — остальные повыше. Полина как раз на втором живет… Значит, не ДЦП! И не безногая! — мелькнула мысль в Аниной голове. — Но не говорит, и не пишет? Что же с ней, черт возьми? Болезнь Паркинсона, как у Махамеда Али? Но он говорит, плохо, не разборчиво, но говорит… А Полина Невинная, нет. Быть может, она страдает какой-нибудь невиданной болезнью, которая размягчающая кости и сдавливает гортань? Или все гораздо прозаичнее, и у женщины обычный паралич лица и рук… — Вот мы и пришли, — сказала Ольга, останавливаясь у двери в палату под номером двадцать два. — Входите. Петр сделал шаг в сторону, по-джентльменски пропуская Аню вперед. Она вошла. Палата была небольшой, но все необходимое в ней помещалось: кровать, шкафчик, стол, тумбочка. Деталей разглядеть не получилось — в комнате стоял полумрак: верхний свет не горел, а занавески были задвинуты. Именно из-за этого полумрака Аня не сразу заметила женщину, сидящую в кресле у окна. Она была очень полной, большеголовой, с былыми безвольными руками, которые она держала на своем круглом животе. Тут Ольга Петровна зажгла свет, и Аня смогла разглядеть женщину лучше. На вид ей было лет пятьдесят, но возраст выдавало не лицо: оно было гладким, почти без морщин, а совершенно седые волосы да дряблая шея. Полина Невинная была чем-то похожа на Эдуарда Петровича Новицкого. Та же форма подбородка, тот же нос, те же кустистые брови. Отличались только глаза. У Эдуарда Петровича они были карими, пронзительными, очень живыми. У Невинной же голубыми, тусклыми, абсолютно мертвыми. — Что с ней? — спросила Аня, выталкивая из себя слова с такой мукой, будто у нее в горле застряла огромная рыбная кость. — Тяжелая форма олигофрении, — спокойно, словно ее спросила о погоде, ответила Ольга Петровна. — Полина даже не дебил, дебилов можно обучить чему-то, например, есть ложкой, умываться, убирать за собой, они говорят, поют, рисуют, некоторые пишут, считают… — А она? — Не обучаема. Последняя стадия. — Она не умывается? — Она даже ходит под себя, если ее во время не посадить на унитаз… — Ольга Петровна нахмурилась. — Конечно, если бы ее с детства отдали в специальный интернат для детей-инвалидов, все могло бы быть по-другому. Ребятишки-олигофрены, с которыми серьезно занимаются педагоги, вырастают вполне нормальными людьми. Конечно, они не водят машину, не играют на компьютере, не читают Толстого, но интересуются телевизором, книгами с яркими картинками, природой. В конце концов, они сами себя обихаживают и умеют выражать мысли при помощи примитивной речи. Но Поля попала к нам уже в зрелом возрасте, и мы ничего не смогли сделать… — Сколько ей было лет, когда она оказалась у вас? — спросил Петр. — Двадцать четыре года. — А теперь? — все еще глухо проговорила Аня. — Скоро исполнится сорок пять. — Где она жила до этого, вы не знаете? — В деревеньке под Рязанью. Я даже помню название — Соколиха. Абсолютно дикий уголок: ни школы, ли больницы, пятнадцать домов, коровник и магазин. Полю воспитывала деревенская женщина, Алена Емельяновна Невинная, очень хорошая, добрая, но темная, вместо того, чтобы научить девочку хоть чему-то, она старалась оградить ее от всего. То есть, боясь, что умственно отсталый ребенок перебьет ей чашки, она кормила ее с ложечки — не давать же в руки посуду. Не допускала в огород — вдруг вместо сорняков повыдергает редис. Не учила самостоятельно одеваться — еще одежду порвет. В итоге Поля выросла овощем, она привыкла, что за нее все делают… — Она не была Полиной матерью, я правильно понял? — поинтересовался Петр, бросив короткий, но очень пронзительный взгляд на застывшее Анино лицо. — Она взяла девочку на воспитание. Удочерила. — Из роддома? — Этого я не знаю. — Почему она взяла больного ребенка? Разве мало здоровых? — Инвалидов тоже усыновляют, гораздо реже, но все же… Особенно когда это сулит какой-то доход. А Алена получала на содержание девочки очень хорошие деньги… От Элеоноры Григорьевны. По-моему, Новицкая приходилась Полине какой-то дальней родственницей, вот женщина и взяла заботу о больном ребенке: нашла достойную опекуншу, щедро ей заплатила, пристроила словом… — И что же случилось с Аленой Невинной? Почему она отдала девочку в интернат? — Она не отдавала — ее забрала Элеонора Георгиевна. После одной некрасивой истории… — Ольга Петровна в раздумье потеребила свой шейный платок, видно, решала, стоит ли посвящать посторонних людей в подробности этой истории, но, увидев умоляющий взгляд Ани, решила рассказать. — Эта женщина, Полина мать, она в магазине работала, техничкой. С восьми утра до пяти вечера, ну и обеденный перерыв, как положено с часу до двух. Днем она прибегала, чтобы самой поесть и Полю накормить. А однажды пораньше пришла… И знаете, что увидела? Как девушку, тогда уже девушку, насилует сосед… То есть, совершает с ней половой акт, а она не сопротивляется, ничего же не понимает, только глаза в потолок таращит… Потом выяснилось, что Полю не он первый использовал, чуть ли не пол улицы в их избу хаживала — дома-то в деревнях не запираются. Девкой она была видной: полной, грудастой, румяной, а что дурочка, это даже хорошо, никому не отказывает. Пришел, повалил, отымел, ушел, и никто не узнает — говорить-то она не может… Один раз сосед даже залетного шоферюгу к Полине привел, за литровку. Когда тот над девушкой орудовал, так называемый сутенер на шухере стоял… Это потом выяснилось, когда Алена участковому все рассказала, и в милиции дело завела… — Посадили кого? — Только соседа, остальные отделались легким испугом… — Ольга Петровна выразительно покачала головой, как бы сокрушаясь по поводу несовершенства судебной системы. — Узнав об этой истории, Элеонора Георгиевна тут же Полину забрала. — И сразу отдала сюда? — Нет, только спустя пять лет. До этого Поля жила в разных интернатах, но Элеонору Григорьевну они все не устраивали по тем или иным причинам, и ей приходилось переводить опекаемую родственницу в другое место… В конечном итоге, Поля осталась здесь, наш Дом инвалидов показался госпоже Новицкой самым подходящим… Петр, слушавший бухгалтершу с большим вниманием, кивнул головой. А затем спросил о том, о чем уже давно собиралась спросить Аня: — Полина когда-нибудь рожала? — Что? — Ольга Петровна так удивилась, что вместе с бровями ко лбу взметнулся и нос, задравшись совершенно противоестественным образом. — Девушку насиловали несколько мужчин на протяжении длительного времени, и я сомневаюсь, что они пользовались презервативами… Мне объяснить подробнее? — Вы думаете, Поля забеременела? — Почему нет? Организм у нее, судя по всему, здоровый… Зачатие же происходит не в мозгах, а в матке… — Это, конечно, возможно… — И она могла родить, ведь так? — Я сомневаюсь, что Элеонора Георгиевна позволила бы ей рожать… И врачи, думаю, посоветовали бы избавиться от ребенка. Я просто уверена, что Полине, если они и забеременела, сделали аборт! Подумайте сами, зачем целенаправленно плодить уродов? — И она выразительно посмотрела на сидящую в кресле Полину. Петр тоже впился взглядом в отрешенное лицо женщины, Аня же отвернулась, она не могла видеть ее глаз мертвой рыбы. — А она не могла родить здорового ребенка? — тихо спросил Петр у Ольги Петровны, но при этом посмотрел на Аню. — Как вы считаете? — Один шанс на миллион, — не колеблясь, ответила бухгалтерша. — И то, если у Полины не врожденное слабоумие, а приобретенное… Это не медицинский термин, конечно, я не врач, но вы меня, надеюсь, поняли. Я имела ввиду, что если в ее ненормальности виновата не генетика… — А что? — Родовая травма, сильный удар по голове, перенесенный в младенчестве менингит, все это может вызвать необратимые изменения мозга. У Поли есть шрам на затылке, еще вывих бедра, значит, роды были довольно тяжелыми… — То есть она могла… — Она не могла, — отрезала Ольга Петровна. — Полина не в состоянии родить естественным путем. Ей бы обязательно сделали кесарево, а шрама на животе у нее нет, я знаю это точно, так как однажды вытаскивала ее из ванны — она уснула и чуть не захлебнулась. Если не верите мне, можете побеседовать с главврачом… В этот напряженный момент дверь распахнулась, и в палату ввалился огромный рыжебородый мужчина в белом халате. — О чем они должны со мной побеседовать? — пророкотал он, протягивая Петру свою лопатообразную пятерню для рукопожатия. — Карцев Евгений Геннадьевич… — Адвокат Элеоноры Григорьевны Новицкой, господин Моисеев, — подчеркнуто официально проговорила Ольга Петровна, давая понять, что время задушевных разговоров прошло, — интересуется, могла наша Поля родить? — А че нет? Баба она здоровая… — Какая же она здоровая? Если живет в Доме инвалидов? — У нее внутренние органы работают как часы, нам бы, Ольгунчик, с тобой такие, до ста лет бы дожили… — Он дружески шлепнул бухгалтершу по спине. — И по гинекологической части все тип-топ… — У нее нет шрама от кесарева… — Таз широкий, организм сильный, чувствительность слабая, значит, болевой порог низкий, родила — как посрать сходила! — хохотнул доктор, нисколько не заботясь о том, что его грубое словцо покоробило всех троих. — Я когда ординатуру проходил у нас в больнице случай был. Привезли одну такую, типа нашей Полинки, на боли в животе жаловалась… Ну в смысле как жаловалась, гугукала, да на пузо свое пальцем показывала. Решили, что у нее приступ аппендицита, положили на каталку, собрались на обследование везти, да тут битые-ломанные поступили после аварии, мы про нее на время забыли, к ним кинулись. А когда я за ней вернулся, она уже пацана родила. Даже не вскрикнула… — И что? Здоровый родился мальчик? — спросил Петр. — Умер он тут же, она его ногами придавила — мозгов-то нет… — Но Ольга Петровна нам говорила, что таким женщинам делают аборты, даже принудительно, чтобы не плодить уродов… — Пра-а-а-льно, — протянул доктор, кивая. — Но попробуй за всеми уследи. Не все интернаты, как наш, образцовые, полно таких, где больных обследуют только раз в год. Если женщина тучная, как Полинка, живота может быть не видно до последнего месяца, кому придет в голову, что она залетная? Обычно, конечно, месяце на шестом все же обнаруживается, так их на искусственные роды отправляют, чтоб, как вы сказали, не плодить уродов… — И много таких случаев? — полюбопытствовал Петр. — Полно. — Но я не понимаю, от кого они беременеют… — Как от кого? От своих братьев инвалидов, — доктор опять хохотнул. — Да если за ними не присматривать, устроят тут Садом и Гоморру, все друг с другом перетрахаются! — Женщины, подобные Полине, рожают здоровых детей? — задал Петр главный вопрос. — На моей памяти таких случаев не было. Но мой друг по институту как-то рассказывал, что его соседка инвалидка, у нее недоразвитые верхние конечности, проще, культи вместо рук, и смещенная нижняя челюсть, вышла замуж за дебила. Парень был сильно отсталым, даже не говорил, вот как наша Полинка, но до секса большой охотник. На этой почве и сошлись. В результате она забеременела. Друг мой как прознал об этом (живут через стенку в панельном доме, услышал случайно ее разговор с матерью), тут же побежал к ней, чтобы уговорить сделать аборт. Прочитал целую лекцию, она баба не сильно глупая была, вроде поняла, согласилась с ним, но на следующий день ее и след простыл. Вернулась только через 5 месяцев, когда живот на нос лез. Родила. Мой друг у нее роды принимал… — И что, у таких родителей родился здоровый ребенок? — не поверил Петр. — Конечно, нет. Урод-уродом. Руки, как у матери, мозги, как у отца, родительница надеялась, что наоборот будет, но природу, мать нашу, не обманешь! Но история на этом не заканчивается. Вырос киндер-сюрприз этот, повзрослел. Исполнилось ему, то есть ей, девочка это была, шестнадцать. Созрела, значит. Ну и зарулила как-то в лесок с одним пареньком из подъезда. Ему тринадцать, но развитый не по годам, поспорил с дружками, что трахнет идиотку. Трахнул. Через девять месяцев девочка родила. Здорового пацана. Бабка не нарадуется…— Доктор широко улыбнулся, обнажив серые от никотина резцы и золотые коронки на коренных. — Вот такие бывают случаи, господа! Редко, но бывают… — Ребенок вырастит полноценным? Как вы или я? — Как мы вряд ли: средне-образовательную восьмилетку закончить сможет, но институт… — Он поцокал языком. — Получать высшее образование, это, батенька, не в пузырьки пукать… Он еще что-то говорил, перемежая свою речь то медицинскими терминами, то сленгом, а то и матерком, но Аня его больше не слышала. В ушах стоял странный гул, и зычный голос доктора превратился в звук паровозного гудка. Гул нарастал, с каждой минутой становился громче, и Ане уже казалось, что ее засасывает в огромные лопасти взлетающего самолета… Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое и теплое. Издалека раздался знакомый голос: — Аня, Аня, вам плохо? Голос был тревожным, даже испуганным, но он, тем не менее, ее успокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели. — Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? — Продолжал тревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось, прикоснулось к ее лицу. — Доктор, сделайте что-нибудь… В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее по лицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, но, удивительное дело — сознание прояснилось. Она уже могла явственно слушать слова, ощущать боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам), тепло от руки Петра, влагу от слез, и горечь от сознания собственной никчемности… — Вот видите, — услышала она бодрый голос доктора. — Она уже пришла в себя, а вы «укольчик, укольчик»… Сейчас водички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить? Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, что заплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее. — Не хотите водички, не надо. Пошлите коньячка хряпнем. У меня есть отличный коньяк «Арарат»… — Отвезите меня домой, — взмолилась Аня, еще сильнее стискивая Петину ладонь. — Пожалуйста… Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи и успокаивающе проговорил: — Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… — Петр скупо улыбнулся доктору и бухгалтерше. — До свидания, господа. Всего хорошего. — Вы узнали все, что хотели? — спросил доктор им вдогонку. — Все, что хотели, — как эхо повторила Аня, первой перешагивая через порог палаты. По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались по лестнице, пересекали фойе. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Аня заговорила: — Можно вас попросить, Петр Алексеевич… — Да, конечно… — Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда. — О ком? — О матери. — Об Александре Железновой? — переспросил Петр. Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного зло проговорила: — Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и я прекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная. — Вот этого мы и не знаем, — горячо воскликнул Петр. — У нас нет ни одного доказательства! — Бросьте, Петр Алексеевич! — В ее голосе появились истеричные нотки. — Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит под себя, моя мать! — Я так не думаю, — упрямо проговорил он. — Час назад вы были уверены… — прошептала Аня, резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именно сейчас ей хотелось казаться сильной. — Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад я не видел ее! — воскликнул Петр и с силой развернул ее к себе. — Аня, поймите, она не может быть вашей матерью… — Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор? — Слышал, но это байка! Медицинские байка! У дебила не может родиться умственно полноценного ребенка… — Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент, но с чего вы решили, что я умственно полноценная? — Господи, что за бред!? — прорычал Петр. — А какая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо? Или, быть может, ходите под себя? Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега, приложила к разгоряченным щекам. — Я не хожу под себя, но я сикалась до двенадцати лет. В школу я пошла восьмилетней, потому что было глуповатой. До третьего класса была худшей ученицей в классе, учительница постоянно говорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школу без троек, даже в техникум поступила, даже год там проучилась, но умнее не стала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются — таблицу умножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, но нигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато имеется склонность к депрессиям и суициду… — Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут же с шумом выдохнула, потом очень тихо добавила. — Теперь вы понимаете, что полноценным человеком меня вряд ли назовешь… Петр открыл было рот, чтобы возразить, и возражений у него было предостаточно, это было видно по его решительно сдвинутым бровям, но Аня не дала ему произнести ни слова. — Ничего не говорите, — сказала она строго. — Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама о ней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла. |
||
|