"Агент Низа" - читать интересную книгу автора (Вольский Марчин)

VII

С высоты птичьего полета, если б какая-нибудь пичуга решилась нарушить воздушное пространство Кортезии, республика напоминает трапецию, откуда и пошло название, данное ей в XIX веке французским пиратом Полем Ледонтье – «Сан-Трапез», которое до сих пор удерживается на картах некоторых консервативных географов. С одной стороны ее омывает усеянное рифами море, с другой – обрамляет неприступная гряда вулканов во главе с горой св. Троицы, переименованной позже в пик Кортеса, с остальных двух сторон тянутся болота и озера. От них прилегающие провинции получили названия «Mosquitos» и «Aligatores». Так что достаточно быть среднеразвитым студентом геополитики, дабы понять, насколько это труднодоступный район, тем более, что сильный собственный воздушный флот и международная ситуация защищают страну от нападения сверху.

Единственный проход в эту страну-бункер образует залив, названный самим Колумбом «Dios Gracias» [30], что было не столько выражением благодарности Всевышнему, сколько, пожалуй, констатацией того, что в таком опасном районе может появиться нечто столь спокойное и красочное.

Над бирюзовым заливом раскинулся Пунта Либертад, ранее – Сьюдад Мортес, именуемый не столь жемчужиной, сколь тигриным глазом южных морей. Упоминавшийся выше Христофор Колумб открыл злосчастный кусок суши первого апреля во время одного из своих последних плаваний и намеревался даже дать ему название «Prima Aprilis», но первые же контакты с воинственными туземцами заставили его отказаться от своего намерения. Часть экипажа, оставленная в Сьюдад Мортес, была выбита до последнего человека и съедена, прежде чем свершился следующий визит испанцев. Впрочем, учитывая густую сеть рифов, окружающих побережье, подобные приключения случались со многими потерпевшими катастрофу завоевателями систематически в течение двух следующих столетий. Земля здесь не была богата золотом, так что не привлекала ни конкистадоров, ни искателей приключений. Ее время от времени навещали корсары, пираты и флибустьеры. Сир Фрэнсис Дрейк вел в устье бухты «Dios Gracias» бой с тремя испанскими талионами, а Морган даже продал испанскую княгиню местному кацику, который, вероятно, в связи с отсутствием описания по обслуживанию, съел ее незамедлительно вместо того, чтобы черпать удовольствия иного рода. Здесь добавим, что по данным статистики отцов иезуитов и доминиканцев по количеству съедаемых в год миссионеров Трапезия побивала все рекорды, опережая Меланезию и Черную Африку. В кругах Бронзовых Врат [31] даже ходил анекдот, что-де, священник, собирающийся нести слово божие в несчастную страну, должен перед отплытием поселиться и поперчиться, дабы сэкономить время местным поварам. Однако в половине XVIII века кто-то из бюрократов вице-королевства Новой Испании вспомнил о болотах Трапезии. Возрастал спрос на сахарный тростник.

Мушкеты Алонсо де Ибальдио и пищали, стоящих у берегов бухты «Dios Gracias» «Санты Клары» и «Санты Тересы», выбили из туземных голов все мысли о независимости. Самих туземцев перебили за следующую четверть столетия, доставив на их место «эбеновую» рабочую силу. Болота превратили в плантации, на террасах древних храмов воздвигли позднебарочные церкви.

Ввиду недостатка времени мы оставляем в стороне историю девятнадцатого и начала двадцатого столетий. Отделившись от испанцев в ходе всеамериканской революции и после провала концепции федерации, малюсенькое государство пережило шестьдесят семь государственных переворотов и шестьдесят восемь президентов (шестьдесят восьмой скончался без посторонней помощи только потому, что его хватил удар во время церемонии принятия присяги, прежде чем кто-либо из покушающихся успел сориентироваться в наличии новой цели для стрельбы). Со временем покушения становились все драматичнее, особенно когда в Трапезии стали добывать каучук, обнаружили бокситы, серебро и нефть.

В тридцатые годы основное влияние в стране перешло к семейству Гонзалесов, богатых плантаторов с Юга. Но и эта династия не принесла вожделенного мира республике, где смерть от старости была величайшей редкостью, а количество казненных трапезийцев конкурировало с количеством погибших в братоубийственных стычках. Три очередных президента, из которых первый – Алонсо, был националистом, впрочем, его свергла Национальная Гвардия, второй – Марио, фашистом, что не помешало ему в 1945 году объявить войну государствам «Оси», третий – Педро, консервативным либералом (он запретил пытки и публичные казни, удовольствовавшись повешением наказуемого в присутствии лишь близких родственников), властвовали в сумме двадцать лет. Некоторые трапезианцы считали такую продолжительность событием необъяснимым, равным, пожалуй, только повторному явлению Пернатого Змея.

Педро был самым прытким из всей родни, он даже окончил элитарную школу профессиональных унтер-офицеров в близлежащей Этании, республике, главенствующей в тамошних регионах. Царствование, иначе трудно назвать правление президента Педро Гонзалеса, несомненно, наиболее выпукло проявило синдром Трапезии. Педро вступил в президентство после того, как собственноручно прирезал брата и расстрелял весь Тайный Совет, за исключением министра полиции, соавтора заговора, который погиб лишь через год, уже будучи вице-президентом, при катастрофе спортивного самолетика. Гонзалес, понимая не абсолютную легальность своей власти, стремился сохранить максимум видимости демократии. Он призвал этанских советников, открыл университет и запретил смертную казнь за проезд зайцем в трамваях, создал три партии: либерально-консервативную, социально-сдерживающую и тотально-демократическую. Почетным председателем всех трех был он сам. Он даже организовал выборы, которые, как показал подсчет бюллетеней, выиграл, набрав сто восемьдесят и две десятых процента всех поданных голосов.

Результаты столь радикальных перемен не замедлили сказаться. У людей, привыкших к тому, что рот можно раскрывать только у зубного врача, возник сумбур в голове. Первым бунтарем стал поэт Монтинес, сын торговки предметами религиозного культа и сотрудника полиции, изнасиловавшего ее во время допроса, имевшего целью выяснить, почему Христос на продаваемых ею иконках имеет явно антигосударственное выражение лица? Монтинес входил в ту немногочисленную группу людей, которым дали возможность три месяца обучаться за границей. Однако он отплатил своим добродеям черной неблагодарностью: не только отказался написать цикл Сонетов «Когда я мыслю о нашем Законодателе», но накарябал и прочел публично (в семейном кругу, однако, все же!..) пасквиль под названием «Три глотка свободы», воспевающий прелести Парижа, Лондона и Рима, которые он посетил в порядке творческой стипендии. В ту же ночь три доноса (слушателей импровизированного авторского вечера было четверо, но дядюшка Хорхе не умел писать) легли на стол районного комиссара полиции. Намек был виден невооруженным глазом. Монтинеса арестовали. Но вместо того, чтобы расстрелять, четвертовать или хотя бы в порядке чрезвычайной милости отправить пожизненно в каменоломни имени святого Хосе Работяги ему по непонятному капризу el Presidente выдали паспорт, дали лодку и приказали сматываться.

Пример оказался заразительным. Каждый день стали появляться молодые поэты, художники, да что там – инженеры, провозглашавшие идеи, мягко говоря, анархистские в надежде на то, что и им достанется своя лодка.

Гонзалес разобрался в «ляпе» только тогда, когда стало не хватать плавсредств. Он незамедлительно спустил с цепи трех вице-министров полиции, и кровь снова потекла по канализационным каналам в синие глубины бухты «Dios Gracias». Перебили значительную часть молодой интеллигенции, раздавили дорожными катками демонстрацию разгоряченных студентов университета имени Законодателя, и все указывало на то, что наконец-то воцарится мир, порядок, покой, но тут заговорило общественное мнение сопредельной Этании.

«Это кому же мы выделяем помощь и кредиты?» – гавкали многотиражные газеты. Толпы сожгли консульство Трапезии, закидали яйцами фольклорный коллектив, совершающий турне (кстати, из всего коллектива в страну вернулись только дирижер и шофер), пытались даже освистать представителя республики в Организации Объединенных Наций.

Обеспокоенный задержанием кредитов Гонзалес сместил трех вице-министров, создал новое правительство, в котором оказался даже один профессор (латыни), а Монтинесу присудил Государственную премию. Поэт предпочел за ней не приезжать. Впрочем, спустя два года его нашли с оперенной стрелой в спине на собственной вилле в Беверли Хиллс. Президент также наложил запрет на аресты за отказ слушать правительственное радио. Рабочим, протрубившим на предприятии двадцать лет, разрешил по их желанию менять место работы, крестьянам снизил налог с девяноста до восьмидесяти процентов и даже позволил свершать обряды погребения жертв репрессий.

С тех пор каждые два-три года разражались пароксизмы террора, позже смягчаемого маслом цивилизации. Однако мы прекрасно знаем, куда ведет такая непоследовательность. Педро Гонзалеса собственными ляжками удавила его последняя любовница, как оказалось, содержанка возмутителя спокойствия в эмиграции. Недолгое безвластие, во время которого армия заняла президентский дворец и аэродром, а полиция и Национальная Гвардия – банк и порт, окончилось компромиссом благодаря вмешательству посла Этании. Новым президентом стал Эстебан Амарильо, тот самый несчастный профессор латыни, которого даже близкие называли «Недотепой». Он предложил постепенный переход к демократии, то есть выборы через десять лет и паспорта для всех – через двадцать. Но не успел.

В тот день, когда умер последний из Гонзалесов, учитель физкультуры из провинции «Aligatores», Хуан Бандальеро-и-Фуэго, закончил работу над тоненькой брошюркой, озаглавленной «Основы Кортезианизма». Бандальеро не блистал избытком интеллекта, однако обладал чувством практицизма, с малых лет умел произносить речи, а когда возникала нужда, то и бить по морде своих противников.

Основным тезисом его работы было:

«Эрнан Кортес проявил себя освободителем американских народов из-под ига Монтесумы, принес прогресс, образование и Святую Веру. По сути дела, он был новым, истинным воплощением Пернатого Змея. Поэтому необходим Новый Кортес, который повергнет теперешних Монтесум с их кровавыми жертвоприношениями и несправедливостью. Он объединит народ в единый организм и сумеет так направить его, что падут поработители и наступит царствие благоденствия, отдохновения для континента».

В небольшом бандальеровском трактате уместилась уйма мистики чисел, поразительная смесь пифагорейства с кабалистикой майя, и все было достаточно мутно и неясно, чтобы не навлечь на автора огонь существенной критики. Учитель физкультуры щедро черпал из традиций, начиная с тольтеков и кончая иезуитским государством в Парагвае, предлагая невероятный коктейль теократии и популизма.

Поскольку «восхождение на престол» Амарильо совпало с очередной волной либерализации, брошюра учителя вышла в свет без особых трудностей. Впрочем, никто не принял ее всерьез. Как в стране, так и в эмигрантских кругах были в ходу теории, в которых в одну кучу ссыпали прогресс и инквизицию, бога Дождя и Иисуса Христа, а клан Жрецов Творческого Синкретизма провозглашался ведущим классом.

А ведь всегда найдется достаточно лицеистов и студентов, фантастов и энтузиастов, которые даже из хаотической смеси ухитряются выбрать что-то для себя, тем более, когда ставкой оказывается ИЗМЕНЕНИЕ. Не имеет значения, какое. В районах, заселенных беднотой, призыв «Долой новых Монтесум» тоже встречал полное понимание, тем более, что мало кто знал точно, кто такие есть Монтесумы. А поскольку непоследовательные власти уже не вызывали ни страха, ни симпатии, постольку среди ткачей, рыбаков, рабочих с плантаций начали возникать кортезианские секты с самозванными жрецами и мрачными обрядами.

Одной июньской ночью группа рьяных заговорщиков во главе с Хуаном Бандальеро попыталась даже овладеть флагманским кораблем «Сан-Себастьян», стоящим напротив президентского дворца. Однако несколько морских пехотинцев запросто управились с горсткой ниспровергателей, а Бандальеро сбежал на морской маяк (ныне – путь ежегодного марафонского заплыва имени Первосвященника). Был отдан приказ арестовать учителя. Однако он, воспользовавшись широко развитой коррупцией, подкупил лейтенанта портовой стражи и тот лично вывез его за границу.

Вероятно, никто б никогда о нем не услышал, если б не поведение президента Амарильо. Бедняга так начитался Цицерона и братьев Гракхов, что к проблеме реформ отнесся серьезно. Он допустил создание бесчисленных организаций, поговаривал о национализации некоторых отраслей промышленности, о наделении пеонов землей… Что хуже всего, Этания, до тех пор благосклонная к жестким правительствам, смотрела на начинания президента с удивительной благожелательностью.

Однажды февральским утром на вилле Марины Гонзалес встретились несколько латифундистов, промышленников и отставных генералов. Верховодила сама вдова. Выяснять ситуацию не было нужды, все знали, что в стране невесело. «Недотепа» Амарильо в результате последних назначений получил поддержку большинства офицерского корпуса и полиции. Более того, легализованные оппозиционные организации с движением имени Монтинеса во главе поддерживали его и готовы были ограничиться в требованиях, лишь бы не провоцировать реакцию. Что делать? Идти на переворот только силами военных моряков? А если не получится?

– Есть один способ, – сказала донна Марина, – нужен компромат на этого склеротика.

– А как его организовать? – отозвался король арахиса, – ведь это жо… пардон, задница, а не президент. Не пьет, не крадет, даже с собственной женой не спит…

– Надо принудить его к непопулярным действиям, чтобы он прекратил реформаторство, скомпрометировал себя в глазах Этании, и тогда достаточно будет маленького щелчка и он сам падет…

– Легко сказать, – вздохнул адмирал Квесада, – знаете ли вы, что он вообще намерен отменить смертную казнь?

– Значит, надо его заставить, – улыбнулась донна Марина и вытащила из ящика стола небольшой снимок. – Знаете, кто это?

– Пожалуй, тот психопат. «Новый Кортес», – рассмеялся архиграф бокситов. – Никто его не принимает всерьез, сейчас бедствует где-то в Европе.

– А если небольшая валютная инъекция? Несколько посудин и какая-нибудь высадочка на Низине Аллигаторов, малюсенькие волнения в городах… – шепнула вдова.

– Ах, вы наша Жанна д'Арк, – умилился адмирал, целуя ручку тучной креолке.

Спустя одиннадцать месяцев группа, насчитывающая сто двадцать три человека и столько же лошадей, под водительством Нового Кортеса высадилась на мысе Черепахи. После краткого перехода к ним присоединилась кортезианская группа с болот.

В гарнизоне Тортуги в тот день отмечали именины коменданта. Казармы были заняты без единого выстрела. По всей стране стихийно возникли запланированные беспорядки. К сожалению, Амарильо снова многих разочаровал. Вместо того, чтобы всеми силами кинуться на бунтарей, он приступил к идиотским переговорам. Самому Бандальеро было предложено кресло сенатора либо министра образования. Растерявшиеся заговорщики донны Марины решили не ждать. Морская пехота вошла в празднующий перемирие город. Говорят, Амарильо, видя безграничную жестокость, не выдержал и выбросился с балкона своей резиденции. Этой версии противоречат несколько пуль, извлеченных из тела бывшего президента.

Вести о событиях в столице дошли до провинции. Неожиданно рушащиеся надежды на изменения подействовали, как запал. Страна полыхала огнем. Бандальеро, немало изумленный и шокированный собственными успехами, ринулся на юг, а страна раскрывалась перед ним, как куртизанка перед любовником. Его армия росла.

Прагматические соображения велели ему не создавать единого народного ополчения. Наряду с массовой армией он сколачивал (охотнее всего из экс-полицейских, грабителей и бандитов) жандармерию «Святой Веры».

Спустя две недели он стоял у стен Сьюдад Мортес (еще через неделю город был переименован в Пунта Либертад). Морские отряды капитулировали один за другим, а публичные казни вызывали в обществе чувство заслуженного удовлетворения.

Колеблющихся быстро переубедили священники и… жандармы. Донна Марина и ее клика сбежали вместе с этанийскими советниками. Правда, несколько мощных монополий на следующее утро пришли к выводу, что бизнес можно делать даже с первосвященником. Тогда-то и сложили поговорку: «Лучше гибкая теократия, чем трухлявая демократия». Когда после двух дней боев капитулировал последний пункт сопротивления – аэродром, закончился целый этап истории. С того дня ни одно неконтролируемое сообщение уже не покинуло счастливой и отмеченной Провидением, как утверждали реформаторы, Благочестивой Республики Кортезии, ведомой неустрашимым учителем физкультуры, Отцом народа, Дядюшкой Отчизны и Тестем… (давайте кончать с родственными отношениями).

День за днем отмеряли колокола на башнях храмов, в которых дух святой был изображен в виде Кецалкоатля, день за днем неустанно трудились города и веси, организованные в Святые Общины Совместного Услужения.

Лозунг: «Работа – молитва – жертвенность» определял смысл существования, деталями занимались другие службы.

Ибо Новый Кортес реализовал Перемену через Синтез.

«Пожирая сердца Монтесум, мы приняли их в себя».

«Будущее – это Прошлое сегодня».

«Единая мысль, единая вера, единый Кортес».

«Уничтожай скорпионов, как еретиков».

«С верой и дисциплиной кортезианцы не сгинут!»

В этот-то чудненький уголок отправился Агент Низа, синьор Маттео Дьябло, он же мистер Мефф Фаусон, в поиски последнего вурдалака.