"Очень далекий Тартесс" - читать интересную книгу автора (Войскунский Евгений, Лукодьянов Исай)1. ОТ ФОКЕИ ДО ГЕРАКЛОВЫХ СТОЛБОВБоги благоприятствовали Горгию. Много тысяч стадиев [стадий – мера длины, равная 177,6 метра] отделяли его корабль от берегов Фокеи, но люди были живы и здоровы. Корабельные бока, плотно сшитые деревянными гвоздями и дорогими бронзовыми скобами, не пропускали воды: двести талантов [талант – древнегреческая единица веса – около 26,2 килограмма] свинца пошло на обшивку, чтобы морской червь не источил, не продырявил корабельного днища. Горгий поднял голову, посмотрел на парус: хорошо ли наполнен ветром. Ходко бежит корабль, шипит вода, обтекая крутые бока. Восточный ветер дует через все Море с берегов Фокеи, несет корабль к Геракловым Столбам. Диомед, топая босыми ногами, взбежал на высокую корму, уселся, высыпал на доску горсть разноцветных камешков. – Сыграем, хозяин? Горгий не удостоил матроса ответом. Задумчиво теребил бороду, вглядывался в холмистый берег, чуть тронутый зарей. Его горбоносое лицо в слабом свете раннего утра казалось оливковым, ночь запуталась в черной бороде. – Положи рулевое весло левее, Неокл, – сказал он кормчему. И резко добавил: – Еще, еще, не бойся потерять берег из глаз, там для нас чет ничего хорошего! Громче заговорила вода под кораблем. За кормой розовые пальцы Эос, предвестницы Гелиоса, отошли вправо. Чистый восход, без тучки. Вот так и держать, так и выйдем к Столбам. Кормчий смочил палец слюной, подставил ветру. Велел справа парус подтянуть, слева отдать. Юркий Диомед, управившись с парусом, вернулся на коему. Сгреб пятерней рыжую бородку, состроил за спиной Горгия зверскую рожу. Пожилой кормчий не выдержал, засмеялся. Потеха с этим Диомедом. Вечно кого-нибудь передразнивает. Особенно смешно изображает он аэда. Вытянет руку и, ударяя по ней палочкой, будто плектром по струнам кифары, споет старческим голосом такое, что самый заматерелый разбойник со стыда закроет голову плащом. Про Данаид, например, и их женихов. Или... Да нет, страшно вымолвить. Как только боги терпят, не покарают нечестивца... А однажды обмотался чьим-то длинным гиматием, наподобие женского пеплоса [гиматий – плащ ниже колец; пеплос – длинное, широкое женское платье], подложил за пазуху тряпья и пошел но палубе, кривляясь и вихляя бедрами, к стойлу, в котором томилась последняя корова. Это он изображал Пасифаю, жену критского царя Миноса, воспылавшую страстью к быку. Матросы с хохота валялись, глядя, как Диомед простирает руки к корове, хватает ее за жилистые ноги и корчится на палубе, представляя, как грешная царица рожает Минотавра – получеловека, полубыка. Помрешь с этим Диомедом. Горгий тоже усмехался в черную бороду, глядя на выходки Диомеда. В тихую погоду часами играл с ним в камешки. Но теперь, достигнув берегов Иберии, сделался Горгий молчаливым и задумчивым. Стоя на покачивающейся корме, глядит и глядит на дальний берег, на синее море – не видно ли чужого паруса. Роятся в многодумной голове воспоминания о долгом и трудном пути. А путь и впрямь был нелегок. Верно, Пелопоннес обогнули и дошли до Керкиры [Керкира – современный остров Корфу] благополучно. Зато потом... Семь суток полного безветрия между Керкирой и проливом Сциллы и Харибды [пролив Сциллы и Харибды – Мессинский пролив]. Обессиленные гребцы, обливаясь жарким потом и протяжно стеная, не могли уже вырывать тяжелые весла из будто загустевшей воды. А за проливом противный ветер. Медленнее черепахи полз корабль вдоль италийского берега. Когда же доползли до Питиуссы – Обезьяньего острова, что лежит против Кум, – такое узнали... Полмесяца назад, как рассказали Горгию, у берегов Кирны [Кирна – древнегреческое название Корсики, на которой находилась фокейская колония Алалия; Кумы – колония древних греков в Италии, близ города Неаполя] боевые фокейские триеры сшиблись в морском бою с несметной флотилией карфагенских и этрусских кораблей. Давно уже карфагеняне точили зубы на фокейских мореходов – не давала им покоя торговля греков с богатым Тартессом. И вот, заключив союз с этрусскими морскими разбойниками, напали они на фокейцев. Яростно обменивались неприятельские корабли градом камней из баллист, сваливались бортами, бились врукопашную на палубах. Разошлись поздним вечером, оставив три с лишним десятка кораблей – жаркими факелами горели они в ночи. Не одолели греков карфагенские воины в открытом бою, но слишком велики были потери фокейцев. Пришлось им отступиться от Алалии, отдать Кирну врагу. Советовали Горгию поворачивать обратно. – Все равно не пройдешь в Тартесс. Даже если проскочишь к иберийским берегам, к Майнаке [Майнака – фокейская колония на юго-восточном побережье Иберии], остановят тебя карфагеняне в узком месте, у Геракловых Столбов. Слышь, купец, поклялся Карфаген, что ни один фокейский корабль не достигнет больше Тартесса. Принеси жертвы богам и поворачивай назад. – Жертвы богам я принесу, – ответил Горгий после долгого раздумья. – Но сворачивать с пути не стану. Запад опасен, но еще большая опасность надвигается на Фокею с востока. – Персы? – спрашивали колонисты из Кум. – Персы, – подтвердил Горгий. – Фокее нужно оружие. Много оружия. За этим я и плыву в Тартесс. А дальше – как будет угодно богам. – Да, да, – кивали колонисты. – Оружие в Тартессе хорошее... О боги, что станется с Фокеей! Горгий принес богатые дары Посейдону и Аполлону – укротителю бурь – и вышел в море. Упрямо держал на запад. Божественные близнецы Кастор и Полидевк, сияя в ночном небе, указывали ему дорогу. Ужасная двухдневная буря обрушилась на корабль и поглотила бы его, если б не дары, принесенные в Кумах. Она же, эта буря, спасла корабль от этрусских морских разбойников, погнавшихся было за Горгием у острова Ихнусса [Ихнусса – древнегреческое название Сардинии]. Дальше, за Ихнуссой, был долгий и опасный переход до Островного моста – тысяча шестьсот стадий открытого пустынного моря. Остались позади затаенные в вечерней дымке Мелусса и Кромиусса, населенные дикими балеарами, несравненными метателями камней, ныне подвластными, по слухам, Карфагену. Осталась за кормой Питиусса [Мелусса – Менорка, Кромиусса – Мальорка, Питиусса – Ивиса] – последний из островов Моста. И вот открылся взглядам фокейцев скалистый берег Иберии. Не это ли сказочная Гесперия, Вечерняя страна, дальний край Ойкумены, омываемый таинственной рекой Океаном, овеянный древними легендами? Где-то там, как говорили в старину. – Элисий, обиталище душ умерших. Сам Горгий, хоть и немало поплавал на своем веку, ни разу не забирался так далеко, на крайний запад Талассы [Таласса – море (греч.)]. Но многоопытный кормчий Неокл дважды хаживал в Тартесс, потому и выбрал его Горгий. Уверенно довел Неокл корабль до стоянки под высокой, как башня, скалой. Это был Гемероскопейон – «Дневной страж» – первая фокейская колония на иберийском побережье. Здесь уже знали о морском сражении у Алалии – скорбную весть принес заезжий купец-массалиот [Массалия – древнегреческая колония, основанная фокейцами на том месте, где теперь стоит Марсель]. Впрочем, немногочисленные жители колонии были взбудоражены другим событием: дочь местного правителя выходила замуж за вождя соседнего иберийского племени. «Эти уже никогда не вернутся на родину», – подумал Горгий, глядя на колонистов, на их бурные приготовления к свадьбе. И хотя сам он был родом не из Фокеи, ему стало грустно. Дожидаться свадьбы Горгий отказался. В небольшом храме Артемиды принес он в жертву последнюю из взятых с собой коров – все равно собиралась она околеть от жары и качки, а солонина подходила к концу. Всемогущим богам пожертвовали коровью утробу и тощие ноги, остальное зажарили, поели вдоволь свежего мяса, запили вином. Гребцы и матросы повеселели. Последняя стоянка и отдых были в Майнаке. Издали, с моря, это поселение, окруженное стенами и утонувшее в буйной зелени, казалось беззаботно дремлющим под жарким синим небом, на фоне желтоватых гор. Но, сойдя на берег, Горгий понял, что дремотный покой был обманчив. Здешние колонисты сильно опасались, что теперь, когда фокейский флот, по-видимому, надолго покинет западную часть Моря, Майнака станет добычей карфагенян. Уже дважды входили в широкую бухту карфагенские корабли – к берегу, верно, не приближались, но стояли подолгу, высматривали что-то. По всему видно, собираются запереть Майнаку с Моря. Массалиотский купец – тот самый, что перед Горгием побывал в Гемероскопейоне, – сидел в винном погребе, пьяный и всклокоченный. Проливая вино на дорогую хламиду, выкрикивал непристойности, грозился до основания разрушить Карфаген, а заодно Майнаку – это прибежище скотоложцев и трусов. – Уже десять дней наливается вином и богохульствует, – хмуро сказал Горгию здешний старейшина. – Продолжать путь в Тартесс морем опасается и по сухопутью идти не хочет, а в Массалию возвращаться тоже не желает. Видывал я упрямых ослов, но таких... Массалиот, услышав это, повернул голову и выпучил на Горгия бессмысленные глаза. – Хватайте его! – закричал, тыча пальцем и пытаясь подняться. – Это кар-р-фагенская собака! Рубите его! Диомед, сопровождавший Горгия, подскочил сзади к массалиоту, защекотал его под мышками. Тот взвизгнул, захохотал; отбиваясь, опрокинул пифос с вином. Горгий вышел на улицу, под тень шатрообразных пиний, утер пот ладонью. Старейшина покосился на его горбоносый профиль. – Долог ли сухой путь в Тартесс? – спросил Горгий. – Дорога идет через горы. – Старейшина вяло махнул рукой в сторону гор. – Потом надо спуститься в долину Бетиса [Бетис – древнее название Гвадалквивира], она и приведет к Тартессу. Если на лошадях, то доберешься за десять дней. На быках – за двадцать. – А морем? – Не советую тебе идти морем. У Столбов... – Сколько, я спрашиваю, плыть морем? – резко прервал его Горгий. – Пять суток корабельного бега, – недовольно сказал старейшина. Несколько дней отдыхали в гостеприимной Майнаке, ели свежую баранину и пили много вина. Горгий размышлял. Как-то утром поймал массалиотского купца в минуту просветления, предложил вместе плыть к Тартессу. – Ты, как видно, не очень дорожишь своим товаром, горбоносый фокеец, – ответил заносчивый массалиот. – У меня же в трюме не коровий навоз. Нам с тобой не по пути. И Горгий решился. В ранний предрассветный час вывел корабль из майнакской бухты, направился к Геракловым Столбам. Гелиос уже над головой – полдень. Ветер поутих, обвис парус. Кормчий велел келевсту – начальнику гребцов – усилить греблю: следовало до темноты пройти узкое место, Столбы. Бойчее засвистала флейта, длинные весла вспахали синюю воду вдоль бортов корабля. Остро посматривая на скалистые берега, что тянулись справа, Горгий вел негромкий разговор с пожилым кормчим. – Верно ли, – спрашивал, – что за Тартессом нет кораблям пути, что воды реки Океана густы, как студень, и не поддаются веслу? – Так говорят, – отвечал Неокл, держа одну руку на рулевом весле, а другой потирая слезящиеся глаза. – В старину говорили, что за Столбами – кха! – была в Океане богатая земля. Боги разгневались на нее и погубили. Ушла она под воду, и остался там глубокий ил. – Чем же навлекла она гнев богов? – Кха! – У кормчего в глотке на всю жизнь застрял морской ветер, никак он его не выплюнет. – Боги ничего не объясняют смертным. Но слышал я, будто жители той земли захотели подняться выше богов... блеском серебра возжелали затмить луну... – Это как понять? – Не знаю. Как слышал, так и говорю – кха!.. От Столбов до Тартесса море такое же, как здесь, сам видел. А дальше, говорят, мелко. Водоросли оплетают корабль до верхушки мачты и держат... держат, говорю... По мелководью ползают стаи чудищ... Почешется чудище – корабль опрокинет. – Как же ходят по мелководью корабли тартесситов? – Видно, знают проходы... Задумался Горгий. Что же это за река Океан, по которой бесстрашно плавают тартесские мореходы? Сам Тартесс – всем известно – богат серебром и медью, а за оловом посылает свои корабли к далеким Касситеридам, таинственным Оловянным островам... Узнать бы, разведать к ним дорогу... Посвистывала флейта, привычно всплескивала вода под веслами. – Расскажи мне о Серебряном человеке, – сказал Горгий. И терпеливый кормчий в который уже раз за долгий путь принялся рассказывать о престарелом царе Тартесса. То ли за седую бороду, то ли за несметные богатства прозвали фокейские купцы царя Аргантония Серебряным человеком. Царствует он, по слухам, лет сто, а может, и побольше. Давно помер фокейский мореход, что некогда первым приплыл в Тартесс, а и тогда уже сидел там на троне седобородый царь Аргантоний. Ну, может, и привирают насчет бороды, может, в ту пору была дна черная... Крут и своеволен владыка Тартесса к согражданам. Строго блюдет законы, а их в Тартессе великое множество, и все они, по слухам, записаны стихами. Но к эллинам Серебряный человек неизменно добр. Зовет их к царскому столу, потчует медовым вином, одаривает щедро. Сам не гнушается вникать в торговые дела. Может, потому и добр, что далека от Тартесса Фокея и не посягает на его богатства. Верно, далек и финикийский Тир, но с финикиянами были в старину у Тартесса раздоры. Недаром поставили финикияне вблизи Тартесса свой город Гадир [Гадир (или Гадес) – нынешний Кадис на юге Испании] – будто занозу воткнули в глаз. Пал Тир, и не бороздят Море корабли финикиян, – а Гадир стоит, обнесенный крепкими стенами, и люто враждует с могучим Тартессом, и пытается перебить ему дорогу к Оловянным островам. Ныне Гадир держит руку Карфагена – по родству крови (тоже ведь финикиянами был поставлен Карфаген) и по необходимости опереться на сильного союзника... Да, сильно поднялся Карфаген. Замыслил, отнять у фокейцев Талассу... загородил, как говорят, кораблями Столбы... При этой мысли у Горгия засосало под ложечкой. Сплюнул за борт, велел Диомеду подать еду. Поколотил сушеную рыбу о палубу, ловко содрал шкурку. Разломил лепешку, налил в чашу разведенного вина. Жуя и запивая, хмуро смотрел на пустынное море. * * * |
||
|