"Лицо неприкосновенное" - читать интересную книгу автора (Войнович Владимир)

5

Управлять стихией — дело, конечно, трудное, но для мнопривычное. После того, как толпа, хотя и с видимой неохотой, но все-таки рассосалась, брикадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.

— И что это за народ такой! — еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин. — Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается, как баран, и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит «разойдись» — разойдись.

Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать и каждый из себя прынца строит.

— Что да, то да, — рассудительно согласился Шикалов. — Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками. — Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии. — Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу-грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у него эту трянку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да и что ж ты такое делаешь?» А ен говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тебя тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружжом, а ты — без».

— И какие ж они слова на тех тряпках писали? — заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.

— Слова-то? — переспросил Шикалов. — Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там «Долой Ленина», «Долой Сталина» и протчие. Тут Талдыкин засомневался.

— Погодь, — остановил он Шикалова. — Что-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.

— Да? — спросил Шикалов.

— Да, — ответил Талдыкин.

— Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?

— Известно кто, — сказал Талдыкин уверенно. — В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.

— Глупой ты, Талдыка, — посочувствовал Шикалов. — Не зря у тебя фамилия такая. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.

— Даже противно слушать, — выходил из себя Талдыкин. — Керенский разве ж царь был?

— А кто же?

— Пример-министр.

— Путаешь, — вздохнул Шикалов. — Все на свете перепутал. Как Керенского звали?

— Александр Федорович.

— Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть евонный сын.

У Талдыкина голова пошла кругом. Хотел возразить, да не знал что.

— Ну, хорошо, — сказал он. — А когда ж, по-твоему, была революция?

— Кака революция?

— Октябрьская. — Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно. — Она и была в семнадцатом годе.

— Это я не знаю, — решительно мотнул головой Шикалов. — Я в семнадцатом тож в Петербурде служил.

— Так она ж в Петербурде и была, — обрадовался Талдыкин.

— Нет, — убежденно сказал Шикалов. — Может, где в другом месте и была, а в Петербурде не было.

Последнее сообщение окончательно сбило с толку Талдыку. До сих пор он считал себя знакомым с историей вопроса, знал, что, где и в какой последовательности происходило но Шикалов осветил все настолько по-новому, что Талдыкин подумал, подумал и, сводя все на нет, сказал неуверенно:

— А сейчас, я слыхал, эти самые демонстрации вовсе и не разгоняют. Племяш мой прошлый год в Москву попал на Первое Мая, и вот, говорит, идет через площадь народу целая масса, кричат «ура», а Сталин стоит на Мавзолее и ручкой помахивает.

Из окна высунулся Килин и велел Шикалову подняться в контору. Шикалов поднялся. В председательском кабинете кипела работа. От табачного дыма было темно, как в бане.

Примостившись на краешке письменного стола, парторг карандашем писал кому за кем выступать, сразу определяя, какие (бурные, продолжительные или простые) должны быть аплодисменты. Написанное подвигал председателю, а тот хотя и одним пальцем, но довольно бойко перестукивал все на машинке — Ну, что скажешь, Шикалов? — спросил Килин, не отрываясь от своего сочинения.

— Да вот. — Шикалов подошел к столу. — Все, стало быть, сделано, как велели.

— Значит, всех разогнали?

— Всех, — подтвердил бригадир.

— Всех до одного?

— До одного. Талдыка один остался. Прогнать?

— Пока не надо. Возьми его в помощь, и чтоб через полчаса все, как один человек, снова были перед конторой. Кто не придет — перепишешь. — Парторг, подняв голову, посмотрел в глаза бригадира. — А кто откажется, будет сваливать на хворость или еще чего — двадцать пять трудодней штрафу и ни грамма меньше. Ты меня понял, Шикалов?

— Угу, — мрачно кивнул Шикалов. — Можно сполнять?

— Валяй, — разрешил парторг, снова утыкаясь в письмо. Шикалов вышел. Талдыкин сидел на крылечке, курил.

— Пошли, — на ходу коротко бросил Шикалов.

Талдыкин встал и пошел рядом. Пройдя шагов пятьдесят, догадался спросить:

— Куды идем?

— Народ обратно сгонять.

Нельзя сказать, чтобы Талдыкин прямо рот раскрыл от удивления или еще чего-нибудь, но все же полюбопытствовал:

— А почто ж разгоняли?

Тут Шикалов остановился и посмотрел на Талдыкина.

Там, в конторе, он нисколько не удивился, ибо вообще не умел удивляться. Сказано — разгонять, разогнал. Приказано согнать обратно, пожалуйста. Вопрос товарища заставил его задуматься, может быть, первый раз в жизни. Действительно, а зачем же тогда разгоняли? Почесал Шикалов в затылке, подумал и догадался:

— А я понял почто. Чтоб место освободить.

— Для кого?

— Как для кого? Для народа. Чтоб было куда сгонять.

Тут уж Талдыкин не выдержал и возмутился.

— Во! — покрутил он у виска пальцем. — Я, может, и глупой, но у тебя-то калган и вовсе не варит.

— А у тебе варит?

— А у мене варит.

— Ладно, пущай, — согласился Шикалов. — Пущай у тебе варит. Тогда ты мне разобъясни, для чего народ разгоняли?

— Для удовольствия, — сказал Талдыкин уверенно.

— Ну и ляпнул! — покрутил головой Шикалов. — Для кого же здесь удовольствие?

— Для начальства, — сказал Талдыкин. — Для него народ вроде бабы. Ежели ты ее попросил, а она тут же тебе согласилась, то интересу никакого в ней нет. А вот ежели она сперва попротивилась, побрыкалась, а уж после ты ее взял, то в этом и есть самое удовольствие.

— Это ты правильно говоришь, — оживился Шикалов. — Помню, в Петербурде у меня была одна дамочка…

Что за дамочка была у Шикалова и какая между ними приключилась история, автор, за давностью лет, не помнит, но что известно доподлинно, кворум возле крыльца конторы через некоторое время был восстановлен. И действительно (Талдыкин был прав) народ в этот раз понемногу сопротивлялся и приходилось на каждого воздействовать по отдельности (кому в шею, кому под зад). Но ведь так и должно быть ( и в этом прав был Талдыкин ): без сопротивления у победителя нет удовольствия от победы.