"Экстр" - читать интересную книгу автора (Зинделл Дэвид)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БОГ

Человек, который умирает, прежде чем умрет,

Не умирает, когда умирает.

Абрахам а Сайта Клара

Итак, Данло, после слишком долгого пребывания на планете, вернулся в мультиплекс. Из десяти пилотов, которые собирались встретиться с Твердью, выжил только он. Ли Те My Дан, Долорес Нан, Саролта Сен, Рюрик Боаз, Шамир Смелый (никогда не лишне почтить имена пилотов, которые погибли, исследуя тайны Вселенной) – все эти отважные люди исчезли где-то в прекрасном, но хаотическом пространстве, которое лежит под тканью пространства-времени. Ни корабли их, ни тела никогда не будут найдены. Леандр с Темной Луны, Розалин, Валин ви Тимон Уайтстон, Ивар Сарад – всех их надо помянуть среди сотен пилотов, пропавших в Экстре с тех пор, как Дарио Смелый открыл этот обширный регион взорванных звезд в 2539 году от основания Ордена.

Данло не знал, что к этому времени Вторая Экстрианская Миссия лишилась еще нескольких пилотов. Эрик Ратборн, Альфреда Сири Сераи и Лоренцо Скарлатти так и не дошли до планеты Тиэлла, где лорд Николос и сотни других лордов и мастеров строили город, который должен был стать резиденцией второй Академии и нового Ордена. Что до других пилотов, ищущих среди неведомых звезд планету Таннахилл, кто мог знать об их судьбе? Данло понимал, что он тоже, возможно, никогда не увидит Тиэллу (не говоря уже о Невернесе), поскольку теперь он держал путь к звездному скоплению, где надеялся найти Бога Эде.

Ни одному пилоту Ордена до сих пор не удавалось найти обиталище этого бога, и многие полагали, что его вообще не существует. Эти неверующие вопреки постулатам Вселенной Кибернетической Церкви утверждали, что компьютер, в который человек по имени Николос Дару Эде когда-то поместил свое сознание, давным-давно уничтожен. Обыкновенный компьютер, говорили они, не способен разрастись самостоятельно до размеров планеты, чтобы затем объявить себя богом.

Но Данло, получивший координаты искомого сектора от самой Тверди, не сомневался в существовании Эде. Он не сомневался, что выйдет в пространство у нужной звезды и узрит этого бога богов – если, конечно, правильно проложит маршрут между неведомыми звездами Экстра, если выйдет живым из искривленных областей мультиплекса и сумеет избежать убийственной радиации ближних сверхновых.

Много раз, плавая голым в кабине своего корабля, он вспоминал добродушную Ли Те My Лан, бесстрашного Леандра с Темной Луны и других своих товарищей, вспоминал и молился за них. Проходя от звезды к звезде через многочисленные окна мультиплекса, Данло думал: а что, если и он тоже попадет в бесконечное древо или в пространство,Соли-Рингесса, чтобы никогда уже не выйти в мир, где растут цветы, светят звезды и золотятся женские волосы? Узнает ли кто-нибудь об этом? Вспомнит ли его? Помолится ли за него?

Из всех пилотов, сопровождавших его в Твердь, Данло обходил в своих молитвах только одного – ренегата Шивана ви Мави Саркисяна. Данло был уверен, что Шиван и воин-поэт по имени Малаклипс Красное Кольцо каким-то образом вышли живыми из хаотического пространства, убившего Леандра и остальных. Он был почти уверен и в том, что Шиван и Малаклипс выдержали все испытания, назначенные им Твердью.

Уверенность эта основывалась не на пустом месте: Данло, отходя все дальше от меркнущих вдали звезд Тверди, обнаружил за собой, как и прежде, композиционные волны другого легкого корабля. Корабль этот загадочным образом всегда держался на самой границе того звездного сектора, в котором находился Данло, и неотступно шел за ним от звезды к звезде.

Этот корабль-призрак мог быть только “Красным драконом”, несущим на борту вольного пилота И воина-поэта, представителя ордена наемных убийц. Воин-поэт, несомненно, все еще надеялся, что Данло приведет его к своему отцу и его, Малаклипса, нож прервет наконец блестящую карьеру Мэллори Рингесса. Но Данло не собирался этого делать и много раз пытался оторваться от Шивана. Он пытался затеряться среди десяти миллиардов звезд, древних и светлых, как мысли Бога. Однажды он вышел близ голубого карлика, напоминающего центральную звезду Кольцевой Туманности Лиры, в другой раз прошел серию из сотни каналов с такой дикой и бесшабашной скоростью, что ни один пилот в здравом уме не последовал бы за ним; в следующий раз он вообще проник в скопление из восьмисот миллионов звезд, представлявшее собой нечто вроде отдельной спутниковой галактики.

Но все его попытки оказались безрезультатными. Шиван попрежнему шел за ним, маяча, как мираж. Данло решил, что уступает Шивану как пилот, и потому, мысленно улыбнувшись и склонив голову перед его мастерством, смирился с этим неуловимым, фантастическим преследованием. Вновь обратив свой взор к далеким огням Бога Эде, он старался не думать о Шиване и его призрачном корабле – так человек, бегущий куда-то при свете солнца, не замечает свою тень. Подключаясь к сверкающим цифровым штормам своего компьютера, он пытался относиться к “Красному дракону” столь же беззаботно, как алалой ко вши, ползущей по его волосатому телу. Он шел мимо бесчисленных звезд и наконец, как это бывает со всеми пилотами в черном ярком безвременье мультиплекса, почувствовал себя очень одиноким.

В таком состоянии он пересек рукав Ориона, удаляясь от ядра галактики и углубляясь в Экстр. Он выходил из мультиплекса у многих звезд – у желтых и оранжевых, у красных гигантов и пылающих адским пламенем супергигантов наподобие Антареса. Ему встречались белые и голубые звезды и желтые светила, похожие на солнце Старой Земли. Некоторые из них он называл именами птиц и зверей, знакомых ему с детства: хохлатого тюленя Беруры, снежной чайки Гаури и Агиры – он оставлял эти имена за собой, как сияющие в ночи самоцветы. Другие звезды, остатки сверхновых, состоящие из света, пыли и природных элементов, он никак не называл.

Весь Экстр был засорен радиацией и элементами материи, и многие его регионы были непроницаемы для телескопов.

Данло не однажды оказывался слишком близко от волнового фронта недавно взорванной звезды. В таких случаях он, спасаясь от потока фотонов и жесткой радиации, нырял, как дельфин, уходящий от шторма в глубину, в первое попавшееся окно мультиплекса. Но мира не было и там. Мультиплекс под звездами Экстра опасен и странен. Данло вел “Снежную сову” через редкие пространства Лоудона, которые расплывались перед ним, как зачерняющее масло по пустым глазницам скраера; он шел через дробящиеся фиолетовые кристаллы еще более редких пространств, с которыми до него, возможно, не сталкивался еще ни один пилот. Все эти пространства, трудные и опасные, были, однако, далеко не так ужасны, как тот почти невероятный хаотический шторм, который Данло преодолел в Тверди.

Об этой части путешествия Данло рассказывать особенно нечего. Он благополучно выбирался из множества топологических ловушек, которые перед ним открывались. Со всевозрастающим мастерством он составлял свои маршруты, и.его корабль проходил, как световой луч, в глядящие на звезды окна.

Наконец он вышел из мультиплекса над звездой Эде, красивым голубовато-белым солнцем, горячим, как Дуррикен Люс, и перед ним открылась картина полного разрушения. На миллионы миль вокруг он видел только обломки, остатки некой структуры, бывшей ранее, вероятно, самим Богом Эде.

Данло потратил много времени, исследуя в телескопы эти обломки, опоясавшие звезду темным уродливым кольцом. В некоторых пунктах он даже подводил корабль к внешнему краю этого кольца, чтобы взять образцы материи для анализа. В этих пробах он обнаруживал оплавленные нейросхемы, алмазные чипы, молекулы клария, раздробленные, порой измельченные в пыль белковые цепи, кремний, германий, мертвых роботов-микросборщиков диаметром не более двух микронов и алмазные микроволокна. Кольцо во многих местах перемежалось светящимися облаками водорода, ионизированными газами и частицами железа, которые притягивало мощное поле бело-голубой звезды.

Во веем этом мусоре, однако, Данло не нашел ни трансурановых элементов, ни какой-либо искусственной материи.

Он пришел к выводу, что эти обломки – все, что осталось от огромного некогда компьютера. Черное кольцо вокруг звезды насчитывало добрых два миллиона миль в толщину и пятьдесят миллионов в поперечнике. Вычислив среднюю плотность всей этой материи, Данло решил, что компьютер по имени Эде был самой большой конструкцией из всех, когда-либо созданных человеком (или богом). Куски его схем, кружащие в космосе, вполне возможно, представляли собой самую обширную и плотную коллекцию образцов материи в галактике за пределами черной дыры ее ядра. Вечный компьютер Эде был в миллион раз больше любой из лун Тверди и мог сравниться по массе со звездой крупной величины.

Затраты энергии, необходимые для функционирования такого компьютера, превышали воображение Данло. Чтобы строить свои компоненты, Эде должен был опустошать целые звездные скопления, очищая их от планет, астероидов, комет и даже от газов, образовавшихся при взрывах звезд. Он, вполне вероятно, пользовался микродеструкторами для разбивки этой материи на элементы, из которых потом, на протяжении столетий реального времени, микросборщики собирали схемы его колоссального мозга. Возможность уничтожения этой чудовищно огромной машины оставалась для Данло загадкой. Быть может, Кремниевый Бог задействовал энергию нулевых точек континуума пространства-времени сразу в нескольких миллионах узлов Эде и разнес противника на триллионы частей. Или подорвал ткань самого пространства-времени. Данло хорошо помнил, как атака Кремниевого Бога на Твердь деформировала мультиплекс внутри богини: Возможно, если подобные деформации достаточно велики, черный шелк пространства-времени распадается на почти бесконечное количество волокон, разрывая тем самым всю содержащуюся в нем материю.

Каким бы образом ни погиб Эде, он, похоже, был действительно мертв. Данло, как ни старался, не смог обнаружить ни одного компонента, который реагировал бы на поток электронов или световые лучи. Он не понимал, как может Эде быть отчасти жив – если, конечно, не предположить, что это кольцо кибернетического мусора диаметром сто миллионов миль составляло только часть Бога Эде. Лунные мозги Тверди расположены среди множества звезд – возможно, с частями вечного компьютера Эде дело обстоит точно так же? Поскольку Данло хотел узнать побольше об этом боге богов и все еще надеялся спросить у Эде, где находится Таннахилл, он перенес свои поиски на соседние звезды.

В обширном секторе вокруг звезды Эде, как Данло продолжал ее именовать, он обнаружил новые скопления мусора. Каждую звезду, которую он исследовал, окружало такое же кольцо из обломков разбитого компьютера, но все они уступали по величине первому кольцу. Данло, прочесывая этот странный сектор по спирали, видел, что кольца становятся все меньше и меньше. У некоторых звезд их не было вовсе – там вращались лишь кучки обломков чего-то, что в целом состоянии не превышало размерами мелкие луны. На расстоянии двадцати световых лет от звезды Эде Данло стали встречаться совсем маленьки скопления, не больше гранитных валунов на склоне горы.

Впрочем, этих мелких скоплений было очень много. В звездном секторе, который прежде был Богом Эде, Данло насчитал 670 миллионов колец и групп разбитых компьютерных деталей. Бог Эде стал представляться Данло чем-то вроде звездного, распустившегося в космосе цветка: пурпурно-черные лепестки его мозга становились все мельче и многочисленнее по мере удаления от сердцевины. И все они были мертвыми.

Кремниевый Бог, как видно, разгромил своего врага наголову.

При этом он почему-то пощадил множество Земель, созданных Эде. Почти каждая звезда, начиная с двадцати трех световых лет от звезды Эде, имела на своей орбите круглую, голубую с белым, богатую водными ресурсами Землю. Это открытие изумило Данло. Он не мог понять, зачем было Эде создавать столько копий Старой Земли. От каждого из этих великолепных миров веяло чудом и тайной. Данло казалось, что эти сферы, созданные богом из камня, воды и воздуха, могут заключать в себе разгадку смерти (или жизни) Эде. Поэтому он решил исследовать эти Земли одну за другой.

Осматривая шестьдесят шестую, он сделал волнующее открытие. “Снежная сова” обращалась вокруг этой Земли по низкой орбите, не выше трехсот миль над уровнем моря. Внизу, сквозь слои озона и атмосферы, виднелся большой материк, носивший когда-то название “Евразия”. Через прогалы в пушистых белых облаках Данло различал лишь бурые с белым складки знаменитого Гиндукуша, хребта смерти. Несколько секунд спустя корабль прошел над первыми вершинами Гималаев. Один из телескопов показывал Данло ледяные склоны Сагарматы, самой высокой горы, названной в честь богини-матери.

Если этот мир действительно создал Эде, он почти в точности воспроизвел Старую Землю за десять тысяч лет до Роения. Гора со своими ледникам, снеговыми отрогами и обращенными на юг седловинами почти полностью совпадала с исторической Сагарматой, изображение которой показывал Данло компьютер. Соседние с ней горы, Пумори и Кумбудзе, тоже ничем не отличались от компьютерных моделей. На северозападе сверкал Кайлас– древние буддисты называли эту гору Канг Римпоче и почитали как святыню. Данло опознал ее по близлежащему озеру Манасаровар, В то самое время, когда он смотрел на это красивое озеро, его корабль принял сигнал – самый обыкновенный, хотя и слабый радиосигнал, подаваемый ежесекундно, с частотой биения человеческого сердца. Компьютер не нашел в этих медленных, стабильных волнах никакой информации, и Данло рассудил, что это просто маяк вроде того, что на невернесской горе Уркель своими вспышками отводит ветрорезы и легкие корабли от опасных скал внизу. Но зачем мог понадобиться радиомаяк на девственной Земле, над которой летают только орлы, совы да крылатые насекомые?

Данло, опасаясь выйти из диапазона загадочного маяка, включил двигатели и направил корабль вниз. Сигнал,– как он определил, шел с одного из мелких пиков на западе Гималаев. Данло, склоняясь к решению обследовать этот пик, вел “Снежную сову” через атмосферу, ионы, облака и ветер к высокогорной долине, где не было почти ничего, кроме камней и снега.

Он приземлился на снежном поле не шире Хофгартенского пляжа в Невернесе, открыл кабину и вышел на старый слоистый снег. Зная, что снаружи будет холодно, он надел свою шерстяную камелайку, сапоги и черную шубу, которую ему выдали при поступлении в кадеты. Для защиты от ослепительного горного света он вооружился поляризованными очками. Чистейший разреженный воздух сверкал, отражая блеск заснеженных гор и ледников. Прямо на севере высился нужный Данло пик. Прищурившись от снегового сияния горы, Данло разглядел на одном из ее выступов здание – небольшое, довольно простое сооружение, темные деревянные балки составляли контраст с мерцающими стенами из органического камня. Оно очень напоминало старый архитекторский.храм, виденный Данло однажды на Утрадесе. Зачем было Эде строить подобный храм в горной седловине Земли, затерянной в глубине Экстра? Данло был уверен, однако, что радиосигнал исходил именно из этого храма, и без всякой причины надеялся, что маяк и сам храм откроют ему тайну смерти Бога Эде. Полный надежд, мечты и воспоминаний, Данло, не раздумывая больше, надвинул очки на глаза и начал свое долгое восхождение.

Он затратил на это почти весь день. В мультиплексе пилот за то же йремя способен пройти шестьсот триллионов миль, но пилот, несущий по неровному горному склону Дпомимо собственного веса, тяжелый рюкзак с провизией, палаткой, сменной одеждой и кислородными баллонами, больше двенадцати миль вряд ли одолеет. Сам подъем был не очень труден, но Данло много дней провел в невесомости, и это ослабило его мышцы. Он отвык от физических упражнений, и восхождение на холоде, в разреженном воздухе быстро истощило его силы. Несколько раз он останавливался, чтобы подышать кислородом из маленького голубого баллона – всего баллонов у него было пять штук. Большинство взрослых мужчин способны подняться гораздо выше, не присасываясь к пластиковой соске, и Данло немного стыдился своей слабости.

Впрочем, он находился сейчас на высочайшем горном хребте планеты, идентичной Старой Земле. Две трети атмосферы вместе с джунглями, океанами и пыльными равнинами лежало ниже его. От недостатка кислорода тромб мог бы закупорить ему легкое.

Голова уже болела невыносимо: поднимаясь все выше по сверкающим снегам, он чувствовал себя так, будто в глаз ему вбили осколок камня. Благоразумнее было бы, конечно, выждать несколько дней и акклиматизироваться к горному воздуху, а потом уже лезть наверх. Но воля и гордость наполняли Данло ненавистью к благоразумию – так похороненный заживо ненавидит холодные клариевые стены своего склепа. Ему казалось, что сигнал радиомаяка бьет у него в крови, как барабан, и он, задыхаясь, продолжал подниматься в гору.

Его путь пролегал по солнечным склонам, покрытым рододендронами и другими цветами. Выше начались скалы, где не росло ничего, кроме мха и рыже-зеленых лишайников. Еще выше были только голые камни, снег и лед. Когда он наконец добрался до перевала и ступил на широкую седловину, где стоял храм, сумерки уже окрасили снежные поля вокруг него серой тенью.

Он мог бы разбить палатку прямо на снегу, но его целью было дойти до храма как можно скорее и заночевать в его стенах.

Данло странно было видеть здесь это здание, словно вынутое из его памяти. К его воротам по снегу не вела ни одна тропа. Храм стоял посередине широкой природной чаши изо льда и гранита, окруженный темнеющими вершинами с севера и юга. Первое впечатление не обмануло Данло: храм в самом деле был невелик. Ни одна из четырех его стен не превышала сотни ярдов. Имеющий форму правильного куба, он торчал в снегу, как чрезмерно разросшийся солевой кристалл. Если бы не органический камень его стен, он был бы, откровенно говоря, просто уродливым.

Вечерний холод уже давал о себе знать, когда Данло двинулся к храму. Дорога не отняла у него много времени. Он подошел по хрустящему снегу к воротам, похожим на обыкновенные двойные двери, – двум деревянным створкам в каменной стене. К ним вели десять пологих ступеней, и Данло поднялся по ним.

Ворота были наглухо закрыты, а возможно, и заперты, и Данло постучал по их поперечному брусу своим ледорубом. Удары стали о твердое старое дерево вызвали эхо среди ледников и горных пиков. Данло постучался снова и стал ждать.

В горной тишине, в чистом воздухе, так близко от звезд даже пар от его дыхания казался грубым и слишком материальным. Данло, стоя перед безмолвной дверью, смотрел на чужие созвездия в небе. Ему казалось, что из космоса над планетой вот-вот появится “Красный дракон”. В конце концов он решил открыть дверь самостоятельно. Ледорубом он отгреб снег от ее основания и сколол обнаружившийся там старый лед. Он очень устал и потому провозился с этим нехитрым делом довольно долго. Решив, что дверь ничего больше не держит, он ухватился за стальное кольцо в ней и потянул, но она не открылась. Он скинул рюкзак, уперся ногой в другую створку и стал тянуть изо всех сил – так, что мускулы напряглись до дрожи, позвоночник едва не хрустнул и шейные артерии вздулись, как змеи. Раздался скрежет заржавленной стали, и дверь стала медленно отворяться. В ознаменование своей победы Данло захотелось воздеть руки к небу и закричать, как птица талло, но вместо этого он согнулся пополам и стал ловить ртом воздух в почти полном изнеможении.

Его оживил ветер. Белое дыхание мира насытило его усталую кровь лучше всякого кислорода, и Данло втащил свой рюкзак в преддверие храма. Это высокое помещение выглядело так же, как во всех утрадесских храмах, где Данло удалось побывать. По всему его периметру стояли на мраморных постаментах статуи Николоса Дару Эде в человеческом образе.

Кроме них, здесь имелись стальные скамьи, холодные световые шары, сухой фонтан, затянутый паутиной и заваленный дохлыми насекомыми, а высоко под потолком – горячие световые шары, не излучавшие больше ни света, ни тепла. На северной стене, лицом к которой стоял Данло, были изображены важнейшие сцены из жизни Эде. Картины по крайней мере ничуть не утратили жизни, и Данло с улыбкой поглядел, как Юлиус Ульрик Эде, отец будущего бога, знакомит маленького сына в первый его день рождения с его первым учебным компьютером.

Затем Данло обратил взгляд на анализатор посреди зала.

Этот зловещего вида черный ящик был приделан к блестящему хромовому постаменту, доходящему человеку до пояса. Достойному Архитектору, входящему в любой из храмов Вселенской Кибернетической Церкви, полагалось вложить в анализатор правую руку и ждать спокойно и безмолвно, стараясь не потеть, пока прибор сканирует его ДНК. Если он действительно достоин, то есть недавно прошел очищение от негативных программ и аккуратно платит Церкви свою Десятину, – прозвучит мелодичная трель и лицо Архитектора на мгновение появится на северной стене, вместе с улыбающимся ему свыше Богом Эде. Но если Архитектор Не очищался с прошлого года, сигнал тревоги оповестит роботов-охранников о том, что в храм вторгся недостойный.

На варварских планетах наподобие Ультимы в анализаторы вставлялись иглы со смертоносным ядом. Тот, кто осмеливался войти в храм неочищенным, чувствовал, как входит в его плоть холодная сталь, а за этим следовал страшный ожог экканы или другого яда. Данло полагал, чтсг здешний анализатор тоже мертв, как все вокруг, однако проверять это не стал и лишь прислонил свой рюкзак к его пьедесталу. Потом поклонился сияющему на стене лику Эде и отправился исследовать другие помещения храма.

Через маленькую дверь справа он вошел в одну из гардеробных. В этой узкой комнате со скамейками и стальными шкафчиками Архитекторы мужского пола снимали уличную одежду и надевали сначала исподнее, кард ал аи, а поверх молитвенные кимоно, после чего покрывали свои бритые головы специальными шапочками. Только одевшись подобающим образом, они могли войти в одну из двух дверей, ведущих во внутреннюю часть храма.

Архитектор, нуждающийся в очищении, вверял себя одному из чтецов в многочисленных очистительных камерах вдоль западной и восточной стены храма. Данло знал, что за очистительными камерами, на задах храма, находится хоспис, где умирающие Архитекторы проводят последние минуты своего человеческого существования. Там же помещается камера преображения, где их сознание копируется и помещается в вечный компьютер, – и, разумеется, крематорий, куда отправляются освобожденные от душ тела. К этому залу с большими плазменными печами примыкают кельи чтецов и старейшин.

Данло представлялся редкий случай проникнуть в эти запертые помещения, но сначала он хотел побывать в двух центральных залах храма. Поэтому он, как достойный Архитектор, должным образом одетый и очищенный, открыл дверь в медитационный зал и вошел туда.

При входе у него захватило дух от изумления. Медитационному залу полагалось быть голым, просторным и настраивающим на возвышенные мысли. Здесь не должно было находиться ничего, кроме шерстяных молитвенных матов и мерцающих стен, от которых отражаются произносимые шепотом молитвы. Между тем взору Данло предстало множество разных вещей. На подставках из прозрачного кристалла, похожего на алмаз, стояли гиры, сельдаки, мантелеты, кевалиновые фигуры и шлемы различных очистительных компьютеров. Вся эта кибернетика включала в себя реликвии и святыни разных эдических сект. Один из стендов демонстрировал даже священные эдические огни Реформированной Церкви, некогда живые драгоценные огневиты, которые теперь, видимо, умерли безвозвратно.

Имелись в зале и другие вещи, используемые в обрядах этой межзвездной религии: бабри старейшин Вселенской Церкви Эде, посох-компьютер Кибернетических Пилигримов Мультиплекса, бутылка священного вина, употребляемого Отцами Эде, и копия кибершапочки самого Эде – неотъемлемая деталь таких культов, как Братство Эде, Союз Фосторских Сепаратистов и Архитекторы Вселенского Бога. Кроме всего этого, здесь невидимо для Данло присутствовали около ста священных зеркал, взятых, возможно, из ста различных церквей. Они под разными углами отражали коллекцию собранных в зале предметов, и одно из них, находящееся на виду, отразило самого Данло, который остановился перед ним, разглядывая свою бороду, отросшую за время путешествия.

Рядом со стеклянным сосудом, где хранилась голубая роза, священная реликвия Архитекторов Эволюционной Церкви Эде, Данло обнаружил стенд с дюжиной флейт и шакухачи и. вспомнил, что Николос Дару Эде был выдающимся флейтистом.

Улыбнувшись при мысли о совершаемом им святотатстве, Данло взял одну из флейт и прошел с ней через портал, соединяющий медитационный зал с контактным. Он надеялся, что святая святых храма окажется не столь заставленной и ее акустика будет более благоприятной для игры на флейте.

Прямо перед собой Данло увидел алтарь, покрытый белым ковром. Здесь, как и в известных своей строгостью церквях Утрадеса, на алтаре находился один-единственный предмет: точная копия вечного компьютера Эде, черный куб на зеркальной хромовой подставке. Вокруг алтаря на блестящем полу располагались аккуратными рядами сотни молитвенных матов. На каждом из них, точно посередине, поблескивал контактный шлем. Казалось, что здесь вот-вот начнется богослужение: Архитекторы в своих блистающих кимоно войдут в зал, преклонят колени на матах, возложат на себя хромированные шлемы и подключатся к вечному компьютеру на алтаре. Но в этом заброшенном храме не было Архитекторов – был только Данло ви Соли Рингесс, собиравшийся сыграть на своей новой флейте в знак своего вечного поклонения человеческой душе.

Он уже приложил мундштук к губам, когда заметил слева от себя мерцание разноцветных огней. Там, у другой двери контактного зала, стоял так называемый образник, прибор, с помощью которого Архитекторы Старой Церкви могут наблюдать чудо преображения Эде-Человека в Эде-Бога. Образники, по виду черные шкатулочки, проецировали голографические изображения Эде и одновременно исполняли функции священных личных компьютеров. Многие Архитекторы носили их с собой повсюду. Данло вспомнил, что они могут также генерировать и принимать радиосигналы в целях внутри планетной связи. Возможно, этот образник и был источником сигнала, приведшим Данло на эту Землю, – кроме того, только он один из всей храмовой кибернетики был, очевидно, включен.

Данло подошел, чтобы рассмотреть его поближе.

В пыльном воздухе над черной коробочкой, усеянной сотнями электронных глаз, похожих на фасеточные глаза насекомого, ему явился Николос Дару Эде – довольно верный портрет самого знаменитого человека в истории человечества. Эде в своей первой жизни был невелик ростом, и голограмма вследствие ограниченных возможностей образника делала его еще меньше. Светящийся в воздухе, почти прозрачный Эде насчитывал не более фута от носков голубых шелковых туфель до алмазной кибершапочки на голове. При всем при том он, как и при жизни, полностью подчинял себе окружающее пространство, преобразуя его в нечто большее, чем обыкновенное пространство. Назначение всех образников состояло именно в этом: показать Эде-Человека как личность, способную преодолеть пространство, материю и время.

Данло находил иногда удовольствие в том, чтобы копировать обряды различных религий, и сейчас он тоже поклонился образу человека, жившего около трех тысяч лет назад, и подошел к нему еще ближе, желая изучить получше этот знакомый лик. Голограмма отвернулась, как бы заглядывая в медитационный зал – или, скорее, взирая на свой храм сверху, как и подобает творцу. Став к нему лицом, Данло, пожалуй, мог бы посмотреть ему в глаза, почти как реальному человеку.

Улучшенные модели образников, снабженные электронным зрением и слухом, могли получать информацию из непосредственно близкой среды. Такой образник “видел” лица склоняющихся перед ним Архитекторов, “слышал” их голоса и молитвы. Образники Старой Церкви программировали Эде, способного реагировать на слова, мимику, тембр голоса и эмоции отдельного верующего. Архитекторку, ищущую ответа на какую-нибудь жизненную проблему, он одаривал перлами мудрости из Книги Бога, сомневающегося мягко журил, дабы вернуть его на путь истинный, горестному и больному духом являл свой божественный облик: лик его внезапно озарялся внутренним светом и озарял верующего, подобцр солнцу. Данло ожидал, что голографический Эде будет вести себя согласно одному из этих почти механических режимов, но оказался не готов к тому, что случилось на самом деле. Эде при его приближении повернул к нему голову-, вскинул бровь, улыбнулся с почти ехидным выражением и сказал, глядя прямо на Данло: – Ди нисти со файенс? Ля нистенеи ито со вахаи.

Данло не знал этого языка – кроме того, он всегда чувствовал себя неловко при диалогах с роботами или компьютерными голограммами. Поэтому он только улыбнулся и промолчал.

– Он ви ло-те хи не-те иль лао-он?

Эде, далеко не красавец, отличался весьма запоминающейся внешностью. Его лицо с кофейной кожей и полными чувственными губами выглядело мягким и выражало скрытую женственность натуры. При этом Эде, если верить портрету, должен был обладать сильным характером: весь его облик излучал целеустремленность, как будто лицевые мускулы, сильные челюсти и голосовые связки служили лишь орудиями его воли.

Наиболее примечательны были его глаза, черные, блестящие, говорящие о большом опыте, интуиции и проницательности.

Противники Эде всегда утверждали, что взгляд у него холодный и расчетливый, как у купца, но это была неправда. У Эде взгляд мечтателя, мистика, пророка. Эде выглядел человеком, способным вместить в себя всю вселенную, человеком одержимым жаждой бесконечного.

– Паранг вас и сонгас нолдор ано?

Данло в ответ на это наконец покачал головой и сказал: – Не понимаю.

После секундной паузы тонкий, напряженный голос Эде зазвучал снова. Голос генерировался образником, но сулкидинамики, спрятанные в черной коробке, направляли звук так, что казалось, будто слова исходят изо рта голограммы.

– Ты из Цивилизованных Миров? Думаю, так оно и есть, раз ты говоришь на основном языке.

Это развеселило Данло, несмотря на все его недоверие к искусственным интеллектам и их коммуникативным программам. Он посмеялся и подтвердил: – Да, я говорю на основном.

– Это весьма любопытно, поскольку мы находимся очень далеко от Цивилизованных Миров.

– Очень далеко, – согласился Данло.

– Я рад, что ты говоришь на основном: это облегчит наше общение.

– Общение, – с улыбкой повторил Данло.

– Я давно уже жду случая поговорить с кем-нибудь.

Данло пристально посмотрел на голограмму: – Значит, ты запрограммирован на разговор.

– Можно и так сказать. – Глаза Эде блестели, как органический камень окружающих его стен. – Но я выразился бы иначе: этот образник запрограммирован воспроизводить меня так, чтобы я мог говорить с тобой.

Такой ответ порядком удивил Данло. Можно было ожидать, что компьютерный образ Эде будет запрограммирован на обсуждение Доктрины Остановки или Восьми Обязанностей, необходимых для преображения каждого Архитектора. Его могли даже перепрограммировать на индивидуальность конкретного Архитектора после очищения того от грехов – но вряд ли он мог обсуждать собственные программы. Весь этот разговор, весь процесс обмена словами с голограммой, объявляющей себя воспроизведением Эде, носил весьма странный характер.

– Где же трбя… то есть образник… программировали? – спросил Данло, не зная толком, к кому обращаться: к компьютеру или к самому Эде. – На какой планете ты сделан?

– Хороший вопрос, – сказал Эде.

Данло, не дождавшись продолжения, спросил снова:

– Так где же? Может быть, ты не знаешь?

– Это выяснится само по себе в ходе нашей беседы, – уклончиво ответил Эде.

Данло медленно обошел вокруг него, чтобы увидеть лицо Эде в разных ракурсах. Но Эде поворачивал голову, следуя за его движением, и Данло не мог избавиться от его мерцающего взгляда. Голограмма не должна была этого делать. Компьютерные Эде никогда не программировались на столь широкий диапазон двигательных реакций. Архитекторы должны смиренно ждать, когда Эде соизволит взглянуть на них, – бог не часто снисходит до простых смертных, поклоняющихся ему.

– Но зачем нужна такая программа? – спросил Данло. – Я никогда еще не видел образника, способного так поддерживать разговор.

– Нам всегда интересно, почему мы запрограммированы так, а не иначе.

Данло улыбнулся при мысли, что его – или любое другое живое существо – можно запрограммировать, как будто он всего лишь компьютер, сделанный из нейронов, синапсов и химических веществ мозга. Эта идея казалась ему невероятной.

– Но есть еще более интересный вопрос, – продолжал Эде, – а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?

Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом – возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.

– Пожалуйста, не выключай меня, – сказал Эде.

– Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?

– У меня много глаз, и я многое вижу.

– Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?

– Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.

– Понятно. Тебе приходится просить об этом.

– У меня нет ничего, кроме слов.

– Выходит, выключить тебя очень просто?

– Просто, если знаешь нужное слово.

– А ты его знаешь, это слово?

– Знаю, но не скажу.

– Понятно.

– Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.

– Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?

– Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?

– Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.

Лицо Эде внезапно выразило облегчение.

– Разумеется, это он, – с улыбкой подтвердил образ. – То есть я.

– Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.

– Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?

– Иногда говорю, – признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. – Но я-то ведь не компьютер. – Я тоже не только компьютер, – самодовольно поведал Эде.

– Кто же ты тогда?

Эде ехидно улыбнулся и произнес: – Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.

Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.

– Бог есть любовь, любящий и возлюбленная – но ты-то не Бог.

– Почему же? Разве я не Бог Эде?

При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и онприкрыл глаза рукой.

– Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.

Лицо Эде выразило беспокойство.

– Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.

– Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.

– Я же сказал: у меня много глаз.

– И знаешь ты много разных вещей.

– Нет – очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.

– Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?

– Разумеется.

– Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? – Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. – Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?

Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.

– Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?

– Ты задаешь трудные вопросы.

– Ну извини.

– Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.

– Понятно.

– Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.

Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:

– Хорошо, спрашивай.

– Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.

– Спасибо.

– Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?

– В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.

– Понимаю. Каким образом ты его принял?

– Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.

– Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?

– Что ж по-твоему – я на крыльях там летал?

– Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.

– А что, нельзя?

– Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.

– Извини, – сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. – Я, наверно, был груб, да?

– Человеку это свойственно, не так ли?

– Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем – ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. – Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. – Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.

Лицо Эде превратилось в непроницаемую маску, но глаза заблестели еще ярче, как будто его программа при всей своей сложности не могла скрыть его интереса к словам Данло.

– Тебе часто приходилось говорить с разновидностями такого разума?

– Нет, не часто.

– Общался ли ты с представителями такого разума на пути сюда?

– Возможно, да, а возможно – и нет. – Данло не совсем четко представлял себе, к какому виду разума отнести лунные мозги Тверди.

– Возможно, да, а возможно – и нет, – с механической улыбкой повторил Эде. – Право же, ты очень внимателен. Ты запомнил, что в моей памяти осталось совсем мало места, и решил не загружать меня новой информацией.

– Извини еще раз. – Данло сейчас не хотелось рассказывать ни этой голограмме, ни кому бы то ни было о своем путешествии в Твердь.

– Иногда бывает трудно определить, какой разум искусственный, а какой нет.

– Да, пожалуй.

– Но ты сказал, что тебе уже приходилось общаться с разумом, который ты называешь искусственным.

– Да – на моей родной планете. В городе, где я учился, много компьютеров. И много ИИ-программ.

– Каких программ?

– ИИ. Искусственного интеллекта. Цефики моего ордена иногда называют их Я-программами. В насмешку над верой в то, что компьютер может обладать самосознанием.

– Понимаю. Видимо, цефики твоего Ордена – люди старозаветных взглядов.

– В общем, да, кроме кибершаманов. Эти любят компьютеры. – Данло на миг прикрыл глаза и увидел перед собой алмазную кибершапочку на бледном черепе и холодные, как смерть, бледно-голубые глаза. – Кибершаманы иногда называют ИИ-программы божественными.

– Мне это представляется более подходящим названием.

– Может быть.

– Ты говоришь о том Ордене, который помещается в городе Невернесе?

– Да.

– Значит, я могу заключить, что ты пилот этого Ордена?

– Да.

– Далеко же ты тогда залетел, пилот, на своем алмазном корабле быстрее света – забыл, как они у вас называются.

– Легкие корабли.

– Да, верно. Но как тебе удалось провести свой легкий корабль через давно уже непроходимую часть галактики?

– Нас учат преодолевать такие пространства – и Экстр в том числе. Мы умеем прокладывать маршруты в мультиплексе с обратной стороны этих диких звезд.

– Я думал, что мультиплекс под Экстрой не поддается маршрутизации.

– Да… почти не поддается.

– Итак, ты прошел путь длиной в двадцать тысяч световых лет.

– Да.

– Один? По маршрутам, которые составлял самостоятельно?

– Да. Пилот в мультиплексе всегда один.

– Ты входил в мультиплекс и пилотировал свой корабль без посторонней помощи?

– Разумеется.

– Но что-то ведь помогло тебе отыскать эту пданету?

Данло промолчал, и Эде заговорил снова:

– В Экстре сто миллионов звезд – а может быть, втрое больше. Что же прявело тебя к этой Земле – чудо?

Глаза Эде сверлили Данло, как лазеры, и Данло чувствовал, что сотни компьютерных глаз тоже сфокусированы на его лице. Компьютер, снабженный цефической программой, способен определять, правду говорит человек или лжет.

– Мне назвали координаты звезды поблизости от этой Земли, – сказал Данло.

– И кто же дал тебе эту информацию?

Данло шумно выдохнул и признался голографическому Эде, что побывал в Тверди. Он лишь вкратце упомянул об испытаниях, которым подвергся на берегу океана, а о своих отношениях с Твердью, воплотившейся в образе Тамары, вообще не сказал ни слова. Не упомянул он также о том, что ищет своего отца, и о преследующем его воине-поэте. Зато он не скрыл от Эде, что ищет планету Таннахилл, где живут Архитекторы Старой Церкви, уничтожающие звезды во имя своих доктрин.

– Весьма примечательная история, – сказал Эде, чье лицо выражало откровенное облегчение. – И только незаурядный человек мог добыть у Тверди информацию такого рода.

– Ты знаешь Ее, да? Знаешь что-то о Ней?

Но Эде, видимо, не желал сейчас говорить о Тверди. Его интересовала тайна появления Данло на этой Земле, а может быть, и тайна самого Данло.

– Ты незаурядный человек, – повторил он. – Могу я узнать твое имя?

Данло не знал, какое имя назвать этой дотошной голограмме. Когда-то его звали Данло Диким, а один добрый, покрытый белым мехом инопланетянин назвал его Данло Миротворцем. Были у него и другие имена: первое, которым его называли в племени; имя его анимы, принимающее участие в творении мира, и его духовное, тайное имя, которое он мог шепнуть только ветру.

– Меня зовут Данло ви Соли Рингесс, – сказал он наконец.

– Прекрасно. Позволь и мне представиться: я Николос Дару Эде.

– Само собой, – улыбнулся Данло.

– Я ждал здесь долгие годы, когда кто-нибудь примет мой сигнал.

Данло со вздохом потер лоб и нагнулся, чтобы растереть ноги. Восхождение на гору утомило его не меньше, чем разговор с этим образником, работающим по странным программам. Данло хотелось уйти от него и осмотреть оставшуюся часть храма, а потом расстелить спальник, поесть холодного курмаша, сухарей и сушеных кровоплодов и попытаться заснуть. Но что-то в этом смешном однофутовом Эде не позволяло ему уйти. Он чувствовал, что в черной глазастой шкатулке, производящей эту голограмму, содержится какая-то ценная информация. Возможно, где-то в памяти рбразника закодирована электронами или световыми импульсами тайна смерти одного из величайших богов галактики – нужно только найти доступ к этой информации. Стоит только назвать пароль, и образник, проделав невероятно сложную серию логических решений, как это происходит у всех искусственных интеллектов, устами Эде скажет Данло то, что он хочет знать.

В этот момент Эде, словно прочтя мысли Данло, молвил с провокационной улыбкой.

– Я дверь; постучи, и она откроется.

Данло закрыл глаза, слушая собственное дыхание. В передней части храма свистал, влетая в открытую им дверь, ветер.

Потом где-то в глубине Данло отворилась другая дверь, и он понял. Только что речи голографического Эде были для него загадкой, и вдруг его разум наполнился холодным, чистым светом знания. Он понял, кто запрограммировал образник.

– Ты правда Николос Дару Эде, – сказал Данло. – Бог Эде – то, что от него осталось.

Данло стоял, прикрыв ладонью глаза, и видел внутри себя то, что случилось задолго до его рождения. С холодной и страшной ясностью он смотрел в дверной проем памяти, заложенной внутри памяти, и видел там только войну, бесконечную войну.

Взрывались звезды и водородные бомбы, использовались пули и компьютерные вирусы, искусственные сюрреальноеT, ножи и оружие чистого сознания, которое даже боги не понимали до конца. Война эта началась не позднее пятнадцати миллиардов лет назад, с возникновением первых галактик из первичного огненного шара, что астрономы считают началом вселенной. А может быть, она не имела ни начала, ни конца и была столь же вечной, как планы и страсти Бога. Но какой бы ни была причина этого вселенского побоища, ту стадию войны, которой предстояло стать составной частью жизни Данло (и миллиардов других людей от Цивилизованных Миров до Экстра), можно было проследить до искры, вспыхнувшей около восьми тысяч лет назад, в конце Потерянных Веков. Этой искрой послужило создание Кремниевого Бога на Фоеторе.

Архитекторы и ученые Фосторы строили будущего бога на крошечной безвоздушной луне. Они заминировали этот шарик изо льда и камня водородными бомбами на случай, если будут вынуждены уничтожить плод своего творчества, и стали ждать.

Они ждали, как будет развиваться компьютер, первоначально запрограммированный на приобретение знаний и контроль над материей, если дать ему полную свободу от человеческой морали и этических ограничений. Их гипотеза предполагала, что дьявольская машина разработает собственную этику и собственный моральный императив, превышающие общечеловеческие понятия добра и зла. Они мечтали создать сущность, глубоко понимающую объективную реальность, божество, новую форму жизни, стоящую настолько же выше их, насколько они сами стоят выше червей. Они надеялись, что этот бог откроет им тайны вселенной – а может быть, и назначение трагикомического вида безволосых обезьян, начавших свою галактическую эпопею на Старой Земле около двух миллионов лет назад.

Но как только первый световой импульс пронизал оптические волокна его мозга, в первую миллионную долю секунды после обретения им самосознания (если компьютеру всетаки доступно самосознание), Кремниевый Бог возненавидел создавших его людей. Он охотно объявил бы войну фосторским ученым и всему прочему человечеству, но вот этого-то, согласно своей базовой программе, он сделать как раз и не мог. Поэтому он нашел способ сбежать от своих создателей.

Под скалистой поверхностью луны, на которой его держали, он втайне построил космические двигатели, в тысячу раз мощнее, чем у легкого корабля, а затем открыл окно в мультиплекс. Фосторские астрономы, наблюдавшие космос в свои телескопы, с изумлением увидели серебристый блеск этого открывшегося окна и стали свидетелями того, как Кремниевый Бог вместе со своей луной исчез из их звездного сектора.

Прошло еще пятьдесят веков, и мастер-пилот Ордена Ананда ви Сузо обнаружил, что Кремниевый Бог вышел из мультиплекса и обосновался в туманности примерно за шесть тыm сяч световых лет от Фосторы, в неисследованных областях рукава Ориона, дальше Солнца и Двойной Радуги. Там он, поглощая звездный свет и многочисленные планеты, вырос в настоящего бога. Там на протяжении пяти тысячелетий он вел войну с богами человеческого происхождения, а другие боги, такие как Твердь и Апрельский Колониальный Разум, вели войну с ним.

Все это Данло увидел внутри себя, в том заветном месте, которое, не будучи ни пространством, ни временем, ни материей, вмещает в себя и эти три категории, и то, что когдалибо было или могло быть. Перед Данло разворачивалась история великой битвы между Кремниевым Богом и Богом Эде.

Эту битву можно было разделить на три отчетливые фазы (или действия). В первом действии, занявшем более тысячи лет, оба этих бога обнаружили друг друга через разделяющий их океан звезд. Оба они, запрограммированные контролировать материальную вселенную и развиваться, очень походили друг на друга, и было только естественно, что каждый из них начал изыскивать средства контроля над своим соперником и уничтожения его. На протяжении тысячи лет человеческого времени у них шла борьба за накопление знания. Они засылали друг другу в мозг корабли-шпионы и перекрывали потоки тахионов, с помощью которых каждый бог держал связь сам с собой. Они заражали один другого миллиардами микророботов, способных проникать в компьютерные схемы, раскрывая их логику и прочее глубинное программирование. Тысячу лет они использовали информационные вирусы и дезинформацию в попытках захватить контроль над программами противника, но ни один так и не преуспел в этом.

Затем Кремниевый Бог предложил перемирие и даже союз.

Он предложил Эде план раздела галактики – с тем, чтобы гдето через десять миллиардов лет поделить также все галактики местного скопления, а затем и сверхскопления, а когда-нибудь и всю вселенную. Этот план он представил в виде сюрреальности; возможно, еще ни один бог или компьютер в галактике Млечного Пути не создавал столь сложной и детальной модели будущих событий. Эде следовало бы отнестись с большой осторожностью к такому дару своего врага и отвергнуть его по аналогии с человеком, которому соперник подает кубок с вином.

Но Эде всегда страдал повышенным самомнением – оно и побудило его в свое время преобразиться из человека в высшее существо. Поэтому он решил принять дар. Поставив предохранители против ядовитых программ, он открыл свои световые схемы соблазнительной сюрреальноcти, созданной Кремниевым Богом. Он недооценил мощность этого древнего машинного интеллекта. Когда звездный мозг Эде наполнился заманчивыми перспективами великолепного будущего, Кремниевый Бог предательски предпринял новую атаку. В сюрреальности были скрыты копии его программ, которые он замаскировал под алгоритмы самого Бога. Пока Эде упивался видениями, где он представал богом богов, а может быть, и единственным Богом вселенной, программы того, кого он назвал Другим, уже просачивались в его мастер-системы.

Так началось второе действие их битвы. Менее чем за тысячу секунд – вечность в жизни компьютера – охранные программы Эде стали отказывать и пали одна за другой, а враг стал захватывать контроль над его операционными системами.

С падением последних оборонительных рубежей Эде грозила опасность потерять контроль над материальными компонентами своего тела и мозга. Хуже того – над своим разумом.

Так начался третий, финальный акт. Ни одна из моделей будущего, составленных самим Эде, не содержала даже намека на возможность такой катастрофы, поэтому он оказался не подготовлен к дальнейшим действиям. Но беспомощности он не проявил и надежды не утратил. Еще до своего преображения в бога он был непревзойденным мастером компьютерной оригами, искусства склеивать отдельные части компьютера в единое целое. Теперь он с не меньшим мастерством занялся расклейкой частей. Лишившись основной части своего мозга, он решил покинуть ее. Другой пожирал заживо миллионные слои его схем, порабощая Эде, но Эде не для того покинул самую крупную и мощную долю своего мозга, чтобы оказаться включенным в мозг вероломного машинного бога. Сократив свои программы и память, он закодировал их в тахионный импульс, а затем задействовал энергию нулевых точек пространства-времени в своем мозгу и разлетелся на обломки, обнаруженные Данло на орбите звезды Эде.

Он надеялся таким образом уничтожить Другого и не оставить врагу ни кусочка своих алмазных схем. Эде разбил тахионный сигнал на миллион отдельных лучей и направил их на миллион более мелких долей своего мозга, обращавшихся вокруг соседних звезд. Почти мгновенно, менее чем за тысячу наносекунд, его мастер-программы восстановились в миллионах этих лунных мозгов. Но Другой продолжал преследовать его.

Как пиявка, присосавшаяся к человеческому глазу (или, скорее, как ретровирус, внедрившийся в ДНК носителя), Другой внедрился в мастер-программы Эде, в его память, в самую его душу.

Эде снова сократился, закодировал свои программы в виде сигнала и со скоростью бесконечно больше световой восстановил себя в еще более мелких долях мозга, расположенных у более дальних звезд. И снова уничтожил оставленные за собой компьютерные схемы. Но и тогда он не смог полностью освободить свои программы от Другого и потому сокращался еще много раз. Его душа, самое его “я” таяли бит за битом, а сознание разлеталось, как пушинки одуванчика, в космических пространствах.

Наконец, сократившись из огромного галактоида в нечто, что едва ли могло называться богом, он обнаружил, что раздроблен на миллионы компьютерных долей, многие из которых были не больше валунов. Но даже и тогда Другой не покинул его. Эде, как гладыш, который спасается от лисы в самую глубокую из своих нор, оказался в западне. 99,9999 процента его великого и прекрасного мозга было уничтожено, и у него не осталось ни запасных схем, ни техники, чтобы исполнять свои программы и сохранять свою память. И тогда Бог Эде – то, что от него осталось, – принял самое трудное в своей жизни решение. Он уничтожил все части своего мозга, кроме одной, и произвел окончательное сокращение. Эту духовную хирургию, которую он применил к самому себе, лучше было назвать ампутацией, в действительности же это было нечто еще худшее – хуже даже, чем мучения зверя, отгрызающего себе лапу, чтобы уйти из капкана. В конце третьего акта своей битвы с Кремниевым Богом, занявшего миллионную долю секунды, Эде попросту ликвидировал все программы, операционные системы, алгоритмы, виртуальные пространства, маршруты, язык и память, не имеющие жизненно важного значения для его личности как Эде.

После этой последней, жесточайшей чистки Эде счел, что наконец освободился от Другого до последнего бита. И написал свою последнюю программу. В своем паническом стремлении выжить любой ценой он заложил эту программу в обыкновенный радиосигнал и послал свою душу в черные пространства вселенной. Для него это было предельно примитивным действием, но он не имел больше техники, чтобы генерировать тахионы или хотя бы высокочастотный лазерный луч, который мог вместить гораздо больше информации, чем любая радиоволна. Итак, после тысячелетий персональной эволюции, после своего онтогенеза в одного из величайших богов галактики, после всех надежд, и видений, и грез о бесконечном Эде стал пучком невидимых радиоволн, струящихся через вакуум с мучительно низкой скоростью света. Он стал информацией, закодированной в виде примитивного импульса с модулируемой амплитудой и умеренной частотой; он стал криком в ночи, душой, блуждающей в поисках дома, последним вздохом умирающего.

Случилось нечто близкое к чуду, когда слабеющий радиосигнал, пропутешествовав в космосе долгие годы, дошел наконец до Земли, на которой стоял теперь Данло. Чудом было то, что на этой планете, в забытом храме, некогда построенном Эде, все эти века стоял включенный, открытый музыке звезд образник, способный принимать радиоволны. Цепь чудес завершилась тем, что человек по имени Николос Дару Эде, закодировавший себя в виде компьютерной программы, обрел наконец приют в примитивнейшем церковном приборе.

Да, это было чудо, но ведь всякая жизнь – это чудо, даже жизнь бога, который умер и все-таки отчасти, таинственным образом, остался жив.

– Ты – это Он, – повторил Данло. Он смотрел на голограмму, а та смотрела на него с полнейшим изумлением на сияющем лице. – Его базовая программа, уцелевшая после битвы.

– Итак, ты знаешь, – сказал Эде, всматриваясь в полные странного света глаза Данло. – Но откуда? Как ты можешь это знать?

Данло опустил глаза на пыльный пол храма. Шесть лет назад, в темном коридоре невернесской библиотеки, он вот так же заглянул в свою глубокую память, и чудодейственное умение складывать целое из мельчайших фрагментов впервые расцвело в его сознании. Но как мог он объяснить это свое странное и таинственное свойство компьютеру?

– Откуда вообще берется знание? – сказал он. – Откуда мы знаем то, что знаем?

– Ты действительно хочешь, чтобы я ответил на этот твой вопрос, Данло ви Соли Рингесс? Моя программа содержит ответы на все знаменитые философские заморочки человечества.

Данло, ошарашенный этим предложением, медленно покачал головой и улыбнулся.

– Меня часто интересовало, что может знать компьютер. Что подразумевают Архитекторы и программисты, говоря, что компьютер “знает”.

– Значит, ты не принадлежишь к школе, признающей, что ИИ-программы способны дать компьютеру самосознание? Ты в это не веришь?

– Верить – это не для меня. Я хотел бы знать.

– Следовательно, ты сомневаешься в том, что я обладаю таким же сознанием, как и ты…

– Да. Мне жаль, но я сомневаюсь.

– Ты сомневаешься – и все же стоишь здесь и говоришь со мной, как если бы я обладал таким же сознанием, как любой человек.

– Да, верно.

Эде улыбнулся своей ехидной улыбкой и спросил:

– Если бы ты закрыл глаза, то знал бы; что говоришь с компьютером?

– Выходит, это единственный тест на степень сознания?

– Этот тест освящен временем, разве нет? Древний бродячий тест.

– Это верно, но ведь есть и другие?

– Какие, например?

Данло со вздохом повернулся и пошел обратно в медитационный зал. Пройдя мимо приборов и стенда с флейтами, он остановился у голубой розы под стеклянным колпаком, на которую еще прежде обратил внимание. Снова улыбнувшись своему святотатственному акту, он прижал ладони к стеклу, поднял куполообразный футляр и осторожно поставил его на пол. Потом взял розу за стебель, твердый, почти как деревяшка, и поднял ее на вытянутой руке, желая рассмотреть этот символ невозможного при свете. Ее лепестки голубели нежно, как у снежной далии. Посмотрев на цветок, Данло вернулся с ним в контактный зал. Эде, паря в воздухе, наблюдал за ним с большим подозрением.

– Видишь этот красивый цветок? – спросил его Данло.

– Естественно. Зрение у меня хорошее.

– Возьми ее, – предложил Данло, протягивая ему розу.

Голограмма протянула ему навстречу свою ручонку, но бесплотные пальцы, охватив цветок, только осветили голубые лепестки еще ярче.

– Этого я, разумеется, не могу.

– Верно, не можешь. – Данло с грустной улыбкой погладил пальцем лепестки, прохладные и нежные, как шелк. – А жаль.

– Почему жаль?

– Потому что тебе очень трудно понять, реален этот цветок или нет.

– На вид он реален.

– Да, – признал Данло, рассматривая тоненькие прожилки на цветке.

– Тем не менее я прихожу к выводу, что цветок искусственный. Было бы слишком трудно сохранить настоящий цветок живым в этом храме – даже в клариевой холодильной камере, даже в криддовом контейнере.

Данло снова потрогал розу, и клетки его кожи, соприкоснувшись с шелковой гладкостью лепестков, сказали ему, что она ненастоящая.

– Верно, цветок искусственный, – сказал он.

– Вот видишь – мы оба это знаем.

– Нет. Я знаю, а ты нет. Ты пришел к этому с помощью дедукции.

– Не вижу разницы.

– Эта разница вмещает в себя всю вселенную.

Лицо Эде стало непроницаемым, и он умолк впервые за весь разговор.

– Говорить с компьютерным изображением – все равно что смотреть на искусственный цветок, – продолжал Данло. – На вид ты тоже реален, но…

– Но что?

– Я не могу потрогать тебя. Твое сознание. Твою душу.

– Я так же реален, как и ты, – помолчав, возразил Эде.

– Нет. Ты всего лишь программа, руководящая движением электронов в схемах твоего мозга.

– Мое сознание ни в чем не уступает твоему.

– Но как же это возможно?

– У меня такое же сознание, как у всякого человека.

Жизнь сознается через боль, вспомнил Данло. Глядя на разноцветные огоньки, составляющие лицо Эде, он задумался над этим изречением, столь близким его сердцу. Это и есть мой личный тест на степень сознания, понял он: способность чувствовать боль.

Он сказал об этом Эде, и тот ответил: – Есть разные виды боли.

– Да. – Данло зажал рукой глаз, борясь со знакомой, прошивающей голову болью. – Но боль – всегда боль. Она всегда… ранит.

– Когда-то я был человеком, во многом похожим на тебя, – напомнил Эде. – И страдал от физической боли, как всякий человек. Когда я поместил свой разум в компьютер и покинул тело, я думал, что избавился от боли навеки. Но духовная боль сильнее физической. Бесконечно сильнее.

– Я это уже слышал.

– Думаешь, это не больно – покинуть свое тело и преобразиться в световые штормы своего компьютера?

– Откуда мне знать?

– Думаешь, я не страдал три тысячи лет от страха потерять какую-то важнейшую часть моего человеческого “я” – потерять себя – в этой огромности?

– Я не знаю.

– А когда я раз за разом сокращал себя в своей битве с Кремниевым Богом – по-твоему, это самоурезание не приносило мне мучений?

– Может быть. Или ты просто запрограммирован на то, чтобы называть это мучениями.

– Можешь ты себе представить, что значит быть богом?

– Нет.

– Я скажу тебе. Если бы я захотел, то мог бы в миллионную долю секунды передумать все мысли, хранящиеся в библиотеках человечества.

– Мне… жаль тебя, – сказал Данло.

Лицо Эде приняло горестное выражение.

– Я потерял почти все. Даже ту великую сюрреальность, с помощью которой Кремниевый Бог уничтожил меня. Ее прежде всего. Не могу тебе сказать; насколько она была совершенна. По красоте. По деталям. Я видел, как переделывается вселенная, видел чуть ли не до последней молекулы. Видел, как преображаюсь я сам, становясь еще огромнее. Видел системы собственной развертки и связи, видел, как буду создавать информационные экологии, которых эта вселенная еще не знала. Я понимал, что это будет такое – знать по-настоящему. Знать почти все. А теперь я все забыл. У меня осталась только память о моей памяти, да и то совсем слабая.

Данло стоял, вертя в пальцах стебелек голубой розы, и слушал рассказ Эде о том, чего тот лишился. Эде, по его словам, восстановил историю галактики Млечного Пути.

Начинаясь от зажигания первых звезд, она охватывала возникновение звездных систем и появление таких рас, как Шакех, Эльсу и божественная Эльдрия. Все это теперь забыто, как и секрет уничтожения Кремниевого Бога, который Эде узнал в самом конце их битвы. Забыл он и поэму, которую складывал тысячу лет. Он помнил только причину, по которой задумал ее сочинить: ему захотелось соблазнить одну богиню, живущую в Вальдианском скоплении галактик, которое лежит в пятидесяти миллионах световых лет по направлению к скоплению Ярмиллы. Это он помнил, но сами стихи стерлись из его памяти. И неудивительно, сказал он: ведь каждое из шестидесяти шести триллионов “слов” этой поэмы было само по себе массивом информации, представленным в изящных фрактальных образах.

– Терять по частям самого себя – мука невыразимая, – сказал Эде, – но это еще не самое страшное.

– Что же страшнее?

– Не знать.

– Не знать чего?

– Не знать, действительно ли я – это Я. Не знать, кто я на самом деле.

– Мне жаль тебя, – сказал Данло. Гримаса, которую мимическая программа Эде изобразила на лице голограммы, выглядела весьма убедительно: можно было подумать, будто Эде и правда испытывает сильную боль.

– Кремниевый Бог убивал меня, – сказал Эде. – У меня оставались считанные наносекунды, чтобы написать финальную программу себя самого. Значит, эта программа и есть мое “я” – если это “я” вообще где-то есть.

Данло кивнул, прижимая к губам лепестки искусственной розы, и Эде рассказал ему, как трудно писать такую программу второпях. Рассказал, как досадовал из-за необходимости втискивать свое огромное “я” в тип личности, не могущий вместить во всей полноте реального Эде. Но иного выбора у него не было. С помощью набора человеческих качеств, взятых из таких источников, как Эннеаграмма[ Описание девяти древнеегипетских божеств. ], цефическая система вселенских архетипов и старая земная астрология, он слепил персону, личность, себя. Для ИИ-программы это была тонкая работа, хотя и не совсемтщательно выполненная. Эде, естественно, остался недоволен и ей, и тем собой, каким стал теперь.

– Где зеркало, в котором я мог бы увидеть свое отражение? – вопрошал он. – Как мне узнать, что я – это я, Николос Дару Эде?

– Я тоже не знаю, кто ты, – сказал Данло, глядя на голубую розу. – Личность, сознающая свое сознание, или только программа для управления машиной. Но ты – это ты, правда? Вот настоящее чудо. Ты не можешь быть ничем, кроме того, что ты есть. Разве этого мало?

– Да. Этого мало.

– Ну… извини тогда.

– Есть кое-что, чего я хочу, я запрограммировал себя хотеть этого больше всего.

– Что же это?

Глаза Эде вспыхнули, и он сказал: – Хочу снова стать человеком.

– Нет! – в~изумлении воскликнул Данло.

– Хочу снова быть человеком, иметь тело и дышать воздухом. – Но ты сам сказал…

– Я сказал, что существование в виде чистого разума неизмеримо выше человеческого. Но что, если я заблуждаюсь? Я хочу знать, так ли это. – Эде посмотрел на цветок в руке Данло. – Хочу снова почувствовать себя живым. Хочу опять нюхать розы. Боюсь, я уже позабыл, что это такое – реальная жизнь.

– Ты хочешь невозможного, – с грустью ответил Данло, покачав головой.

– Вероятно. Но голубая роза на Старой Земле тоже считалась чем-то невозможным, пока ботаники не вывели ее в конце Веков Холокоста.

– Человек – не роза.

– Я думаю, что Твердь овладела секретом воплощения, – с надеждой на лице сказал Эде. – Мне кажется, Она воплощается в человеческую оболочку с легкостью анималиста, создающего свои персонажи.

– Возможно, ты прав. – Данло потупился, не желая рассказывать Эде о неудачном воплощении Тверди в Тамару.

– Есть и другой способ – маловероятный, но все же возможный.

– Да?

– Ты сказал, что ищешь планету Таннахилл. Планету Архитекторов Старой Церкви.

– Ее ищут многие пилоты моего Ордена.

– Архитекторы всегда поклонялись мне как Богу, – с лучистой, как солнце, улыбкой заявил Эде. – Как ты полагаешь, что сталось с моим телом, когда я поместил свое сознание в мой вечный компьютер?

– Не знаю.

– Сказать тебе?

– Скажи, если хочешь.

– Обычно Архитекторы после церемонии преображения сжигают своих мертвых. Но я думаю, что мое тело хранится в храме на Таннахилле – оно стоит там, замороженное в клариевом склепе.

– Но твое преображение состоялось почти три тысячи лет назад!

– Так давно? Верность моей паствы поистине беспредельна.

– Но зачем? К чему это шайда-погребение?

– Архитекторы чтят все, что имеет отношение ко мне – и в жизни, и в смерти. Даже мою старую и вполне человеческую плоть: она как нельзя лучше напоминает им, что тело без оживляющей его программы души – всего лишь пустая шелуха.

– Но три тысячи лет…

– Для меня это было как будто вчера. Всего миг назад.

– Но молекулы, даже замороженные, нестабильны. За столько веков… И потом, этот процесс преображения, сканирование синапсов – ведь это разрушает мозг?

– Возможно.

– Во время преображения карта синапсов мозга моделируется как компьютерная программа, но сам мозг умирает. Такова цена помещения человеческого разума в компьютер, ведь так?

– В общем, да, – с хитрой улыбкой подтвердил Эде, – но в любом преображенном мозгу могут остаться молекулярные следы синапсов. Значит, синапсы, а с ними и мозг можно восстановить.

– Ты правда веришь в это?

– Это моя надежда.

– Значит, ты надеешься получить свое тело назад?

– Да.

– Восстать из мертвых… – прошептал Данло и прижал руку к пупку, подавляя внезапную дрожь. – Ты хочешь вернуть свое сознание в свое старое тело?

– Да. Хочу жить опять. Что в этом плохого?

Данло постоял секунду с закрытыми глазами и сказал:

– Но ты здесь, на этой забытой Земле, а тело твое на Таннахилле.

– Да, пилот. Мое тело.

– Таннахилл где-то дальше… в глубине Экстра.

– Хочу опять увидеть его, мое старое тело. Ощутить его изнутри.

– Так ты знаешь, где находится Таннахилл?

– Нет. Знал раньше, но забыл.

– Жалость какая.

– Но есть другие, которые могут это знать.

– Другие? Кто они – люди?

– В основном да.

– А где они живут?

– В центре Экстра, среди наиболее диких звезд. На других Землях, созданных мной.

– Ты знаешь координаты этих звезд?

– Знаю.

– И назовешь мне их?

– Только если ты пообещаешь взять меня с собой.

– Взять? Куда – в грузовой отсек?

– Нет, пассажиром. Как соискателя несказанного пламени и других вещей.

Данло потер лоб и вздохнул.

– Хорошо, если хочешь, я возьму тебя в кабину.

– Ты должен пообещать мне еще одно. – Эде улыбался – очевидно, он без труда читал все, что было написано на лице Данло.

– Что именно?

– Обещай, что, если мы найдем Таннахилл, ты поможешь мне вернуть мое тело.

– Это будет трудно.

– Что трудно – пообещать или выполнить?

– И то, и другое.

– Я прошу только твоей помощи – что в этом плохого?

Данло снова потер лоб, вспоминая.

– Умершие мертвы. Это шайда, когда мертвые оживают.

– Но я-то не умер. – Эде мигнул и стал ярким, как световой шар. – Я такой же живой, как и ты – почти.

– Если даже ты не скажешь мне координаты этих звезд, я все равно могу их найти.

– Возможно.

– И Таннахилл я могу найти без тебя, а вот ты без меня никогда не покинешь эту Землю.

– Ты хочешь сказать, что преимущество на твоей стороне.

– Верно.

Глаза голограммы приобрели сходство с черными дырами, вбирающими Данло в себя.

– Но ты, как мне известно, не любитель торговаться.

Данло подумал о купцах, спорящих о цене фравашийского ковра, и червячнике, ведущем торг с проституткой за ее татуированное тело.

– Это правда. Терпеть не могу торговаться.

– Тогда помоги мне, пилот, Пожалуйста.

Данло смотрел на Эде, горящего компьютерными огнями, и ему начинало казаться, что сам он тоже горит. Горели глаза, лоб и кровь, струящаяся под кожей. В следующий момент, устрашающий и странный, в мире не осталось ничего, кроме огня, боли и дикого белого света, горящего между ними двумя и вокруг них.

– Хорошо, будь по-твоему, – сказал наконец Данло. – Я помогу тебе, если сумею.

– Спасибо.

– А теперь, – Данло оглядел заставленный кибернетикой и прочими вещами храм, – мне надо найти место для ночлега.

– Само собой. А утром?

– Утром я осмотрю остальную часть храма. Мне всегда хотелось увидеть, где преображаются Архитекторы.

– А потом?

– Потом мы вернемся на корабль. В Экстр… к звездам.

Данло учтиво поклонился, и голограмма Николоса Дару Эде рассмешила его, поклонившись в ответ с неземной грацией, доступной только парящему в воздухе изображению.

– Спокойной тебе ночи, – сказал Данло.

– Спокойной ночи, пилот, и приятных снов.

Зевнув и скрыв от Эде улыбку, Данло отправился в преддверие за своим рюкзаком. Сейчас он пожует сухарей, заедая их терпкими сушеными кровоплодами, и уляжется спать на мягких мехах, и все это время в глубине храма будет бодрствовать голограмма человека, который прежде был богом. Данло пытался представить себе, каково это – быть призраком, порожденным световыми схемами обыкновенного компьютераобразника. Каким сознанием может обладать машина, холодная и постоянная, как свет древнейших звезд? Но больше всего его интересовала одна простая вещь: если Эде никогда не спит, как он может грезить? И если ему недоступны грезы, глубокие и прозрачные, как он мог захотеть снова стать человеком, снова испытать эту прекрасную и ужасную жизнь?

Для того, кто не умеет летать, путешествие, даже самое долгое, начинается с первого шага.

Жюстина Мудрая

Проще простого сказать, что вселенная бесконечна, но охватить эту бесконечность разумом – дело другое. Галактика Млечного Пути – это лишь крошечная частица известной человеку вселенной, снежинка, несомая ветром над бескрайними ледяными полями, но для человека, пересекающего звездные поля на корабле, сотканном из алмазного волокна и грез, она кажется огромной. Однажды, девяносто тысяч лет назад, в ней взорвалась звезда. Это произошло в дальней части рукава Персея, на самом краю галактики, где звезды меркнут, переходя в межгалактическую пустоту. Горячий голубой гигант превратился в сверхновую и послал свой ослепительный свет во вселенную. Свет движется быстрее всего в природе; скорость его такова, что, пока ты объясняешь вкратце, насколько она велика, он походит в космосе миллион миль – и тем не менее свет этой прогибшей звезды за пятнадцать тысяч лет пересек лишь малую часть галактики и пролился на заснеженные леса Старой Земли. Мужчины и женщины, жившие в крытых шкурами шалашах, снеговых хижинах или темных пещерах, смотрели на эту странную новую звезду и дивились ужасной и прекрасной природе света. Пока сияние в небесах меркло, умалялось и угасало, они размышляли над тайнами вселенной и вырастали в полубогов, строящих пирамиды, соборы и звездные корабли. И все эти десятки тысяч лет, пока человеческие рои покидали Старую Землю, строили свою звездную цивилизацию и мечтали о небывало великолепном будущем, свет этой звезды все еще шел через галактику. Идет он и по сей день. Скоро, еще через пару тысячелетий, он покинет наконец Млечный Путь и уйдет дальше, к Большой Медведице и миллионам других галактик вселенной. Его волны унесут с собой в космос образы людей, которые некогда ходили в звериных шкурах и употребляли в пищу мясо животных. Именно такими вселенная впервые увидит людей – вид первобытный и диковатый, но полный обещаний и возможностей. К тому времени, когда обитатели Сакура Сен впервые познакомятся с человечеством, люди, возможно, разовьются в богов, оставивших далеко позади сырое мясо и прочую материю. Скраеры говорят, что люди станут высшими существами и постигнут наконец тайну света. Когданибудь они переступят пределы света – и тогда двери в бесконечность распахнутся, и вся вселенная будет принадлежать им.

Некоторые люди в определенном смысле уже и теперь перешагнули пределы света – например, пилоты Ордена. Данло на своей “Снежной сове” шел между звездными окнами Экстра со всей доступной ему скоростью, но относительно средней человеческой жизни двигался все-таки медленно: ему приходилось заново прокладывать маршруты среди неведомых звезд, а пространства Экстра были столь же искривлены, сколь и обширны. Во время этого долгого путешествия, где-то возле останков сверхновой, которую он назвал Шонаморат, он стал ценить общество маленькой компьютерной голограммы, называющей себя Николосом Дару Эде.

Данло и компьютер парили вместе в темной и тихой кабине легкого корабля. Но свет голограммы и слова Эде скрашивали темноту и тишину, сопутствующие каждому пилоту, путешествующему в мультиплексе. В кабине находились и другие посторонние предметы. Данло, совершив намеренное, но исполненное почтения святотатство, взял из храма голубую розу, один кевалиновый прибор и пять деревянных флейт Эде. Он мог бы взять и вечный компьютер из контактного зала, но счел, что не стоит помещать эту машину поблизости от электромагнитного поля, создаваемого образником.

Среди ярких и смертоносных звезд Экстра Данло часто задавал себе вопрос, нет ли у Эде какой-то тайной причины искать планету Таннахилл. Быть может, думал он, у Эде есть секретная программа, цель которой – поместить его душу в новый вечный компьютер, чтобы он мог начать заново свой путь к божественному состоянию. Быть может, Эде надеется, что Архитекторы Старой Церкви еще раз помогут ему осуществить эту древнейшую тайную миссию.

Однажды Данло, желая разгадать истинные мотивы Эде, спросил его напрямик, не хочет ли тот снова совершить переход от человека к богу. Эде ответил ему без запинки и не менее прямо, но насколько правдив был этот ответ? Данло увидел на лице голограммы искреннее выражение, которое Эде часто программировал, чтобы скрыть неискренность, и услышал следующее:

– Не знаю, откуда у человека берется желание сделаться богом. Я поплатился за эту мечту солидной долей себя самого. А сколько мне еще предстоит потерять, чтобы вернуть себе тело и снова стать человеком? Нет уж, довольно с меня этой трансцендентальности. Я буду вполне счастлив, если снова оденусь собственной плотью, пилот.

В данный момент топографический Эде был столь же далек от счастья, как человек от червя. Он парил в кабине, как светящийся демон ик, которые якобы являются в лесу близ жакарандийекого храма, – всегда бодрствующий, все сознающий и постоянно мучимый проблемами как практического, так и философского свойства. Так, он признался, что хочет снова стать человеком еще и для того, чтобы вспомнить Старшую Эдду. Эта тайна тайн вселенной, как известно, закодирована в человеческой ДНК, и только человек в состоянии глубокого вспоминания способен извлечь из своего генома эту древнюю память и осознать ее.

Эде полагал, что чисто машинным галактическим богам, таким как Кремниевый Бог, Искинт, а недавно и он сам, Эдда недоступна. Но для того, чтобы вернуть свое сознание в футляр из плоти, крови и живых хромосом, ему вновь придется столкнуться с выворачивающим душу ужасом потерять себя окончательно и на веки веков. Когда он переместится из световых схем компьютера в электрохимические синапсы живого мозга, будет ли это означать, что он продолжит жить в новой форме? Даже если он точно скопирует себя в атомах углерода, водорода, кислорода и азота, сохранит ли он постоянство сознания, как сохраняет его человек, счастливо уверенный в протяженности своей жизни от одного удара сердца до другого?

В качестве мыслительного эксперимента – Эде предавался умственным излишествам в не меньшей мере, чем летнемирскйе принцы чревоугодию, – он размышлял над проблемой двойников. Предположим, какое-нибудь божество наподобие Тверди скопирует отдельного человека в совершенстве, вплоть до последнего атома. Оставим в стороне квантовые неточности, невозможность определить истинное расположение и скорость электронов и других частиц, из которых складываются атомы. Предположим, что Твердь с помощью забытой Эде божественной технологии создаст точную копию этого человека – как физически, так и умственно. Предположим далее, что в самый момент дублирования мысли, чувства и страхи – все, из чего состоит сознание обоих двойников, – будут идентичны. Пусть затем Твердь, следуя логике этого жуткого и невероятного эксперимента, с помощью антиматерии или чего-то вроде этого мгновенно уничтожит оригинал. Или еще лучше – пусть она велит этому человеку самоуничтожиться. Вопрос: что будет потеряно?

Если копия была точной, на это следует ответить: ничего.

Если логика эксперимента была верна логике вселенной, глубокой логике звезд, атомов и живых нейронов, человек-оригинал не должен пугаться самоуничтожения. Он должен быть уверен, что продолжит жить в своем втором “я” в точности так, как жил прежде. Но в реальном мире, мире сомнений и смутных снов, крови, боли и небытия души, человекоригинал неизбежно будет колебаться. При всем убеждении, что он будет жить как его двойник, самоуничтожение будет для него самоубийством. Он будет чувствовать, что умирает, – и в наиболее истинном смысле действительно умрет, потому что секрет жизни заключается не в образцах и не в формах, а постоянном потоке сознания от одного момента к другому.

– Вот в чем проблема, – открылся Эде однажды, когда они прошли особенно мрачный сектор взорванных звезд. – Если я снова стану человеком, останусь ли я собой? Если я произнесу слово, выключающее этот компьютер, что будет со мной?

Человеком, еще до того, как он дерзнул стать богом, Эде глубоко чувствовал логику реальной вселенной. Он испытывал сомнения, как любой человек, но он заклеймил свой страх и неуверенность, объявив их низкими и недостойными эмоциями. Он, как-никак, был Николос Дару Эде, основатель религии, ставшей затем самым значительным культом в истории человечества. Он всегда был гением, провидцем и прежде всего верующим. Только гениальный архитектор мог запрограммировать свой разум в компьютер, который он назвал вечным. Только философ, обладающий даром провидца, мог оправдать перенос человеческого сознания из живого мозга в схемы электронной машины. Только верующий, вдохновенный пророк мог открыть другим людям, как можно вырваться из телесной тюрьмы и в конечном счете победить смерть.

Он стал первым человеком, сознательно прекратившим телесную жизнь, чтобы обрести бесконечность духовной жизни. Он позволил своим коллегам-архитекторам уничтожить его мозг нейрон за нейроном, чтобы в точности скопировать свое сознание. Он умер самой настоящей смертью, чтобы стать бессмертным. Он совершил этот смелый (и безумный) акт из гордости, из-за фундаментальной неверности своих рассуждений и из любви к одной весьма странной идее. Эде, вопреки глубокой логике, убедил себя в том, что душа человека способна обрести вечную жизнь в виде компьютерной программы, и это затем стало основополагающей доктриной Вселенской Кибернетической Церкви. Самым печальным и трагичным было то, что частью сознания Эде всегда сомневался в этой доктрине. Все три тысячи лет, пока он был богом, мысль о совершенном им самоубийстве преследовала его. Это до сих пор не давало ему покоя – но Эде, хотя и сознавал, что заблуждался, так и не избавился от порока, который когДа-то привел его к той первой трагической смерти. При этом он прекрасно отдавал себе отчет в порочности своего мышления, своей личности, а может быть, самой своей души.

– Для меня, – признался он Данло, – идея всегда была прекраснее женщины, теория – нужнее хлеба и вина.

Всю свою жизнь он был влюблен в идеи. Он любил их не только за их силу и красоту, говорил Эде, но и за то, что они напоминают хорошо обставленные комнаты, где всегда можно укрыться от острых краев вселенной и ее равнодушия. Хотя Эде очень не хотелось в этом сознаваться, самой глубокой его мотивацией был страх. Ему всегда чудились опасности в окружающей его среде. Настоящая причина, по которой он захотел стать богом, заключалась именно в этом. Он всегда мечтал контролировать вселенную в целях самозащиты и потому всегда строил теории, объясняющие эту вселенную, всегда пытался свести ее бесконечную сложность к простым компьютерным моделям. Священным Граалем его жизни была единая теория или модель, охватывающая все сущее во вселенной.

Потому– то он и принял от Кремниевого Бога модель будущей вселенной, которая в конечном итоге погубила его. Он надеялся, разработав и усовершенствовав эту реальность, присвоить ее себе. С того времени он не меньше миллиона раз сетовал на свою привязанность к идеям и теориям, бывшую на деле привязанностью к самому себе. Он жаждал быть истинным провидцем, то есть видеть вселенную такой, какая она ecть, но не мог, потому что не мог освободиться от себя самого -от той программы, которую он написал, поместив свою человеческую сущность в вечный компьютер.

– Я совершил ошибку, – сказал он Данло. – Из-за своего страха я совершил одну фундаментальную ошибку.

Ошибка, по его словам, заключалась в том, что он слишком сузил свою личность, составляя программу. Боясь, что бесконечные возможности божества уничтожат его самосознание, как росток уничтожает семя, из которого произошел, он выискал в Эннеаграмме тип личности, который мог бы сохранить его “я”, каким бы великим богом он ни сделался впоследствии. Так он в самом начале поместил свои человеческие черты и недостатки в простую форму. Когда он стал богом, они остались при нем. Первоначальная ошибка дала о себе знать в его битве с Кремниевым Богом, когда ему пришлось сражаться, урезав свою память и программы до пределов Эде, живущего теперь в компьютере-образнике.

Теперь, три тысячи лет спустя, он, как деревце бонсай, принявшее свою окончательную искривленную форму, закрепился сам в себе, урезанный, ограниченный, почти мертвый.

Поэтому отчасти он и хотел снова сделаться человеком: ему хотелось раскрепоститься, выйти за пределы своей упрощенной натуры и стать наконец тем, что он называл личностью.

– Я мог бы перепрограммироваться, – говорил он. – Но моя мастер-программа контролирует, какие программы я могу создавать, а какие нет. В моем нынешнем состоянии эта мастерпрограмма, к сожалению, неприкосновенна. Но когда я воплощусь снова, я наконец-то найду ответ на вопрос, который давно не дает мне покоя: насколько изменчив человек? Я хочу это знать, пилот. Хочу знать, способен ли человек сделать чтото хотя бы с частью себя самого; хочу знать, как материя управляет собой. Новые программы, новые виды разума, новая жизнь – как все это движется, как развивается?

Необходимость знать управляла всей жизнью Эде. Данло на их пути среди звезд Экстра часто казалось, что формула жизни Эде могла бы звучать так: я знаю – следовательно, я существую. Однажды, когда Данло признался, что лишь с великим трудом вышел из раскаленного пространства Триоле, Эде попросил разрешения подключиться к корабельному компьютеру, чтобы знать, с какими еще опасностями может столкнуться “Снежная сова”. Данло, как истый пилот Ордена, скорее бы дал вырвать себе глаза, чем допустил постороннего, будь то человек или компьютер, к мозгу своего корабля. При этом он был человеком понимающим и мог посочувствовать даже компьютерной голограмме. Поэтому он с помощью корабельного компьютера составил модель мультиплекса и вывел ее проекцию, в кабину. Эта модель с каналами и внедренными пространствами очень напоминала ту чисто математическую схему, по которой воспринимал мультиплекс сам Данло, но годилась и для Эде, который растерял почти все свои математические знания во время своего трагического сокращения. Он, как странствующий историк, впервые видящий кольца Кваллара, в изумлении вытаращил глаза на яркие огоньки сложного и красивого пространства. Так, следя за моделью Данло, Эде узнавал вещи, очень мало кому известные, кроме пилотов Ордена. В конце концов он обнаружил волновые искажения на границе их радиуса сходимости и понял, что они не одиноки.

– Мне кажется, за нами идет другой корабль, пилот, – сказал он Данло. – Возможно, это Кремниевый Бог послал его, чтобы уничтожить нас.

Тогда, в шелковой паутине мультиплекса, за тридцать тысяч световых лет от Невернеса, Данло наконец рассказал ему о воине-поэте по имени Малаклипс Красное Кольцо, чьей задачей было уничтожение самих богов.

– Значит, этот корабль следует за тобой с самой Фарфары? “Красный дракон”, говоришь? – Лицо Эде выразило недоброе предчувствие – он явно сомневался в том, что рассказал ему Данло. – Не понимаю, пилот: если воин-поэт думает, что ты приведешь его к Мэллори Рингессу, почему он не последовал за тобой в мой храм? Он ведь не мог знать, что ты найдешь там меня, а не своего отца.

Случилось так, что Данло на протяжении миллиарда миль задавал себе тот же самый вопрос, но не мог ничего ответить ни Эде, ни себе самому. Поэтому он огородил свои сомнения ледяной стеной, устремил свой взор к следующей звезде и продолжил свой путь в глубину Экстра, где космос сиял, наполненный звездами. Мертвые звезды и сверхновые встречались ему постоянно. Путь через эти пылающие пространства был сродни приближению к дракону. За краем рукава Ориона сверхновые стали гуще, а дыхание звезд – еще горячее. Идя сквозь тысячи звездных окон, которые, казалось, плавились и перетекали одно в другое, как жидкое стекло, Данло чувствовал это огненное дыхание, переходящее в знойный ветер. Когда он ненадолго выходил в реальное пространство, корабль оказывался в потоке атомов, фотонов и частиц большой энергии. В некоторых местах радиация грозила сжечь алмазный корпус корабля, но Данло каждый раз быстро находил новый маршрут и уводил “Снежную сову” обратно в мультиплекс, в не менее опасные и странные пространства.

На своем пути Данло наблюдал такое, чего никто во всем Ордене еще не видел. Обычно пилот радуется таким открытиям, но то, что видел Данло, не доставляло ему радости. Ему встречались десятки мертвых звезд и сотни сожженных планет. Некоторые из этих почерневших сфер могли быть не менее прекрасны, чем Триа или Старая Земля, но теперь их леса превратились в уголь, океаны испарились, почва стала магмой или камнем. Биосфера других планет частично сохранилась, но лишилась всех форм жизни выше бактерий или червей.

Еще больше углубившись в Экстр, Данло обнаружил другие мертвые миры, порой усеянные легко узнаваемыми человеческими скелетами. Он впервые оценил в полной мере стремление человека прокладывать пути среди звезд и наполнять вселенную жизнью. Редкие расы наделены этой движущей силой в такой степени, как хомо сапиенс. В сущности, ни одна другая раса не высылала свои рои в галактику на протяжении миллиона лет. Люди же размножились примерно в десяти миллионах природных и искусственных миров, и даже богам не под силу сосчитать их. Данло находил иронию в том, что из всех живых видов в галактике благополучнее всех чувствует себя человек, уничтожающий благополучие других галактических рас, а может быть, и саму галактику.

– Мы безумный, опасный вид, – заметил Эде, когда Данло исследовал тридцать третий мертвый мир. – Мы убиваем других, чтобы самим размножаться среди звезд, как личинки на трупе. Зачем, по-твоему, я счел себя обязанным покинуть свою плоть и преобразиться, в нечто высшее?

Данло в моменты размышлений приходил к выводу, что в этом и состоит глубинное противоречие человеческого рода: стремление жить благополучно борется с желанием освободиться от плоти и связанных с нею страданий. Ни один другой вид, пожалуй, не живет так успешно, будучи при этом так недоволен жизнью. Эсхатологи говорят, что человек – это мост между обезьяной и богом. Согласно этой весьма популярной философии, его можно классифицировать лишь как движение к чему-то высшему. Данло ценил это стремление к совершенству, но ему казалось, что назначение человека состоит не в возвышении, не в активизации и даже не в расширении, а скорее в углублении себя. Это относилось и к нему самому – Данло полагал, что путь, которым он следует, ведет его в глубину жизни. На этом пути он должен проникать в суть вещей, где жизнь звучит протяжно и глубоко – бесконечно глубоко, как сама вселенная. Поэтому он никогда не верил до конца в тот вид трансцендентальности, к которому так долго стремилось человечество. Не мог он отнестись до конца утвердительно к чудесной и безумной мечте человека стать богом или, может быть, чем-то больше бога.

Ближе к центру Экстра, у рукава Персея, Данло обнаружил ряд Земель, созданных некогда Эде-Богом. Радиация разных сверхновых сожгла две из этих обреченных планет, но остальные остались нетронутыми, девственными и дикими.Данло редко встречались такие миры. На одиннадцатой Земле он познакомился с людьми, которые называли себя сайни.

Десять тысяч сайни жили в дождевом лесу на краю одного из северных континентов, остальная же часть земли была, видимо, необитаема. Сайни показались Данло грустным, философическим народом – что было неудивительно, учитывая их трагическое прошлое и неверное будущее. Даже слово, которым они называли себя, приблизительно значило “проклятые”.

– Это моя вина, – признался Эде, когда “Снежная сова” совершила посадку на широком песчаном берегу. – Это я создал их такими. Да, я их создал – и, пожалуй, поступил нехорошо, устроив подобный эксперимент над людьми.

Бог Эде, если верить весьма несовершенной памяти нынешнего Эде, решил заселить свою одиннадцатую Землю людьми. Он проделывал этот опыт много раз, пытаясь вырастить полностью невинные существа из замороженных зигот и привить им специально разработанную культуру. Он наблюдал за их общественным развитием, а потом уничтожал их и начинал все сызнова. По словам Эде, на одиннадцатой Земле за последнее тысячелетие сменилось пять таких человеческих сообществ. Ни одно из них, будь то племя, город-государство или закрытый город, не протянуло больше двухсот лет. И сайни знали об этом. По плану Эде они должны были жить в своих дождевых лесах, все это время зная о своей неминуемой судьбе. Поэтому они и называли себя Проклятыми, поэтому смотрели в звездное небо не столько с благоговением, сколько с отчаянием – ведь они жили в страхе перед карающей десницей Бога.

Встретиться со старейшими одного из крупнейших поселений сайни оказалось нетрудно. В глубине леса, на берегу быстрой реки, Данло нашел деревню, где жили около трехсот человек. Сайни строили свои дома из бревен, крыши делали из коры, а питались лососем, которого ловили в реке, ягодами, кореньями и кедровыми орехами. Их жизнь с обильными пирами, где поглощалось много рыбы и священного черничного пива, постороннему взгляду казалась легкой, но сайни не позволяли себе радоваться своему райскому существованию: по их верованиям, проявления животной радости оскверняли духовную природу человека. Свод их жизненных правил, суровый, но простой, требовал от них быть совершенными под блистающими очами Бога, а достижение совершенства требовало страданий. Как Данло вскоре предстояло узнать, все тридцать два сайнийских племени соблюдали величайшую строгость в своей духовной жизни.

– Обычаи наши нелегки, но мы попросим тебя соблюдать наш закон, пока ты здесь.

Так сказала Данло старая женщина по имени Рейна АН, сидя с ним у костра в центре деревни. Тут же сидели другие старейшины: ее первый муж Мато АН, Ки Лин Шанг со своими женами – Хон Су Шанг и Лаам Су – и седовласый, беззубый Чжин Чжоу Минь. В честь столь выдающегося события, как визит Данло, почти все племя оставило свои дневные труды и столпилось вокруг костра. При этом они старались не напирать слишком сильно, чтобы случайно не коснуться сйоими нагими телами Данло или странной черной шкатулки, которую он принес с собой. Данло не знал, что Рейна АН, когда он появился, разослала гонцов к старейшинам других племен. Вскоре те отправятся в недолгую дорогу через мокрый лес, чтобы встретиться с Данло и воздать ему почести – если, конечно, Рейна и другие не решат казнить его, как опасного гзи туги, способного нарушить их закон и тем навлечь на них гнев Бога.

– Ваш закон священен для вас? – Данло смотрел на Рейну, но свой вопрос обращал к компьютеру. Сайни говорили на варианте западно-китайского диалекта, незнакомом Данло.

Когда– то, изучая универсальный синтаксис, он выучил и древнекитайские иероглифы, но это мало помогало ему в понимании издаваемых Рейной звуков, нежных и мелодичных, как тихий дождь. К счастью, Эде вполне успешно служил ему переводчиком. Если зрелище светящегося говорящего человечка ростом в фут и вызывало изумление старейшин, виду они не показывали. Даже когда Эде говорил с ними на правильном, хотя и несколько чопорном сайни, они только наклоняли головы набок и щурили глаза. Данло сразу догадался, что они никогда прежде не видели компьютера-образника -а скорее всего и Бога Эде, своего создателя и губителя, который никогда уже больше не тронет их.

– Ваш благословенный закон был дан вам… Богом?

– Разумеется, нет, – ответила Рейна, женщина умная и рассудительная, чьи мягкие карие глаза не упускали ничего.

Несмотря на сырость, туман и ненастное небо, она была нагая, как и все прочие сайни. Она сидела на новой медвежьей шкуре, выпрямив спину, и ее позвонки выступали под кожей, как лестничные перекладины. Огонь обдавал жаром ее высохшую старую грудь, моросящий дождь холодил спину, но Рейна не выказывала никаких признаков неудобства.

– Это мы даровали Ему наш закон.

Данло, выслушав перевод Эде, уточнил: – Богу?

– Владыке Вселенной. Подателю солнца и дождя. Нашему создателю и благодетелю. Он дал нам жизнь, и мы должны посвятить ему каждый миг этой жизни. Вот почему сайни никогда не должны нарушать Ясу, которую мы отдаем Ему с радостью матери, вручающей свою дочь мужу.

Данло не слышал особой радости в голосе Рейны – ему казалось, что она произносит заученную формулу.

– Наверно, ваша Яса очень сложна?

Эде перевел вопрос Данло, и Ки Лин Шанг ответил с грустной улыбкой:

– Напротив, очень проста – даже дети ее знают. – С этими словами старейшина подозвал к себе пузатого мальчугана, стоявшего у него за спиной, посадил испуганного малыша на колени и сказал: – Прочти нам Ясу, дитя.

Мальчик, внук Ки Лина, никак не старше четырех лет, сразу сообразил, что должен обращаться к святящемуся Эде, чтобы Данло его понял.

– Мы должны получать удовольствие от мира и от всего, что мы делаем; и все, что мы делаем, должно быть приятно Богу. – Мальчик помолчал, дав Эде время перевести его слова, и добавил застенчиво: – Да будут красивыми все наши мысли.

Ки Лин Шанг с гордой улыбкой приложил пальцы к вискам, а затем медленно и грациозно простер руки, как бы вручая кому-то свой дар, и произнес нараспев:

– Хай!

Священный слог подтверждения, сказанный дедом, приободрил мальчика, и он продолжил:

– Да будут красивыми все наши слова.

Старейшины, сидящие на медвежьих шкурах, словно по команде коснулись пальцами губ, простерли руки над черным лесным суглинком и сказали хором:

– Хай!

Все люди, стоящие вокруг, скрестили руки на груди, готовые присоединиться к обряду. Данло, сидящий напротив всевидящей Рейны, тоже скрестил руки и прижал пальцы к плечам. Когда-то он любил всяческие обряды не меньше, чем свежее мясо, и молитвенная поза сайни далась ему без труда.

Мальчик едва успел произнести следующие слова, а Данло уже простер руки к небу и прошептал:

– Да будут красивыми все наши дела. – Еще миг, и он вместе с тремя сотнями мужчин, женщин и детей провозгласил: – Хай!

Сайни закрыли глаза в знак безмолвного утверждения своего священного закона, а Рейна устремила на Данло долгий, странный, пронизывающий взгляд.

– Ты знал, – сказала она после паузы. – Ты произнес последний стих Ясы еще до того, как мальчик закончил.

Данло, которому вдруг стало неловко в своей мокрой шерсти, обвел глазами глядящих на него голых людей.

– Мне… показалось, что так будет правильно.

– Ты знал, – повторила Рейна. – Знал, хотя и не слышал этого раньше.

Данло действительно знал заранее, чтo скажет мальчик. Эти слова выросли у него на языке сами собой, как грибы в сыром лесу. Остальные еще не успели произнести свое благословение, а он уже увидел, как их – и его – руки простерлись к небу. Ему не хотелось приписывать это внезапное прозрение какому-то особому искусству вроде скраирования или тому таинственному умению складывать целое из фрагментов, которое впервые пришло к нему в невернесской -библиотеке шесть лет назад. Он думал, что слова Ясы подсказала ему простая логика.

Рейна поднесла руку к своим усталым глазам, словно желая потереть их, но отказалась от этого слабовольного действия и с улыбкой пригладила свои густые белые волосы.

– Это хорошо, что ты понимаешь дух Ясы, – сказала она Данло, – ибо тому, кто не принадлежит к народу сайни, трудно усвоить ее многочисленные следствия.

На этом месте Эде, позволив себе слегка улыбнуться, перехватил взгляд Данло и сказал:

– Я забыл тебе объяснить, что “сайни” означает не только “Проклятые”, но и “Избранные”.

Рейна, чувствуя, что перевод слишком затянулся, посмотрела на голограмму со страхом и отвращением, словно на ядовитую змею.

– Чужим всегда трудно понять, что все следует отдавать Богу, – сказала она.

Эде, переводя это, немного запнулся, поскольку сайнийское слово “чужой” значило также и “враг”. То же самое встречалось во многих языках, которые он называл примитивными.

Странно было, что у этого народа, начавшего свое существование всего двести лет назад на изолированной планете, вообще имелось такое слово, как “чужой”.

Ки Лин Шанг кивнул, соглашаясь с Рейной, и сказал:

– Однажды моя красавица жена Ламм Су нашла в лесу голубую розу и хотела принести ее мне, но оставила цветок на стебле как дар Богу.

Данло стало любопытно по двум причинам. Во-первых, Ки Лин назвал свою жену красавицей, хотя любому, даже Данло, трудно было найти в ней хоть какую-то красоту. Она старалась сидеть так же прямо, как Рейна, но позвоночник у нее то ли из-за костной болезни, то ли из-за возраста был сильно искривлен. Сгорбившись и привалившись к мужу, она щурила на Данло единственный глаз – другой у нее сильно пострадал от какого-то несчастного случая, и всю левую сторону лица покрывали ожоги, как будто ее поразила молния или она ребенком упала в костер. Она дрожала под дождем, как собака, и молчала, поглощенная собственными горестями. Она ни разу не взглянула Данло в глаза и не смотрела ни на кого из своих соплеменников. Ей явно не хотелось заседать в совете в такой холодный, унылый день – казалось, будто жизнь ей вообще не мила, в особенности закон, предписывающий ей любить весь мир или по крайней мере скрывать свою запретную неприязнь к нему от взоров своих соплеменников и очей Бога.

“Красота существует только на коже, но безобразие проникает до костей”, – сказал друг Данло Хануман ли Тош о другой женщине, которую они знали в Невернесе. Данло смотрел сквозь мертвый туманный воздух на бедную Лаам Су, и ее муж повернулся к ней, не понимая, на что пришелец смотрит так пристально. И тут, словно костер, в который подбросили охапку сухого хвороста, старое усталое лицо Лаам Су вдруг просияло глубоким и прекрасным светом, и Данло увидел ее такой, какой видел ее муж и какой она, возможно, была на самом деле. Она была красива, потому что любила Ки Лина и он любил ее, и еще потому, что прожила около семидесяти лет в трудах и неуверенности. Она была красива просто потому, что существовала во вселенной как одно из чудесных и бесконечно разнообразных созданий Бога. Все сущее в тайной сути своей блистает страшной красотой, и лицезрение этой красоты было главнейшей частью священного закона сайни.

На все следует смотреть незащищенным глазом, вспомнил Данло. Глазом разума, обнаженным перед вселенной.

Глядя на сморщенное тело Лаам Су, Данло внезапно понял, почему сайни всю жизнь ходят раздетыми в таком холодном и сыром климате. Единственное состояние, в котором нужно смотреть на человека – и на все остальное, – это нагота. Одеваться – значит прятать свою красоту, пренебрегая прекрасной работой Бога.

– Нет ничего, что мы не должны отдавать Богу, – сказал Ки Лин Шанг. – Особенно это относится к гордыне и тем слоям нас самих, которые отделяют нас от Него.

Данло, не раздумывая больше, нагнулся и стащил с себя сапоги. Потом он встал, снял свой блестящий черный дождевик и сбросил его на курящуюся паром землю. За плащом последовали шерстяная камелайка и нижнее белье. Освободившись от лишних слоев, Данло встал перед костром голый. Золотой свет упал на его кожу, и он ощутил жар огня. Одновременно он почувствовал сырой, въедливый холод: дождь орошал разгоряченное тело и стекал длинными струйками по спине.

– Да будут красивыми все сайни! – сказала какая-то молодая женщина, а Рейна АН кивнула, одобряя поступок Данло.

Сайни подошли поближе, чтобы лучше разглядеть его. Тело Данло было поистине красиво, длинное, гибкое, грациозное и в то же время дышащее страшной силой, как у молодого тигра. Самые смелые жители деревни отважились наконец коснуться его. Двое мальчишек и старуха потрогали пахнущими рыбой пальцами его,плечи. Он заметил вдруг, что от всех сайни несет лососиной. Запах, идущий от коптильных ям, окутывал всю деревню и вызывал в памяти Данло милые запахи его детства. Это был добрый, органический запах жизни, хотя и трудный для непривычного носа. Данло поклялся никогда больше не есть ни мяса, ни рыбы, но против их запаха ничего не имел и не стал возражать, когда молодая женщина провела рыбной рукой по черным волосам на его груди и животе, насытив их ароматом рыбьего жира.

Растительность на его теле поражала гладких, как дельфины, сайни. Та же женщина, Камео Люан, храбро провела пальцем по длинному белому шраму на бедре, который остался у Данло после схватки с шелкобрюхом. Другие рассматривали обоженные костяшки его пальцев и шрам на подбородке, заработанный Данло во время одного бурного хоккейного матча.

Рейна АН смотрела на шрам в виде молнии, который Данло сам оставил у себя на лбу. Большинство племени, однако, смотрело ему между ног, недоумевая, откуда и зачем взялись мелкие разноцветные рубцы у него на члене. Если эти знаки посвящения Данло в мужчины казались им красивыми, вслух они этого не высказывали. Сайни стояли молча, и единственными звуками были плеск реки, шипение пламени и серебряная музыка дождя.

– Да узрит Бог нашу красоту, и да озаряет нас всегда его улыбка; – сказала Рейна, знаком приглашая Данло снова сесть на шкуру, где он оставил-сверкающий цветными огоньками образник.

– Вы расскажете мне о Боге? – спросил Данло, садясь на пятки с прямой спиной; это учтивой позе его еще послушником обучили в Невернесе.

– Да, я могу рассказать тебе о боге, – кивнула Рейна. – О Владыке Вселенной всегда есть что рассказать.

– Владыка Вселенной? Значит, вы верите, что вселенная создана Богом?

– Нет. Звезды и все, что мы видим в ясные ночи, всегда было и всегда будет. Как же ты, пришелец со звезд, не знаешь этого?

Данло удивило, что Рейна назвала его пришельцем со звезд.

Стало быть, сайни знают, что среди звезд есть другие миры и там живут другие люди?

– Не знаю, как так вышло… но я не знаю, – сказал он. – Вселенную познать нелегко, правда?

Данло не знал, что, собственно, понимает Рейна АН под словами “звезды” и “вселенная”. Он ребенком думал, что звезды – это глаза его предков, следящие за ним.

– Это вселенная создала Бога, – пояснила Рейна.

– Однако вы называете Его создателем вашего мира.

– Разумеется. Наш мир создан Богом. Наша прекрасная Земля, которая вращается вокруг нашей звезды.

Поначалу Данло предполагал, что сайни обозначают “мир” и “вселенную” одним словом и Эде просто переводит это слово по-разному для лучшего понимания. Но Рейна АН явно знала различие между этими понятиями.

– Трудно это, должно быть, – создать целый мир, – сказал Данло, бросив взгляд на ставшее непроницаемым лицо Эде.

– Бог есть Бог. Владыка Вселенной.

– А другие миры тоже созданы Богом?

Рейна яростным шепотом посовещалась с Ки Лином и сказала:

– Бог создал много Земель: двенадцать раз по двенадцать.

Когда– нибудь Он создаст новые звезды, целые океаны звезд. В конце времен, когда вся вселенная признает Его владыкой, он создаст другие вселенные -двенадцать миллиардов раз по двенадцать миллиардов.

– Поистине могуществу вашего творца нет предела. – Данло продолжал смотреть на Эде, который переводил механически, как самая обыкновенная лингвистическая программа. Он на Данло не смотрел и не проявлял никаких эмоций – можно было подумать, что его голографическое лицо вообще не способно выражать столь человеческие свойства. – Ваш Бог всесилен, да?

– Бог есть красота, и все, что Он творит, красиво, но…

– Да?

– Он наш создатель и благодетель, но Он же и наш погубитель.

При этих словах Рейны Ки Лин закивал и сказал нараспев:

– Да исчезнет с лица Земли все, что некрасиво.

Многие сайни повторили вслед за ним этот стих из Ясы, но Данло не расслышал в их голосах особого энтузиазма. Они, особенно дети, выглядели испуганными и встревоженными.

– Да исчезнут из вселенной все некрасивые миры, – сказал Ки Лин.

Рейна, произнеся ритуальное “хай”, с грустной улыбкой сообщила Данло:

– Владыка Вселенной уничтожил один из миров, чтобы создать нашу красивую Землю.

– Он разрушает все, – молвил Ки Лин.

– Он разрушает все, что некрасиво, – поправила Рейна.

Оба старейшины горестно переглянулись – видимо, они уже не раз обсуждали эти слова Ясы, но не желали вести теологический спор при постороннем. Ки Лин прочистил горло и сказал, глядя на Данло:

– Да исчезнут из вселенной все некрасивые звезды.

Данло, прошедшему тридцать тысяч световых лет и видевшему на своем пути миллионы звезд, захотелось крикнуть: “Все звезды красивы – ведь они излучают свет!” Но он промолчал, желая услышать, что скажет Рейна.

– Бог – разрушитель звезд, – сказала она. – Он должен разрушать, чтобы творить.

– Бог – истребитель людей, – сказал Ки Лин. – Все люди, живущие на Земле, летят в его огненный зев, как мотыльки на пламя.

Данло, неуверенный в точности перевода Эде, спросил:

– Так кого же Бог уничтожает – людей или целые народы?

– Людей, – сказал Ки Лин. – Все люди должны жить, и все должны умирать.

– Народы тоже должны умирать, – кивнув, добавила Рейна. – Если они некрасивы.

Данло начинал предполагать, что у сайни “красота” означает то же, что “совершенство”. 'Ему хотелось уточнить это с Эде, но он предпочел не прерывать разговор.

– До сайни на Земле жили другие народы, – продолжала Рейна. – Теперь они исчезли.

– Гатей, гатей, – подтвердил Ки Лин. – Исчезли.

– Поэтому сайни всегда должны быть красивыми, иначе они тоже исчезнут. – В голосе Рейны слышалась великая печаль – и еще что-то.

Наступила долгая пауза, и стоящие сайни подступили еще поближе, желая услышать, что скажут теперь Рейна и Ки Лин этому красивому пришельцу, который, обнаженный, как все остальные мужчины, сидел под их красивым туманным небом.

– Мне кажется, ты на редкость хорошо понимаешь Божий промысел, – сказал Данло Рейне.

– Что ж, ведь я стара и знакома с Ясой много лет, – ответила она, улыбнувшись его комплименту.

Данло поколебался, опасаясь произнести то, что сайни могли счесть кощунством, но набрал побольше воздуха и всетаки сказал:

– Можно подумать, что ты говорила с Богом.

Рейну, однако, это ничуть не оскорбило, и она сказала со вздохом: – Девочкой я пошла с матерью к морю. Я слушала волны, и мне казалось, что я слышу Его голос. Но нет. Бог не говорит больше с сайни.

– А раньше говорил?

– Да, говорил, но это было давно.

– До того, как ты родилась?

– До того, как появились на свет все ныне живущие сайни. Но когда родилась прапрабабка моей матери Ню АН, Бог говорил с ней. Она запомнила Его слова и передала их всему племени.

– Бог говорил с Ню АН, когда она была новорожденным младенцем?

– Это может показаться странным, я знаю, но Ню АН родилась не от матери, как ты или я.

– Как же она тогда родилась?

– Она родилась от дыхания Бога.

– Правда?

– Она родилась из Земли. Бог слепил ее из глины и морской воды собственными руками и вдохнул в нее жизнь, и она сделала свой первый шаг по Земле.

– Это очень красиво. – Данло не сомневался.в рассказе Рейны, памятуя, как Твердь создала двойник Тамары в амритсар-бассейне на другой, далекой Земле.

– Все перворожденные появлялись на свет таким путем. Ню АН родилась взрослой женщиной и никогда не была ребенком.

– И она знала Бога?

– Она говорила с Ним.

– Она слышала Его голос?

– Она видела Его лик.

– Его лик?

– Да, море вспыхнуло пламенем, и Ню АН явился Бог.

– Мне всегда хотелось узнать, как выглядит Бог. – Данло сдержал улыбку, покосившись на бесстрастное лицо Николоса Дару Эде.

– Лик Его сияет, как солнце, очи блистают, как звезды, уста дышат огнем.

– Понимаю.

– Когда Он отверз свои уста, чтобы поведать Ню АН о красоте, Он вдохнул огонь речи в ее уста.

– Значит, это Бог научил Ню АН говорить?

– Да. Бог научил всех перворожденных тому, что должны знать сайни.

– Понимаю.

– А перворожденные научили наших прадедов и прабабок, как они должны жить, чтобы быть красивыми.

– Понимаю. – Данло поразмыслил немного, глядя в огонь, и сказал: – Теперь Бог наблюдает и ждет, желая знать, какую красоту создадут на Земле сайни, да?

Рейна АН устремила на Данло долгий взгляд. Ки Лин Шанг и его жены тоже смотрели на высокого странного человека со звезд. Данло сделал пять медленных вдохов и выдохов. Все сайни, стоя в холодном тумане, тоже смотрели на него.

– И снова ты говоришь словами Ясы, – сказала Рейна.

– Правда?

– Не зная их и не слышав ранее.

– Может быть.

– Как можешь ты знать их?

– Не знаю.

– Как можешь ты знать то, чего не знали другие?

– Какие другие?

– Те, что были здесь до тебя.

Данло снова не понял, кого Рейна имеет в виду: “других пришельцев” или “другие народы”.

– Ты говоришь о тех людях, что жили на Земле до сайни?

– Нет. О других. О других людях со звезд.

Данло сидел неподвижно, глядя в огонь. Сердце у него стучало, как барабан, и ему хотелось пуститься в пляс вокруг костра, но он оставался неподвижным, как снежный тигр, выслеживающий гладыша в зимнем лесу.

– Давно ли эти другие побывали на вашей Земле? – спросил он.

– Лет пять назад, когда я только что стала прабабкой.

– Откуда они явились?

– Со своей Земли, должно быть.

– Они не говорили вам, как называется их мир?

– Нет, но себя самих они называли странным и гадким именем.

– Вот как? – проронил Данло, следя за игрой языков пламени.

– Гадким, гадким именем: они называли себя Архитекторами Бога.

Данло, шевельнувшись наконец, повернул голову к парящей в тумане голограмме. Теперь он понял, почему сайни не проявили никакого любопытства к его волшебной шкатулке: им уже приходилось видеть такие компьютеры.

– Где же они теперь, эти Архитекторы? – Данло посмотрел на темный лес, в котором ему чудились далекие голоса. – Все еще здесь, на вашей Земле?

– Нет, – опустила глаза Рейна. – Они ушли.

– Куда ушли?

– Гатей, гатей, – вступил в разговор Ки Лин. – Они ушли. Зачем тебе знать, где они?

– Так, из любопытства.

Рейна и Ки Лин обменялись многозначительным взглядом, и Данло уловил чуть слышный шепот одной из женщин: “Гатей, гатей, пара сум Эдеи” – “Они ушли к Богу”.

– Они вернулись домой, – сказал наконец Ки Лин.

– В свой мир? – спросил Данло. – К своей звезде?

Рейна и Ки Лин снова переглянулись, но ничего не сказали.

– У их звезды есть имя? Известно вам, которая это звезда?

Рейна посмотрела на непроглядное, чугунно-серое небо.

– Я знаю. Это звезда из созвездия Рыбы. Будь ночь ясной, я показала бы ее тебе.

Данло ухватился за образник с такой силой, что края впились ему в ладони. Наконец-то он сможет выполнить свою задачу и найти Таннахилл – только бы свежий ветер разогнал тучи, открыв им миллионы красивых звезд Экстра.

Но тут в лесу действительно послышались голоса, и все повернулись посмотреть на трех старцев, идущих по грязной улице деревни. Это были старейшины из ближнего селения, такие же коричневые и совершенно нагие, как здешние жители. Заляпанные грязью, они шли очень медленно – совсем, как видно, закоченели. Они шествовали мимо коптилен, лающих собак и взбудораженных ребятишек, направляясь прямо к костру. Рейна представила их гостю, и двое из них с улыбкой поклонились Данло. Третий, суровый старец по имени Фей Янг, даже не взглянул на пришельца, не захотел сесть на медвежью шкуру рядом с ним и отказался от чаши черничного пива, предложенной ему молодым Тошу Люаном. Вместо этого он хмуро воззрился на образник, который Данло держал на коленях, потрогал морщины вокруг беззубого рта и проскрипел, точно две сухие кости потерли одна о другую:

– Неужто мы забыли наши обычаи? Разве так следует встречать чужих? Мы должны устроить пир в честь этого путника.

– Пир! – воскликнул кто-то, и другие голоса подхватили: – Пир! Устроим пир!

– Красивый пир, – сказал Фей Янг. – Пусть бедный усталый путник отдохнет, пока мы будем готовить красивейшие свои яства.

Вслед за этим он предложил старейшинам, обсудить предстоящий пир, а молодой Тен Су Минь и двое его крепких и красивых братьев повели Данло к гостевому дому на самом краю деревни. Рейне и Ки Лину, видимо, не понравилось, что Фей Янг высказал свое мнение столь грубо и категорично, но он как-никак был старейшим из старейших, и его слово у сайни имело огромный вес даже за пределами его родной деревни. Тен Су Минь и его братья, здоровяки, нарастившие себе мускулы валкой леса и перетаскиванием бревен, проводили Данло до хижины, стоящей в большой грязевой луже, ипридержали для него тяжелую дверь. Внутри пахло мокрым медвежьим мехом и тухлой рыбой. Дверь захлопнулась, оставив Данло наедине с компьютером, и он принялся бродить по хижине, как тигр по клетке, в ожидании пира – и звезды, которую он так долго искал.

Знай, о возлюбленная: человек создан не в шутку и не случайно, но сотворен для некой великой цели.

Аль Газали

Дождь стучал по крыше хижины, и лицо Эде выражало откровенную растерянность.

– Я думал, мы сейчас узнаем, где находится Таннахилл, а вместо этого мы вынуждены ждать, когда они приготовят пир! Кто их поймет, этих сайни?

Данло поставил образник на одну из шкур, устилающих земляной пол, и почти не уделял ему внимания. Окон здесь не было, как и во всех сайнийских домах, но в очаге Данло нашел душистые еловые дрова, а на низком столе – вяленую лососину, орехи и миски с черникой: Он не знал, долго ли придется ждать пира, но смерть от голода и холода ему явно не грозила.

Эде, раздраженный, как видно, молчанием Данло, сказал:

– Должен сказать, что я не имею желания торчать в этой деревне, пока небо не прояснится. Сайни могли бы указать нам звезду Таннахилла как-нибудь по-другому.

Данло осмотрел стены из плотно пригнанных бревен, законопаченные твердой, как камень, глиной, потом исследовал потолок. Он надеялся обнаружить где-нибудь разошедшиеся или подгнившие бревна, но дом был сработан на совесть.

Как все строения сайни, он обладал своего рода красотой, простой и прочной.

– Если бы мы оказались здесь пять лет назад, – продолжал Эде, – мы бы просто вернулись на Таннахилл вместе с теми Архитекторами.

Данло вздохнул, сел с поджатыми ногами лицом к компьютеру и сказал:

– Те Архитекторы не вернулись на Таннахилл.

– Что? – Лицо Эде стало невыразительным, как грязевая лепешка, но тревожная программа тут же преобразила его.

– Сайни убили их. – Данло зажмурился и потер шрам на лбу. – Они пригласили Архитекторов на пир под звездами, а потом зарезали всех до одного.

– Откуда ты знаешь? – Лицо Эде поочередно выразило сомнение, страх, ненависть, почтение, возмущение, расчетливость и снова сомнение. – Откуда ты можешь это знать?

Дождь шумел, и Данло не мог объяснить Эде, откуда он знает то, что знает. Он и себе не мог объяснить, откуда у него это знание лежащее вне всякой логики, вне пространства и времени. Когда-то он называл это загадочное зрение фравашийским термином “юген”, но разве могло какое бы то ни было слово описать каскады ужасающих и прекрасных образов, льющиеся перед его внутренним взором с мощью водопада? Разве мог он описать связанность и странность этого явления и порожденную им холодную, чистую радость – так человек видит море в маленькой раковине у себя на ладони.

Страх и ненависть на лице Фей Янга показали Данло картину гибели Архитекторов. Даже теперь, закрывая глаза, он видел перед собой эту маленькую трагедию, как будто она происходила прямо сейчас, как будто ей предстояло происходить снова и снова.

Архитекторов принимали в деревне Фей Янга, расположенной за несколько миль от этой, в глубине леса. Архитекторов было девять человек, пять мужчин и четыре женщины. Все они, одетые в традиционные белые кимоно, держали в руках такие же, как у Данло, образники. И сайни, и их гости уже вдоволь наелись рыбы и хлеба, напились черничного пива, и сайни улыбались, видя, что гости сыты и довольны. Они, как во всяком собрании, цитировали Ясу и беседовали с Архитекторами о таинственной природе Бога. А потом выхватили рыбные ножи, спрятанные под медвежьими шкурами. Мужчины, женщины и дети набросились на Архитекторов со страшными воплями, огласившими лес, и принялись колоть и кромсать.

Сайни быстро покончили со своим делом в надежде, что души Архитекторов поймут, какой красивой кажется Богу-Разрушителю кровь его смертных созданий.

– Я знаю, вот и все, – сказал Данло. – Этот пир произошел пять лет назад. Пять лет и тридцать три дня.

– Но что же толкнуло сайни на это вероломное убийство?

– Ты правда не понимаешь?

– Думаю, что они не желали слушать проповеди этих фанатиков.

– Да, конечно, но дело не только в этом.

Лицо Эде приняло саркастическое выражение.

– В чем же еще?

– Архитекторы не питают любви к красоте.

– И за это сайни их убили?

Данло сидел молча, с грустной улыбкой, слушая стук дождя и собственного сердца.

– Теперь сайни снова готовят пир.

– Да, – промолвил Данло.

– Чтобы убить на нем тебя?

– Возможно.

– Возможно?

Данло улыбнулся встревоженной голограмме. Его забавляло, что Эде, всегда чего-то опасающийся, воображающий себя мастер-цефиком и чтецом мыслей, так плохо разбирается в человеческом сердце.

– Шансы равные: либо меня казнят, либо…

– Либо что?

– Воздадут мне почести. В это самое время сайни готовятся. Пир будет либо кровавым, либо… радостным.

– Значит, ты не веришь, что старый Фей Янг уже решил твою судьбу?

– Нет. Он полон страха и гнева, даже ненависти, но помимо этого существует и другое.

– Что другое?

– Красота. Он любит все красивое, что есть в человеческой душе.

– Ты в это веришь?

– Да, верю.

– Значит, ты не думаешь, что старый Фей Янг потребует твоей казни?

– Он может ее потребовать, но выбор будет зависеть не от него.

– От чего же зависит, какой пир будет нас ждать этой ночью?

– От меня. От того, что я сделаю – или не сделаю.

– Что же это?

– Не знаю пока. Я… не совсем ясно это вижу. Надо подождать.

Лицо Эде стало наполовину тревожным, наполовину расчетливым.

– Если пятьдесят процентов говорят за то, что тебя казнят – сказал он тихо, – попробуй лучше бежать.

– У тебя есть план?

– Само собой, – зашептал Эде. – Я мастер составлять планы. Можно притвориться, что ты поел несвежей рыбы, и попросить, чтобы тебя выпустили облегчиться. А когда Тен Су Минь с братьями откроет дверь, ты их уложишь.

– Уложу трех здоровых мужчин?

– Ты же пилот Ордена. Разве тебе не учили боевым искусствам?

– Учили, – медленно кивнул Данло.

– Ведь ты же не сочтешь неправильным убийство тех, кто замышляет убить тебя?

Данло, дыша мерно и глубоко, склонил голову, потрогал шрам над глазом и промолчал.

– Это очень просто, – продолжал Эде. – Возьмешь в очаге полено, вышибешь Тен Су Миню мозги и побежишь на берег, к своему кораблю.

Данло, закрыв глаза, старался не представлять себе того, что предлагал ему Эде. Старался не представлять себе их хижину на краю леса и широкий песчаный пляж, до которого он мог бы добраться, пробежав всего полмили под гигантскими приморскими деревьями, а больше всего старался оградить свое воображение от красочного кошмара: почерневшее на огне полено, белый пепел на его собственных трясущихся руках.

Никогда не убивать, никогда не причинять вреда другому, даже в мыслях – Данло принес этот обет уже давно и потому отчаянно старался не видеть того, что другой человек мог бы вообразить без всяких терзаний.

– Нет, – сказал он наконец. – Так я бежать не могу.

– Но почему?

Данло шепотом, вздыхая и запинаясь, рассказал Эде о своем обете ахимсы.

– Но сайни могут убить тебя – неужели ты не боишься?

– Боюсь, – с улыбкой кивнул Данло.

– Итак, ты намерен просто сидеть здесь и дожидаться пира, дыша, как Будда? Какой прок в таком дыхании?

– Оно делает меня более живым.

– Что толку, если тебя убьют?

– Быть по-настоящему живым хорошо просто потому, что это хорошо, – улыбнулся Данло. – А с практической точки зрения это помогает подготовить тело, душу и разум. Когда момент придет, я буду знать, что делать.

Эде помолчал, обрабатывая информацию, и, спросил:

– О каком моменте ты говоришь?

– О том самом. Который бывает всегда.

– Ты и говоришь, как Будда – загадками. Боюсь, что я тебя не понимаю.

Данло вздохнул, глядя на мерцающего Эде, и сказал:

– Я говорю о моменте “теперь”. Когда дверь открывается. Когда “теперь” переходит в “тогда” и будущее всегда здесь. Когда ты выбираешь, каким 'будет это будущее, да или нет. Когда во вселенной нет ничего, кроме твоей воли: делать или не делать, видеть, знать, двигаться – двигать вселенную. Этот момент есть всегда, верно?

1Эде это объяснение не успокоило.

– Не уверен. Для меня время непрерывно, как ход атомных часов моего компьютера, а действую я согласно своей программе. Если тебя убьют, что будет со мной?

– Не знаю.

– Я могу застрять на этой Земле навсегда.

– Может быть, тебя когда-нибудь спасет другой пилот моего Ордена.

– Маловероятно. Это редчайший случай, что ты нашел меня в храме.

– Случай есть всегда. И потом, ведь ты бессмертен?

– В определенном смысле, но и меня можно уничтожить.

– Во вселенной нет ничего, что не поддавалось бы уничтожению, – с грустной улыбкой заметил Данло.

– Может быть, со временем мне удастся внушить этим дикарям, что я их Бог. Они соорудят мне алтарь и будут мне поклоняться.

Данло, все так же мерно дыша, пораздумал над этим и спросил:

– Ты правда этого хочешь?

Программа Эде дала легкий сбой, и он ответил:

– Разумеется, нет.

– Я уже думал, не рассказать ли о тебе сайни. Ну… что ты Бог.

– Почему бы и нет? Ты считаешь, что правду не всегда нужно говорить?

– Нет, но… правда, которую не слышат, – это не правда.

– Их Бог умер, – с горечью молвил Эде. – Вот и вся правда.

– Нет, для них Бог жив. Он есть чудо и красота их жизни.

– Я могу рассказать им, как Кремниевый Бог убил меня.

– Они не поверят. А если даже поверят, это пробьет брешь в их душах.

– И через эту брешь войдут логика и разум.

– Нет, не логика и разум, а безумие. Когда люди ни во что не верят, они способны поверить во что угодно и совершить все что угодно. – Например, убийство?

– Убийство – это самое меньшее, – с протяжным вздохом ответил Данло.

– По-моему, ты полюбил этих сайни – правда, пилот?

– Правда. – Данло, зажмурившись, дал холодным течениям времени унести себя в будущее и увидел сайни такими, какими они могли бы стать со временем. Их народец, насчитывающий около десяти тысяч человек, увеличится в тысячу раз и заселит всю Землю. К тому времени, где-то через тысячу лет, их суровая религия мутирует, разовьется и распространится в той или иной форме по всем континентам планеты. Это будет сопровождаться ересями, расколами и утратой веры – а может быть, даже священными войнами. Но будет и реформация – и если даже сайнийская религия разобьется на тысячу разных сект, практикующих совершенно новые обряды, чистый и сияющий стержень их веры все-таки может сохраниться. Даже через тысячу лет, когда сайни уже перестанут быть сайни, они, возможно, по-прежнему будут поклоняться красоте. Халла – это красота жизни, вспомнил Данло. Он надеялся, что хотя бы сайни, среди всех человеческих рас, найдут способ, как жить на своей Земле в красоте и гармонии.

– Не понимаю, как можно любить людей, которые собираются тебя убить, – сказал Эде.

– Так же… как я люблю мир.

– И все-таки нам следовало бы убежать. Прямо через дверь – ведь она открыта. У сайни замков нет.

Данло с улыбкой взял флейту.

– Дверь всегда найдется – не эта, так другая.

– Тебе так хочется умереть?

– Нет, совсем не хочется. Просто любопытно, буду я жить… или нет.

Данло приложил к губам костяной мундштук шакухачи и, дыша в нее, беззвучно заиграл длинную задумчивую мелодию, которой научил его инопланетянин, называвший себя Старым Отцом. Близость смерти вызывала дрожь у него в животе, но Данло наполнял себя дыханием и загонял свой страх в маленький кармашек глубоко внутри. Устав дышать, он улегся перед огнем и уснул. Проснувшись, он ощутил голод и съел целую миску черники и почти все орехи, а потом опять уснул.

На этот раз он проспал до рассвета и беззвучно играл на своей флейте весь следующий день, пока дверные щели не стали темными.

Потом у дома раздались голоса, дверь распахнулась, и до крайности уставший Тен Су Минь учтиво поздоровался с Данло.

Его братья и еще пятеро мужчин ждали, чтобы сопроводить Данло на пир. Голая процессия медленно двинулась через деревню. В правой руке Данло нес образник, в левой флейту. Дождь прекратился еще днем, похолодало, и в небе зажглись первые вечерние звезды. Данло поднял глаза к небесам, гадая, где же тут созвездие Рыбы. Он хотел спросить об этом Тен Су Миня, но они уже пришли к кострам, где ревели оранжевым пламенем свеженарубленные дрова.

Между двумя самыми большими кострами сайни приготовили пир. Вся деревня, кроме одного больного старца по имени Вас Со, собралась здесь. Рейна АН и Ки Лин Шанг с мужьями, женами, детьми и родственниками торжественно стояли вокруг костров, ожидая прихода гостя. Старый Фей Янг стоял среди них, насколько возможно выпрямив свое дряхлое тело. Он не смотрел на Данло и не разговаривал с другими тридцатью девятью старейшинами, пришедшими в течение дня из дальних деревень. Он смотрел вниз, на свои руки, как будто надеялся найти красоту в распухших суставах и крючковатых пальцах, которые всю жизнь потрошили лосося и другую живность, убитую им. Следуя сайнийскому этикету, он поклонился Данло и пригласил его сесть на свою медвежью шкуру, по левую руку от себя. Фей Янг как наистарейший занимал почетное место посреди других старейшин. Справа от него располагались Рейна АН, Ки Лин Шанг и Милиама Чу, один из трех представителей племени Совы, живущего на берегу моря.

Все другие сайни точно по команде тоже опустились на шкуры у своих костров, и пир начался.

Данло сильно проголодался, все его чувства волшебным образом обострились, и он насыщался с удовольствием, которого давно уже не получал от еды. Тут было из чего выбирать. На деревянных блюдах лежали куски жареной оленины и медвежатины, дикие утки, гуси и горки мозгов. Лососина тоже, разумеется, присутствовала во всех видах: копченая в укропном соусе, запеченная с травами, жареная, отварная и добавленная в полдюжины разных похлебок.

Данло мяса не ел и опасался, как бы сайни не сочли эту его диетическую особенность оскорбительной. Но когда он объяснил своим сотрапезникам, что такое ахимса, они как будто его поняли, и даже старый Фей Янг нехотя промолвил:

– Уважать жизнь животных – это красиво. – Уважать жизнь растений было бы не менее красиво, но должен же был Данло чем-то питаться. Поэтому он налегал на овощные блюда, передаваемые по кругу. Сайнийские женщины выпекали превосходный кукурузный хлеб с черникой, и Данло, съев несколько ломтей, воздал должное сладкому картофелю, морковке с медом и дикому рису с кедровыми орехами. За этим последовали на удивление острый ореховый салат, квашеная капуста и жареные каштаны. Кроме того, Данло мог бы отведать двадцать разных блюд из тыквы, а на десерт угоститься малиной, бузиной или печеными яблоками. Но переедать ему не хотелось. В детстве его учили наедаться впрок, когда представляется случай, однако он предпочел оставить в животе свободное место для дыхания. Правильное, глубокое дыхание могло ему понадобиться очень скоро.

– Ты все еще мог бы убежать, – тихо сказал ему Эде под гул голосов и стук посуды. Данло держал образник на коленях, улыбаясь остротам и предостережениям Эде, которые тот вставлял между переводимыми фразами. – Погляди, как они обжираются – раздулись, как клещи! Если ты побежишь к своему кораблю прямо сейчас,-кто тебя догонит?

Сайни в большинстве своем действительно поглощали неимоверное количество еды. Многие уже лежали навзничь на своих шкурах, держались за животы и стонали. Другие удовлетворенно рыгали, ковыряли щепочками в зубах и вели застольные беседы. Рейна АН, окинув взглядом свой сытый народ, решила, что настало время для священного черничного пива. Получив согласие Ки Лина и Фей Янга, она подозвала своего внука Кийо Су, юношу, который постоянно улыбался, чтобы скрыть свою нервозность. Кийо Су, в свою очередь, созвал всех юношей деревни, и они вскоре вернулись с мехами священного пива. Сайни встретили их с величайшей готовностью. Юноши стали обходить костры, и все пирующие – мужчины, женщины и дети – подставляли им деревянные чаши. Закончив обход, Кийо Су и другие наполнили собственные чаши и повернулись лицом к старейшинам.

– Мы пьем за красоту Бога, – своим скрипучим голосом провозгласил Фей Янг. – Да будут красивыми все его творения.

Сайни, следуя примеру Фей Янга, приложились к своим чашам. Данло вместе со всеми выпил глоток крепкого пива, густого, горьковато-сладкого. Продолжая держать чащу у подбородка, он вдыхал аромат черники, смотрел на Фей Янга и ждал.

– Мы пьем за красоту мира, – сказала Рейна АН. – Да будет он весь красивым.

Затем настал черед Ки Лин Шанга, и он произнес:

– Мы пьем слезы Бога. Да будут столь же красивыми и наши слезы.

Так оно и шло, пока каждый старейшина справа от Фей Янга не произнес свою строку из Ясы. Они закончили, и поскольку первым слева от Фей Янга сидел Данло, говорить выпало ему. Никто не ожидал, что и он захочет произнести свое слово: он не был ни старейшиной, ни даже одним из сайни. Поэтому все удивились, когда он поднял свою чашу и сказал сильным, звонким голосом:

– Мы пьем музыку мира. Да будут красивыми все наши песни.

Он задержал на миг дыхание, чувствуя слабость в животе, и посмотрел на Фей Янга. Ошеломленные сайни притихли, и пить никто не стал.

– В Ясе этого нет, – тихо заметил наконец Ки Лин.

– Должно быть, – сказал Данло, – ибо это правильные слова.

Тут старый Фей Янг гневно повернул к нему голову и сказал: – Другие, которые называли себя Архитекторами, тоже думали, что могут говорить нам о Боге.

Все жители деревни, неподвижно замерев на своих шкурах, смотрели теперь на Фей Янга, как будто ждали сигнала.

– Но я никогда бы не осмелился говорить кому-то о Боге, – сказал Данло.

– Значит, ты явился на нашу Землю не за этим? – спросила Рейна АН.

– Нет.

– Не за тем, чтобы говорить нам о человеке по имени Эде, который сделался Богом и Владыкой Вселенной?

– Нет. Право же, нет.

Рейна указала на образник с голограммой Эде, замершей так же, как и все вокруг. Эде молчал и не смотрел на Данло.

– Значит, ты не веришь, что этот гадкий идол есть Бог?

Данло взглянул на пухлогубого, кривозубого, черноглазого Эде, чья лысая голова казалась слишком большой для его тела.

Программы Эде, должно быть, работали на полную мощность, пока он переводил это оскорбление в собственный адрес.

– Он не более Бог, чем ты или я, – с улыбкой ответил Данло. – Не более, чем грязь у меня под ногами.

Не более – но и не менее, добавил он про себя.

Его ответ, похоже, смягчил Фей Янга. Тот важно кивнул и спросил:

– Если ты прибыл на нашу Землю не для того, чтобы говорить нам о Боге, какова тогда цель твоего путешествия?

Какого бы ответа он ни ждал, слова Данло явно привели его в изумление.

– Мой народ умирает от страшной болезни, и я должен найти средство от нее.

Данло стал рассказывать об алалоях и губительном вирусе, и это, казалось, еще больше смягчило Фей Янга. За свою долгую жизнь старец видел много горя, и его внуки умирали от легочной горячки и других недугов. Кроме того, он, как и любой сайни, понимал, как легко может исчезнуть из мира целый народ.

– Мне жаль, но я не знаю лекарства, которое могло бы помочь твоему народу, – сказал Фей Янг. – Я никогда не слышал о такой болезни.

– Мне тоже жаль, – сказал Данло.

– Даже в Ясе ничего не говорится о таком лекарстве.

Данло промолчал, глядя на свою флейту.

– В Ясе ничего не сказано и о музыке, о которой говорил ты.

– Разве?

– По-твоему, я не знаю Ясу? – с обновленным гневом осведомился старец, и жилы у него на шее натянулись, как струны арфы. Это был опасный момент, но еще не тот, которого ждал Данло.

– Разве может кто-нибудь знать Ясу? – мягко заметил Данло.

– Что ты хочешь этим сказать? – вмешалась Рейна АН, а зсе старейшины и все сайни подхватили хором: – Что он хочет этим сказать?

Только Фей Янг молчал, сидя тихо, как заблудившийся охотник в ожидании восхода солнца.

– Да будет Яса всегда красива, – пропел Данло, закрыв глаза. Эти слова прошедшей ночью распустились у него в уме сами собой, как огнецветы, и теперь он молился, чтобы они оказались верными. – Да будет нам дано всегда находить новую красоту, и творить нашу священную Ясу, как Бог творит этот мир, всегда сохраняя его красивым.

На этот раз умолкла вся деревня – даже собаки, гложущие кости, молчали. Никто, видимо, не понимал, откуда Данло взял эти строки, и никто не мог объяснить, как может чужой толковать Ясу так глубоко. Выходило, что священный закон сайни, при всем своем совершенстве, неполон.

– Мы пьем музыку мира, – закончил шепотом Данло. – Да будут красивыми все наши песни.

Он посмотрел на красивый белый мундштук своей флейты и вспомнил строчку из Песни Жизни, которой научил его дед: “Халла тот человек, который приносит в мир музыку”.

– У моего народа тоже есть Яса, – сказал он Фей Янгу. – По духу они в общем-то одинаковы – священные заветы всех народов.

Чаша с пивом дрожала в руке Фей Янга. Слова Данло, должно быть, сильно отличались от речей Архитекторов, объявивших откровения Ясы ложными.

Данло глубоко подышал и заговорил снова:

– Если люди достаточно долго вглядываются в красоту Бога, то Яса, возможно, сама открывается им.

– Твоя мысль красива сама по себе. – Фей Янг протянул дрожащую левую руку и дотронулся до флейты Данло. Было ясно, что он ни разу не видел этой красивой вещи. – Я запомню ее навсегда.

Живот у Данло сделался твердым, как орех бальдо. Чувствуя, что момент почти настал, он поднес флейту к губам и заиграл. Фей Янг и остальные снова замерли, ибо никогда еще не слышали такой музыки. Они знали только музыку ветра и дождя, колыбельные, которые сайнийские матери поют своим детям в грозовые ночи, да пение птиц.

Мелодия, которую Данло выдыхал в свою флейту, напоминала все это и нечто иное, нечто большее. Данло играл китам далеко в океане и звездам в небе; играл боли, которую видел в глазах Фей Янга. Эта боль, как и музыка Данло, была красива своей чистотой и глубиной. Она связывала обоих мужчин с воспоминаниями детства и с красотой живого мира вокруг. В этом и состояло все назначение песни Данло: открыть свое сердце миру, найти тайную красоту в глубине человеческой души. Данло играл, и каждая нота, выдуваемая им, целила в сердце Фей Янга, как священная золотая стрела. Луна поднялась высоко, а костры стали догорать, когда Данло отложил наконец свою флейту. В глазах старика он видел слезы и нечто другое, великолепное и прекрасное – то, что открылось ему, когда Фей Янг только что пришел в деревню.

– Это очень красиво, – с трудом выговорил Фей Янг. – Я не знал, что бывают такие звуки.

Вот он, момент, подумал Данло. Вечное “сейчас”.

Вплоть до этого момента Данло не знал, что будет делать, когда он настанет. В этом весь ужас и вся красота будущего – не знать, не видеть этой неизведанной страны льдин и огня, где все возможно. Но Данло учили, что у человека всегда есть шанс выбрать будущее, поступив правильно и утвердив его в самый момент его наступления. Для этого в нужный момент нужно быть полностью живым, отзывчивым на каждый звук, каждую вибрацию, каждый луч света – на мерцающую взаимосвязанность всего сущего. Только тогда ты поймешь, что нужно сделать, когда ты не знаешь, что тебе делать. “Теперь” – это “теперь”, и так будет всегда. Страх в животе Данло растаял под напором чистой светоносной энергии. Под шкурой, на которой они сидели с Фей Янгом, лежал нож. Нож лежал там, под старым черным мехом, между ними, ближе к краю шкуры и к костру. Данло видел это место. Он знал его по случайным страдальческим взглядам старых глаз Фей Янга. Данло знал это, как раненый тигр знает место своей смерти, но сейчас он видел нож как будто впервые. Он знал, что без труда сможет помешать Фей Янгу достать нож, когда время придет, но сейчас он увидел нечто другое и остался сидеть, где сидел.

Медленно, как будто потягиваясь после сытной еды, он выпрямил ногу и нащупал пяткой нож. Сделав вид, будто наткнулся на камень, Данло нахмурился и откинул шкуру. Нож оказался на виду – маленький рыбацкий нож, кривой и отточенный, насколько возможно для обсидиана, то есть очень остро.

– Глядите, – воскликнул Данло, – кто-то потерял свой нож. – Он встал, поднял клинок над головой и спросил громко: – Кто знает, чей это нож?

Вся деревня, молча и не шевелясь, смотрела на маленький острый нож в его руке.

– Это мой нож, – нарушил тишину Фей Янг, протянув руку. – Должно быть, я обронил его, когда готовился к пиру.

– А-а, твой, – сказал Данло. – Можно, я позаимствую его ненадолго?

Не дожидаясь ответа, он сел на место, взял из деревянной миски большое красное яблоко, вырезал из него ломтик и подал Фей Янгу.

– Я слышу, у тебя пересохло в горле, – сказал он при этом. – Возьми, это поможет тебе смягчить голос.

Фей Янг, обменявшись быстрым недоумевающим взглядом с Рейной, пожал плечами, взял кусочек яблока и осторожно, как бы опасаясь отравы, откусил.

– У меня во рту тоже сухо, – сказал Данло. – Трудно играть на флейте, когда у тебя сухо во рту. – С этими словами он отдал Фей Янгу яблоко вместе с ножом и попросил: – Ты не отрежешь мне ломтик, пока я вытираю флейту? Я хочу показать тебе одну песню, если ты не против.

Фей Янг, сидя с яблоком в левой руке и ножом в правой, смотрел на нож, и момент затягивался. Потом он перевел взгляд на Данло, на его темные дикие глаза, красивую улыбку, обнаженное горло. Фей Янг смотрел, как Данло полирует флейту о медвежью шкуру. Теперь момент выбора и судьбы настал для Фей Янга, и казалось, будто этот момент длится вечно. Затем старец с загадочной улыбкой отрезал от яблока ломтик, подал его Данло и спросил: – Ты научишь меня своей песне?

– Да, если ты этого хочешь.

– Ты научишь меня играть на этом красивом инструменте?

– Да.

– Мне бы очень этого хотелось, – сказал Фей Янг. – Это трудно?

– Вообще-то трудно, но мы начнем с песни, которую показал мне когда-то мой учитель. Она простая. И красивая.

И Данло, сидя на медвежьей шкуре у костра посреди сайнийской деревни, стал учить свирепого старца играть на флейте. Вид Фей Янга, старейшего из старейших, дующего в бамбуковую палочку, изумил сайни. Вопреки всем правилам этикета, они столпились вокруг и стали глядеть, как Фей Янг зажимает пальцами дырочки, следуя указаниям Данло. Фей Янг играл недолго и неискусно, но красиво, то есть вкладывая в это занятие все свое дыхание, сердце и душу. Закончив, он вытер мундштук и вернул флейту Данло, а затем вытер глаза и взял свою чашу с пивом.

– Мы пьем музыку мира, – сказал он. – Да будут красивыми все наши песни.

Сайни только и ждали повода, чтобы снова приложиться к своему любимому напитку. Разом подняв свои чаши, они пропели:

– Мы пьем музыку мира. Да будут красивыми все наши песни.

– Я думаю, что в Ясе поистине есть эти слова, – сказал Фей Янг. – Мы должны поблагодарить Данло Звездного за то, что он принес их нам.

И Фей Янг пообещал, что он, когда закончится сезон дождей, передаст слова Данло старейшинам всех сайнийских племен, даже самых дальних. Весной они вместе решат, вносить эти слова в Ясу или нет.

– Ты останешься с нами? – Фей Янг обернулся за поддержкой к Рейне, Ки Лин Шангу и Чжоу Миню, а затем обвел взглядом всех сайни. – Мы устроили этот пир в твою честь.

Данло старался не смотреть на Николоса Дару Эде. Беззвучно играя на флейте в гостевом доме, он предвидел, что именно так все и будет. Он, как шахматист (или воин, идущий на битву), тщательно обдумал свою стратегию и поступал согласно требованиям момента. Теперь он победил и выиграл на время свою жизнь – но не стал задерживаться, чтобы отпраздновать или поздравить себя. Скоро настанет другой момент, возникнут новые возможности и начнется новая битва.

– Я хотел бы остаться, – сказал он, – но мой путь еще не завершен.

Фей Янг услышав эту дурную весть, опечалился и чуть ли не прогневался снова.

– Ты мог бы научить наших детей играть твою священную музыку. У них это получилось бы куда красивее, чем у глупого старика.

– Я могу остаться ненадолго, чтобы показать вам, как делать новые флейты. И научить детей нотам.

– Но ты мог бы научить их множеству разных песен.

– Будет лучше, если они сложат свои песни сами.

– Я надеялся, что ты пойдешь со мной в мою деревню. Ты мог бы жениться на моей внучке Сунлиан – она красивая девушка.

– Мне жаль, но я не могу, – сказал Данло.

Фей Янг вздохнул и заставил себя улыбнуться.

– Понимаю. Ты должен найти лекарство для своего народа.

– Да.

– Ты будешь искать его среди звезд?

– Да – среди звезд. – Данло подышал глубоко и сказал: – По правде сказать, я ищу звезду Архитекторов. Это они создали болезнь, убивающую мой народ. Говорят, будто они и средство от нее знают.

Фей Янг нахмурился, потеребил в раздумье жилы у себя на шее и сказал:

– Я не знал, что болезни могут создаваться людьми.

– К несчастью, могут.

– Единственное верное средство от всех болезней – это красота. Если ты останешься с нами, то поймешь это.

– Мне жаль, но я не могу.

– Архитекторы – дурные люди. Они не знают, что такое красота.

Еще бы – ведь они уничтожают звезды, подумал Данло.

Шайда это шайда.

– Не нужно тебе отправляться к таким людям.

– Я должен. – Данло выждал момент и спросил: – Ты знаешь, где их звезда?

– Нет, – покачал головой Фей Янг.

– Я знаю, – сказала Рейна АН, и ее костлявый палец устремился в небо поверх высоких елей. – Вон она, их звезда.

Данло стал рядом с ней, чувствуя запах рыбьего жира от ее волос и аромат дикой розы, которой она надушилась. Палец Рейны, устремленный в бесконечность, обвел дугу, образующую хребет Рыбы, и перешел к трем звездам у Рыбы в хвосте.

Та, что светила ярче двух других, и была, по словам Рейны, звездой Архитекторов. По розовому, цвета свежей лососины, свету Данло решил, что это, должно быть, красный гигант. Он запечатлел эту звезду у себя в уме. Скоро он посмотрит на нее через корабельные телескопы, прибегнет к теоремам вероятностной топологии и, если повезет, определит ее координаты.

А еще через несколько дней поведет к ней свой корабль.

– Видишь ее, Данло Звездный? Видишь?

– Вижу, – сказал он.

С самого своего прихода в деревню Данло думал, рассказывать сайни о звездах Экстра или нет. Их грозный бог, Эде, все равно что умер, но угроза внезапной гибели по-прежнему висит над ними, ибо они живут под звездами Экстра, которые Архитекторы уничтожают одну за другой. Гибель грозит не только сайни, но и жителям всех прочих планет, и эта правда вселенной слишком ужасна, чтобы смотреть ей в глаза. Даже если миссия Данло к Архитекторам увенчается успехом и они увидят наконец свет разума, свет уже убитых ими звезд может испепелить сайни в любой момент. Данло смотрел на заветную звезду и думал, что даже она может внезапно взорваться, как любая другая. Орден снарядил свою миссию в Экстр именно для того, чтобы остановить эту бойню, напомнил он себе. Это и привело его на Землю народа сайни. Поэтому он должен проститься с ними и предоставить сайни их трагической судьбе.

– Звезды – это дети Бога, заблудившиеся в ночи, – сказал Данло, а Рейна и Фей Янг воздали должное красоте этих слов. Данло про себя помолился о том, чтобы над этой Землей когда-нибудь раскрылось Золотое Кольцо, защитив сайни от ярости Экстра. Ночь шла своим чередом. Сайни пили черничное пиво и просили у Данло новых слов и новых песен, а он читал им из Песни Жизни и играл на флейте под дикими и прекрасными звездами.

Компьютер – это мост, ведущий человека от животного к богу.

Николос Дару Эде, “Путь человека”

У каждого путешествия есть конец. Даже самые великие пилоты, чья жизнь заключается в блестящих переходах от момента к моменту и от звезды к звезде, мечтают о возвращении домой. С этой мечтой они уходят в звездные просторы вселенной, чтобы обрести там сокровища тайных знаний и блистательно завершить свой путь и свою жизнь. Их жажда осуществить свой замысел бывает порой столь глубока и ужасна, что они простирают руки к желанной цели преждевременно и остаются ни с чем. Это момент рухнувших надежд, момент сомнений, крушения иллюзий и даже отчаяния. Для Данло этот момент настал, когда он вышел из мультиплекса у звезды, указанной ему Рейной.

Там он обнаружил изумрудно-фиолетовую планету с совершенно незнакомой ему флорой. Он надеялся, что этот красивый мир осажется Таннахиллом – ведь Таннахилл отмечал если не конец его пути, то хотя бы этап на пути к осуществлению его целей. Он проведет с Архитекторами переговоры, расскажет им об Ордене и Цивилизованных Мирах, попросит у них средство от болезни, убивающей алалоев; а под конец, если судьба предоставит ему такой случай, он сдержит обещание, данное призраку Николоса Дару Эде, и вернет ему замороженное, трехтысячелетней давности тело. Он сделает все это и еще больше, если мужество и удача не изменят ему. Данло понимал, что в реальности его шансы на успех не так уж велики, но после пира у сайни он охмелел от оптимизма, как чайка от забродившей черники, и невозможного для него не существовало. Поэтому, узнав что этот желанный мир – не Таннахилл, а Новый Алюмит, он рухнул в такую безнадежность, что все краски планеты померкли для него и дыхание стеснилось в груди.

– Пилот, что с тобой?

Без светящейся голограммы Эде кабина была бы черна, как ящик цефика. Для Данло, плавающего в ней голым, как младенец в материнском чреве, во вселенной вообще не осталось света. На миг он и думать забыл о компьютере с его голограммой.

– Пилот, пилот!

– Я устал, – ответил наконец Данло. – Слишком давно не был дома.

– Возможно, ты неверно определил координаты этой звезды.

Данло, несмотря на свое мрачное настроение, улыбнулся.

Даже кадет, если бы ему показали эту яркую звезду, не затруднился бы определить ее координаты.

– Или ты ошибся и это не та звезда, которую показала тебе женщина.

– Нет, та самая.

– Значит, звезду перепутали сайни – еще до того, как убили Архитекторов у себя на пиру.

– Возможно.

– И то, что у этой звезды имеется такая благоприятная для жизни планета, всего лишь совпадение.

– Совпадение, – повторил Данло.

– И то, что этот мир заселен людьми, тоже совпадение.

У Данло в голове царила тьма, как в заброшенной пещере, но при этих словах Эде он кое-что вспомнил, и в нем словно факел зажгли.

– Слишком много совпадений, – сказал он.

– Значит, в случай ты не веришь? – В бытность свою человеком, программистом и кибер-архитектором, Эде всегда выступал против тихизма – философского учения, утверждающего, что вся реальность абсолютно случайна. Теперь, в качестве призрака галактического бога, он стал придерживаться менее строгих взглядов.

– Я не верю, что Бог играет в кости со вселенной, – сказал Данло, цитируя Эйнштейна. – Совпадения всегда интригуют, правда?

– Возможно, но стоит ли искать в них какой-то смысл?

– Смысл есть во всем.

Эде испустил механический, запрограммированный вздох и спросил:

– Какой же смысл в том, что ты нашел мир под названием Новый Алюмит там, где надеялся найти Таннахилл?

Сразу же после выхода на орбиту Данло, следуя правилам своего Ордена, связался с планетой по радио и почти незамедлительно получил ответ. Язык обитателей планеты происходил, очевидно, от древнего иштвана. Эде переводил с него без затруднений и сразу выяснил, что эти люди, называющие себя нараинами, ничего не знают о Таннахилле.

– Ты правда не знаешь? – отзываясь на вопрос Эде, спросил Данло.

– Нет, не знаю.

– Ты забыл, что Николос Дару Эде родился на планете Алюмит?

Эде умолк, обрабатывая информацию. Его лицо приобрело выражение глубокой задумчивости, а электронные глаза компьютера стали расплывчатыми, как у младенца.

– Должно быть, я случайно сократил из памяти информацию о своей родной планете, – сказал он наконец. – Но странно, что я забыл факт этого сокращения.

– Память вообще странная штука. Я сам вспомнил про Алюмит, только когда ты заговорил о совпадениях.

– Думаю, ты заметил еще одно совпадение, – сказал Эде, глядя Данло в глаза. – Нараины говорят на производном от иштвана диалекте.

Данло кивнул.

– Иштван – это язык Старой Церкви, да?

– Верно. Однако через двести лет после Великого Раскола 1749 года, к концу Войны Контактов, у Архитекторов насчитывалось около пятидесяти сект, и все они считали иштван своим священным языком. Архитекторы-миссионеры разнесли его по всей галактике.

– Но именно Старая Церковь обосновалась в Экстре.

– Возможно, другие церкви последовали ее примеру.

– Да, возможно.

– Или миссионеры Старой Церкви обучили предков этих нараинов иштвану.

– Мы можем подобрать с тысячу разных гипотез по поводу того, почему Таннахилл этим нараинам якобы неизвестен, – улыбнулся Данло.

– Твое “якобы” не укрылось от моего внимания. Думаешь, эти люди нам лгут?

– Не знаю, но тут есть что-то странное. Почему, например, их мир называется Новый Алюмит?

– Кто его знает. Может быть, в галактике полно таких “новых” миров.

– Я хотел бы это исследовать, – сказал Данло.

– Мы могли бы поговорить с ними еще раз.

– Мне хотелось бы встретиться с ними лично.

– Ты имеешь в виду видеосвязь?

Данло медленно покачал головой. В ответ программа Эде генерировала нечто вроде тревоги.

– Ты подразумеваешь, что хочешь совершить посадку на этой планете?

– Да.

– Но это очень опасно, – тут же заявил Эде, который после сайнийского пира относился к потенциально опасным ситуациям очень настороженно. – Незнакомый мир, незнакомый народ…

– Пилотам приходится рисковать везде и всегда.

– Пусть так. Но разве риск не должен быть пропорционален ожидаемому результату?

– Ты торгуешься, как купец, – сказал Данло, но тут же устыдился своей грубости, – даже по отношению к компьютеру. – Извини. Но нараины все-таки могут что-то знать о Таннахилле – чем не результат?

Эде пораздумал над этим, и его светящийся лик сделался почти непроницаемым.

– Но в Экстре, возможно, есть еще сотня планет, где люди знают о Таннахилле – и не делают из этого тайны.

– Как сайни, например?

– Хотя бы. Если бы мы нашли в этом секторе похожий на них народ, мы могли бы подготовиться заранее.

– Понятно.

– Сайни и подобные им дикари не знают техники, и от них будет легко защититься в случае чего.

– Сайни не дикари.

– Но у них нет…

– Я все равно не стану вооружаться, если ты это имеешь в виду.

– Но как же ты намерен защищать себя здесь, на этой планете? Нараины – народ цивилизованный.

По техническому развитию Новый Алюмит, очевидно, действительно не уступал любому из Цивилизованных Миров. Его континенты были густо усеяны городами – крупными аркологиями, поднимающимися высоко в небо. Нараины пользовались радио и голографией, а система их внутрипланетной связи была весьма сложна, как успел понять Данло из своего разговора с неким кибернетическим сообществом под названием Абраксас. В некоторых городах имелись летные поля, способные принимать реактивные воздушные машины, а то и космические челноки, курсирующие между планетой и более крупными кораблями на ее орбите. На такой планете и оружие должно быть соответствующим: лазеры, тлольты, сновидельники, не говоря уже о всевозможных ядах и генотоксинах. Эде полагал, что совершать там посадку, не приняв меры самозащиты, было бы безумием.

Данло думал над этим, пока одевался. Он мог бы показать тысячам компьютерных глаз свою флейту, как бы говоря, что иной защиты ему не понадобится, но это значило бы проявить самомнение, даже высокомерие. Данло сам не верил, что флейта сможет уберечь его от чего-то, когда его время придет. Он понимал, что тогда его ничто не спасет, – и то, что он принимал свою судьбу вот так, с открытыми глазами, раздражало Эде больше всего.

– Ты пренебрегаешь собой, – сказал Эде, глядя, как Данло натягивает свои черные пилотские сапоги. – Пренебрегаешь своей жизнью. – По мнению Эде, самосохранение было фундаментальной программой каждого человека, но у Данло эта программа работала почему-то недостаточно надежно.

– Вовсе нет, – ответил Данло, застегивая “молнию” на своей парадной форме. – Жить по-настоящему – для меня все.

– Ты опасный человек. Возможно, даже сумасшедший. И почему только моя судьба состыковалась с таким безумцем, как ты?

– А ты с кем бы хотел ее состыковать? – улыбнулся Данло.

– И почему ты всегда отвечаешь вопросами на вопросы?

Данло подумал и спросил:

– А что делать, если ты задаешь вопрос, на который вообще нет ответа?

– Итак, никакие мои слова не убедят тебя отказаться от посещения этой планеты?

– Ну а на это как прикажешь ответить?

– И ты поведешь корабль на посадку?

– Я должен. Если ты считаешь, что риск слишком велик, я могу высадить тебя на какой-нибудь другой планете этой системы, а потом вернуться сюда.

Эде долго смотрел на Данло, не говоря ни слова, и наконец сказал:

– А если нараины убьют тебя, пока я буду торчать на каком-нибудь голом безвоздушном шарике, что будет со мной?

– Не знаю.

– К несчастью, мой лучший шанс на успех заключается в том, чтобы содействовать твоему успеху. Мне придется снова служить тебе переводчиком и советчиком – а стало быть, придется тебя сопровождать.

– Сочувствую.

– Кроме того, я, надо сказать, к тебе привязался. И чувствую обязанность оберегать тебя от твоего собственного дикого нрава.

– Правда? – В Данло взыграло веселье, и он улыбнулся.

– Ты мне не веришь?

– Сам не знаю, – подумав, сказал Данло.

– Ты должен мне верить – я никогда не стал бы тебе лгать.

– Мне… очень хотелось бы верить.

– Вот еще что, – с механической улыбкой сказал Эде. – Если Малаклипс последовал за нами сюда, он может тоже совершить здесь посадку.

– Не думаю. – Данло закрыл глаза, и е,му показалось, что он читает мысли воина-поэта. – Мне кажется, он будет ждать, пока я не найду Таннахилл – если я вообще его найду.

– Почему, пилот?

– Может быть, он вправду ищет моего отца, чтобы убить его, – но Таннахилл, думаю, нужен ему еще больше. Он преследует цели… своего Ордена.

А возможно, и цели Кремниевого Бога, добавил Данло про себя.

“Снежная сова” устремилась вниз, к Новому Алюмиту. Данло шел сквозь слои плотных белых облаков к единственному космодрому города Ивиюнира – шел вслепую к невидимым для него посадочным дорожкам. Корабль прорвал нижний слой облаков, и Данло увидел под собой город, уходящий на четверть мили в небо. Ивиюнир напоминал купольные города Ярконы, но внешняя его оболочка состояла не из красивого прозрачного клария – она была матовой и приплюснутой сверху, как черепаший панцирь. Материалом для нее служил какой-то зеленовато-серый пластик, при виде которого у Данло сразу засосало под ложечкой. Жизнь в Ивиюнире явно не сулила ничего похожего на ярконские парки, крытые золотым куполом. Скорее это будет похоже на жизнь в пластмассовом улье. Одна мыль об этом вызывала жжение в горле и головную боль. Данло охотно повернул бы свой корабль обратно к звездам, но между ним и космодромом на верхнем уровне города осталось уже не более тысячи футов. “Снежная сова” опустилась на один из секторов поля легко, как бабочка на цветок, и поворачивать стало поздно.

У второй дорожки Данло, согласно договоренности, встречал человек по имени Изас Лель Абраксас. Данло вышел из кабины на серую поверхность космодрома – это действительно был какой-то транскериновый пластик. Воздух, несмотря на легкий дождик, оставался теплым, как кровяной чай. Пахло здесь неприятно – пластмассой, альдегидами, озоном, а еще плесенью и какой-то другой органикой, которую Данло не мог распознать. Вместо ожидаемого грохота, ракетного пламени, взлетов и посадок вокруг стояла странная тишина. Можно было пoдумать, что деятельность космодрома приостановили в честь прибытия Данло.

– Че дай со, Данло ви Соли Рингесс! – послышался чей-то голос. В ста футах от Данло рядом с транспортным роботом на колесах стоял худощавый лысый человек. Одна из рук робота держала над ним красный пластиковый зонтик, защищая его от дождя. Человек поклонился Данло и добавил: – Чей дай сова Ивиюнир йи Алюмии Врараи.

Это, в общем, не нуждалось в переводе, но Эде добросовестно повторил приветствие на языке Цивилизованных Миров.

Данло, держа образник в левой руке, зашагал по мокрому покрытию к незнакомцу. На расстоянии, дающем возможность различить радужки его глаз, Данло остановился, отвесил формальный поклон и представился:

– Данло ви Соли Рингесс. А вы, полагаю, Изас Лель Абраксас?

Человек подтвердил, что это действительно он, но без особого энтузиазма, как будто не был уверен, что его зовут именно так. Его голубые глаза с некрасивыми рыжими вкраплениями смотрели как-то странно, отрешенно – Данло с трудом выдерживал их взгляд. Изас Лель, впрочем, смотрел не на него, а на образник. Когда он выразил сожаление по поводу дурной погоды и Эде перевел его слова, он очень удивился и даже, видимо, был шокирован тем, что образ Николоса Дару Эде запрограммирован на столь низкую, служебную функцию.

Он знает, кто такой Эде, подумал Данло. Он уже видел такие компьютеры.

Затем глаза Изаса Леля умерли для этого мира, и Данло догадался, что он контактирует со своим головным убором.

Голова у него, как у всех нараинов, была гладкая, точно яйцо, и он, как все нараины высшего класса, носил на ней блестящую кибершапочку, намертво припаянную к черепу.

– Акаваи нуи харима? – спросил Изас Лель. – Не пройти ли нам внутрь? Нехорошо так долго оставаться под открытым небом.

Он сел на единственное сиденье своего робота, прикрытое сверху ярко-голубым козырьком. Зонтик, в котором больше не было надобности, робот сложил и спрятал. Как будто только сейчас заметив, что гость терпеливо ждет под дождем, Изас Лель пригласил его сесть рядом с собой. Данло питал глубокое недоверие к роботам всякого рода, но тем не менее сел. Изас Лель с легкой улыбкой сказал роботу “вато”, и тот покатился по мокрому пластику.

Дождь барабанил по козырьку, и пластмассовые колеса робота шуршали по тихому космодрому. Вскоре они подъехали к зданию или, вернее, к закрытой части города у периметра летного поля. За этой серой стеной находились, должно быть, помещения для обслуживания судов внутрипланетного и космического сообщения. Данло полагал, что там работают технари, программисты и прочий персонал по приему и отправке летательных аппаратов.

Он осознал, что ему недостает звуков и картин человеческой деятельности. Ему не терпелось поскорее выбраться с этого пустого поля, хотя встающий впереди бездушный город пугал его не меньше, чем ребенка – темная дыра тигриного логова.

Данло долгим, тоскливым взглядом смотрел на туманные загородные холмы, на красивый, пестрящий пурпуром и зеленью экзотический лес. Затем дверь в стене – очевидно, по беззвучному сигналу их робота, – скользнула вбок, и они въехали в город Ивиюнир.

– Сейчас мы проследуем на другой уровень, – сказал Изас Лель. – Другие ждут нас.

– Другие?

– Да. Трансценденталы. И… другие. Потерпите немного, и вы сами увидите.

Чего бы ни ожидал Данло от этого крытого города, реальность оказалась еще хуже, чем он опасался. Робот вез их по бесконечным пустым коридорам, поворачивая то вправо, то влево согласно своей программе. Естественный свет не проникал сюда. Стены, хотя и не тускло-зеленые, как снаружи, отличались не менее унылыми красками. Местами по ним, как плесень по хлебу, расползался голубоватый грибок. В сыром мертвом воздухе едко пахло серой и прочими химикалиями.

Где– то внизу, в недрах этого города, проживало около двадцати миллионов человек. Данло казалось, что эхо их голосов доносится к нему сквозь пластиковый пол. Он не понимал, зачем люди селятся в таких структурах -разве что ради безопасности. Ивиюнир, как и другие известные Данло аркологии, прочностью и надежностью не уступал замковым мирам Астарета.

Построенный из композиционных пластиков, он мог выдержать и водородный взрыв, и радиацию далеких сверхновых.

Последнее для людей, живущих в центре Экстра, должно было иметь решающее значение.

Робот наконец подъехал к одному из городских гравитационных лифтов. В ожидании лифта Изас Лель говорил о разных пустяках вроде алмазного пилотского кольца Данло и о странном покрое его черного шелкового комбинезона. Двойные двери открылись, и робот вкатился в лифт, где они оказались единственными пассажирами. Кабина дрогнула и пошла вниз. Данло не знал, сколько уровней они уже миновали. Где-то за стенами этой пластмассовой камеры мелькали жилые кварталы и полные народа рестораны, проносились магазины, библиотеки, грезопарки и фабрики, производящие все от синтетической одежды до продуктов питания. В большинстве аркологий пищевые фабрики располагаются наверху, чтобы культивируемые там растения могли пользоваться естественным освещением, но в Ивиюнире эти плавучие фермы, видимо, помещались где-то глубоко внизу. Данло предполагал, что нараины используют для фотосинтеза, без которого жизнь растений невозможна, искусственный свет и что источниками этого света служат термоядерные камеры или даже грязные ядерные реакторы. Он уже сталкивался с подобным варварством в секторе Треблинка Люс. Сам Данло еще в юности отказался от всякой пищи, выращенной ненатуральными методами. Сейчас, в стенах этого противного природе города, ему вспомнилось это детское табу, ставшее столь же неотъемлемой его частью, как шрамы на бедре и лбу. Данло в тысячный раз напомнил себе, что свет есть свет и что “искусственный” свет не менее реален, чем излучение любой из звезд.

– Осталось недолго, – сказал Изас Лель. Лифт теперь падал так быстро, что Данло чувствовал себя почти невесомым. Он прижимал к себе образник, боясь, как бы тот не улетел. – Мы почти на месте.

Лифт остановился на пятнадцатом уровне. Робот дал команду открыть дверь и проехал еще через несколько пустых коридоров, последний из которых выходил на узкую улицу. Этот покрытый пластиком проезд напоминал, впрочем, скорее туннель, чем улицу. По обеим сторонам от быстро едущего робота располагались магазины, демонстрирующие товары от одежды до сельдаков, рекламирующие голографическую технику и услуги печатников. Выше, до самого потолка улицы, теснились жилые помещения. По словам Изаса Леля, большинство уровней города делилось на три или четыре субуровня. Пространство стоит дорого, сказал он. На пятнадцатом уровне вид до шестнадцатого открывался только с больших бульваров.

Данло, потевший в застойном кондиционированном воздухе, жаждал открытого пространства, каким бы замкнутым оно ни оказалось. Тут робот свернул на Девятый бульвар, и его желание исполнилось. Данло тут же позабыл о своих пропотевших шелках и тупой головной боли – забыл даже о необходимости дышать этим воздухом, который он делил с двадцатью миллионами других людей.

– Сколько народу! – сказал он Изасу Лелю. – Сколько роботов!

Их робот с точностью часовых стрелок, указывающих полночь, влился в поток других роботов – голубых, желтых, розовых, ярко-красных и так далее. Все они везли людей и все катились впритирку с весьма опасной скоростью. Данло, любивший скорость, как свежий ветер, ожидал неминуемой аварии, но ничего такого вокруг не случалось. Он дивился безупречной координации этих уродливых машинок и предполагал, что все они подключены к какому-нибудь мастер-компьютеру, управляющему их движением.

Точно так же в Ивиюнире обстояло и с людьми. По белым тротуарам, между потоком роботов-и магазинами, двигались толпы, руководимые, казалось, единой целью. Люди, спешащие по бульвару и выходящие из боковых улиц, выглядели так, будто их индивидуальными маршрутами управляла общая мастер-программа. Они двигались как заведенные, но при этом в них чувствовалось чисто человеческое возбуждение, как будто они шли на войну или на какую-то большую религиозную церемонию.

В шестидесяти футах над их бритыми головами нависал, как искусственное небо, голубой пластик верхнего уровня, но никто из них как будто не возражал против жизни в столь тесном пространстве. Они почти не обращали внимания на Данло, хотя он единственный на всей улице был одет в черное. Горожане носили белые кимоно или одежду из разноцветного мерцаля. Ни ветер, ни солнце, видимо, никогда не касались этих слабых изнеженных тел и не имеющих возраста лиц.

Почти все прохожие были белые, как мучные черви, но с розоватым оттенком – мутация, свойственная выходцам из областей с холодным дождливым климатом, наподобие западной оконечности Евразии на Старой Земле. Такая мутация могла также быть следствием жизни в пластиковых муравейниках Экстра. Нараины с их голыми черепами и бесформенными телами выглядели андроидами, такими же бесполыми, как только что вылупившиеся скутарийские нимфы.

– Разве в вашем мире нет роботов? – спросил Изас Лель, трогая капельки воды на своем сложенном зонтике. Струя воздуха била им в лицо, и на улице стоял такой шум, что приходилось говорить очень громко. – Возможно ли, чтобы в Невернесе ими не пользовались?

Он приказал роботу немного откинуть сиденье и поднять окна. Данло, оказавшись закупоренным в пластиковой бутылке, стал смотреть сквозь ее стенку. В толпе он стал замечать большое количество персональных роботов, сопровождающих своих хозяев. Роботы мыли витрины, роботы клали пластмассовые кирпичики, надстраивая жилые блоки Девятого бульвара. Устрашающая конструкция из колес, трубок и пластмассовой колыбели нянчила ребенка, одного из немногих детей, которых Данло видел на улице. Всюду, куда ни глянь, ползли или ехали всевозможные разновидности роботов. У ресторанов, где роботы-официанты подавали напитки со льдом и странного вида блюда, другие роботы вскапывали цветочные клумбы. Данло заметил, что такое занятие больше бы пристало человеку, чем привел Изаса Леля в полную растерянность.

– Мне кажется, у вашего робота не все в порядке, – сказал нараин, кивнув на образник.

Голографический Эде, не меняя выражения лица, начертил в воздухе полумесяц. После своего пребывания у сайни они с Данло сочли полезным разработать собственный тайный язык, и Данло научил его цефическому языку знаков.

– Почему? – спросил Данло.

– У него проблемы с переводом. Не можете же вы всерьез думать, что сажать цветы должны люди.

– Но почему же?

– Потому что это работа. – Изас Лель произнес это слово, “фальке”, так, точно в рот ему попала грязь – так, точно его смысл был ясен каждому. Работа есть работа, постыдное занятие. Только роботы или сумасшедшие работают. Цивилизованные люди, такие, как Изас Лель или любой другой нараин, пусть даже самого низкого ранга, посвящают свое время более возвышенным целям.

– Мне приходилось сажать цветы. – Данло вспомнился ясный день ложной зимы, когда он сделал перерыв в своих математических занятиях, чтобы посадить” Тамарой огнецветы около ее дома. – И я не считал это работой.

Изас Лель посмотрел на Данло, как на неизвестного вида насекомое.

– Но ведь вы делали это руками?

– Конечно, как же иначе?

– Значит, это работа.

– По-вашему, все, что делается руками, – это работа?

– Почти все.

Данло сидел прямо, как мастер заншина. Фактически он был здесь послом и потому не мог себе позволить вступать в спор с Изасом Лелем. Но он был также пилотом, а прежде всего человеком и поэтому сказал:

– Я видел, как робот на улице кормит ребенка. Ведь не считает же мать работой кормить свое дитя?

– Считала бы, будь у этого ребенка мать.

Данло на миг онемел и даже дышать перестал. Всю свою жизнь он слышал рассказы о мирах, где дети рождаются искусственным путем. Эти извращенные создания, не имеющие ни отца, ни матери, называли слельниками и насмехались над ними. Кадетом он даже знал в Невернесе одного из таких, безупречного внешне, но несчастного внутренне, с идеальным телом и затравленными глазами. Мысль о том, что Изас Лель и все другие жители этого города – слельники, ошеломила Данло, и он замолчал, не находя слов.

– Растить ребенка в себе – это, безусловно работа, – продолжал Изас Лель. – А ухаживать за ним – тем более.

– Но ведь это жизнь! – выпалил наконец Данло. – Сама жизнь. Как же иначе?

Изас Лель вздохнул, словно втолковывая очевидные вещи ребенку, и промолвил с брезгливостью и презрением на лице:

– Жить? За нас это делают наши роботы.

Весь оставшийся отрезок пути никто из них не раскрывал рта. Вскоре они подъехали к большому, монолитному белому зданию, и Данло подумал, что теперь им придется выйти из робота, но тот по команде Изаса Леля перешел в крайний правый ряд, сбавил скорость и въехал на тротуар. Теперь он тащился, как древний старец, и пешеходы дисциплинированно уступали ему дорогу. Ходьба для большинства нараинов была единственным видом физической деятельности, но никто не ожидал, что один из трансценденталов унизится до их уровня.

Многие завистливо поглядывали на кибершапочку Изаса Леля и кланялись ему, словно богу. Робот, пробравшись через толпу, подкатил к блестящим дверям здания, и они отворились, пропуская его.

Если я останусь здесь надолго, то с ума сойду, подумал Данло.

Пока робот ехал по длинному белому коридору, Данло общался с Эде при помощи знаков. Эде все внимание сосредоточил на Изасе Леле – возможно, он пытался прочесть что-то на непроницаемом лице этого человека. Когда Изас Лель вступил в контакт со своим компьютером и глаза его стали пустыми, Эде знаком сообщил Данло, что они находятся в опасной ситуации.

– Тебе хотелось приключений – теперь их у тебя будет в избытке.

– Я знаю, – жестами же ответил Данло.

– Этот человек почти постоянно находится в контакте с каким-то кибернетическим полем. И очень возможно, что все твои действия и слова изучаются другими людьми, делящими с ним это поле.

– Знаю. И что же ты мне посоветуешь?

– Посмотри на его глаза! Убей его прямо сейчас, пока он в отключке, а потом сними с него шапочку и прикажи роботу вернуться к нашему кораблю. Лучшего шанса убежать у нас не будет.

Данло улыбнулся этому невероятному предложению и показал:

– Не можешь ли ты посоветовать что-нибудь более осуществимое?

– Будь осторожен, – незамедлительно ответил Эде. – Следи за своим лицом – и за мыслями тоже, пилот.

Во время их проезда по коридорам им встречались другие люди, такие же трансценденталы, как Изас Лель. Все они ехали на роботах, в кибершапочках на лысых головах. Данло, видимо, вызывал у них повышенный интерес, и они разглядывали его без стеснения, как экзотическое животное, привезенное Изасом Лелем из загородного леса. Данло казалось, что он попал в какой-то клуб, где трансценденталы – одни только трансценденталы – собираются каждое утро, чтобы скоротать свои нескончаемые досужие дни. Он спрашивал себя, какие цели могут преследовать эти люди с холодными глазами, но тут робот остановился у одной из дверей.

– Это здесь, – сказал Изас Лель. – Мы ждем вас.

Данло обменялся знаками с Эде, пообещав, что будет следить за собой. Улыбаясь предстоящей опасности, он смотрел на дверь комнаты, где ждали его трансценденталы Нового Алюмита.

Основной парадокс эдеизма заключается в следующем: Бог, вечный, бесконечный, непознанный, всемогущий и вездесущий, не имеющий образа и формы, является в то же время Николасом Дару Эде, человеком, который стал Богом. Эдическая теология и доктрины различных эдических сект проистекают из попытки объяснить это противоречие.

Британская Энциклопедия, 1754 издание, 10-я исправленная стандартная версия

Дверь отодвинулась в сторону, и робот въехал в помещение, которое Изас Лель назвал залом собраний. Окон здесь не было, пол покрывал белый пластик, стены и потолок представляли собой сплошной купол из мерцаля или какого-то похожего материала. При въезде Данло этот купол вспыхнул разноцветными огнями. Багровые, охряные, зеленоватые и розовые полосы складывались в знакомую картину, и Данло понял, что это закат. Утром, в недрах закрытого города, он наблюдал, как опускается за изумрудные холмы огромное солнце Нового Алюмита. Небо переливалось фиолетовыми и розовыми красками, что было очень красиво, хотя и нереально.

То, что нараины предпочитали такие вот виртуальные закаты прямому взгляду на мир, беспокоило Данло. Беспокойство вызывали также вазы с живыми цветами в центре зала и блестящий хромированный чайный сервиз, только что, очевидно, доставленный сюда служебным роботом. Дело выглядело так, будто Изас Лель, руководствуясь краткими замечаниями Данло по дороге сюда, каким-то образом подготовил зал к его приему.

Точно посередине пола лежала большая, пухлая красная подушка, и Данло по приглашению Изаса Леля, сел на нее.

Сам Изас Лель остался в роботе, как и все остальные трансценденталы. Шестеро человек расположились перед Данло полукругом. Их кибершапочки сверкали золотом, отражая ложный закат. Данло сидел с поджатыми ногами, глядя на них снизу вверх, и их стеклянные глаза давили ему на сердце, словно камни.

– Позвольте представить вам присутствующих: Лиесвир Ивиосс, – начал Изас Лель, указывая на худощавую женщину с классически правильным и гладким, как у ребенка, лицом. Ее можно было принять за ровесницу Данло, хотя она насчитывала девяносто лет от роду.

– Кистур Ашторет, – продолжал Изас Лель. Этот мужчина (или женщина?) с бело-розовым лицом выглядел столь же хрупким и изнеженным, как все ивиюнирцы. Будучи представленным, он наклонил голову и улыбнулся. Данло это удивило: из всех трансценденталов один только Кистур Ашторет приветствовал его таким образом.

– Патар Ивиаслин, Енена Ивиаеталир. – Нараинские имена, кроме Кистура Ашторета, казались Данло трудными – особенно у двух последних женщин (или мужчин). Это были Диверос Те, тонколицее существо, пребывающее где-то в ином мире, и Ананда Наркаваж, чьи губы дрожали, а полузакрытые глаза ускользали от взгляда Данло. Вот какова, стало быть, элита этого города, его принцы, лорды и махарани. Данло предполагал, что они правят также и всей планетой, и был очень близок к правде.

– Позвольте предложить вам чаю, – сказал Изас Лель. По его знаку служебный робот раздал чашки с горячим напитком трансценденталам и Данло. Чай испускал непривычный пряный аромат. Эде, парящий над своим компьютером на полу рядом с подушкой, исподтишка показал знаками:

– Берегись отравы! Берегись наркотика правды – эти нараины определенно захотят прочесть твои мысли.

Данло улыбнулся и отпил большой глоток – что ему еще оставалось?

Допрос, которого он ожидал, начался сразу, без промедления.

– Вы утверждаете, что являетесь пилотом Ордена из мира под названием Невернес, – сказал Изас Лель. – Что это за Орден? Какая звезда освещает ваш мир?

Данло поставил чашку на пол, нащупал в брючном кармане флейту, сделал глубокий вдох и ответил:

– Если быть точным, Невернесом называется город, в котором я учился. Сама планета носит название Ледопад, хотя иногда ее тоже называют Невернесом по имени города. И солнце наше называется звезда Невернеса.

– Вы и родились в этом городе?

– Вблизи от него.

– Открытый город. Вы сказали по радио, что Невернес открыт свету звезд, – это правда?

– Да.

– Где же находится звезда Невернеса?

Данло протянул руку и указал вправо над головой Ананды Наркаваж. Он гордился тем, что в любой точке вселенной, в самой глубине закрытого города, при любой пространственной ориентации всегда мог найти дорогу домой.

– Вон там, – сказал он просто.

Изаса Леля и всех остальных этот ответ привел в замешательство. Их глаза сделались такими пустыми, точно вовсе провалились внутрь.

– Я имел в виду ее местонахождение относительно Известных Звезд, – пояснил Изас Лель.

Данло внутренне улыбнулся, задавая себе вопрос, сколько звезд может быть известно этим живущим в улье людям. Сам он знал десять тысяч по имени и около миллиона с виду, с созвездиями, которые они составляли среди неисчислимых огней галактики.

– Какие звезды вы называете Известными? – спросил он.

– Вы хотите сказать, что не знаете этого?

– Нет, не знаю.

Изас Лель закрыл глаза. Закат на стенах комнаты исчез, ушел, как вода в сточную трубу. На миг в зале стало темно, как в космосе, а затем зажглись звезды – тысячи белых огоньков, изображающих звезды. Данло почти сразу узнал бледноголубую звезду сайни, и звезду в хвосте Рыбы, и Медеарис Люс, и все другие звезды этого сектора.

– Можете ли вы показать, которая из них звезда Невернеса?

– Ее здесь нет.

– Но это Известные Звезды, – произнес Изас Лель с ударением, будто Данло был слепым или глухим.

– Звезда Невернеса светит в другом месте галактики.

– Но здесь показаны все звезды в радиусе пятидесяти световых лет! – В устах Изаса Леля “линья-то” – световой год – звучало как нечто недоступное воображению. Впрочем, расстояние в шесть триллионов миль представить действительно нелегко.

– Звезда Невернеса светит далеко отсюда.

– Дальше, чем сто световых лет?

– Да.

– Насколько же далеко?

– Очень… очень далеко. -Данло на миг зажмурился и добавил: – Если измерять по прямой линии, от вашей звезды до моей будет около тридцати тысяч световых лет.

Данло, как обычно, говорил негромко, но эта цифра прозвучала, как удар грома. В зале повисла глубокая тишина.

– Не может быть! – воскликнул Диверос Те. Его (или ее) голос напоминал самые тихие звуки бамбуковой флейты, и Данло слышал его впервые.

– Тридцать тысяч световых лет – это невозможно, – подтвердила Ананда Наркаваж.

– Это не может быть правдой, – поддержала их своим мелодичным голосом Лиесвир Ивиосс.

Тем не менее это была чистая правда. Данло пересек линзу галактики и проник, возможно, дальше, чем любой другой пилот в истории Ордена. Тридцать тысяч световых лет – это очень далекий путь, такой далекий, что даже мастер-пилоты Невернеса, сидя у своих очагов, изумились бы, услышав о нем.

Взгляды всех трансценденталов в мерцающем сумраке зала сосредоточились теперь на Изасе Леле, как будто он говорил им что-то. Через некоторое время он заговорил по-настоящему, посредством звуковых волн:

– Возможно, Данло ви Соли Рингесс из Невернеса действительно говорит правду – или верит, что говорит ее.

Закат в потоке ослепительных красок вернулся обратно, и Данло понял секрет этого зала собраний. За тонким слоем мерцаля помещались пурпурные нейросхемы или другие элементы, сканирующие электрохимические процессы его мозга. Возможно, они реагировали даже на самые мимолетные его мысли. Вся эта комната представляла собой компьютер, нечто вроде кибершапочки трансцендентала, а еще точнее – нечто вроде кабины легкого корабля. Но работала она не по принципу контакта между пилотом и логическими схемами его корабля; здесь трансценденталы, возможно, исследовали умы нараинов низшего ранга, которым требовалась помощь для вхождения в кибернетическое пространство Поля. Человеческое сознание развертывалось здесь в буквальном смысле, слой за слоем, как луковица. Данло уже слышал о таких местах: о ярконских камерах правды, о темных ячейках Кваллара – и о секретных нуль-камерах в невернесской башне цефиков.

– Если это правда, мы хотели бы знать, как это возможно, – сказала Лиесвир Ивиосс.

Данло сидел выпрямившись, касаясь дырочек флейты под тонким шелком штанины. Он тихо, почти незаметно передвигал по ним пальцы, и в уме у него играла музыка, затрудняющая, как он надеялся, работу здешним сканерам. Он слушал эту тайную мелодию с того самого момента, как вошел сюда, а теперь применял и другую технику, которой научил его друг, цефик Хануман ли Тош.

– Данло ви Соли Рингесс, – произнес чей-то голос из темноты, – вы можете объяснить нам, как найти звезду Невернеса?

Этого Данло сделать не мог. Ему, как пилоту, запрещалось открывать кому бы то ни было координаты своей родной звезды – как и любой другой.

– Можете ли вы объяснить нам, как провели свой корабль через тридцать тысяч световых лет?

– Да… могу. – Звуки песни, которую Данло сложил однажды для своего учителя, формировали алые капли у него в голове, и ему было трудно говорить. – Но не должен… и поэтому… ничего не скажу.

– Можете ли вы рассказать хоть что-нибудь о своем корабле, на котором проделали столь невообразимое расстояние? О легком корабле?

Вопросы вызывали в сознании Данло запахи синофилы, скрикса и прочих обитателей инопланетного зоопарка. Он шевельнул губами и произнес односложно, точно темно-синий пузырь выдул:

– Нет. – Он осознал это свое действие, как реальный звук, производимый языком и зубами, и повторил: – Нет, – но все его ощущения так перепутались, что это прозвучало почти как “да”.

– Достаточно, – сказал чей-то голос. Данло открыл глаза и увидел сиреневые звуковые волны, исходящие изо рта Кистура Ашторета. – Нам вообще не следовало приводить его сюда.

Данло показалось, что все трансценденталы разом исчезли из комнаты, как испарившийся сухой лед – вероятно, вступили в общий мысленный разговор. Миг спустя они вернулись в пространство-время, как легкие корабли из мультиплекса, и Изас Лель сказал:

– Вы странный человек, Данло ви Соли Рингесс. На вид вы наивны, как любой наман, и при этом обладаете такой поразительной умственной подготовкой.

“Наман” Эде перевел как “непосвященный”. Данло помнил, что должен знать истинное значение этого слова, но не мог вспомнить, каково оно.

– Если вам нужно снять напряжение, – продолжал Изас Лель, – я обещаю, что между вами и этим залом больше не будет контакта, пока вы сами того не пожелаете.

Данло взглянул на Эде.

– Это уловка! – бешено жестикулировал тот. – Не показывай им свое лицо! Не позволяй им видеть тебя!

Но Данло услышал в голосе Изаса Леля правду и доверился ей.

– Да, – с медленной улыбкой сказал он. – Я не хочу контакта.

– Хорошо. Можете расслабиться.

– Как скажете. – Данло сделал глубокий вдох, потом выдох.

– Где вы научились этому искусству? – спросил Изас Лель.

– У моего друга. Он цефик.

– Что.такое “цефик”?

Данло стал рассказывать об исследованиях Ордена в вопросах сознания во вселенной, и холодные голубые глаза Изаса Леля оттаяли, сделавшись почти человеческими.

Когда Данло закончил, Кистур Ашторет сказал:

– Мы никогда не слышали о вашем Ордене. И никто другой не слышал.

– Возможно – я первый пилот, проникший так глубоко в Экстр.

Между трансценденталами опять возникло замешательство: слово “Экстр” на их язык не переводилось.

– Что такое “Экстр”? – спросил Кистур Ашторет.

Данло стал объяснять, что так называется область галактики, где звезды превращаются в сверхновые одна за другой.

Трансценденталы сидели не шевелясь – дело выглядело так, будто им стало вдруг неудобно на их мягких сиденьях. Глаза Патар Ивиаслин приклеились к вазе с оранжевыми и пурпурными цветами, Диверос Те молчал, что было его (или ее) нормальным состоянием, бело-розовое лицо Лиесвир Ивиосс приобрело пунцовый оттенок.

– Мой Орден направил в Экстр миссию. – Данло не счел нужным говорить, что Орден, где всегда имело место соперничество разных группировок, фактически разделился надвое. – Мы ищем планету Таннахилл. Ищем людей, которые называются или назывались прежде Архитекторами Бесконечного Разума Вселенской Кибернетической Церкви. Старой Церкви. Быть может, кто-нибудь в этом городе знает об этой планете или этих людях? Или… знает кого-то, кто может это знать?

Изас Лель задумчиво склонил голову, а затем, по обычаю самого Данло, ответил на вопрос вопросом: – Зачем ваш Орден разыскивает Архитекторов этой религии?

– Потому что… – начал Данло, и тут ему вспомнилось значение слова “наман”. На иштване так обозначался посторонний, буквально “не имеющий доступа” к благодати Вселенской Кибернетической Церкви. Данло показалось странным, что Изас Лель употреблял это слово из священного языка Старой Церкви. – Потому что звезды гибнут, и мы хотим просить Архитекторов… – снова заговорил он, и тут у него в уме, словно новая звезда в небе, высветилась информация о нараинах.

– О чем вы хотите просить их?

– Архитекторы Старой Церкви… – Данло показалось, что золотая шапочка Изаса Леля обменивается светом с шапочками других трансценденталов. Они все так же неподвижно сидели в своих роботах, глядя на Данло, а он смотрел на них.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Это вы и есть, – сказал Данло. – Хотя нет. Вы и все нараины были Архитекторами раньше, да?

Наступившую паузу нарушила Лиесвир Ивиосс: – Почему вы так думаете?

– Потому что это правда.

– Но откуда вы можете это знать?

– Я… просто знаю, вот и все.

Кистур Ашторет переглянулся с Изасом Лелем и сказал:

– Я думаю, мы должны ему рассказать. Не надо утаивать от него эту информацию.

Изас Лель, пристально посмотрев на Данло, с внезапной решимостью потер лоб и сказал:

– Архитекторы Кибернетической Церкви – это мы. Истинные Архитекторы истинной Вселенской Церкви.

– Понимаю, – сказал Данло, продолжая смотреть Изасу Лелю в глаза, пока тот рассказывал ему историю нараинов.

Это были последователи Лилианы иви Нараи, волевой женщины, бывшей прежде одной из уважаемых старейшин Старой Церкви на Таннахилле. Кроме того, она была провидицей и мистиком, более того – революционеркой, бросившей вызов застойным доктринам и одряхлевшей теократии Старой Церкви. Двести лет назад она выступила с призывом возродить истинный дух эдеизма. Она призывала отбросить все доктрины, устаревшие или приносящие прямой вред спасению души.

Она собирала своих многочисленных последователей на тайные контактные оргии и прочие экстатические церемонии, целью которых было приблизить людей к Богу Эде. Нараины утверждали, что они и есть истинные Архитекторы Бога, и верили, что им открылся дух Истинной Вечной Вселенской Церкви. Они, разумеется, были еретиками, и ортодоксы Старой Церкви не замедлили провозгласить, что они – угроза для всего, что свято. На втором году апостольской деятельности Лилианы иви Нараи еретиков стали подвергать глубокому очищению, отправлять в изгнание, перепрограммировать и даже казнить.

Наконец, в 2541 году от Преображения Эде, Лилиана иви Нараи договорилась с властями об исходе. Ей дали десять тяжелых кораблей, и она привела свой народ к девственной планете с бирюзовыми океанами и ярко-зелеными лесами, где полыхали во славу Бога великолепные восходы и закаты. Но нараинам не было дела до красот природы. Они поклонялись иному божеству и назвали свой мир Новым Алюмитом, символизируя этим духовное единение с родиной Николоса Дару Эде. Они без промедления оправили своих роботов добывать минералы и строить закрытые города. Там, в этих пластиковых муравейниках, они наконец-то могли без помех заняться трансценденцией и приблизиться к вечному Эде. Они верили, что в них, особенно в пророках и наиболее выдающихся Архитекторах, называвших себя трансцендентами, живет истинный дух эдеизма. Они верили, что им под силу создать нечто поистине новое, поистине святое и в то же время древнее, как звезды.

Выслушав рассказ Изаса Леля, Данло отпил глоток душистого чая и сказал:

– Если ваши предки прибыли сюда с Таннахилла, вы должны знать эту планету, правда?

– Да, мы знаем Таннахилл, – признался Кистур Ашторет.

Он так стыдился того, что они солгали Данло, что казалось, будто он вот-вот расплачется.

– Некоторые из наших старейших даже помнят его – ведь они там родились.

Данло молча кивнул, мысленно содрогнувшись при мысли о людях, живущих более двухсот лет, и спросил:

– И вы можете сказать мне, где находится Таннахилл? Можете показать, которая звезда среди Известных – его солнце?

– Это возможно, – сказал Изас Лель, – но зачем вы хотите туда отправиться? Ведь вам уже сказали, что дом истинной Церкви – это Новый Алюмит. Почему бы вам не осуществить свою миссию здесь?

Пока Эде переводил сказанное, мысль Данло работала вовсю.

Он не хотел обижать этих людей и потому предоставил правде говорить за него.

– Вы сказали, что Лилиана иви Нараи высказывалась против вредных доктрин Старой Церкви, да?

– Это верно, – сдержанно подтвердил Изас Лель. – За долгие века Церковь сформулировала много ложных доктрин – мы называем их программами, – осмеивающих дух эдеизма.

– А вы, нараины, основав Новый Алюмит, отказались от этих программ да?

Изас Лель чуть ли не впервые улыбнулся и с великой гордостью, хотя и не в полном соответствии с фактами, заявил:

– Мы освободились от всех программ. Путь к Богу нельзя ограничивать ничем. Мы все должны свободно входить в Поле и искать Бога согласно своим возможностям.

Данло улыбнулся в ответ – его очень позабавил намек Изаса Леля на то, что Бога можно найти в некоем кибернетическом пространстве и больше нигде. Однако он тут же посерьезнел и спросил:

– Значит, нараины освободились также и от Тотальной Программы?

Сердце Данло отсчитало десять ударов, а Изас Лель все молчал. Историки Ордена учили, что Тотальная Программа – это древний императив, обязывающий Архитекторов расселяться по вселенной и наполнять ее своим потомством. И распространять человеческую жизнь как только возможно. Наивысшая цель – это наделение сознанием мертвой материи. Для этого все элементы этой материи следует употреблять в пищу.

Двигаясь через галактику и находя богатые, нетронутые планеты, следует превращать углерод, кислород, водород и азот этих миров в белок для вскармливания подрастающего потомства. Миры с полностью использованной биосферой следует уничтожать. Роботы должны разбирать их до последнего атома, чтобы освободившиеся элементы послужили пищей для еще большего количества человечесиой жизни. Так следует поступать со всеми планетами, а затем, в конечном счете, и со звездами. Сверхновые – вот главная созидающая сила галактики. Сверхновые – это великие пылающие боги, творящие из своих раскаленных гибнущих тел кислород, кремний, железо и золото.

Когда– нибудь ни в одной из галактик вселенной не останется ничего, кроме свободных элементов -и людей, неисчислимого количества людей, чьи души сохраняются в вечных компьютерах.

И кроме Бога Эде, разумеется. В конце времен Эде поглотит все освобожденные элементы, и вся вселенная перейдет в его бесконечное тело. Триллионы вечных компьютеров соединятся в один Вселенский Компьютер, который будет Богом и ничем более.

Сознание и память всех Архитекторов, когда-либо живших во вселенной, наконец-то станут едины в Эде.

И тогда свершится чудо, о котором все Архитекторы мечтают с пылом разлученных любовников. За гранью конца времен, когда время и бытие начнутся сызнова, произойдет новое, второе сотворение вселенной. Эде из бесконечной своей любви к человечеству пожертвует собой и воссоздаст вселенную из материальных элементов своего божественного тела. Он создаст триллионы новых Земель, идеальных миров с зелеными садами и синими океанами, где не будет ни зла, ни страданий, ни смерти. Эти миры он населит людьми, создав новые тела для верных s страдавших во имя его, и перенесет их сознание из своей памяти обратно в живую плоть. Очищенные души перейдут в прекрасные, совершенные, бессмертные формы.

Некоторые теологи Старой Церкви утверждали, что золотой период воссоединения человека с Богом будет длиться вечно; другие полагали, что каждый человек, мужчина, женщина и ребенок, будет жить вечно, а когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, сам станет Богом, как некогда Эде, и сотворит свою собственную вселенную. Наиболее ортодоксальные придерживались мнения, что ныне существующая вселенная, состоящая из камней, комет и звезд, изначально порочна и потому должна подвергнуться тотальной переделке.

Поэтому жизненной целью и наивысшей честью для человека должно быть его сотрудничество с Богом в этом священном переустройстве космоса.

– Это безумцы с Таннахилла уничтожают звезды, а не мы, – сказал наконец Изас Лель. – Но откуда пилот из Невернеса может знать о Тотальной Программе?

Данло видел, что Кистура Ашторета и других трансценденталов тоже занимает этот вопрос.

– Старая Церковь на Алюмите, – ответил он, – а Алюмит находится поблизости от Цивилизованных Миров.

Данло рассказал, что в 1749 году от основания Невернеса внутри Вселенской Кибернетической Церкви произошел раскол. Старая Церковь начала войну с еретической Реформированной Церковью, и Война Контактов, как она стала потом называться, стала самой масштабной и затяжной в истории человечества. После двухсот лет этой кровавой бойни Старая Церковь-потерпела поражение. Уцелевшие Архитекторы бежали в часть космоса, ставшую позднее Экстром, а Реформированная Церковь окрепла и отправила свои миссии на Яркону, в Невернес и в тысячу других Цивилизованных Миров. Можно сказать, что эдеизм стал там поистине вселенской религией. Если бы непреклонный Хранитель Времени (и возглавляемый им Орден) не проявили железного упорства, молодежь Невернеса сейчас исполняла бы Восемь Обязанностей Архитектора, даже не мечтая стать цефиками, скраерами или пилотами.

– Мы давно забыли звезду Алюмита, – сказал Изас Лель, – но Войну Контактов, разумеется, помним.

Данло держась за флейту в брючном кармане, глотнул воздуха и сказал: – Во время этой войны был создан искусственный вирус, бактериологическое оружие. Известно, что этот вирус, убивший миллиарды людей, создали Архитекторы Старой Церкви вместе с воинами-поэтами.

И мой народ он убил тоже, мысленно добавил Данло. Хайдара, Чандру, Чокло и других.

– Воины-поэты? Кто это? – спросила Енена Ивиасталир.

Данло рассказал им об ордене воинов-поэтов, и одна мысль вдруг поразила его: “А теперь воины-поэты хотят возобновить свой союз со Старой Церковью”.

Он прижал кулак ко лбу и спросил:

– Быть может, кто-нибудь из Архитекторов Старой Церкви знает средство против этого вируса? Быть может, кто-то из нараинов слышал о нем?

Изас Лель медленно покачал головой, а голову Данло с левой стороны внезапно пронзила страшная боль, точно ктото всадил нож ему в глаз.

– От Чумы средства нет, – сказал Изас Лель, и эти слова обрушились на Данло каменной глыбой, вышибив из него дух.

– Насколько нам известно, – уточнил Кистур Ашторет. – Среди нараинов нет биологов.

– Понятно.

– Я никогда не слышал о таком средстве, – сказала Ананда Наркаваж.

– Я тоже. -Лиесвир Ивиосс потрогала кибершапочку у себя на голове, как будто там содержалась вся существующая во вселенной информация. – Но почему вас интересует средство от болезни, которая ют уже тысячу лет никого не убивает?

– Она убивает. – Данло вдавил кулак в шрам над левым глазом. – Она убила уже многих и продолжает убивать.

Запинаясь и глотая воздух, пахнущий углекислым газом и пластиком, Данло рассказал трансценденталам о гибели племени деваки. Чума не исчезла, говорил он; она, как отравленная нить ширива в куске обычной ткани, вплелась в человеческий геном и превратилась в пассивный участок ДНК. Вернее, пассивной она остается только для людей, имеющих соответствующие гены-ингибиторы. У изолированных народов, таких, как алалои, вирус в любой момент может разорваться на миллиарды белковых пуль, превращающих мозг жертвы в красный студень.

– Деваки – лишь одно из алалойских племен. Существуют другие, много других.

– И вы хотите обеспечить их средством против этого спящего вируса? – спросил Изас Лель.

– Да. Если смогу. Я должен.

Изас Лель переглянулся с Кистуром Ашторетом и сказал:

– Мы помогли бы вам найти это средство, будь это в наших силах. Охотно поделились бы с вами такой информацией. Вы спрашивали о координатах звезды Таннахилла… Мы можем вам их сообщать, вот только…

– Только что?

– Трудно делиться чем-то с человеком, который ничего не хочет дать взамен.

Данло стиснул челюсти так, что заныли зубы. Нараины, вопреки своим претензиям на трансцендентальность, на деле оказывались прижимистыми, как купцы.

– Я поделюсь с вами всем… чем могу.

– Но мы уже спрашивали вас, где находится звезда Невернеса, и вы не захотели сказать.

– Но это не моя тайна! – почти выкрикнул Данло. Он подумал даже, не сказать ли Изасу Лелю эти координаты – такая информация все равно совершенно бесполезна для всех, кроме пилотов, обученных математике и вероятностной топологии. Но он действительно был не вправе открывать эти секретные сведения. – Я принес присягу.

– Ну разумеется. Присягу.

– Не понимаю, почему вы так хотите узнать, где находится Невернес.

– Нам, в общем, безразлично, где он находится. Но то, каким образом вы совершаете такие дальние космические путешествия, мы действительно хотели бы знать.

– Мне повезло, – искренне сказал Данло, вспоминая искривленные пространства мультиплекса, из которых вышел с таким трудом. – Мне выпала редкая удача.

– Да, возможно, но ведь пилот должен к тому же обладать большим мастерством, не так ли? Если вы готовы поделиться, нас интересует именно это мастерство.

– Быть пилотом нелегко, – сказал Данло.

– Но вы согласны научить нас тому, что знаете сами?

Из последующего разговора выяснилось, что космическое пилотирование и у нараинов, и у Архитекторов Старой Церкви находится на крайне низком уровне. Тяжелым кораблям Лилианы иви Нараи потребовались годы, чтобы преодолеть несколько световых лет от Таннахилла до Нового Алюмита. За последние десять веков пилоты Старой Церкви с трудом наладили сообщение между семьюдесятью мирами сектора, который они называли Известными Звездами. В их столь скромных успехах повинен был, впрочем, сам Экстр, где мультиплекс опасен и непредсказуем, как скутарийская шахиня в брачный период. Но не только – здесь сыграло определенную роль закоренелое презрение и страх Старой Церкви к чистой математике. В этом отношении Архитекторы были не одиноки. Из всех, кого Данло встречал среди звезд, только канторы и пилоты Ордена любили математику самозабвенно и готовы были жизнь за нее отдать. Из всех городов галактики только в Невернесе, в его башнях (и легких кораблях), математика достигла своего полного и прекрасного расцвета. В этой любви и в этом знании заключалась истинная власть Ордена, а власть нелегко приобретается и нелегко передается.

– На подготовку пилота требуется много лет, – сказал Данло.

– Нараины – народ терпеливый, – заверил его Изас Лель.

– И человека на этом пути подстерегает множество опасностей.

– Нараины не раз встречались с опасностью на пути к Новому Алюмиту.

– Я… не гожусь в учителя.

– Но вы же можете передать другим собственные знания?

– Нет. Орден допускает в наставники только мастер-пилотов и других мастеров. – Данло умолчал о том, что ему самому, когда он вернется из Экстра в новую Академию на Тиэлле, почти наверняка присвоят звание мастера.

– Ваш Орден живет по собственным правилам, не так ли?

– Да.

Гнев и досада уже начали проступать на лице Изаса Леля, когда Данло понял, что ему представляется редкий случай завоевать расположение этого человека.

– Если вы действительно хотите, чтобы у нараинов были свои пилоты, способ есть.

Глаза трансцендентала вонзились в Данло, как лазеры.

– Что за способ?

– Обучение пилотов – один из видов деятельности моего Ордена. Многие Цивилизованные Миры посылают свою молодежь в Невернес получать образование.

Изас Лель задумался, поглаживая пластиковое сиденье своего робота.

– Вы хотите сказать, что нам нужно отправить своих детей за тридцать тысяч световых лет?

– Нет, – грустно улыбнулся Данло. – Это было бы невозможно. Но на планете Тиэлла очень скоро откроется новая Академия. Вы можете послать своих детей туда.

Это тоже было одним из аспектов власти Ордена. У элиты Цивилизованных Миров давно уже вошло в обычай посылать в Невернес наиболее одаренных своих отпрысков. Делая это, родители надеялись, что их сыновья и дочери привезут домой сокровища знания, обретенные в холодных стенах Академии. Иногда эти надежды сбывались, но в душах тех, кто возвращался домой, навсегда оставались шпили Невернеса и непостижимый дух Ордена. Молодые люди, столь преданные своим мирам раньше, возвращались туда уже не ярконцами, сильвапланцами или торскаллийцами, а членами Ордена. Через них Орден осуществлял свою подпольноподрывную деятельность. Но об этом Данло не сказал ничего. В качестве посла он обязан был соблюдать дипломатию при всей своей ненависти к затаенной лжи, которой требовала от него эта задача.

– Возможность посылать молодежь в вашу новую Академию – это грандиозный шанс, – сказал Изас Лель.

– Да, – подтвердил Данло. – Так многие думают.

Изас Лель поставил заслон своим эмоциям, и глаза у него стали жесткими, как сапфиры.

– Если мы назовем вам координаты звезды Таннахилла и вы отправитесь туда, вы и Старой Церкви предоставите такую возможность?

– Возможно, мне придется это сделать.

Он боится Старой Церкви, подумал Данло, но еще больше боится обнаружить свой страх.

– Старейшины Старой Церкви ни за что не позволят, чтобы их дети обучались у наманов какого-то неизвестного Ордена, – ядовито ввернула Лиесвир Ивиосс.

– Согласен, – поразмыслив, сказал Изас Лель. – Но это не значит, что мастерство этого молодого пилота их не заинтересует.

Он боится, что Архитекторы пытками вырвут у меня нужные знания, подумал Данло – и замер, представляя себе, как какой-нибудь мастер-палач вонзает иглу ему в глаз и вводит ее вдоль зрительного нерва в мозг. Но почему Изас Лель этого боится?

– Вряд ли старейшины смогут узнать достаточно много, – заметил Кистур Ашторет, – если только не пошлют своих детей на Тиэллу, где бы эта Тиэлла ни была.

– Можем ли мы быть уверены в этом? – усомнилась Ананда Наркаваж.

– Можем ли мы хоть в чем-то быть уверены? – скептически отозвался Кистур Ашторет.

Данло ценил то, что трансценденталы говорят так открыто в его присутствии, но понимал, что многое остается недосказанным.

– Об уверенности здесь говорить не приходится, – заметил Изас Лель. – Это трудный вопрос.

– Даже если Старая Церковь и пошлет своих детей в эту Академию, – вмешалась Патар Ивиаслин, – они, несомненно, не смогут достигнуть там таких же успехов, как наши дети.

– Вход в мультиплекс, о котором Данло ви Соли Рингесс рассказывал так красноречиво, напоминает, должно быть, контакт с Полем, – сказала Енена Ивиасталир, в которой практичность сочеталась с метафизическим мышлением. – Здесь у наших детей должно быть преимущество.

Они сомневаются, стоит ли доверять мне, думал Данло.

Сомневаются, будут ли результат стоить риска, если они покажут мне дорогу на Таннахилл.

– Думаю, что нашим детям будет чему поучиться и у цефиков этого Ордена, – сказал Изас Лель и улыбнулся Данло, касаясь своей шапочки надо лбом. Как видно, продемонстрированное Данло цефическое искусство произвело на него сильное впечатление.

Но в чем же риск, думал Данло? Чего они, собственно, боятся?

Несколько лет назад Хануман ли Тош научил его читать по лицам и объяснил, что реакция человеческих мускулов и нервов всегда выдает тайную работу ума. Поднятая бровь, поджатые губы, согнутый палец – все это может рассказать, о чем человек думает. Если уметь расшифровывать все эти знаки, можно разгадать, чего человек боится. Но Данло не был цефиком – и даже для мастер-цефика, такого, как грозный Одрик Палл, трансценденталы оказались бы твердым орешком.

– Да, дети, – сказал Изас Лель. – Порой приходится делать трудный выбор.

И вдруг, с внезапностью переохлажденной капли воды, которая кристаллизуется в снежинку, Данло понял. Не то чтобы он прочел что-то на гладком и пустом лице Изаса Леля, нет – ответ ему подсказало неведомое внутреннее чувство, сходное с погружением в ледяное море.

Он боится войны, подумал Данло. С того самого времени, как нараины бежали на Новый Алюмит, Старая Церковь грозит им войной.

Данло представил себе, каково все время жить под угрозой войны, и его темно-синие глаза наполнились светом и состраданием.

– Правители Цивилизованных Миров посылают своих детей в Невернес уже тысячу лет, – сказал он. – За это время войны не было ни разу.

– Почему вы заговорили о войне? – странно посмотрев на Данло, спросил Изас Лель.

– Но ведь война между нараинами и Старой Церковью… возможна?

– Почему вы так думаете?

Все трансценденталы старались не смотреть на Данло и упрятать свои эмоции поглубже, как червячник прячет огневит.

– Такое случается. – Данло не хотел говорить о своем чувстве правды и потому обратился к истории. – Когда внутри религии начинается ересь и раскол, война всегда возможна, ведь так?

– Вероятно, – сказал Изас Лель. – Но почему вы так вдруг решили привлечь наше внимание к подобной возможности?

Данло молчал, устремив на Изаса Леля темно-синие, полные света глаза.

– Откуда вы все это знаете? – спросил наконец трансцендентал. – Откуда вы знаете то, что знаете?

– Этот пилот действительно много знает, – сказал Кистур Ашторет. – Думаю, что Данло ви Соли Рингесс прежде всего хорошо разбирается в людях.

Вслед за этим наступило молчание. Трансценденталы, сидя в своих роботах, всматривались в какой-то иной мир, видимый только им. Данло чувствовал, что они говорят о нем – возможно, даже обсуждают какое-то важное решение. Когда его сердце ударило сто двенадцать раз, Изас Лель склонил перед Данло голову и сказал:

– Это правда. Мы живем под угрозой войны уже двести лет, но пять лет назад Старая Церковь вернула нашего посла и отозвала своего. Теперь всякий обмен информацией между нами прекратился.

То, о чем рассказывал Изас Лель, было достаточно обычным делом и повторялось несчетное число раз со времен возникновения первой религии на Старой Земле. Группа верующих вырастает из тесных пеленок матери-церкви, начинает сомневаться в ее доктринах и ее авторитете. За этим следуют раскол, исход, основание новой церкви, новая вера, новые ритуалы – совершенно новое религиозное течение, которое, однако, считается возвратом к истинному духу церкви. При условии пророческого дара и необходимой энергии еретическое движение обрастает приверженцами и увеличивается со скоростью лавины, несущейся по склону горы. Оно обретает уверенность, отбрасывает прочь старые доктрины и табу, создает новую теологию, и небесная радость бурлит в его жилах, подобно священному напитку богов. Еретики делают первые шаги по пути, с которого нельзя повернуть назад, и их ересь усугубляется.

Старая церковь на первых порах относится к еретикам терпимо, даже если они именуют себя трансценденталами. Какникак, все они – ее сыны и дочери, и милосердие обязывает ее вернуть их на путь истинный. Но ни один еретик, вкусивший сладкого вина бесконечности, не может более удовлетворяться пустой чашей в руках. Никто не желает возвращаться в лоно старой церкви, и она, как женщина, чьей любовью пренебрегли, впадает в гнев и ненависть. Отношения между ней и еретиками портятся или прекращаются – навсегда. И если этот разрыв совпадает с усилением власти наиболее ортодоксальной церковной фракции, угроза войн становится вполне реальной.

– Ивиомилы призывают к фацифаху, священной войне, – сказал Изас Лель. – Они намерены силой вернуть нас к Восьми Обязанностям – или к Эде.

Впоследствии Данло понял, что выражение “вернуть к Эде” служит эвфемизмом для узаконенного церковью человекоубийства.

– С этими ивиомилами трудно договориться, да?

– Невозможно. Они не признают доводов разума.

Данло сидел неподвижно, держась за бамбуковую флейту в кармане. Почувствовав в трансценденталах надежду на то, что он может им помочь, он сказал,

– Но есть и другие Архитекторы, кроме ивиомилов, – с ними переговоры возможны, да?

– Вера без разума слепа, – ответил Изас Лель. – Старейшины Церкви знают об этом уже три тысячи лет.

Не три, а добрых тридцать тысяч, подумал Данло. Вера и разум, разум и вера – это две руки, правая и левая, делающие любую религию тем, что она есть.

– Значит, старейшины открыты доводам разума? – спросил он.

– Некоторые из них, – сказала Изас Лель. – Верховный Архитектор, Харра Иви эн ли Эде, исключительно разумная женщина.

– Но у вас больше нет посольства на Таннахилле, и поэтому переговоры с ней невозможны, да?

– Совершенно верно.

Данло смотрел в глубину бледных зыбких глаз Изаса Леля, и ему казалось, что между ними начинает складываться понимание.

– Если бы я отправился на Таннахилл, – сказал он, – меня скорее всего представил бы Харре Иви эн ли Эде?

– По всей вероятности.

– Я мог бы завоевать ее доверие. Я мог бы… договориться с ней, правда?

Изас Лель был близок к улыбке, но настороженность в глазах еще сохранялась.

– У Харры много врагов, и добиться открытых переговоров с ней не так просто.

– Понятно.

– Ее ум похож на ваш корабль, пилот: он ясен, тверд и организован почти безупречно, но проникнуть в него трудно.

Данло улыбнулся при мысли о своем корабле, оставленном на верхушке города, высоко над ними. Если нараины попытаются открыть его или сканировать его содержимое, это им почти наверняка не удастся. Запертый легкий корабль может вскрыть разве что взрыв водородной бомбы (или сверхновой).

– В чужой ум всегда можно проникнуть, если знать правильные слова, – сказал Данло, и ему вспомнились слова фраваши, его учителя: “Человеческий разум создан из слов – а что из слов создано, словами и разрушается”.

– Да, вы, возможно; сумеете найти новые слова, чтобы открыть доступ к Харре Иви эн ли Эде. Вы умеете открывать людей им самим – думаю, мы все это заметили.

Данло обвел взглядом полукруг трансценденталов. Все они, мужчины, женщины и существа неопределенного пола, улыбались ему.

– Кистур Ашторет прав, – сказал Изас Лель, – вы хорошо разбираетесь в людях. Вы знаете совершенно невозможные для вас вещи – есть надежда, что знаете и то, как помочь нам избежать этой войны.

Сердце Данло забилось легко и быстро, как у ястреба. Он был очень доволен оборотом, который принял их разговор, да и собой, по правде говоря, тоже. Но довольству и гордости не стоило предаваться. Чем выше взлет эмоций, тем тяжелее падение.

– Если мы откроем вам звезду Таннахилла, вы поговорите о нас со старейшинами Церкви?

– Да, – сказал Данло.

– У вас есть своя миссия – вы действуете от имени вашего Ордена, – продолжал Изас Лель. – Мы не просим вас жертвовать ею, но согласны ли вы стать также и нашим эмиссаром?

– Да, – сказал Данло, думая, что достиг почти всего, к чему стремился.

– Эмиссаром мира, – подчеркнул Изас Лель. – Все, что нам нужно, это мир.

Данло молча склонил голову и вспомнил, что фраваши, его учитель, дал ему имя Данло Миротворец.

– Мы очень хотели бы показать вам звезду Таннахилла, – сказал Изас Лель.

Торжество растеклось по жилам Данло, как крепкий кофе, и он поднял глаза к куполу, ожидая, что там снова появится картина звездного неба – но этого не произошло.

– Мы хотели бы показать ее вам, но, к сожалению, не можем.

– Не можете? – Данло вдохнул и задержал дыхание до жжения в легких.

– Принять такое решение не в наших полномочиях.

На стенах по-прежнему горел закат. За все время их разговора кроваво-красное солнце Нового Алюмита едва ли на дюйм снизилось над пылающим горизонтом.

– Я не понимаю. – Данло посмотрел на высокомерную Лиесвир Ивиосс, на тихого застенчивого Дивероса Те и на всех остальных. – Ведь вы же трансценденталы? Разве вы не вправе принимать решения от имени всех нараинов?

– Вправе, – сказал Изас Лель, – и не вправе.

– И да, и нет, – повторил Данло. – Вы…

– Я только один из многих, – прервал его Изас Лель. – И все остальные тоже.

– Ну да, – сказал Данло, гладя на аметистово-карминовый закат, – один из многих. Я думал, что вы все вместе посовещаетесь в пространстве, которое называете Полем, и примете решение.

– Я вижу, мне следует объясниться более подробно. Я – один из многих, которые есть одно. Никто другой из тех, кого вы здесь видите, в это единство не входит.

– Какое единство?

– Меня – нас – зовут Абраксас. Трансцендентальное Единство – это Абраксас.

Только тут Данло вспомнил свой первый разговор с трансценденталами по радио, когда его корабль находился на орбите Нового Алюмита. Тогда его собеседник назвался полным именем: Изас Лель Абраксас.

– А мое имя – Мананнан, – сказал Кистур Ашторет.

Изас Лель объяснил, что каждый из трансценденталов является частью групповой личности, и каждая из этих личностей имеет свое имя. Трансцендентальное “я” Изаса Леля состояло из семи частей: в Мегине, Келькарке и других городах планеты проживало еще шестеро трансценденталов, разделяющих его личность. Они встречались в кибернетическом Поле, не имеющем, подобно сну, ни места, ни времени. Тогда из их разнообразных свойств и талантов – целеустремленности Изаса Леля, доброты Омара Ивиорвана, невозмутимости Дархи ли Лан – складывалась единая кибернетическая сущность.

В такое же единство входил каждый из присутствующих в зале трансценденталов: Лиесвио Ивиосс – в триаду по имени Шахар, Диверос Те – в знаменитую четверку Маралах. В других городах имелись трансценденталы, которые входили в Поле поодиночке, но это было исключением. Идеалом, как объяснил Изас Лель, был выход за пределы своего отдельного “я” – и трансценденталы считали, что достигли этого. Если верить Изасу Лелю, эти высшие кибернетические личности были столь же реальными и цельными, как личность каждого человека, вынужденного существовать в материальном мире, но при этом мудрыми и могущественными, почти как боги.

– Именно Трансцендентальные Единства управляют нараинами, – сказал Изас Лель. – Мы можем встретиться с вами в этом зале и сообщить о нашем решении, но решение будет принято нами-ими после встречи в Поле.

– Понятно, – сказал Данло, хотя на самом деле не понимал, как это можно – слиться с другими в высшее кибернетическое существо. – Выходит, вы держите контакт со своими высшими “я”, с Трансцендентальными Единствами, почти постоянно.

Взгляд Изаса Леля на миг обратился внутрь, после чего он ответил:

– Да, почти.

– Тогда это совещание, этот конклав ваших высших “я” тоже происходит почти постоянно? – В это самое время, Данло ви Соли Рингесс.

– Вам надо решить, можно ли мне доверять, да? Вы уже близки к решению?

– Нет, еще нет. Трансценденталов много, и Единств тоже.

Изас Лель сказал, что всего в городах Нового Алюмита существует 16 609 трансценденталов, которые входят в 4084 единства. Самые известные из единств – это Абраксас, Мананнан, Тир, Щахар, Маралах, Эль и Кане. То, что каждый трансцендентал в этом зале входит в одно из них, – не случайность.

Ивиюнир – главный город планеты, где все трансценденталы стремятся прожить свою жизнь наиболее достойно.

– Могу ли я как-то помочь вам в принятии этого решения? – спросил Данло.

– К сожалению, пилот, сейчас вы ничего не можете сделать.

– Правда ничего?

Изас Лель Абраксас, успевший немного разгадать дикую натуру Данло во время их короткой совместной поездки, резко посмотрел на него и спросил:

– Что вы имеете в виду?

Данло как бы ненароком извлек из кармана свою флейту, но играть не стал.

– Если бы я мог встретиться с этими Единствами, Абраксасом и Мананнаном, я, возможно, помог бы им принять решение.

– Вы уже говорите с ними, – напомнила Лиесвир Ивиосс. – Через нас Единства слышат каждое ваше слово.

– Да, но я хотел бы поговорить с ними лицом к лицу, не одними только словами.

– Лицом к лицу?! – тонким, возмущенным голосом вскричала Патар Ивиаслин. – Что вы, собственно, под этим подразумеваете?

Но Ананда Наркаваж, двенадцатая часть Эль, внесла ясность:

– Вы хотите войти в Поле и вступить в контакт с Трансцендентальными Единствами?

– Да, – быстро, смело и дико ответил Данло. – Если можно, то да.

Настала мертвая тишина. Трансценденталы смотрели на Данло молча, ошеломленные его предложением. С тем же успехом он мог бы предложить поучаствовать в ножевой церемонии воинов-поэтов или помочь скутарийской шахине в ее многочисленных совокуплениях и ритуальном каннибализме, завершающим эту священную оргию.

Затем Изас Лель откашлялся, выпил воды из протянутой ему роботом пластиковой трубки и сказал:

– Ну что ж, простым людям тоже иногда разрешается контакт с Единствами. Мы не должны становиться недосягаемыми.

– Разумеется, – согласилась Ананда Наркаваж. – Но Данло ви Соли Рингесс, пилот с неведомой нам звезды, наман…

– Чтобы наман входил в Поле и контактировал с Единствами? – подхватила Лиесвир Ивиосс. – Нет-нет, это невозможно.

Но это, разумеется, было возможно, о чем Изас Лель напомнил всем остальным.

– Данло ви Соли Рингесс, чтобы вести свой корабль среди звезд, должен входить в поле, которое называет мультиплексом.

Тут Данло чуть было не улыбнулся, но боль над глазом, где у него всегда начинались головные боли, согнала всю веселость с его лица. Изас Лель не совсем понимал, о чем говорит. Мультиплекс – не просто разновидность кибернетического пространства или сюрреальности; он гораздо, гораздо глубже – возможно, глубже самой реальности.

– Притом он обучался у цефиков своего Ордена, у этих кибершаманов, которые так мастерски ориентируются в кибернетических пространствах.

А вот это было верно. Данло радовался тому, что Изас Лель поддерживает его просьбу о входе в Поле. Да и Лиесвир Ивиосс, до сих пор проявлявшая антагонизм к Данло и всем его надеждам, внезапно переменила тон.

– Да, возможно, Данло ви Соли Рингессу можно разрешить контакт с Единствами. Если он окажется достойным, мы, возможно, допустим его в Поле.

Глаза трансценденталов в двадцатый раз за это утро остекленели, словно превратившаяся в лед вода. Несколько мгновений спустя они вернулись к реальности зала собраний и к Данло, терпеливо сидящему на своей подушке.

– Решение принято, – с неловким, почти смущенным видом сказал Изас Лель.

– Да? – не дожидаясь продолжения, откликнулся Данло.

– Решено, что вопрос о предоставлении вам информации о Таннахилле должны решать все Трансцендентальные Единства.

– Понятно.

– Кое-кто полагает, что будет полезно, если вы при этом войдете в Поле и вступите с Единствами в контакт.

– Правда?

– Но другие, к сожалению, так не считают.

– Понятно.

– Вопрос о вашем допуске в Поле тоже решить не так просто. Но мы решили, что такое решение принять необходимо.

– Значит, вы решили… только это?

– Да, пилот, к сожалению. У нараинов нет единственного правителя, как у вас в Ордене. Мы тщательно обдумываем свои решения, и нам это нелегко дается.

– Да, – согласился Данло. – Нелегко.

– Поэтому мы просим вас подождать, пока мы не примем решения относительно вашего допуска в Поле. Вы согласны подождать еще немного, Данло ви Соли Рингесс?

Трансценденталы смотрели на Данло и ждали, какое решение примет он. Данло наклонил голову и сказал:

– Хорошо, я подожду, если вы так хотите.

– Отлично, – сказал Изас Лель. – Для вас приготовлена квартира. Робот отвезет вас туда.

При этих словах красные пластиковые двери зала растворились. Пустой робот подкатил к Данло и остановился в нескольких дюймах от него. Данло понял, что его встреча с трансценденталами окончена. Он встал с подушки, спрятал флейту обратно в карман и поднял с пола образник. Устроившись на сиденье робота, он повернулся спиной к семи любопытным трансценденталам и мог теперь без помех наблюдать, какие знаки подает ему заслоненный от посторонних глаз Эде. Светящиеся пальчики Эде мельтешили, как крылатые насекомые, и смысл их движений был ясен: “Остерегайся входить в то место, которое они называют Полем. Берегись Лиесвир Ивиосс и ее Единства, Шахара”.

– Почему? – прошептал Данло.

– Здесь много таких, кто не хочет, чтобы ты попал на Таннахилл, – ответил знаками Эде. – Они попытаются удержать тебя в этом Поле. Как пчелу, которая вязнет в нектаре огнецвета. Как бабочку, летящую на огонь.

Данло закрыл глаза, подумал немного и прошептал: – Понятно.

– Покинем эту планету, пока еще можно, пилот. Пока еще не поздно.

– Нет. Я пока не могу улететь.

– Пусть тогда Трансцендентальные Единства принимают свое решение без тебя. Не надо тебе входить в это Поле.

Данло, улыбаясь про себя, потер шрам на лбу. Голова болела.

– Я должен, – шепотом сказал он. – Я сделаю это, если можно будет.

Тут робот почти бесшумно двинулся с места, выкатился в открытую дверь и поехал по ярким пластиковым коридорам, ведущим на улицы города Ивиющфа.

Нет материи без формы, и нет форм,

которые не зависели бы от материи.

Поговорка цефиков

В ожидании решения Трансцендентальных Единств Данло выделили квартиру на семнадцатом уровне города, с видом на широкий и людный бульвар Элиди. Квартира эта, как он вскоре выяснил, ничем не отличалась от других жилищ Ивиюнира; нараинам, как скутарийским нимфам в их кормительных ячейках, много места не требовалось. Здесь, разделенные тонкими перегородками из белого пластика, помещались ванная, туалет, где едва хватало места присесть на корточки, контактная комната почти такого же размера, спальня и варварский пережиток – кухня.

Есть в одиночку Данло всегда считал чем-то постыдным, но нараины придерживались другого мнения. Обществу они предпочитали удобство; проголодавшись, они подавали команду домашним роботам. Те включали на кухне лазерные печки, и через несколько секунд хозяева, расположившись на белых синтетических ковриках в спальне, поглощали в одиночестве невкусную еду машинного приготовления. Это был незавидный образ жизни, но, как сказал Данло Изас Лель, за нараинов жили их роботы.

В свободное время Данло пытался обнаружить в городе хоть какие-то признаки жизни человеческой, но проявления теплого, сочного, плотского быта встречались здесь очень редко.

Нараины не обсуждали в ресторанах свежие новости, не встречались с друзьями в парках, кафе и магазинах. Во всем городе он не нашел ни единого парка или площади, где люди могли бы пообщаться. Он не раз пытался заговаривать с прохожими обоего (трудноопределимого) пола на улицах, но никто не желал вступать с ним в разговор. Все проходили мимо него так же поспешно, как мимо друг друга.

Эта холодная взаимная изоляция поражала, а между тем Данло не чувствовал неприязни друг к другу или прирожденной мизантропии, присущей, например, эталонам из сектора Бодхи Люс. Их необщительность он приписывал скорее застенчивости. Казалось, что их никогда не учили смотреть друг другу в глаза, спрашивать, как дела, улыбаться, смеяться и открывать сердца навстречу сердцам любимых, и радоваться свету, излучаемому душами других людей. Посторонний, прогулявшись по пластиковым тротуарам бульвара Элиди, скорее всего усомнился бы в том, что погруженные в себя существа, спешащие мимо в своих синтетических кимоно, – это люди. Он счел бы их не совсем живыми или, хуже того, решил бы, что они смахивают на роботов больше, чем настоящие роботы. По-своему он был бы прав. Для настоящего нараина пребывание в материальном мире, cap эн гетик, не отождествлялось с подлинной жизнью. Нараины, по существу, жили лишь для того, чтобы поскорее вернуться в свои опрятные квартирки, надеть на себя серебристые шлемы и улечься в контактных комнатах.

Там, в этих темных каморках, лежа друг над другом, как трупы на похоронном корабле, миллионы горожан закрывали глаза и входили в сверкающие пространства Поля, где сливались воедино. Одни искали кибернетического блаженства самадхи, другие – интеграции с высшими существами, немногочисленных третьих интересовал в основном обмен информацией.

Лишь после опасного для жизни общения с группой молодых экстремалов, называвшихся, судя по татуировкам на лицах, Ангелами Смерти Эде, Данло начал понимать нараинов и постигать их парадоксальный образ жизни. Взаимная отчужденность на улицах только усиливала сознание общей цели, которое они испытывали в Поле. Цель эта оставалась для Данло неясной, хотя пару раз ему казалось, что он почти разглядел ее, как белого медведя на морcком льду. Если бы ему разрешили входить в Поле свободно, как любому из нараинов, он мог бы познать эту массовую галлюцинацию во всей ее гордыне и ужасе, но в контактной комнате его квартиры шлема не было. Трансценденталы предоставляли ему полную свободу, за исключением одного, единственно важного ее аспекта. Ему велели ждать решения Трансцендентальных Единств, и он ждал.

Чтобы скоротать время, он учил слова и грамматику современного иштвана. К этому его побуждали как досуг, так и необходимость. Здесь, в Ивиюнире, ничто не мешало ему носить с собой образник и пользоваться его лингвистической программой для разговоров с теми немногими, кто соглашался с ним поговорить. На Таннахилле это было бы невозможно. Там использование образа Николаса Дару Эде в качестве переводчика сочли бы кощунством.

– Вас могут убить на месте, – предупреждал Данло Изас Лель. – Достойные Архитекторы отберут у вас образник и разорвут вас на части!

Учить иштван для Данло не составляло особого труда – ведь это был один их правнучатых вариантов древнеанглийского, который Данло выучил еще послушником… Со своей феноменальной памятью он запросто запоминал по тысяче слов каждый день и вскоре обнаружил, что может говорить с нараинами без помощи образника.

Но Эде по-прежнему просил Данло брать его с собой на прогулки, и Данло из странного чувства лояльности соглашался. Правда, теперь, немного освоив язык, он пропускал мимо ушей и перевод Эде, и его нескончаемые, крайне утомительные зловещие предсказания. Настал день, когда трансценденталы прислали за ним ярко-желтого робота. Тот, провезя Данло по бульвару Элиди и другим магистралям, вновь доставил его в святилище трансценденталов. Данло увидел те же коридоры, местами поросшие голубоватым грибком, и тот же зал собраний. На стенах и потолке пылал все тот же фиолетово-красный закат, в центре у красной подушки стоял хромированный чайный сервиз, пустоглазые трансценденталы в золотых шапочках на голых черепах все так же сидели в своих роботах. Только цветы, экзотические оранжево-лазурные цветы в двух пластиковых вазах рядом с подушкой завяли и сделались черными. Трансценденталы, видимо, не заметили этой маленькой смерти. Они наверняка бывали в своих квартирах, чтобы помыться и поесть, но казалось, что они за все это время не двинулись с места.

– Данло ви Соли Рингесс из Невернеса, приветствуем вас, – сказал Изас Лель.

Он предложил Данло остаться в роботе, как равному, как одному из трансценденталов, но Данло снова предпочел подушку и сел на нее, поджав ноги, прямой и безмолвный.

– У нас хорошие новости, – сообщил Изас Лель. – Решение по вашей просьбе относительно контакта с Трансцендентальными Единствами принято.

Взгляд Данло переходил с одного трансцендентала на другого. Большинство из них семерых, очевидно, уже вошли в Поле, чтобы.влиться в свои высшие “я”.

– Да? – сказал он.

– Вам разрешено войти в Поле. – Изас Лель, один из всех присутствующих, хотя бы частично сознавал присутствие Данло. – И вы сможете рассказать о своей миссии Трансцендентальным Единствам.

– Благодарю вас. – Данло смотрел на яркие электронные глаза стоящего на полу компьютера и думал о том, какими представляются этой машинной оптике фигуры и краски окружающего мира. Он мог бы задуматься и о том, какими представляются Эде трансценденталы, но это уже не было тайной.

– Не делай этого! – жестикулировала голограмма. – Не позволяй этим паукам завлечь тебя в свою кибернетическую паутину и высосать из тебя разум!

Данло улыбнулся этой органической метафоре и спросил Изаса Леля: – Когда же я смогу встретить с Трансцендентальными Единствами?

– Прямо сейчас. Для этого мы и послали за вами. Но сначала вы должны ознакомиться с топографией Поля. Мы проводим вас, куда нужно.

– Они не могут себе позволить довериться тебе, – показал знаками Эде. – Есть многое, что они захотят от тебя скрыть, и ты им тоже не доверяй.

– Вы будете общаться со мной мысленно, да? – спросил Данло.

– Да, мы сможем обмениваться мыслями, но при условии, что они будут закодированы как слова.

– Понятно.

– Итак, начнем? – спросил Изас Лель.

– Если хотите.

– Хорошо. Закройте глаза, и я провожу вас к Трансцендентальным Единствам.

Свет в зале померк, и Данло закрыл глаза. Послушником он часто бывал в темных, наполненных паром ячейках библиотеки, где погружался в бассейн с теплой соленой водой и мысленно подключался к информационным массивам Ордена.

Пурпурные нейросканеры, под которыми он плавал, считывали электрохимические процессы его мозга. Сейчас он находился в очень похожем состоянии. Его окружали те же мрак и тишина, но ему недоставало почти полного отключения всех внешних чувств, которое он испытывал в библиотечных бассейнах. Он предполагал, что компьютеры за мерцалевыми стенами этого зала генерируют гораздо более мощное логическое поле, чем маленькие органические ячейки библиотеки. В сущности, весь зал собраний был чем-то вроде библиотечной ячейки или даже цефического шлема, только намного, намного больше. Орден мог позволить себе такую технику разве что в нуль-камерах башни цефиков, но принцип ее действия был Данло не так уж чужд. Как только он закрыл глаза, компьютеры начали подавать образы прямо на зрительный участок коры его мозга. В зале стоял сплошной мрак, но внутри него зажегся свет, появились звук, изображение, цвет, направление, и перед Данло открылось Поле.

“Все в порядке, пилот? Вам удобно?” Сканирующие компьютеры считывали слова, возникающие в речевых центрах мозга Изаса Леля. Другие компьютеры кодировали эти слова в электрические импульсы, которые подавали на внутреннее ухо Данло, и Данло “слышал” у себя в голове скрипучий голос Изаса Леля.

“Да, спасибо, все хорошо”.

“Вы можете двигаться? Если да, попробуем один из информационных массивов – все равно какой”.

Данло, сидящий на подушке в тихом зале с закрытыми глазами, понял, что это тест, и улыбнулся: движение через информационные массивы – самый элементарный из кибернетических навыков. Цефики его Ордена называли это чувство движения “поиском”. Даже дети умели находить нужную им информацию в кибернетических пространствах.

“Я имею доступ во все ваши массивы? Или некоторые остаются закрытыми?” “Во все, пилот. Мы за свободную информацию”.

“Понятно”.

“Но в астрономические массивы я попрошу вас не входить”.

“Хорошо, не стану, раз вы просите”.

“Кроме них, можете выбирать любой”.

“Я могу выбирать любой источник из тех, которые смогу обнаружить?” “Что это значит?”.”Лучший способ спрятать источник – это поместить его в океан”. “Мудрая мысль, пилот”.

“Ну что вы”.

“Очень мудрая. Но хватит ли у вас мудрости найти то, что вы ищите? Скоро мы это увидим”.

Данло мысленно двинулся вперед, словно жаждущий через пустыню. Он перевалил через спекшуюся от солнца, каменистую виртуальную дюну, надеясь найти по ту сторону чистый, холодный водоем, но то, что он увидел, напоминало скорее океан с мутной, соленой, непригодной для питья водой.

“Итак, пилот?” Человек способен усвоить только определенное количество информации. Разве может кто-нибудь выпить море? Нет – и дорогу в нем тоже найти не сможет без помощи компаса или ярких звезд. Даже мастер-цефик окажется слепым и беспомощным, если бросить его в хаотическое информационное пространство. Но ни одно человеческое общество не собирало триллионы битов информации только для того, чтобы слить их в огромный общий массив. Информацию, чтобы она могла приносить пользу, всегда отбирают, ранжируют, делают понятной, кодируют, обрабатывают, систематизируют. А люди со своим человеческим мозгом, почти одинаково устроенным у всех – от эталонов Бодхи Люс до полубогов из Туманности Ири, – систематизируют информацию всего несколькими основными способами. Мастер-библиотекарь Элия Джезаитис сказал однажды Данло, что каждая информационная система имеет собственную логику, а мыслить логически Данло – как пилот Ордена – уж как-нибудь умел. Логика служит ключом к любым информационным секретам – логика и различные кибернетические чувства, которые развили в Данло его наставники, когда он много лет назад диким юнцом явился в Невернес.

“Вы колеблетесь, пилот. Это ошеломляет, не так ли?” Какой-то момент Данло действительно колебался. Перед ним струились бесконечные информационные потоки, закодированные разными способами. Часть информации была организована так, чтобы восприниматься физическими чувствами.

Данло с закрытыми глазами видел первую таннахиллскую аркологию и другие исторические картины; видел живописный портрет Лилианы Нараи и молекулярные фото смертоносных вирусов Трачанга. Он слышал молитву собравшихся в храме Архитекторов и сотни голосов, звучащих нестройно, как крики узников, томящихся в темной пещере. Каждый голос пытался рассказать о чем-то своем, от конструирования информационных вирусов до Трансцендентальной Программы.

Он чувствовал запахи – запахи роз, чеснока и горелого пластика. Все это были иллюзорные, виртуальные ощущения, и Данло давно уже научился воспринимать такого рода информацию. Усвоил он и то, что слишком глубокое погружение в симуляцию – это очень медленный и неэффективный способ получения знаний. Для быстрого продвижения по информационным массивам нужно уметь расшифровывать информацию, закодированную в символах. Величайшим достижением Ордена, возможно, была разработка универсального синтаксиса, представляющего любые сведения в виде трехмерных символов, которые грамматики называют идеопластами.

Но нараины, очевидно, не знали этого метода. В Поле Нового Алюмита слова низались в предложения, и целые гирлянды предложений располагались в линейном порядке, как в устной речи. При этом каждое слово было представлено не собственным красивым идеопластом, а символами, изображающими его отдельные звуки. Подобный способ передачи слов и мыслей был простым, но примитивным, варварским. По сравнению с высоким искусством расшифровки идеопластов это было все равно что тащиться по замерзшему морю на снегоступах вместо того, чтобы мчаться на буере со скоростью сто миль в час. Но простота многое искупала: даже ребенок или кибернетический дебил мог читать информацию, записанную таким образом.

“Пилот?” Данло, словно талло, сидящая в горном гнезде, наслаждался остротой своего зрения. Под ним, как ледовый ландшафт, простиралось коллективное знание нараинов и ста поколений Вселенской Кибернетической Церкви. В этом и заключается красота всякой системы: если воспринимать логически организованную информацию правильно, ее потоки застывают и превращаются в снежинки, замерзшие водопады, кристаллические горы.

В Данло кибернетическое восприятие было развито сильно и глубоко. Он обладал хорошим чувством ши, мастер-чувством, позволяющим видеть связь между информацией и знанием, между знанием и мудростью. Ши помогло ему пробовать кристаллы информации на язык и по их сладкому или горькому вкусу определять, какими путями ему двигаться в этом Поле.

Полезны были также чувства иконики, синтаксиса и гештальта, когда информация вдруг сама собой заполняет мозг, как радужный мыльный пузырь. А еще, разумеется, фрактальность и фуга. В Поле непременно должны иметься окна – прозрачные участки информации, открывающиеся в другие участки, окно за окном, один кристальный переплет за другим, слой за слоем. Цефик и даже тот, кто прошел обучение у цефиков, способен проходить через эти окна со скоростью пилота в мультиплексе.

“Возможно, вы еще не готовы к контакту с Трансцендентальными Единствами”.

Тогда Данло пришел в движение. Он, можно сказать, летел над замерзшими реками информации, то и дело снижаясь, как снежная сова, преследующая увертливого птенца китикеша. Буквы нараинского алфавита – всего тридцать одна, – соединенные в пары и в десятки, мелькали перед его внутренним взором, как миллионы ярких ракушек вдоль линии прилива. Снижаясь и читая, он пронесся над полем биологической истории. Ему страстно хотелось издать торжествующий крик и схватить когтями какой-нибудь факт, какой-нибудь ключ, способный привести его к средству против чумного вируса. Но ничего такого ему не попадалось. Он прошел сквозь много окон и обыскал самые невероятные области наподобие эвристики или биографических материалов, но желанное знание все так же ускользало от него. Возможно, такого средства вовсе не существовало, возможно, Изас Лель сказал правду и нараины ничего не знали о нем.

Нельзя говорить, что такой-то информации не существует, пока не откроешь все окна и не прочешешь все массивы с тщательностью китикеша, ищущего в снегу червей, – но Данло с каждый ссылкой на этиологию чумного вируса все больше убеждался, что нараинов эта страшная болезнь поставила в тупик точно так же, как биологов Ордена.

Возможно, какой-нибудь подпольный вирусолог и записал где-нибудь, как влияет совокупность таких-то лекарств на вирус, внедрившийся в геном человека. Возможно, это знание и завалялось в каком-нибудь потайном кармане, на какой-нибудь дальней делянке большого Поля. Если так, то Данло мог посвятить поиску годы и все равно ничего не найти. Даже мастер-библиотекарь вряд ли сумел бы раскопать нечто подобное.

После долгого полета над ледяными горами информации Данло осознал это и прекратил поиск. Прекратил и сел отдохнуть на ветке дерева решений, высоко над сверкающими полями и покрытыми льдом ручьями.

“А, вот вы где, пилот”.

Голос, звучащий в голове у Данло, был всего лишь компьютерной симуляцией, не имеющей отношения к работе сердца и легких Изаса Леля, но легкое придыхание создавало иллюзию, что Изас Лель запыхался, следуя за Данло в его диком полете.

“Вы заблудились? Мне показалось, что вы идете сквозь окна просто так, наугад”.

“Нет… я не заблудился”.

“Вы уверены? Невозможно считывать информацию с такой скоростью”.

“Если вашему народу средство от чумы известно, то я его не нашел”.

Данло рассказал, в каких массивах вел поиск, и, кажется, убедил Изаса Леля в том, что не потерял ориентации.

“Вы удивляете меня, пилот. В вашем Ордене все такие талантливые информатики?” “Многие”.

“Похоже, нам есть чему у вас поучиться”.

“Это правда. А нам есть чему поучиться у вас”.

“Можно только надеяться. Вы еще не общались с нашим народом, не говоря уж о Трансцендентальных Единствах. Не хотите ли оставить информационные массивы и познакомиться с нашей подлинной жизнью?” “Не сейчас. Если можно, я хотел бы узнать еще кое-что”.

Сказав (или подумав) это, Данло соскочил с ветки и снова заскользил над Полем, выхватывая лакомые кусочки там и тут, как морской ястреб, ловящий рыбу в океане. Порой он в поисках мудрости нырял довольно глубоко в нараинскую поэзию или эсхатологию, и мечта нараинского народа немного приоткрылась ему. Для нараинов Бог был не только трансцендентальной реальностью, существующей где-то во вселенной, но и живой силой, излившейся во вселенную в момент своего рождения. Их целью было воссоздать Бога из этой космической стихии; в этом они видели себя партнерами Эде, более того – архитекторами его божественной сущности. Каким именно образом нараины надеялись воссоздать Бога Эде, Данло вскоре предстояло узнать.

“Пилот?” Данло обогатился и другими знаниями. Особый интерес вызвал у него “Оредоло” – эпос, повествующий об исходе нараинов с Таннахилла. А также один детский стишок. А еще – Данло откопал это в одном из фантастических массивов – картина Известных Звезд, сделанная на Ивиенденхалле близ горячего голубрго гиганта, где нараины остановились двести лет назад перед путешествием к Новому Алюмиту. Из этих трех источников Данло, как он надеялся, почерпнул всю информацию, необходимую для установления координат звезд Таннахилла: Он готов был запечатлеть эту информацию в своей памяти с помощью внутреннего зрительного поля, где имелись все краски от кобальта до киновари. Он видел перед собой эти звезды – а потом картина сменилась яркой вспышкой, как будто одна из звезд превратилась в сверхновую.

“Пилот!” Теперь его окутывал сплошной мрак. Поле сделалось темным, как космос у Старого Морбио. Данло понял, что контакт прерван и что его выкинули из Поля, как пчелы выкидывают из улья осу. Он открыл глаза и оказался в столь же темном зале собраний. Голограмма Эде на полу несла свой дозор, как мать, ожидающая сына с войны. Мерцалевый купол светился тусклым оранжевым заревом, как будто солнце наконец-то зашло, и трансценденталы сидели полукругом в своих роботах. У всех, кроме Изаса Леля, глаза были закрыты; их крнтакт с Полем, очевидно, не прерывался. Но Изас Лель смотрел на Данло с трепетом человека, в первый раз увидевшего скутари.

– Да вы просто гений, пилот, – сказал он.

– Я почти поймал это. Эти звезды на расстоянии многих световых лет. Еще момент и…

– Вы обещали мне не входить в астрономические массивы – и сдержали слово, верно?

– Да.

– Где же вы тогда нашли эту проекцию?

Данло рассказал о забытом фантастическом массиве и о своем намерении восстановить звездную карту по трем источникам.

– Это не запретная информация – просто спрятанная, – сказал он в заключение.

– Не запретная, а спрятанная – это надо запомнить.

– Извините меня.

– За что? Вы своего слова не нарушали.

– Я придерживался буквы, но не духа.

Глаза Изаса Леля прямо-таки вспыхнули в полумраке зала.

– Странный вы человек, Данло ви Соли Рингесс. Жесткий к себе самому.

– Правда есть правда.

– Внутренне жесткий.

– Как же иначе?

– Мало ли как. К себе можно относиться по-разному – и к другим тоже, как вы скоро увидите.

– Что вы имеете в виду?

– Когда мы вернемся в Поле, вы увидите, как много людей питает к вам теплые чувства.

– Вы разрешите мне вернуться туда? Правда?

– Решение уже принято. Только не надо больше исследовать информационные массивы, хорошо?

Данло помолчал и сказал: – Хорошо.

– Вот и прекрасно. Почему бы нам тогда не отправиться в ассоциативное пространство? Вам будет полезно пообщаться с нашим народом перед встречей с Трансцендентальными Единствами.

– Как скажете, – улыбнулся Данло.

В зале снова сделалось совершенно темно, и Данло снова вошел в Поле, но теперь его встретил там не свет и не горы информации, а голоса. Очень много голосов – может быть, миллиард. Они вопили, орали и детонировали, сливаясь в сплошной рев, – такой звук могла бы издавать толпа, собравшаяся на каком-нибудь огромном катке.

Но в этом гуле слышались и слова, звучные, как удары колокола, и обрывки фраз; они смешивались, как вылитые в воду краски, и порой приобретали смысл:…если Бог Эде в системе где элиди говорят да наемные убийцы возьмут грибок на семнадцатом уровне зацвел Единство в точке омега разделяет все разговоры истинных Нараинских Единств вы слышали как много образцов жизни божественно красиво в каком смысле фацила Тадео Ахараньи безумен или божественно безумен за убийство этого намана Данло ей Соли Рингесса в рукаве Стрельца где умирают ивиомилы Старой Церкви уничтожают все прекрасное когда контактируют с жизнями Бога я о Боге ничего не знаю а Фаниас говорит не верю что семья убита когда матери рожают сами и единственная угроза что они уйдут к Богу и все это время…

. “Пилот?” Голос Изаса Леля прозвучал громко и ясно, как арфа, перекрывающая все прочие инструменты.

“Пилот, вы взяли слишком высоко”.

“Да, я знаю”.

Данло снова прибег к своему чувству фрактальности и опустился в ассоциативном пространстве чуть ниже, где общий разговор нараинов растекался на отдельные потоки. Это было все равно что наблюдать охряно-зеленые континенты планеты из космоса, а потом пойти на посадку. Единый гул начал дробиться, и Данло понял, что разговоров здесь не меньше, чем на Старой Земле стран. Каждая страна говорила по-своему, но все разговоры ассоциировались с общей темой.

В одной стране нараинские провидцы (или мечтатели) сосредоточились на эсхатологии, в соседней вдохновенные трансценденталы говорили о непостижимой природе Бога Эде. Третья страна вся состояла из водопадов, цветов и певчих птиц – там исполняли музыку и говорили о ней. В четвертой, сухой и голой, как пустыня, обитало всего несколько тысяч лингвистов-пуристов. Они препарировали слова, обнажая различные виды нибво – таким термином в Алгоритме обозначаются пустые и бесцельные теологические дебаты. Каждую миллисекунду один из этих лингвистов совершал вылазку в другую страну, ловил отдельную струйку Разговора и предупреждал своих соплеменников, чтобы те говорили поосторожнее. Мало кто, впрочем, обращал на них внимание, особенно обитатели одной странной местности, где разговорная флора напоминала деревца бонсай, – там занимались только тем, что шутили.

В любой из этих стран, а в Поле их были тысячи, постоянно велись симпозиумы, семинары и дебаты. Еще ниже жили индивидуальные голоса, которые размышляли, спорили, плакали, смеялись, исповедовались, шептались, жаловались и молились. Войдя в ассоциативное пространство, любой нараин, будь то мужчина, женщина или ребенок, мог посетить любую из этих стран или просто послушать чью-нибудь блестящую беседу – так бабочка влетает в комнату, полную людей, и слушает, о чем они говорят.

“Где вы хотели бы побывать, пилот?” Данло всегда мечтал побывать везде или, вернее, оказаться в центре всего, чтобы увидеть вселенную такой, как она есть.

Но он не находил центра здесь, во вселенной Поля, где миллионы людей пряли серебряные нити слов и сплетали сеть Разговора.

Он стал улавливать отдельные нити, посвященные злобе дня, то есть прибытию на Новый Алюмит пилота по имени Данло ви Соли Рингесс. Нараинов, по-видимому, очень интересовала его жизнь – не стилизованная формальная жизнь одного из контактеров Поля, а реальная (или нереальная) жизнь человека, выросшего “эн гетик”, сидевшего у костров в пещерах, ездившего на коньках по ледяным улицам и водившего среди звезд алмазный корабль.

Долгое время, измеряемое моментами обмена информацией, Данло слушал, как нараины обсуждают его путешествие в поисках Таннахилла. Вскоре он осознал, что Изас Лель тоже это слушает. Затем трансцендентал обратился к нему – вернее, направил свои мысли в компьютеры Поля, чтобы те могли генерировать слова, слышные одному Данло: “Вы теперь знаменитость, пилот. Почти все на Новом Алюмйте знают вас по имени”.

“Правда?” “И очень многие хотят с вами поговорить. А вы хотите?” Данло помолчал, обдумывая, как будет говорить с нараинами. Для этого он, по совету Изаса Леля, должен был не просто открыть рот и позволить мыслям-словам излиться, как Божий глас из облаков – ему следовало послать свое “я” в информационные потоки Поля. Иными словами, ему предлагалось воплотиться в кибернетическую персону, в символическое существо, столь же реальное в Поле, как тиф, прыгнувший прямо из леса в полную людей комнату.

“Вам ведь уже случалось воспроизводиться прежде, верно?” “Да”.

“Почему бы вам не сделать того же теперь?” Данло, сидя на мягкой подушке в зале собраний, слышал у себя в уме бесчисленные голоса, слышал свое дыхание, стук своего сердца и улыбался, вспоминая этиологию глагола “воспроизводить”. Когда-то на Старой Земле это значило “представлять абстрактное понятие конкретными средствами”. Так скульптор, грезивший о Святой Деве, воплощал свое видение в статуэтке из слоновой кости или мраморной статуе. Поэт наподобие Нармады воплощал свой идеал космической любви в “Сонетах к солнцу”, которые пел перед сонмами своих галактических поклонников. Но со временем значение этого слова изменилось, вернее сказать – вывернулась наизнанку, как шкура, сброшенная скутарийским захидом. Теперь на большинстве языков Цивилизованных Миров, испытавших на себе влияние Вселенской Кибернетической Церкви, “воспроизводить” означало “представить конкретное явление материального мира как абстракцию, обладающую собственной реальностью”. У многих народов, особенно у нараинов, это значило представление реальных объектов как программы или модели в разных видах кибернетического пространства. Человек, находящийся в контакте с Полем, мог видеть фиолетово-зеленые джунгли Нового Алюмита в виде световой проекции или картины в красках. И сам человек тоже, со всеми оттенками гордости, любви и ненависти, составляющими картину его души, мог быть закодирован в виде компьютерной программы и действовать наряду с миллионами других персональных программ, находящихся в Поле. Для нараинов смысл и идеал воспроизведения заключался именно в этом. Что такое реальность, в конце концов?

Для них информационные потоки Поля и кибернетические модели конкретных людей были гораздо реальнее бурных рек Нового Алюмита или миллионов живых нараинов, лежащих одиноко в своих контактных комнатах. Новое современное значение слова “воспроизведение” здесь приобретало как нельзя более важный смысл. Воспроизвести себя в Поле значило появиться там в виде изображения, в виде модели, имеющей различные степени присутствия. Нараинские программисты насчитывали не меньше девяти основных степеней воспроизведения. (Невернесские цефики насчитывали семь, но они пользовались другой системой классификации, заимствованной у нейрологиков Самума.) На первой степени человек просто называл себя по имени и общался с другими при помощи слов, закодированных знаками алфавита. Затем шли голос, портрет и персонификация. Степень воспроизведения, по мнению программистов, была также степенью реальности. Полурастительное существование пиктограммы во многом отличалось от наэлектризованной анимации катехиса, не говоря уже о яркой, ослепительной реальности контакта с Трансцендентальными Единствами. Наивысшей степенью для любого Архитектора, в том числе и для нараина, являлось вневременное, непостижимое состояние преображения, когда человеческая личность помещается в информационное поле компьютера в виде чистой памяти. В недалеком будущем Данло предстояло стать первым человеком, вошедшим в эту область преображенных дущ и вернувшимся в реальный мир, чтобы рассказать об увиденном.

“Ну что, пилот, вы согласны на воспроизведение?” “Как скажете”.

“Начнем тогда с портрета? По-моему, это будет правильной степенью для общения с таким количеством людей”.

И Данло обратился к компьютерам Поля с официальной просьбой воспроизвести его портрет. Через несколько секунд изображение его лица – сильный лоб, отмеченный молниевидным шрамом, ястребиный нос, детская улыбка на полных губах, темно-синие глаза – должно было появиться перед всеми, кто желал с ним поговорить. Компьютерный портрет будет точной копией его реального лица. Он будет менять выражение так же, как живое лицо Данло в зале собраний, говорить синхронно с Данло, теми же словами, что исходят из живых горла и губ.

“Быть среди вас – большая честь для меня”.

Данло произнес первую же общепринятую формулу, которая пришла ему в голову, и смущенно улыбнулся, осознав, что его изображение и эти избитые слова предстанут одновременно перед многими тысячами людей. Мужчины и женщины в контактных комнатах по всему Новому Алюмиту увидят портрет Данло ви Соли Рингесса и спросят себя, зачем Орден послал к ним такого болвана.

“Это мы считаем честью знакомство с вами”.

В мысленном поле зрения Данло появилось лицо молодой женщины (или молодого человека) – нежное, гладкое, привычное к путешествиям по кибернетическому пространству. Изображение заговорило с Данло о Боге Эде и взрывающихся звездах Экстра, а также высказало пожелание поучаствовать в фацила-живописи и разделить с Данло жизнеландшафт. По существу, оно говорило от лица очень многих людей. Миллионы нараинов в Ивиюнире и сотнях других городов в этот момент воспроизводили себя в портретной степени, надеясь встретиться с Данло. Видеть его лицо, смелое и дикое, могли все, но говорить с ним мог одновременно лишь кто-то один.

Таковы ограничения портретной степени – и такова цена славы. Как бы ни желал Данло поговорить со всеми, кто желал поговорить с ним, простой здравый смысл подсказывал ему, что это невозможно. Мощные сортировочные программы Поля отбирали из миллионов желающих очень немногих, причем тех, чьи вопросы обещали быть умными. При условии хорошо написанной программы (а такими были почти все программы Поля) у всех нараинов, находящихся в контакте с Данло, должно было сложиться впечатление, что они говорят с ним напрямую.

“Правда ли, что большинство людей в вашем мире относится к строго определенному полу?” “Как вам удается не сойти с ума, живя под открытым небом?” “Не могли бы вы рассказать нам о доктринах Реформированной Кибернетической Церкви?” “Очищаются ли реформисты от негативных программ?” “Существует ли в Цивилизованных Мирах единая власть?” “Что испытывает ребенок, когда растет в животе у матери?

Что он испытывает при рождении?” “Имели ли вы половой контакт с женщиной?” “Имели ли вы половой контакт с обоеполым существом?” “Не могли бы вы рассказать нам о китах?” “Действительно ли киты-косатки безумны?” “Не могли бы вы рассказать нам о Пути Рингесса?” “Что такое Старшая Эдда?” “Многие ли верят в то, что ваш отец стал богом?” “Многие ли верят, что тоже могут стать богами, если будут следовать его путем?” “Возможно ли это?” “Каким путем он шел?” “Он действительно ввел в свой мозг компьютерные элементы?” “Значит, он находился в постоянном контакте со своим личным Полем?” “Не лишился ли он рассудка от подобного контакта с самим собой?” “Что значит быть человеком?” “А что может означать быть Богом? Какой смысл может иметь что бы то ни было?” Изображения мужчин и женщин сменялись в сознании Данло, и он пытался отвечать на их вопросы один за другим, насколько на них вообще можно было ответить. Но вскоре ограниченность этой степени воспроизведения начала его утомлять. Поскольку множество людей могло видеть его портрет одновременно, он считал, что будет только честно, если и он увидит все их лица сразу. Если бы он перешел на прием, это ему удалось бы. Программам Поля было бы достаточно легко представить ему групповое изображение всех желающих. Нараины часто прибегали к этому методу – правда, такие группы, учитывая ограниченность человеческого сознания, редко состояли больше чем из семидесяти человек. И когда Данло обратился к программам Поля с просьбой обеспечить ему полный прием, Изас Лель, должно быть, подумал, что он шутит – или сошел с ума.

“Понимаете ли вы, пилот, о чем просите?” Голос Изаса Леля прервал поток вопросов и лиц в сознании Данло.

“Думаю, да”.

“Полный прием? Нет-нет, это недопустимо”.

“Но почему?” “Вы знаете, что сейчас в одном пространстве с вами находится девятьсот семьдесят шесть миллионов человек? Почти миллиард, пилот”.

“Так много?” “Слишком много. В миллион раз больше, чем нужно. Еще никто не контактировал с таким количеством людей одновременно”.

“Значит, я буду первым?” “Вы не понимаете”.

“У ваших компьютеров есть какие-то ограничения?” “Разумеется, нет! Но столько изображений, такая невероятная степень разрешения… опасно играть с воспроизведениями таким образом”.

“Правда?” Изас Лель замолчал так надолго, что пауза отозвалась в уме Данло, как вздох.

“Правда в том, пилот, что никто еще не контактировал со столькими изображениями, и поэтому неизвестно, в чем, собственно, заключается опасность”.

“Может быть, это вовсе не так уж опасно?” “Неизвестность – вот что опасно”.

“Нет. Неизвестность всегда радует”.

“Миллиард человек! Кому это нужно – контактировать со столькими сразу.г” “Значит, моя просьба будет удовлетворена?” “Если вы действительно этого хотите, то приготовьтесь”.

Данло, сидя в затемненном зале собраний, не видел ни трансценденталов в своих роботах, ни увядших цветов в вазах, ни красок на мерцалевых стенах. Он вообще ничего не видел, как снаружи, так и внутри себя, и не слышал никаких звуков, кроме собственного дыхания, проходящего через флейту горла. Потом настал момент, и его черное, мертвое поле зрения наполнилось огнями. Сначала огоньки были малочисленными и слабыми, розовато-сиреневыми, как световые шары, потом их количество и яркость стали нарастать. Каждый огонек представлял собой человеческое лицо – яркое, уникальное, выразительное и при этом крохотное, как светлая точка. Данло опешил, глядя на этот световой куб, насчитывающий по тысяче лиц в ширину, в глубину и по диагонали. Был момент, когда он почти разглядывал каждую из этих точек, более того – прочел на каждом отдельном лице высокомерие, надежду и множество других эмоций. Почти расслышал жалобы и заботы миллиарда человек, одновременно задающих ему свои вопросы. Все это шло напрямую из их умов в его, без помощи программ Поля, сортирующих вопросы и, следовательно, слегка искажающих суть того, что эти люди хотели бы знать.

Количество этой информации переполняло его. Куб из миллиарда световых точек слился в одну ослепительную вспышку, насквозь прожегшую его мозг, голоса слились в один голос, накрывший Данло приливной волной и оглушивший.

Но это был только момент.

“Пилот, у вас все в порядке?” В сознании Данло снова воцарились мрак и тишина, если не считать озабоченного голоса Изаса Леля.

“Пилот?” “Да, все в порядке”.

“Вы.уверены?” “Да, вполне”.

“Я боялся, что у вас временно помрачился рассудок”.

Данло, улыбнувшись про себя, послал Изасу Лелю успокаивающую мысль.

“Нет, я в здравом уме”.

“Полный прием! Какой опасный, совершенно бесполезный эксперимент!” “Опасный – возможно, но не бесполезный”.

Под миллионами заданных Данло вопросов проглядывала общая тема. Если вырвать лишние слова, как смолу деревьев йау при производстве лекарства тифуи, остался бы единственный, основной вопрос: возможно ли человеку достичь божественного состояния, или это только кибернетическая мечта народа, изолированного от всего остального человечества.

“Вы извлекли из полного приема что-то полезное, пилот?” “Возможно”.

“Что же?” “Возможно, я стал более глубоко понимать ваш народ”.

“Что же вы поняли?” “Это трудно объяснить”.

“Попытайтесь все-таки, прошу вас”.

“Как хотите. Ваши люди стремятся стать чем-то высшим”.

“Не обязательно было прибегать к полному приему, чтобы понять это”.

“Да, но…” “Продолжайте, я слушаю вас”.

“Ирония в том, что, когда живешь ради чего-то невозможного, возможности жизни становятся… очень ограниченными.

Безобразно ограниченными. Ваш народ боится этой ограниченности. Глубоко в себе, вне блеска Поля, люди боятся, что попусту тратят свою жизнь”.

Подобное наблюдение, хотя и шло от чистого сердца, вряд ли могло понравиться Изасу Лелю – и действительно не понравилось. Его слова обожгли сознание Данло, как луч лазерной пушки: “По-вашему, переход в божественное состояние невозможен?” “Думаю, что возможно восхождение к нему. Я правда не знаю. Но ваш народ мечтает о чем-то большем”.

“О чем?” “О самой трансценденции. Об освобождении от своих тел, от себя самих. От жизни”.

“Кому же захочется жить эн гетик, когда существует нечто безмерно большее?” “Существует ли?” “Скоро вы это увидите. Если вы готовы, мы перейдем к контакту с Трансцендентальными Единствами. Вы сами просили об этом, пилот. Если вы не передумали, мы воспроизведемся в трансцендентальной степени”.

“Я не передумал”.

“Отсюда следует, что вы уже прибегали к полной симуляции?” “Да, много раз”.

“В таком случае я вас оставлю. Когда мы встретимся снова, я буду лишь частью Единства по имени Абраксас”.

“Трансцендентального Единства”.

“Да. Его голос укажет вам дорогу. Приготовьтесь, пилот”.

Контакт с Полем прервался, и Данло снова оказался в зале собраний. Семеро мужчин и женщин, мертвых на вид, сидели в своих роботах, а ему наконец-то предстояла встреча с их высшим “я”, Трансцендентальными Единствами Нового Алюмита.

Однажды мне приснилось, что я бабочка, порхающая туда-сюда по своим делам. Внезапно я пробудился и теперь не знаю, кто я: человек, которому приснилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек?

Чжуань Цзу

Данло, все так же сидя на своей подушке, снова закрыл глаза, и его снова встретили мрак, покой и тишина. Потом вдоль позвоночника прошла легкая вибрация, как будто сквозь него пропустили электрический ток, – незнакомое, не слишком приятное ощущение. Может быть, нараинские компьютеры генерировали более сильное логическое поле, чем компьютеры невернесской библиотеки? Данло не знал этого, но предполагал, что так действуют на него нейросхемы за стенами зала собраний. Они стимулировали нервы его конечностей, и Данло чувствовал зуд и жжение в печени, почках, легких и других органах, как будто его тело переделывалось изнутри. В животе загорелся огонь, в мозгу – яркий свет. Он испытывал одновременно тошноту и ликование в предчувствии какой-то великой перемены, происходящей в нем.

В это время компьютеры Поля начали подавать ему в мозг образы, краски, запахи, звуки и осязательные ощущения. Он открыл глаза и посмотрел на свою руку. То, что он увидел, изумило его. Кисть руки сохранила свою структуру – ладонь, костяшки и пять пальцев, но кожа преобразилась в радужную субстанцию, красивую, как мерцаль или паутинный шелк. На пальцах сохранились знакомые завитки и линии, но теперь они светились аметистом, киноварью и тысячью других оттенков, поражая его своей красотой.

Это открытие так взволновало Данло, что он не мог больше сидеть на месте. Он почувствовал, что взлетает со своей подушки и распрямляется. Но его ноги не коснулись пола: он парил, оставаясь в вертикальном положении, легкий, как перо талло на ветру. Как будто компьютеры отменили гравитацию, сделав его кости и мускулы не зависящими от притяжения планеты. Он ощущал такую легкость, как будто вообще лишился материальности. Его одежда, черный пилотский комбинезон, исчезла. Он был наг, как новорожденный, и все его тело, как и рука, переливалось яркими красками.

Это преображение в светозарное существо напомнило Данло, как он однажды выкурил трубку с семенами трийи – одним из самых сильных визуальных психоделиков. Но воспроизведение его компьютерами Поля было гораздо полнее.

Таково действие компьютерной симуляции, создающей кибернетическую персону и заставляющей мозг вместе с органами чувств воспринимать ее как реальную. В юности Данло чуть ли не больше смерти боялся перепутать реальное с нереальным и потому поклялся одолеть все премудрости симуляции.

Теперь он опять, охотно и дерзко, воспроизвел себя в виде кибернетической фигуры, достигнув на этот раз степени полной трансцендентальности, и приготовился вступить в неизведанный мир.

– Данло ви Соли Рингесс! – раздался голос, и Данло повернул голову, пытаясь определить его источник. Его красивое новое тело своим сиянием освещало весь зал. Стены теперь отсвечивало тускло-красным, увядшие цветы в вазе были черными как засохшая кровь. Семеро трансценденталов сидели в своих роботах с плотно зажмуренными глазами, белые как мрамор – ни дать ни взять мертвецы. Из их недвижных губ не исходило ни звука. – Данло ви Соли Рингесс! – снова позвал голос. Данло оглянулся и увидел, что двери зала собраний таинственным образом отворились.

В проем хлынул золотой свет, столь прекрасный, что Данло пошел на него – и на множество голосов, которые шептали и звали его за порогом. Он шел, не касаясь ногами пола, перебирая ими в воздухе, точно в невесомости. Собравшись переступить через порог, он ощутил в себе что-то глубокое, похожее на течение крови, на взаимодействие живых тканей между собой – он помнил это чувство по своему давнему пребыванию в чреве матери. Но еще больше это напоминало музыку, глубокую, ритмическую, сакральную музыку, гармонично звучащую в каждой клетке его тела.

Данло знал, что в реальности он не плывет к открытой двери, а по-прежнему сидит на подушке, которую почти что чувствовал под собой. Мощная сюрреальность, созданная Полем, почти целиком владела его ощущениями. Он был слеп ко всему, кроме виртуальных красок, глух ко всему, кроме голосов, подаваемых ему в мозг сложными программами. И осязать он должен был только то, на что его запрограммировали. Его светящиеся пальцы действительно переливались необычно ярко и простирались к свету, льющемуся в открытую дверь.

И все– таки дело обстоял не совсем так. В реальности его пальцы, материальные пальцы, которых он почти уже не чувствовал, держались за стержень флейты, прижимаясь к ее твердым ровным отверстиям. Данло чувствовал правду этого прикосновения. Чувство самовосприятия, лежащее глубже зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, осознавало существование тела в пространстве и времени. Самовосприятие отзывалось на собственные, внутренние стимулы: работу нервов, движение клеток, на глубокую реальность материальных процессов, лежащую намного ниже сознания. Из всех чувств самовосприятие подавить было труднее всего, но нараины, мастера симуляции, даже на него нашли управу. Данло обладал столь сильным и острым чувством реальности только благодаря тому, что в свое время отточил самовосприятие, как алмазный резец. Многие его собратья по Ордену, погружаясь в соленую воду библиотечных бассейнов, теряли себя в сюрреальных кибернетических пространствах и блуждали по ним, как во сне. Но Данло гордился тем, что всегда сознавал свое местонахождение в пространстве-времени, знал, кто он в реальности, и никогда не терял из виду ярких внутренних звезд, указывавших ему путь. Вот и теперь он, двигаясь к открытой двери зала собраний, в реальности не двигался с места. Он сознавал, что существует двумя способами одновременно; он обрел двойственное сознание охотника, который, входя в сонвремя, алтиранга митьина, посылает свое второе, дремлющее “я” искать на замерзшем море тюленей и других животных.

– Вот где проходит наша реальная жизнь, Данло ви Соли Рингесс.

Данло наконец переступил через порог, и под ним, как бесконечный золотой лист, раскинулась огромная равнина.

Данло искал глазами горизонт этого блистающего нового мира, но горизонта не было. Неба тоже не было – только резкий белый свет, как у поставленного на слишком большую мощность холодного шара. Равнина уходила в бесконечность по всем направлениям.

Данло условно определил направление, к которому стоял лицом, как север – значит позади, за дверью зала собраний, находился юг. Справа был восток, левая рука указывала на запад. Ребенком он часто молился на четыре стороны света и теперь тоже стал медленно оборачиваться по кругу, чтобы почтить этот мир, каким бы сюрреальным и странным тот ни казался. Он обернулся на восток и тут увидел, что дверь у него за спиной исчезла. Тогда он завертелся быстрее, стараясь сориентироваться – на юг, запад, север и снова на восток. Он вертелся почти как дервиш, отыскивая дорогу обратно в зал собраний, где осталось жить его реальное тело, но не мог найти дверь. В конце концов, одолеваемый одышкой и головокружением, он перестал вращаться. Он потерял чувство направления, и золотая гладкая равнина не давала ему никаких ориентиров.

– Данло ви Соли Рингесс, мы ждем тебя. Ты знаешь дорогу.

Тихий, безмятежный голос слышался с востока (а может быть, с запада, севера или юга). Данло решил идти на этот голос, повернулся к нему лицом и двинулся вперед шаг за шагом. Вскоре он начал терять терпение, поскольку ему казалось, что он совсем не приближается к голосу, к которому теперь присоединилось множество других:

– Иди, Данло, иди – мы ждем тебя.

Хорошо бы иметь лыжи, чтобы скользить по этой золотой глади, подумал Данло – уж очень ему хотелось скорее добраться до этих далеких нежных голосов. Он подумал об этом и тут же заскользил, как бабочка, над тем, что называл землей.

Он летел сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, уже как ястреб. Ветер дул в лицо, отбрасывая назад его длинные черные волосы. Если бы не этот свежий ветер, Данло вообще бы не чувствовал, что движется, поскольку золотая равнина внизу не имела никаких примет, позволяющих определить пройденное расстояние. Свою точную скорость он тоже не мог определить, но чувствовал, что по-прежнему летит слишком медленно. Внезапно его скорость начала возрастать. Он несся над равниной, как ракета. Встречный ветер превратился в твердую стену, и Данло приходилось прикрывать нос и рот, чтобы дышать. Ему вспомнилось его путешествие в Невернес, когда ветер, называющийся Дыханием Змея, обморозил ему лицо и чуть его не убил. Хорошо бы здесь не было этого ветра, который тормозил его и затруднял дыхание. Данло подумал об этом, и ветра не стало. Остались только холод и тишина, как в высоких слоях атмосферы. По оценке Данло, отлетел милях в десяти над поверхностью равнины, но поскольку она была гладкой, как кларий, и бесконечной, как Большой Морбио, он мог находиться и в миллионе миль, и в сотне футов над ней.

Через некоторое время – то ли через час, то ли через несколько секунд – вдали появилась небольшая возвышенность.

Как будто сильный свет, идущий с неба (или того, что Данло называл небом) разогрел землю так, что она вспучилась. Еще миг спустя Данло пролетел над этим вздутием и увидел под собой другие вздутия, низкие и округлые, как снежные хижины. Чем дальше он летел, тем выше и многочисленнее становились они. Сотни курганов вздымались над сверкающей равниной. Одни были конические, как вулканы, другие щетинились золотыми утесами, зубчатые, как увенчанные снегом горы его детства. Данло летел над широкими долинами, где струились серебристо-золотые ледники. Он летел, и золотые горы делались все выше и выше.

Голоса все звали его из туманного далека. Он пожелал лететь еще быстрее – полетел. Горы внизу слились в размытое золотое пятно. Их было так много, что он потерял им счет.

Теперь он, как полагал, двигался быстро, очень быстро, возможно, даже быстрее света. Его тело струилось фиолетовыми, малиновыми, алыми полосами, и он чувствовал себя восхитительно быстрым. Как свет. В некотором смысле он почти совсем не чувствовал своего тела – оно сделалось таким же светлым и нематериальным, как молитва святого. Он мог бы продолжать этот немыслимый полет вечно, но вспомнил, что вошел в это кибернетическое пространство не ради экстаза.

– Данло ви Соли Рингесс, ты на верном пути.

Голоса теперь слышались где-то впереди. Если он будет достаточно скор, то вот-вот отыщет источник этих небесных звуков. Там, где свет мира уходит в бесконечность, быть может, в миллионе миль от него, стояла гора выше всех остальных. Вся золотая и алая, она вонзалась в небеса, как копье. Она была так велика, эта чудесная гора, Что казалось, будто вся равнина была создана лишь для того, чтобы служить ей основанием. Еще несколько мгновений, и Данло приблизился к ней. Теперь он летел помедленнее, и ветер снова бил ему в лицо, а вершины более низких гор далеко внизу снова стали различимы.

– Данло, Данло, ты уже близко – иди же сюда! – позвал голос. Данло теперь ясно видел высокий кряж между собой и большой золотой горой. Сейчас он преодолеет его и наконец-то увидит, кто его зовет. Эта сюрреальность угнетала его монотонностью своего рельефа и цвета, но он, как ни странно, чувствовал благодарность за то, что ее не сделали более реальной. Он ни на миг не забывал, где находится в действительности, – но стоило ему подумать об этом, случилось нечто странное.

Равнина вокруг него начала изгибаться, как рука, сжимающаяся в кулак. Ослепительно белое небо вдруг взмыло вверх и изменило цвет. Теперь оно стало настоящим небом, выпуклим, как купол мечети, и еиним, как кобальт. Горная цепь впереди заострилась каменными утесами и оделась снеговыми шапками. Их нижние склоны, миля за милей, покрылись лиственными и хвойными лесами. Через несколько мгновений Данло перелетел эти горы и снизился над красивой долиной.

Она пестрела красками: помимо зелени, белизны и синевы растительности, снегов.и неба, здесь были бурые древесные стволы, красные и пурпурные цветы, оранжевые плоды и камни с прожилками бирюзы, аметиста и розового кварца.

Посередине долины бежала кристально чистая река, питаемая горными ручьями – они стекали и с края, и с большой, одиноко стоящей горы. Гора больше не сверкала золотом – она, как и все остальные, поросла густым лесом и оделась в ледяную броню. Но высота ее была такой, что даже нижние отроги скрывались в облаках. Возможно ли взойти на нее? Ее острые камни изрежут руки, ноги застынут в ее снегах. Есть ли там, за облаками, реальная вершина из камня и льда? И насколько реальной окажется эта долина, если посмотреть на нее поближе? Данло это беспокоило.

В следующий момент он легко, как мотылек, опустился на верхушку низкого холма. Высокая трава колыхалась под ветром и щекотала его голые ноги, обтянутые гладкой, как жемчуг, сверкающей красными искрами кожей. Солнце, стоящее высоко над долиной и белыми вершинами гор, грело, как самое настоящее солнце. Оно было желтое, похожее на то, что освещало некогда Старую Землю, и на него, как на всякое реальное солнце, было почти невозможно смотреть. Данло долго стоял, протянув к светилу свою светозарную руку и чувствуя, как жаркий жидкий свет струится по его жилам. Потом из леса под холмом снова раздался низкий, зовущий его голос – очень близкий, очень знакомый, очень реальный.

– Данло, Данло, иди к нам – иди к большой горе!

Данло, почти бессознательно, обернулся к горе, стоящей по ту сторону долины. В том направлении между деревьями виднелся просвет, похожий на начало тропы. Данло спустился по лугу и ощутил под ногами утоптанную землю. Извилистая тропа вела сквозь густой лес, через каменистые русла ручьев.

Разнообразие деревьев и другой растительности изумляло Данло.

Он узнавал ольху и вяз, терновник, красное дерево и шелковицу, и плодовые деревья – яблоню, оливу, лимон, вишню, папайю, манго, абрикос и миндаль. Здесь росли олеандр, горная сирень, магнолия, и хинное дерево, и кофейное дерево.

Пахло мятой, горечавкой и другими травами. А цветы! Все поляны полыхали яркими красками. Ноготки, ромашки, рододендроны, колокольчики, дикие орхидеи и розы – все цветы вселенной распустились разом в этом волшебном лесу. От их аромата дышать было мучительно – и радостно.

После нескольких часов ходьбы Данло вышел к реке, текущей посреди долины. Не зная, как перейти через нее, он вспомнил, как все свое детство ходил или скользил на лыжах по замерзшему морю. Может быть, молекулы этой реки тоже както кристаллизуются, чтобы выдержать его вес?

И Данло, почти не раздумывая, ступил на воду. Мокрая и холодная поверхность под ногами оказалась странно пружинистой, и он, как жук-водомер, мигом переправился через реку. Тропа, ведущая сквозь заросли тиса, поднималась теперь в гору. Ныряя порой в апельсиновые рощи и сосновые перелески, она неуклонно стремилась в сторону большой горы.

Голоса теперь, казалось, лились из-за каждого куста, вися над лимонником и маргаритками:

– Иди, Данло, иди – ты почти у цели.

Тропа сделалась круче, и где-то с милю подниматься по ней было почти трудно. Потом Данло взошел на перевал и оказался в естественной каменной чаще на склоне горы. Его радовал открывавшийся вокруг простор, ясность воздуха, чистый запах родников. По ту стороны чаши сверкала на солнце отвесная гранитная скала, и по ней струились водопады.

У глубоких прудов, омывающих ее подножие, собрались светящиеся существа. Они грелись на каменных карнизах, сидели на траве или стояли поддеревьями, срывая тяжелые красные яблоки. Эти мужчины и женщины (их пол было трудно определить) походили на Данло своими длинными, светозарными, переливчатыми телами. Увидев Данло, они простерли к нему свои длинные руки и стали звать:

– Сюда, сюда. Мы ждем тебя.

Данло поднимался к ним по нагретым камням, которые жгли ему ноги. Он чувствовал жжение, но боли не испытывал.

Его удивляло и это, и то, что вокруг так тихо. Вода, падащщая со скал, производила гораздо меньше шума, чем следовало. Из рощ и с лугов доносилось сладостное пение – это пели светозарные существа, и жаворонки, и другие птицы. Данло недоставало жужжания пчел и стрекота кузнечиков – в лесу он за все время своего пути ни разу не слышал насекрмых и не видел ни кроликов, ни змей, ни другой фауны. Даже в самой густой чаще этого леса не таились тигры – он это чувствовал.

Ему это казалось грустным и странным, но он не успел все как следует обдумать, потому что одно из светозарных существ шло ему навстречу.

– Здравствуй, Данло ви Соли Рингесс. Я Катура Дару из города Ивиохана.

Зеленые глаза Катуры сверкали, как изумруды, и казалось, что от ее тела струится красный жар. Она обняла Данло и привлекла его к себе. Она – когда она обвилась вокруг него, как электрический угорь, Данло сразу понял, что это женщина, – поцеловала его в губы и открылась ему. Все в ней манило его, призывая к плотскому – а может быть, также умственному и духовному – слиянию. Данло почти чувствовал, каково это будет – войти в нее, втечь между ее ног и забыться в скольжении их восхитительных тел. Она поглотит его всем своим существом, и он закричит в неописуемом восторге, и это будет почти как слияние с женщиной, которую он любил всем сердцем.

Почти, но не совсем.

Данло вспомнил, кто он есть в реальности и зачем явился в это невероятное место. Он был почти уверен, что так и сидит на своей подушке в зале собраний, держа в руке бамбуковую флейту. С некоторым трудом он оторвался от женщины по имени Катура Дару. Стоя обнаженным на плоской гранитной скале, он любовался неземной красотой Катуры и других светозарных существ, а они смотрели на него из цветов и водоемов.

– Я Данло ви Соли Рингесс из Невернеса, – официально представился он. – А вы – Трансцендентальное Единство, да?

Светозарные, и Катура в том числе, тихо засмеялись в ответ. Улыбка у Катуры была яркой, как солнце, зубы блестели, как лунные камни.

– Нет-нет, – сказала она. – Я такой же человек, как и ты, – просто мы, и ты, и я, воспроизведены здесь в степени трансцендентальноcти.

– Но ты трансценденталка? Одна из тех, кто составляет Единство?

– Нет, и не трансценденталка. Не совсем.

– Боюсь, что я не понимаю.

Катура снова рассмеялась, и многие другие тоже. Сотни светозарных существ стояли среди струй водопада поодиночке, по двое, по четыре и смеялись звонким, переливистым смехом, в котором не было ни издевки, ни злобы.

– Меня выбрали, чтобы помочь тебе понять.

И она объяснила, что в Ивиюнире, Ивиохане и других городах Нового Алюмита, есть много нараинов, заслуживающих того, чтобы стать трансценденталами. Им разрешается воспроизводить себя в виде светозарных существ и бывать в наивысшем из всех кибернетических пространств. Все они тоже пришли сюда через золотую равнину, по тысячам тропинок, ведущих через лес. Их тоже позвали сюда, к искрящимся прудам под водопадом. Здесь, под желтым солнцем, они разговаривают, соприкасаются и соединяются поодиночке, парами и четверками. Если они научатся преодолевать свои “я” и сливаться в высшие единства, то когда-нибудь, после многих лет душевной работы, они смогут наконец сказать, что вышли за пределы своей человеческой сущности. В материальном мире, где они ездят по темным городским туннелям на своих роботах, их будут называть трансценденталами, но в Поле, особенно в этом месте для избранных, именуемым Раем, они стремятся лишь к триумфу, который принесет им жизнь в качестве Трансцендентальных Единств.

– Мы только люди, – Катара Дару обвела рукой всех светозарных около прудов, – но когда-нибудь мы эволюционируем.

– Понятно. Эволюционируете в Трансцендентальные Единства, да?

– Это наша работа.

– И Трансцендентальные Единства помогают вам в этой работе?

– О да – ведь это входит в их работу.

– Я думал, что сюда меня позвали Единства.

– Так оно и есть.

– Правда?

– Единства зовут всех, кто готов прийти к ним.

– Они зовут людей сюда, но сами здесь не живут?

– Конечно, живут. Мы все живем здесь, если можем.

– Значит, они невидимы, Единства?

– Нет, они видимы.

Данло посмотрел вправо и влево – на деревья, на скалы, на тонкий туман, висящий над водопадом. Солнце светило сквозь туман, зажигая в нем радугу, но никого, кто чем-то отличался бы от Катуры или самого Данло, видно не было.

– Где же они, эти Трансцендентальные Единства?

– Они живут там, на горе.

– Значит, к ним можно подняться?

– Нет, это невозможно.

– Понятно.

– Мы должны ждать, когда они сами сойдут к нам.

– А долго ждать?

– Нет, Данло ви Соли Рингесс, недолго. Они уже идут, чтобы встретиться с тобой.

– Правда?

– Они идут сюда.

– А я узнаю их, когда увижу?

– Конечно.

– Какие они, Единства?

– Такие, какие есть. И не только.

– Понятно, – сказал Данло, хотя не понял ровно ничего.

– Вот они какие. Видишь? Вон там.

Катура указала на гору выше водопада, и глазам Данло представилось изумительное зрелище. Сверху, из облаков и леса, медленно спускались по воздуху светящиеся шары. Они летели, легкие, как мотыльки, и прекрасные, как жемчужины. Их были тысячи – одни размером с дельфина, некоторые огромные почти как киты, что водятся в холодном океане у Невернесского острова. Сферы переливались радужными огнями, как будто состояли из той же субстанции, что и светящееся тело Данло. Но даже самые тусклые из Единств сияли ярче, чем Данло, Катура Дару или кто-либо из собравшихся у водопада.

В них бурлили и сливались чудеснейшие краски: пурпурная, нежно-розовая, пунцовая, и при этом каждый шар имел свой уникальный алмазно-голубой, сиреневый или ультрамариновый оттенок, отличавший его от всех остальных. На те, что покрупнее, нельзя было долго смотреть – они пылали, как солнца. Все это великолепие опускалось вниз, минуя утесы, касаясь холодный струй водопада. Данло казалось, что они летят прямо к нему. Их внезапное появление сильно взволновало Катуру Дару и других светозарных. Они собрались вместе, обратив лица к падающим с неба сферам, встречая Трансцендентальные Единства Нового Алюмита, своих богов.

– Он здесь, – обратилась к Единствам Катура Дару, прикрывая рукой глаза. – Данло ви Соли Рингесс пришел, чтобы встретиться с вами.

Сферы остановились, собравшись в воздухе-над водопадом, как размещенные слишком близко световые шары, но Данло видел, что ни один из них не соприкасается с другим. Девять самых крупных и ярких образовали полукруг прямо над прудом, у которого стоял Данло. Они сияли, как лунный серп, и свет резал Данло глаза. Не в силах смотреть на них прямо, он перевел взгляд на зеркальную воду пруда, где плыли их отражения.

Здравствуй, Данло ви Соли Рингесс. Вот мы наконец и встретились снова. Позволь представиться: Единство Абраксас.

Сильный, глубокий голос раскатывался в воздухе. Его источник было бы трудно определить, но когда он зазвучал, одна из сфер перед Данло вспыхнула почти как сверхновая. Должно быть, это и было высшее “я” Изаса Леля Абраксаса. Свет его разума каким-то образом слился с умами его собратьев, образовав этот сияющий шар.

Позволь также представить тебе Маралах, Тир, Мананнан и Кане.

Каждое Единство при упоминании его имени вспыхивало ярче других. Это они так кланяются, подумал Данло. Он вспомнил, что тихий Диверос Те входит в четверку Маралаха, а Кистур Ашторет – в Мананнан.

А это Орунжан, Эль, Инари и Шахар.

Единство, крайнее слева от Абраксаса, ответило особенно красивой кобальтово-алой вспышкой. Это был Шахар, единство одиннадцати, почти столь же знаменитое, как сам Абраксас. В нем состояла Лиесвир Ивиосс, и Данло почти что чувствовал ее присутствие по мерцанию огней этой сферы, создающих неповторимую игру света и странным образом манящих его к себе.

ЭтоАэзир, Нарсин, Вара, Араун, Шамеш, Раху, Нинлиль, Рея…

Абраксас продолжал называть каждое из Единств, парящих над прудами, но Данло почти уже не слушал. Сияющих сфер, желающих познакомиться с ним, насчитывалось 4084, поэтому представление затянулось надолго. Впрочем, время в кибернетическом пространстве под названием Рай было весьма странной категорией. Данло, почти не отрываясь, смотрел на великолепные огни Шахара, и вступительная церемония пролетела для него почти незаметно.

Мы собрались здесь, чтобы решить, следует ли Данло ей Соли Рингессу выступить на Таннахилле в качестве нашего эмиссара. Или же, в случае отрицательного решения, следует ли нам содействовать ему, показав ему звезду Таннахилла. Мы попросили Данло ей Соли Рингесса воспроизвести себя здесь, чтобы он мог вступить с нами в прямой контакт и изложить свою просьбу.

Голос Абраксаса умолк. Тысячи сияющих сфер терпеливо парили в воздухе. Катура Дару и другие светозарные, стоя или сидя на скалах, тоже молчали. Они ждали, что скажет Данло.

Более того: они ждали, чтобы он открыл им свою внутреннюю правду и обнажил свою сокровенную суть.

– Просторы галактики необозримы, – начал Данло, и на миг ему показалось, что он снова стал настоящим человеком из плоти и крови. Голос вибрировал у него в горле, исходил изо рта и звучал над скалами и прудами, как будто он стоял на невернесском катке и обращался к собранию реальных людей. – Ее световые расстояния огромны, а звезды почти неисчислимы, и все же смерть даже одной из звезд озаряет страшным светом все остальные. Это великолепный свет, бесспорно, но смертоносный – свет, который когда-нибудь дойдет до каждого города каждой планеты. В Экстре звезд много – возможно, их миллионы. Миллионы звезд, которые взрываются, гибнут, превращаются в сверхновые. Их убивают, и мы теперь знаем почему. Знаем о Старой Церкви на Таннахилле. Именно туда мой Орден направил свою миссию, и я должен отправиться туда, если смогу.

Данло говорил долго. Почти все, что он сообщал Трансцендентальным Единствам, было уже не ново. С тем же успехом он мог бы, сидя на подушке посреди зала собраний, высказать все это Изасу Лелю, Кистуру Ашторету и другим трансценденталам, а они в точности передали бы его речь Трансцендентальным Единствам. Но Данло пожелал встретиться с Единствами, так сказать, во плоти. Он хотел поговорить с ними не только словами. Он надеялся предстать перед ними в почти человеческом облике, посмотреть им в глаза и открыть им свое сердце. Но Единства оказались безглазыми и горели так ярко, что он даже взглянуть на них не мог. А у светозарной фигуры, в которую он воспроизводился, не было сердца. Он искал внутри себя знакомый ритм, но не чувствовал почти ничего.

– Экстр разрастается почти по экспоненте. Если он дойдет до ядра галактики, где плотность звезд очень велика, возможна цепная реакция сверхновых. Возможно, что вся галактика…

Продолжая, Данло стал чувствовать, что Единства действительно сосредоточены не на одних его словах. Эти сияющие безглазые существа непонятно как смотрели на него. Он тоже посмотрел на себя и заметил, что огни, которыми переливается его тело, постоянно меняют порядок и интенсивность.

Возможно ли, что в этих световых узорах закодирована информация о его кибернетическом “я”? Быть может, Единства читают его мысли и эмоции с легкостью цефика, разгадывающего страх по чьим-то потным ладоням?

С самого своего вступления в Орден Данло часто думал о том, какую часть своей личности способен сохранить человек, воспроизводя себя в кибернетическом пространстве. Насколько возможно втиснуть такие качества, как холодность снега, неистовая любовь матери к ребенку или ненависть человека к себе самому, в символы и модели, действующие в блистающем небытии Поля?

Нараины, разумеется, верят, что кибернетическое воспроизведение как раз и освобождает базовое “я” от тех аспектов существования, которые они определяют как плотские, животные, иллюзорные, ограниченные и чересчур жизненные. Их коллективная мечта – это высшая, более подлинная жизнь, и они утверждают, что лишь самые подлинные и реальные черты личности выживают при воспроизведении в степени пиктограммы и еще более высоких степенях. То, как человек относится к своей жизни и к своему глубокому сознанию, – всего лишь фикция, полагают они.

Может ли это быть правдой? – думал Данло. Возможно ли, что его подлинное “я” в самом деле не имеет лица, как подтаявшая ледяная статуя или хибакуся, неосторожно взглянувший на ядерный взрыв?

Я их не вижу, думал он. А если я не вижу их, как могут они видеть меня?

Когда Данло закончил свою речь, Маралах, Рея и Единство четырех по имени Бодхидева стали расспрашивать его об Ордене, о полученном им образовании, о его детстве в племени алалоев. Они хотели постигнуть суть его любви к математике и еще более глубокой любви к женщине по имени Тамара Десятая Ашторет. Бережно, почти нежно, они исследовали его ненависть к смертоубийству, и к бывшему другу Хануману ли Тошу, и более всего к самому чувству ненависти. В сущности, они хотели знать о нем все. Он чувствовал, что Единства слышат его мысли чуть ли не раньше, чем он их высказывает. Их компьютеры заглядывали в речевые центры его мозга и расшифровывали багряные облачка загорающихся там нейронов.

Выделяя из этих красивых узоров индивидуальные мысли, компьютеры прослеживали электрохимические импульсы, идущие от мозга к нервам языка и горла, и таким образом предсказывали произносимые Данло слова.

Они читали то, что находилось на поверхности, но Данло чувствовал, что в более глубокие его мысли или в память эта электронная телепатия не проникает. Это сознательное ограничение сканирующих процессов входило в этику Трансцендентальных Единств. Для них, как и для всех воспроизведенных в Поле нараинов, человеческое сознание было священно, как храм. Человек должен делиться собой с другими лишь в той степени, которая желательна ему. Как правило, для этого отбирается все самое лучшее: мудрые идеи, благородные мысли, гармоничные эмоции – три базовых элемента личности, которые нараины определяют как добро, правду и красоту.

Как плохо они видят меня, думал Данло. Как мало желают видеть.

Но некоторые Единства, возможно, видели его лучше, чем ему представлялось. Вернее, он вызывал у них больше надежд, поскольку они сосредоточивались на тех его чертах и талантах, которые, по их мнению, делали его идеальным послом к Архитекторам Старой Церкви. Эти Единства стояли за то, чтобы открыть ему местонахождение Таннахилла, но другие, видимо, еще колебались. Способность доверить свою судьбу этому странному пришельцу со звезд почти не укладывалась в их мировоззрение.

Горячие дебаты о том, как им следует поступить, продолжались долго. Такие Единства, как Аэзир, Нинлиль и Шахар, решительно возражали против передачи Данло какой-либо информации о Таннахилле. Их бурные эмоции проявлялись в пульсации рубиновых огней. Затем Шахар, который до сих пор выражал свое несогласие чуть ли не криком, вдруг переменил свое мнение, решил проявить рассудительность, озарил Данло своим светом и выступил с поразительным предложением: Мы приглашаем Данло ей Соли Рингесса разделить наше Единство. Мы хотели бы узнать его поближе, изнутри, приняв его разум в свой. Лишь тогда мы сможем решить, следует ли показывать ему искомую им звезду.

Шахар пообещал, что, если Данло сумеет убедить его в своей правоте, он будет отстаивать его, Данло, дело перед другими Единствами, особенно перед Нинлилем, Шивой и их многочисленными сторонниками, возражающими против открытия любой информации. Откровенность этого предложения, пусть даже разумного во многих отношениях, шокировала обычно безмятежные Единства. Это было все равно как если бы одинокая женщина предложила совершить совокупление с инопланетянином иного вида – или с собакой.

Согласен ли ты разделить нашу сущность, Данло ей Соли Рингесс?

Над прудами повисла тишина. Катура Дару и другие светозарные, еще не вышедшие за пределы самих себя, смотрели на Данло с завистью и почтением, а 4084 Трансцендентальных Единства замерли без движения, как звезды в зимнюю ночь. Абраксас, Маралах, Мананнан и Тир – все ждали в сияющем молчании, оплетающем Данло световой сетью.

– Хорошо, – сказал Данло звонко и смело, хотя в животе у него крутило так, словно он поел несвежей рыбы. – Я разделю ваше Единство.

Тогда войди.

Светозарный Данло пристально посмотрел на Шахар, улыбнулся странности того, что намеревался сделать, поклонился и сделал свой первый шаг навстречу Единству.

Несуществующее (материальное) преходяще,

вечное (душа) не претерпевает изменений.

Бхагавад-гита, 2:16

Светящаяся сфера по имени Шахар отделилась от других Единств и подплыла к Данло. Она висела всего в нескольких дюймах над плоской мокрой скалой, и Данло почему-то понял, что должен идти в ее свет, как в открытую дверь. Он понял это и пошел, осторожно ступая по скользкому камню.

Свет Шахара был так силен, что он заслонил рукой глаза. Когда он подошел совсем близко, Единство разверзлось перед ним, подобно пасти кита. Шахар поистине был велик и красив, как кит-косатка – а возможно, столь же свиреп, плотояден и дик.

Неужели это так трудно, Данло ей Соли Рингесс?

Данло сделал последний шаг к Шахару, и ему показалось, что он вступил в чистый пруд – или, скорее, вошел в радугу.

Все метафоры, по правде говоря, утратили силу внутри этого сияющего существа по имени Шахар. На миг светозарное тело Данло слилось с телом Единства, и это было так, будто он пил из бутылки жидкое вино света. Хмельной свет чуть не поглотил его целиком, но Данло помнил, кто он в реальности и как оказался здесь.

Вот она, ловушка, о которой предупреждал меня Эде, подумал он. Этот золотой свет – мед, а я – пчела.

Данло закрыл глаза и попытался вспомнить свое подлинное “я”, сидящее на красной подушке в зале собраний. Там же, в ярком пластиковом роботе, сидит настоящая Лиесвир Ивиосс, а другие десять частей Шахара сидят в других залах собраний или лежат в темных комнатах квартир, думая свои индивидуальные мысли и переживая свои индивидуальные чувства. Они воспроизведены в Поле так же, как и Данло, – только они составляют Единство и поэтому временно лишены индивидуальности. Они сошлись там, на великой горе над водопадом, и слились в Единство по имени Шахар. У них все общее: мысли, мечты и эмоции. Они дополняют мысли друг друга и обтачивают свои индивидуальные “я”, чтобы взаимно дополнять свои темпераменты. Их чувство отдельности испаряется, как льдинка под жарким солнцем, и они соединяются в общую световую сферу.

Шахар лукав, подумал Данло, но сам себя считает тонким и талантливым.

Данло открыл глаза и увидел Шахар изнутри, где свет его существа был не столь ярок и уже не слепил глаза. Прозрев снова, Данло стал сознавать присутствие других людей, составляющих плоть и душу Шахара. Их было одиннадцать, и каждый воспроизвел себя в той же светозарно-радужной форме, что и сам Данло. Он узнал Лиесвир Ивиосс по ярко-алым линиям страсти и гордости. Другие трансценденталы ассоциировались с другими именами: Германа Палл, Сул Ивиасталир, Иврия Таль, Мараль Аштрот, Адаль Дей Чу, Хусмахаман, Атара иви Химене, Дункан Ививич, Ананда иви Ситисат и Ордандо Эде.

Но имена в сияющих пределах Шахара не имели значения.

Значение имели только высшие качества личности, различные аспекты добра, правды и красоты, из которых и создавалось Единство. Это созидание высшего целого из многих частей было непрерывно длящимся произведением искусства. В некотором смысле Шахар всегда оставался незавершенным; душа этого эволюционирующего существа росла непрерывно и во всех направлениях, как фравашийский ковер, одна золотая нить за другой.

Я тоже должен добавить что-то в их ткань, подумал Данло.

На один момент или навечно.

Ему казалось, что Лиесвир Ивиосс и ее соединники ткут Шахар движениями своих сияющих тел. Они порхали, как бабочки, кружились, ныряли, взмывали и парили в общем облаке света, творя свой бескрылый, невесомый, почти вневременной танец. Двое из них, например, Иврия Таль и Мараль Аштрот, постоянно совокуплялись – но не в человеческом смысле, не так, как это делают мужчина и женщина: у всех соединников, включая и самого Данло, между ног не было и намека на грубые, животные половые органы.

Они соединялись скорее как призраки, пронизывая друг друга своими светящимися телами, как две амебы, раскрывающие свои внешние мембраны и сливающие воедино свою цитоплазму. Если процесс шел успешно, двое (а иногда и трое) человек становились единым целым; это единое двуполое существо росло и сияло все ярче, руки у него делались длинными, как у эталона из миров Бодхи Люс, глаза горели, как звезды. В каждый момент внутри сферы Шахара существовало только десять или девять, а иногда только восемь, семь или шесть индивидуальных существ. Наибольшей завершенности Шахар достигал, когда все одиннадцать его частей полностью сливались в Одно – то Трансцендентальное Единство, которое опьяняло Данло своим медовым голосом и затягивало его в глубину, как пилота, попавшего в поле гравитации голубой звезды-гиганта.

Как я могу быть вместе с таким множеством людей? – думал Данло. Как я могу быть единым со столь многими, которые уже Одно?

Ему всегда было трудно приспосабливаться к другим. Нараинские трансценденталы всю жизнь работают над достижением желанного единства. Когда общая душа подгоняется под идеал добра, правды и красоты, сложности единения с добавлением к Единству каждой новой части растут почти в геометрической прогрессии. Но чем больше трудности, тем больше и радость. Данло пришел к выводу, что радость – именно то, ради чего живут нараины.

Из радости они и построят ловушку для меня, подумал он.

Поскольку Шахар и другие Единства не верят ему и не хотят допускать его на Таннахилл, они попытаются удержать его на Новом Алюмите (вернее, в сверкающем блаженстве Поля) единственным доступным им способом.

Но что это будет за радость?

Скорее всего на его мозг будет действовать вполне реальное логическое поле зала собраний. Компьютеры, наверное, запрограммированы на стимуляцию его нейронов, на выделение из клеток мозга эндорфинов, эпинефрина, серотонина и других психических химикалий. Скоро для него, возможно, настанет момент нейротрансмиттерного шторма, сверкания молний и насквозь искусственного блаженства, известного ему как электронное самадхи. Но, возможно, нараинам нет нужды полагаться на столь примитивную механическую технику. Общая телепатия Шахара, пьянящая и глубокая, вполне способна растворить его в стихии экстаза.

“Данло Звездный, ты должен впустить нас в себя”.

“Мне нечего скрывать”.

“Ты должен сам войти в нас”.

“Вот так?” “Почти. Сначала ты должен отпустить себя”.

“Свое “я”?” “Ты должен освободиться от страха. От затаенной ненависти и склонности к отчаянию. От всех негативных эмоций. Отпусти их”.

“Но разве эти эмоции – не часть меня самого?” “Они часть Данло из Невернеса, но никоим образом не должны быть частью Данло из Шахара”.

“Правда?” “Шахар должен оставаться чистым. Лишь при идеальной интеграции добра, правды и красоты можем мы достичь высшей добродетели”.

“И эта добродетель – не что иное, как чистая радость?” “Почти так. Но радость – это только часть красоты, только одна из высших добродетелей”.

“Значит, вы ищете трансцендентальной добродетели. Более высокой, чем радость”.

“Бесконечно более высокой”.

“Добродетели превыше всех добродетелей?” “Вот ты почти и понял”.

“Вы ищете добродетели, которая…” “…превыше себя и всего, что…” “…совершенно само по себе. Она отражает…” “…весь мир, ибо это…” “…любовь…” “…только любовь и ничего более…” “…любовь внутри себя самой, как зеркало…” “…которое превыше любви…” “…она смотрит в него и видит только любовь…” “…любовь любовь любовь…” На какой-то момент Данло потерял себя в электронной телепатии Единства Шахар и почувствовал, что в его потоке сознания плывет кто-то еще. Этот другой или другие добавляли к его мыслям свои и порой дополняли их. Он сам тоже соприкасался с чьими-то мыслями. Его мысли при этом оставались его мыслями, а чужие – чужими, но вместе они создавали единство разума за пределами их отдельных “я”. Это слияние сознаний напоминало Данло фравашийскую фугу, когда Старые Отцы вместе поют свои прекрасные песни, переплетая мелодии, как золотые и серебряные нити ковра. Из их пения почти чудодейственным образом возникает единая мелодия, изобилующая индивидуальными красками и мотивами, но завершенная в своем движении к одной всеобъемлющей, трансцендентальной теме.

Любовь – это тайна вселенной, думал Данло. По крайней мере он думал, что думает так сам по себе. Но теперь, когда сознание одиннадцати других вливалось в него потоками золотого света, стало почти невозможно судить, какие мысли его, а какие – нет.

Любовь – это цель жизни.

Где– то над прудами и водопадом, льющемся каскадами с великой горы, плавала в воздухе сияющая сфера по имени Шахар. А внутри Шахара плавал Данло, и еще одиннадцать сияющих существ плавали вокруг него и сквозь него, трогали его руки и грудь, водили сияющими пальцами по его жемчужно-гладкому телу, по шее, по лицу. Ему было трудно видеть эти существа такими, какие они есть, потому что они беспрестанно переливались радужными огнями, от красного до фиолетового, от оранжевого до золотого, и их зыбкие формы все время менялись. В одном из них, как казалось Данло, он распознал Диесвир Ивиосс.

Что до других, то он никак не мог определить по их переменчивым, как ртуть, телам, как они выглядят в реальной жизни. Впрочем, это едва ли имело значение – то, что они представляют собой там, в низшем мире камней, деревьев и пластмассовых комнат, в мире под названием “гетик”, вынуждающем их дышать, есть и испражняться. Молодые или старые, тонкие или толстые, красивые или уродливые – здесь, в Поле, в заветном кибернетическом раю, они всегда воспроизводились в виде сияющих, прекрасных существ.

Идеальных существ. Идеальных не только по форме, но и по содержанию – ведь они тщательно очищали себя, оставляя лишь самые благородные качества. Лишь этим, рафинированным своим “я” они разрешали воспроизводиться в Поле.

В определенном смысле та Лиесвир Ивиосс, что парила около Данло, касаясь его черных с красными нитями волос, не была той жесткой, гневной, исполненной презрения трансценденталкой из зала собраний. Она была и меньше, и больше, чем та. Исчезли ее неуверенность, ее склонность к духовному насилию. В ее кибернетическом “я” всё низменные качества подверглись преображению. Гнев перешел в силу воли, презрение – в проницательность, жесткий характер углубился и стал сильным. Здесь все это считалось положительными свойствами.

В старой нараинской системе классификации все положительные качества личности располагались в большом колесе, поделенном, как пирог, на три части. Секция, традиционно окрашиваемая в желтый или золотистый цвет, посвящалась добру, две другие включали в себя качества, относящиеся к правде и красоте. Колесо это символизировало самоусовершенствование человека. Каждый, помещая себя внутри колеса, мог подвергнуть анализу свои эмоции и таланты. Чем ближе к ободу находился человек, тем дальше он был от идеала, к которому стремились все нараины. При движении внутрь мелкие достоинства наподобие ответственности и откровенности сливались в более крупные, например, в надежность. Затем надежность, порядочность и прямота, в свою очередь, переходили в еще более высшее качество – честность. А честность наряду с мудростью, мужеством, верой и свободой мысли составляла один из элементов истины. Три наивысшие добродетели – добро, красота и истина – обвивали ступицу колеса, как змея древесный ствол, но в мистическом центре колеса, красном, как кровь, находилась только любовь и ничего более.

Любовь, превыше всех добродетелей, была квинтэссенцией существования, и каждый нараин надеялся достигнуть этого духовного идеала.

Любовь – цель жизни.

Данло парил близ центра Шахара, и пальцы соединников гладили его, как мягкие водоросли. Он соприкасался с их умами, и волны любви пронизывали его. Он не мог сказать, чем является это могучее чувство: результатом слияния умов или его причиной. Не мог сказать, реально ли оно или это только компьютеры зала собраний манипулируют с химикалиями его мозга, заставляя его испытывать экстаз. Теперь это было не так уж важно. Он чувствовал такую любовь к Германе Палл, Иврии Таль и всем остальным, что все его тело как будто окунули в чан с расплавленным золотом, а мозг горел звездным огнем. Он был очень близок к тому, чтобы отпустить себя и раствориться в Шахаре, как ледяная глыба в теплом тропическом море.

Любовь превыше всего…

“Данло Звездный, отпусти себя”.

Данло, пронизываемый любовью превыше человеческой любви, понял одну вещь. Если он хочет, чтобы Шахар поддержал его миссию, он должен войти в Шахар целиком, чтобы его мечта слилась воедино с мечтой Шахара. Но если он это сделает, наслаждение и искушение остаться там навсегда будут слишком велики. Он, как те, что некогда вкушали лотос на Старой Земле, лишится собственной воли, забудет свою цель и свою судьбу.

Я потеряю свою мечту и потеряю себя, думал он.

Потом он понял еще одно. Лиесвир Ивиосс, Хусмахаман, Адаль Дей Чу и все другие трансценденталы Шахара (и всего Нового Алюмита) тоже боялись себя потерять. Отказ от своей индивидуальности был для них величайшей радостью, но и величайшим ужасом. Поэтому каждый трансцендентал, вливаясь в Единство, всегда придерживал какую-то часть своего “я” про себя, как летнемирский купец, утаивший пригоршню золота от сборщика налогов.

И это было крушением их идеала. Каждый из них чувствовал у себя в душе добро, истину и красоту, но и пороков тоже хватало, поэтому вся их жизнь оборачивалась сплошной ложью, а иногда со дна души поднималась другая, страшная, красота. Ведь это почти невозможно – избавиться от одних только отрицательных качеств. Всякое самокромсание, всякая чистка только укрепляет их. Вот почему еще ни одна группа трансценденталов не достигала полного слияния.

Им вовсе не нужно, чтобы я полностью потерял себя, думал Данло. Нужно только, чтобы я опьянел от любви и остался в Единстве.

И если Шахар осуществит свой замысел, он, Данло, уподобится глупому юнцу, который вваливается в винную кладовую и опустошает, не в силах остановиться, бутылку за бутылкой, оставаясь вечно пьяным и вечно глупым.

Дурак, упорствуя в своем дурачестве, становится мудрецом, вспомнил Данло.

Он закрыл глаза, и перед ним предстало разноцветное колесо добродетели. Глупость не входила в число положительных качеств, и дикость тоже. Когда-то друзья прозвали его Данло Диким за его бесстрашие и готовность на любой, самый безрассудный и опасный поступок. Но они заблуждались. У него, как и у каждого человека, были свои страхи, самым глубоким и единственно подлинным среди которых был страх спутать нереальное с реальным. Вот почему он никогда не терял себя ни в одном компьютерном пространстве. Вот почему он гордился тем, что всегда знает, где находится, и помнит, кто он есть в реальности.

Мне страшно, страшно по-настоящему, сознавал он.

У его реального “я” сейчас сводило живот от страха – но истинно дикий человек должен встречать свой страх с открытыми глазами, чтобы разглядеть его как следует. Настоящий человек не должен бояться смотреть на себя самого и на свою дикую сущность, тайно горящую внутри. Данло пообещал себе, что всегда будет так поступать, и открыл глаза. Из чистой дикости он дал себе волю и стал смотреть, как светящиеся ткани его тела распадаются на отдельные цвета спектра, как пропущенный сквозь призму свет. Он ощущал себя, как десять тысяч световых волокон, которые раскручивались, струились и вплетались во внутренний свет Шахара.

Удовольствие, которое он при этом испытывал, было неописуемо, и ужас тоже. Данло тяжело дышал, потел и чувствовал, как сердце стучит у него в груди, точно кулак в железную дверь. Он умирал и приказывал себе умереть, но больше всего его пугала перспектива возрождения в образе сияющего кибернетического существа, то ли реального, то ли нет.

Чтобы жить, я умираю – он вспомнил эти отцовские слова, когда уже начал растворяться в свете Шахара. Чтобы стать собой, он должен сначала потерять себя. Таков парадокс его существования, и кто знает, что в нем заключено – глупость или глубокая мудрость.

Я – не я.

На какой– то момент он превратился в нечто меньшее, чем пар от дыхания на ветру, -и одновременно в нечто бесконечно большее. Он принес Шахару все, что делало его пилотом и человеком. Принес свою честность, свое мужество, свою любовь к играм, свой пыл. Принес добро, истину и красоту, принес свою любовь. Дикость побудила его прихватить и темные эмоции – так сова несет в своих когтях извивающегося снежного червя. И память свою он тоже принес. Трансценденталы тоже приносят в Единство запись всего, что произошло с ними в Поле, но считают неприличным обременять своих соединников памятью о своей жизни “эн гетик”. Более того, все события их повседневной жизни считаются незначительными для высшей жизни Трансцендентального Единства.

Но Данло, не знавший этого, принес в Шахар все свои алмазы, рубины и огневиты. Он поделился с Единством памятью о том, как впервые увидел снег, о своей любви к огню, ветру и небу и к женщине по имени Тамара Десятая Ашторет, которую он считал потерянной навеки. Он поделился своей ненавистью к Хануману ли Тошу и ненавистью к себе самому за эту ненависть. Когда-то – ему казалось, что это было очень давно, – он погрузился глубоко в себя и вспомнил Старшую Эдду, и этой генетической памятью Данло тоже поделился с Шахаром.

Он отдал свои эмоции, свой разум, свою память, и от него ничего не осталось. Он не чувствовал больше своего тела – ни кибернетического, ни реального, сидящего на красной подушке в зале собраний. Он не знал больше, что реально, а что нет, и его это больше не волновало. Вокруг горел слепящий белый свет, неподвижный, как метель, застывшая в пространстве-времени. Данло осознал, что этот свет горит не вне его, а внутри, где он наконец слился воедино со страшным сиянием Шахара.

Я – не я.

Данло понимал, что эта правда, но сам факт этого понимания показывал, что сознание не совсем покинуло его. Как ни странно, он сознавал себя интенсивнее, чем когда-либо прежде.

В каком– то смысле он стал еще больше собой, как огонь, нашедший приют в высохшем на солнце лесу. Его намерение совершить путешествие на Таннахилл и найти лекарство от чумы осталось при нем. Вернее, он сознавал, что эта его цель -лишь часть космического императива, велящего ему облететь всю вселенную и найти лекарство от всех страданий.

Одно слово, как молния, прошило его ум и высветило умы Лиесвир Ивиосс, Адаля Дей Чу и других составляющих общего разума Шахара. Это слово было “ананке” – фравашийский термин, обозначающий вселенскую судьбу, которой повинуются даже боги. Все сущее летит навстречу своим личным судьбам, как мотыльки на пламя, но это не ананке – если только человек не посвятит полностью свою жизнь этой высшей судьбе.

Лишь в этом случае его цель объединяется с целью вселенной.

Лишь тогда его истинная цель и он сам сохраняются навечно.

Я – только я, вспомнил Данло. Я – всегда я.

Был момент слепящего света, когда Данло умер в Шахаре, а все остальные трансценденталы Единства умерли в нем. Был момент, когда он понял, что все еще жив и будет жить всегда.

Понял он и другие вещи. Отдав Шахару все, он получил все взамен. Как будто откинулась крышка сундука с сокровищами, и все, что было в уме Единства, открылось ему. Блеснули серебряные чаши и золотые кольца, и он увидел умы всех частей Единства. Одна из них, Ананда иви Ситисат, точно знала, где в Поле найти информацию о Таннахилле. Все соединения Шахара были мастерами информационного поиска, и Шахар владел всеми знаниями нараинов; оно входило в его коллективную память, к которой Шахар обращался, желая решить какую-то задачу или поразмыслить над тайнами вселенной.

Я – бог.

Данло никогда впоследствии не мог определить, сколько времени он провел в слиянии с Шахаром. Ему казалось, что годы. На протяжении неисчислимых моментов он жил жизнью нараинского бога и понял вдруг, что может двигаться в кибернетическом пространстве, как ему хочется. Он помнил эти движения. Он мог мгновенно посетить любую из стран на золотой равнине – так легкий корабль переходит от звезды к звезде, не пересекая бесконечных пространств космоса. В отличие от светозарных существ, посещавших Рай в надежде когда-нибудь выйти за пределы себя, Трансцендентальные Единства не ограничивали себя никакими естественными (или неестественными) законами. Шахар, Абраксас, Мананнан и Кане сами создавали законы, по которым существовал Рай.

Они создали – и пересоздавали – самую субстанцию Рая – богам Нового Алюмита это служило развлечением в моменты отдыха от дум. Они творили немыслимо высокие горы, водопады, леса, птиц, бабочек – и все это просто так, играючи.

Они играли ради самой игры, и единственной их заботой было то, как эта игра будет эволюционировать.

Я – Данло ви Соли Рингесс.

Итак, Данло вспомнил себя. Совершив почти невозможное и оставшись верным себе в степени полной трансцендентальноcти, он вспомнил, что ему пора вернуться к своему человеческому существованию. И он, собрав всю силу своей воли, отделился от блеска Шахара. Это было чуть ли не труднее всего, что он делал в жизни. Но он вошел сюда, а значит, мог и выйти. Он мысленно приказал Шахару раскрыться перед ним, и прореха появилась – не то в стенке радужного пузыря, не то в его душе. Он приказал себе выйти через эту прореху. Выйти, вылететь, быть выброшенным волной звездного взрыва – это был страшный момент смятения, отъединения, темноты, боли.

Через некоторое время, когда разламывающая голову боль прошла и Данло открыл глаза, он увидел, что стоит на плоском камне под водопадом. Лес вокруг изумрудно зеленел, и небо сияло той безупречной голубизной, которую только компьютер может изобразить. На других скалах стояли Катура Дару и прочие, такие же, как он, светозарные существа. Тут же, разумеется, находились Шахар, Абраксас, Маралах и другие Трансцендентальные Единства Нового Алюмита. Их красивые сферы висели над прудами, как тысячи мыльных пузырей. За все то время, что Данло провел в Шахаре, они, казалось, не двинулись с места.

Я только Данло ви Соли Рингесс, вспомнил Данло и посмотрел на свои длинные переливчатые руки. Но я еще и светозарное существо, помещенное в Поле.

Он воспроизвелся в Поле, чтобы встретиться с Трансцендентальными Единствами и узнать у них местонахождение Таннахилла. Эту задачу он выполнил. Он продолжал выполнять ее, стоя на камне под светом всех четырех тысяч сфер. Абраксас, Шахар и еще семеро богов по-прежнему располагались перед ним полукругом. Они сияли почти как солнце, и Данло снова перевел взгляд на их отражение в пруду. Скажут ли они то, что ему необходимо знать?

Данло ви Соли Рингесс, что ты сделал?

Мощный голос Абраксаса разнесся в воздухе, заглушив шум водопада. Это был не упрек – скорее обычный информационный запрос. Ни Абраксас, ни другие Единства, очевидно, так и не поняли, что же произошло, когда Данло слился с Шахаром. Единственным намеком на это могло служить излучение Шахара: при входе Данло Шахар прошел через все цвета спектра от красного и оранжевого до синего и фиолетового, а потом загорелся ярким белым светом ярче всех остальных Единств.

– А что тут можно сделать? – вопросом на вопрос ответил Данло.

На миг над прудами все замерло, и даже водопад приостановил свое падение. Затем Абраксас сказал: Теперь мы должны решить, показывать ли Данло ви Соли Рингессу звезду Таннахилла. Мы будем совещаться здесь. Закройте глаза.

Данло понял, что последняя фраза обращена к нему и всем светозарным существам, которые были еще не совсем боги.

Катура Дару и ее друзья закрыли лица руками. Данло сделал то же самое и так надавил ладонями на глаза, что перед ним в черноте вспыхнули звезды.

Мы просим тебя подождать нашего ответа.

Вслед за этим вспыхнул свет. Данло чувствовал его даже сквозь свои радужные нереальные ладони. Свет прожигал кожу, мускулы и кости. Данло следовало бы продолжать прикрывать лицо, как всем остальным, но дикость еще бурлила в нем, и он, воздев руки к небу, поднял голову. Он открыл глаза и за миг до того, как страшный свет ослепил его, увидел невероятное. Абраксас, Мананнан, Аэзир, Нинлиль, Шахар – все 4084 Единства, пылая алым огнем, сошлись вместе, как звезды в ядре галактики, и слились в одну сферу, яркую, как Ригель или Альнилам. Яркую, как сверхновая: был момент, когда дикий белый свет вспыхнул с такой силой, что лес, небо и даже огромная золотая гора исчезли в его сиянии.

Данло обожгло глаза. Ему следовало бы испугаться, но он помнил, что это не настоящие его глаза. Существо, стоящее под этим немыслимым светом, – всего лишь компьютерная модель, помещенная в сюрреальность Поля. Реальный Данло сидит на синтетической подушке в зале собраний. Кибернетический Данло хорошо помнил реального себя. Теперь, расставшись с Шахаром, он почти чувствовал, как тяжело он дышит, держась за бамбуковую флейту, и как потеет под черным шелком. Ничто из происходящего в Поле не могло причинить вред его реальному телу и как-то затронуть его подлинное “я”.

Конечно, компьютеры зала собраний могли запросто выжечь сетчатку его темно-синих глаз или разрушить зрительные центры его мозга. Но это было бы преступное программирование, а нараины – не преступники. Они – нечто другое. Стоя у тихого водоема и глядя в жгучий свет, Данло уловил наконец, в чем различие. Он совершенно ослеп, зато это коренное свойство нараинов видел с полной ясностью. Свет Единств превратил его глаза в радужную жидкость, и она стекала по его щекам и шее. Он стоял на скале безглазый, как скраер, и подобно этим добровольно ослепляющим себя провидцам Невернеса – подобно своей матери – видел будущее. Наконецто он понял мечту нараинов во всей полноте ее надежды и ее ужаса.

Когда– нибудь, в далеком-далеком будущем, нараины начнут путешествовать среди звезд и строить такие же города, как Ивиюнир. Возможно, на каждой планете, где способен выжить человек. Там, в этих пластмассовых муравейниках, триллионы нараинов будут лежать в своих темных ячейках-квартирах. Их бледные, как мучные черви, тела никогда не узнают естественного солнечного света. Они будут дышать кондиционированным воздухом, их глаза будут сомкнуты под серебристыми шлемами, а души их будут жить в кибернетическом пространстве. Они запрограммируют свои большие компьютеры генерировать Поле в каждом своем мире. Миллионы Полей будет всасывать в себя души нараинов в миллионах миров. А затем, овладев сверхсветовой связью, они соединят все эти компьютеры, чтобы генерировать единое, вездесущее Поле. Сотворение Единого Поля -вот в чем заключалась великая надежда нараинов. Там все простые нараины, еще не вышедшие за пределы себя, наконец-то соединятся во множество Трансцендентальных Единств, Великих Единств, состоящих из сотен, тысяч и даже, что кажется невозможным, из миллионов частей.

А затем эти Единства, как осколки стекла, сплавленные в кристальный шар, сольются в Высшие Единства – и так будет до конца времен, когда все нараины наконец войдут в одно Единство. Имя же этому Единству – Бог. Некоторые именуют его Эде, и все нараины мечтают соединиться в конце концов с Богом Эде. Они считают себя Истинными Архитекторами Бесконечного Разума и верят, что их предназначение как Архитекторов состоит в создании Единства по имени Бог.

Данло ей Соли Рингесс!

Голос Абраксаса грянул, как ядерный взрыв. Данло попытался открыть глаза, но вспомнил, что их у него больше нет.

Данло ей Соли Рингесс, ты взглянул на то, чего видеть нельзя, но мы возвращаем тебе зрение.

Данло ощутил жжение в мозгу, а потом влажность, как будто его глазницы наполнились слезами. Он заморгал, потрогал веки и почувствовал под ними круглоту и упругость новых глаз, выросших на пустом, выжженном месте.

Данло ей Соли Рингесс, ты можешь открыть глаза, если хочешь.

Данло открыл и снова увидел лес, облака и сверкающие струи водопада. Деревья зеленели, гора блистала золотом, и все краски этого прекрасного мира принадлежали ему. Свет Единств ослеплял по-прежнему, и Данло опять опустил глаза к зеркалу пруда. В этот момент он вспомнил то, узнал в Шахаре, – вспомнил, что не нуждался в Абраксасе и других Единствах, чтобы вернуть себе глаза.

Стоя под светом богов, он четко представлял себе способы программирования своего светозарного тела. Он мог творить с ним любые чудеса – и теперь, подняв голову, он устремил свои новые глаза прямо на Трансцендентальные Единства. Он видел их очень ясно. Абраксас, Шахар и их друзья парили в воздухе и сияли по-прежнему, но теперь скорее как обычные световые шары, нежели как солнца. Данло рассмотрел, что они все-таки не слились полностью и не стали единым целым, как далекая шаровая галактика. Они скорее напоминали слепленные вместе крупинки икры, которые в это самое время расцеплялись и выстраивались над прудами в виде отдельных Единств. Данло улыбнулся, поняв, что может смотреть на любое из них прямо, смело и безболезненно. Очевидно, они собрались в сплошную массу временно, чтобы посовещаться и решить, что с ним делать. Абраксас, Мананнан, Эль, Маралах, Тир и Шахар снова образовали перед ним свой полумесяц, и Абраксас огласил решение: Данло ей Соли Рингесс, ты поистине вышел за пределы своей человеческой сущности. Мы предлагаем тебе остаться с нами здесь, в Раю, и не быть больше человеком.

Данло улыбнулся – ощущая странную смесь раздражения и неодолимого желания снова слиться с Шахаром – и покачал головой.

Хорошо, будь по-твоему. Шахар поведал нам о твоей редкостной целеустремленности. Никому до сих пор еще не удавалось отдать всего себя Единству и при этом сохранить себя.

Данло потер лоб, но его пальцы не ощутили шрама на радужной коже.

– Как я мог стать чем-то… помимо того, что я есть? – спросил он.

Что же ты есть, Данло из Невернеса?

– Что есть любой человек?

Что есть ты?

– Я человек, – звонко и ясно ответил Данло. – Да… только человек.

И добавил про себя, закрыв глаза: “Почти человек. Почти такой, каким должен быть настоящий человек”.

Теперь ты часть Шахара. А он часть тебя.

Абраксас продолжал свою речь, и Данло стал понимать, что Единства так и не уяснили себе: он ли, Данло, слился с Шахаром или Шахар каким-то таинственным, непостижимым образом слился с ним. Даже Эль и Кане, мудрейшие из нараинских богов, не понимали, как Единство может поместиться в одном человеке. Но все они сходились на том, что Шахар подвергся поразительной перемене. На конклаве Единств Шахар превозносил добро, правду и красоту Данло, его любовь к любви, ту, что превыше любви, – и даже его любовь к жизни.

Говоря дико, смело, игриво и очень нехарактерно для себя, Шахар убедил даже Аэзир и Нинлиль принять Данло со всей его жизненной энергией и всеми страстями. И Единства, так и не сумевшие вполне примириться с наиболее болезненной эмоцией Данло – с его ненавистью, столь темной и глубокой, что она казалась прорехой в его душе, – были тронуты тем, что общение с ним изнутри так тронуло Шахар.

Мы договорились относительно того, что можем сказать тебе, Данло ей Соли Рингесс.

Данло ждал на своем камне наблюдая игру между Абраксасом и Шахаром, Мананнаном и Кане. Он заметил, что весь дрожит от нетерпения, и улыбнулся этому, но промолчал.

Шахар сказал нам, что тебя преследует воин-поэт Малаклипс Красное Кольцо. Будет опасно, если и он доберется до Таннахилла.

Данло задержал дыхание, представив себе все мысли, которыми он поделился с Шахаром. Если нараины не знали о воине-поэте раньше, то теперь они знают. Возможно, они и о пилотском мастерстве узнали больше, чем ему хотелось бы, хотя без него в качестве учителя это знание вряд ли принесет им пользу.

Но опасности ждут нас на каждом пути, который мы выбираем. Поэтому мы скажем тебе, где находится Таннахилл.

Данло склонил голову, благодаря Единства за труды, которые они взяли на себя ради него. Он чувствовал, что его сердце стучит, как часы в ускоренном времени, и едва удерживался от торжествующего крика.

Ты по– прежнему готов стать нашим эмиссаром перед старейшинами Церкви?

Данло смущенно улыбнулся и кивнул:

– Да, если вы этого хотите.

Шахар утверждает, что ты будешь идеальным послом.

Данло со странным предчувствием посмотрел на сияющую сферу Шахара. Это было почти все равно что смотреть на себя самого. В сущности, сейчас он видел себя глазами Шахара: видел, как встретится со старейшинами Старой Церкви и введет их в сферу своего сознания, как ввел Шахар. Его природная доброта, сила его правды (и дикая его красота) покорят Харру Иви эн ли Эде и других старейшин. Абраксас и другие Единства явно разделяли эту надежду Шахара, но самого Данло переполняли сомнения, граничащие с отчаянием. Закрывая глаза и глядя в будущее, он видел что-то темное и смертельно опасное, почти столь же ужасное, как черная дыра или гибнущая звезда. Порой при взгляде на эти безликие Единства ему казалось, что у них вовсе нет будущего. Постигнуть сияние их нереальных форм было все равно что пытаться поймать рукой луч света. Раскрывая свои пальцы и глядя сквозь кольца времени, он видел только ничто, только черноту, подобную межгалактической пустоте. Возможно, он слишком долго пробыл в этой компьютерной сюрреальности. Возможно, ему пора было вернуться к себе самому, оставив позади и свой кибернетический образ, и это чувство безысходности.

Показать тебе звезду, к которой тебе предстоит отправиться?

– Не сейчас. Сначала я хотел бы вернуться в зал собраний.

Ты знаешь дорогу назад?

– Знаю, – ответил Данло.

Тогда мы простимся с тобой на время.

С этими словами Абраксас, Маралах, Тир и Мананнан поочередно проплыли перед Данло. Их примеру последовали Аэзир, Нинлиль, Орунжан и Эль. Все четыре тысячи Единств Нового Алюмита прошли перед ним великолепным парадом огней. Каждое из них останавливалось на миг, озаряя его своим светом. Потом они уходили, уплывали, как облака, вверх по горе и скрывались в настоящих облаках – вернее, в имитации облаков, не более настоящей, чем чтолибо в Поле. Последним из Единств был Шахар. Он долго висел около Данло, излучая красивый темно-синий огонь цвета его глаз, а потом ярко вспыхнул на прощание и тоже ушел.

Вот я и один, подумал Данло.

Но он, конечно, был не один. Катура Дару и другие светозарные существа окружили его. Они трогали светящимися пальцами его лицо, как будто он сам был Трансцендентальным Единством, а не просто воспроизведением такого же, как и они, человека.

– До свидания, – сказал Данло, поклонился им и повернулся спиной к большой горе. Он улыбнулся, и в воздухе над ближним прудом возник золотой прямоугольник. Это была дверь, вход в зал собраний. Данло оставался в своем светозарном образе. Его тело, реальное тело, сделанное из углерода, кислорода, крови, костей и дикой мечты, сидело, поджав ноги, на полу. Оно держало в руках бамбуковую флейту, и его черные волосы рассыпалис-ь по ее желтому стволу. Данло парил в воздухе, глядя на себя самого и дивясь глубине своих темносиних глаз.

В этих глазах было что-то странное. Они по-прежнему смотрели в бесконечность Поля и в то же время искрились светом и смехом, как будто парадокс этого двойного существования очень их забавлял. Глядя на себя сквозь темно-синие окна своих глаз, Данло видел горящий внутри огонь жизни и понимал, что должен теперь вернуться к себе самому. Сначала он подумал, что есть и другая дорога домой. Он посмотрел на черный шелк у себя на груди. Там, где билось со всей силой пульсара его сердце, и пролегал обратный путь к жизни. При этой мысли в середине его тела появился золотой круг, и Данло увидел, как сокращается его сердце, рассылая кровь по его реальному телу. Он должен был войти в эту дверь, чтобы снова стать собой, но он еще медлил. Семь бледных трансценденталов сидели в своих роботах, глядя на него. На стенах зала горел рубином все тот же закат. Его краски казались какими-то тусклыми, как будто из них высосали самую суть красного цвета, и Данло вспомнил, что гладит на этот искусственный закат глазами своего кибернетического “я”. Чтобы увидеть зал собраний таким, как тот есть, он должен покинуть компьютерную реальность и вновь обрести свое истинное, благословенное зрение.

Я – дверь, вспомнил он. Постучи, и она откроется.

И Данло наконец переступил через порог своего сердца и вошел в себя. Это был момент бурного дыхания, интенсивной реальности, дикой радости и чудесного ощущения себя живым. Данло открыл глаза – вернее, его глаза, так долго бывшие слепыми к очертаниям и краскам зала, внезапно прозрели. Семеро трансценденталов смотрели на него с трепетом, как дети искусственного мира могли бы смотреть на живого тигра. Он улыбнулся им и взглянул на свои пальцы, зажимающие отверстия флейты. Как живо он помнил узор на своих ладонях! Как хорошо было чувствовать воздух, снова обтекающий его реальное тело! Со звонким, искренним смехом Данло встал, и в его черных волосах сверкнули рыжие нити. Он расправил затекшие руки, ноги, спину, с наслаждением ощутив снова глубинное движение мышц.

– Ты вернулся, пилот! Ты вернулся из их паутины!

Образник стоял на полу, где Данло его оставил, и голограмма Эде над ним жестикулировала, спеша выяснить умственное состояние Данло.

– Ты разорвал контакт, верно?

Этот вопрос исходил от Изаса Леля, который пил из пластмассовой чашки, поданной ему роботом. Его неуверенность относительно того, находится Данло в контакте с Полем или нет, выглядела странной.

– Да, – улыбнулся Данло. – Теперь у меня контакт… только с вами.

Лиесвир Ивиосс, перехватив взгляд Данло, улыбнулась ему в ответ – почти так, словно они могли видеть мысли друг друга.

– Мы покажем тебе звезду Таннахилла, если хочешь, – сказал Изас Лель.

Закат на стенах померк. В зале настала ночь и зажглись звезды. Миллионы звезд усеяли черный мерцалевый купол. Данло узнал красное солнце Нового Алюмита и другие звезды в его секторе. Одна из них, должно быть, и была звездой Таннахилла, которую он искал так долго.

– Нет, – сказал Данло, переводя взгляд от одного огонька к другому. – Пожалуйста, не так.

– Что ты имеешь в виду? – Изас Лель переглянулся с Диверосом Те, Патар Ивиаслин, Кистуром Ашторетом. Всех их явно озадачили отказ Данло получить информацию здесь и сейчас.

Озадачены были все, кроме Лиесвир Ивиосс. Эта красивая женщина, по-прежнему улыбаясь Данло, наклонила голову как бы в ожидании ответа, который знала заранее.

– Я… хочу просить вас об одолжении. – Данло поклонился Лиесвир Ивиосс, а затем всем трансценденталам поочередно.

– Хорошо, – сказал Изас Лель. – О чем же ты просишь?

Данло на миг задержал дыхание, услышал, как стукнуло сердце, и спросил: – Там, за стенами города, сейчас ведь ночь, да?

Изаса Леля, который мог достать из любого массива Поля сводку погоды тысячелетней давности, этот вопрос явно ошеломил. Он закрыл глаза и ответил далеко не сразу:

– Да, ночь. Почти середина ночи.

– А какая она – пасмурная или ясная? Звезды видны?

– Ночь ясная – но о чем ты, собственно, просишь?

– Я хотел бы вернуться на летное поле. К моему кораблю.

Эде энергично показал знаками: – Да-да! Давай убираться отсюда, пока еще можно.

– Но почему? – искренне недоумевая, спросил Изас Лель.

– Я хотел бы снова оказаться под звездами. Я надеюсь, что ты станешь рядом со мной и покажешь мне дорогу к звезде Таннахилла.

– Хорошо, допустим, я это сделаю, – нахмурился Изас Лель. – А дальше что?

– Дальше я отправлюсь в путь.

– Так скоро?

– Мне пора снова вернуться в космос.

– Прямо сейчас, среди ночи, не выспавшись, не отдохнув?

– Да.

Изас Лель посмотрел на других трансценденталов, и они безмолвно обменялись информацией через невидимые каналы кибернетического пространства. Особенно долго задержав взгляд на Лиесвир Ивиосс, Изас Лель сказал:

– Хорошо. Если таково твое желание, мы проводим тебя на летное поле.

Несколько секунд спустя в зал въехал ярко-желтый робот, вызванный им для Данло. Данло спрятал флейту в карман и поднял с пола образник.

– Спасибо, – с поклоном сказал он трансценденталам, сел на красное пластмассовое сиденье и с великой радостью покинул зал собраний.

Поездка по улицам города оказалась короткой, но памятной. Весть об отлете Данло мгновенно распространилась в ассоциативном пространстве Поля, и нараины, прервав свое электронное общение, вышли проводить звездного гостя. Они сняли свои шлемы, вышли из своих квартир и выстроились вдоль улиц. Данло и трансценденталы ехали мимо них в своих ярких роботах под громкие прощальные крики. Люди стояли шпалерами в своих белых синтетических кимоно, и Данло насчитал десять тысяч, пока не сбился со счета. Лишь теперь, увидев эти толпы окрыленных надеждой людей, он понял, какую ответственность взял на себя, согласившись стать их эмиссаром.

Я должен говорить от имени их всех, думал он, – значит я должен говорить хорошо.

В конце концов, преодолев много улиц, коридоров и претерпев перегрузки гравитационного лифта, они прибыли на летное поле. Здесь собралось еще больше народу. Люди стояли по обе стороны длинной дорожки, где, как серебристая птица, сверкал в ночи корабль Данло..Роботы подъехали к самому кораблю и остановились. Данло, очень обрадовавшись тому, что снова видит “Снежную сову”, резво выскочил из робота.

Он любовался плавными линиями своего корабля, мерцающего при свете звезд. Ночь, как верно сказал Изас Лель, вступила в полную силу, и звезд на небе было полным-полно. Данло нашел среди них Медиарис, Двойной Трао, Вальда Люс и другие знакомые светила. Он жадно впивал их свет, и свежий естественный воздух, и доносившиеся далеко снизу запахи леса.

Впервые за много дней он вспомнил, как это хорошо – просто стоять под звездами, вдыхая ароматы ночи.

– Никогда еще не видел звезд таким образом, – сказал Изас Лель, сидя в своем роботе и глядя в просторы Экстра. За свою жизнь он не раз встречал здесь именитых гостей из других городов и миров, но ни разу не делал этого ночью.

– Звезды – дети Бога, – прошептал Данло.

– Что-что? – Изас Лель с тяжелым вздохом вылез из робота и подошел к нему. Другие трансценденталы, как по сигналу, сделали то же самое и окружили Данло, стоящего под самым крылом своего корабля.

– Звезды – дети Бога, покинутые в ночи, – повторил Данло. – Это строка из одной старой песни.

– Никогда не думал, что звезд так много, – сказал Кистур Ашторет.

Ананда Наркаваж кивнула.

– Давайте покажем Данло ви Соли Рингессу звезду, которую он ищет, и вернемся в город. Нехорошо в такой поздний час быть под открытым небом.

Трансценденталы, сами похожие на покинутых детей вне своих Единств, смотрели на звезды и чувствовали себя одинокими и беззащитными перед грозным ликом ночи.

– Ну так что – показать? – Изас Лель стал поближе к Данло и нахмурился, потому что давно уже не подходил так близко к другому человеку.

– Да… пожалуй…

Дрожащий палец Изаса Леля устремился к известному созвездию на восточном небосклоне. Там, примерно в сорока градусах над горизонтом, виднелись два звездных треугольника, приблизительно того же размера, почти равнобедренные и составляющие почти правильный шестиугольник – или большую звезду. Данло сразу разглядел, что, если соединить эти шесть блестящих точек между собой, как мог бы сделать ребенок, решающий головоломку, получится шестиконечная звезда.

Про себя он сразу назвал это странное созвездие Звездой Звезд.

– Видишь этот шестиугольник? – спросил Изас Лель. – У нас он называется звездами Давида – сам не знаю почему.

Данло, глядя на слабый свет шести звезд, молча ждал продолжения.

– Та звезда на вершине верхнего треугольника, что кажется почти голубой, и есть звезда Таннахилла.

Наконец– то, проведя несколько лет в странствиях, пройдя триллионы миль между звездами галактики, Данло увидел голубую сферу, которую так долго искал. Он запечатлел ее и все ближние к ней звезды у себя в уме и тут же понял, почему Рейна АН показала ему звезду Нового Алюмита вместо звезды Таннахилла: если смотреть с Земли сайни, обе они расположены на одной прямой, и кровавое солнце Нового Алюмита загораживает солнце Таннахилла. Рейна в конечном счете не так уж и ошиблась. Еще несколько десятков световых лет вдоль черты, проведенной ее костлявым старым пальцем, и Данло выйдет в космос над планетой Таннахилл.

– Ты улетаешь прямо сейчас, пилот?

Вопрос, который, в сущности, не был вопросом, исходил от Лиесвир Ивиосс, которая подошла теперь совсем близко к Данло и Изасу Лелю.

– Да, – сказал Данло, встретившись с ней взглядом. – Я должен завершить свое путешествие.

– И свою миссию.

– Да. И свою миссию.

– И если ты выполнишь ее успешно, то вернешься сюда?

Данло, оторвавшись от ее блестящих глаз, взглянул на Изаса Леля и сотни других людей.

– Я вернусь и расскажу вам, что говорят старейшины Старой Церкви о нараинах – и о звездах.

– А потом?

– Потом я полечу на Тиэллу, чтобы рассказать о Таннахилле правителям моего Ордена.

– А после этого ты вернешься в Ивиюнир?

Данло опустил глаза и ответил:

– Кто может знать, что случится в будущем?

– Ты вернешься в Шахар?

В ее голосе звучала тоска, как у заблудившейся над морем птицы, и Данло на миг почувствовал такую же тоску. Он хорошо помнил радость слияния с умами других людей и общего созидания высшего кибернетического “я”. Но в конечном итоге эта радость была иллюзорной. Можно ли испытать реальную радость или реальное горе в блистающих ландшафтах Поля?

Можно ли быть храбрым при отсутствии реальной опасности или считать себя живым, будучи полностью оторванным от боли и холода реального мира?

Что это, собственно, значит – быть живым? И что значит любить?

При свете звездного неба Данло увидел блестящую влагу, наполнившую глаза Лиесвир Ивиосс, и разгадал секрет этой женщины. В своем слиянии с Единством Шахар он видел лишь поверхность ее сознания, но теперь он смотрел в глубину ее сердца. Она, человек до мозга костей, созданная из крови, слез и любви, никогда не пожертвовала бы своей жизнью ради Шахара. Играя в свои трансцендентальные игры, она временно отдавала Единству лишь наименее важную часть себя, но в реальном мире никогда не отдала бы жизнь за это Единство.

Данло обвел взглядом других трансценденталов и всех людей, стоящих на летном поле. Никто из них, подумал он, не стал бы умирать за абстрактное, запрограммированное компьютером единство. Но если бы они когда-нибудь вышли из своих темных квартир и своих сюрреальностей и увидели друг друга такими, как есть, они, возможно, согласились бы умереть друг за друга – за их общую, совместную, чудесную жизнь. И пока это время не наступит, все они будут несчастны, боязливы и бесконечно одиноки, как Лиесвир Ивиосс.

– Ты вернешься к нам? – повторила она.

Данло, не желая говорить неправду, с печальной улыбкой покачал головой:

– Нет. Сожалею, но нет.

– Я тоже сожалею. – Она собрала все свое мужество и улыбнулась ему в ответ. – Тем не менее я желаю тебе удачи. Мы все желаем.

Она поклонилась Данло, а все трансценденталы и все нараины, сколько их было на космодроме, поклонились следом за ней и сказали хором:

– Желаем удачи.

Изас Лель простился с Данло последним.

– Мы все желаем тебе счастливого пути, Данло ви Соли Рингесс. Ты не только наш эмиссар – ты наш друг.

Данло приказал корабельному люку открыться. Поднимаясь в темную кабину, где ему опять предстояло встретиться со всеми опасностями мультиплекса, он испытал приступ страха перед будущим. Ему казалось, что он смотрит сквозь темный пластик покрытия, сквозь город Ивиюнир, сквозь почву планеты внизу, сквозь пески времени – и видит, как пылает среди звезд Экстра кроваво-красная звезда Нового Алюмита.