"Шестерки Сатаны" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

РАБОТАТЬ ПО-СТАХАНОВСКИ!

Первой мыслью, посетившей башку, стало: вот он, тот, кто подкрался незаметно! То есть хана, которая всерьез и надолго, если не навсегда, то до Страшного суда. И то, что на данный момент все мы были целы и даже не поцарапаны, уже ничего не решало.

Конечно, мне уже не раз приходилось влипать в подобные мышеловки. Тем более что в хайдийских подземельях, прорытых по указу диктатора Лопеса, это явление вполне нормальное. Фашист, известное дело. Специально небось ночи не спал, все придумывал всякие заподлянки, чтоб демократически мыслящую публику и всех иных сторонников открытого общества извести. Чтоб их, если они начнут совать свои длинные носы в подземные сооружения, либо разносило на куски объемным взрывом, либо просто миной, а также чем-нибудь заваливало, замуровывало, как в «Бронированном трупе», или хотя бы сбрасывало в канализацию, как нас с Марселой в 1983 году. Но каждый раз, очутившись в Лопесовом подземном царстве — да хотя бы так, как утром этого, все еще не закончившегося дня! — когда надо было идти неведомо куда, ибо тот вход, через который я туда попадал, был каким-то образом перекрыт, надежда все-таки оставалась. Потому что можно было топать по каким-то туннелям, ходам и лестницам, искать выход, пусть даже через какую-нибудь отвесную шахту. Опять же в лопесовских лабиринтах было много воздуха.

Сейчас все складывалось по-иному. Мы находились не в диктаторском метро, а в самом обыкновенном дворцовом подвале, предназначенном для склада. Очень небольшом и тесном. Вентиляция в нем, может быть, и была, но в данный момент не работала, потому что запах краски очень чувствовался. Никакого иного выхода из подвала не имелось — ни с торцевых стен, ни с боковых, ни в полу, ни в потолке. Только стеллажи со всяким ремонтно-строительным барахлом, которое, если иметь в виду разнообразные краски-лаки, могло сыграть для нас роль «Циклона-Б» в освенцимской газовой камере. Тут и без них воздуху было немного. Ну, на сутки, может быть, если не меньше. Хорошо, если разберутся, что по ошибке завалили — в смысле, засыпали! — родного президента. Тогда, может быть, и начнут откапывать. Но даже в этом случае надежда на то, что нас откопают раньше, чем мы здесь задохнемся, была очень и очень хлипкой. То, что танк развалит за пять минут или даже быстрее, можно пару суток разгребать, а то и больше, если подходы для техники плохие.

О том, чтоб попробовать откопаться самим, разобрать завал на лестнице, можно было забыть раз и навсегда. Выдергивать по кирпичику, по кусочку, по обломочку, постепенно заполняя легкие кирпично-цементной пылью, — безнадега, которая может только сократить наше пребывание на этом свете. Потому что на место одного выдернутого кирпича сверху провалится еще несколько. Опять же там наверняка найдутся и такие крупные обломки, которые даже шкафообразный Луза, и даже мы, все четверо, считая маломощного хайдийского президента, не осилим с места сдвинуть.

— Во влипли, а? — пробормотал Гребешок, подойдя к завалу и попытавшись выдернуть один из кирпичей. — Как клещами зажало…

— Ничего, ничего! — явно не очень ориентируясь в обстановке, произнес дон Фелипе. — Они сейчас раздавят танками этих монстров, а потом разберут завал и эвакуируют нас отсюда.

Хорошо, что мужики его не поняли, а то б дали по шее, наверно, чтоб оптимизма поубавить. Я-то понял, но мне руки пачкать не хотелось. К тому же избавить сеньора Морено от излишнего оптимизма можно было и словесно.

— Вы уверены, сеньор президент, что ваши подчиненные знают о том, где вы находитесь? — спросил я очень вежливо и культурно.

Морено, конечно, не был таким уж дураком, чтоб не понять моего тонкого намека на толстые обстоятельства.

— Я полагаю, что они должны это выяснить… — пробормотал он. Уверенности в голосе, конечно, уже не было.

— А вы представляете себе, как они смогут это сделать? — произнес я. — Единственное, что они знают, так это то, что вы прилетели сюда на вертолете. А вертолет взорван, и все, кто находился на его борту или вокруг него, скорее всего сожжены. Вам доводилось видеть обугленные трупы?

— Только по телевизору… — пробормотал Морено.

— Ну, тогда вы должны себе представить, что процедура опознания, кто есть кто, займет довольно много времени. Хорошо еще, если кто-то чудом уцелел или хотя бы остался в сознании, чтобы сообщить о том, что вас в вертолете не было. Но даже в этом случае, я думаю, разобраться в том, где мы с вами находимся, будет очень непросто. К тому же, по всей видимости, руки до этого дойдут еще нескоро, ибо «монстры», даже с учетом применения против них танков, вряд ли будут скоро уничтожены.

Как раз в это время наверху ощутительно грохнуло, и кирпично-цементная пыль облаком повисла в и без того не шибко чистом воздухе подвала. Правда, поглядев на потолок, я увидел несколько трещин на кирпичном своде. Ежели эти своды вовсе не рухнут, то трещины могут дать нам хоть какой-то мизерный приток относительно свежего воздуха. Если они, конечно, сквозные.

— Ладно вам ля-ля разводить! — рассерженно произнес Гребешок. — Каркают-каркают, а хрен поймешь. Давайте лучше соображать, как откапываться будем. Тут, блин, работы на три дня, да и то если с экскаватором.

— Да еще и кран нужен, — пробасил Луза, — тонн на пять хотя бы.

— Специалисты! — прошипел я. — Я вам этот кран рожу, что ли?

— Понятно, что не родишь, — почесал в затылке Гребешок. Его и прозвали так за привычку расчесываться пятерней, не признавая расчесок. — Может, рвануть чем-то можно?

— Вот все, что можно рвануть, — сказал я, похлопав по патронташу, где находились гранаты к американскому подствольнику «М-203». Все ручные я уже перекидал в «тигров» во время боя у выхода из вентиляционной шахты, а эти приберег. Ни шиша из этого джентльменского набора, как мне представлялось, применить без риска для собственного здоровья было нельзя. Осколочные и прыгающие осколочные (последние в особенности) применять было просто бессмысленно, они даже с точки зрения самоубийцы были плохи, потому что могли всего изранить до поросячьего визга, но до смерти так и не убить. Дымовая тоже в наших условиях ни на что не годилась, задохнуться от нее сразу не задохнешься, но помучаешься изрядно. Картечные патроны для здешних стен были как слону дробина. Фугасную гранату и фугасную объемного взрыва можно было применить для быстрого самоубийства — последняя в тесном подвале была для такой цели просто идеальным средством. Кумулятивно-осколочные были хороши только в том случае, если б мы точно знали, что в какой-то стене есть дверь, заложенная кирпичом. Но и то широкой дыры такие гранатки не проделали бы.

Не знаю, насколько разбирались в боевых возможностях штатовского оружия Гребешок и Луза — по-моему, они его только в кино видели, — но то, что все эти подствольные гранатки на них не произвели впечатления, — это точно.

— Ну и чего делать? — мрачно спросил Луза.

— Надо стенки простучать, — сказал Гребешок по-деловому. — Дворец-то видели? Он длинный, площадь большую занимает. А тут подвал всего ничего. Значит, где-то за стенкой должно быть его продолжение. Надо только прикинуть, как этот подвал расположен. Если, скажем, вдоль, то надо торцы долбить, а если поперек — то между стеллажами.

— Нормально, — сказал я, вроде бы похвалив, — но неясны два вопроса. Первое: чем долбить? А второе: что делать, если стенка очень толстой окажется?

— Ну, насчет первого, — ответил Гребешок, — надо пошуровать на стеллажах. Раз тут строительный склад, наверняка какой-нибудь шлямбур имеется. Или кельма хотя бы. А насчет второго, как говорил мой дед, надо работать по-стахановски, то есть весело, как после первого стакана, думая о том, что заработаешь на второй, третий и всю бутылку.

— В принципе верно, — сказал я, смахивая с морды прилипшую к потной коже чешуйку штукатурки. — Нет таких крепостей, которые не смогли бы поломать большевики… Ладно, пошли шуровать!

— Что вы намерены делать? — спросил сеньор Морено, который, вестимо, ни бельмеса не понял.

— Мы намерены искать инструмент, чтоб продолбить стену, — объяснил я, — наверно, сеньор президент, вам надо принять в этом участие.

— О, это почти безнадежно! — вздохнул Морено. — Здесь очень прочный фундамент из естественного камня, его делали еще во времена конкистадоров. А

потом, когда дворец рухнул после землетрясения 1867 года, фундамент — он,кстати, от подземных толчков почти не пострадал — значительно усилили, обложив кирпичной кладкой. Тогда же, об этом я слышал от главного архитектора Сан-Исидро, было принято решение усилить подвальные перегородки. Каждая из них не менее полутора метров в толщину.

— Полтора метра… — произнес я по-русски. — Не хрен собачий, извиняюсь!

— Ладно, — отмахнулся Гребешок. — Глаза боятся, а руки делают…

Как ни смешно, но именно дон Фелипе нашел как раз то, что было нам нужно. Правда, еще до этого Гребешок и Луза добрались до ящика, в котором лежало несколько ржавых шлямбуров разных калибров и солидная кувалда. Мои успехи были поскромнее: я нашел только кельму, которой можно раскалывать одиночный кирпич на половинки или четвертушки, но очень сложно продолбить в кирпичной стенке хотя бы неглубокую выбоину. А вот дон Фелипе нашел настоящую, правда, очень ржавую кирку без ручки, быть может, откованную еще для тех красно— или чернокожих рабов, которые вырубали ими камни для фундамента губернаторского дворца, позже ставшего президентским.

— А вообще-то кайло крепкое, — сказал Гребешок, повертев в руках кирку. — На что бы насадить, а?

— Ща, сделаем! — оптимистически объявил Луза, взял кувалду и несколькими ударами расфигачил один из пустых деревянных стеллажей. Раздобыв таким образом довольно толстую доску длиной в полметра с лишним, детинушка взял у меня кельму, приставил се рубящей частью к торцу и вдарил кувалдой, расколов доску вдоль волокон. Потом с помощью штурмового ножа новоявленную ручку для кирки отесали, чтоб пальчики не занозить, подстрогали наверху, чтоб можно было насадить, насадили, расклинили, чтоб не слетала, и таким образом обзавелись полезным инструментом.

— Во, видишь, начальник, — сказал Гребешок, — а ты говорил, нечем долбить!

Теперь, естественно, встал вопрос, где долбить. Лузе так не терпелось опробовать кирку в деле, что он подошел к торцевой стенке и без преамбул начал чухать по кирпичам. Да, богатырская русская силушка, конечно, дело великое, если ее направлять в нужном направлении. Кирпичи антильского производства были явно не готовы ей противостоять, тем более что за 130 лет существования во влажном тропическом климате порядочно подразмякли. После трех десятков ударов Луза продолбил слой кирпичной обкладки в два кирпича толщиной, выломал в стене выбоину площадью примерно полметра на полметра и оказался перед стенкой куда более прочной, сделанной из тесаных гранитных блоков. Пока Луза работал по-стахановски, я светил фонарем, а Гребешок вел репортаж, на манер футбольного комментатора. Репортаж этот, к сожалению, на три четверти состоял из матюков, и суть его сводилась к тому, что Луза, извиняюсь, имеет с этой стенкой сексуальный акт. Поэтому для сеньора Морено, мало знакомого с тонкостями русской филологии, я этот репортаж не переводил.

— Ну, „-мое, — сказал Луза, — такое дело надо перекурить.

— Не вздумай, — предупредил Гребешок, — тут и так дышать нечем!

— Да я чего? — произнес детинушка обиженно. — Я просто в смысле передохнуть малость.

— Ладно, — дозволил Гребешок, — передыхай. Ну что, командир, поразомнемся?

— Погоди, с этой штукой так просто не выйдет. Это не кирпичики. Давай сперва шлямбуром в стык постучим.

— Как скажешь. Только, блин, рукавиц нет никаких. Да и не возьмет это дело шлямбур. Ладно, дай фонарь, посвечу тебе.

Он оказался прав, ни фига не получилось. Хоть я сумел кувалдой вдолбить стальную фиговину сантиметров на двадцать в стык между камнями, выковыряв из стенки сотню граммов сухого раствора, скреплявшего кладку, дальше пошел второй ряд камней, причем я уже бил не в стык, а прямо в камень. Шлямбур отскакивал, вгрызаться в гранит не собирался. Чем их, блин, конкистадоры тесали, эти блоки?

— Вы знаете, сеньор Баринов! — внезапно вскричал сеньор Морено, почти как Архимед, выпрыгнувший из ванны с криком: «Эврика!» — Мы прорубаемся не туда! Я вспомнил! Этот отсек подвала расположен поперек здания. Он находится рядом с рефрижераторной установкой. А там, где мы пытаемся, — только фундамент, а за ним — грунт.

— Бляха-муха! — сказал от души Луза, добавив еще пару непротокольных выражений, когда я перевел русскоязычным первооткрывательские вопли сеньора Морено. — Я думал, что нам одним на президентов не везет… Во привычка! Сперва: «Давай, рубай!», а потом: «Извините, понимаешь, мы не туда долбили!»

— Ладно базарить-то! Сам ведь начал хреначить, никого не спрашивая, — заметил я.

— А хрена ли он молчал?! Полчаса уже валдохаемся! — не унимался Луза. — Сидел-сидел, и вдруг — открытие сделал! Идея, блин, клюнула! Ну, „-мое, если он опять какую-нибудь фиговую коррективу внесет, я, точно, его башкой буду стенку проламывать!

Луза, схватив кирку и сопя от ярости, вошел в один из проходов между стеллажами, который ничем от других не отличался.

— Э, — заорал он, — президент, твою мать! Здесь долбить или еще где?

— Что он спрашивает? — явно поняв, что Луза рассвирепел, но уразумев из его рева только слово «президент», робко спросил дон Фелипе.

— Спрашивает, правильно ли он выбрал место…

Президент не успел ответить, потому что Луза, не дождавшись итога наших переговоров, помянув чью-то маму, но отнюдь не Божью, с ревом долбанул киркой по стене. Грюк!

Я не поверил глазам: после удара в стене тут же образовалась сквозная дыра. Более того, трещины в штукатурке четко обозначили проем бывшей двери, некогда заложенной кирпичом. Гребешок ударил по этой тонкой, всего в пол-кирпича, перегородке кувалдой, и вся она, не рассыпавшись, плашмя грохнулась на пол.

— Ур-ра! — завопил Луза и первым ворвался в пролом. За ним, с кувалдой на изготовку, двинулся Гребешок, потом президент Морено и, наконец, я с фонарем.

Конус света выхватил из тьмы какие-то кабели, распределительные щитки, выключатели, амперметры-вольтметры на панелях. То ли пульт управления энергосистемы, то ли еще чего-то — но для рефрижератора слишком круто. Конечно, там, по идее, тоже всего электрического много должно быть, но что-то ни насосов не видно, ни труб.

— Что-то это ни хрена на холодильник не похоже, — заметил Гребешок, обозревая помещение, в котором мы оказались.

— Ну да, блин, — размазывая по вспотевшей роже кирпичную пыль, просопел Луза, — ты думал, тут и бутылка будет, в холодильнике…

— А вам не по фигу, молодые люди, что здесь и как? — спросил я тоном умудренного старца. — Вы лучше прикиньте, где тут лестница. Небось засиделись уже, надоели, понимаешь, хозяину…

— Да вон, по-моему, в том углу, — сказал востроглазый Гребешок, и я, направив свет в том направлении, действительно разглядел ступеньки и даже перила. Мне даже показалось, что чуть-чуть брезжит какой-то свет откуда-то сверху.

— Учтите, — сказал я, — там, наверху, сейчас тоже не сахар. Правда, танки вроде поблизости не катаются, но зато запросто могут быть Ваня с Валетом. А с ними без сноровки не сладить. Поэтому давайте поосторожнее, с разумом. И автоматы наготове держите, а не кувалду!

Последнее замечание относилось к Гребешку, который, будто представитель рабочего класса, восставшего на последний или предпоследний, но решительный бой, все еще поигрывал четырехкилограммовым инструментом, словно бы прикидывая: а что бы тут такое разрушить до основанья?

— А чо? — сказал Гребешок, подбросив кувалдометр и ловко поймав. — Самый надежный прибор, если по мозгам, то с гарантией.

— В общем, я пойду вперед. Вы за мной пока не спешите, а то еще за «монстров» примут, тем более что вы на них больше похожи, чем Ванька с Валетом. Особенно при кирке и кувалде. Но главное — президента не забудьте. Если нарвемся на хайдийцев, то будем его вперед выставлять.

— Само собой, — кивнул Луза, — в таких делах президенты — вещь полезная.

Загнав в подствольник осколочную гранату и заменив на две трети отстрелянный магазин полным, я снял «М-16А2» с предохранителя и, держа ее, как заправский штатник, за пистолетную рукоятку, начал подниматься по лестнице. А в левой держал фонарь, посвечивая то вперед, то под ноги.

До первой площадки я дошел нормально и даже особо не переживая. Потому что четко видел, что на ней никого нет. Но когда пришло время поворачивать и подниматься выше, сердчишко стало постукивать чаще. Второй лестничный марш, по идее, должен был вывести меня на уровень первого этажа, где могли начаться разные неприятности.

Однако неприятностей не случилось. Никого на второй площадке не оказалось. Зато несколько неожиданно эта площадка и на уровне первого этажа оказалась глухой. Надо было подниматься еще на два марша вверх, где брезжил какой-то тусклый свет. Прислушался: вроде никто не сопит, не передергивает затвор, не бряцает антабками. Рискнул подняться на третью площадку, еще раз остановился. Фонарь можно было выключить, свет, исходивший сверху, с четвертой площадки, находившейся на уровне второго этажа, был достаточно ярок. Правда, оттенок его мне не понравился. Светилась явно не простая лампа накаливания и явно не лампа дневного света. Либо свет издавала какая-нибудь зеленоватая трубка типа неоновой рекламы, либо табло, покрытое светящимся составом, либо…

Едва я рискнул поглядеть вверх вдоль ступеней, ведущих на четвертую площадку, как убедился в том, что третье предположение оказалось самым верным.

Посреди четвертой площадки, перед небольшой, вполне обычной дверью, выводящей, должно быть, на второй этаж дворца, стоял «Black Box» собственной персоной. Стоял и светился своим зеленоватым, загадочно-зловещим светом. По размерам, как мне показалось, он казался чуточку больше, и форма у него была обычная, прямоугольно-параллелепипедная, а не цилиндрическая, как у того, что перенес меня в «Горное Шале». Но и у этого на верхнем торце маняще круглилось кольцо — символ соблазна, символ исполнения самых невероятных желаний.

Само собой, что страх он тоже излучал, но не тот, леденяще-парализующий, пронизывающий все сознание и подсознание, который мне помнился по «дурацким снам» и той «недоказанной яви», встреченной мною в Сибири. Нынешний страх был иного свойства. Это был даже не страх, а страшок. Эдакое легкое и даже в чем-то приятное щекотание нервов. Вроде бы как перед утренним купанием в каком-либо российском водоеме. Знаешь, что водичка будет прохладная, но окунешься и сразу почуешь глубочайшее удовлетворение.

«Окунуться» — означало подойти к «ящику» и взяться пальцем за кольцо. Всего ничего-то вроде бы, но, поскольку я уже несколько раз пользовался его услугами, а кроме того, уже четко знал, что исполнение или неисполнение пожеланий зависит только от его милости, решиться было сложно. Главным образом потому, что еще толком не знал, а) что именно надо просить у «ящика» в данный момент и б) у кого именно я это выпрашиваю. Насчет «что именно», в принципе, было вроде бы нетрудно сформулировать. Мне лично пребывание на этом карибском острове начинало надоедать. И я с превеликим удовольствием переместился бы домой, во «Дворец Чуда-юда». Если б, конечно, не знал, что сейчас почти все основные обитатели его находятся в «Горном Шале». Перелетишь туда, а «Шале» уже, возможно, бомбят… Морено потерялся, генералы, очень может быть, и не хотят, чтоб он находился. Наверно, стоило бы попросить и о том, чтоб Ваня с Валетом прекратили буйствовать, но мне почему-то казалось, будто их вспышка агрессивности была зачем-то нужна «ящику». Поэтому мне не верилось в то, что он это выполнит. Попутно мелькнуло и несколько абсолютно эгоистических прожектов, которые были сродни тому, как я перескакивал с дороги, на которой нас зажимали бронетранспортеры коммандос, в то же «Горное Шале». Они сводились к тому, чтоб драпануть отсюда к Марьяшке, на свою старую московскую квартирку или под крылышко к Марселе Браун с ее выводком смуглявых детишек, только, конечно, не на Гран-Кальмаро, где меня небось тут же посадят за нарушение правил воздушного движения, приведшее к катастрофе полицейского вертолета, а прямиком в Оклахому. Там, конечно, тоже могут быть кое-какие нюансы с иммиграционными властями, но ежели Марсела захочет, то запросто все устроит.

Так или иначе, выбрать из множества вариантов какой-то один довольно легко, хотя бы методом тыка. Иное дело с пунктом «б», то есть с кем я именно имею дело.

Здесь было всего два варианта, но каких!

Вариант первый был такой. Я имею дело с неким инопланетным разумом. То есть с таким, который в общем и целом ничем принципиально не отличается от человеческого, хотя внешне на людей не похож. В прошлом потоке времени, когда я спал в охотничьей избушке, мне привиделись Сарториус, Чудо-юдо, покойный Милтон Роджерс из NASA, которые пытались меня, виртуального дурака, просвещать насчет того, насколько этот самый разум может нас, землян, превосходить по возможностям. Сарториус вроде бы даже говорил, что эта самая «ящичная» цивилизация может рассматривать нас, как человек рассматривает всяких там букашек и козявок. Настолько мы, получается, их дурее. Однако если человек снимает козявку с листочка, сажает ее в коробку, а затем уносит за пару километров и обратно выпускает, то вовсе не потому, что козявка обратилась к нему с такой просьбой, верно? Он сам решает, зачем и почему. Из баловства или для каких-либо научных целей. То есть если дело обстоит так, то «Black Box» не стал бы заниматься исполнением желаний. Конечно, поскольку мы для него не просто букашки, а с какими-то зачатками интеллекта, то он, наверно, мог, изучив наши мысли, попробовать исполнить какие-то пожелания. В целях, допустим, опять-таки научно-исследовательских. Но вообще-то для того, чтоб это проделывать, по-моему, нужно было какую-то более серьезную программу разработать. Потому что людям нужны не только перемещения в пространстве, как мне лично все время подворачивалось, а и какие-то материальные блага. Например, «Мерседес» или там «Кадиллак», дача или особнячок на 1000 квадратных метров, яхта, вертолет, самолет и прочее оборудование Майку Атвуду и Тине Уильяме, например, «Black Box» подарил «Кадиллак», но он же, судя по всему, их собирался утащить куда-то в космос. С другой стороны, стоило Майку захотеть домой, как он вернул его домой. Как и меня, несмотря на явное хулиганство в кратере, то бишь объекте «Котловина». Правда, он вернул и меня, и Атвуда в иные потоки времени, его на две недели, а меня — на три месяца назад. Почему и зачем? Неужели ему мы были зачем-то нужны?

Вот тут-то я и подходил к самому жуткому, второму варианту. Пожалуй, он был, конечно, намного проще первого и тоже довольно давно был сформулирован. «Black Box» — это не высокоразвитый инопланетный разум, а овеществление некоей сверхъестественной силы, попросту говоря, Сатаны Опять-таки, еще в прошлый раз, в Сибири, я раздумывал над тем, какая принципиальная разница может быть между высокоразвитыми инопланетянами и силами потусторонними.

Именно в том, прошлом, потоке времени я уразумел, что иметь дело с чем-либо естественным, то есть с инопланетянами, пусть даже агрессивными и жестокими, еще не так страшно. Потому что инопланетяне, по идее, смертны, а во-вторых, потому что они в принципе могут понять человеческую логику, если им доказать, что ты не тварь дрожащая, а права имеешь.

Однако если речь идет о контакте со сверхъестественным, то есть, грубо говоря, с Сатаной и его ведомством, то тут шутки плохи. Во-первых, они бессмертны и неуничтожимы, раз сам Господь (если такой товарищ, в свою очередь, существует) не может с ними справиться, а во-вторых, основной целью их существования является творение Зла, что само по себе неприятно и исключает возможность заключения более-менее приемлемого соглашения. Насчет того, что нечистая сила предпочитает навязывать партнерам принципиально неприемлемые соглашения, типа продажи своей родной и, по некоторым данным, бессмертной души, я был наслышан. Но заключать такие сделки даже в экстренных обстоятельствах не собирался.

То, что «Black Box» мог быть порождением Сатаны или лиц, его заменяющих, к сожалению, экспериментально подтверждалось тем, что на «черный ящик» и производных от него человекообразных существ «длинных-черных» негативно воздействуют пули с крестообразным пропилом в острие. Правда, ни в каких религиозных сочинениях и даже во всяких там чернокнижно-дьяволоведческих, которые я имел возможность прочесть, об этом вроде бы не упоминалось. Но, может, где-то и упоминалось, потому что в серьезные дебри, к первоисточникам, я, естественно, не обращался. Читал главным образом популярщину, да и то, как говорится, «по диагонали» и через страницу. Да и если уж совсем откровенно, даже на то, чтоб читать эту примитивщину, у меня времени почти не оставалось.

Хотя вроде бы на любом развале всяких писаний по всяким там экстрасенсорным делам и иной чертовщине было больше чем достаточно, поверить всему, что нашкорябал автор, мог только гражданин, недавно выписавшийся из дурдома, да и то на то время, пока не отошел от транквилизаторов. Чудо-юдо, когда я показывал ему время от времени эти дьяволоведческие книжонки, только дико ржал и говорил, что часть этих книжек пишется бывшими преподавателями истории КПСС и научного атеизма, которые подрабатывают на хлеб насущный, а другую часть в рекламных целях сочиняют разносортные наемные щелкоперы-журналюги, из которых, кстати сказать, немалое число финансируется филиалами ЦТМО. Речь шла о различных хозрасчетных организациях, работающих под видом совершенно независимых от нашего Центра «институтов», «академий», «клиник» и «университетов», занимающихся исследованиями в области парапсихологии, телекинеза, экстрасенсорики и иной мутотой. Основная задача этих заведений — добывать кое-какие скромные бабки для главной конторы Чуда-юда, но при этом также и отбирать в ЦТМО наиболее талантливых людей с психическими и сенсорными аномалиями для последующей их «разработки» — Чудо-юдо был верен профессиональному жаргону.

Что касается Вики, то она вообще на эти темы не говорила, по крайней мере до последнего времени. То, что я услышал от нее во время ее спора с Ларисой, было, пожалуй, первым откровением по этому вопросу.

Единственно достоверными свидетельствами были лишь те, что помнились по моему пребыванию в ином потоке времени. А поскольку между тем и этим потоками времени было много фактических различий, то не было никакой гарантии, что нечто достоверное в том потоке времени не окажется сущей фантазией в этом… Да и вообще Чудо-юдо все время заставлял меня сомневаться в том, что экспедиция в Сибирь, на объект «Котловина», была на самом деле. Лишь вьюк группы «Пихта», который сейчас находился у Сарториуса, мог внести ясность…

Тем не менее «Black Box» был здесь, на Хайди, и стоял на площадке перед дверью, ведущей на второй этаж. А сзади, ниже меня, по лестнице уже двигались Гребешок и Луза, тянувшие за собой пыхтящего сеньора Морено. Еще немного — и они увидят «Black Box», а мне придется долго объяснять им, что это такое.

Поэтому я поднялся на площадку и сделал те два шага, которые отделяли меня от окруженного зеленоватым ореолом «черного ящика». Я уже готов был нагнуться и подцепить его пальцем за кольцо, как вдруг «Black Box» плавно и без чьего-либо видимого вмешательства сам поднялся в воздух. Невысоко, метра на полтора с небольшим, но при этом он еще и отплыл от меня к двери, ведущей на второй этаж. Возникла ситуация «близок локоть, да не укусишь». Иными словами, «ящик», по-видимому, не хотел, чтоб я за него ухватывался.

На всякий случай я оглянулся, нет ли за спиной какого-нибудь трехметрового оболтуса с черной безликой головой и листообразными трехпалыми ступнями. Нет, ничего похожего за моей спиной не было, и даже Гребешок с Лузой и президентом Хайди еще не дошли до третьей площадки и, судя по всему, оставались на второй, где толстяк Морено шепотом жаловался на одышку.

Когда я вновь повернулся к «черному ящику», то невольно вздрогнул. Дверь, вполне обычная, деревянная, покрашенная какой-то серенькой немаркой краской, исчезла.

Вместо нее я увидел некий зыбкий полупрозрачный прямоугольник, за которым брезжило все то же зеленоватое сияние, окружавшее черный и расплывчатый силуэт «Black Box'a». Такую «стенку» из воздуха, уплотненного до плотности воды, я помнил. Тогда, рядом с «Котловиной», на свежем воздухе, она, конечно, выглядела поэффектнее. И тогда я еще толком не знал, что может произойти, если сунешься к этой стенке. Впрочем, сейчас я тоже ничего не мог предугадать. Только помнил, что это некий «телепорт», через который меня могут забросить куда угодно. В тот раз забросили на дно «Котловины», в этот раз, глядишь, и подальше спровадят…

Впрочем, «Black Box», как и тогда, не дал мне времени на раздумье. Я знал, что сопротивляться бесполезно: захотел утащить — утащит. Другое дело, что в этот раз я испытывал уже знакомые ощущения, то есть потерю веса, легкое головокружение и утрату ориентировки в пространстве. Я уже знал, что мое тело через секунду станет зыбким, словно желе, а затем меня втянет в эту киселеобразную «дверь», и, по идее, я не должен ни захлебнуться, ни задохнуться. Потом должна последовать вспышка, а дальше уж как Бог или… другая инстанция захочет.

Так все, в общем, и вышло. И тело стало зыбким, как желе, и в «дверь» втянуло, и удушья не почуялось, и вспышка сверкнула. Не было по сравнению с первым разом только одного: быстрого возвращения в натуральный мир. Впрочем, открыв глаза, я хоть и понял почти мгновенно, что угодил в искусственную реальность, но этому отнюдь не обрадовался. Потому как закрутившаяся где-то внутри меня мельтешня образов, звуков и целых картинок поначалу повторяла до мельчайших деталей обстановку того самого «дурацкого сна», после которого я очутился в нынешнем потоке времени. Этот «дурацкий сон» настолько выделялся из всех предыдущих, что я его натвердо запомнил, как «Бред Сивой Кобылы». Сейчас мне, судя по всему, предстояло посмотреть еще один такой же. Впрочем, такой, да не совсем…