"Граната (Остров капитана Гая)" - читать интересную книгу автора (Крапивин Владислав Петрович)Пропавшая рукописьОни молча поужинали. Толик отскреб сковородку, а Гай вымыл тарелки. Из кухни в комнату Гай вернулся первым. Прилег на диван. Пришел и Толик, стал возиться в углу над чемоданом: выбирал себе чистую рубашку. Гай смотрел на Толика и думал, что он совсем не похож на ученого. Похож на Галкиных однокурсников: по-мальчишечьи курносый, с короткой ершистой прической. Щуплый такой... Щуплый-то щуплый, а дубовый стул крутит за переднюю ножку одной рукой. А если они с Гаем борются — кто чью ладонь прижмет к столу, — Гай давит на левую руку Толика двумя да еще пузом помогает, и никакого проку: Толик шевельнет рукой — и Гай весь припечатан к столешнице. А поглядишь — у Толика и мускулов-то вроде бы нет... Мама сказала перед отъездом: «Толька, от тебя одни глаза остались. Вы там постарайтесь отдохнуть, ешьте как следует, фрукты покупайте...» — «Обязательно», — сказал Толик. Первые вечера он приходил из лаборатории просто черный. Что-то не ладилось с этим ДЗД, какие-то неясности возникали в плане испытаний. — Ты же говорил, что все отлажено, все в порядке, — сказал однажды Гай. — Это у нас отлажено. А там... — Толик возвел глаза к потолку. — В Москве? — понял Гай. — Не все зависит от Москвы... — А от кого? Толик посмотрел на него без улыбки, — От Байконура. Гай вытаращил глаза. — Да? Ай, да ты смеешься... — Отнюдь... — вздохнул Толик. — А при чем тут ваши аппараты? — Все связано. Это раньше мы были сами по себе, а теперь комплексная программа исследований. — Секретная? — прошептал Гай. — Не секретная... Но и не такая, чтобы идти на площадь, вставать у памятника Нахимову и громко вещать всем туристам... — Я и не собираюсь, — обиделся Гай. — Вот и молодец, — серьезно сказал Толик. ...В последние три дня он повеселел: дела наладились. Но все равно забот полно — руководитель конструкторско-исследовательской группы, или как там еще... В общем, командир, хотя и моложе всех. «Ох, несладко ему приходится. А тут еще я...» — не первый уже раз подумал Гай. И вздохнул: — Ладно уж, не читай. — Что «не читай»? — Стихи. Которые обещал... Толик отложил рубаху, сел рядом с Гаем. — Я ведь понимаю, — сказал Гай. — Ты со мной и так замучился. Толик притянул его к себе. Гай потерся облупленным ухом о майку Толика. — Ладно уж, слушай, — сказал Толик. — Это было, когда мы с мамой жили в Новотуринске. Я тогда такой, как ты, был. Нет, поменьше, в четвертом классе... Под Новый год мама подарила мне книжку «Русские кругосветные мореплаватели». Там как раз все с Крузенштерна начинается. Я, конечно, зачитался... И вот в те же дни познакомился я с одним человеком. По фамилии Курганов... Пожилой он был, одинокий и, видимо, неудачливый в жизни. Но было у него дело, которое помогало ему жить: он писал повесть про Крузенштерна... Помню, он в новогоднюю ночь мне отрывки из этой повести читал; так получилось, что мы вместе сорок восьмой год встречали... Мы с ним, с Арсением Викторовичем, даже подружились, хотя я мальчишка был, а ему пятьдесят стукнуло... Вот как раз к его дню рождения я стихи и написал. В подарок Неумелые стихи, конечно... Толик повозился, покашлял и с таким выражением, что, мол, куда деваться-то, начал: — А говорил «неумелые», — сказал Гай. — Нормальные стихи, как у поэта. Хорошие... А говорил «не помню»... — Начал читать и вспомнил... А вот еще: Но это я уже потом сочинил, эти строчки в эпиграф не вошли. — Куда не вошли? — В эпиграф... Ну, это такое как бы вступление маленькое к книге или рассказу... — Да знаю я, что такое эпиграф! А к какой книге-то?! — Я разве не сказал? Курганов стихи эти взял для своей повести «Острова в океане». — И значит, их в ней напечатали?! — Да нет, ничего не напечатали... Курганов неожиданно умер, а рукопись пропала. У него был всего один экземпляр, после смерти его не нашли... У меня только эпилог остался. Тут так получилось: мама перепечатывала Курганову рукопись, а я копирку раскладывал и на последних страницах перепутал, не той стороной положил. Мама этого не заметила, а я начал потом разбирать готовые экземпляры и ахнул: первый-то отпечатан, и не только с лицевой стороны, но и сзади, по-зеркальному, второй — одна «зеркалка», а третий лист вовсе пустой... Ну и с перепугу сел перепечатывать сам. Умел немного... Напечатал заново, а те листы, с первой отпечаткой, сунул в подставку машинки, там вроде тайника было... А потом и эти страницы пропали вместе с машинкой. — Почему? — Мама ничего про тайник не знала, это мой секрет был... Когда приехали в Среднекамск, маме купили новую машинку, а эту она отдала ребятам в школьный музей. Мальчишки ходили по домам, выпрашивали разные предметы старого быта, а машинка-то была просто древняя, «Ундервуд». Мама и пожертвовала... Я понять не мог, как она решилась на такое. «Ундервуд» этот у нас был с довоенных времен, мама его так любила... — И все-таки отдала! — Я уж после догадался: потому и отдала, что любила. Машинка-то сломанная была, рассыпалась. Вроде бы бесполезная вещь, место занимает, а выбросить жалко... И, видно, стеснялась мама этой привязанности. И подумала: в музее машинку сберегут, там она даже в почете будет... В общем, пришел я с уроков и вижу — машинки нет. Я в крик: что ты наделала!.. — А вернуть нельзя было? — Я ходил по школам, спрашивал, да не очень-то с мальчишкой разговаривали... К тому же, я думаю, те пацаны могли машинку в музей и не отдать. Может, она им так понравилась, что решили оставить себе. Там кое-какие клавиши еще работали, для игры годилась... «Вот уж свинство-то!» — едва не сказал Гай, но вспомнил нору под камнем в Херсонесе и сердито засопел. И спросил: — Если повесть с копиркой перепечатывали, почему у Курганова один экземпляр оказался? Остальные-то где? — Это особая история... Курганов сжег два экземпляра. Прочитал после перепечатки, расстроился: показалось, что повесть никуда не годится. А нервы у него были, видимо, так себе. Вот и бросил в камин все: черновики и два отпечатанных экземпляра... А третий был у меня. Я, по правде говоря, хотел его замылить, Курганов о нем не знал... От того, что и Толик в детстве мог что-нибудь «замылить», Гай почувствовал облегчение. Толик сказал: — Мама про это узнала, мне, естественно, влетело... Но потом оказалось, что все к лучшему. Отдал я третий экземпляр, Курганов ожил... — Но все равно потом и третий пропал, — вздохнул Гай. — Да, но все-таки с Кургановым повесть была до конца. Ему было легче... Хотя в одном издательстве рукопись уже тогда раскритиковали и отказались печатать. — Почему? Разве она плохая была? — Да нет... Скорее, непривычная. Не столько описание подвигов и открытий, сколько разбор всякого... ну, характеров, отношений. С Крузенштерном плыл посланником в Японию Николай Петрович Резанов, человек с капризным характером, вельможа. Они часто ссорились. Резанов даже обвинил Крузенштерна в бунте. Почти все офицеры поддерживали своего капитана, а молодой лейтенант Головачев встал на сторону Резанова... — Почему? — Ну, это надо всю повесть пересказывать. — Толик... еще ведь и одиннадцати нет. — Да я и до утра не кончу, если про все... — Ну, ты хотя бы коротко... Толик, ведь человек-то писал, старался, а книга пропала. Пускай хоть кто-то про нее будет знать! Пока только вы с бабой Людой эту повесть знаете, а теперь и я буду. Получится, будто еще читатель прибавился. — Уговаривать ты умеешь... — Толик опять притянул Гая к себе. — Ну, слушай... Гаю было ясно, что рассказал Толик не все. Только основные эпизоды. Но и этого хватило, чтобы задуматься. Особенно о горькой судьбе Головачева, которого бросил и забыл Резанов. — Зря он застрелился... — Это мы понимаем. А он не понимал. Думал, что единственный выход, — сказал Толик. — И никто не остановил... — Не успели... Об этом и речь... Конечно, в повести хватало и приключений, и бурь, но главная мысль, по-моему, о человеческой вине. — Как это? — Вот так... Часто люди виноваты в несчастьях других людей. Не по закону виноваты, а перед своей совестью. И никуда от этого не денешься. И рад бы исправить вину, да поздно. — И что тогда делать? — испуганно спросил Гай. — Жить... Это, собственно, и была повесть о жизни и смерти. О том, что жить надо по-человечески, если даже тяжело. А если умирать, то и тогда думать о других... Мне кажется, Курганов хотел сказать, что Головачев умер просто ради смерти, а капитан Алабышев — ради жизни. — Алабышев? — Ох, я же эпилог-то еще не рассказал!.. Помнишь, в самом начале я говорил о кадетике Егоре Алабышеве? В эпилоге он — капитан-лейтенант. Крымская война, он приехал в Севастополь... «Совпадения какие, — подумал Гай. — Алабышев был здесь, «Крузенштерн» здесь, мы здесь...» И Толик понял его: — Все в жизни переплетается... Я, когда читал про Алабышева, думал, что он похож на отца. То есть отец на него. Так казалось. Я ведь отца почти не помнил... Гай виновато подумал, что, размышляя о совпадениях, забыл о дедушке. — А разве Алабышев тоже погиб?.. Ах да, ты же сказал... — Он погиб не на бастионе, а на улице, спасал ребятишек. Они играли в снежной крепости, Алабышев случайно там оказался, а в крепость влетела английская бомба. Точнее, артиллерийская граната. Крепость была замкнутая, выход узкий, деваться некуда. Алабышев на гранату — грудью... «Да что это такое? — подумал Гай. — Целый день про одно и то же, как нарочно!» — А почему — граната? — сумрачно спросил он. — Так небольшие круглые снаряды назывались. С запальными трубками... Продолговато-круглый рубчатый снаряд с медной трубкой запала Гай словно ощутил в своей ладони. И сказал ему мысленно: «Чтоб ты провалился к чертовой бабушке! Знал бы, дак не связывался...» Но вспомнилась не только граната. Еще и ее хозяин — пулеметчик. Он — упрямый и жестко-неустрашимый — соединился в мыслях Гая с капитан-лейтенантом Алабышевым, хотя, казалось бы, ничего похожего не было. Нет, было... Бесстрашие. И с горьким откровением, со злостью на себя Гай сказал: — А я сегодня струсил. Вот. — Да ну... — осторожно проговорил Толик. Видно, почувствовал, как задеревенело плечо Гая. — Да! Вот так, — выговорил Гай. Хотелось очистить душу. — Мы играли в войну, а там, в камнях, залег пулеметчик. Я гранатами промазал. Все думали, что я сам кинусь на пулемет, а я не пошел. Надо бросаться вперед, а я лежу... Толик помолчал. И медленно произнес: — Наверно, ты не струсил, Гай. Ты задумался. Для всех была игра, а ты стал думать: а что, если бы это всерьез? Так? — Ты откуда знаешь?! — Знаю. Не с тобой одним это бывало. — Нет, я не думал, что это всерьез, — вздохнул Гай. Но теперь он, кажется, понимал, что его остановило перед пулеметным гнездом. «Если бы кинулся — значит, будто обещание дал: когда по правде такое случится, сделаю так же», — подумал Гай. И вспомнил — но ведь сколько раз в войну играли: «Тах-тах, ты убит! Ура, в атаку!.. Ты убит, я убит, все убиты!» «Тогда просто не думал про такое, — сказал он себе. — А в этот раз пришло в голову...» Почему пришло? Может, потому, что видел обкатанные морем осколки костей? Может, потому, что в глубине души все время он помнил о дедушке — даже тогда, когда казалось, что забыл? — Я не знаю, смог бы на самом деле или нет, — хмуро сказал Гай. — Наверно, ни за что на свете не смог бы... Толик негромко и словно нехотя проговорил: — Этого никто не знает до решительного момента. Решительные моменты в жизни будут, Гай это понимал. Он еще не знал, кем станет. Может, вовсе и не моряком, хотя при виде кораблей и флотской формы сердце стукало от волнения. Думая о своем острове, Гай представлял себя капитаном. Но можно быть и просто путешественником. Можно археологом: раскапывать города вроде Херсонеса. Можно пограничником... Осенью учительница литературы задала пятиклассникам сочинение: «Почему я хочу быть космонавтом?» Гай написал, что не хочет. Во-первых, берут в космонавты очень немногих; во-вторых, на Земле куча интересных дел (и под водой тоже, как у Толика); в-третьих, все пишут, что хотят быть космонавтами, потому что так полагается писать, а на самом деле еще и не думали, кем станут. Это «в-третьих» особенно раздосадовало Аллу Григорьевну. Была вызвана мама. Вместо мамы пришел папа. Спокойный, тихий папа, глядя сквозь толстенные очки, вежливо спросил Аллу Григорьевну, действительно ли она уверена, что каждый мальчик должен идти в космонавты? Алла Григорьевна сказала, что пойдет не каждый, но мечтать об этом обязан всякий советский школьник. Папа поинтересовался, сильно ли наступил на горло своей мечте сын Анны Григорьевны, когда пошел в медицинский институт — приобретать профессию зубного врача. Алла Григорьевна спросила, на что папа намекает. Папа ответил, что намекает на следующее обстоятельство: нельзя ставить человеку двойку за то, что он честно излагает свои мысли. Алла Григорьевна сказала, что пусть папа тогда сам учит своего сына. Но она не уверена, что при таких взглядах папы из пятиклассника Гаймуратова выйдет толк. Неизвестно, кем он станет. Тут Гая дернуло за язык: — Да уж не зубным врачом. За это ему попало от Аллы Григорьевны и от папы, который велел перед Аллой Григорьевной извиниться. По том ему (и папе заодно) попало дома от мамы, от бабушки и даже от деда. — Я, хотя и не зубной, но тоже врач, — сказал дед. — Неужели медики — столь презренная профессия? Гай так совсем не считал. Он высказался в учительской просто назло Аллушке... Но, с другой стороны, он и в самом деле не мог представить себя зубным врачом. Так же, как, скажем, бухгалтером или директором магазина. Он твердо знал, что его жизнь будет связана с путешествиями, открытиями, испытаниями и приключениями. Для этого совсем не обязательно быть мореплавателем или космонавтом. Вон, Толик — инженер, а разве жизнь его не приключения? Все время изобретает, ищет, в моря ходит... Или папа. Уж вроде бы совсем «кабинетный» человек (подойдешь к нему, а он, сидя за столом, обнимет тебя одной рукой, а другой все пишет, пишет свои формулы и конспекты), а ухитрился в Африке оказаться. Или дед. Таким врачом и Гай не отказался бы стать. В тридцатых годах хирург Гаймуратов прыгал с парашютом на зимовки к заболевшим полярникам. А в сорок первом, когда немцы пытались ворваться в село, где был полевой госпиталь, дед прямо из окна операционной палил из пистолета (хотя и говорит, что ни в одного немца не попал и вообще стрелял по-боевому единственный раз за всю войну)... Да, Гай не знал еще, кем станет, но то, что в жизни будут решительные моменты, он чувствовал. А если и такой — самый решительный — как сегодня? Только уже не в игре? Тогда что? Опять Гай прижмется к земле? Гай сердито вздохнул, потому что ответа на вопрос не было. Вместо ответа лезли в голову всякие хмурые мысли. О том, что много в жизни у людей суровости и опасностей. Да к тому же и несправедливости! Как с Кургановым! — Все-таки обидно... — Что?— отозвался Толик. — Курганов... Жил, книгу писал, а потом — ничего... — Я об этом тоже думал... Я даже хотел назвать его именем свой первый аппарат, чтобы память о нем сохранилась. Об Арсении Викторовиче... — Назвал? — Не все так просто, как в детстве кажется... — Не разрешили? — понял Гай. — Но все-таки ту малютку группа и все испытатели называли «Толиком». Неофициально... — А при чем Курганов?! — Гай даже возмутился. — «Тайный океанский лазутчик имени Курганова». Это я еще когда маленький был, придумал... — Все равно это не то, — непримиримо сказал Гай. — Все равно обидно. — Что поделаешь... — Толик, а Курганов моряк был? — Вовсе нет. Типографский техник и немного журналист. Потом в конторе работал... Но, знаешь, Гай, он был моряк в душе. Когда я к нему приходил, казалось, будто в каюту к старому капитану попадаю... Я его комнату хорошо помню. Дома, когда хронометр стучит, закрою глаза и будто опять у Арсения Викторовича... — А что за хронометр? — Курганова. Он у меня остался, вроде как наследство. — А почему я не видел? — Когда вы с мамой приезжали, я его как раз отдавал в институт, для ремонта и проверки. Старенький уже... Но сейчас ничего, тикает исправно. — Это морской хронометр? — Да, корабельный. Его Курганову один капитан подарил. Старый морской волк, он в юности даже на клиперах ходил... Знаешь, что такое клипера? — Здрасте, я ваша тетя, — обиделся Гай. — Я и про винджаммеры знаю. «Крузенштерн» был винджаммером. Он из серии «Летающие «П». Был такой судовладелец, у него все названия... — Да известно мне про «Летающие «П», — сказал Толик. — Тоже не лыком шит. Про все рекорды «Падуи» слышал: от Гамбурга до Талькауно в Чили, вокруг мыса Горн за восемьдесят дней. От Гамбурга же до Австралии, до Порт-Линкольна, — шестьдесят семь суток. Похлеще некоторых клиперов... — А ты откуда это знаешь? — ревниво спросил Гай. — Читал... Я вообще старался про все читать, что с именем Крузенштерна связано. Этим меня Курганов на всю жизнь заразил... А кроме того, мне штурман Морозов про «Летающие «П» рассказывал. Мы с ним в шестьдесят первом году познакомились. Он одно время на «Крузенштерне» служил... — А сейчас он тоже там? — Сейчас нет. — А другие знакомые у тебя там есть? — Н-нет... А что? Гай посмотрел на Толика: «Ты еще спрашиваешь!» — А вдруг все-таки есть, а? Мы бы подъехали к борту, ты бы спросил... Желание оказаться на палубе «Крузенштерна» сотрясло Гая, как короткий озноб. — Ну, ты придумал... — неуверенно сказал Толик. И в этой неуверенности Гай увидел зацепку. — Толик! Ну, не съедят же! А вдруг пустят?! — Вообще-то, — вздохнул Толик, — у меня были другие планы. Я думал, мы с тобой завтра полазим по пещерному городу в Инкермане, крепость Каламиту осмотрим... — Значит, ты завтра свободен?! — возликовал Гай. — Да. Но... — То-лик... — шепотом сказал Гай. Отодвинулся и глянул из угла дивана умоляюще-восторженными глазами. — Моя мама, — сказал Толик, — в подобных случаях говорила: «Мелкий авантюрист и вымогатель...» — Ура! — Гай подскочил, будто в диване сорвались все пружины. — Завтра утром, да?! — За что мне такое несчастье... — печально отозвался Толик. — Ура!! Толик! Я за это... Я буду самый-самый-са... — Брысь в постель. А то завтра тебя не поднимешь. Демонстрируя сверхпослушание, Гай стремительно скинул шорты и майку и влетел на раскладушку. Вытянулся под простыней и затих. Потом одним глазом глянул на Толика. — Что? — сказал Толик. — А ты завтра совсем-совсем не занят? — По крайней мере, до вечера. — Ой... а вечером опять пропадешь? — Слушай, ты что за хвост! Как трехлетнее дитя... — Да ничуть. Просто интересно. На свидание пойдешь? — Не ваше дело, сударь! — Ну и пожалуйста... А ее как зовут? — Стукну! — Странное какое имя. Она иностранка? Толик со зверским лицом стал подниматься с дивана. — Сплю, — хихикнул Гай и натянул на голову простыню. |
||
|