"Паломничество жонглера" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)ГЛАВА ТРЕТЬЯТот советует: «Жди», тот торопит: «Иди!» Мудрецы, от беды вам меня не спасти. Я, дурак, не последую вашим подсказкам — мне советник единственный — сердце в груди. — Ветер! — сказал, останавливаясь и прислушиваясь Иссканр. — Слышите? Вопреки ожиданиям, Быйца воздержался от ядовитых замечаний. Он по-птичьи наклонил голову, после чего изрек: — Действительно, ветер. «Сейчас скажет: „И мне это не нравится!“, — подумал Фриний. — И мне это — Как бы там ни было, у нас не такой большой выбор, — отметил чародей. — Либо пережидать, либо идти дальше. — Но мы можем пойти по основному коридору либо свернуть в одно из боковых ответвлений, — возразил Быйца. — В то, откуда подул ветер, или в то, куда он дует. — Давайте всё-таки идти прямо. — Иссканру не было страшно, но… он просто не хотел сворачивать, вот и всё. Если уж на то пошло, он вообще не хотел бы еще раз ощутить на своем лице дыхание этого ветра. — Значит, прямо, — согласился Фриний. — Кстати, — добавил он чуть погодя, — чтобы было легче идти, пусть каждый расскажет что-нибудь о себе. — (По мнению чародея, это было бы значительно лучше, чем монотонное «тан-тан-таран!» Иссканра, которое тот простодушно считал «мурлыканьем походного мотивчика».) — Начнет… ну, допустим, Иссканр. Согласен? — О чем же вы хотите услышать? — Да о чем угодно. — Ну ладно. Вот был случай… — Он начал рассказывать какую-то побасенку, которую обычно травил таким же, как он, наемным рубакам… но ветер, этот проклятый ветер по-прежнему тыкался в уши дразнящим пером в руках опытной девицы из дома с красным фонарем — и в памяти невольно пробуждались совсем другие воспоминания. Как охотничьи псы на матером медведе, они повисли на Иссканре, не размыкая челюстей, — и он в конце концов сдался: говорил об одном, а вспоминал совсем другое… …караван был снаряжен монастырем, но прибивались к нему и самостоятельные дельцы. Платили сколько положено, деньгами или товаром, и делили совместные тяготы нелегких дней путешествия, но и выгоду свою соблюдали. Иссканр попал в караван случайно. Он и выжил-то случайно, если уж по-честному. Не должен был выжить, а выжил. Матушка Шали послала его к мебельщику узнать, почему до сих пор не выполнен заказ. В те годы Иссканр работал вышибалой в доме с красным фонарем, там же и жил. Матушка Шали, хозяйка этого почтенного заведения, утверждала, что некогда нашла Иссканра грудным младенцем, в корзинке на пороге дома и, сердце — не камень, сжалилась… С годами Иссканр начал подозревать, что является отпрыском одной из матушкиных девиц, неудачно обслужившей клиента и не пожелавшей избавиться от плода в тайной лекарне. Девица (подозревал Иссканр) то ли умерла во время родов, то ли вернулась в дом и до сих пор жила там, но сына отдала на попечение матушке. Матушка не была чрезмерно жадной или жестокой, однако выгоду свою знала, и как только мальчишка чуток подрос, начала с лихвой возмещать вложенные в приемыша деньги и труды. Нет-нет, никакой работы с клиентами, матушка в этом отношении была строга и дом содержала исключительно для нормальных мужчин! — но ведь существует масса других поручений, которые по силам выполнить ребенку. Иссканр бегал на рынок за сластями для девиц, подметал, мыл полы, протирал рамы картин, подливал масло в светильники… и в конце концов стал вышибалой. В тот день, между прочим, он выступал именно в роли вышибалы: мебельщик решил потянуть с выполнением заказа, и неразумного следовало вразумить. Пока словесно, однако не исключены были и менее приятные варианты. Посему и послали к сквернавцу Иссканра. С поручением он управился быстро. Мебельщик с какой-то стати решил, что о нем забудут, и был здорово удивлен визитом Иссканра; он даже сдуру принялся бормотать что-то о служителях Вездесущего Муравья, мол, а как же они, а чего ж это они… Иссканр взял уважаемого за шкирку и тихо, с легкой приязнью в голосе, пояснил: служители Вездесущего Муравья — они, конечно, хорошие парни, но заказ тебе дал наш дом, а не ихний храм. Так что хорош мямлить чушь, где стулья, батя? Мебельщик (уже поставленный на ноги) повел Иссканра на склады, показал, что заказ таки готов, и заверил: «Сегодня же вечером доставим, не извольте беспокоиться». — «Мне-то чего беспокоиться, — похлопал его по плечу Иссканр, — это ты беспокойся». И ушел, взяв с собой приглянувшийся стул — в качестве, так сказать, боевого трофея. Мебельщик не возражал. Иссканр так и прошагал через весь город со стулом наперевес… хотя нет, последнюю часть пути он пробежал, расталкивая зевак, — и, словно наткнувшись на острие алебарды, замер перед домом, где прожил первые шестнадцать лет своей жизни. Дом догорал, он уже обрушился, внутрь себя, и теперь сыпал искрами и исходил паром — его пытались заливать водой, но как-то вяло, через силу. Вроде и надо, но не хочется, боязно. Зато соседние здания спасали значительно увлеченнее: покрикивали на цепочку с ведрами, чтоб пошевеливались, молодецки ухали, отправляя очередную порцию воды в пасть огненным танцорам — и старались при этом стоять к «красно-фонарному» дому спиной. Ну хотя бы боком. — Чего здесь случилось? — спросил Иссканр у зевак. Те, обрадованные, что сыскался кто-то, неосведомленный о происшедшем, наперебой кинулись рассказывать: это, парень, всё из-за дурных прынцыпов тутошней хозяйки, борделя-то. Она, прикинь, никаких вариации «мальчик с мальчиком» или «взрослый с дитём» не признавала, личные вкусы на профессиональный, стал-быть, момент распространяла. А тут, говорят, давеча заходил к ней один… ну, как раз из этих, из мальчиколюбов. Настойчивый был, зараза. Так она его велела с лестницы спустить. А клиент оказался жрецом Вездесущего. Ясно теперь? Теперь действительно стало ясно. Иссканр ведь сам спускал с лестницы этого склизкого типчика, своими ушами слышал его угрозы, да только значения им не придал. Мало ли кто как петушится. И вообще, все в квартале знали, что у матушки Шали свой заскок на это дело — ну и если кому была охота нестандартно поразвлечься, чапали в другое место, благо, заведений хватает. Так нет же, приспичило этому мужеложцу!.. — Жив-то хоть кто остался? — спросил Иссканр у зевак, пускавших от восторга слюни (зрелище! зрелище-то какое!!!). — Щас! Жрецы сперва там всех вырезали, кто был, а уж после подожгли. Вон Дылдук, дурья башка, бегал в горящий дом проверить — говорит, крови-ищи!.. Дылдук подтвердил: кровищи немерено. И трупаков тоже немерено. Было. Сейчас поди узнай кого-нить, и то — если разгребешь уголья. Короче, Вездесущие в обиду себя не дали. …Стул Иссканр продал за полцены, а то и дешевле. Денег хватило на покупку самого необходимого, и он еще радовался, что к мебельщику пошел с оружием, иначе бы сейчас… Впрочем, и так пришлось несладко. Он подрядился вышибалой в кабак, поднакопил деньжат и отправился на заработки. Как рассказывал ему один знакомый моряк, самую большую деньгу зашибают те, кто работает на больших же дорогах. Либо разбойником, либо охранником. Иссканр, воспитанный людьми образованными (матушка Шали заставляла девиц учить не только премудрости постельной акробатики), в разбойники не пошел. К тому же Иссканру очень хотелось повидать мир — каков тот есть? — а разбойнику разве до верченья головой, когда он «на работе»! Почему именно монастырь Весеннего Роения, владение церкви Вездесущего? Да потому что у Лукьерра, начальника караванной охраны, накануне в драке зашибли двоих людей (Иссканр и зашиб — ненароком, больно уж задирались), а с утра каравану в путь отправляться. Вина караванных охранников была явной, так что мстить Лукьерр не собирался, однако в качестве возмещения грядущих убытков, причиной которых поневоле стал Иссканр, предложил ему одну ходку, из Таллигона в Сна-Тонр. Что ж, и это неплохо для начала. К снаряженному монастырем каравану прибились разные люди: торговцы, ученые, послы, артисты, бродячие монахи, просто серые личности, готовые заплатить за возможность преодолеть часть пути с караваном. «Следи за ними так же внимательно, как за воришкой, зашедшим в твой дом, — поучал Лукьерр. — Иначе рискуешь проснуться, окруженный бандой головорезов… или не проснуться вообще». Впрочем, разбойничьих осведомителей этот бывалый рубака распознавал сразу. И почти никогда не ошибался. — Приглядывай за ним, — шепнул он как-то Иссканру, указывая на низкорослого монаха Неустанной, который присоединился к каравану в Тринланге, городишке на полпути между Таллигоном и Сна-Тонром. Это было лет через пять после знакомства Иссканра с Лукьерром: Иссканр уже считался бывалым караванным охранником и ходил у начальника в помощниках. Он теперь и сам умел по едва различимым признакам узнать в приставшем к каравану страннике разбойничьего осведомителя. Монах на осведомителя похож не был. Лукьерр перехватил озадаченный взгляд Иссканра и пояснил: — Что-то с этим приверженцем Неустанной не так. Что — не знаю. Вот ты и приглядись. Приказ начальника Иссканр исполнял старательно, он даже познакомился с братом Гланнахом — и вроде как сдружился с ним. Так было удобнее присматривать за монахом, да и беседовать с ним, оказалось, интересно и есть о чем. Гланнах охотно рассказывал юному (но не считавшему себя таковым!) охраннику о том, как устроен мир, о городах, где побывал или о которых только слышал, о людях, живущих за Сломанным Хребтом, о Трюньиле, о Вольных Землях… Иссканр же, в свою очередь, щедро делился тем, что узнавал в караванных переходах сам. конечно, не всем, учитывая предостережение Лукьерра, но многим. И всё удивлялся: вот ведь, с виду брат Гланнах кролик-кроликом, повстречал бы где на торжище — внимания не обратил. А умища сколько! А как рассказывать умеет. А слушать!.. Иссканровы пиршества духа закончились в Дьенроке, хотя еще на подступах к городу произошло первое из событий, повлекших за собой значительные перемены в жизни молодого наемника. Они ехали в самом хвосте каравана: брат Гланнах на строптивом онагре, то и дело норовившем укусить монаха, Иссканр — на мощном черном жеребце, обманчиво ленивом и безразличном к окружающему. Речь зашла о Таллигоне и сама собою перекинулась на то, как и почему Иссканр стал караванным охранником. Брат Гланнах, близоруко щуря глаза, в который раз удивлялся: обычно охранники караванов и кабаков были не столь образованы, как его уважаемый собеседник. Иссканр, до того момента не торопившийся рассказывать о заведении матушки Шали (стыдился!..), вдруг разоткровенничался. — Как, говорите, ее звали, вашу благодетельницу? — нарочито небрежно поинтересовался Гланнах. И Иссканр так же небрежно (хотя уже называл имя матушки и был уверен: монах отлично его запомнил) ответил. Ответил, даже не повернув головы, ничем не выдавая своей настороженности. Некоторое время ехали молча. Потом брат Гланнах тихо, вполголоса сказал: «И что же дальше?» — неясно, обращаясь то ли к Иссканру, то ли к себе, то ли к самим зверобогам. — Вы, кажется, знали матушку? — осторожно предположил Иссканр некоторое время спустя. — Не подумайте, что я хочу вас обидеть… Гланнах сделал неопределенный жест рукой, мол, ничего-ничего, ты и не обидел. В глазах его ворочалось нечто такое, чему Иссканр тогда так и не смог найти названия. К вечеру они въехали в город и, как обычно, остановились в караванном доме. Иссканр, едва выдалась такая возможность, отозвал Лукьерра в сторонку и шепнул насчет странностей с братом Гланнахом. Мол, ничего страшного, но на всякий случай предупреждаю. А ночью… — Тихо! — прошипел Фриний, для пущей убедительности махнув им посохом. Все четверо остановились, в том числе и Мыкун, послушный движению Быйцевой руки. — Слышите? Иссканр, слишком углубившийся в свои воспоминания, хотел было ответить, мол, не-а, не слышим. Услышал. Едва различимое царапанье по камню, будто кто-то крадется там, где они прошли, — кто-то, у кого на лапах слишком длинные когти, которые ну никак не втягиваются. Зато наверняка способны мастерски кромсать живую плоть. Кому расскажешь — не поверят! Гвоздь бы и сам не поверил, если б еще день назад кто-то взялся утверждать, что Кайнор Мьекрский в минуту опасности закемарит — и где! в идоловом чреве! Бред какой! С другой стороны, в обходительных гвардейцев Гвоздь еще вчера тоже не поверил бы. …Или уже — Небо над головой серело то ли по-вечернему, то ли по-утреннему. «Стоп! — сказал себе Кайнор. — Вечер сейчас или утро, но точно — уже не сегодняшнее. В том смысле, что тогда была ночь, ночью мы выступали, ночью же я и драпанул от любезного господина Жокруа. Теперь, выходит, как минимум завтра. А то и…» Тут Гвоздь вскочил на ноги, сообразив главное: важно не то, когда, важно то, где он сейчас находится. И как сюда попал. Из идолового чрева, знаете, небо-то не очень поразглядываешь, хоть вечернее, хоть предрассветное! То ли дело, если лежишь на берегу реки. Кайнор длинно и смачно выругался. Не полегчало. «Дело ведь даже не в том, что я ни шиша не помню. Допустим, идол Пестроспинной неведомым образом ожил, приволок меня сюда и здесь рассыпался вот лежит, деревянный, расколотым боком кверху. Но почему — непременно рядом с утопленником?!» Досадливые упреки Кайнора невесть кому были вполне обоснованы. Действительно: вот речка, вот Сатьякал знает как оказавшийся на ее берегу Гвоздь, вот незнамо как прибывший сюда идол Пестроспинной, — чудес хватает. И вздувшееся тело мертвяка, деликатно пованивающее совсем рядом, — явный перебор в этой череде тайн. Кайнор ругнулся для порядку и почесал затылок. В конце концов, во всём нужно находить и положительные моменты. Провал в памяти — да пусть его! — зато Гвоздь теперь точно сморгнул от гвардейцев. Узнать бы еще, куда именно, но с этим, кажется, особых трудностей не будет. Берег, где очнулся Кайнор, зарос невысоким кустарником, а чуть дальше тянутся поля и через них проходит дорога — во-он и дымки над горизонтом вьются. Там и спросим, если не удастся понять, куда судьбина забросила да Пестроспинная занесла. Вот только в жонглерском костюме, пусть и перемазанном грязью, оно как-то не очень — на людях появляться. Кайнор зыркнул на утопленника — просто так, чтоб убедиться в его мертвом и пахучем присутствии. Ладно, не таком уж и пахучем, признаемся. Не гнилью пахнет, а пока только тиной. А если еще и в проточной воде одёжку его ополоснуть — аккурат к рассвету высохнет… Гвоздь шагнул к неподвижному телу и вздрогнул, когда оно шевельнулось. Потом заругался еще сильнее: это надо же так накрутить себя, чтобы не отличить покойницких движений от прыжка обычной лягушенции, отдыхавшей на теле утопленничка! Правда, что-то не слыхал он, Кайнор, чтоб квакуньи любили отдыхать на мертвых телах — ну да мало ли чего он не слыхал! Об оживших идолах тоже вон раньше слышать не доводилось… Гвоздь без особой спешки освободил утопленника от не нужной тому одежды, прополоскал ее в проточной воде и уже развешивал на кустах, чтоб быстрее просохла, когда услышал за спиной весьма узнаваемые звуки. Он сам, случалось, издавал подобные после пьянки — но, Неустанная, сколько же нужно выпить и съесть, чтобы разразиться эдакими?!. «И — кому? Тут же никого…» — пришла запоздалая мысль. Кайнор обернулся, как стоял, с утопленниковыми мокрыми штанами в руках. Раздетое тело мертвяка (только портки ему Гвоздь и оставил) сидело, упираясь руками за спиной и, перегнувшись в поясе, натужно извергало из себя потоки воды. Причем прямо на себя же, ничуть этим не смущаясь. Мертвые, как известно, сраму не имут. Гвоздь терпеливо ждал, когда утопленнику полегчает. Почему-то он был уверен, что сможет убежать от мертвяка, ежели тому вдруг взбредет в пучеглазую голову погнаться за Кайнором. Утопленник гнаться и не думал. Прокашлявшись и проплевавшись, он молча уставился на Гвоздя. Печально так, вроде даже с обидой. — Ну извини, — сказал Кайнор. — Хочешь, верну? — Он протянул утопленнику штаны, но мертвяк и не шелохнулся. Только напряг горло, словно хотел что-то сказать, — но сказать не вышло, получилось лишь глухо булькнуть и извергнуть очередной поток грязной воды. «Если мне очень припрет свести счеты с жизнью, никогда топиться не полезу», — решил для себя Гвоздь. — Не ходи, — утробно выдавил из себя утопленник. — Не хожу, — покладисто отозвался Кайнор. — В Три Сосны не ходи, — уточнил мертвяк. — Сразу в столицу, как собирался. — Значит, там, за горизонтом, Три Сосны, — догадался Гвоздь. — А чего не ходить? Неужели это в Соснах тебя так… Поздно. Мертвяк снова неестественно преломился в поясе, ткнулся образиной в загаженные колени и затих — кажется, теперь навсегда. — Чего ж я такого сделал, что вся моя жизнь кувырком пошла? — в сердцах вопрошал у молчаливых кустов Гвоздь. — Гвардейцы обходительные, идолы живые; утопленники вот со своими советами лезут!.. Если это и есть всемирная слава, так избавьте меня от нее, во имя человеколюбия! Само собой, кусты не отвечали. И даже, стервозы колючие, не захотели отдавать высохшую одежду, царапались, как живые. Но Кайнор с ними управился; переоделся в утопленниково, свое — не поленился, — напялил на него (только плащ себе оставил и свисток для Друлли да монеты переложил в карман) — и отправился вдоль берега на юг, в столицу. Примерно полчаса спустя он услышал детский плач… Существа появились не позади, а перед ними — и первым заметил их Мыкун, а Быйца догадался, заметив дрожание руки полудурка, и тотчас обернулся. Фриний и Иссканр еще мгновение вглядывались во тьму, откуда они все пришли, а потом, почувствовав неладное, посмотрели туда же, куда таращился сейчас горбун. Существ было шестеро, и еще два, кажется, маячили чуть дальше по коридору. Или то просто тени гуляют? — не разобрать… Но этих, впереди, точно было шестеро, и они совсем не походили на тени. На людей, впрочем, тоже. Люди — они и ростом поменьше, и в плечах поуже, и… «И хвосты у них позади не телепаются», — подытожил Иссканр, вынимая меч из ножен. Левой рукой он повел из стороны в сторону — знал уже: при движении огненный браслет на несколько мгновений разгорается и ярче освещает пространство вокруг себя. Шестеро хвостачей по-прежнему оставались безоружными, однако Иссканра это не обманывало. Во-первых, попробуй достань чудиков в таких панцирях да шлемах, во-вторых, латные перчатки у обитателей Лабиринта особые, шипастые: двинь под дых — человек пополам и сложится. Иссканр плавным полушагом выскользнул вперед, закрывая собой Быйцу и Мыкуна. Фриний и без того стоял от незнакомцев дальше всех — чародей вслушивался в странные звуки, доносившиеся оттуда, где был вход в Лабиринт. — Погоди. — И не поймешь, как Фринию удалось оказаться совсем рядом, ведь только что был на расстоянии трех-четырех шагов! — Погоди. Оружием всегда воспользоваться успеем. Иссканру было что возразить, но он промолчал. С чародеями не спорят. А тот выбрал взглядом вроде как главного среди этой шестерки (и не сказать, чтобы самого рослого или в наиболее богатом доспехе… ну, доспехи-то у них почти одинаковые) — выбрал и обратился к нему на неведомом языке. — Спросил властно, как хозяин у дерзких слуг, посреди ночи вломившихся в спальные покои. Шестеро промолчали. Лишь один из них, что стоял вторым слева, вздрогнул и напрягся, будто прислушивался к далеким словам — не словам даже, одному эху слов. Потом хвостачи отступили назад и так же бесшумно, как пришли, скрылись во тьме. — Откуда они взялись? — прохрипел Иссканр, только сейчас обратив внимание, как сильно пересохло в горле. — Ты знаешь их? — Я не знаю ни их, ни того, откуда они взялись. Но ведь это Лабиринт, место, где оживают мертвые и становятся бесплотными тенями живые. Так что нечего удивляться. И прошу тебя, впредь не торопись обнажать клинок. — А затем спросил, повернувшись к Быйце: — Ты хорошо рассмотрел их? — Этот защитничек мне своей широкой спиной почти всё закрыл! — прокаркал горбун. — Но… да, я рассмотрел их как следует. — Что скажешь? — Бояться нужно не того, что видно, но невидимого. — Ты где нахватался таких мудрых мыслей? — хмыкнул Иссканр. — Или это из личного опыта? — Молись, чтобы не довелось на собственной шкуре убедиться в моей правоте! — отрезал старик. — И давай, двигайся, чего встал? Я хочу как можно дальше убраться от этих звуков за спиной! Иссканр пререкаться не стал пожал плечами и отправился вперед. Почему-то он не сомневался: тех шестерых (или сколько их было?) впереди уже нет. Их вообще нет в коридоре. Стараясь подстроиться под неспешный шаг Мыкуна и Быйцы, Иссканр шел медленнее, чем мог бы. Поэтому он и услышал, как горбун бормочет себе под нос нечто неразборчивое. — Значит, правда… — долетело до Иссканра. — Неужели?!. — И потом вообще какие-то дивные слова: — Насчет последнего Иссканр так ничего и не понял, а вот Быйцево «неужели?!» опять напомнило ему о ночи в дьенрокском караванном доме. Потому что брат Гланнах тогда сказал точно так же… — Неужели?! — В голосе монаха смешались страх и отчаянье. И, кажется, самая толика надежды, которой и жить-то не позволяешь, не допускаешь самой вероятности ее осуществления. — Значит, правда… Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит. И вел себя не как правая рука начальника охраны, а как до смерти перепуганный паренек, всегда живший верой в незыблемую истину и выяснивший, что обманывался. …Брат Гланнах постучался к нему ночью, когда Иссканр только-только задремал. Он было решил: что-то стряслось, — и да, судя по осунувшемуся лицу монаха, действительно что-то стряслось, но не с караваном, как подумал Иссканр, а лично с Гланнахом. И — догадался Иссканр минутой позже — не в Дьенроке, а еще в пути, когда этот странный человечек, который умеет интересно рассказывать и увлеченно слушать, узнал о матушке Шали. — Простите, я несколько не вовремя… я уйду, если вы скажете, но, откровенно говоря, дело не терпит отлагательств. Иссканр жестом предложил монаху войти. В конце концов, раз «не терпит отлагательств»… да и интересно было, каким боком брат Гланнах имеет отношение к матушке Шали. То есть, может, конечно, и не боком вовсе, но в самый правдоподобный вариант верилось с трудом. И пусть так — всё одно: не стал бы Гланнах так волноваться, будь его встреча с заведением матушки даже единственным за всю жизнь случаем недозволенной услады плоти, не стал бы, точно! В дряхлом гостиничном креслице и при свете свечи этот человек-кролик выглядел еще незначительней, безобидней, чем обычно. Но, как обычно, стоило ему заговорить, и всё переменилось. — Скажите, Иссканр, откуда у вас такое имя? Оно ведь не слишком распространенное, верно? Другой бы разозлился: стоило ли вламываться посреди ночи, чтобы задавать дурацкие вопросы?! Но Иссканр понимал, это лишь прелюдия, зачин, так сказать. — Матушка Шали говорила, так когда-то звали древнего героя, что ли… Еще из пралюдей. — Верно. Не совсем, но верно… А она, выходит, про отца или про мать ничего тебе не рассказывала? Вообще — откуда ты взялся, может, какие-нибудь подробности… — И тут до Исскаира допёрло! — Простите, брат Гланнах, а вы, часом… не в отцы ли мне метите, а? — Не зря, видно, монах с «вы» на «ты» перескочил! Тот медленно покачал головой: — Ни в коем случае. — Тогда, может, вы знали моих родителей? — И да, и нет. И да, и нет… Так что насчет подробностей? — Ничего не припоминаю. Подумать бы надо… — Думай. А я пока вот что скажу. Время от времени в Ллаургине случаются события, которые люди несведущие называют чудесами. — Это вроде тех россказней про человека, которого зверобоги прокляли и обрекли на бессмертные скитания? Брат Гланнах как-то странно взглянул на Иссканра. — Да, вроде того. Ну вот, я не верю в чудеса, хотя не раз видел такое, что иные поспешили бы назвать чудом. Всему в Ллаургине Отсеченном есть свое объяснение. Всему. Кроме одного. Загадка эта мучает меня вот уже больше двадцати лет, но ответа на нее я не нашел до сих пор. И я бы никогда не поверил, что это не досужая выдумка, не совпадение, дивное сочетание непроясненных обстоятельств, если бы собственными глазами не видел, как некий младенец… да что там, ты, ты!.. — вот кто был тем младенцем!.. Резкий стук в дверь прервал монаха на полуслове. — Скорей! — заорал кто-то за дверью. — Иссканр, ты там заснул, что ль?! За дверью обнаружился встревоженный Толлиш, еще один помощник Лукьерра. — В чем дело? — Да какая-то напасть!.. — Он только махнул рукой, весь в изодранном платье, со свежим шрамом на виске. — Идем скорей, сам увидишь. Иссканр схватил меч и поспешил за Толлишем, даже не взглянув иа Гланнаха. Он не сомневался, что монах во что бы то ни стало дождется его возвращения. И тот действительно дождался. Когда спустя примерно полчаса Иссканр ввалился в комнату — как и Толлиш, в изодранной одежде, в перьях, с многочисленными легкими ранами от птичьих клювов, — Гланнах по-прежнему сидел вкресле. — Я думал, вы не успеете, — сказал он тихо, снова переходя на «вы». — Что это было? Иссканр не ответил — он в ужасе уставился на черную плеть змеиного тела, лежавшую посреди комнаты. — Мертва, — проронил монах. — Вползла через окно и успела укусить, но я убил ее. — Это тайяга! — Я знаю. Ее яд смертелен, но действует не сразу. Я боялся, что вы не успеете. Скажите же наконец: там, на улице, — что это было? Иссканр дернул плечом: — Сдуревшая стая цапель ни с того ни с сего набросилась на ослов и лошадей. Заклевали до смерти двух погонщиков, нас вон потрепали, пока мы всех перебили. Но как же вы… — Цапли, говорите?! — Иссканру показалось, что монах даже привстал в кресле, хотя этого быть никак не могло: яд тайяги постепенно парализует тело, и удивительно, что Гланнах вообще еще жив и может говорить. — Неужели?!.. Значит, правда… Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит… — Значит, действительно никаких чудес! — торжественно заявил монах. — О чем вы? — О вас… Тем ребенком были вы, Иссканр, вы! — Каким ребенком?! — Которого я нашел в… — Он замолчал, будто всего лишь хотел перевести дыхание, Иссканр терпеливо ждал, но монах так и не сказал больше ни слова. Ибо брат Гланнах, как это и случается во всех историях подобного рода, умер. Слишком рано, чтобы успеть рассказать всё до конца, и слишком поздно, чтобы Иссканр не заинтересовался своим происхождением. Следующие два года он потратил на поиски правды. Они же завели его сегодня в Лабиринт. — Привал! Ты что, оглох, воитель! — кудахтнул Быйца. — У тебя, может, ноги и стальные, а некоторым и отдохнуть не во вред будет. Вон как пацана уморили, едва дышит, — последнее, разумеется, относилось к Мыкуну. Тот и впрямь выглядел не очень. Но полудурок всегда выглядел не очень, насколько помнил Иссканр. Впрочем, спорить он не стал. Только подумал, подходя к месту, выбранному Фринием для привала, что вот ведь какая штука: он, Иссканр, всё-таки в чудеса верит. Вопреки всему. Вопреки даже тому, что бессмертный человек из легенд сейчас ворчит и трясет своей седой бородищей совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И меньше всего похож на чудо. Интересно, что сказал бы на это брат Гланнах? — Чего ревешь, конопатая? — Девчонка вздрогнула и едва не кувырнулась с берега в воду. — Не подходи! — Не подхожу, — вздохнул Кайнор, вспоминая недавний разговор с утопленником. — Так чего ревешь-то? — Чего надо, того и реву! А ты кто такой? — А я… я так, мимо шел. — Ну и дурак! — шмыгнула носом конопатая. — Лучше б по дороге шел, а не по берегу. — С чего это ты решила, что лучше? — искренне удивился Гвоздь. — Потому как… потому… — Она снова разревелась. Кайнор терпеливо ждал. Наконец слезы у конопатой иссякли, а вот любопытство осталось. — Ты что, правда, ничего не слыхал? — Ничегошеньки, — развел руками Гвоздь. — А должен был? — Точно дурак, — хлюпнула она носом. — В реке ж чудище водится! У меня, между прочим, батьку вчера сожрало, а ты… — И слезы полились опять. — А ты чего здесь тогда делаешь? — нарочито резким тоном поинтересовался Кайнор. — Или думаешь, батя помер, так некому уже ремнем поучить? Это подействовало. Она мигом позабыла о своих печалях и уставилась на него вот-такенными глазищами, каждый размером со сливу. — Ремнем ты будешь учить, да? — Очень нужно мне тебя учить, — отмахнулся Гвоздь. — Так что ты здесь делаешь, мелюзга? — Батю ищу, — призналась она, пряча глаза. — Думаю, а вдруг еще живой. Он, знаешь, иногда любил к кружке приложиться и того… ну, шел себе и шел, к речке, между прочим. Любил на бережку посидеть. «Вот и досиделся, — зло подумал Кайнор. — А я теперь отдувайся». — Ладно, — сказал он, — поищем мы твоего батю. Но сперва отведи-ка ты меня к дороге. Или даже лучше в деревню. Ты ж не хочешь, чтоб меня чудище сожрало? — Было бы здорово, — задиристо объявила девчонка. — Только ты слишком костлявый и ядовитый, оно на тебя в жизни не позарится. — В жизни — не в жизни, а ты лучше отведи. — Пошли, — проворчала она, поднимаясь. — Шляются тут всякие… води их! — но ясно было, что конопатая рада случаю вернуться в Три Сосны. В отличие от Кайнора, которого туда совсем не тянуло — после утопленниковых-то предупреждений! Но ведь не пройдешь же мимо этой ревуньи, тут и размышлять нечего. Может, если бы Кайнор заранее знал, что так получится, он бы и выбрал другой путь, но теперь… В конце концов, утопленник мог и ошибаться. Или, наоборот, советовать во вред Гвоздю. Да даже если и не во вред. Вот будь Кайнор уверен, что в Трех Соснах его ожидает, допустим, целый полк гвардейцев — тогда бы да, наверное, не пошел. А так идет, поспешает. Дурак, жонглер, шут площадный. Кого позабавишь на сей раз, Рыжий? С караваном Иссканр расстался не сразу — сперва нужно было завершить ходку. Да он и не торопился, хотелось всё обмозговать, решить, куда податься. Рассудил за него случай. Вещи покойного брата Гланнаха, по закону, следовало отвезти в обитель Неустанной, при которой тот состоял. С обители Иссканр и решил начать поиски правды. — Я знал, что появление этого монаха не к добру, — сказал Лукьерр, когда услышал о решении Иссканра. — Но не знал, чего ждать… Отговаривать не стану, таких как ты исправит только… — Здесь он осекся, опасаясь неосторожным словом накликать беду. — Короче, отговаривать не стану. Перебесишься сам и, если захочешь, вернешься. Если сможешь вернуться. Тебе трудно придется в жизни, ты ее еще по-настоящему и не нюхал. — Жестом Лукьерр остановил собравшегося было возразить Иссканра. — Не нюхал! Те, кто вывалялись в этой жизни как следует, никогда не бывают такими простодушными, как ты. — И снова жест, призывающий к молчанию. — Знаешь, почему ты такой? У тебя никогда не было друзей, мальчик. Много наставников, явных и неявных, много соперников, много горестей, чуть-чуть женщин. И ни одного друга. Ты мне сам рассказывал про свое детство, я помню. — Разве друзья способны лишить того, что ты называешь простодушием? — удивился Иссканр. — Только они и способны. Но ты поймешь это много позже — и лишь если обзаведешься другом. Ладно, теперь скажи мне, когда ты намерен уйти, чтобы я мог позаботиться о замене. Они решили, что Иссканр сходит с караваном до Сна-Тонра и с ним же вернется в Дьенрок, а оттуда поплывет на остров Йнууг, в обитель Неустанной, при которой состоял покойный брат Гланнах. Но прежде чем оставить караван, Иссканру пришлось побеседовать с братом Хуккрэном, монахом из монастыря Весеннего Роения. Брат Хуккрэн сопровождал караван в качестве полномочного представителя обители Вездесущего и интересовался всем, что происходило в караване. Всем необычным — в первую очередь. Брат Хуккрэн был не слишком худ и не слишком толст, с глазами неопределенного цвета и пепельными волосами, которые он предпочитал скрывать под клобуком. Говорил вкрадчиво, но отчетливо — и вопросы его, казалось, всегда найдут ответ. Даже помимо твоей собственной воли и твоих желаний, ибо что они для монаха Вездесущего? — пыль, прах, пепел сгоревшего дома и сожженных людей! Брат Хуккрэн пригласил Иссканра в свою палатку (случилось это в двух днях перехода от Дьенрока), угощал сладостями и что-то говорил о нелегком труде караванных охранников. Не разбойники, так… хэ-хэ! — птицы кидаются. Что за жизнь пошла… Небось и вы, милейший, из-за этого решили покинуть нашу дружную семью, а? Ведь не в деньгах же дело, платят вам исправно, и не в честолюбивых замыслах, коим в караванной охране, конечно же, суждено сбыться. Неужели цапли так напугали? Иссканр сделал вид, что сильно обиделся. Отставил в сторону надпитый кубок с игристым таллигонским, нахмурился: ну, знаете!.. — Знаю, — как-то очень легко, вроде даже с облегчением согласился Хуккрэн. — Хотя и узнал совершенно недавно. Он сделал некое неуловимое движение — не бровями, а именно всем лицом, словно сбрасывая маску («Усиками муравьиными пошевелил», — подумал Иссканр), и буквально впился глазами в собеседника. — Неужели не боитесь? — Чего? — искренне удивился Иссканр. — Так вы даже не понимаете… — Монах потеребил висевшее на цепочке серебряное изображение Вездесущего. — Но ведь сопоставить одно с другим совсем несложно… Вижу, вижу, что не понимаете, иначе бы, наверное, поостереглись откровенничать о своем прошлом. Или забыли, кому принадлежит караван? — Брат Хуккрэн качнул головой: — Только не нужно делать неоправданно резких движений. — Иссканр вспомнил о стражниках у входа, про рассказы об умении брата Хуккрэна ударом одного пальца обездвижить быка… и не умом, а некоей внутренней жилкой ощутил, что попал в ловушку и что пытаться нахрапом вырваться из нее сейчас уже поздно. Нужно по-другому, хитро. Тогда, может, и обойдется. — Так вот, — продолжал брат Хуккрэн, — вы сказали одному, а услышали многие. И благодаря многим — я. Услышал, сопоставил, сделал выводы. Ничего не удивляет, милейший? А должно бы. — Чему ж мне удивляться? — Тому, что вы до сих пор живы. Я и сам… — Монах едва не оборвал цепочку с талисманом, но взял себя в руки (а ее из рук выпустил). — Так почему вы уходите из каравана? — Брат Гланнах завещал мне отвезти его вещи на Йнууг. И кое-что лично передать на словах тамошнему настоятелю. — Имя? — Что? — Как зовут тамошнего настоятеля? Заметьте, я не спрашиваю о том, что именно велел передать покойный брат Гланнах, — это может быть тайной. Но имя настоятеля тайны из себя не представляет, не так ли? — Тогда, если можно, назовите его мне, — попросил Иссканр. — А то брат Глаинах не успел. Монах Вездесущего опустил глаза и долго сидел так; наконец он поднял взгляд на Иссканра — и вот тогда тот удивился, что до сих пор жив. — Поклянитесь, что не станете мстить церкви Вездесущего за тот пожар, — приказал брат Хуккрэн. — Клянитесь клятвой Всеобщего Покарання, вот «Бытие»… — Он протянул священную Книгу в потрепанном переплете (дорожный вариант, что удивило Иссканра, он-то думал, такой монах возит с собой самое дорогое издание, в самоцветах каких-нибудь, в золотом окладе). — Клянитесь! Здесь и сейчас! Иссканр заглянул себе в душу и понял, что может с чистой совестью дать эту клятву. Тогда он протянул брату Хуккрэну руки ладонями вверх, монах положил на них «Бытие», показавшееся вдруг неимоверно тяжелым и… живым, — и Иссканр повторил вслед за монахом, твердо глядя в его черные зрачки: «Клянусь, что отныне и до скончания своей жизни не стану мстить церкви Вездесущего Муравья за пожар, учиненный ее служителями пять лет назад в городе Таллигоне. Ежели отступлюсь я от клятвы своей, пусть низойдут в Ллаургин Отсеченный все зверобоги числом двенадцать и пусть покарают они меня, грешного, и всех потомков моих до полного их истребления! Да будет так!» — Принято! — сказал брат Хуккрэн. И больше ничего, ни «помни о клятве», ни «смотри, не обмани», — потому что клятву Всеобщего Покарания не забыть и не объехать на иноходцах судьбы. Известно ведь: пралюди из-за того и погибли, что клялись ею направо и налево, а зароков не придерживались. И где они сейчас, пралюди? — Теперь ступайте, — позволил монах. — Вы вольны покинуть караван согласно договоренности и с позволения вашего нанимателя, каковым, если не ошибаюсь, является господин Лукьерр Таринскилл. Ступайте. — Простите, брат, но… — Что еще? — Имя. — Какое имя? — Имя настоятеля Йнуугской обители, вы ведь его знаете. — Тамошнего настоятеля зовут Баллуш Тихоход, — процедил брат Хуккрэн. И, опустив глаза, наугад раскрыл «Бытие», давая понять, что Иссканру пора удалиться. Иссканр удалился из палатки монаха, но не из каравана, хотя понимал, что лучше бы исчезнуть, и как можно скорее, из зоны досягаемости брата Хуккрэна. В конде концов, тот всегда мог передумать насчет Иссканровой жизни. Но дело-то в том, что Иссканр был уверен: по собственной воле брат Хуккрэн давно бы уже казнил его. Ну не казнил, так угостил бы руками одного из своих слуг отравленной колючкой в спину… да мало ли способов избавиться от неугодного! Однако что-то помешало монаху — отсюда и клятва Всеобщего Покарания, и странные расспросы. И чего еще ждать двадцатиоднолетиему Иссканру, которого вчера Лукьерр назвал «простодушным»? Нужно уходить из каравана. Но сразу уйти он не может. Иссканр не давал клятву Лукьерру и никогда не назвал бы его своим другом (и возраст и положение у них слишком различны), но он пообещал, а обещание стоит порой даже больше, чем клятва Всеобщего Покарания. И еще. Прежде чем отправляться к Баллушу Тихоходу, Иссканр собирался прочесть тайные записки брата Гланнаха. Их он обнаружил на теле покойного, в полотняном мешочке, что висел у монаха на шее, под одеждой. А чтобы прочесть эти листы, Иссканру необходимо было научиться читать. То есть читать он немного умел, матушка Шали позаботилась и об этом (теперь-то ясно — не из одного человеколюбия!.. знать бы точно, из-за чего именно…). Однако читал Иссканр только печатные буквы, да и тот навык почти утратил: за последние несколько лет, пока работал караванным охранником, редко приходилось читать. Еще умел он разбирать тайные письменные знаки караванщиков, но это тем более не помогло бы ему сейчас. Так что через пару дней Иссканр подошел к странствовавшему с караваном знатному менестрелю Ляль-Туну (сей дурацкий псевдоним служитель словес выбрал себе сам) и во всеуслышанье попросил, чтобы мастер рифм и мелодий обучил его грамоте. Ляль-Тун ржал так, что начали выть караванные псы и реветь ослы. Посмеивался и кое-кто из людей; зато собрат по цеху и соперник менестреля, мрачный господин Надьег по прозвищу Порванная Струна, не смеялся: подозвал Иссканра к себе и заявил, что за символическую плату возьмется его обучать. На что Иссканр и рассчитывал, затевая это представление. Весь путь до Сна-Тонра он промучился, восстанавливая в памяти былые знания и усваивая новые. Привычные к рукояти меча, пальцы сжимали перо неохотно и неловко, но Иссканр старался, а Надьег старания эти видел и всячески молодого охранника поощрял. К тому же очень хотелось Порванной Струне утереть нос Ляль-Туну. К тому времени, когда на горизонте показались острозубые стены Сна-Тонра, крючки да палочки чернильные Иссканру уже снились ночами. Лукьерр по-доброму усмехался в усы: ты, брат, не иначе собрался в монахи пойти заместо покойного Гланнаха! Охраннику-то грамота вроде как ни к чему, а вот монаху — в самый раз. «Мир состоит не только из монахов и воителей», — однажды рассеянно ответил ему Иссканр. и, удивительное дело, Лукьерр вдруг замолчал, как-то странно глянул на него, похлопал по плечу… но так ничего и не сказал, хотя видно было — собирался. Просто похлопал и заспешил дальше по делам. Ляль-Туну нос они так и не утерли — менестрель исчез из Сна-Тонра раньше, чем Надьег успел вызвать его на смотр достижений своего ученика. «Ну и пусть, — отмахивался Порванная Струна, довольно топорща реденькую бородку, — всё равно этот расфуфырь в душе знает, что проиграл». Тем же вечером Иссканр впервые достал надежно припрятанные от постороннего (в основном — Хуккрэнового и его приспешников) взгляда записки брата Гланнаха. За всё время обучения он нарочно не пытался читать их, чтобы не ошибиться, не перепутать буквы, чтобы подступиться к тайне с надежным ключом умения. В первый раз он смог прочесть немного. Пропустив заметки для будущего путевника, каковые часто составляли странствующие монахи, особенно же те, кто был посвящен Неустанной, Иссканр нашел наконец нужный фрагмент. Изучив этот фрагмент записок, Иссканр ощутил себя тем самым героем, в честь которого был поименован. На прочтение большего его пока не хватило. Но он знал, что непременно вернется к запискам брата Гланнаха. Жаль, сделал это Иссканр лишь пару недель спустя, ибо в Сна-Тонре случилось непредвиденное… Впрочем, сложись всё по-другому, он вообще не прочел бы больше ни строчки. Четверо утомленно сидят в пыльном коридоре, освещаемом лишь мерцанием огненных браслетов. Отдыхают; каждый думает о своем. И тихо-тихо, едва заметно, дует ветер. |
||
|