"Паломничество жонглера" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дракон низошедший. Неправильные гвардейцы. Ночевка в горах. Старый знакомый — новая угроза. «Вошли!»

У жонглера права — на чужую кровать;

втихаря воровать, вглухаря попивать.

И вся жизнь у жонглера — широкое поле,

где репей и полынь, где легко умирать…

Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь

Отсюда, с земли, Дракон казался маленьким и безобидным, похожим на свои священные статуэтки. Он лениво парил, раскинув крылья двумя клочьями монашьего зонта.

Четверо людей, карабкавшихся по горной тропе, тоже, наверное, казались ему миниатюрными. Только люди, в отличие от Огненосного, и впрямь были безобидными.

— …безобидней некуда! — буркнул один из них, горбатый старик в драных лохмотьях. Приличный нищий с Королевской площади постеснялся бы подобные надеть, Цапля — свидетель! Но ветхость одежд старика беспокоила мало, его тревожило другое. По-совиному вывернув голову к небесам, горбун — косматый, страшный, с непонятным свертком под мышкой — следил ярко-желтым глазом за круженьем Дракона в вышине.

— Боишься, как бы не задождило? — ухмыльнулся его попутчик, дебелый парень лет двадцати. Неполный доспех сиял на нем фальшивым медяком: нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем. — Не боись, тебе оно даже на пользу пойдет.

Старик в упор поглядел на него — и весельчак, мигом потускнев, от дальнейших высказываний решил воздержаться. Хмыкнул, кашлянул в кулак, зашагал дальше. Дескать, ишь строгач какой нашелся! Если б не Фриний, наши с тобой пути никогда бы не пересеклись!..

Фриний шагал следом за счастливым обладателем доспехов и чувства юмора (ущербного, как и доспех). Высокий посох с когтевидным навершием недвусмысленно свидетельствовал об умениях его хозяина: чародейское искусство. Мастер ступени третьей-четвертой, а то и выше.

Уж Фриний-то сразу сообразил, что привлекло внимание старика. Ведя за собой четвертого в их компании, худенького подростка, чародей подошел к горбатому:

— Думаешь, заметил нас?

Старик ухнул простудившимся филином, что, вероятно, должно было означать смех.

— Еще как заметил! Если ты помнишь, Дракон не нисходил уже давненько. И это его появление… не думаю, что Огненосному приспичило поохотиться на шрхуров-муфлонов.

— Но… — Фриний осекся и скривил в гримасе надломленный рот. Два шрама, тянувшиеся от уголков губ к ушам чародея, отчетливо проступили, придавая ему сходство со вставшей на задние лапы жабой. — Ладно, — сказал он. — Всякие «но» оставим на потом. Если Дракон здесь из-за нас, тем более нужно спешить.

Подросток, всё это время простоявший рядом с отстраненным видом деревенского полудурка, вдруг оглушительно чихнул. И снова замер дурак дураком.

Каковым, собственно, и был.

— Верно, — отозвался старик. — Пойдем. Хорошо, если успеем до ночи.

Был шестнадцатый день месяца Дракона 700 года от Первого Нисхождения.

Огненосный над их головами продолжал с каллиграфической точностью выписывать круги.

* * *

…в начале месяца Кабарги[1]699 года от П Н.

В каждом мире, стране, городе и в каждой, буквально каждой голове будь это хитиновая бусинка муравья-стражника или же костяное вместилище человечьих мозгов, — везде прописаны свои законы и свои запреты.

«Не укради!» — дружно упреждают священные страницы «Бытия», родители и начальник городской стражи. Доводы последнего оказываются наиболее весомыми — не крадешь или крадешь так, чтобы начальник не прознал (родители к этому времени давно переселились во Внешние Пустоты).

«Не прелюбодействуй! » — наставляют те же страницы вкупе с собственной женой и мужем твоей полюбовницы. «Больше не буду! » — клянешься, прыгая из окна в исподнем; позади — рев рогоносца и звон разбитой посуды.

Оврагом, щедро поросшим несносно колючими кустами, выбираешься за пределы деревни. Достранствовался, жонглер, доскитался — по чужим кроватям! Теперь главное, чтобы муж Зойи не узнал тебя — ни сейчас, по брошенному в бегстве тряпью, ни потом, на вечернем выступлении.

Не выступать — нельзя.

Кстати, нужно еще успеть вовремя вернуться.

Кайнор остановился, чтобы перевести дух и подсчитать потери, нынешние и грядущие. Нынешние не радовали, но и не сильно печалили: кафтан и так уже старый был, пусть подавится он этим кафтаном!

«Ах, Сколопендра меня пожри, свистулька в кармане осталась!» грошовая безделица, но Кайнор ею отсвистывал ритм для Друлли! Теперь… теперь — полный финал. Потому что собака, умеющая считать, что ни говори, гвоздь программы. Теперь пиши пропало. Жмун с него три шкуры спустит или вообще выгонит из труппы, давно ведь грозился. И признаться-то нельзя, что да почему, — Лютен, жена Кайнора, ой не дура!.. то есть дура, конечно, дура, но не настолько же! А «потерял» не пройдет, все знают про Кайнорову внимательность к своим вещам (да и к чужим… н-да… тоже).

В колючем и сыром овраге было холодно, и Кайнор, плюнув на всё, решил сперва вернуться к повозкам: там уж что-нибудь сообразит. Хорошо, сапоги успел натянуть за мгновение до конфуза, теперь не нужно месить босыми ногами грязюку.

Месишь сапогами.

Руками приобнял себя за плечи, сорочка веселым парусом полощется на ветру и цепляется за всё вокруг. Идешь, сопровождаемый непрерывным треском, и оставляешь на ветвях клочья да нитки.

«В сущности, — заявил воображаемым собеседникам Кайнор, — есть даже нечто положительное в таких переделках. Подымают, знаете ли, самооценку, кровь, знаете ли, разгоняют застоявшуюся… »

Он наткнулся на особо вредный куст, поцарапался — застоявшаяся кровь жизнерадостно проступила на запястье. Выругался: «В общем, всё верно, но в тридцать семь как-то оно не очень, по оврагам мельтешить. Несолидно».

Кайнор уже решил было завязать (хотя бы временно) с визитами к чужим женам, как овраг закончился. На поляне стояли фургоны, дымил забытый всеми костерок, стреноженные кони пощипывали траву.

Другие кони свирепо выплясывали на краю поляны. Восседавшие на них усачи выглядели внушительно, как и полагается королевским гвардейцам.

В первый момент Кайнор решил, что это за ним, Муж Зойи оказался не только рогатым, но еще сообразительным и глазастым, успел нажаловаться кому следует…

Бредятина! Откуда бы ему староста деревни гвардейцев достал, из кармана своего, что ли? Или у старосты в подвальчике хранится набор бутылок, открываешь такую, а оттуда — гвардейцы, гвардейцы!.. — «Что прикажешь, хозяин?»

Ага, сейчас! У старосты-то подвальчик не пустой, конечно, но бутылки там наверняка более приятного свойства.

Тогда откуда взялись эти хмыри на лошадях?

Впрочем, откуда бы ни взялись, Кайнору лучше в таком виде им на глаза не попадаться. Он вернулся в овраг, с которым почти сроднился, и залег в кустах, откуда мог видеть всю поляну с творящимся на ней действом.

А творилось странное.

Жмун, растрепанный и недоумевающий, стоял перед гвардейцами в окружении остальных циркачей едва ли не по стойке смирно. Кайнор знал Жмуна уже не один год и впервые видел таким. Смирением старый фокусник никогда не отличался: даже если вел себя вроде бы почтительно, умел, жучина, тоном или просто разворотом плеч показать, что подчиняется лишь внешне, по принуждению.

Сейчас вся фигура Жмуна являла сплошную покорность. Гвардеец (видно, старший в отряде) нависал над фокусником нешутейным обещанием скорой расправы за грехи этой и всех прошлых Жмуновых жизней. Скупые, презрительные движения, короткие слова-плевки — так высокородный господин швыряет горсть медяков нищему калеке.

Жмун покачал головой, отказываясь от подачки.

…Росчерк плетки-девятихвостки в руках одного из гвардейцев — на рубахе старого фокусника проступают небрежные наброски будущей трагедии.

…Санандр, силач и акробат труппы, подается вперед, чтобы то ли закрыть собой Жмуна, то ли перехватить руку гвардейца… — не успевает. Занесенную для очередного удара плетку останавливает еще одна горсть слов. Гвардеец, повинуясь приказу капитана, опускает плетку и отъезжает чуть назад.

…Кровавые росчерки растекаются на рубахе Жмуна — не трагедия это, а всего лишь дешевый фарс, репетиция актеров-неудачников. Так не играют, таких характеров не бывает!

…Капитан гвардейцев спешивается и просит у Жмуна прощения за «излишнюю горячность своего подчиненного. Не обижайтесь».

«Может, я выпрыгнул не в то окно? — забеспокоился Кайнор. — Может, у хитруньи-Зойи в комнате была какая-нибудь волшебная рама, пройдя через которую — или выпрыгнув, и непременно в подштанниках, — попадаешь в другой мир? Мир, где гвардейцы интересуются безобидными циркачами, а их капитаны способны просить о прощении у безродных?»

Проще поверить в волшебные бутылочки из подвала старосты!

Жмун тем временем выслушивает очередную порцию вопросов. Снова качает головой и хмуро косится на остальных гвардейцев, которые по-прежнему гарцуют вокруг труппы.

«Мы всё-таки подождем», — и капитан велит своим спешиться.

«Вы-то подождете, — затосковал в кустах Кайнор. — А мне каково здесь?!»

Однако он еще не готов идти к фургонам, прямо в лапы гвардейцев. Теперь, когда первый мандраж миновал, Кайнор понял, что приехали эти щеголи, конечно, не из-за сегодняшнего конфуза в доме Зойи.

Но — и это он тоже понимает совершенно отчетливо — приехали они именно за ним, Кайнором из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь.

Поэтому он лежит, как лежал — брюхом в грязи, задницей — к медленно тускнеющему небу, — и бдит. Рано или поздно Жмун подаст знак или найдет другой способ связаться с ним.

Жмун действительно нашел такой способ, но сперва решил занять чем-нибудь гостей, чтобы, значит, не скучали. И, скучая, по сторонам не зыркали.

За дело принялась Киколь — будто бы решила порепетировать в преддверии будущего вечернего выступления. Ее танцы пользовались бешеным успехом у любой публики, которая хотя бы наполовину состояла из мужчин. Кайнор сперва решил, что затея с танцами в данном случае не сработает. Слишком грубо, слишком явно. В конце концов, пошло. А капитан гвардейцев — не-ет, не дурак, это даже отсюда, из кустов, видно.

Однако, словно в подтверждение тезиса о «так не играют, таких характеров не бывает», гвардейцы повели себя согласно ожиданиям Жмуна. Ржали громче собственных лошадей и увлеченно толкали друг друга локтями: погляди, какова цыпочка!

Киколь-цыпочка соответствовала; да что там, даже Кайнор в своей импровизированной засаде загляделся. А заглядевшись, не заметил Друлли, которая незаметно подобралась к Кайноровой лежке. Когда влажный нос ткнулся ему в шею, жонглер едва не завопил от испуга.

— Фу ты, дура! — облегченно прошептал он, едва понял, что это не жаждущий общения упырь с ближайшего погоста и не отбившийся от отряда гвардеец. — Нельзя же так!

Друлли смущенно попятилась, дескать, извини, вообще-то, для тебя же стараюсь. Из-под ошейника выглядывал косой уголок записки.

От Лютен, понял Кайнор, развернув листок. Почерк — ее; не почерк, а сплошные гадючьи следы, причем гадюки бешеной. Словом, хорошо отображает ее подлую натуру. А вот прочитать… н-да, сложновато.

«Туд тибя дажжидаюца тваи друзья. Старые. Прихади скарей».

Это она хорошо придумала. Даже если бы гвардейцы поймали Друлли, можно было сказать, что Лютен нарочно послала собаку за муженьком. И никто не заметит трех штришков внизу письма, а ведь в них зашифровано: «Держись от нас подальше, пока гвардейцы не свалят. Если не свалят — встречаемся в Трех Соснах».

Три Сосны — это деревня дальше по тракту, если на юг ехать.

В другой раз, будь Кайнор при кафтане и штанах, он бы прямо туда и отправился. Но сегодняшние скачки из окна такую возможность исключили напрочь. До ночи, во всяком случае, придется полежать в кустах, а дальше — по обстоятельствам.

Кайнор аккуратно оборвал уголок с тремя штришками и вложил письмо за ошейник Друлли. Потрепал лохматую по загривку:

— Извини, что ничего с собой нет. В другой раз сквитаемся, морда. Ну, беги!

Друлли засеменила к фургонам, по-щенячьи выворачивая задние лапы. Кайнор поневоле улыбнулся: он выходил ее из мокрой, дрожащей зверушки размером не больше детского кулачка. Никто в труппе не верил тогда, что собачка выживет…

«Нашел время сантименты разводить, старый пень!» — Кайнор потер шею и решил, что вполне может позволить себе вздремнуть. Ночка при любом раскладе предстояла еще та…

— Ты только не дергайся, — послышалось позади. — А ти-ихо-тихо руки за голову — и вставай.

Медленно и «ти-ихо» Кайнор поднялся.

— Вот молодец, — проворчал гвардеец, Цапля ведает как оказавшийся у него за спиной. — Теперь двигай к фургонам. Тебя уж все заждались, Гвоздь.

В каждой голове — куда деваться! — прописаны свои законы и запреты. А еще — советы: не поступать так-то и так-то. В Кайноровой, например, сейчас ожила и запульсировала рекомендация повиноваться пленителю во всём и беспрекословно.

Прямо сквозь кусты, не заботясь уже об изодранном исподнем, он побрел к фургонам.

Друлли, углядев любимого хозяина, зашлась лаем и побежала встречать.

Тварь неразумная, что возьмешь…

* * *

До ночи они не успевали, ну никак.

Зато исчез Дракон — в какой-то момент Фриний посмотрел на небо и не увидел Огненосного. Старик на это только насмешливо проухал филином — наверное, заметил отсутствие зверобога уже давно, однако не счел нужным уведомить остальных.

«Это просто игра такая, — ничуть не разозлился Фриний. — Кто кого выведет — из Лабиринта и из себя. И каждый считает, что он что-то значит, что он — полновесный игрок. Но лишь я знаю настоящие правила. А мои попутчики — не больше, чем пешки. У каждого из них — ладно, каждого из нас, — есть причины идти в Лабиринт. Старый Быйца собирается наконец-то умереть. Иссканр ищет правду. Но по сути они ничем не отличаются от Мыкуна, которого я веду, — и поэтому он идет. Велю сесть — не сядет, нужно будет легонько надавить ему на плечи. Накормлю — поест. И так далее».

— Он вернется, — прокаркал Быйца.

— Что?

— Он улетел. Но он следит за нами. И вернется, когда будет нужно, — всё это Быйца прохрипел, не поднимая глаз от каменистой тропы. И с каждым словом всё аккуратнее вышагивал, похожий на механическую игрушку какого-нибудь графенка. Очень своеобразную игрушку очень ненормального графенка.

— А когда будет нужно? — не сдержался Фриний.

— Когда мы дойдем, — пообещал старик. — Значит, не сегодня.

И правда, небо темнело быстро и неотвратимо. Закиданного шапками-тучами солнца уже почти не было видно, и тени, глубокие, хищные, понемногу выползали из своих укрытий.

— Привал, — сдался Фриний.

«Какой смысл не признавать очевидного? Вон и пещера виднеется справа от тропы. Конечно, уютной ее посчитает только какой-нибудь облезлый барс-неудачник, но мы сюда не отдыхать явились. Для ночевки — сгодится».

В пещере воняло задворками королевского зверинца. И еще чем-то неуловимым, почему-то напомнившим Фринию о храме Стоногой. Чародей попытался было понять почему, но отвлек Иссканр.

— Не дворец, — заявил он. — Мне-то что, я и не в таких дырах ночевал, но как насчет остальных? — И он недвусмысленно покосился на Быйцу и Мыкуна.

— Я, мальчик, в отличие от тебя ночевал и во дворцах, — отрезал горбун. — Но и рядом с нужниками ночевать доводилось. Так что не растрачивай понапрасну пламень своей заботливости, а лучше сходи-ка набери хворосту.

— Куда сходить, обратно к подножию? — вызверился Иссканр. — Ты же видел, что вокруг ни травинки, не то что…

— А ты поищи, — ласково прокудахтал Быйца. — Поищи, родный. Вдруг найдешь.

— Поищи, — согласился с горбуном Фриний. — И заодно погляди, нет ли погони. Справишься?

— Да уж как-нибудь, — проворчал, выходя, Иссканр. Теперь, когда его способности подвергли сомнению, он просто не мог отказаться.

— Но, кстати, насчет полудурка мальчик прав, — заметил Быйца, когда Иссканр ушел.

— Об этом не беспокойся. Я видел неподалеку ручей — сходишь?

— А ты, командир?

— А я позабочусь о дичи.

— Не боишься оставлять полудурка одного в пещере? — подначил Быйца. — Сбежит еще.

— Не сбежит.

Горбун пожал плечами и — механическая игрушка с нескончаемым заводом — двинулся к ручью.

Фриний повернулся к Мыкуну, подвел его к дальнему углу пещерки и вынудил сесть.

— Не сбежишь ведь? — спросил, зная, что ответа не получит.

Мыкун шумно, по-собачьи протяжно зевнул и закрыл глаза.

«Мне бы так, — с завистью подумал Фриний. — Хотя бы на час — закрыть глаза и ни о чем не беспокоиться. Но нельзя, пока нельзя. Они не сбегут, мои фишки, нет. Просто перегрызут друг другу глотки. Они уже готовы… а мне всего-то и нужно — ввести их в Лабиринт. Всего-то…» Чародей не заметил, как закрыл глаза. Только на минутку, вот сейчас он встанет и…

— Дичь. — Быйца (когда только успел вернуться?!) швырнул под ноги Фринию горную утку со свернутой набок шеей. — И вода. — Он звякнул котелком и примостился у выхода. — А что, наш мальчик всё еще ищет хворост?

— Уже нашел, — хмыкнул Иссканр. — Не хворост, но топливо. У тебя оно, старик, если ты говорил правду про нужники, вызовет ностальгию.

— Ты даже знаешь такое премудрое слово, как «ностальгия»? — искренне удивился горбун.

— Ты — тоже? — парировал Иссканр.

— Тогда расскажете мне при случае, что оно означает, — вмешался Фриний, поднимаясь. — А теперь давайте устраиваться на ночлег. Топливо мы оставим на крайний случай, если похолодает. Всё равно на нем утку жарить я не возьмусь; точнее, не возьмусь ее, жареную, потом есть. Так что ссыпай «орешки» в углу, пусть лежат.

— Другого не оказалось, — огрызнулся Иссканр.

— Придется получше поискать. Ощипайте кто-нибудь птицу, а я схожу прогуляюсь — может, увижу то, чего не заметил ты. Кстати, как там с погоней?

— Нет никакой погони. Да и откуда ей взяться?.. — Фриний неопределенно мотнул головой, дескать, мало ли: погоня, знаешь, такая штука, вот ее нет, а вот уже и в затылок дышит.

Он вынул из дорожного мешка и зажег — с помощью огнива, безо всякой магии — махонькую свечку. Вязкий мрак пещеры схлынул, заплясали на стенах химероподобные тени. Одна, продолговатая и гибкая, скользнула к выходу и канула во внешнюю тьму, не замеченная людьми.

— И очень прошу вас, не поубивайте здесь друг друга, пока меня не будет, хорошо?

Быйца только хмыкнул, позабавленный словами чародея. Иссканр хмуро кивнул и, не глядя на горбуна, занялся уткой.

Фриний отправился вверх по тропе, ничуть не беспокоясь за своих спутников. Хоть он и зажег свечку обычнейшим образом, но вот сама она была волшебной. Гореть могла долго и гармонизировала пространство вокруг себя. Рядом с ней даже самый отъявленный забияка чувствовал искреннее благодушие к окружающим.

«Теперь точно не поубивают», — а значит, можно, не отвлекаясь на посторонние мысли, заняться главным.

Разумеется, не хворостом (о нем Фриний позаботится на обратном пути). Вход в Лабиринт — вот что сейчас волновало чародея.

Входов существовало несколько, и добраться до них было непросто. Дело даже не в том, что расположены они в самых недоступных местах Сломанного Хребта. Словцо «недоступное», как правило, используют лентяи и неумехи — при желании почти в любое место можно попасть. Если найдешь и вот здесь уже возникали определенные сложности.

В принципе, узнать о приблизительном расположении каждого из входов не составляло труда. Горцы, сколь бы ни были мужественно-молчаливы, поддерживая сложившийся в народе образ суровых отшельников, в конце концов уставали хмурить брови и поджимать губы. Разговорившись, они охотно делились легендами местного разлива (под бульканье местного же вина). Кое-кто даже вызывался проводить «глюпых пютников» туда, где недавно видели вход в Лабиринт.

Как правило, ничего подобного там не обнаруживалось. Проводник разводил руками, мол, я же предупреждал, и отказывался брать деньги, оскорблялся, если настаивали. Вел обратно в селение, и снова — вино, шашлык, легенды, легенды, легенды, чтоб их!..

Фриний знал это не понаслышке — не так давно он пытался уже отыскать вход в Лабиринт. Не впечатленные посохом и остальными чародейскими атрибутами, горы скрутили ему, как и прочим соискателям, острогранный кукиш из присыпанных снегом вершин. Фриний ничего другого, признаться, не ожидал — и с чистой совестью отступил.

В тот раз его не покидала уверенность, что ничего не получится.

Нынче он знал, что отыщет вход. Горцы смеялись, предлагали проводников, потом обиженно хмыкали и крутили пальцем у виска.

«…Интересно, что они подумали, когда увидели Дракона?»

Фриний невольно глянул в засеянное звездами небо — сейчас пустое от каких-либо летунов. И снова вернулся мыслями к Лабиринту.

Чародей знал, что им четверым улыбнется удача и они отыщут вход — ему обещали, а эти всегда держат слово. Но что дальше? Будет ли он наглухо запечатан каменными створками, засыпан камнями случайного обвала, окажется слишком узок для человека?

«Мы выведем тебя, — сказали ему тогда, — а твое дело — попасть внутрь и привести с собой этих троих».

«Я сделаю, что смогу», — поклялся он.

«Ты сделаешь всё», — прошипели в ответ.

Фриний смиренно склонил голову, подчиняясь.

Сейчас чародей понимал, что да, сделает. Всё — и больше, чем всё. Если понадобится, превратит себя и спутников в сколопендр. Если понадобится — вручную станет разбирать завал из камней. Если понадобится…

Тропа блудливо изогнулась, Фриний, подчиняясь ее воле, свернул за груду поросших мхом валунов и увидел: не понадобится — ни превращаться в сколопендр, ни сбивать до крови пальцы.

Вход разверся перед ним чудовищным зевом. Фриний едва не попятился, такой мощью дохнуло на него из черного провала. «Ступить под эту каменную арку — Цапля свидетель! — будет труднее, чем разобрать сотни завалов».

Но они сделают это, уже завтра…

Чародей порадовался, что сегодня не успел довести свой маленький отряд до входа. Еще один день, который они проведут под солнцем, казался немыслимым подарком судьбы… ладно, пусть полдня, но всё-таки.

Возвращаясь, Фриний приложил немало усилий, чтобы не пятиться по тропе, лицом ко входу. Когда он наконец повернулся к арке спиной и сделал первые несколько шагов, страх скрутил ему кишки. Фриний ждал чего-то ужасного; чего — и сам толком не знал.

За поворотом идти стало полегче.

Потом он побежал — потому что услышал крики, доносившиеся из пещерки.

Вспомнил о том, что бегать ночью по горным тропам — занятие опасное, уже когда споткнулся. Благо, успел выставить перед собой руки, так что отделался несколькими ссадинами да резкой болью в левом мизинце… но это всё потом, потом, а сейчас… — нашарил посох, поднялся, кинулся (осторожно!) к пещере. Там звенело, бряцало, разноголосо и смачно ругались.

«Неужели всё-таки поцапались, мерзавцы? Поубиваю!»

Под ногой дернулось раздавленное нечто. Фриний наконец догадался наколдовать небольшой светящийся шарик, не слишком яркий и чересчур своенравный, но позволивший разглядеть происходящее.

Тропу захлестнуло живой волной: крупные, с палец толщиной сколопендры перли в пещерку, как простонародье на выступление жонглеров. Иссканр и Быйца, исполняя роль тех самых жонглеров, забились в дальний угол (Мыкуна, к счастью, тоже догадались прихватить с собой), отгородились Фриниевой свечой и в четыре подошвы давили гадов. Ну и, разумеется, помогали себе словесно.

Фриний, морщась (проклятый мизинец, как не вовремя!), перехватил посох поудобней и произнес заклятье, для непосвященного мало отличимое от ругательств Быйцы и Иссканра. Однако же сколопендры разницу почуяли — и отхлынули; вокруг Фриния тотчас образовался пустой круг, пределы которого не рисковала нарушить ни одна тысяченогая.

— Сразу видно — мастер! — проворчал Иссканр, продолжая плющить хитиновые тельца. — А нам как быть, а?

Вместо ответа Фриний сплюнул себе под ноги еще несколько фраз. Живое море забурлило и потекло прочь, прочь от пещерки! Не разбирая дороги, сколопендры спешили оказаться как можно дальше отсюда — и тысячами летели в пропасть, таяли во мраке, оставляя после себя терпкий узнаваемый запах.

«Как в храме Стоногой».

— Ловко, — цокнул языком Иссканр. — А что теперь? Утку эти гады сперли, «орешки», кстати, тоже.

Быйца, словно угадав, что сейчас скажет Фриний, ухмыльнулся сытым котярой.

— Ты когда-нибудь пробовал жареных сколопендр? — спросил чародей.

Ответ Иссканра не смогло заглушить даже громогласное «Ап-чхи!» Мыкуна. Этому уж точно всё равно, что есть и где спать!

«Неужели ничего не почувствует, даже когда увидит вход? — мельком удивился Фриний, отдавая распоряжения по благоустройству пещерки. — Вот кому можно по-настоящему завидовать».

Потом он всё-таки сходил и отыскал несколько веток для костра. Иссканр долго вертел носом, но в конце концов не выдержал и присоединился к «пирующим» Быйце и Фринию. И даже запросил добавки.

Словом, вечер, за вычетом мелких неприятностей, определенно удался.

А утром они вошли в Лабиринт.

* * *

Появление Кайнора вызвало у костра вполне понятное оживление. Судя по выражениям усатых морд солдатни, гвардейцы радовались не меньше простодушной Друлли.

«Сейчас еще подхватят на руки и начнут качать, — обреченно подумал Гвоздь. — Если уж сегодня играем фарс — так на всю катушку, да?»

К счастью, обошлось без чествования.

— Ты где шлялся, старый козел? — Это, разумеется, Лютен, любимая. Вот и она сама — приближается, грациозная и преисполненная яда, аки древесная гадюка. Еще бы! Долгие годы выступления женщиной-змеей не прошли даром, ой не прошли! Язычок у нее что надо… во всех отношениях. Ну и яд тоже первосортный. — Я тебя спрашиваю, ты где шлялся?!

— По бабам, — честно признался Кайнор. Лютенино «старый козел» задело его за живое — не так «козел», как «старый». — Но смотрю, вы тут без меня не скучаете.

— Не скучаем, не скучаем! — Сбить Лютен с толку было не просто. — А ты хоть помнишь, что у нас вечером выступление?

Гвоздь в притворном изумлении заломил бровь:

— Так ведь уже вечер! Чего ж вы ждете, братцы?! Народ на площади заждался, наверное…

— Они знают, что вы не будете сегодня выступать, господа. — Капитан гвардейцев поднялся с лежавшего у костра бревна, скрипнул коленями и сапогами и повернулся к жонглеру. — Господин Кайнор из Мьекра, прозываемый так же Рыжим Гвоздем?

Гвоздь подхватил капитанов взгляд и удерживал до тех пор, пока гвардеец не стрельнул глазами куда-то за его плечо.

— Вы ошиблись, — ответил спокойно и с любимой своей нагловатой улыбочкой. — Не господин. В остальном — всё верно. А с кем имею честь?

— Жокруа К'Дунель, — представился капитан. — Скажите, господин Кайнор, мы могли бы поговорить наедине?

— Боюсь, Жокруа, у меня нет времени. Жителей этой милой деревушки кто-то ввел в заблуждение относительно нашего вечернего выступления. Видите ли, милейший, мы будем сегодня выступать… Да вот спросите хотя бы Жмуна. мы ведь выступим, Жмун? А времени у нас совсем мало.

— Сколько вы собираете за вечер, господин Кайнор?

— По-разному, Жокруа, по-разному. Бывает, один золотой «коготь», бывает — сто золотых «очей». А бывает — и тысячу.

— И сколько вы рассчитываете собрать сегодня?

— Думаю, около сотни. — И Гвоздь, и К'Дунель знали, что вся деревня стоила едва ли больше названной суммы, но гвардеец и глазом не моргнул.

— Я заплачу вам сотню — и вы не будете выступать. Именно вы, господин Кайнор. А остальные могут отправляться, если посчитают нужным.

— Сто золотых «очей» — большая сумма, Жокруа. Чего же вы от меня хотите?

— Вы поедете со мной в столицу, и там вам объяснят. — Капитан поднял руку, предупреждая следующее высказывание Гвоздя. — Любой другой сейчас спросил бы, что будет, если он всё-таки откажется. Но уверен, господин Кайнор, вы, как человек искусства, не опуститесь до столь пошлой реплики. А я не хотел бы опускаться до не менее пошлых угроз.

«Их семеро, — подумал Гвоздь. — Счастливое число. Но сегодня — не для меня, для них».

— Вот что мы сделаем, — сказал он капитану. — Мы действительно отойдем с вами в сторонку и посекретничаем. А потом мы все — разумеется, я не имею в виду вас и ваших людей — выступим на площади. И пока я буду выступать, я обдумаю ваше предложение. По рукам?

— Давно уже хотел посмотреть, как вы выступаете, господин Кайнор, — ответил К'Дунель. — Пойдемте, не будем мешать вашим друзьям готовиться.

Гвоздь кивнул Жмуну, мол, всё в порядке, делай, как уговорено. И зашагал в компании К'Дунеля подальше от костра.

— Я помню вас, — сказал Кайнор, когда никто уже, в том числе и гвардейцы, не мог их услышать. Он знал, что сейчас рискует жизнью, но не видел другого выхода. Ему необходимо было разобраться в происходящем, понять, что за игра завертелась вокруг и почему он вдруг стал осевым гвоздем в чьей-то карете. — Я помню вас, — повторил он с нажимом, пристально глядя в гранитные зрачки К'Дунеля. — И вы наверняка помните меня. Поэтому вас и послали за мной, верно?

К'Дунель, сощурившись, снова посмотрел ему куда-то за левое плечо.

«Как будто видит там мою смерть».

— Я знал, что вы меня вспомните, Кайнор. Но… те, кто меня послал, не знали, что мы знакомы. Просто так совпало.

— Кто послал?

— Этого я не могу вам сказать. Могу только гарантировать, что вашей жизни ничто не угрожает: ни сейчас, ни когда вы прибудете в столицу.

— Если я прибуду в столицу.

К'Дунель скривил губы, словно ценитель, различивший фальшивую ноту на конкурсе придворных менестрелей:

— Перестаньте. Я знаю, что вы одинаково ловко умеете жонглировать и факелами, и словами. Но приберегите это искусство для других. Вам нужно ехать. Я мог бы поторговаться и только потом сказать, но не хочу. Знайте, что я уполномочен выплатить труппе отступные за вас — сумму, достаточную, чтобы покрыть все издержки, связанные с вашим отсутствием.

— И сколько времени я буду отсутствовать?

— Максимум неделю, — отчеканил К'Дунель.

«А ведь ты врешь, Жокруа, — мысленно ухмыльнулся Кайнор. — А лгать нельзя — если не умеешь. Себе же дороже обойдется».

— Поговорим о сумме? — предложил он — и принялся медленно разминать пальцы, как всегда делал это перед жонглированием.

Или перед тем, как заняться мошенничеством.

* * *

Даже во сне Фриний не мог сбежать от того характерного терпкого запаха, который остается от легиона раздавленных сколопендр. Но запах был ничем по сравнению с видениями, в очередной раз явившимися по его душу.

Круженье — безумное, исполненное непостигаемого смысла — заставляло желудок выворачиваться наизнанку. И снова Фриний не мог понять, падает он или взлетает — собственно, он особо и не задумывался, захваченный этим кружением. Разноцветные сполохи перед глазами, вопли, издаваемые явно не человеческими глотками…

И терпкий запах раздавленных сколопендр, смешанный с ароматом сирени.

Это могло длиться вечность, а могло — миг; одинаковость происходящего не давала разуму зацепок, по которым, как по верстовым столбам, можно было бы начать отсчет времени. Вместе с тем длилось это не так долго, чтобы Фриний успел прийти в себя и попытаться что-нибудь предпринять. В беснующиеся вопли и цвета вдруг ворвался вполне человеческий голос, который нагло и обыденно прокашлялся («Кхэ-кхэ!..») — и тем самым вырвал его из верченья.

— Кхэ-кхэ, — повторил склонившийся над чародеем Быйца. — Утро уже. Вставай. — Его желтые глаза светились легкой насмешкой.

Фриний провел ладонью по лицу и, приподнявшись на локте, огляделся. Иссканр и Мыкун еще спали. А утро, хоть и наступило, было невыносимо ранним. Сейчас спать бы еще и спать.

— Пойдем, поговорим, — позвал Быйца, не дожидаясь Фриниевых «зачем» да «почему». И вышел из пещеры, не оглядываясь.

Чародей, понимая, что разбудил его горбун не из одного только желания спасти от кошмаров, молча отправился следом.

Старик стоял у самого края тропы и вглядывался куда-то вдаль. Фриний поневоле поднял взгляд к небесам: нет ли вчерашнего наблюдателя?

— Его не видно, — проронил Быйца, хотя стоял спиной к чародею. — Сколопендр тоже. И мне это не нравится.

— Ты разбудил меня, чтобы сообщить об этом?

— Нет. — Старик по-совиному повернул голову к Фринию. — Ты сказал мне тогда, что тебя послали зверобоги. Я обещал не интересоваться подробностями. И сейчас настаивать не буду. Просто ответь: ты уверен, что это были именно они?

— Уверен.

— Тогда не понимаю. — Быйца снова уставился в пропасть. — Они что, погрызлись друг с дружкой? Почему сколопендры напали на нас вчера? Почему целый день за нами наблюдал Дракон — и куда он делся теперь?

— Пути зверобогов неисповедимы.

— Оставь это для доверчивых простаков, — проскрипел горбун. — Ты и я знаем… — Он не договорил и, резко повернувшись, зашагал к пещере. Ясно было, что разговор окончен — для Быйцы, во всяком случае. — Подъем! — рявкнул он уже в пещере. — Вставай, воитель, а то проспишь самое интересное. И полудурка нашего буди — пора отправляться дальше.

— А чего это ты раскомандовался?! — не преминул возмутиться Иссканр. — Чё, самый главный, да?

— Как же вы меня!.. — не сдержался Фриний. — Всё, довольно. Завтракаем и…

— Я, конечно, не самый главный, — подал голос Быйца. Но предлагаю завтракать уже в Лабиринте.

— Завтракать будем сейчас, — заявил чародей, раз и навсегда намереваясь указать, кто здесь «самый главный». — Но без проволочек. Чем раньше мы войдем в Лабиринт, тем лучше! — Он даже решил, что немного переборщил с приказным тоном, когда наткнулся на растерянный взгляд Иссканра. — В чем дело?

Тот молча показал на Мыкуна. Полудурок сидел в углу пещеры и растерянно глядел на Фриния. По щекам его катились слезы, но он так и не издал ни звука.

Быйца присел рядом с Мыкуном и начал поглаживать по голове:

— Ну-ну, что ж ты так, любезный. Экий впечатлительный! Успокойся и не обращай внимание на трех здоровых дураков, которые не могут промеж собой договориться.

— Хотите завтракать, — сказал он Иссканру и Фринию, — так завтракайте. А я до Лабиринта обожду. Тут ведь недалеко, верно? — И он продолжил нашептывать что-то успокоительное полудурку.

Уже через полчаса все четверо отправились дальше. Фриний вел их к найденному вчера входу, не сомневался, что тот, вопреки своему скрытному нраву, по-прежнему пребывает на месте и никуда удирать не собирается. Разве будет охотник удирать от жертвы?

Фриний вел — и то и дело смотрел на небо. Пустое, безжизненное, оно казалось напоминанием о том Предвечном Небе, с которого всё началось. Память подыграла воображению и швырнула горсть призабытых слов, сухих и блеклых, как цветы из гербария:

1. В начале не было Ничего.

2. Но Ничто желало бытьи тогда, отказавшись от себя, стало оно Предвечным Морем и Предвечным Небом, а также Тьмою и Светом.

3. И Тьма владычествовала в Море, а Свет — в Небе.

4. Но однажды Свет пролился в Море, а Тьма выплеснулась на Небои так породили они двух первых зверобогов: Цаплю и Акулу.

5. Акула жила в глубинах и несла туда Свет негасимый. А Цапля отныне несла с собою тень, как знак принадлежности Тьме.

6. И нырнула Акула столь глубоко, что сила Тьмы, царившая в глубинах Морских, сдавила ее со всех сторон — и сгустком двух смешавшихся первооснов, Тьмы и Света, образовалась во рту Акульем первая горсть земли.

7. Выплыв на поверхность, Акула выплюнула землю. Так возник первый остров.

8. Цапля же, летая в Небе, неизменно носила в перьях своих множество разнообразных зеренто были знаки плодотворной силы Неба.

9. Увидев остров, Цапля опустилась — и впервые коснулась земли ее лапа. И зерна просыпались в землю обещанием будущих рождений.

10. Акула же, заметив Цаплю, сошлась с нею — и так появились три порожденья их: Стрекоза, Лягушка и Дракон…

— Это он и есть? — спросил Иссканр, указывая на арку входа. — Выглядит… да-а.

Выглядел он действительно «да-а»! Днем впечатление от темного провала было не менее ужасающим. Даже больше — за счет растущих вокруг многочисленных горных цветов, ярких, с мохнатыми стебельками. Алые, синие, седые — они словно пытались убедить путников: жизнь прекрасна, а Лабиринт… ну что Лабиринт? ничего в нем нет особенного.

Убедить не получалось.

Быйца наклонился, сорвал фиолетовый цветок и принялся медленно разминать пальцами тонкие лепестки. Взгляд его при этом был направлен во тьму арочного провала. Хоть поднявшееся из-за горизонта солнце зависло прямо напротив входа, тот оставался по-прежнему чёрен и обманчиво тих.

— Я… — начал было старик, но вдруг, словно учуяв своей горбатой спиной нечто, рывком повернулся к Мыкуну. Тот, задрав голову, пялился в небеса.

На Дракона пялился.

И сейчас зверобог не казался безобидным и не походил на свои священные статуэтки. Сложив черные крылья — два мятых клочка монашьего зонта, он отвесно скользил по воздуху вниз. К четверым людишкам, вознамерившимся посягнуть на священное, запретное.

Первым опомнился Иссканр. Ругнувшись вполголоса, он ухватил Мыкуна за шкирку и рявкнул:

— В Лабиринт давайте, нечего тут!..

Сам же первый и подал пример: неся полудурка в одной руке, словно плохо скроенный плащ, Иссканр сиганул в непроглядную темень входа. Быйца не стал дожидаться особого приглашения. С загадочным свертком под мышкой он — ну таракан тараканом! — юркнул под арку.

А вот чародей не торопился бежать за остальными. Запрокинув голову, он до боли в глазах вглядывался в стремительно падающего с небес Дракона.

«Что же вы творите, твари?!» — мысль была наглая, как бы и не своя — и в то же время родней некуда.

Но разве дозволено даже в мыслях так обращаться к зверобогам?!

А клятвы и обещания нарушать — дозволено разве?!!

Фриний не просто созерцал Дракона, он ловил взглядом его взгляд, чтобы хоть так бросить вызов крылатому зверобогу. Знал, что по-другому не осмелится.

И вопреки проклятому зрению, вопреки слезящимся на ветру глазам, он всё-таки увидел!.. Как будто одним прыжком преодолел расстояние между собой и Драконом — и напоролся на всезнающий мрак его вертикального зрачка. Фриниев протест не был для Дракона неожиданностью, для него вообще не существовало в этом мире неожиданностей. А чародей в своем бунте казался смешным, нелепым — и не более того.

Поняв это, Фриний с ужасом обнаружил в себе твердое желание не отступать — именно вопреки Драконовой уверенности!

А зверобог — величественный, неотвратимый, ужасноликий — с каждым биением сердца был всё ближе к Фринию. Глядя на него снизу, чародей вдруг вспомнил давешний сон с бесноватым верчением, вспомнил и подумал, что Дракон сейчас, наверное, испытывает те же самые чувства… хотя нет, он-то, конечно, властен над собственным падением и вот-вот… удар когтей или крыльев, захлопнувшиеся челюсти или, скорее всего, живой огонь Драконьего чрева обрушатся на Фриния, и…

Он уже не мог отвести глаз от зверобога.

— Да что ж ты!.. — Иссканр сгреб чародея в охапку, крякнул (Фриний оказался потяжелее Мыкуна) и поволок в Лабиринт. Откуда-то вынырнувший Быйца подхватил посох чародея и дорожный мешок.

Они вбежали в коридор, и тотчас за их спинами поднялась огненная стена. Иссканр швырнул Фриния на пол и упал сам; справа покатился по коридору Быйца, выронивший и посох и мешок.

Вход в Лабиринт пылал, тянулся к ним огненными щупальцами — но, к счастью, не дотягивался. Понемногу придя в себя, все четверо отползли подальше от арки, которую заполнило беснующееся пламя.

Фринию казалось, что длится это не один час: горение, драконий рев снаружи, растерянное рыдание Мыкуна дальше по коридору, — на самом же деле прошло всего несколько минут. Стена огня потускнела и, к их удивлению, начала затвердевать. Еще мгновение — и огонь превратился в грязно-оранжевый лед, закупоривший вход в Лабиринт.

Фриний проверил преграду иа прочность: ни заклинания, ни удары на нее не действовали.

— Это, наверное, чтоб мы не передумали, — каркнул Быйца, поднимаясь с пола и встряхиваясь, как выбравшийся из грязной лужи барбос. — Перестраховался, значит. Хэ!..

— Теперь, — глухо сказал Фриний, — у нас есть только один выход. Пройти весь Лабиринт, из конца в конец.

И вздрогнул, когда во тьме коридора то ли захныкал, то ли захихикал забытый всеми Мыкун.