"Паломничество жонглера" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)

Постепенно Лабиринт менялся, но Фринию, закованному сейчас, как в панцирь, в оболочку из боли и воли (того и другого примерно поровну, и неясно, что же возьмет верх), — Фринию было не до этих изменений. Он отстраненно отмечал, что коридоры стали пошире и что вот уже несколько раз они проходили через круглые зальцы с невысоким потолком, по-прежнему украшенными барельефами, — но что ему сейчас зальцы? что — коридоры?! Следовало любой ценой довести этих троих до цели — а там наконец можно будет расслабиться… да, можно будет, нужно будет!.. будет…

«Хватит! — одернул он себя. — Вспомни: «смешон намеревающийся осилить дорогу одним скоком». Пора остановиться, передохнуть. Да и есть хочется…»

Они как раз находились в небольшом зале, вполне подходящем для этих целей. Фриний обернулся к своим спутникам: «Привал. Будем считать, что ночевка» — и сам же мысленно скривился от собственной косноязычности и тотчас раздраженно отмахнулся: какая разница?!

Да никакой. Что старику этому трехсотлетнему, что дурню-Иссканру, что Мыкуну — нет им до слов никакого дела! И до Фриния — никакого, если не считать того, что спутники ждут, пока он, как балаганный фокусник, вынет из воздуха да положит в протянутые руки обещанное. Вяло, тяжело и огнисто ворочалось в животе невесть что. «Чужой, — подумал чародей. — Для них и вообще для всего мира я чужой — и ничего уже не изменится». Он смотрел на своих спутников: как тихой тенью сидит под стеночкой Мыкун, как вышагивает по залу угрюмый Быйца, как Иссканр, что-то пробормотав, направляется в один из боковых коридоров. Этот куда еще подался?! Впрочем, всё равно далеко не уйдет, дурак — но не настолько.

И никому, ровным счетом никому нет дела до…

Тяжелая ладонь хлопнула Фриния по плечу — он обернулся.

— Холодает, — сообщил Быйца, сверкая совиным оком. — И ветер… всё сильнее дует, между прочим. А ты тут стал врастопырку и потолком любуешься!

Он выжидательно оглядел Фриния, явно напрашиваясь на скандал. И получил бы, что хотел, но то ли во взгляде, то ли в интонации, с какой были произнесены обидные слова, чародею померещилось вдруг что-то невыносимо знакомое, что-то из прошлого, что-то…

— Так и будешь молчать? Дитё ж вон мерзнет, на ней же, кроме рубахи этой да штанов, ничего, считай, и нет. А здесь тебе всё-таки не то, что в низине, — холодно здесь! Или думаешь, если она слова сказать не может…

До Фриния наконец дошло.

— Что ты сказал?!

— Что слышал, — кудахтнул Быйца. — И постарайся со мной впредь разговаривать вежливо — седины нужно уважать, особенно такие, как у меня! — Он вновь поглядел вызывающе.

И чародей первым отвел взгляд («Неужели знает?!»).

— Думаю, впредь мы все будем вежливее и внимательнее друг к другу.

Горбун довольно кивнул:

— А начнем прямо сейчас, с нее. — Он указал подбородком и кадыком на Мыкуна. — Кстати, скажи, зачем ты решил выдать ее за мальчика?

Вместо ответа Фриний покосился в ту сторону, куда ушел Иссканр.

— Из-за него?! — закашлялся смехом старик. — Ну ты даешь!.. Парень не настолько прост, чтобы… Ладно, — махнул он рукой, — чем греться-то будем? У тебя наверняка ведь еще «игрушки» припасены, как раз на такой случай.

«Да, — теперь на дне Фриниевой души плескались облегчение вперемешку с благодарностью и злорадством. — Да, конечно! Когда я готовился, я не думал о „таком случае“, но… да, припасены! »

Из мешка он вынул лакированный человеческий череп, без нижней челюсти и без правого клыка в верхней, потом оттуда же достал памятную по прошлой ночевке свечечку, зажег ее, установил на полу, а сверху накрыл черепом. Быйца, похоже, знал, что к чему, крякнул себе под нос: «Вот та-ак даже…» — но возражать не стал.

«А пусть бы и возразил, — подумал Фриний. — Ничего другого я тебе предложить не могу», — и сам же испугался этих слов.

«Так — есть, пить, спать! Когда они уснут, я попробую что-нибудь сделать. Еще и Мыкун, Мыкунья эта, — раньше он старался даже думать о ней, как о мальчике, но теперь можно было не следить за собой, — навязали мне ее, навязали… а зачем — не знаю. Пока — не знаю», — добавил, как будто это что-то меняло. Достал из мешка лепешки и сыр, принялся кормить… «как же ее звать-то теперь? полудурой, что ли?»… Мыкунью, потом поел сам. Быйца пристроился в слоронке и тоже чем-то чавкал, причем чавкал как-то очень уж нарочито, вызывающе.

Иссканр до сих пор не вернулся.

«И где его зандробы носят?!»

Фриний взглянул туда, где чернел проем коридора, чем-то привлекший Иссканра.

Проема не было — одна сплошная стена, черная, гладкая, безответная.

Лабиринт постепенно менялся.

— Ки-иса, ки-иса! Хорошая какая! — Самый наглый, рыжий и упитанный из котов Борка-Шрама открыл один глаз и взглянул на протянутую к нему руку. Никто и никогда, даже выпив кружек пять коронной борк-шрамовской «беззвездной ночи», не назвал бы рыжего «хорошим»; о «кисе» и речи не идет.

Мгновение — малодушное, но очень короткое мгновение — Гвоздь даже размышлял, не предупредить ли. Жалко всё-таки. Если б кот хотя бы принадлежал Борку, а то ведь несправедливо: человек всю жизнь боролся с этими мяукающими негодяями, а теперь за них же наказание понесет (вот как только рыжий вцепится в графинькину ручку всеми своими втяжными когтями-скальпелями, так и понесет…).

Жалко, а что поделаешь? Да и не успеть уже…

— Госпожа! — вякнул, появляясь в дверях и понимая, что вот-вот случится непоправимое, Борк-Шрам. — Не надо, госпо!..

Кот зажмурился и выпустил когти. Провел ими по столешнице, довольно выгнув спину и вздыбив хвост. Графинины пальчики ловко прохаживались по его спине.

— Балаган бесплатный! — в сердцах прошептал Гвоздь. Следовало признать: последняя представительница славного рода Н'Адер умеет укрощать не только людей.

— …пожа! Пожалуйста, прошу вас!..

Она повернулась к побледневшему Борку-Шраму, продолжая ласкать кота:

— Что-то не так?

— Хвост-Трубой обычно… э-э-э… не очень-то приветлив с чужаками.

«Хвост-Трубой?! Чего-то я в этой жизни, кажется, не улавливаю», — подумал Гвоздь.

— Просто он принял меня за свою, ваш кот.

— О, госпожа, он вовсе не мой кот! Я борюсь с этими хвостатыми подонками уже несколько лет и… — Борк-Шрам заметил наконец Гвоздя, глаза его увеличились раза в два, а кадык смешно подпрыгнул вверх-вниз. Трактирщик махнул рукой: — Ах, что ж я вас-то на пороге держу, всякой чепухой забалтываю! Может, госпоже угодно чего-нибудь выпить? Для меня огромная честь…

— Ты знаешь господина Туллэка, врачевателя? — не слишком вежливо перебила его графиня. «А ты-то его откуда знаешь?» — удивился Гвоздь. Но уже мгновение спустя начал догадываться, складывая воедино фразы, события, лица…

— Разумеется, — кивнул Борк-Шрам.

— Тогда пошли кого-нибудь за ним, а мы с господином Кайнором пока подождем здесь.

«И с господином Айю-Шуном», — мысленно добавил Гвоздь, косясь на застывшего у дверей тайнангинца. Тот стоял настолько бесшумно и недвижно, что Борк-Шрам только сейчас заметил смуглокожего. Судя по выражению лица, трактирщик счел начало сегодняшнего дня неудачным.

«Просто ты не знаешь характера нашей маленькой Флорины. Всё еще только начинается».

Гвоздь, к собственному неудовольствию, уже успел как следует изучить нравы госпожи Н'Адер. После памятного (как сказали бы в какой-нибудь балладе, судьбоносного) разговора с графиней Кайнору позволили повидаться с «сотруппниками» — но лишь для того, чтобы собрать вещи и попрощаться. Чернявая не желала тратить время зря, она готова была тотчас отправиться в путь — и отправилась, прямо после обеда! И вынудила кучера гнать коней всю ночь напролет, пришлось попутчикам спать прямо в экипаже.

Впрочем, о попутчиках разговор особый. «Мы что, поедем впятером?! — не поверил собственным ушам Гвоздь, когда графинька впервые сообщила ему об этом. — Вы хоть понимаете…»

«Не просто понимаю — я была в Храме. И знаю, в отличие от вас, что в паломничество не всегда ездят в сопровождении эскорта из сотни слуг».

«Но и не с тремя же! — не сдавался Кайнор. — Кучер, телохранитель и служанка — и всё?! »

«Почему же „всё“? — улыбнулась чернявая. — Еще жонглер».

Гвоздю осталось только покачать головой: он редко встречал людей, способных победить его в словесной дуэли. Женщин — вообще не встречал… если не считать Лютен, конечно.

Но он не сомневался, что еще отыграется.

«А как насчет дорог? Не боитесь грабителей? Против хорошо вооруженной шайки мы втроем с вашим кучером и тайнангинцем не выстоим».

«Может быть, тогда я вам помогу», — заявила графинька, с намеком опуская ладонь на рукоять висевшей у нее на поясе сабли.

С тех пор Гвоздь мечтал о встрече с грабителями, но пока как-то с этим не складывалось.

Зато, похоже, придется снова повидаться с господином Туллэком. Вот уж старик обрадуется!..

— Флорина! Ты!.. Вы!.. Сколько лет-то прошло!..

Ну вот, как Гвоздь и подозревал, они знакомы. Выхолит, Три Сосны (а также некоторое количество близлежащих деревень) являются фамильными владениями Н'Адеров. И господин Туллэк, соответственно, будучи лекарем, сопровождал в захребетных походах папочку чернявой. …Теперь-то он зачем ей понадобился?!

— Вот, возьмите. — Графинька протянула врачевателю плотный конверт; на сургуче был оттиснут уже знакомый Кайнору герб: оскалившийся волк на щите и шлем с кожистыми крыльями и нашлемником в виде гнусной демонской хари.

Господин Туллэк разломал печать и взволнованно пробежал взглядом по завитущатым строкам. «Разумеется, он знает, что старый Н'Адер умер, — подумал Гвоздь. — Или нет? Так или иначе, с чего бы графу на смертном ложе вспоминать о каком-то врачевателе? Чтобы завещать мешок золота в память о давнем чудесном исцелении? Тогда графинька вполне могла отправить и письмо и мешок с посыльным, а не заезжать в Сосны лично. Тем более мы вроде как торопимся».

— У меня есть время? — спросил господин Туллэк.

— Часа хватит?

— Думаю, хватит… графиня. — Он запнулся, почему-то стрельнул взглядом в Гвоздя и набрал в грудь побольше воздуха. — Но… раз уж так всё получилось… я собирался самолично отправиться в столицу, однако поскольку…

— Мы ведь с вами давно знакомы, господин Туллэк. Говорите без обиняков.

Кайнор только покачал головой: «Что ж ты, девочка, если вы действительно давно знакомы, не заехала к нему домой, а вызвала сюда, как пастуха какого-то?»

— Видите ли… Графиня, я хотел бы просить вас об одной услуге. Просить, как врачеватель… — Туллэк тяжело оперся на свою неизменную трость и поджал губы. — Видите ли, недавние события в Трех Соснах сделали невозможным дальнейшее пребывание здесь одной особы… В народе ходят слухи, что в девочку вселялся зандроб.

Чернявая пожала плечами:

— Неужели вы не можете опровергнуть эти суеверия?

— Не могу, — врачеватель в упор посмотрел на Гвоздя. — Не могу.

«Ах, ты не можешь!.. »

— Позвольте, графиня, — Кайнор шагнул вперед и вежливо кивнул врачевателю. — Я поясню. Дело в том, что господин Туллэк превыше всего в этом мире ценит покой. Вполне понятная и достойная уважения система ценностей, на мой взгляд. Однако она требует… мнэ-э-э… я бы сказал, жертв — но не поймите меня превратно! Так вот…

— Хватит валять дурака, — очень тихо и очень устало произнес врачеватель. — Не вам меня судить, господин жонглер. Прошу, давайте сейчас подумаем о девочке — а поговорить, насколько я понял, мы еще успеем.

— Так вы знакомы, — констатировала чернявая.

— Жизнь такая: сегодня здесь, завтра — там, — откликнулся Гвоздь. — Приходится бывать в разных местах, встречаться с разными людьми. Думаю, мы оба были бы рады, если б наше знакомство произошло при других обстоятельствах… верно, господин Туллэк? Но что же случилось с Матиль?

— После… после вашего отъезда люди начали думать и сопоставлять. Кто-то что-то вспомнил, спросил у других, те тоже «вроде бы вспомнили»; да и дети утверждали, что заметили у девочки в тот день «странный взгляд», но они не сумели сформулировать, в чем именно эта странность выражалась. Дети же первыми и начали травлю.

— А что ее мать?

— Она отказалась от Матиль. Девочка пока что живет у меня, но…

— Когда мы вернемся, я выделю средства на ее содержание и назначу вас опекуном, — пообещала чернявая.

— Боюсь, это не выход, графиня. Девочка не сможет жить в Соснах, где каждый знает или считает, будто знает что она… э-э-э… не совсем нормальна.

— Тогда я определю ее в какую-нибудь храмовничью школу, как только вернемся.

— Я бы просил вас взять ее с собой в паломничество, — тихо, но настойчиво заявил господин Туллэк. — Мне не на кого оставить девочку здесь… тем более что прошло всего несколько дней после событий, которые так потрясли ее. Сперва она лишилась отца, а теперь…

— Вы расскажете мне об этом в пути, — нетерпеливо дернула плечиком чернявая. — С собой так с собой. Кстати, если не ошибаюсь, при ллусимском Храме есть школа?

— Совершенно верно.

— Ну вот и отлично. Тогда я вас жду здесь через час, вместе с девочкой, господин Туллэк. — Он откланялся и вышел. Гвоздь покачал головой.

— Думал ли я, что когда-нибудь отправлюсь в паломничество в сопровождении престарелого врачевателя-захребетника, тайнангинца и двух сопливых девчонок, одна другой младше и строптивее? — пробормотал он себе под нос.

— Думала ли я когда-нибудь, что меня в паломничестве будет сопровождать рыжий, наглый, брутальный жонглер? — спросила графиня у Хвоста-Трубой.

Тот отозвался сочувствующим мурлыканьем, дескать, и не говори, ласковая!..

…дует ветер в Лабиринте, хотя откуда он прилетел и куда направляется, — не понять. Человек в блестящем нагруднике и каплевидном шлеме осторожно крадется, прикрыв запястье левой руки, чтобы свет огненного браслета не выдавал его.

Человек напряжен, он прислушивается к звукам в коридоре и всматривается во тьму — и едва слышный шорох наверху, под самым потолком коридора-барельефа, только мешает ему.

Шорох… едва слышный…

«Да-а-а… вот он идет — а мы смотрим, смотрим, смотрим, — но, в отличие от этого железноголового, мы еще и видим. А он — он даже не замечает, что Лабиринт снова перетек — и вернуться в зал, откуда пришел железноголовый, тем же самым путем не удастся.

Но он-то, кажется, и не думает возвращаться. У него, кажется, совсем другое на уме.

Уж не нас ли он ищет?!

Заба-авно, забавно.

Показаться ему, что ли? Он мальчик крепенький, даже на огарки братиков наших старшеньких кинулся — хорошо, широкоротый вовремя остановил, а то ведь… ох-х-х, не шел бы сейчас железноголовый по коридору… да и огаркам не на пользу пошло бы… им теперь мало что полезно.

Ладно, погодим пока, не будем показываться. Присмотримся к ним повнимательнее, к гостям нашим. Тем более что завтра или даже сегодня…»

Шорох… словно кто-то бормочет себе под нос неразборчивые слова, привыкнув разговаривать с самим собой.

Иссканр поднимает голову к потолку, но видит всё то же: горящие замки, цветущие розы, волны, бьющиеся о скалистые утесы, и чудища морские в волнах… — мертвый камень, оживленный руками неизвестных резчиков. Иссканр пожимает плечами и крадется дальше.

Прохладный ветер насвистывает ему в ухо вкрадчивую нелепицу.

С дополнительными попутчиками в карете сразу стало тесно и шумно. Графский экипаж с дурацким названием «Двуполка» действительно был разделен на две части по половому признаку пассажиров: мужскую и женскую. В женской изволили ехать графиня, ее служанка Талисса, а теперь еще и конопатая Матиль. В мужской ехал Гвоздь в компании невозмутимого Айю-Шуна и господина Туллэка. Кучер, по имени Дальмин, восседал, как и положено кучеру, где-то на крыше и управлял лошадьми, изредка посвистывая кнутом, а чаще — выбитым передним зубом.

Впрочем, несмотря на все разбойничьи замашки Дальмина, ехали споро, но степенно, как и полагается паломникам. Подобная скорость передвижения располагала к неспешным душеспасительным беседам о смысле бытия либо о ценах на сукно и цветное трюньильское стекло. Однако выходило так, что ценами на сукно и стекло Кайнор как-то не очень интересовался, а уж смыслом бытия — тем более.

Да и соседи Гвоздя — что тайнангинец, что врачеватель — к беседам расположены не были. Лишь с некоторым запозданием Кайнор сообразил, что оба они, наверное, встречались раньше — ведь Айю-Шуна покойный граф привез из захребетного похода, не иначе. И еще неизвестно, в каких они отношениях, эти двое: может, господин Туллэк когда-то спас тайнангинца от лютой смерти и с тех пор является его лепшим другом, а может, и наоборот, спасти спас, да только ненавидит его за это Айю-Шун черной ненавистью. И лишь природные невозмутимость и самообладание сдерживают горбоносого от того, чтобы прямо сейчас вцепиться старику в его морщинистое горло.

Ну а тот, в свою очередь, не исключено, мечтает о смерти Гвоздя, нарушившего его драгоценный покой.

Так и ехали: в кладбищенском молчании, с прямыми спинами и застывшими взглядами. Гвоздь косился то на одного, то на другого попутчика — и тоже помалкивал.

Зато по ту сторону перегородки голоса не умолкали. Матиль приглянулась графиньке и сама прониклась к ней симпатией — и сейчас обе лепетали какую-то чушь про окрестные пейзажи. Свою лепту в этот лепет вносила и Талисса, служаночка миловидная, с приятными зрелыми формами, но глупенькая, словно цыпленок. Гвоздь собирался при случае сойтись с ней поближе — в том числе, чтобы узнать побольше о графиньке. Он не сомневался: паломничество к Храму Первой Книги только предлог, точнее, одним паломничеством дело не ограничится. Покойный Н'Адер на портрете вовсе не казался умалишенным, способным вынуждать собственную дочь к столь бессмысленным и обременительным поступкам. Съездить в паломничество на Ллусим — да, это в порядке вещей, так поступают многие знатные вдовцы и вдовицы. Но тащить туда «брутального жонглера» и престарелого врачевателя… — зачем?

Кстати, господин Туллэк, кажется, не мучился подобными вопросами. …Интересно, он прихватил с собой то письмо, которое ему вручила графинька?

Весь багаж путешественников был уложен в дорожные сундуки, часть из которых поместили на крыше экипажа, а детальные рассовали под лавки. Туда же, под лавку, отправилась урна с прахом покойного графа.

Немногочисленный скарб Гвоздя уместился в одном не очень крупном сундучке, который благосклонно выделила ему чернявая. Вещей было бы еще меньше, если б не пришлось запасаться одеждой для грядущих холодов: к тому времени, когда паломники будут возвращаться, в храмовенках уже распахнут пасти для подаяний идолы Акулы Неустанной, а мерзнуть или одалживаться у графиньки Гвоздь не собирался. Не собирался он и играть роль священной жертвы. Но об этом — после.

Сейчас он с вялым интересом уставился на пейзаж за окном, куда больше его занимали восклицания на дамской половине экипажа.

— А сколько нам ехать до озера? — с явным предвкушением ответа в который раз спросила Матиль.

— Долго, солнышко, почти недели три — да, госпожа?

— Если погода будет хорошая, то и быстрее. А если наоборот… — Флорина Н'Адер рассмеялась и игриво притопнула ножкой: — Слушай-ка, Матиль, ты ведь сама знаешь ответ, на память уже его, наверное, выучила!

— А вдруг вы чего напутали, — не сдавалась конопатая. — Целых три недели! Это ж сколько ехать! Там, наверное, и Хребет уже недалеко, да? А за Хребтом зандробы живут, правда?

В отражении на дверном стекле Гвоздь заметил, как усмехнулся краешками губ Айю-Щун.

— Ты где такой чепухи наслушалась? — в притворном гневе всплеснула руками графинька.

— Это ей господин Туллэк рассказал, не иначе, — громко хмыкнул Гвоздь. — А, конопатая?

— Неправда! — пылко возразила Матиль. А вот врачеватель, к удивлению Кайнора, только улыбнулся:

— Господин жонглер шутит.

— Шучу, конопатая, — подтвердил Гвоздь. — Ты ж меня знаешь. И зандробов никаких по ту сторону Хребта, кстати, нет. Вон, если захочешь, спроси как-нибудь у господина Айю-Шуна.

Он отметил, что тайнангинец снова шевельнул краешками губ, и мысленно положил себе в кошелек еще одну монетку. Будущее покажет, фальшивая она или нет.

— Или, — продолжал Гвоздь, — расспроси господина Туллэка, он тоже должен кое-что знать о тех землях. Я бы и сам, кстати, с удовольствием послушал: глядишь, потом пригодится, когда вернусь на подмостки.

Врачеватель поглядел на него со странным выражением, словно… жалел. «С чего бы вдруг? — с неожиданным раздражением подумал Гвоздь. — Себя бы лучше пожалел…»

— А ведь когда-то, — задумчиво произнес господин Туллэк, — всё было по-другому.

«Ну да, извечная песня стариков: в годы нашей молодости и дышалось легче, и жилось привольнее, и Сатьякал дарил своей лаской каждого и задаром. Знаем, слышали! По горло сыты!»

— Мой прапрадед помнил еще те времена, когда Ллаургин не был Отсеченным. И мир мы представляли себе другим — не ограниченным одним только королевством да Трюньилом… хоть, признаться, не слишком-то часто плавали тогда на Восток.

— Если не ошибаюсь, — уточнила из-за перегородки графинька, — вообще не плавали. Были два-три случая, одиночные попытки вернуться — но они не увенчались успехом. Разве только кто-то из тех смельчаков, которые считались пропавшими без вести, на самом деле добрался до цели… но это вряд ли. И мы никогда уже не узнаем правды.

— Всё верно, — подтвердил господин Туллэк. — Однако поглядите, что творится сейчас. Люди рождаются и умирают, свято веря: мир — это их дом, деревня, в крайнем случае город с предместьями — и всё. Дорога тянется за горизонт а в том месте, где она сливается с ним, мир заканчивается и начинается другой мир, враждебный, населенный зандробами и прочими опасными тварями. Только единицы знают, каков мир на самом деле…

— …и то заблуждаются, — ввернул Гвоздь. — Зря вы это, господин врачеватель. Не так всё плохо. Вспомните хотя бы про нас, про «фургонные вести» — мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных… или уж совсем безродных — странствовать… да и то, кстати, удел не для всех. Разве не вы, господин врачеватель, недавно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.

— Мечтал, — ничуть не смутился господин Туллэк. — И мечтаю. Мне как-никак шестой десяток скоро разменивать. И в свое время я навидался всякого, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я и понял, что все мы живем во лжи — и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.

— И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?

Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на охваченные багрянцем деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.

— Вы правы, господин Кайнор, — ответил он наконец. — Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но… в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба — она всегда тебя найдет. И всё расставит по своим местам, всё и всех.

«Проклятый старикан! О чем это он с такой патетикой? Хотя чего я волнуюсь? Подобные ему всегда ищут оправдание своим ошибкам в предназначении, судьбе и прочей белиберде того же сорта».

Однако что-то из сказанного господином Туллэком не давало Гвоздю покоя. Увязший в паузах разговор продолжить никто не пытался, даже Матиль на некоторое время притихла — а Гвоздь всё ломал голову над тем, что же его так встревожило. По-прежнему бесстрастно покачивался на сиденье напротив смуглокожий Айю-Шун, за время всего разговора не проронивший ни звука.

— Явился наконец-то! — проворчал Быйца. Он первым заметил, как в черном провале коридора появился Иссканр — и, кажется, ни капли не был удивлен. Фриний-то думал, что теперь их осталось трое, что парня взял к себе Лабиринт… выходит, ошибался. Ну и хорошо.

— Что это тебе вздумалось шляться невесть где? — не унимался горбун. — Со здешними путями лучше не шутить, чтоб ты знал.

— Знаю, — отмахнулся Иссканр. Похоже, ему сейчас не хотелось препираться со стариком. — А это что за штуковина? — ткнул он пальцем в светящийся череп.

— Это наш чародей подсуетился, — хмыкнул Быйца. — Мертвопользование чистой воды, правда, но светит и греет — а я к старости не переборчив стал. Да и почтенный Фриний ничего другого пока предложить то ли не может, то ли не хочет.

— Спать пора, — зевнул тот. Иссканр неодобрительно скривился:

— Что, и стражу не выставим?

— Ну, если хочешь… первых часа три я посижу, потом разбужу тебя.

— Ты бы поел, молодой, — встрял горбун, — а то мы с чародеем и Мыкуном давно уж червячков заморили, а ты всё по углам лазаешь, пыль со стен широкими плечами соскребаешь.

Пока Иссканр следовал совету старика, Фриний уложил спать безумную девочку и прошелся по зальцу, разминаясь и проделывая кое-какие дыхательные упражнения, незаметные постороннему глазу. Всё это сопровождалось хихиканьем наблюдающего за чародеем Быйцы.

Наконец Иссканр тоже улегся, подстелив под бок плащ и сунув под голову дорожный мешок. фриний сел чуть в стороне от своих спутников и продолжал делать упражнения, которые должны были унять боль и помочь ему сосредоточиться.

Прошел час или что-то около того. Быйца вдохновенно храпел, Иссканр, кажется, тоже заснул.

«Можно начинать», — и Фриний вытянул перед собой левую руку со сломанным пальцем. Рука ходила ходуном — вот тебе и упражнения, вот и сила воли!

А всё-таки следовало выполнить задуманное, потому что потом будет поздно, да и подходящий случай — представится ли еще? А ему необходимо точно знать.

Всю волю — в кулак, в крепко сжатый кулак правой руки, пальцы которой охватывают талисман, концентрирующий магическую энергию. (Он криво усмехнулся: знал, что стоит за этими безликими словами, но по привычке использовал их, не стараясь, даже в мыслях, определять более тонкие и точные понятия — ни к чему это сейчас!)

Когда правая рука отозвалась привычным покалыванием, прыгнул взглядом — и начал работу.

И почти сразу же мир вокруг покачнулся, а в глазах потемнело, словно кто-то невидимый медленно гасил невидимые же лампы, освещавшие пространство зала. Колючий теплый шар в правой руке вдруг обжег леденящим холодом — и взорвался! За миг до этого Фриний успел отшвырнуть его прочь, в один из коридоров — и ошметки энергии шибанули по чародею вскользь, задевая лишь по касательной; но — задевая!..

Некоторое время он полулежал, почти сползший на пол, бессильный, опасающийся лишний раз шевельнуться, чтобы не приманить сквернавку-боль. Она кружила рядом на пушистых лапах с цепкими когтями и утробно урчала, ожидая от него малейшего движения, — он держался, из последних сил.

Потом, кажется, задремал (или это был бред наяву, когда ты с открытыми глазами, но видишь совсем не то, что следует?..) — не помнил точно.

Наотмашь по сознанию хлестнула картинка: светящийся череп на полу и похрапывающий рядом с ним Быйца. Вид неряшливого старика почему-то отрезвил.

Фриний попытался встать. Боль, конечно, не ушла, но и не лютовала пока.

«Значит, так, — сказал он самому себе. — Ладно. Пусть будет так. Всё равно кое-чем я смогу воспользоваться, даже без своего мастерства. Да и мизинец не обязательно лечить тем способом, которым я собирался».

Он размотал повязку, пригляделся к криво торчащему пальцу — и рванул, закусив губу, чтобы не закричать. Переждал. Взялся сызнова, чтобы расположить как следует, а потом зажать между двумя дощечками и обмотать удобнее; взялся — и тут же охнул от боли. Да, совсем другие ощущения, это тебе не чародейством баловаться!

За спиной кашлянул невесть когда проснувшийся Быйца.

— Давай, — сказал, — помогу, герой. А то ты тут загнешься к песьей бабушке — и как нам потом отсюда без тебя выбираться?

Иногда взгляд короля пугал господина Фейсала. Вернее, не сам взгляд, а застывшая в нем «игурасит исисикис», то бишь «усталость души». С таким взглядом долго не живут — а меньше всего в эти дни господин Фейсал обрадовался бы смене властителя. У Суиттара Двенадцатого, как и у всякого короля, не страдающего заболеваниями детородных органов, наследников хватало. Сын от первой супруги, дочь от второй — а что касается бастардов, то точное их количество знал в Ллаургине Отсеченном один-единственный человек — Фейсал. Кое-кого из таких «нечаянных детишек» он уже отправил во Внешние Пустоты (разумеется, не собственными руками!), кого-то, наоборот, придержал в качестве запасного козыря в рукаве. Но так или иначе, а смена власти не пошла бы на пользу ни Иншгурранскому королевству вообще, ни господину Фейсалу в частности. Посему он всячески старался поддерживать интерес государя к жизни.

Получалось плохо.

— …на северо-западе и в южных округах замечены пророки, предвещающие мор, глад — и дальше по тексту, — он пытался шутить, Суиттар даже улыбался в ответ, но глаза короля по-прежнему оставались тусклыми, печальными. — Также мои люди доносят об участившихся массовых миграциях разного рода тварей, обыкновенно избегающих собираться в стаи. Это дает повод отдельным баламутам утверждать о грядущем Нисхождении и рассматривать таковые стаи как скопища фистамьеннов, то бишь ведомых волей Сатьякала. Впрочем, никаких доказательств своей правоты упомянутые баламуты предоставить не способны — даже… мнэ-э… даже когда их спрашивают в особых, склоняющих к искренности и сообразительности условиях. К сожалению, количество опрошенных нами никак не влияет на уменьшение количества подобных баламутов…

— Попросту говоря, — перебил его король, — людей, которые верят в Четвертое Нисхождение, становится всё больше.

— Да, отрывисто — кивнул господин Фейсал. — Можно и так сказать. Увы…

— Я бы не хотел, чтобы в стране начались волнения, — произнесено это было тоном если и не безразличным, то достаточно холодным. Суиттар Двенадцатый поднялся и направился к выходу из кабинета. — Пройдемся, — предложил. — По дороге дорасскажете, что там у вас осталось.

Господин Фейсал покорно склонил голову и последовал за Королем. По узкому коридору (стены увешаны невыносимо яркими гобеленами, у дверей замерли стражники, одетые, сообразно покровителю месяца, в коричневые кафтаны с головой Кабарги) Суиттар и Фейсал вышли в дворцовый зверинец. Как и подобает, он был устроен по двенадцатисекторной разметке, с расположенным в центре ядром священных вольеров и расходящимися от них рядами клеток с обычными зверями. Суиттар прошел мимо бассейна с трюньильскими плаксивыми ящерицами и остановился у высоченной скалы, накрытой сверху куполом из металлической сетки. На скале, нахохлившись, сидели лысоголовые грифы разных расцветок.

— Говорите, говорите, — не оборачиваясь, дернул плечом Суиттар. — Я вас внимательно слушаю.

Господин Фейсал покосился на стервятников и, кашлянув, продолжал:

— Теперь о событиях в Трюньиле. Говорят, там появилась некая то ли секта, то ли банда — толком не разобрать, — именующая себя «встречальцы». Они уверены, что Четвертое Нисхождение окажется решающим для Ллаургина и что если зверобоги сочтут людей недостаточно… э-э-э… совершенными, они попросту уничтожат нас, как уничтожили до этого прежних обитателей материка.

— И что же? — спросил король с кривой полуусмешкой. — Эти ваши встречальцы призывают к аскетизму, умерщвлению плоти и возвышению духа?

— Они, — господин Фейсал снова прокашлялся, — они, ваше величество, призывают к объединению всех земель с тем, чтобы поделить потом весь Ллаургин на двенадцать равных по площади округов. Иными словами, они призывают к войне.

— Очередной захребетный поход? Я думал, эта идея давно исчерпала себя.

— Кажется, я не совсем ясно выразился. Речь идет не только о захребетном походе. Сперва встречальцы намерены присоединить к Трюньилу Иншгурру. И только потом воевать с Тайнангином.

Суиттар Двенадцатый повернулся и поглядел на господина Фейсала, чуть склонив голову набок. («Как гриф», — отстраненно подумалось тому.)

— Значит, «присоединить»? — переспросил король. — Интересно, они видели карту Ллаургина, пытались сопоставить размеры Иншгурры и своего болотного герцогства? Это же смешно!

— Это действительно смешно, ваше величество. Однако идеи встречальцев с каждой неделей приобретают всё большую популярность в определенных кругах. Кроме того…

Суиттар отмахнулся:

— Хватит об этом! Пойдемте-ка лучше поглядим, как будут кормить ящериц. Как раз время.

И правда, возле бассейна появилось несколько слуг с тележками; на тележках в деревянных клетках сидели кролики, предназначенные для прокорма плаксивых ящериц. Всё это время те лежали грязными колодами, но теперь колоды превратились в сущих демонов: разбрызгивая во все стороны вязкую жижу, ящерицы ловили кроликов и, резким ударом челюстей умертвив их, заглатывали целиком — и так без остановки. При этом они действительно рыдали — из глаз их катились большие, похожие на драгоценные камни слезы! — ящерицы пожирали кроликов и плакали одновременно.

— Ну как вам? — спросил Суиттар.

— Весьма… поучительное зрелище, ваше величество, — пробормотал господин Фейсал. Он заглянул в тусклые глаза короля и с ужасом понял: тот смотрит на ящериц с завистью.

Суиттар, видимо, что-то такое заметил во взгляде своего собеседника — и медленно покачал головой:

— Вы ошибаетесь, любезный Фейсал. Я завидую этим грюньильским тварям не потому, что они могут безнаказанно убивать кроликов. А потому, что они вольны в своем выборе — и могут делать то, что им угодно, не оглядываясь на меня, или вас, или тех, кто их кормит. Единственное, чему они подчиняются, это их естество: согласно ему ящерицам приходится проливать кровь других существ.

— И они проливают, хотя мучаются из-за этого угрызениями совести и плачут, — дерзнул подытожить господин Фейсал. — Да и выбор их, в котором «они вольны», ограничен бортиком бассейна.

К его удивлению, король рассмеялся:

— Браво, браво! Не ожидал от вас такой… аллегоричности мышления — и был, как вижу, не прав. Все мы так или иначе ограничены, верно? Кстати, об ограничениях. Помнится, по вашей просьбе я отправил в распоряжение графини Н'Адер отряд моих гвардейцев — и вот теперь их капитан, Жокруа К'Дунель, просит у меня отпуск на месяц. Что скажете? Вообще-то, если помните, больше, чем на неделю, отпуска гвардейцам не положено.

— А чем Жокруа объясняет свое прошение?

— Ссылается на срочные семейные дела, требующие его присутствия на юго-западе, откуда он родом. Так что посоветуете?

Господин Фейсал пожал плечами:

— Боюсь, это не совсем в моей компетенции, давать такие советы, ваше величество.

— Не бойтесь. Так что скажете, Фейсал?

— Насколько я понимаю, прежде Жокруа подобными просьбами вас обременял нечасто?

— Это — первый раз.

— Тогда осмелюсь предположить, что у него действительно есть причины просить вас об отпуске. — Король посмотрел на него с иронией:

— Несомненно, есть. Стал бы он иначе!.. Вопрос в том что это за причины, а?

— Вы в чем-то подозреваете капитана ваших гвардейцев, ваше величество? Я могу сказать своим людям, чтобы приглядели за ним.

Суиттар Двенадцатый дернул плечом:

— Не нужно. Полагаю, у вас и так достаточно хлопот, чтобы еще беспокоиться о каком-то гвардейце, у которого появились «срочные семейные дела». Так что насчет «нисхожденцев»? Каков ваш прогноз на ближайшее время?

— Особых беспорядков не будет, мы позаботимся о том, чтобы снять напряжение. К тому же очередные праздники, как обычно, позволят народу немного… э-э-э… расслабиться. Словом, не предвижу осложнений. А вот…

— Неужели, Фейсал, вас так взволновали Трюньил и эти встречальцы?

— Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу — и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно, — сочли бы вы ее опасной? И вообще — приняли бы за хищника?

— Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры…

— «Но ведь это всего лишь бревно! — сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. — Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками! »

— Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты — при нашем?

— Не совсем «при дворе»… — пробормотал господин Фейсал. — Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими знамениями. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.

— Какие учения, сейчас же осень!

— Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это всего лишь рекомендация, а следовать ей или нет — решать только вам.

— Я подумаю, — кивнул Суиттар Двенадцатый. — В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена «игурасит исисикис». — Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? — Он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.

Господин Фейсал благоразумно промолчал.

Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, это раньше чародей мот бы починить череп, но не сейчас, не сейчас.

Он лежал на спине, стараясь не тревожить больную руку, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же скалились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогавшие ему низвергнуть бунтаря.

Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи — это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешиваются в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный Кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, «нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык» — это из трактата «О неявных связях в мире», с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.

Словом, изображенное на потолке, — выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя…

Память вяло трепыхнулась: «а как насчет Баронских Костров, любезный?» Но он так и не понял, о чем это она.

Да и вообще…

«Тебе-то что за дело? — спросил себя Фриний. — Ты-то из-за чего переживаешь? Ты ведь теперь никакой не чародей, а так, пустышка, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из „обычных“ есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть лишь к самым простым, несложным действиям, но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда».

По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, — но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если пустышкой становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно теряя главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, — и уж тем более не лишался всех своих чародейских способностей мгновенно, как это случилось с Фринием.

Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже сна-тонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками, с копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить людей от демонов, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило — умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.

А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа, расположенная так, чтобы он не мог дотянуться: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.

— Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, — пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских учителей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.

Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.

— С чего началось? — тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.

Конгласп развел руками:

— Никто не может с уверенностью сказать; поэтому их и называют «соскользнувшие», а не, скажем, «сорвавшиеся». Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. — (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже… он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) — Испытание прошел, — продолжал Конгласп, — и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем кое-какие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражительность, преобладание эмоциональности в принятии решений… я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.

«Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я всё равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра — ему бы такое и в голову не пришло!»

— А зачем, — спросил Фриний у даскайля, — нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?

— Считается, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того… он ведь не утратил полностью своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.

Но, казалось, чернобородый ихх-глистри не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.

— Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких — разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. — В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. — Увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же… — Он вздохнул и указал на дверь камеры: — Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой и объясняла бы все факты.

Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри — на первый взгляд обычного безумца, в действительности же…

«А что мы знаем о них на самом-то деле?»

Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: «Я никогда не соскользну.»

— Я никогда не соскользну. — повторил Фриний сейчас (мысленно, как полагал он, — а в действительности тихим, надорванным шепотом). — Никогда!

Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: «Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!»