Владимир Щепак Обыкновенное порно

Поезд мерно играет стыками рельс. Терпкая смесь запахов близкого тамбура, горелого угля из приоткрывшейся дверцы титана с чаем, ползущего сигаретного дымка из соседнего купе игроков в вист. Романтика железной дороги. Стремление в никуда расслабленных тел на боковых лежанках купе. Ленно и сонно в замерзшем во времени воздухе. Кажется все застыло вместе с железной кишкой на рельсах, а то что проносится за окном всего лишь бесконечный фильм о березовом лесе. И этот стук на стыках пропитал сознание, слился с телом, вжился в мозг как наваждение, единственной мыслью: «Бросила всех! Бросила всех! Бросила…» Отстукивает, отсчитывает мысль, отставая от ритма и захлебываясь в жалости к себе.

Она не спит, она смотрит в окно на бесконечное дорожное кино, подперев рукой щеку, застыв, замерзнув вместе с сонным воздухом купе. Она далеко, она еще дома, но уже оторвавшись, вырвавшись из липких, тягучих неизбежным бессилием лап судьбы. Сбежала. Вот так, просто, рванула из сундука два лучших платья, туфли и ушла оставив все в прошлом. Один раз. Ушла навсегда, без сожаления и жалости к родным. От матери, издерганной трудной жизнью, от отчима, все устремления которого направлены на дно стакана, от брата-идиота, зачатого после какой-то лихой вечеринки… От одноклассников, сладострастно выискивающих повода злобно потешиться.

Может быть учительница примет ее? Анка постарается, будет послушной девочкой, даже назовет ее мамой. Пусть только примет. Она и была ей мамой. Маленьким язычком, про себя Анка проговаривала на уроках «Мама, мама», глядя преданно и с обожанием в глаза учительнице. Наблюдала за плавными перемещениями изящной женщины по классу, не слушала урока, а смотрела на легкий, подвижный рот. Учительница говорила и говорила словно актриса в домашнем театре. Подойдет к перекошенной, облупленной батарее прилепленной под окном, положит руки на обжигающие ребра и запоет. Она пела стихи, не декламировала, просто пела и у каждой строчки была своя мелодия. Никогда не ругала за не вызубренный урок, а лишь скажет, с улыбкой скользнувшей в зрачках, виновнику: «А, я знаю, какую роль тебе дать, ты будешь Наполеоном» И провинившийся в этот же вечер перечитывал, смаковал каждую букву из «Война и Мир».

Театром заболела вся деревня. Подумать только – театр, как в Ленинграде! И все это, она – учительница русского языка. Ворвалась в тихую муть деревенской жизни яростным потоком майского дождя, пронзительным запахом розового масла от волос и ярким весенним платьем. Эльф с певучей думбарой, пришедший в мир гоблинов.

Бродили слухи противным шепотком беззубых старух, что: «выгнали училку с театру, за неприличное поведение», «Снюхалась с французом – совсем стыд потеряла», «Не любит начальство, тех, кто с иностранцами шашни-машни», «И прогнали ее с Ленинграду», «Да, посмотри, страм свой кажит, в короткой юпчёнке» Скажут и подожмут морщинистые губы, когда учительница проходит близко.

Но театр пришел в деревню, закрутил всех в азарте подготовки к спектаклю. Декорации из подручного материала, софиты – из тракторных фар, сельповский обшарпанный клуб со скрипучими полами, пропахший пересохшей плесенью. Артисты за холщовым, дырявым экраном, полон зрительный зал на лавках, и гул голосов перед началом спектакля. Председатель совхоза с женой, и тайной надеждой еще раз взглянуть на городские ножки. Пьер Безухов, ваш выход!

Анка помнила все, что связанно с коротким мигом счастья. Немного весны, лета, осени и начала зимы. Бережно, любовно как гербарий собранный в стране чудес, пересматривала, перебирала в памяти, придумывала новые подробности.

Тогда она сказала, внезапно прервав на полуслове урок…

– Анна! Из тебя прекрасно выйдет Наташа Ростова.

И посмотрела так, так, так… Нет слов, лишь горячая вспышка на щеках. Удовольствие в дикой смеси со стыдом перед завистливыми одноклассницами. Затравленно взглянула на мальчишек, которые загоготали. На перемене проходу не будет.

– А шо, это у вас там, Натали, груди-с? – воскликнет рыжий с конопушками до ушей, бесцеремонно и грубо, под всеобщий хохот, схватит за грудь только начинающую наливаться женской силой.

– Пошел вон, дурак!

Обида пожнет свои щедрые плоды, издевательски свистнет над ухом громким посвистом рыжего, схватит сердце и будет тянуть его из груди ноющей болью, щекотать нос и глаза пытаясь вырвать слезы, и добьется таки своего. Да. Анка, переросла, созрела раньше своих школьных подруг, расцвела себе на беду. Злобный рок преследует ее жадными, с недобрым блеском в глазах, взглядами старшеклассников и совхозных парней, щипками и тычками незрелых дебилов, одноклассников, душной завистью школьниц. Злобный рок преследует по улице, когда на встречу идут жена с мужем. И два взгляда: Один с оценивающей ухмылочкой, другой – пулеметной очередью.

Рассказать матери? Прижаться к ней всем телом с ревом, поведать о своих новых ощущениях, о неожиданной взрослости, что навалилась на нее вдруг выделив ее из сверстников, превратив в марсианскую принцессу? Нет! Никогда. Мать не только не поймет, еще устроит трепку «здоровой кобыле, на которой пора пахать» Только к учительнице, только она сможет понять и успокоить, показав мир под другим углом.

– Не плачь, моя девочка, – учительница потрепала Анкины волосы, неожиданно мягкой и ласковой, рукой. – сейчас ты уже выросла, очень рано, но что поделаешь – природа. Радуйся тому что в тебе проснулось, не старайся это убить и вытравить. Прислушайся, проникнись, ты – женщина! Не ребенок, а взрослая женщина. Сейчас на тебя все смотрят вожделенно, потому что ты юна. Юность привлекательна, и увы скоротечна. Пользуйся. Пройдет каких ни будь 20 лет и взглядов, полных желания, поубавится – поверь.

И все стало совсем другим, все перевернулось. Так просто. Несколько слов и ты посвящена в тайну, собственного превосходства и уникальности. Анке протянула свою мягкую, теплую руку, волшебница из страны грёз, и мир вдруг превратился в театр, опустился чуть ниже сцены и затаил дыхание сотней тысяч зрителей, сейчас выйдет принцесса, тихим голосом скажет: «Я проснулась?»

– Мама, мама! А мне, сегодня, роль дали!

– Что из этого? – почти злобно ответила мать. – Не денег же дали.

Анка поджала губы и замолчала. Сколько раз клялась не посвящать в свои дела никого.

– Анюта! Ну, рассказывай, что сегодня в школе?

Пьяно и добродушно встречает Анку отчим, сам же норовит ущипнуть за грудь. Увернулась, шикнула на него: «Ничего!» Быстро убежала в свою комнату. Но уже без всякой обиды. «Меня хотят все, даже отчим.»

У нее есть роль! Ей дали роль, заодно помогли сделать открытие наполнившее тело истомой, ожиданием чего-то особенного и волшебного. «Я, женщина.»

Походка. Сначала нужно изменить походку. Как там ходили в девятнадцатом веке? Плавно повести рукой как в танце. Менуэт. Шаг, поворот, рука вперед без угловатых движений, протянуть руку кавалеру. Вот так, вот так. Голову склонить и взглянуть из под ресниц с тонкой улыбой. Вот так, вот так. Радость движения полного достоинства. «Ты, артистка. Ты должна играть не только на сцене, но и в жизни. Вот так, вот так»

Томительное ожидание каждой репетиции. Только там, Анка проживает свою жизнь свободную от скованности и сдерживания порывов. Там она такая, какой видит себя в своих снах, она такая которой обязательно будет. Не нужно прятать улыбку, не нужно молчать подавляя в себе желание быть лучшей. И учительница, которая поймет, одобрит порывы, и бурю страстей рвущихся на волю. А потом пройтись по деревне от школы домой в желтом коротеньком платье, что сшила сама из шелковой занавески, посмотреть из под опущенных ресниц на реакцию бабушек на лавочке под вишней. «Шалава», «А мать такая уважаемая доярка». Услышать сказанное в спину и не обидеться, просто пожалеть старух, так никогда в жизни, не познавших счастья – быть настоящей женщиной.

Усмехнуться, когда трое местных пьяниц на ступеньках клуба ведущих задушевную беседу о количестве урожая в закромах Родины, вдруг смолкнут и в напряженном молчании проводят взглядом ее, легкую, воздушную и недоступную. На переменке посмотреть рыжему в глаза по особенному, после очередной грубой выходки, и увидеть как его веснушки вдруг расплываются краской на все лицо. Купаться в бане и ощущать спиной, что ее брат подглядывает в маленькое окошко. Не стесняться как раньше, а играть, играть роль ничего неподозревающей Артемиды. Делать красивые движения. Налить кипяток в тазик, взять березовый веник и хлестать себя доводя до экстаза от осознания своего превосходства над затаившим дыхание вуайером. Она красива и недоступна. И ночью слышать как брат сопит и возится в кровати.

А потом наступила зима. Наступила на горло душным спазмом, рыданиями в подушку. Ничего не стало, как будто художник от злобы и отчаяния выплеснул на свой холст ведро черной краски. За учительницей приехал жених, вовсе не француз, а учитель французского языка. Анка хорошо помнит этот последний день. Непоправимое. Высокий, чуть сутулый мужчина вошел быстрой походкой в класс во время урока принеся на своей одежде морозный воздух и беду. Оборвалась струна у скрипки последним аккордом на самой высокой ноте: «Все. Теперь все. Мы пропали»

– Катя, что за выходки? И ты думала, я тебя не найду? – почти выкрикнул он и она охнув села на стул, обмякла.

На следующий день учительница исчезла, растворилась в пространстве, как будто никогда ее здесь и не было, а был лишь сон, короткий и радостный, и Анка проснулась ночью в страшной и пустой комнате. Как она могла их бросить? Как она могла бросить Анку? Какое предательство. Смятение и разочарование. Лопнул театр, нет больше того ощущения гордости и щемящего волнения, когда ты стоишь в лучах света под восхищенными взглядами зрителей. Ты великая актриса, если смогла увлечь своей игрой, заставила дышать одним дыханием зрительный зал! Теперь этого больше нет. Одна пустота и боль.

Нечего Анке больше делать здесь, выросла она из своей деревни. Давно порывалась уехать, куда глаза глядят, от ужасной и унылой пустоты, невыносимого однообразия, чтобы не ловить похотливые взгляды отчима, не слышать нескончаемую ругань матери. Вдруг внезапно кончился заряд былого мужества и желания экспериментировать над собой. Она устала ощущать на себе давление в школе, когда любой из болванов мог зажать ее в угол и презрительно сказать: «Артистка!»

Уехать, украсть у матери деньги, бросить этот постылый, серый мир, к красочной весне, к софитам и рампе, аплодисментам и цветам. Последняя капля в чашу ее терпения. Как это мало и как много, чтобы принять решение, освободиться от страха перед неизвестностью, разбить стеклянную, тесную стенку чуждого мира.

В пять часов мать ушла на утреннюю дойку, а отчим полез к ней, спящей, в кровать. Анка, перепуганная спросонок, ничего сначала не поняла.

– Дочка, доченька, – задыхается от возбуждения отчим и слюнявит ее своими губами.

– Козел, сволочь! – Закричала в истерике и испуге Анка.

Вырвалась и убежала, в чем была. Спряталась на сеновале. Рыдала она долго и безутешно. Господи, какая грязь! Рвотный комок стоит в горле от слюнявого, перемешанного перегаром водки и никотина, поцелуя. Нет сил так жить больше. Как теперь посмотрит она в бесстыжие глаза отчима! Вдруг показалось что вся деревня об этом уже знает, и как старухи плюнут ей вслед. «Я же говорила что, шалава». Как отчим оправдывается перед матерью. «Мань, ну Мань. Ну, вылитая – ты, бес попутал. Прости. Хочешь, конец себе отрублю?»

«Уеду! Сегодня же, и никогда не вернусь».

Вдруг стало так легко и хорошо, от одной лишь мысли. Еще не знала куда, не знала к кому, но уже знала, что здесь ее больше не будет. Неужели это нельзя было сделать раньше? Почему только сейчас, когда произошло, то что никогда не должно было случиться? Так легче будет бросить все и не мучиться угрызениями совести. Она чужая здесь, инородная, никаких сожалений. Анка вышла из своего укрытия, преобразившись, готовая на все что угодно, лишь бы не оставаться в этом проклятом омуте. Оттряхнула прилипшую солому к одежде, поправила растрепавшиеся волосы, подготовилась внутренне к роли которую собралась сыграть сейчас. «Нужно поверить самой в тот образ в который воплощаешься, и тогда только сыграешь, гениально»

– Мне нужны деньги! – никак не называя своего отчима, заявила с вызовом. – Мне нужно много денег!

– Конечно, конечно! – засуетился он пряча глаза, стал шарить по карманам в поисках денег.

– Ты не понял меня. Мне нужно много денег.

– Сколько? – со стоном выдохнул отчим.

– Тысяча рублей.

– Ты же знаешь, у нас нет таких денег.

– Найди, шалунишка, укради, займи, – говорит и смотрит жестко, как никогда не смотрела.

– Я найду, дочка, только ты маме ничего не рассказывай.

– Не дочка я тебе! Деньги мне нужны не позднее обеда.

Она повернулась и пошла в свою комнату, сменить ночную рубашку на платье. Собрать свои нехитрые пожитки в дорогу и ждать денег. В школу сегодня она не пойдет, и никогда больше в жизни не пойдет.

– Только восемьсот, – сказал отчим, когда, наконец, зашел к ней в комнату. – Эти деньги мама собирала на черный день, два года.

– Черный день настал, – ответила Анка. – С тебя еще двести рублей.

Господи, никогда она не была такой жестокой, а сейчас не она говорит – как будто другой человек вселился в нее, и глаза, ни жалости, ни сострадания, лишь холодный расчет. Игра. Игра настоящей актрисы.

– Маме… – начал, было, отчим опять канючить.

– Не скажу, а теперь уходи, видеть тебя не могу.

Отчим, как побитый пес, скрылся за дверью. Анка поднялась с кресла, последний раз окинула взглядом маленькую комнату, где прожила все свои тринадцать лет, подхватила вещи и взяла со стола книгу, которая перевернула всю ее жизнь, дала больше, чем родители и школа вместе взятые. Твердой походкой пошла на полустанок, где даже не все поезда стоят больше минуты. И ни разу не оглянулась назад.

«Бросила всех, бросила всех, бросила…» – Стучит, бьется мысль загнанная перестуком колес на рельсы в мелькающие штрих кодом шпалы. Быстрее, быстрее оторваться на сотни километров от гиблого места. Ее будут искать. Мать будет биться в истерике, перед участковым милиционером, лавочные бабушки напряженно вынюхивать подробности, а отчим наверняка свалит на нее кражу денег. Ну и пусть. Они никогда не найдут ее. Никто не догадается что она уехала за учительницей. Да и вряд ли это серьезно. Как ребенок не умудренный житейским опытом сможет отыскать одну среди тысяч красивых женщин, может учительницу, а может актрису, с именем Екатерина Борисовна? Анка ехала к ней, и не хотела признаться даже себе, что отправилась в никуда.

В соседнем купе душно накурено, игроки в вист откупорили еще одну бутылку яблочного вина и шумно играют: «Сношу» «Беру взятку, „Онер“ „Подкинь болвану“ „У меня малый шлем!“. Помятый парнишка, на левой верхней лежанке, отсыпается после бурной свадьбы друга. Поезд остановился на какой-то большой станции. Долго стоит без движения. Скорее! Скорее! Нет сил ждать, когда, наконец, начальник станции даст зеленный свет, машинист поругается со стрелочником, а техническая служба с длинными молотками простучит все до единого колеса состава. Сорваться с места и продолжить движение самой, пешком, куда угодно, лишь бы не сидеть на месте. Благоразумие бессильно перед порывом. И когда нервный импульс пересилит голос благоразумия, человек вскакивает с места и бежит, бежит. Накопилось раздражение, и Анка встала в порыве покинуть поезд, рванула дверь и… Столкнулась с мужчиной, который заходил в купе.

Граф. Может, не граф, но лицо, одежда, и манера держаться? Такое бросается в глаза с первого взгляда. Очки-капельки в серебряной оправе легким сиреневым цветом чуть оттеняли глаза. На вид лет сорок пять. Глаза их встретились. Он чуть улыбнулся. Но так легко и умиротворенно, словно добрый волшебник, принесший удивительную весть: «А вы знаете, весна началась». Анка отступила назад, пропуская в купе пассажира.

– Привет! – сказал мужчина и поставил свой чемоданчик-дипломат на купейный столик, чуть наклонив голову с лысеющей макушкой. Эта лысина слегка разочаровала Анку. Но ведь совсем чуть-чуть видна лысина. А ей какое дело до этого мужчины?

– Здрасте, – тоже сказала Анка, не сводя взгляда с его удивительно добрых глаз.

– Ну что, так и будем стоять? Приглашай, хозяйка, в дом.

– Присаживайтесь… – все, что смогла придумать в ответ Анка.

– Виктор Семенович, – представился волшебник и протянул руку для знакомства.

– Анюта.

Почему она назвала свое имя именно так, как всегда говорил отчим? Анка пожала протянутую руку. Рука твердая, уверенного в себе человека, и в то же время мягкая, чуткая, не позволяющая причинить даже малейшего страдания. Обладателю такой руки сразу доверяешь подсознательно и до конца жизни. Так же, как и глазам доброго волшебника. Хочется говорить, говорить не останавливаясь. Доверительный, мягкий, выслушает и не осмеёт. Боже! Как долго Анка молчала – почти всю жизнь. Он внимательно и понимающе смотрит на нее, иногда, но к месту, задает вопросы. Вот он – тот попутчик, которому расскажешь все словно на исповеди.

– Хочешь есть? Пойдем в вагон-ресторан? – спросил Виктор Семенович, и тут же увидев замешательство девушки с улыбкой добавил. – Кто приглашает, тому и раскошеливаться.

Анка с радостью согласилась с восхищением подумав: «Какой он проницательный и умный!»

Ресторан! Впервые в жизни, пусть даже и вагон, но ресторан. «Гарсон», как шутливо назвал официанта Виктор Семенович, суетился обслуживая папашу с дочкой и уже предвкушал щедрые «чаевые». По виду дядька, при хороших деньгах, как отстегнет червонец, в довесок к заказу! Уж постараться надо.

– Давай выпьем с тобой за то, чтобы у тебя все получилось, – Виктор Семенович протягивает Анке бокал шампанского.

Она впервые видит, как прозрачная жидкость пузырится и играет в бокале, заглядывает в бокал и смотрит на весело скачущие пузырьки, пузырьки лопаются и смешно брызгаются на кончик носа. Много раз видела, как пьет отчим, но он пил как-то некрасиво, банально – водку жадными глотками. А здесь все по-другому, искорки за тонким стеклом, и пронзительный взгляд за синими очками. Пригубила сладкую, чуть терпкую жидкость.

Кровь ударила в лицо, стало нестерпимо хорошо, и у Анки развязался язык. Она щебечет, смеется доверительно поглядывая на собеседника. Он молчит, улыбается и плавно качает головой в знак согласия. Что же так поразило ее в этом взгляде? В нем был интерес, участие, но не было похоти, скользкого оценивающего блуждания по ее телу, откровенного раздевающего с хамской усмешкой. «Был бы он моим папой!» – внезапно подумала и замолчала на полуслове.

– И? – Виктор Семенович попытался продолжить прерванную фразу Анки.

– Ничего, – стушевалась она, потому что показалось: «А ведь он умеет угадывать мысли!»

– Ты сейчас подумала о доме?

– Откуда Вы узнали?

– Опыт.

Всего несколько часов, а уже как родные. Теперь дорога стала казаться слишком короткой. Уже ничего не стегало едким нетерпением, уже хотелось проскочить вокзал, Ладожское озеро, нырнуть в океан и ехать, ехать прямо, не сворачивая, куда ни будь. Поезд стремительно приближается к станции расставания, а так ничего толком и не рассказано. Неужели вот так подхватят свои чемоданчики и на перроне разойдутся в разные стороны? Он к своей жене, а она неизвестно куда, потому что ей вообще некуда идти. Она не знает города, не знает людей, она даже не придумала своих действий на будущее.

Ленинград. Вот вокзал. Сейчас они расстанутся навсегда, и никогда в жизни она не увидит его. Анка в панике наблюдает, как он тщательно собирает свои вещи, кладет в чемоданчик. Поднимается и берет дипломат. «Постойте же!» – так и хочется крикнуть. – «Не уходите!»

Он повернулся к ней и еще раз удивил ее своей простотой и лаконичностью:

– Чего сидишь? Пойдем.

И она схватила свои вещи, с облегчением пошла за ним. Виктор Семенович остановил такси, открыл для нее дверцу, сам сел на переднее сидение. Не спрашивает у нее, куда подвезти, значит, догадывается, что некуда.

Она идет за ним, как в гипнотическом трансе, поднимается по лестнице многоэтажки в квартиру. Он отворяет дверь и пропускает ее вперед.

– Добро пожаловать в мою берлогу.

Боже, что она видит! Это не квартира, это студия, студия творческого человека. Везде на стенах фотографии, какая-то аппаратура в разных углах. Примерно понятна принадлежность Виктора Семеновича к определенному занятию.

– Вы фотохудожник?

– Нет, я режиссер.

– А почему Вы мне раньше этого не говорили?

– Зачем? Суета все это. Сейчас, ведь уже знаешь?

«Ой! Не может быть!» – Она верила, и волшебство случилось. Она попала именно туда, куда страстно хотела. Значит, прожектора снились ей не напрасно? Это судьба.

– Располагайся. И будь хозяйкой. С дороги нужно отдохнуть.

Все у него в доме аккуратно, методично разложено по полочкам. Анка ходит по комнатам, трогает вещи, рассматривает фотографии детей обильно развешенных по стенам – изучает пространство, где она будет жить и, возможно, станет знаменитой. В том, что это обязательно произойдет, она не сомневается – ведь не зря она здесь. Из ванной комнаты слышится шум воды. Виктор Семенович принимает душ, фыркает от удовольствия и бормочет какую-то песенку. «Трям-пи-пури-пури-рам» Анка немного послушала под дверью ванной. Интересно слышать, как шелестят струи воды о тело и возится человек, который за такой короткий срок стал близким. На миг представила его голым и улыбнулась этой странной мысли. Когда он вышел, Анка весело прыснула. Какой он смешной не в строгой одежде, а в полосатой пижаме с короткими рукавами и штанишками!

– Ну, как, хорош? – улыбается Виктор Семенович

– Вы забавный.

– Я на тебя сейчас посмотрю. А ну быстро в душ. Вот тебе халат и полотенце, а я приготовлю тебе постель, у меня гости – редкость, тем более такие привередливые.

– А где ваша жена? – невинный вопрос невпопад повис в воздухе многозначительной глупостью и захотелось сейчас же проглотить свой язык. Бестактность не к лицу хорошеньким девушкам. А вдруг Виктору Семеновичу этот вопрос неприятен? Но тут же с облегчением вздохнула когда он ответил с присущей ему легкостью.

– Какая жена? А-а-а. Я холостяк. Убежденный холостяк.

Анка стоит под душем. Мягкие струи теплой воды ласкают кожу. Она смотрит на себя в огромное ванное зеркало. «Какая я красивая!» Юное тело, шарики груди, как бильярдные из драгоценной слоновой кости, ничего лишнего, втянутый живот, стройные бедра и аккуратный пушок, прикрывающий женское лоно. Анка повернулась перед зеркалом и придирчиво осмотрела себя со спины. Фигура совершенна. Нимфа! Никто из одноклассниц не похвастается таким же телом. «все они мыльницы – ни рожи, ни кожи». Только года через два произойдут с ними кое-какие положительные изменения, а она уже сейчас женщина. И это открытие льстило ее самолюбию. Из еще немного угловатого тела с острыми коленками со всей силы рвалась обновленная женщина – внешне ничего не изменилось, нет, но свет изнутри, сквозь кожу, глаза, еще по детски розовые губы. Походка, поворот головы, плавно – как училась на репетициях. Вот так, вот так. Улыбнуться. «А может, я, Афродита!»

– Принцессе, покои, – взмахом руки, кавалера восемнадцатого века, Виктор Семенович указал на спальню с огромной кроватью.

– А Вы где будете спать?

– Я? – рассмеялся он. – На коврике в прихожей. Ложись спать, а мне работать надо. Спокойной ночи.

Анка юркнула под тяжелое одеяло не снимая халата. Даже не думала она, что так повезет ей в жизни. Как будто с неба из-за туч выглянул ангел и сказал, нет, не сказал – спросил, указав пальцем: «Знаешь, кто это?» Анка знала. Фотография из альбома в сундуке под замком, старая, порванная однажды пополам, и затем с любовью склеенная кусочками газеты с обратной стороны. «Мама, а дядя Денис, ведь не мой папа?», «Нет», «А где мой папа?» «Умер, твой папа…» – со злостью сказала мама – «Чтоб, он сдох». Анка, вскоре выкрала фотографию, все равно мать годами в сундук не заглядывает.

Слышно, как щелкает печатная машинка в соседней комнате и иногда позвякивает, когда кончается торопливая строчка на бумаге. Работает. Что же там такое он пишет? «А вдруг, я – его вдохновение? И он сейчас взялся, наконец, за давно брошенный сценарий, и переделывает под меня?»

Он напишет гениальный сценарий, и она дебютирует в этом фильме. Как прилетевшая комета из неизвестных глубин космоса к Земле ослепит, восхитит своим волшебным светом, игрой мерцающих пылинок своего шлейфа. Так становятся знаменитыми. Она – великая артистка, разъезжает по странам с визитами. Корреспонденты добиваются аудиенции, вспышки фотокамер на официальных встречах. И все это даст ей Виктор Семенович! Приятно защемило в паху от таких мыслей, распалив любопытство до зуда в пятках. «Интересно, аж жуть!» Неудобно как-то. А если очень сильно хочется? Анка вскочила решительно, отбросив одеяло и вышла в студию. Виктор Семенович мельком отвлекся от работы, чтобы посмотреть на нее.

– А что Вы пишете?

– Сценарий. Через две недели делаем сцену.

– Для меня? – сердце ёкнуло в предчувствии. Анка мельком глянула на последнюю строчку: «На животе кровь, размазана…» – Прочтите.

– Рано еще, – уклончиво ответил Виктор Семенович отвернув машинку текстом к стене. – Как закончу, тогда прочитаю. А то неинтересно будет. Выпьешь со мной?

– Да. – неожиданно для себя сказала Анка, вспомнив бокал с шампанским. Приковывающая взгляд магия пузырьков, согревающая сладкая жидкость. Согреться сейчас надо, Анка чувствовала как ее трясет. Это не от холода, а от пере возбуждения.

– Тогда принеси виски, вон из того бара. Ты любишь виски со льдом?

Анка не знает что такое виски со льдом, но она все равно выпьет, Виктор Семенович дурного не предложит.

– Хотя… Нет. Пожалуй я сам выберу для тебя напиток, подозреваю, виски, тебе не понравится. – Сказал он и порывисто пошел к стенному бару. Долго возился у отрытой дверцы, выбирая. Наконец воскликнул осененный идеей. – Хочешь сладкое?

«Он. Это он»

Восхищенный взгляд на ловкие, энергичные движения Виктора Семеновича. Да, да именно так двигался он, так же улыбался, смешно дотрагивался до переносицы двумя пальцами, смотрел с прищуром и иногда поводил плечом вперед, словно ему мешала складка одежды. Анка попробовала повторить движение плечом. «Дурочка. На придумывала, я же никогда его не видела.»

– Спасибо, – прошептала одними губами приняв дрожащей рукой бокал с вином.

Анка пьет тягучий рубиновый сироп, тяжелым драгоценным цветом просвечивающий настольную лампу, в немом обожании смотрит мудрейшему человеку на планете в глаза. Виктор Семенович рассказывает, очень интересную историю, мягким, ровным голосом. «Тореадор держит в руке пику, бык наступает, пика против рогов, и взгляд врагов, долгий глаза в глаза…» Анка не следит за сюжетом, потеряла нить рассуждений, слушает только, ласкающий, гипнотизирующий голос. И от этого острые импульсы удовольствия нежно берут за соски, наливают их теплым свинцом, быстрой волной бегут вниз живота согревая тело и увлекая за собой все мысли. С каждой волной хочется охнуть и расплыться медузой на кресле. Ничто ее не остановит, если он вдруг захочет чего-то большего. Глаза блеснули влагой, призывно, со всей силой очарования проснувшейся в Анке женщины.

– Пойдем, принцесса, я, таки, уложу тебя спать. А с завтрашнего дня, готовься познавать науку. Так уж и быть стану твоим учителем. – Он внимательно и как-то по особому взглянул, мягко взял ее за руку и повел в спальню, где стояла большая кровать.

Виктор Семенович, легким движением подхватил хрупкую девушку на руки. Причудливая тень на стене из сплетенных фигур от света торшера, игриво взмахнула крыльями Валькирии на мраморной скале. Захотелось вдруг обвить его шею руками, чтобы тень была чуть чуть похожа на промелькнувший образ. Схватить и не отпускать никуда, никогда, остаться с ним вечно! Но, Анка, не решилась. Она же сгорит со стыда, если Виктор Семенович оттолкнет ее порыв. Тогда оставаться здесь она не сможет. А куда идти? И как же ее мечта?

– Спокойной ночи, маленькая принцесса. – сказал и положил ее в постель, поцеловав в краешек губ. Анка ответила на поцелуй, чуть приоткрыв рот. Виктор Семенович укрывая ее одеялом, подмигнул заговорщески, «Завтра первый урок, держись девчонка» и вышел из спальни.

Горячими губами шепнула ему вслед: «Не исчезай, не пропадай. Останься со мной».

Во сне она училась летать. В легкой как воздух одежде, рука в руке с добрым волшебником. Он чутко поддерживал ее когда они шагнули с облака.

«Виктор Семенович, а я не упаду?»

«Нет, если будешь делать все правильно»

На другом облаке, пониже, стояла учительница, Екатерина Борисовна, и радостно махала Анке рукой.

Утром они завтракали напротив друг друга, и Виктор Семенович смотрел на нее, смеясь одними глазами. Вдруг сказал:

– Раздевайся!

– Зачем? – удивилась Анка вспыхнув. Она не ослышалась?

– Смущение, вот что тебе сильно мешает. Смущение, самый страшный враг актера. Ну может быть тебе удастся один, единственный эпизод в жизни, и то, лишь когда нужно сыграть неподдельно стыд. Но таких эпизодов если наберется один на сотню фильмов. Ты же не хочешь играть всю жизнь эпизодические роли?

– А может, не надо? – Анка сомневалась, что это хорошая идея.

– Если хочешь быть настоящей актрисой, ты сделаешь это! Представь себе ситуацию: съемки на пляже нудистов, все операторы, режиссеры и прочие подсобные рабочие одеты, а лишь ты – как очищенная луковица. Научись смотреть сквозь людей. Вообще, ты должна уметь возвышаться над людьми, они сами придумывают себе богов. А ты и есть эта богиня. Гм, можешь ей стать.

– Но… Я еще не готова. Вот так. Сразу…

– Очень жаль. – жестко сказал Виктор Семенович.

Он ушел на работу, а Анка осталась в квартире в полной растерянности и досадой на себя. Одно дело чувствовать, что за тобой подсматривают в окошко бани, а другое – сознательно раздеться перед мужчиной, пусть даже и лучшим на свете.

«Обиделся, что я такая непутевая. Рассердился и наверное выгонит меня сегодня. Ну, что в этом такого? Снять халат и пройтись по комнате, очень даже просто.»

Подошла к зеркалу, взглянула на себя. «Ведь есть на что посмотреть, красивая, не уродина какая!» Собрала рукой волосы в пучок присев в шутливом реверансе, показала себе в зеркале язык. Решительно зашторила все окна, чтобы ни единой щелочки, сняла халат, повесила его на подлокотник кресла.

– Вот так буду ходить целый день. Надо привыкнуть, я обязательно привыкну. А когда он вернется – встречу его. А что?

Тяжела доля артиста. Ходить в неглиже трудно, совсем не потому, что это неловко, просто непривычно неприкрытому ничем телу, неприятно и холодно. К возвращению Виктора Семеновича, окончательно продрогнув, не выдержала и оделась. Томилась, ожидая. «Вот сейчас он придет, а я скажу: Я готова.» А вдруг, он уже передумал ее учить? Придет злой и недовольным своей ученицей. Станет отчитывать ее за нерадивость. И скажет: «Знаешь что, девочка, собирайся-ка ты, домой» «Нет!» Но Виктор Семенович вернулся в добром расположении духа и у Анки отлегло от сердца.

– Примерь свое вечернее платье. Хочу сделать сюрприз своей принцессе, вот и посмотрим, насколько угодил.

Он развернул сверток, и черный кусок ткани жгуче бросился в глаза. Никогда у нее не было такой одежды! Куда такое одевать в деревне? В школу? «Да, Рыжий, до старости вспоминать будет.» Это платье царицы, а не деревенской девчонки.

– Я… я стесняюсь в нем!

– Актриса! – строго сказал Виктор Семенович. – Наберись мужества, это твоя работа – быть красивой. Ты же сама этого хотела – теперь неси свой крест. Привыкай к свету рампы, который выхватывает из темноты только тебя одну. И тысячи зрителей затаив дыхание, ждут, что ты скажешь. Ты должна одинаково чувствовать себя, как в тряпье уличной проститутки, так и в одежде королевы. А случайно оказавшись совершенно голой в людном месте, вести себя с достоинством супер-модели. Человеческое тело совершенно, и одежда лишь крадет его красоту. Давай, давай девочка, топай в свою комнату переодеваться. Сегодня тебя ждет очень полезный урок.

С такими вескими доводами нельзя не согласиться, и Анка согласилась. Она научится, обязательно. Научится носить одежду и ходить без нее, научится хорошим, светским манерам. Это очень трудно, но куда деться от своей мечты? Покорно пошла в спальню. А как же проверка домашнего задания? Она так тщательно готовилась. Потом, когда ни будь.

И вот она женщина, способная приковывать надолго внимание мужчин. Влюбилась с первого взгляда в свое отражение в зеркале гардероба. Тонкие, изящные черты тела выгодно усиливало строгое черное платье. «Господи, красота-то какая!» Роковая дама. Когда она вышла из спальни в новом платье, Виктор Семенович практически никак не отреагировал, просто сказал: «Хорошо», Это сильно задело Анку. Она так восхищалась собой, а он: «Хорошо». Что же для него отлично?

– Пойдем, нас уже ждет такси.

А куда мы едем? Выворачивал на изнанку вопрос, щекотал корешок языка и вертелся, вертелся в голове. Спросить, не удобно, не вежливо. Сам же Виктор Семенович молчал. Загадка и томление от предвкушения волшебства. Скорее бы приехать. Оставалось только смотреть на ночной город из окна машины. Первый в ее жизни большой город, районный центр не в счет. Желтые круги от придорожных фонарей волнами накатывались и отступали в прозрачную темноту. Он молчит, таксист молчит, и Анка чтобы заполнить образовавшуюся пустоту вневременья стала представлять себя рыбой попавшей в стаю светящихся креветок; огненный ручеёк вьётся в темноте и пропадает в бесконечности, а она остановилась пораженная красотой этой солнечной дороги.

Такси наконец притормозило около одиночного дома, на краю города. Когда они вышли из такси и Виктор Семенович отпустив таксиста, неожиданно сказал:

– Смотри и запоминай. А еще знай, никому ты не обязана – это все обязаны тебе.

Открылась входная дверь и тугая волна музыки с запахом фимиама неожиданно ударила, ошеломила Анку. И свет. Малиновый, сквозь кумач. А из окон не видно. «Наверное зашторены»

– А-а-а-а! Семеныч, заходи дружище! – Встретил их у порога лысый добродушного вида толстяк. Он чуть склонил голову в кивке, поклоне сверкнув красным зайчиком на лысине, и с затылка обнаружилась полоска волос удивительно похожей на лавровый венец Цезаря.

– Познакомьтесь, Павел Тимофеевич, это Анна Денисовна – наша новая актриса, которую мы долго с Вами искали для нашего проекта. Я потом, на досуге, с деталями Вас ознакомлю, – представляет он Анку и добавляет, уже для нее. – А это директор нашей картины, Павел Тимофеевич. Если ему понравятся изменения в сценарии, то он разрешит тебе сыграть пару эпизодов. Не так ли?

– Семеныч, где ж ты такую красоту нашел? Я всем всегда говорил, что ты настоящий художник! – восхищается жизнерадостный толстяк, игриво поводя густыми бровями и хлопая себя по ляжкам, чем очень смутил Анку. – Анна Денисовна, говорю как заинтересованная сторона: Вы верно нашли своего режиссера!

Не привыкла она к своему имени в сочетании с отчеством: ну, Анка, Аня, Анюта – привычно, а это даже слух режет. Она прикусила губу. Привыкай! «Наберись мужества и привыкай.» Чтобы скрыть свое смущение глянула с любопытством через плечо толстяка, приподнявшись на цыпочках и вытянув шею. Большой зал, наполненный людьми.

– Это дискотека?

– Что Вы, что Вы, Анна Денисовна! – радостно хохотнул толстяк, щелкнул пальцами, кивнув грудастой девушке с рубиновыми волосами, «Подойди» – Гораздо лучше! Это тусовка нашей киношной богемы. Смею Вас заверить, здесь так хорошо, что Вы не захотите уходить отсюда.

Подошла девушка. А волосы у нее вовсе не рубиновые, она крашенная блондинка – это свет… Одежда, как у древней охотницы, две тигриных шкуры слегка прикрывающие интимные места. И большие груди, чуть меньше волейбольных мячей. Как же она их носит, тяжело ведь? Директор пухлой ладошкой шлепнул охотнице по тугой заднице и подмигнул Анке.

– Алёна Николаевна, познакомьтесь с Анной Денисовной, и представьте ей всех наших друзей, а мне с Виктором Семеновичем нужно парой фраз перепихнуться.

– А, Вы хорошенькая! – скороговоркой заговорила огненная охотница, схватив Анку под руку, будто старинную подружку, просто и без комплексов первого знакомства, повела в зал к эстраде. – Давай на ты? Вообще-то меня Никой все зовут, а не Алёной Николаевной, и мне так больше нравится… А как тебя, лучше, называть?

– Только, ты, Паша, без шоковой терапии сегодня обойдись, пожалуйста. – услышала Анка слова Виктора Семеновича тихо сказанные директору – создание нежное, ранимое.

– Спокойно, Семеныч, все уже подготовлено по твоему сценарию.

Ника, Анке понравилась. Хорошо же она может раскрепощать. Анка почувствовала себя своей в этом приятном и веселом обществе. Куда только делась чопорность с настороженностью? Куда только делась Анна Денисовна?

– Анка, – говорила она всем при знакомстве.

– Привет, Анка. Как здорово, что ты с нами!

Ника щебетала перекрикивая громкую музыку и весело смеялась рассказывая маленькую подробность про каждого нового знакомого. И подробность обязательно была пикантной. Вдруг музыка резко оборвалась. «И вот однажды…» оборвала свой фальцет Ника в возникшей внезапно тишине.

– Ой, умора! – снова воскликнула Ника. – Сейчас на эстакаду выйдет Таха, то есть, Наталья Андреевна. Пойдем посмотрим? Надо быстро, а то все лучшие места займут.

– Ага.

– Эй! – возмутилась Ника, громко, вложив в свой голос недюжинный темперамент. – Будьте человеками! Дайте нормальный столик, новенькой! И выпить нам, плиз. Ты что пьешь? Понятно. Тогда, водку с кока-колой.

Наконец все угомонились заняв места вокруг «эстакады» сцены с шестом-палкой посредине. Наступила многозначительная двухминутная пауза. Ожидание действа. На сцене никого. В полной тишине плавно померк свет, заставив затаить дыхание и напряженно всматриваться в темноту до светлячков-мурашек замельтешивших в глазах.

Два прожектора вспыхнули острыми лучами одновременно с первыми аккордами музыки, выхватив из темноты две фигуры. Мужчина и женщина. Голые. Та та та таааа та та та таааааа… Резанули слух аккорды, шурупами ввинтились в мозг.

– Токката Баха – шепнула Ника, но Анка ее уже не слушала, она была там, всеми глазами и дыханием.

Две ночные бабочки попавшие в свет автомобильных фар бились на дереве в борьбе за свое право быть наедине друг с другом, а неумолимый свет преследовал их, брал за крылья разрывал переплетенные в страсти тела. И снова ночь, и снова свет, и тела, тела, тела в необузданной, пылкой любви и жестокой ненависти. Пламя забытого костра в ночи, несчастный бутон розы теряющий лепестки на безжалостном ветру. Вот так, вот так. Красиво, изгибая руки, плавно обнять за шею, едва коснуться волос, и губы близко, близко в предвкушении поцелуя. Вот так, вот так. Но едкий, бесцеремонный свет. Бессовестно вырвет из тени и покажет всем, то, что принадлежит, лишь двум влюблёнными. И снова битва, и снова агония, и стыд…

– Ты что, подружайка? – испугалась Ника, толкнув в бок забывшую дышать Анку.

Она была там! И поняла – смогла бы, сделать это и сделать гораздо лучше. Знала, чувствовала свое тело и скрытый ритм внутри, заложенный атомный заряд с пружиной-механизмом готовой лопнуть и выпустить в мир мегатонную мощь сексуальной энергии.

– Ты, это брось, так близко к сердцу все принимать. – не унимается Ника оперевшись своими грудями– дынями о край стола и положив на них руки. – Ты лучше пей.

Анка посмотрела на нее прозрачным взглядом, сквозь, вдаль, и залпом выпила свой бокал. Так вот что имел ввиду Виктор Семенович, когда сказал про полезный урок. Потом выпила еще, и еще, совсем не слушая болтовню Ники. Она провалилась, утонула в образах, что подсказал ей танец Тахи с ее партнером.

Вскоре все стали бурно расходиться, любезно прощаясь. Целая стая такси, роем белых мух, разлеталась в темноту. Виктор Семенович подхватил шатающуюся Анку за талию.

– Ну и надралась же ты, принцесса, сегодня.

– Спасибо, Вам, спасибо Вам – повторяла Анка заезженной пластинкой всю дорогу домой и тыкалась носом в щеку с шершавыми, седыми колючками. Дневная щетина щекотала кончик носа. Было приятно и смешно от этого. И Анка терлась о нее то подбородком, то носом и тихо смеялась.

Он с трудом поволок Анку по лестнице домой, она все норовила выскользнуть из рук и присесть на ступеньках, беззвучно сотрясалась в позывах хохота. Достал ключи придерживая разбушевавшуюся неудержимым весельем девчонку, открыл дверь.

– Сейчас буду танцевать для Вас токкату. У вас есть эта музыка? А что? У меня получится не хуже, я умею.

– Давай я тебя спать уложу. Больше так не пей.

– Неееееет. Я сегодня весь день повторяла Ваш утренний урок.

Схватилась за подол и стала снимать платье через голову, пошатнувшись повалилась на диван с задранным платьем.

– Расстегните мне пуговицы на горловине, я забыла.

Что он там делает? Сквозь ткань не видно. Почувствовала прикосновение твердых губ к своей груди. Нежно, нежно. И острый импульс, щелчком сухой ветки под ногами в сосновом лесу, пронесся по нервам вырвав невольный вздох похожий на всхлип, заставив мгновенно протрезветь. Свело судорогой колени. Она сейчас потеряет сознание. Как хорошо, как страшно, как страшно хорошо. Он не торопится открыть ей лицо и освободить руки попавшие в капкан черного платья. Она словно в мешке. Может это и правильно? Лучше напрячь слух и чувства и пытаться предугадать следующее действие. Он очень ласковый, боится причинить боль. Нежен и бережен с хрупким телом. Губы движутся вниз по телу до пупка. Хочется взвыть корабельной сиреной. «Ой. Я видела кошку во время этого. Как она ревела! А почему я не могу?» Почему она изо всех сил сдерживается, закусив до боли губу? Боязно. Может он не правильно поймет. Не поймет и остановится. «Отнесет в постель и скажет спокойной ночи» И тогда сердце разорвется от бешенного трепета и острого сожаления от неизведанного. Тело созрело и готово принять то что было в радужных фантазиях. Любопытно узнать. Что узнать? Странно… она и так это знает откуда-то, угадывает все свои ощущения. Так должно быть, и так может быть. Новизна в ожидаемом. «У него теплые руки!»

– Щекотно.

– Это пройдет.

Анка счастлива, что нужна этому человеку. Хоть так она будет ему полезна, если нечего больше дать взамен его доброго отношения, в ответ на понимание.

«Неужели,» – вспыхнула мысль в пьяном мозгу, – " скоро я буду знаменитой?»

Утром она проснулась очень рано. Не чувствуется боли, о которой так много шептались старшеклассницы на переменке, и хихикали: «Ой, девки, я так визжала!». В теле легко и появилось что-то новое, огромное, пульсирующее в паху. Сегодня ночью Анна состоялась как женщина, и ее переполняет ни с чем не сравнимое ощущение гордости, перемешанной с радостью. Посмотрела с любовью на спящего мужчину. «Мой мужчина!» Женский эгоизм, замаскированный самоотверженностью. «Всё, всё отдам, до капельки, до ниточки. Буду твоей – будь моим». Ровные черты лица, морщинки на лбу и уголках глаз, спокойствие спящего человека. «Я люблю тебя». Захотелось прильнуть к нему, «рыбкой-прилипалой» и целовать, целовать, целовать. Она уселась по-турецки рядышком и стала ждать пробуждения любимого. Он медленно просыпается. Очень интересно наблюдать, как человек возвращается в сознание из глубокого сна. Вот порозовели щеки и уже подрагивают веки, готовые открыть синие лучистые глаза. Он вздохнул, открыл глаза, и улыбка засияла, словно утреннее солнышко.

– А, ты давно не спишь, нимфа?

– Нет, я только сейчас проснулась, – шепнула, слегка смутившись своей наготы. Прильнула к нему и поцеловала.

– Совратительница стареньких дедушек.

– Это я-то совратительница? – подхватила игру Анка и по-детски завязала с ним возню. – И где здесь старенькие дедушки?

– Я не сделал тебе больно?

– Нет. А, Вам было хорошо?

– Очень. Давай, иди в душ, потом я.

В ванной есть большое зеркало в нем можно рассмотреть все что произошло. Анка с интересом, задержав дыхание, изучает себя, трогает, гладит кожу и радуется каждому импульсу удовольствия, идущему от тела. И эти трепетные, пульсирующие, позывы внизу живота. Там, поселилось что-то огромное теплое и мохнатое, разворошило, растрепало на свой вкус, сделав уютную берлогу. И сладко спит, и пульсирует, пульсирует. Больно, только совсем немного и эта боль приятная.

– Принцесса, к тебе можно?

– Конечно, можно! Открыто.

Он заходит с фотоаппаратом.

– Сейчас мы с тобой будем делать искусство! Ты согласна?

– Нет, Виктор Семенович! Не надо, – она закрылась руками.

– Если не хочешь – не надо, я не настаиваю. Но, в конце концов, ты должна привыкать когда ни будь. Знаешь, в каких сценах по сюжету иногда играют актёры?

– Да? – неуверенно спросила Анка, но руки опустила. – А тот сценарий, что вы пишете, там будут такие сцены? И мне придется?

– Конечно. Ведь помнишь танец бабочек?

– А… – уже более покладисто сказала Анка

Но он не дожидаясь окончания ее внутренней борьбы, начал командовать, как заправский фотограф:

– Подними левую руку и положи ее чуть ниже груди, приподними ногу и согни в колене, а теперь встряхни волосами.

Она выполнила, как он велел, и шесть вспышек подряд озарили ее с нескольких ракурсов.

– Ты, умничка! – говорит Виктор Семенович.

– Правда?

– Да. Истину говорю. И я сделаю из тебя настоящую актрису.

Вечером Виктор Семенович пришел с работы и принес огромный рулон бумаги, с лукавыми искрами в глазах сказал:

– Помоги мне приладить это на стену.

Он развернул рулон на полу, и Анка увидела себя с шокирующей своей красотой наготе. Ахнула от неожиданности и всплеснула руками.

– Это я?

– Ты!

Девушка необыкновенной красоты стоит под упругими струями воды. Естественная поза и взмах головы, так и кажется, что сейчас из плаката вылетят брызги воды от ее волос. На теле видна и блестит крошечной жемчужиной каждая капелька. И в этом выхваченном, зафиксированном на века мгновении видна мощь и сексуальная энергия не конкретной девушки, а всего, что олицетворяет женщину. «Богиня!»

– Ну и?

– Замечательно! – выдохнула она.

– Теперь понимаешь, кто ты, есть?

– Я горжусь Вами – Вы гений.

– Нет, что ты, моя девочка, просто я делаю свою работу, учу тебя любить свое тело, любить себя до ступора, до чёртиков. Как там ещё? Только так сможешь играть на сцене.

– Вы даже не представляете, что для меня значите!

– А ты представляешь, что значишь для меня ты?

Она взглянула коротко, призывно, с благодарностью и немедленным желанием отплатить взаимностью. Бросилась к нему. И секс, бурный, долгий, как полет на дельтаплане, прямо на полу, на плакате с восхитительной богиней любви. Не так, как раньше. Какое ты, разное, удовольствие! Дай бог, так никогда и не увидеть в этом однообразия и рутины.

– Завтра у нас съемки. Хочешь?

Хочет ли она на съемки? Ну как можно так спрашивать? Анка хочет. Она бы и сейчас туда понеслась. Теперь ночь будет невыносимо долгой. Будет тянуться невыносимо жаром тяжелого одеяла, обжигать нетерпением и воспаленными фантазиями.

Трибуны заполнены пестрой толпой. На галерке свистящая, ревущая, топающая масса. «Оле! Оле!!! Оле!» Простолюдины. Знатные сеньоры с сеньорами со своей челядью в лоджиях с черным и желтым бархатом. Сеньоры пьют прохладное вино, их жены сладкую воду, а многочисленные дети в шитых камзолах и шелковых платьях изнывают от жары. Солнце нещадно печет, а тунисская рабыня вяло машет большим веером из перьев павлина. Мать и отец сидят немного впереди. Анна специально устроилась за их спинами, что бы они не увидели как она смущена. Вот, вот на арену выйдет тореадор Родриго. В прошлую корриду она бросила розу на опилки. Много роз тогда прилетело к его ногам с трибун, а он поднял только лишь розу Анны. Отец гневно сверкнул глазами, укоряя дочь за безрассудство, а Анна влюбилась… Родриго настоящий герой, таких нет. И глаза… Нет! Очи. Огромные прожигающие насквозь, заставляющие встрепенуться в сладкой истоме. Она ждет его. «Хорошо, что папа не видит»…

Прогремели трубы, звонко, заглушив рев толпы, и Родриго выехал на белом арабском скакуне, сделал круг вглядываясь в лица на трибунах, проезжая мимо Анны пронзительно глянул на нее. И она украдкой показала ему расшитый золотом платочек. «Он будет твоим, как мое сердце сегодня вечером, приди ко мне под балкон, приди, приди» Лошадь всхрапнула, затанцевав на месте, это всадник горяч и нетерпелив, это всадник рванул поводья. «Я приду, обязательно к тебе под балкон, я спою тебе серенаду, которую сочинил держа в руках твою алую розу»

И вдохновенная битва с огромным свирепым быком. Топот, рев, шпага и огненная мантия перед глазами раненного животного. «Мата! Мата! Мата!» Скандирует обезумевшая от вида крови публика. Вот так, вот так. Приподняться на цыпочки вытянуться в струнку, и прогибаясь пропустить острые рога в миллиметре от себя завести мантию за спину и нанести смертельный удар последней шпагой. Вот так, вот так. Кипящая кровь быка на опилках, кипящая кровь в венах. Родриго разорвал свой камзол на груди зачерпнул ладонью кровь поверженного быка, и под одобрительный рев толпы плеснул себе на грудь. Он идет к трибунам, такой отважный, ликующий, прекрасный, остановился напротив, пусть родители потом осудят за дерзость, но он готов, он такой. Смотрит в глаза жадно, жарко, страстно. На животе кровь, размазана…

– Принцесса, просыпайся. Ты думаешь вставать? Нам сегодня – пораньше. Ехать далеко.

– Виктор Семенович, а Вы покажете мне тот сценарий, что сделали для меня?

– Зачем? Чтобы ты потом сфальшивила? Гораздо лучше когда тебе объяснят перед съемками все, что тебе нужно делать. У каждого режиссера свои приемы. Мне не нравится когда актеры знают свою роль наперед. Это как в жизни – никто не знает своего будущего. Ненавижу фальши – все должно быть искренне и натурально. Но сейчас тебе не надо сниматься, просто ты посмотришь как играют другие.

– Аааа.

Они ехали далеко, за город в коттедж Павла Тимофеевича у живописного озера, там будет проходить очередная съемка. Их вез шофер с киностудии, неприятный отталкивающий парень вызывающий раздражение с каждым произнесенным словом, но он честно пытался быть хорошим собеседником. Виктор Семенович занял все заднее сидение с бумагами, углубившись в работу, а Анке пришлось сидеть впереди и заставлять себя быть светски вежливой.

– Гы, девчонка, Гы. Почему тебя не знаю? Наша новенькая? Как тебя зовут?

– Анна Денисовна. – холодно ответила Анка. И душная, вибрирующая волна неприязни к этому энергетическому вампиру. Невидимый сгусток отрицательно заряженных, тёмных флюидов витал, давил Анке на плечи как протухший мешок с рыбой. Приходилось напрягаться чтобы не замечать этого давления. «Лучше бы молчал»

– Я то всех наших девочек знаю – шофер заигрывающие шевельнул бровями пародируя директора – давай с тобой поближе познакомимся? Привет!

– Не знаю… Спросите Виктора Семеновича.

– Ха, ха, ха, ха.

«Уф». Они приехали. Безумное облегчение. Назад Анка поедет на заднем сиденье. Почему Виктор Семенович не спас ее от этого пахнущего тухлятиной человека? Он лишь посмеивался когда она оглядывалась в поисках поддержки. Может он специально это сделал? Еще один урок?

– Анка! – вышла встречать машину Ника. – Привет. Я уж думала что ты сдохла после той вечеринки. Ну пошли в гримерную, посплетничаем. Мне скоро в кадр.

В гримерной Ника стала прилаживать к своим дыням узенький купальник – ленточку. Что можно таким скрыть? «Большие какие» Грудь Ники неестественно большая, с неестественным восковым отливом, с синими прожилками вен и коричневыми пятнами сосков. «А у меня они розовые»

– Нравится? – Ника перехватила взгляд Анки – Хочешь потрогать? Силикон, дорогуша, силикон.

– Зачем? – спросила Анка сама не зная что; зачем потрогать, или зачем силикон. Трогать грудь она не будет.

– Да ты что? Лет через пять, шесть твои тоже отвиснут и тогда единственное, что может их спасти. Трудновато таскать, протезы. А что делать? Работа такая. Работа у нас, самая паскудная на свете, изнуряющая, вытаскивающая жилы, лишающая последних радостей жизни…

– Но… Ты же не рабыня?

– Самая что ни на есть – Хохотнула Ника. – Ты-то смотрю, влюбилась в этого козла. Смотри девка, многие на нем зубки обломали.

Анка отшатнулась как от змеи, как от пощечины. Виктора Семеновича, святого… обозвали козлом.

– Ну, ну. Нахмурилась. – поспешила вернуть свои слова Ника слишком неосторожно сказанные. – Он хоть и козел, но гений. Ради своей идеи, что накидал на бумаге, готов притащить хоть чёрта за уши на съемочную площадку и нам придется с ним играть. Ты, для него маленькая часть его замысла, пару шедевральных кадров гениального фильма. Он специально ездит по стране в поисках провинциальных дурочек, которые еще не испорчены столицей. Ты то хоть знаешь как называется фильм?

Как легко превращаются друзья в врагов. Нику, Анка возненавидела, люто. «Он не такой, он не козел, я не провинциальная дурочка»

– Сейчас тебе кое что покажут в качестве обучения. Видишь мой партнер за мной идет? Один из таких чертей. По сюжету он мой жених, а так, замуж я за него не пошла бы, ни за какие коврижки.

Дверь гримерной открыл парень. Волосы, не волосы – блестящий гудрон с тугими кудряшками, чёрные глаза с жгучим, цепким взглядом. Смутно вспомнился сон лишь расплывчатыми образами и легким волнением, что осталось после него: обжигающие угли черных глаз, гордая осанка, и пафосная битва с разъяренным быком. «Как же его звали?»

– Родион – сказал парень, протянув руку для знакомства и посмотрел оценивающем кивком снизу вверх, Анка съёжилась под его взглядом. – Можешь называть меня цыганом, я и есть настоящий цыган.

– Очень приятно. Анка.

У бассейна подготовительные работы. Осветители, операторы, работяги таскают и распутывают кабели. Из декораций, собственно, бассейн с ультрамариновой водой покорно перенявшей цвет кафеля, полотняный шезлонг сиротливо стоящий на краю и резиновые тапочки, якобы брошенные нерадивым хозяином. И Аппаратура, аппаратура, аппаратура.

Все работы разом прекратились когда Виктор Семенович присел на высокий стульчик. Он сделал требовательный жест помахав четырьмя пальцами от себя. Все затихли, операторы заняли места у камер. Одна девушка щелкнула полосатой колотушкой с номером и надписью «Бассейн» перед камерой.

Ника вышла к бассейну на ходу снимая прозрачный халат-пеньюар, оставаясь в своем купальнике из ленточек. Швырнула халат на шезлонг и прыгнула в воду.

– Иииииии. Блядь. Воду подогреть не могли, да? – разразилась она ругательствами отфыркиваясь.

Анка мельком глянула на Виктора Семеновича. «Улыбается, значит так должно быть».

В кадре появился Родион в спортивной майке и шортах. Впрочем он в этой одежде и знакомился с Анкой. Присел на керамику опустив ноги в воду.

– Ты чего разоряешься?

– Забыл воду поставить на подогрев? Садюга.

– А мне нравится когда ты такая пупырчатая, как ощипанная гусочка.

– Ага. Да, я вся синяя, ты посмотри, посмотри – она протянула свою руку подплывая к нему, ухватилась за него и стащила вниз. – Ха, ха. Вот теперь квиты.

– Сестренка твоя, хороша, моя душа разбита вдребезги.

– Так в чем же дело? Вперёд.

– Ага, значит, индульгенция получена?

Анка вертела головой наблюдая, за работой вне кадра. Камера пошла вперед, оператор поднял руку над головой показал два пальца, затем сжал пальцы в кулак, затем показал три пальца. Отошел с камерой. Другая камера повторяет действия первой. Интересно. Анка все это видит впервые. Глянула в кадр. Что там делается? «Ой. Цыган раздевается.» И Ника снимает свой итак откровенный купальник. Посмотрела на Виктора Семеновича – хмурится, недоволен. Они занялись сексом! По настоящему? «Боже мой, боже мой! На людях?» Как бабочки в недавнем танце при свете прожекторов. С нескрываемым изумлением бросила вопрошающий взгляд на режиссера. У него нервно дергается щека.

– Стоп! Стоп! Стоп. – Воскликнул он и метнулся к краю бассейна. – Вы что, сосиски в бульоне? Алёна Николаевна! Кто так играет? Зачем в камеру смотришь? Для вас, камеры, нет. Понятно?

– Понятно, Виктор Семенович.

– Виктор Семенович, они что, по настоящему это делают?

– Что, это?

– Ну, это!

– Все должно быть по настоящему. Иначе это не искусство – Отрезал Виктор Семенович. Уселся вновь на свою банкетку и сделал жест рукой. – Дубль два. Поехали!

И вновь, «Стоп!», вновь дубль, вновь повторить. Режиссер недоволен, раздражен. «Дубль, дубль, дубль!» Ника тяжело с хрипом дышала, вытягивая посиневшие губы, изображая любовь в ледяной воде. Анка пожалела её, а совсем недавно ненавидела… Виктор Семенович настолько же жесток, насколько и добр. Да, он настоящий художник не терпящий фальши.

– Ладно, – сказал наконец режиссер – сегодня на троечку. Буду думать, что из этого барахла можно собрать. Все свободны.

Дорога домой показалась каторгой. Очень многое хотелось немедленно спросить, решить сейчас же, но этот неприятный тип за рулем. Только не для его ушей. Упаси бог. Шофер донимал на этот раз режиссера.

– Ну Виктор Семенович, ну одну хотя бы ролинку, в массовочке.

– Нет. Вы не подходите ни на одну роль в моем фильме.

– Может, все же можно, что ни будь придумать?

– Сожалею, но ничего, нельзя придумать.

«Спрошу его… Зачем я нужна Вам? Нет не так. Скажу… Что я буду делать в вашем фильме? Нет, нет, нет. Я провинциальная дурочка? Идиотизм какой-то. Я скажу… О чем Ваш фильм? Или, лучше. Как название фильма?»

Вечером она так и не задала свои вопросы, потому, что он был вновь волшебником достающим звезды из кармана. «Ника, врунья, и поделом ей за враньё.» Спалось очень плохо, угнетали тяжелые давящие видения.

Она танцевала «токкату» с цыганом, в ночи. Прожектор мощностью в сто тысяч ватт ослеплял белым светом, прожигал насквозь и рисовал жесткий, остро очерченный, круг на мраморной стене. Это был не танец бабочек, а коррида. Цыган наступал с экспрессией, подхватывал на руки, бросал. Некуда деться от его атак. Анка извивалась измученной, потрепанной бабочкой в его руках. На мраморной стене сотрясалась в зловещей пантомиме уродливая, недоделанная тень Валькирии с одним крылом и нужно было дополнить тень недостающим элементом обнять за шею цыгана, тогда Валькирия оживет и превратится в Нику. Виктор Семенович с камерой стоял рядом и снимал, снимал, снимал все это на пленку. «Стоп! Стоп! Это же руки, а не веники! В камеру не смотреть. Дубль два.»

– Аня, – сказал утром Виктор Семенович – Сегодня твоя первая проба.

Сказал, а сам смотрит выжидающе. Какой эффект? Как отреагирует? Если он надеялся увидеть бурную радость, или истерику, или заметавшуюся по комнате Анку в поисках неизвестно чего, то он угадал, именно это он и увидел.

– Тише, тише девчонка. Ничего особенного, всего лишь маленький эпизод, минимум слов. Мне нужно посмотреть как ты выглядишь и ведешь себя в кадре. Не нервничать, не тушеваться, не дергаться. В общем ты меня поняла – не пытаться играть, а вести себя обычно. Камера – мебель.

Успокоил. Это же проба! Что, Нобелевская премия по сравнению с пробой? Может для нее первая проба важнее всех наград мира.

– Что я должна буду делать?

– На площадке узнаешь. По сюжету у тебя есть старшая сестра.

У подъезда их ждал все тот же водитель.

– Виктор Семенович – шепнула Анка – Можно я с вами поеду на заднем сиденье?

– Не нравится он тебе? А почему прямо в глаза ему не скажешь об этом?

– О! – хмыкнул шофер, рассматривая Анку сальными глазами – И где ж такие попки выращивают? Не иначе как в Париже?

– В Париже сплошной брак, только в нашей Российской глубинке и можно, что либо найти – сказал Виктор Семенович пропуская Анку на заднее сиденье – Садитесь, Анна Денисовна.

Водитель поправил зеркало заднего обзора и весь путь нахально рассматривал Анку. «Нужно научиться не обращать внимания.» Это все равно что оператор с камерой – будет держать в кадре, что бы Анка ни делала. «Черта с два, ты выведешь меня из равновесия» Артистка она или кто? Вот сейчас и будет тренироваться. Сюжеты можно придумывать на ходу. Поймать его скользкие глаза в зеркале и томно вздохнуть. «Ой, ой, ой. С первого взгляда» Прострелено сердце навылет. Следующий взгляд строгий, даже немного сердитый, как у директрисы школы. «Боится меня… Или Виктора Семеновича?» А еще можно посмотреть вопросительно. Мол, чего хочешь? И тогда он изольется похотливыми слюнями. «Ничего себе, тренировочка.» Если бы не Виктор Семенович рядом, Анке несдобровать. Никуда она с ним не поедет одна.

Съемка в городе. Специально арендованное маленькое кафе превратилось в место отдыха двух сестер. Завсегдатаи кафе – актеры массовки. Павел Тимофеевич тоже пришел взглянуть на первую пробу новенькой и громоздко сидит на банкетке-гвоздике рядом с режиссером. Анка с Никой за столиком в окружении камер и аппаратуры. Болтают о тряпках, о предстоящей помолвке старшей сестры.

– Он такой сумасшедший! – Ника сложила губы в чувственной улыбке. – Так ласкать никто не может.

Анка смотрит на ее губы, крашенные яркой, розовой помадой. Чуть пухлые, очень красивые. «Интересно, у нее есть любимый мужчина? А если есть, он знает про вчерашнее?» Но скорее всего Родион – ее жених и они согласились сняться в эротическом эпизоде. А завтра у них настоящая помолвка, режиссер просто решил зафиксировать это событие на плёнку. Но Ника говорила, что замуж за цыгана не пойдет. Очень хотелось спросить. Но не в кадре же!

Ника громко рассказывала, в какой позе они еще могут любить друг друга. Наверное, слишком громко – посетители кафе стали обращать внимание на них. Неловко как-то. Один парень за соседним столиком откровенно смотрел на сестёр, и чтобы как ни будь разрядить свое напряжение, Анка показала ему язык.

– Стоп! – воскликнул режиссер. – Нужно заснять реакцию парня. Очень хороший кадр с языком.

Долго мучил парня, добиваясь от него, достоверно сыгранного удивления. Затем разочарованно махнув рукой сказал: «Поехали дальше. Запускайте Родиона»

Цыган появился между столиками. Тугая, свернутая пружина – сгусток солнечного вещества. Тореадор. Нет. Скорее всего бык, черный, дикий, грубоватый в рубленной красоте, наделенный звериной мощью с единственной звериной целью – размножаться. И огромные прожигающие насквозь очи. Анка встрепенулась.

Он подошел, чмокнул в губы Нику, сделал движение-порыв к Анке. Анка вскочила со своего места шагнула в сторону, увернулась от поцелуя черной молнии. Коррида! Глаза в глаза. Пропустить в миллиметре от себя бычьи рога. Шпаги нет. Как во сне. Повернуть голову в триумфальной гордости в сторону врага. Цыган упал, споткнувшись об оброненный стул. Виктор Семенович замахал руками делая знаки операторам. Камеры бешено задвигались выбирая выгодную позицию. Павел Тимофеевич сорвался со своего стула-гвоздика в восторге захлопал себе по ляжкам, разевая рот в беззвучном: «Нимфетка! Прелесть, прелесть!»

– Стоп кадр! Родион, лежать! – распоряжается режиссер – Камера. Близко, его лицо. Родион, фраза: «Ладно, сестренка, твоя взяла»

– Ладно, сестренка, на этот раз, твоя взяла. – Цыган плотоядно оскалился, вставая и поднимая упавший стул, сел на него.

– Ну чего вы, ребята? Чего? – затараторила Ника – Сестренка, ну и дикая же ты! Это просто приветствие. Вот смотри…

Она вспорхнула с места, села на колени цыгану и обняв его за шею впилась в его губы затяжным поцелуем. Ее волосы закрыли лицо Родиона. Он рукой приподнял мешающие волосы и смотрел не мигая прямо в глаза Анке, страстно, жадно, жарко. Анка стушевалась и покраснела.

– Пригласим твою сестренку на вечеринку?

– Ты придешь на нашу помолвку? Народа не будет, только мы втроем.

– Да. – очень тихо сказала Анка, потупившись. Зачем согласилась? Не понимая где игра перед камерой, а где настоящее из сердца.

– Стоп! Прекрасно. Всем спасибо.

Виктор Семенович был доволен, Павел Тимофеевич восторженно тряс его руку приговаривая: «А? Семёныч, славная звездочка. И где ты ее все же, откопал?»

– Пошепчемся? – Сказала Анка Нике. «Ну и что-что врагиня, мне нужно знать!» Схватила ее под руку увлекая в гримерную. За восторженным обсуждением сегодняшней удачи таился единственный вопрос: Цыган, ее парень?

– А, цыган, твой парень?

– Да, ты что? Я с дуба не упала. Он все равно что утюг который хотят подключить к батарейке. Батарейка сдохнет, а он даже не нагреется. Неее. Я еще жить хочу.

– А как же, это? В бассейне?

– Дуреха, ты еще. Как затрахают до полусмерти, многое поймешь. Хочешь, предскажу твою судьбу? Тебя трахнут, все. Борьке-шоферу не давай, я ему тоже не дала.

Такой неприятный осадок от разговора. Зачем она его завела? Она хотела знать. Что? Родион, секс-машина и никто за него не собирается замуж? Ее будут тащить в постель все кому не лень? И Виктор Семенович ее не защитит? Анка замкнулась. Она даже не будет спрашивать название фильма. Очень хотела спросить. Лишь ненависть бурлила пытаясь пробить пробку обиды в горле. Анка, севшим голосом с трудом преодолевая спазм, произнесла:

– Я тебя ненавижу.

– За что? За то, что отрываю тебе глаза? Ты даже не представляешь в какое говно попала. Слушай же! Ты думаешь, раскрасавица с которой иконы художники бросятся писать? Да, эти педофилы перед тобой расстилаются, потому, что малолетка. Сначала мёдиком польют: «Наша прелесть, наша прелесть. Ах, нимфа, великая актриса» А потом затрахают в тряпочку, и куда юность со свежестью денутся. Что, съела? Глотай, я уже разжевала.

– Я тебя ненавижу.

– Ой, ёй, ёй. Какие мы нежные.

Но Анка уже не слушала, рванула силой дверь, давясь слезами.

– Что случилось?

– Ничего, Виктор Семенович, поедемте скорее домой.

– Поедем. Если это Ника наговорила тебе чего – не обращай внимания. Она – бездарная неудачница. Актриса из нее никудышная, держим лишь из сострадания и красивого тела.

– Ну, ну, девочка моя, – сказал Виктор Семенович уже в машине привлекая ее к себе – успокойся, у тебя такое будущее! Верю в тебя, и люблю.

Анка всхлипнула прижимаясь к его груди ухом в надежде услышать стук сердца. «Он любит меня, любит!» Она тоже верит в него. Но все равно спросит, обязательно уточнит для себя, насколько он ее любит.

– Виктор Семенович, а как называется фильм?

– Понимаешь, девочка моя, я художник, делаю шедевр, которого еще никогда не было в истории. Этот фильм – как бомба, которая взорвет все старые представления о кинематографе, и разлетятся на куски ханжество со стереотипами. Ты поможешь мне?

– Да. Я сделаю все так, как Вы хотите.

– Ты взметнешься новой звездой на экранах телевизоров. После этого фильма жизнь твоя превратится в ужасную жизнь звезды. Все захотят видеть тебя и искать встречи с тобой. Наверное, ты бросишь меня, – уже с грустью добавил Виктор Семенович.

– Что Вы! – горячо воскликнула Анка уже окрепшим голосом – Никогда! Как Вы можете думать так обо мне?

Дома, Виктор Семенович, попросил Анку надеть то самое вечернее платье, усадил в кресло, сел напротив, протянул бокал с вином.

– Знаешь, завтра, твой решающий день. От тебя зависит, быть, новой звезде, или нет. Почему-то твердо верю – у нас получится.

– Да. – Анка поставив вино на журнальный столик переметнулась в кресло к Виктору Семеновичу, прижалась к нему, уткнулась холодным носом в шею, затихла, затаилась у него на руках. «Папка!» – Вы, меня любите?

– Разумеется! – Сказал он расстегивая пуговицу на платье прижав свой бокал с вином к спине Анки.

Солнечное утро только добавило красок в настроение. Сегодня главный день ее жизни. Она сыграет. Сыграет даже лучше чем предполагает Виктор Семенович, и тогда свершится. «Как хорошо быть знаменитой.» Борька-шофер обласкан, Анка с ним весело болтает и даже неприязнь куда-то делась. Виктор Семенович на заднем сидении с кипой бумаг, перебирает, что-то сравнивает, думает. Он верен себе и своей идее настоящего кино.

Вот и домик Павла Тимофеевича, там уже все готово к съемкам. Камин, богатый диван, столик и аппаратура.

– Кадр, просто, великолепно обставлен. – Режиссер махнул рукой и все завращалось.

Анка в своем лучшем платье из желтой занавески. Ника с Родионом все время в обнимку. Помолвка. Волновали и вызывали внутреннюю дрожь камеры нависшие над ними черными стволами орудий. «В камеру не смотреть!»

– Камин зажжем, девочки? – предложил Родион – по-нашему, по-цыгански, что бы в доме пахло дымком.

– Да! – засмеялись девушки.

– Тогда помогите мне, сестренки.

Почему огонь всегда объединяет людей? Создает что-то тонкое, неуловимое и доверительное в отношениях? Анка возилась в углях перепачканными черной золой пальцами и пальцы касались руки Родиона. Они с цыганом коротко переглянулись. «Что я делаю?» Этот легкий флирт ей нравился, она наверняка чувствовала происходящее частью игры своей неизвестной роли. А когда огонь затрепал поленья в камине с некоторым сожаленьем отошла от очага.

– Давайте выпьем, девчата, чтобы не показалось мало! – глупый тост, но Анка подхватила кличь с необыкновенной легкостью и весельем.

– Выпьем!

– У тебя лицо перепачкалось золой. – цыган намочив слюной салфетку ловко вытер ей щеку.

Анка уже пьяная и с трудом соображает. Она действительно была пьяная потому, что вино было настоящим. «Все должно быть по-настоящему!»

– А, давай поцелуемся с тобой на брудершафт, сестренка, – предлагает Родион.

– Как это?

– Ты наберешь в рот вина, и в поцелуе я выпью!

Анка вопросительно смотрит на Виктора Семеновича, а тот машет кипой бумаг, мол, правильно по сюжету.

Набрала в рот вина, не удержалась от смеха и прыснула вином в лицо парня. Режиссер восхищенно поднял большой палец вверх. Молодец девчонка!

– Божья роса, – сказал цыган, утираясь. – Теперь моя очередь.

Родион опрокинул рюмку в рот и машет рукой: иди сюда. Она не пошла. Тогда подошел он сам, взял ее лицо руками и приложил свои губы к ее губам. Теплая струйка полилась ей в рот. Затем последовал продолжительный, совсем не братский поцелуй. Анка пискнула и насилу вырвалась из цепких рук. Ника хохочет, тряся своими пышными грудями.

Скорее бы закончился этот кошмар. Она села на диван рядом с сестрой, а Родион протиснулся между ними и обнял их обеих. Три камеры снимают с трех сторон, играют, то отъезжают, то приближаются, фиксируя все.

Цыган кладет руку ей на колено и медленно ведет ладонью по ее ноге вверх, задирая итак короткое платье. Анка затравленно смотрит на Виктора Семеновича, а он кивает головой в знак согласия. Все должно быть по-настоящему!

– Ну что, девочки, развлечемся втроем? Вы же сестренки…

Догадка обожгла ее морозом, хлестнула по пяткам. Значит, Ника, ей не врала, не пугала захлебываясь от зависти? А, Виктор Семенович? Ну уж нет, с нее довольно кинематографа! Она рванулась что было силы, но четыре цепкие руки держали ее, кричащую вне себя от гнева.

– Ну, сестренка, пожалуйста! – умоляет Ника. – Ты в первый раз. Тебе будет хорошо, мы постараемся!

– Нет. Нет. Нееет! – вопит, как сумасшедшая, Анка. Зачем ввязалась она в это? Виктор Семенович гад, подлец. Как она верила ему?

На ней рвали одежду разгоряченные борьбой цыган и Ника, объединенные стадным чувством – добить жертву. Цыган насиловал Анку, злобно, как зверь, хрипя и нечленораздельно рыча, блондинка хохотала в экстазе, а Анка отчаянно сопротивлялась, нечеловечески воя. Затем вой перешел в подвывания, поскуливания, попискивания в такт толчков цыгана. Она смирилась со своей участью, и только жалобно смотрела на Виктора Семеновича. Одна из камер подхватила ее взгляд и долго, долго сопровождала его, пока не прозвучала команда: «Стоп! Куриной крови! Размазать по животу".

Все бросились поздравлять Анку с гениальной игрой. Только сейчас она создала бессмертное творение. И трясут руку, и целуют, хлопочут над ней. Она звезда! Совсем по-другому представляла она себе окончание сцены. Вот подойдет к «гениальному художнику», влепит ему затрещину и уйдет навсегда. Но не будет этого уже, потому что поверила в свою игру. Она сделала великий кадр фильма.

– Девочка моя! – говорит Виктор Семенович – Ты действительно, Актриса с большой буквы.

Анка только вяло поправила простыню, в которую была заботливо кем-то укутана. Ничего не сказала. Как она устала! На всю жизнь. Глубокая депрессия придушила и высосала без остатка всю волю. Безучастным взглядом смотрела как Ника обнимает цыгана поздравляя с успехом, луч от прожектор отбрасывал их тень на мраморный камин. Хищная тень изогнулась на мраморе расправляя свои костлявые крылья над затухающим очагом.

Она пошла на дрожащих ногах к автомобилю, сопровождаемая всеми, кто участвовал в съемках. Домой ее везет человек, который стал для нее уже совершенно чужим. Всю дорогу они молчали, затем Виктор Семенович сказал:

– Сегодня вечером к нам придет Павел Тимофеевич, что бы лично тебя поздравить с блестящей победой. Готовься, наша прелесть.