"10 писем Робинзону" - читать интересную книгу автора (Сафонов Владимир Иванович)

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

Рассвет я встретил на этом же месте в кругу оранжевых сосен, всегда солнечных, даже в пасмурные дни. Утро выдалось серое и сырое. Давно замечено, что после сильнейшей грозы можно скорее найти сухие сучья для растопки, чем после долгого, бисерного дождя, когда промозглая сырость пропитывает все и вся, забираясь в самые укромные уголки походного снаряжения.

После дня, проведенного в деревянных шлепанцах, обуть сапоги с плотно подмотанными портянками было истинным наслаждением. Из другой обуви я обычно беру ботинки с кожаным верхом и «тракторной» подошвой, что значительно удобнее брезентово-резиновых кед с быстро промокающим верхом и подошвой, вызывающей потливость ног.

Пообедав чем бог послал, а точнее тем, что было запасено в сумках, я решил покинуть гостеприимные сосны и двинуться дальше навстречу новым впечатлениям. Конверт номер восемь с надписью «Вскрыть среди ночи», очевидно, не содержал ничего приятного.

Весь путь был буквально усеян грибами. Вначале я собирал все, что попадалось, вплоть до сыроежек. Потом пришлось большую часть «вторсырья» выбросить и заменить грибами, которые могли бы украсить любой грибной натюрморт и витрины магазинов «Дары природы». Жарево предстояло роскошное, не говоря уже о супе с белыми крепышами.

Дождь больше не моросил, но влажность воздуха, вероятно, была наивысшей.

Неподалеку от выбранного для ночлега места среди толстенных елей был заросший лощиной овражек, а чуть дальше — небольшой холм явно искусственного происхождения, на котором росли два толстых дуба, между ними просматривался давно сгнивший пень. Еще чуть дальше, за молодой порослью дубков, почти до самого горизонта раскинулось поле колосящейся пшеницы, кое-где прибитой дождем. Местность, в общем, была равнинная, и холмик, как я уже упоминал, являлся как бы бугорком на ровной скатерти.

Я обошел его кругом, постоял на вершине и понял, что это не что иное, как небольшой курганчик старославянского захоронения.

Мне нередко приходилось встречать славянские захоронения под небольшими, в 2–3 метра высотой, холмиками-курганами. Но, как правило, все они располагались группами на высоких берегах рек. Но этот, на котором я стоял, был одинок. Нигде в округе подобных насыпей не просматривалось.

Побродив с велосипедом вокруг этого одиночного курганчика, я вернулся к облюбованному для ночлега ельнику и стал готовиться к устройству бивака.

Я особенно тщательно готовился к ночлегу — ведь, помните, на конверте стояло: «Вскрыть среди ночи». Поэтому я сделал запас топлива для самоварчика, сходил за водой, протер и смазал велосипед, а на пятачке своего бивака убрал с земли сучья валежника.

Давно замечено, что чем больше человек подвержен тяге к перемене мест, тем крепче его сон, тем скорее он засыпает на новом месте. Может быть, поэтому, разъезжая по городам в служебные командировки, я никогда не мучился бессонницей в поездах и гостиницах. Но мне приходилось наблюдать истинные мучения, которым были подвержены люди «оседлого» образа жизни, для которых ночлег на новом месте, на новой кровати был настоящей пыткой.

Секрет моего крепкого сна, а главное быстрого засыпания, очень прост. Я всегда руководствуюсь пословицей: «Утро вечера мудренее». Уж раз я лег, то никакого продумывания планов на завтра, никаких переживаний из-за неприятностей минувшего дня. Представляю себе какой-либо фрагмент из окружающей природы: участок неба, елку, замшелый камень, гладь реки. То есть то, что стабильно в пространстве, не перемещается. По-моему, это гораздо лучше пресловутых слоников, считать которых рекомендуется долго не засыпающим детям.

Ну и, разумеется, нельзя забывать и об обязательном мышечном расслаблении, так называемой релаксации, пропагандируемой не только поклонниками йоги, но и врачами нового поколения.

Я не вожу с собой будильника, но можно, конечно, настроить себя на ежечасное просыпание, но тогда сон превращается в дремотное забытье и организм практически не отдыхает.

Пока я прикидывал, что мне делать, чтобы проснуться среди ночи, незаметно стемнело, и я подумал: чего ради буду ломать свой сон и просыпаться где-то среди ночи? Я спустился с гамака на землю, достал карманный фонарик и, вскрыв конверт, прочел следующее: «Покинуть бивак, собрать вещи и отойти на расстояние получаса хода. На новом месте устроить ночлег».

Откровенно говоря, я ждал иных заданий, которые бы не обязывали покидать среди непроглядной темноты «насиженное место». Но задание есть задание, приказ, которому надо подчиняться независимо от того, нравится он или нет.

Когда имеешь дело с привычными вещами, которыми приходится пользоваться не один раз, то осязание начинает играть ту же роль, что и зрение. Поэтому сборы мои на новое место прошли без затруднений. Гамак был свернут и размещен вместе с постельными принадлежностями на багажнике. Самоварчик с уже остывшей за вечер водой проследовал на свое место в сумке. Можно было двигаться в любом направлении. Кругом непроглядная темень, клочок неба между зажатыми вершинами елей казался каплей молока в чернильном непроглядье.

Но одно дело сборы на ощупь, другое — движение по лесу, где на каждом шагу можно было наткнуться на дерево, поранить глаз, лицо и руки о торчащие сучья, споткнуться о кочку, пень, оступиться в рытвины.

Не страдая «куриной слепотой», я тем не менее хуже других видел в темноте. Обычно я спотыкаюсь в темноте там, где мои спутники как-то ориентируются.

Можно было выбрать наиболее легкий путь следования: выйти на опушку, где находился одинокий славянский курганчик, а затем пересечь поле, что уже не представляло больших трудностей среди ночи. Но я предпочел буквально окунуться в темноту, углубиться в лес и через тридцать минут расположиться на ночлег. Предстояла этакая игра в жмурки, но не в комнате, где в худшем случае можно было наткнуться на стол или буфет, а в нехоженом лесу с густым подлеском и кочковатой почвой.

Первое и самое главное в таких случаях — уберечь глаза и лицо от повреждений острыми сучьями. Опытные грибники надвигают козырьки фуражек и поля шляп до бровей. Они первыми встретят и отведут от глаз удар ветки или укол сучка. Люди, постоянно носящие очки, могут пренебречь этой мерой предосторожности, но лучше, если и они последуют этому примеру.

Я полностью положился на козырек шапочки и левую руку, вытянутую навстречу препятствиям. Правая вела велосипед.

Уже с первых шагов я наткнулся на небольшую, по пояс, елку, затормозившую колесо велосипеда. Затем по голове прошлась еловая лапа, едва не сбившая шапочку. Затем уперся в ствол березы, затем…

Ох, как много было этих «затем» на моем получасовом пути! Я дважды падал, споткнувшись о какие-то препятствия, пребольно поранил тыльную сторону кисти левой руки, наткнувшись на острый, как гвоздь, сучок старой елки, несколько раз извлекал из спиц велосипеда застрявшие там ветки и т. д. Словом, это был путь мучений очень настойчивого человека, идущего напролом.

Для спящих обитателей леса я, вероятно, казался великаном, каждый шаг которого сопровождался треском ломающихся ветвей и сучьев. Я спугнул какую-то птицу, может быть тетерева, видел чьи-то быстро вспыхнувшие и тут же скрывшиеся желтоватые глаза. Несколько раз встречал зеленовато-жемчужные точечки светящихся в темноте букашек-светлячков, но каждый раз они гасли, как только я нагибался к ним с протянутой рукой. Почему так? Как они меня чувствовали?

Мне кажется, что наши знания о насекомых еще очень и очень поверхностны. Не так давно я приобрел набор открыток под общим названием «Живые часы и барометры». И на каждой открытке нераскрытые тайны: живые часы, барометры, индикаторы, рудоуказчики, радиоактивные уловители… А сколько вообще необъяснимого! Например, появление жучка златки предупреждает о приближающемся огне. Эти жучки чувствуют тепло за 100 километров. Каково, а? Сто километров! Есть чему удивляться!

А предвидение у крыс, бегущих с корабля, которому суждено погибнуть в океанских пучинах! А отлет домовых воробьев, гнездящихся под соломенными крышами, которым суждено быть объятыми пламенем! А медузы, чувствующие приближение шторма за много часов и даже дней! Всего загадочного не перечислить даже специалисту. Откровенно говоря, я завидую и биологам, и зоологам, и энтомологам, и ихтиологам. У них-то тайн и загадок хоть отбавляй! Есть над чем поразмыслить.

Мое получасовое продвижение по лесу на ощупь закончилось в глухом и сыроватом осиннике, что я установил с помощью фонарика, вырвав из темноты то место, где мне предстояло провести остаток ночи и встретить рассвет. До этого пользование фонариком было, само собой разумеется, не дозволено. На устройство ночлега на новом месте, как я полагал, табу все еще распространялось. Приходилось опять погрузиться в темноту, которая после вспышки фонарика стала еше более непроглядной.

Прежде всего требовалось найти (нащупать!) два дерева, таких, чтобы расстояние между ними не превышало длины лямок гамака, но и чтобы не росли они слишком близко друг от друга.

Разыскивая такие деревья, я отошел на несколько шагов от велосипеда и… потерял его… Нашел его, потоптавшись в радиусе пяти шагов, минут через десять, когда уже хотел присесть и дождаться рассвета. Я буквально споткнулся о заднее колесо моего опрометчиво оставленного друга. Теперь я уже не выпускал его руля до тех пор, пока не нащупал двух подходящих осин.

Вначале я забрался в гамак как был — в одежде и сапогах, но через несколько минут постыдился своей слабости и стал устраиваться как обычно, с комфортом. Да и глаза стали кое-что различать. Как-никак, а летом, даже в пасмурную погоду, ночи короткие.

Утром я был вознагражден зрелищем, которое не каждому удается наблюдать. Под колесами велосипеда суетился и фыркал здоровенный еж. Видимо, его прельстили какие-то запахи из моих багажных сумок, и он старался как мог дотянуться до них, уморительно вставая на задние лапки. Я неосторожно пошевелился, и гость тут же поспешил ретироваться, нырнув под сень большого папоротника. Я притих и, дождавшись его возвращения, пленил колючего индивидуалиста, накрыв его своей шапочкой. После этого стал вспоминать, что у меня осталось в сумках из съедобного, чем мог бы полакомиться пленный зверек. Я разложил на бумаге все, что у меня осталось из провизии: десяток ржаных сухарей, банку свиной тушенки, пакетик горохового супа, немного овсяной крупы и — вероятно, это и привлекало ежа — пачку полузасохшего плавленого сыра «Волна». Видимо, сырный дух не только лисиц пленял. Я это понял сразу, когда, отрезав кусочек сыра, сунул его под нос полусвернувшемуся пленнику. Тот фыркнул, но уже через мгновение высунул черный принюхивающийся носик и, расслабившись, начал поедать подсунутое. Ободренный успехом «продуктовой» дрессировки, я выпустил ежа на траву, но он немедленно попытался удрать, поэтому пришлось его вновь посадить на колени и уже так скормить ему весь квадратик сыра.

Если бы еж был помоложе, этак с детский кулачок, то, может быть, я рискнул бы сделать его своим спутником. Эти зверюшки ведь очень быстро привыкают к человеку. Но мой пленник был свободолюбивым старым ежом, и мне пришлось с ним расстаться.