"Тайна Марухского ледника" - читать интересную книгу автора (Гнеушев Владимир Григорьевич, Попутько...)

На Клухорском перевале

Части дивизии “Эдельвейс”, прорвавшиеся на Клухорский перевал через партизанские заслоны, сдерживались силами только одного первого батальона 815-го полка. Преимущество было на стороне противника, и он захватил самые высокие и выгодные точки перевала и прорвался к его южным склонам. Это и вынудило командование срочно перебросить с Марухского перевала 3-й батальон 808-го полка, который был в оперативном подчинении командира 810-го полка майора В. А. Смирнова.

На место боев в августе прибыл командир 3-го стрелкового корпуса генерал К. Н. Леселидзе. Командующий 46-й армией генерал В. Ф. Сергацков дополнительно направил на перевал из Батуми 121-й горнострелковый полк 9-й горнострелковой дивизии вопреки приказу уполномоченного Ставки Берия. 815-м полком командовал майор А. А. Коробов. Мы нашли Коробова в Сухуми, где он поселился, выйдя в отставку после тяжелой болезни. Во дворе тихого его дома на окраине города, под деревьями, отягощенными осенними плодами, мы беседовали с ним через двадцать лет после этих боев.

– После захвата немцами перевала, – говорил Коробов, —пришлось серьезно подумать о более удобных для обороны позициях. Они были хорошо подготовлены. И с тех позиций немцы уже не смогли нас сбить. А вскоре подкрепление мы начали получать, правда, не со стороны Марухского перевала – подразделения майора Смирнова не смогли к нам пробиться. Пришел к нам 956-й артиллерийский полк, несколько подразделений 155-й стрелковой бригады, 121-й горнострелковый полк под командованием майора Аршавы, а также специальные горнострелковые и альпинистские отряды.

Вспоминал Александр Анатольевич, что у немцев оборона была тоже построена крепко, в два эшелона. Особенно донимала наши позиции одна высота, на которой собрались довольно крупные силы фашистов. Ни ночью ни днем по существу наши подразделения не могли скрытно провести ни одного маневра. И решили тогда уничтожить эту высоту с теми, кто на пей находится.

В абсолютной тишине, с необыкновенными предосторожностями закладывались под высоту пуды аммонала. Ничего не подозревали егеря до самого того момента, когда мощный взрыв потряс горы.

– Рвануло так, что камни аж на наши штабы посыпались...

На переднем крае фашистов началась паника. А рота автоматчиков во главе со старшим лейтенантом Воробьевым, поддержанная другими подразделениями, уже смяла их и пошла дальше. Гнали немцев метров восемьсот, заняли их позиции и привели пленных.

– Солдаты у меня были отличные,—сказал вдруг Коробов и улыбнулся как-то грустно.– Ведь не в курортных условиях воевали, казалось, и огрубеть могли бы, растерять человеческое тепло, ан нет. Заботились друг о друге вдвойне внимательно. Помню, в первые дни боев был начальником штаба

Николай Георгиевич Каркусов (Бывший инструктор-пропагандист 956-го артиллерийского полка, воевавший на Клухорском перевале, ныне офицер запаса И.Е. Пухаев сообщил нам, что Каркусов уже не смог вернуться на фронт и до конца войны служил на ответственных постах в системе ЗакВО. С 1946 года он работал военным комиссаром Юго-Осетинской автономной области. Пулю, застрявшую в легких, не удалось извлечь, рана подтачивала здоровье Николая Георгиевича, и в 1948 году он умер. Похоронен в городе Цхинвали). Он, по-моему, был выпускником Бакинского пехотного училища, и в полк пришел совсем молодым. В те дни довольно часто возникали сложные ситуации. Во время одного боя оказался окруженным и штаб полка. Я как раз был в батальоне, и Каркусов принял решение пробиться со взводом охраны из окружения и спасти знамя полка.

В этом бою он получил тяжелое пулевое ранение. Его вынесли, положили на самодельные носилки из хвороста, приспособили к ним двух лошадей – одна впереди, другая сзади – и лишь три дня спустя доставили в село Захаровку, где был полевой госпиталь. Мы представили его к награде, и он вскоре был награжден орденом Красной Звезды. Куда девался после госпиталя, не знаю, потому что лежал он долго в разных госпиталях, а война шла...

Александр Анатольевич поинтересовался, когда мы его разыскали после выхода первой книги, какие судьбы стали нам известны. Мы рассказали о судьбе Швецова и Родионова, спросили в свою очередь, не помнит ли он этого случая.

– Помню, что случай самочинного расстрела был, а деталей так и не знаю.

Он помолчал, обхватил широкими коричневыми ладонями колени, сидел, слегка раскачиваясь.

– М-да... Разное бывало в те дни. Берия мне на перевал тоже звонил, спрашивал, как дела. Ничего, отвечаю, только жрать нечего да боеприпасов маловато. Стрелять нечем. “Держитесь”,—говорит и повесил трубку. Вскоре после этого особист армейский приехал, интересоваться начал тем, что нет происшествий у меня никаких. Так прямо и сказал: “У тебя что – хорошо все? Почему происшествий не даешь?” – “А нету,—отвечаю,– вот и не даю. Когда будут,– доложу”.

Так и уехал ни с чем. Надо сказать, что берии бериями, а от людей многое зависело. У меня в полку оперуполномоченный был кубанский казак Кураков, прекрасный человек, настоящий коммунист. Никого понапрасну в обиду не давал...

Уже вечерело, когда мы расставались. Сумерки заполнили сад, желто-оранжевые плоды хурмы стали темными и тяжелыми, в синеватый туман одевались недальние горы. Мы уходили но тихой улице Сухуми, а у калитки стоял и смотрел нам вслед грузный, высокий человек. Он был похож на мастерового, отдыхающего после работы... (Год спустя после нашей встречи Александр Анатольевич Коробов скончался от сердечного приступа и был похоронен на Сухумском кладбище, там, где похоронен командир 121-го горнострелкового полка майор Аршава, погибший на Клухорском перевале)

Наши встречи и переписка с участниками боев на Клухорском перевале на этом не закончилась, разумеется. Друзья-журналисты из Грузии сообщили нам, что отыскался бывший комиссар батареи 256-го артиллерийского полка Александр Самуилович Андгуладзе. Проживает он сейчас в городе Боржоми и работает там на стекольном заводе. Мы тотчас написали ему письмо и вскоре встретились с ним.

Александр Самуилович рассказал, что в последних числах августа 3-й дивизион 256-го артполка 9-й горнострелковой дивизии, располагавшейся в районе Батуми, был передан в распоряжение 956-го артполка 394-й стрелковой дивизии и быстро был переброшен на Клухорский перевал...

Вот это удача! Генерал Сергацков говорил нам в Москве, что, кроме полка целиком, в 9-й дивизии были еще подразделения, находившиеся в резерве, которые он направил на перевалы. Но какие именно подразделения, он вспомнить не смог. И вот наконец есть человек, который помог выяснить это.

...– Нашим дивизионом командовал майор В. Калинин – очень талантливый, энергичный и опытный офицер... Была ночь, когда мы прошли Сухуми. Из-за воздушной тревоги город погрузился во мрак. На высотах вокруг города вспыхивали залпы зенитных батарей и лучи прожекторов, которые не давали возможности немецким бомбардировщикам прорваться к Сухуми...

...Вот и передовая линия фронта. Тут выяснилось, что 815-й полк в результате тяжелых боев потерял большое количество личного состава, но продолжает сдерживать опытного и хитрого врага, каким являлась дивизия “Эдельвейс”. Приход нашего дивизиона несказанно обрадовал бойцов полка.

– Теперь мы стукнем фрица! —говорили они. Мы быстро заняли огневые позиции и вступили в бой. продолжавшийся около десяти суток. Позиции наши не были такими удобными, как у немцев: нам приходилось стрелять снизу вверх. Но в результате этого многодневного боя продвижение фашистов было приостановлено, и, таким образом, была выполнена первая часть задания командования. Второй частью этой задачи являлось постепенное оттеснение немцев к вершине перевала и дальше...

Александр Самуилович при нашей встрече многое рассказал о боевых эпизодах, о своих товарищах. Один эпизод, который и сам Андгуладзе считает “самым значительным”, нам хочется тут привести. Он заинтересовал пас и потому еще, что совсем незадолго до этого Коробов рассказывал нам в Сухуми о немецких автоматчиках, пробравшихся к нам в тыл. Именно о них и повел речь Александр Самуиловпч. Только свое повествование он начал с того, что вспомнил о начале задуманной ранее операции нашего командования. Выполнение плана операции началось в четыре часа утра артиллерийской подготовкой, в которой участвовала и батарея майора Калинина. За час только эта батарея выпустила по врагу около двух тысяч мин. Враг подозрительно быстро открыл ответный интенсивный огонь, и эта дуэль продолжалась до тех пор, пока в тылу наших батарей ни разгорелась автоматная стрельба. Как после выяснилось, операция нашего командования случайно совпала по времени с операцией командования дивизии “Эдельвейс”. Именно в то утро немецкие автоматчики пошли в тыл нашим подразделениям с заданием уничтожить их и освободить дорогу на Сухуми. Гитлеровцам, уверенным в счастливом исходе дела, выдали лишь суточный паек, сказав, что все остальное, вплоть до прекрасного грузинского вина, они получат на берегу теплого моря, среди пальм и цветов.

Группы немецких автоматчиков просочились чуть ли не к штабу дивизии, и всюду завязался бой. У штаба дивизии их встретили курсанты Сухумского училища, в других местах – подразделения 815-го полка (Здесь память немного подводит А. С. Андгуладзе. Безусловно, в разгроме группы немецких автоматчиков участвовали и другие подразделения, но косвенно. Непосредственно же уничтожением гитлеровцев занимался подоспевший к этому времени 121-й горнострелковый полк 9-й горнострелковой дивизии и отряд альпинистов, о которых расскажет несколько позже А. М. Гусев), а наши артиллерийские части помешали немецкому наступлению с фронта и тем самым лишили вражеских автоматчиков поддержки. В результате яростного сражения вражеские автоматчики были уничтожены, а некоторые взяты в плен.

Андгуладзе лично участвовал в допросе одного молодого немецкого автоматчика. Тот держался высокомерно, на вопросы отвечал, гордясь своей принадлежностью к дивизии “Эдельвейс”.

– Мне двадцать лет, – говорил он. – В сороковом году я окончил школу. Затем по приказу фюрера прошел военную подготовку в Австрии, а после стал солдатом.

Он глубоко верил в то, что Гитлер выиграет войну. После войны он собирался вернуться в Германию продолжать образование и стать инженером.

...Я спросил его:

– Гитлер капут?

– Найн! – вскричал он рассерженно и вскочил со стула.

Он ошибся, этот молодой, одураченный геббельсовской пропагандой немец. С тех пор прошло более двадцати лет. И весь мир теперь знает, какая участь постигла гитлеризм.

Старая пословица гласит: “Друзья познаются в беде”. Лишний раз она подтвердилась в бою, о котором идет речь. Когда немецкие автоматчики осыпали батарею градом пуль, был смертельно ранен младший сержант Якунин. Он упал на взгорке. Пули буквально пахали землю вокруг него. Кахетинец Экизашвили прыжками добрался к нему и попытался спасти, но сам получил тяжелое ранение. Кумык Курмышов, также под пулями, поднял себе на плечи раненого разведчика Абохадзе, вынес его из опасного места и надежно укрыл в расселине скал. Героически сражались все наши подразделения. В этом бою героически погиб командир 121-го горнострелкового полка майор Иван Иванович Аршава. Его посмертно наградили орденом Ленина. Сам Андгуладзе получил тогда орден боевого Красного Знамени. Младшие лейтенанты Грачев и Шульга, лейтенант Сисенко награждены были орденами Красной Звезды, а бойцы Гогичаишвили, Гогуа, Курмышов, Экизашвили и другие получили медали “За отвагу”.

Позднее эта батарея, в которой служил Андгуладзе, спустя некоторое время была послана на помощь воинам, защищавшим Марухский перевал. Из рассказов других участников боев мы знаем уже, что она оказала им существенную помощь...

Рассказ Александра Самуиловича дополнил майор запаса Петр Дмитриевич Емельянов, тоже житель города Боржоми, в прошлом комиссар отдельной роты химзащиты. Теперь, спустя много лет, когда в районе Северного Марухского ледника были обнаружены остатки химических снарядов гитлеровцев, к счастью, оставшихся неиспользованными, мы понимаем, что такие роты нужны были нашим войскам. Он рассказал о штабе дивизии.

Командный пункт командира дивизии располагался в селенье Генцвиш.

Большая роль в обороне Клухорского перевала принадлежит храброму и деятельному офицеру, начальнику штаба дивизии майору Т. М. Жашко (Тихон Макарович Жашко, подполковник в отставке, проживает ныне в Москве, работает начальником отдела кадров одного из заводов). Командир дивизии подполковник Кантария страдал болезнью сердца, высокогорный, разреженный воздух приводил его к мучительным приступам. Находившийся в то время в Чхалте командир корпуса генерал Леселидзе приказал ему через связного офицера связи сдать дивизию начальнику штаба Жашко, а самому отправиться в госпиталь.

Несколько слов о самом генерале К. Н. Леселидзе. Бывший член Военного совета 46-й армии Г. Г. Санакоев, проживающий сейчас в Тбилиси, вспоминает, что это был скромный человек и храбрый воин. Если обстановка на фронте усложнялась до предела, он приезжал на передовую и лично руководил боями. Так было и в районе Клухорского перевала. Участие в бою генерала Леселидзе сильно подняло моральный дух бойцов, изнемогавших от усталости.

– Памятен мне и такой случай, – говорит Санакоев. – В первых числах февраля 1943 года, уже под Майкопом, мы готовили наступление. Оно назначено было в шесть утра, и участвовали в нем одна стрелковая бригада и две дивизии, в том числе 9-я дивизия, не имевшая тогда большого боевого опыта.

Была туманная и дождливая ночь. В два часа ко мне позвонил Леселидзе и сказал:

– Думаю поехать в девятую, проверить готовность.

– Ничего там не случится, – говорю, – командиры опытные. Да и ехать в такую погоду не на чем.

– Ну, тогда пешком пойдем. Собирайся. Взяли с собой двух автоматчиков и пошли. Идем и сбиваемся с дороги, потому что тьма-тьмущая в ущельях, не видно ничего вокруг. Правда, и тихо было, так что в одном из ущелий, в глубине его, вдруг услышали мы разговор, а на каком языке говорят – непонятно. Спрашиваем громко: кто такие. В ответ автоматные очереди. Леселидзе называет себя и приказывает немедленно подняться и подойти.

Через минуту подошли два солдата связиста, извинились, Мы, говорят, думали, что немцы...

– Ладно, – мирно сказал генерал. – Хорошо, хоть но постреляли. Ведите пас в дивизию...

Интересные сведения о семье генерала Константина Николозовича Леселидзе мы обнаружили в одной из статей газеты “Вечерний Тбилиси”. Вот о чем писал автор корреспонденции Л. Долидзе.

“Как солнце в капле воды, отразилась счастливая жизнь Советской Грузии в этом небольшом селе, раскинувшем свои богатые владения па зеленых холмах живописной Гурин... Неузнаваемым стало село, но лишь один его участок остался нетронутым. Это – ревниво оберегаемый всеми жителями, чуть покосившийся от времени деревянный домик, где жила семья Леселидзе...”

Тяжелой была жизнь до революции у таких бедняков, каким был Николоз Леселидзе. Потому и пришел он сознательно к людям, готовившим революцию, в ряды батумского пролетариата. Позже Леселидзе стал одним из руководителей Озургетского (ныне Махарадзевского) ревкома, принимал участие в известном Насалиральском бою с царскими карателями. За революционную деятельность Николоз был сослан в Сибирь, и нелегко пришлось маленьким сыновьям его, пока не пришла в Грузию родная Советская власть.

Подросшие к тому времени трое братьев – Датико, Константин и Виктор – сразу же вступила в ряды Красной Армии. С первых дней Великой Отечественной войны они, а также и самый младший брат, Валериан, начали сражаться в первых рядах защитников страны.

Полковник Константин Леселидзе и его артиллеристы громили врага и во время отступления так, словно перевес сил уже был на нашей стороне. Вот как говорится об этом в наградном листе, датированном 31 июля 1941 года:

“Артиллерийский корпус под непосредственным руководством полковника Леселидзе Константина Николозовича уничтожил свыше 100 танков противника. В наиболее ожесточенных боях (под Минском, у Волмы, на реках Березине и Днепре) храбрый командир руководил расстрелом фашистских танков непосредственно на огневых позициях”.

Как видим, личная храбрость в боевой обстановке была привычной для Леселидзе еще и до сражений на Кавказе. Когда в конце октября 1941 года гитлеровские танки вплотную подошли к Туле, умелость и решительность Константина Николозовича по-существу спасла город. Бойцы и командиры, кому довелось воевать под его руководством, говорили в те дни, что генерал Леселидзе управляет артиллерией, как дирижер оркестром.

Потом был Кавказ, а после него весной 1943 года Леселидзе командует особой 18-й десантной армией и очищает Кубань от гитлеровцев. В сентябрьские дни во взаимодействии с частями Черноморского флота эта армия штурмует Новороссийск и после пяти дней кровопролитных боев овладевает им.

Позднее генерал-полковник Леселидзе командовал частями, входившими в состав Первого Украинского фронта. 21 февраля 1944 года он погиб в бою. Тело его было перевезено в Тбилиси и там с большими воинскими почестями захоронено.

Вряд ли можно переоценить значение боевых действий 121-го горнострелкового полка, в состав которого входил и отряд альпинистов. Этот полк, посланный на перевалы распоряжением Сергацкова, прибыл на Клухорский перевал, как нельзя более во время – в августе 1942 года. 815-й полк в жестоком единоборстве с мощными силами противника буквально истекал кровью и медленно отходил от перевала. Помощь подоспела, когда отдельные подразделения фашистов пытались пройти по скалистым гребням боковых хребтов, чтобы охватить наши войска с флангов. В числе тех, кто пришел на помощь, был и Александр Михайлович Гусев, заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму. Мы встретились в Москве. Он-то и сообщил нам подробности о действиях 121-го горнострелкового полка и альпинистов в районе Клухорского перевала.

Еще задолго до войны Александр Михайлович много занимался альпинизмом и уже тогда имел звание мастера спорта – звание заслуженного мастера спорта он получил уже во время войны за организацию горной подготовки войск и проведение боевых операций в горах.

Александр Михайлович был инструктором по альпинизму, зимовал на метеорологической станции на Эльбрусе и хорошо помнит, что вопреки мнению некоторых военных: “Нам на Эльбрусе не воевать”, альпинисты не исключали возможности войны в горах и воспитывали молодежь под лозунгом: “Кто не растеряется в снежных горах – тот не струсит в бою”. Когда началась война, инициативная группа альпинистов из Всесоюзной секции альпинизма обратилась в соответствующие организации с просьбой направить в горные соединения инструкторов альпинизма для горной подготовки. Генеральный штаб Красной Армии, разумеется, принял это предложение и сразу после этого около двухсот опытных альпинистов были переведены из различных частей, где они служили после мобилизации, в распоряжение штаба Закавказского фронта.

Альпинисты эти стали инструкторами срочно организованной в Закфронте школы военного альпинизма и горнолыжного дела, вошли также в качестве инструкторов в состав двенадцати специально обученных и экипированных отдельных горнострелковых отрядов, которые придавались соединениям, действующим на перевалах. Эти альпинисты, кроме того, вошли в состав альпинистского отделения, созданного при штабе Закфронта для общей организации обучения и непосредственного участия в обороне Главного Кавказского хребта. Были составлены наставления и памятки о правилах движения в горах, обеспечивалась работа службы безопасности высокогорных гарнизонов в зимнее время.

Александр Михайлович Гусев, один из активных членов инициативной группы, был послан в 9-ю горнострелковую дивизию, которая, как мы помним, располагалась в начало 1942 года на турецкой границе, в районе Батуми. Это обстоятельство, вспоминает Александр Михайлович, а также то, что командование дивизии – командир дивизии полковник Евстигнеев, комиссар дивизии Столяров и начальник штаба майор Мельников придавали самое серьезное значение горной подготовке, – обеспечило успешное развертывание работ по обучению личного состава дивизии правилам движения в горах.

К лету 1942 года из наиболее сильных альпинистов дивизии, солдат и офицеров была создана сводная рота на случай выполнения специальных операций в горах. Командиром этой роты был назначен Александр Михайлович Гусев. Но недолго пришлось ему командовать ротой. В августе, когда разгорелись бои на Марухском и Клухорском перевалах, Гусев и группа альпинистов-офицеров, хорошо знавших эти районы, подали рапорт в Военный Совет 46-й армии с просьбой направить их в действующие на перевалах части. Вскоре 121-й горнострелковый полк в спешном порядке уходил в район Клухорского перевала и Гусев, прощаясь с командиром полка майором Аршавой, надеялся воевать там вместе. Аршава обещал взять Гусева к себе на должность ПНШ-2, однако через два дня после того, как ушел полк, всех, кто подавал рапорт, вызвали в штаб армии и после непродолжительной беседы с членом Военного совета Емельяновым направили на перевалы с задачей “...обеспечения боя, разведки и консультации командования о местности в районе перевалов...” Таким образом, младший лейтенант Шпилевский был направлен на Мамисонскпй перевал, младшие лейтенанты Келье и Губанов на Эльбрусское направление, а Гусев, имевший в то время звание воентехника первого ранга, и младший лейтенант Гусак – на Клухорское направление в распоряжение штаба 394-й стрелковой дивизии.

Противник уже занял Клухорскпй перевал и потеснил 815-й полк к слиянию рек Гвандра и Клухор. Рядом с этим местом в сванском селении Генцвиш находился и штаб дивизии. Пройдя за сутки 70 километров и обогнав в пути 121-й полк, альпинисты прибыли сюда 27 августа. Штаб уже был полуокружен прорвавшимися в тыл наших частей немецкими автоматчиками, артиллерия и минометы врага обстреливали берег реки у поселка, где располагались наши батареи. Альпинисты едва успели доложить о cвоем назначении и о том, что на подходе 121-й горнострелковый полк, как были включены в круговую оборону, в которой участвовали н сами штабисты. Рядом рвались снаряды, в лесу слышались выстрелы – противник вел огонь по расположению штаба со скал и деревьев. Через два часа, подошли подразделения полка и с ходу вступили в бой под непосредственным руководством генерал-майора Леселидзе и майора Аршавы. Подразделения углубились в лес, альпинисты оставались в обороне штаба. Бой разгорался. Появились убитые и раненые, ковыляли пленные. Лишь к ночи бой начал стихать. Значительная часть прорвавшихся автоматчиков была уничтожена или захвачена в плен. 121-й полк, слившись с порядками 815-го полка, остановил противника чуть выше слияния рек Гвандра и Клухор.

На следующий день прибывшие альпинисты во время беседы с командованием предложили направить в тыл противника отряд, который, пройдя из ущелья Гвандры через хребет Клыч, нападет на немецкий штаб, располагавшийся, по всей видимости, неподалеку от “Южной приюта”, места ночевки альпинистов, рядом с водопадом. Предложение было принято, и 30 августа альпинисты двумя отрядами в 25 и 50 человек приступили к выполнению плана. Александр Михайлович во главе отряда в 50 человек должен был пробиться через перевал Клыч, а отряд под командованием Гусака обязан был подняться на край гребня и прикрыть левый фланг, где предполагалось наличие групп корректировщиков противника. Эти действия по захвату вражеского штаба были согласованы также с действиями 121-го горнострелкового полка,

Операция началась с неудачи, так как вопреки данным нашей разведки на перевале Клыч оказался противник и перевал удалось очистить от него лишь к 9 сентября, когда пришло подкрепление, призом самому Гусеву с небольшой группой альпинисток пришлось подняться на вершину, господствовавшую над перевалом и огнем сверху ослабить сопротивление немецких горных стрелков.

В конце концов немцы не выдержали и начали отступать в главное ущелье, к дороге, к Клухорскому перевалу. Им удалось оторваться от наших частей и замаскировать свой отход. Да и сами наши части в этот момент не вели активных боевых действий, так как 121-й полк принимал позиции у ослабевшего в боях 815-го полка, который отводили на отдых и переформирование.

– Однако эта операция,– вспоминает Александр Михайлович, – стала началом нашего наступления на Клухорском направлении, подразделения 121-го горнострелкового полка продвинулись к месту соединения дорог, идущих с перевалов Клухор и Нахар. Дальнейшему наступлению теперь мешал противник, расположившийся на перевале Нахар и его южных склонах, ибо дорога на Клухорский перевал проходила влево под этими склонами.

Наш отряд, – говорит Александр Михайлович, – который стал именоваться альпинистским, отошел к штабу дивизии и больше уже не расформировывался. Моим помощником в отряде был назначен лейтенант Хатепов. Мы не расставались с ним до конца боев под перевалом. У меня остались самые лучшие воспоминания об этом опытном командире, отважном и спокойном в любой ситуации, и замечательном человеке. После он ушел в составе дивизии на другие участки фронта и, говорят, был тяжело ранен. К сожалению, я ничего не знаю о дальнейшей его судьбе, попытка найти его не удалась...

В основной состав отряда к тому времени входило 50 человек, но в зависимости от характера задания количество бойцов могло меняться, – в одном случае их становилось меньше, в другом – больше. В нахарской операции, о которой речь пойдет ниже, Гусев участвовал с минимальным количеством наиболее опытных альпинистов, потому что путь, избранный отрядом для выполнения задания, был технически сложен для многих.

Этот поход в тыл перевала Нахар из ущелья реки Гвандра затевался с целью посеять панику в расположении немецких войск. В момент, когда паника достигнет высшего предела, объяснили в штабе, части 121-го горнострелкового полка наймут перевал.

Гусев вышел с отрядом 12 сентября. А 14 сентября, в день штурма перевала, погода резко ухудшилась, пошел снег, сильно похолодало, начался буран. Пришел рассвет, мутный до непроглядности, и сколько не вглядывались альпинисты в ту сторону, где был перевал и откуда должны были прийти визуальные сигналы, ничего не увидели. Спуск в расположение немцев начали вслепую. Вскоре впереди себя услышали характерный шум передвигавшихся немецких подразделений и открыли огонь прямо на шум. Одновременно сквозь гул и свист ветра альпинисты услышали стрельбу и на перевале, где полк перешел в наступление. Сутки отряд бродил в тумане и в снегу и, лишь получив указание штаба, вернулись через хребет к своим, несколько человек оказались с обмороженными конечностями.

121-й полк вышел на одну из сторон гребня седловины и 19 сентября очистил от противника южные склоны. Потом он еще продвинулся вперед, но тут на пути его оказалась узкая теснина, сильно укрепленная гитлеровцами.

“В одни из этих дней,– вспоминает Александр Михайлович,– я прибыл в штаб, чтобы познакомиться с новым командиром дивизии, полковником Белеховым. Там я и узнал о гибели командира 121-го горнострелкового полка майора Аршавы и тяжелом ранении начальника штаба полка капитана Кожемякина. Стало тяжело и горько па душе...”

А полк между тем продолжал медленно вгрызаться в немецкую оборону. Командование полком в это время принял майор Агеев. Но продвижение давалось нам слишком дорогой ценой, платили мы за него жизнями многих бойцов, и потому отряду Гусева было предложено выйти на передовую и уничтожить огневые точки противника, расположенные на склонах теснины. На месте стало ясно, что выгоднее будет, если отряд зайдет в тыл немцам, оборонявшим теснину, из ущелья Симли-Мипари через отрог хребта, идущий с вершины горы Хакель. План этот был утвержден командиром дивизии, и операция началась. Через день отряд Гусева вышел на гребень и обнаружил, что с другой стороны на этот гребень поднимаются две группы немецких стрелков, численностью до 150 человек. Немцы в свою очередь стремились проникнуть в тыл наших войск. Встреченные сильным огнем отряда Гусева, немцы, неся потери, укрылись в скалах и в течение последующих четырех дней пытались выбить наших с перевала. Но к Гусеву начали прибывать подкрепления, вскоре отряд его вырос до трехсот человек.

Теперь, боясь за свои тылы (с хребта проглядывалась вся дорога от теснины до Клухорского перевала и ее можно было держать под огнем), противник ослабил свое внимание в теснине и установил мощный заслон против альпинистского отряда. А некоторое время спустя, нашим командованием была разработана операция по заходу с гребня в тыл немцам, продолжавшим оборонять теснину. Операция несколько задержалась из-за новой смены полков: в сентябре 121-й горнострелковый полк, доблестно исполнивший свой воинский долг, уходил на отдых, а на смену ему вернулся отдохнувший и пополнившийся 815-й полк.

Для непосредственного выполнения операции, ввиду ее сложности, отряду Гусева был придан отряд лейтенанта Воробьева. С этим и своим отрядом Гусев ночью должен был спуститься вниз, в ущелье и перекрыть его. Одна часть отряда должна была ударить на противника с тыла в самой теснине, другой вменялось в задачу не пустить немцев с перевала Клухор на помощь своим.

Для полной гарантии успеха требовалось выполнение еще одного условия. Надо было уничтожить заслон противника, стоявший под хребтом, выше дна ущелья, против наших позиций. После короткого совещания в штабе 815-го полка и в штабе дивизии решено было тайно подготовить к взрыву огромную скалу, нависшую над немцами. Осколки ее должны были похоронить егерей. В течение трех дней, маскируясь в полуденных облаках, Гусев с группой бойцов выкладывал тол в гранитные щели скалы. Потом она была взорвана. Операция прошла успешно. Она проходила с 12 по 14 октября. Немцы, оборонявшие теснину, частично были уничтожены, частично взяты в плен и лишь небольшой их группе удалось уйти. Вскоре 815-й полк прошел теснину и сменил альпинистов, заняв рубеж над перевалом. Здесь передовые части полка находились вплоть до ухода в Сухуми в декабре 1942 года, когда на смену ему прибыл 1-й отдельный горнострелковый отряд.

В середине ноября Гусев был отозван в Тбилиси, в штаб Закавказского фронта, где был назначен начальником альпинистского отделения, о задачах которого мы уже рассказали выше. В конце декабря ему была поручена организация глубокой разведки на Кавказском хребте, через ущелье рекп Секен, в районе перевала Морды, ведущего в верховье реки Кубань, на тропу, по которой немцы снабжали свой гарнизон на перевале Хотю-Тау и на Эльбрусе. Перед тем как отправиться туда с отрядом в 120 человек, Александр Михайлович дважды участвовал в авиаразведке над этим массивом хребта и над Эльбрусом. Вот, в частности, что говорится об этих полетах в наградной характеристике на инженера 3-го ранга А. М. Гусева, хранящейся ныне в Центральном архиве Советской Армии:

“...Т. Гусев совершил два боевых вылета на самолете Р-10 в качестве штурмана стрелка в районе Эльбрус – Клухорский перевал. Разведка дала данные о расположении и движении частей противника на перевалах, установила результаты бомбардировки на Приюте одиннадцати. В течение разведки дважды вступал в бой с наземными частями противника, расположившимися в Приюте одиннадцати и на северных скатах перевалов...”

Александр Михайлович подробно поведал нам, как развивались боевые события в дальнейшем, уже на земле.

Гусев участвовал в выполнении еще одного, весьма ответственного задания командования. Немцы, заняв Приэльбрусье, поставили на обеих вершинах Эльбруса своп флаги. Простояли они там недолго. В феврале 1943 года Гусев получил предписание возглавить операцию по снятию фашистских флагов с высочайшей горы Европы и установить там знамена Советского государства.

– ...Через Крестовый перевал, – вспоминает Александр Михайлович,– и затем через Нальчик и Баксанское ущелье мы добрались по разрушенным дорогам к подножью Эльбруса. На Эльбрусе к нашему отряду присоединились две группы, одна под руководством младшего лейтенанта Гусака, вторая под руководством лейтенанта Маренца. Обе эти группы были сформированы из состава частей, оборонявших перевалы Эльбрусского района. 13 и 17 февраля двумя группами под руководством Гусака и моим были совершены восхождения на обе вершины, и задание было выполнено: фашистские знамена с Эльбруса были сброшены и водружены красные советские флаги.

Летом 1943 года альпинистское отделение было расформировано, и Гусев вернулся к своей прямой военной специальности – был назначен начальником теоретического отдела Океанографического института, обслуживавшего Военно-Морской Флот. Ныне доктор физических наук, профессор Александр Михайлович Гусев заведует кафедрой в Московском государственном университете. Его часто можно видеть летом в горах Кавказа, где прошла его тревожная молодость...

Мы много получаем писем от читателей, в которых говорится об одном: надо как можно скорее собрать все останки воинов, погибших на перевалах и хребтах, в расселинах скал и ледниковых трещинах. Надо захоронить их с воинскими почестями. Недавно мы получили письмо из Армении от Маркосяна Григора Ашотовича. К письму были приложены три фотографии. На первой сняты три молодых человека, сидящих где-то среди горных осыпей, под могучей скалой. Двое впереди, один – типичный житель Сванетии – чуть позади. Они смотрят перед собой, на камни, развернутые в стороны, и на кости солдата, лежавшие под этими камнями. Две другие фотографии повествуют о том, как кости эти были бережно собраны, а затем похоронены с почестями в городе Ленинакане, на родине погибшего. На передней машине везли останки к кладбищу. На ней виден и портрет солдата – молоденького паренька с мужественным и спокойным взглядом. Кто же все эти люди? Вот что сообщает об этом автор письма, Григор Маркосян.

“Уважаемые товарищи! 22 июня 1964 года я получил письмо из селения Ажары Гульрипшского района Абхазской АССР, от жителя этого села товарища Чоплиани Карло. Вот оно: “Побывав на днях в районе боев около Нахарского перевала, я обнаружил могилу солдата и при нем листок в герметической коробке, указывающей на личность солдата и его адрес. Солдат – Маркосян Ашот Геворкович, уроженец Армянской ССР, из города Ленинакана, проживавший по адресу – Железнодорожная, 31, кв. 7, погиб в 1942 году в боях за Нахарский перевал. Останки его сохранены. Просим сообщить, интересует ли вас местонахождение могилы, я могу ее показать. Листок находится у меня...”

Я сразу же со своим братом отправился по указанному адресу. От Сухуми мы выехали на машине, а от селения Ажары пошло пешком километров сорок, к местам боев. Погибший солдат – мой отец. Листок, сохранившийся в солдатском медальоне, содержал адрес жены солдата – моей матери.

Подъем к местам был очень тяжелый. Мы подошли к самому краю ледника. Место, где нашли останки отца, было под скалой. Вблизи валялись стреляные гильзы, патроны, коробка от гранат, противогаз, полуистлевший перевязочный пакет. Таи же Чоплиани нашел медальон. Мы перевезли найденные останки в Ленинакан и здесь с почетом похоронили... Возможно, вы знаете кого-нибудь из участников боев, проходивших в районе Нахарского перевала. Может, кто-нибудь знает что-то о моем погибшем отце, который был рядовым солдатом. До войны он работал старшим бухгалтером Лепинаканского отделения железной дороги. Взят в армию в апреле 1942 года. Последнее письмо от него мы получили в августе того же года из Батуми. Он был коммунистом с 1926 года. В 1930 году участвовал в уничтожении бандитизма в Дилижане. Мы уверены, что он выполнил до конца свой долг солдата перед родиной...”

Судя по тому, что последнее письмо от Ашота Геворковича семья получила из Батуми, он служил, видимо, в том полку 9-й горнострелковой дивизии, который из резерва был отправлен Сергацковым на перевал. Возможно, и в самом деле еще отыщутся бойцы из этого полка, кто помнит солдата Маркосяна. Но случай этот говорит и о том, что горы хранят еще много тайн, и тайны эти ждут, чтобы их раскрыли. Трудно сказать, какие находки еще ожидают нас, о каких подвигах и судьбах мы услышим…

Когда в сентябре бои на Клухорском направлении закончились и большинство подразделений были отправлены оттуда на другие участки фронта, перевал остался охранять 1-й отдельный горнострелковый отряд. И хотя бойцы уже не испытывали такой напряженности, как вначале, однако война есть война, даже если она позиционная. Часто еще приходилось вступать в ожесточенные схватки с врагом, отделенным от наших позиций лишь узкой полосой глубокого, струящегося от морозной сухости снега. И в этих схватках гибли люди, оставляя в душах товарищей горечь утраты на долгие и долгие годы вперед.

Разве не героична даже в своей будничности история, которую поведал нам бывший боец отряда, ныне электрослесарь СМУ-3 в городе Прикумске Ставропольского края Василий Иванович Цыкало. Это история гибели друга Василия Ивановича, но это, нам кажется, прекрасная страница истории и его собственной жизни.

В декабре сорок второго года Василий Иванович в составе отделения, в котором был и его друг Виктор Цыплаков, был послан в разведку с конечным заданием достать “языка”. Разведка напоролась на засаду, началась перестрелка. Виктор был с ручным пулеметом и потому начал прикрывать огнем отход отделения. Оно благополучно отошло, пулемет Виктора замолчал, и немцы вскоре успокоились. Тогда наши осторожно начали высматривать Цыплакова. Его нигде не было видно. Василий Иванович отправился на поиски его и вскоре обнаружил следы крови на снегу. Заглянув в ледовую трещину, подле которой обрывалась кровавая цепочка, он увидел друга. К счастью, трещина была неглубокой, и Василий Иванович вытащил Виктора наверх.

Спрятавшись за камнями, он осмотрел друга. Тот был ранен в обе ноги и в грудь, причем валенки затекли кровью и смерзлись. Наступила ночь, и, кое-как перевязав рану на груди и надев на Виктора все теплое, что было на нем, Василий Иванович понес его к отряду.

– Все же не сумел я его сберечь,– пишет нам Василии Иванович.– Слишком много крови он потерял. Он скончался во время операции, и я похоронил его у большой сосны, обложив могилку камнями. Уже после войны побывал в Махачкале, у родных Виктора и рассказал им, как он погиб...

И в заключение главы о Клухоре мы приведем рассказ Ивана Петровича Голоты, бывшего комиссара 1-го отдельного горнострелкового отряда, продолжавшего воевать на Клухорском перевале, когда все другие подразделения уже ушли. Живет он сейчас в Белоруссии, работает начальником транспортной конторы Гомельского областного отделения связи.

...В первые дни января 1943 года отряд получил по рации короткий приказ: 1-му горнострелковому отряду преследовать немцев, сбросить с Клухорского перевала и освободить Теберду. Срок исполнения – два дня.

С наступлением рассвета наши лыжники, на ходу стреляя из автоматов, ринулись на немецкую оборону. Фашисты, беспорядочно отстреливаясь, покинули свои позиции и бросились к спуску с перевала. Голота с одним бойцом увлекся преследованием и вылетел на огромный снежный карниз над обрывом. Карниз подломился, и они полетели вниз. Снег набился в одежду, в уши, в оружие. Отряхиваясь, Голота увидел, что находится ниже перевала, рядом с немцами. Те выпустили по смельчакам две автоматных очереди, но с обрыва уже били другие подоспевшие бойцы. Немцы побежали вниз по ущелью. Бойцы, разгоряченные боем, стали прыгать сверху к Голоте, тут же становились на лыжи и продолжали преследовать егерей.

Вскоре начался еловый лес. Здесь тропа во многих местах была перегорожена завалами, попадались и заминированные участки. От выстрелов и разрывов мин снег осыпался с высоких елей, струясь к земле прозрачной, слепящей под солнцем кисеей. Бойцы продвигались к Теберде, неся на себе ящики с боеприпасами и продовольствием.

Вскоре тропа перешла в узкую дорогу, и там неизвестно откуда появилась лошадь, запряженная в сани. Возница, по национальности карачаевец, сказал:

– Берите, товарищ, лошадь.

С ним ехала женщина. Улыбаясь, она слезла с саней, а бойцы быстро погрузили своп ящики и, облегченные, пошли вперед быстрее. Уже сгущались сумерки, когда показалась Теберда, началась перестрелка с отходившими немцами. К полуночи Теберда была очищена or них.

– Мне и сейчас страшно думать о том, что мы увидели в этом курортном поселке,– сказал Петр Иванович.

Утром ко мне и Марченко подошла женщина и сказала:

– Дорогие вы наши. Тут в санатории сотни детей, которые вот-вот помрут. Помогите их спасти...

Мы сейчас же отправились к санаторию. Встретил нас врач, средних лет мужчина, с очень усталым, измученным лицом. Когда он говорил, то нажимал рукой на горло – оно у него было искусственным – и голос его хриплый, дрожащий, С ним мы и зашли в первую комнату. Мы с Марченко буквально застыли в дверях.

На двенадцати кроватях, покрытых старыми простынями, лежали безжизненные существа. Бледные, без признаков единой кровинки, они смотрели на нас глубоко запавшими, безразличными глазами. Даже губы у них были белые. Лет им было но десять-двенадцать.

Сестра подняла с одного мальчика простыню. Мальчик лежал полуголый, в коротенькой рубашке. Он будто склеен был из костей, еле-еле обтянутых сухой кожей. Если бы не кожа, кости, наверно, рассыпались бы.

В другие комнаты мы не пошли. Нужно было принимать срочные меры. Мы вернулись в отряд и обо всем рассказали бойцам. Все до единого они отдали свои продовольственные запасы – сухари, сахар, консервы. Собранное отправили в санаторий. Созвали мы и жителей Теберды, рассказали им о детях. Жители несли последние свои запасы – муку, картошку, кур. Какой-то старый дедушка привел барана.

Кроме того, мы дали срочную телеграмму в Сухуми. На второй день самолет доставил сахар, какао, сгущенное молоко... Как мы узнали, до войны в атом санатории лечились дети. К моменту захвата немцами Теберды их было тут около полутора тысяч. Фашисты решили уморить их голодом. Одна медсестра рассказывала нам, что они установили для детей дневной рацион: три картошки. Утром од-па, в обед одна и на ужин одна. При раздаче обязательно присутствовал немецкий солдат. Если сестра положит кому-либо две картошки, фашист выбивал поднос и.) рук и сапогами топтал картошку на полу, и другие дети оставались совсем голодными.

Сотрудники санатория много хорошего говорили о враче с искусственным горлом. Рассказывали, что он был коммунистом и имел какой-то орден. С приходом немцев все это закопал. Только благодаря его заботам и риску дети хотя и истощали, но были живы. Не однажды врача вызывали в комендатуру. И расправа над ним была предотвращена нашим приходом... (Это был Мироц Зиновьевич Кессель, бывший начальник управления евпаторийских санаториев для детей, больных костным туберкулезом. После освобождения Крыма он вернулся к своим обязанностям в Евпаторию и умер там несколько дет назад)

На третий день утром к Голоте подошел паренек с перевязанной рукой.

– Вы комиссар отряда?

– Да.

– У меня есть к вам очень важное сообщение.

– Слушаю вас.

– Я комсомолец, прошу мне серить. Кто-то выдал меня здесь немцам, я был арестован, и под Новый год два пьяных солдата ночью повели меня к реке на окраину. Как только подошли к реке, я бросился в ледяную воду. Они начали стрелять, вот, ранили в руку, но я остался жив. Перед вашим приходом я скрывался в горах, видел и слышал, что они там творили... Видите вон то ущелье?

Паренек показал здоровой рукой на поросшие хвойным лесом склоны ущелья, круто заворачивавшего вправо от реки.

– Да. Вижу.

– На машинах-душегубках они вывозили туда детей и закапывали. Там они многих и расстреливали.

Взяв шесть человек с лопатами и паренька, Голота через некоторое время шагал по ущелью.

– Вот здесь, – сказал паренек, останавливаясь. Лужайка была кок лужайка, довольно просторная, с кустами по краям, а дальше начинался лес. Только что выпавший снег сильно затруднял поиски, так как приходилось вскрывать каждый бугорок и возвышенность. Наконец, кто-то крикнул:

– Свежая земля!

Бойцы расчистили снег, и перед их глазами предстал холм свежей земли шириной метра в три и длиной более десяти. Начали раскапывать. Появились первые трупы. Вскоре вскрыли могилу и увидели трупы взрослых и детей. Лишь у некоторых на голом теле виднелась пятна запекшейся крови – следы фашистских пуль. У других не было телесных повреждений, видимо, фашисты подушили их в душегубках, либо закапывали живьем. Особенно поражал вид детей: они лежали в таких же коротких рубашечках, какие видели бойцы на детях в санатории, и даже по виду мало отличались от тех.

Весть о злодеяниях фашистов облетела Теберду. К могиле устремились толпы людей. Одни бросились отыскивать родных, другие просто стояли и плакали. Стихийно возник траурный митинг, на котором бойцы перед народом поклялись отомстить убийцам...

Злодеяния фашистов дополнили через много лет воспоминания очевидцев, лечившихся в санаториях Теберды я оставшихся в живых лишь благодаря наступлению наших войск. Вот что пишет нам из Тюмени Железно в Константин Иванович:

“...Многие сотрудники, оставшиеся с нами в оккупации, воевали с немцами, как могли: не отдавали им простыней, одеял, прятали продукты, но под дулами карабинов не всегда их война заканчивалась победой. Приходилось мириться и искать другие пути для нашего спасения. До самого снега и морозов питались мы кисличками – дикими яблоками и грушами. Напекут их нам, как картошки, и приносят вместе с какими-нибудь крохами домашних припасов. С разрешения врачей Елизаветы Ильиничны и Розы Борисовны сотрудники брали детей к себе домой и таким образом спасали нас. Никогда мы, оставшиеся в живых, не забудем этих прекрасных женщин-врачей, расстрелянных тогда фашистами...

Помню, что немцы очень боялись наших самолетов, когда те прилетали на бомбежку, прятались у нас в санатории – знали, сволочи, что эти здания были святыми для наших летчиков. И тут же увозили детей в душегубках, и в первую очередь детей еврейского происхождения. А Елизавета Ильинична и Роза Борисовна многих из них спасали, переделывая документы. Были, правда, и другие врачи, о каких стыдно вспоминать...”

Об этих других написали тоже бывшие больные, впоследствии закончившие Карачаевский пединститут и ставшие преподавателями, А. Нестеров и Аджигирей.

“Первое время после оккупации курорта Теберда немцы никого особенно не трогали, только шныряли вокруг санаториев да все выспрашивали: чьи дети, не наркомов ли? И никак не могли надивиться тому, что все мы дети колхозников, рабочих и служащих.

– Это не может быть,– говорили они,– только дети богатых могут лечиться в таких санаториях.

Мы отвечали, что всех нас лечит страна уже по нескольку лет.

– У нас в Германии такого нет,– удивляясь, говорили немцы.– У нас частные санатории, где лечиться можно лишь за собственные деньги или на средства католических обществ.

Все это переводил нам лечившийся с нами мальчик-немец Роальд Диркс.

Вскоре немцы, потерпев поражение, так сказать, в определении социального положения больных, принялись выяснять нашу национальную принадлежность. Даже среди улицы мог остановить фашист ходячего больного и спросить:

– Ты юда?

...На третью неделю офицеры немецкого штаба прислали в санаторий распоряжение составить списки всех больных с указанием фамилии, имени, отчества, года и места рождения, национальности и состояния здоровья. Словно проверяя верность главврача, они трижды требовали одни и те же списки, и каждый раз их требования полностью удовлетворялись. Наш главврач того времени Байдин Сергей Иванович (после освобождения нашими войсками Теберды Байдин был изобличен и арестован. Как пособник оккупантов был приговорен к тюремному заключению) не стеснялся хвастать тем, что сидел в одной комнате с немецким генералом. Он дрожал при одной только мысли, что его как комсомольца и саботажника моментально убьют, если он неточно исполнит малейшее распоряжение.

Каждый раз, когда штаб требовал списки с названными выше сведениями о больных, Байдин поручал врачу-ординатору каждого корпуса собирать их по своим корпусам. Распускался слух, что списки эти нужны будто для того, чтобы знать, сколько продуктов потребуется для больных и кого можно отправить домой, дабы разгрузить санатории и лучше кормить остающихся больных. И очень многие верили этому: ведь говорит свой же человек.

Ординаторы составляли списки – в наших корпусах это делали Ройтман Софья Моисеевна и Сарра Моисеевна, фамилию которой не помним – и передавали Байдину. Они надеялись на собственное спасение в том случае, если честно будут выполнять распоряжения фашистов.

Однако Байдину иногда казалось, что врачи неточно записали что-либо о ком-нибудь из больных, и тогда сам являлся в палату и спрашивал подозреваемого:

– Ты не еврей?

Так было с Ильей Игнатовым и с нами. Самое страшное было то, что многие ходячие больные ребята сами заходили к ординаторам и просили “Запишите, пожалуйста, меня...” Они ведь думали, что и в самом деле их отправят туда, где много хлеба. В Теберде в то время было очень голодно.

Вскоре после этого совершилось убийство почти трехсот человек около Лысой горы. А в санаториях организовали так называемый “еврейский корпус”, обслуживающего персонала туда не назначали. Ходячие дети-евреи, сами еле передвигавшиеся от голода, ухаживали за лежачими. Мы тоже заходили к своим товарищам по многолетней болезни, видели, как они мучились, а помочь ничем не могли.

– Хотя бы скорее что-нибудь,– говорили они нам,– или смерть, или что другое, только не эти мучения. Сколько можно? Сил наших уже нет...

Они не догадывались, что их ждет.

И вот 22 декабря 1942 года часа в три дня подъехала какая-то особая автомашина,– огромная, черпая, крытая. Она подкатила к “еврейскому корпусу”. Из кабины вылез немец и открыл, раздвинул две половинки задней стены машины. Другие немцы, сопровождаемые Байдиным, пошли наверх. Приказали они идти и дяде Ване, нашему санитару. Он и рассказал нам под большим секретом, что произошло дальше.

– Ну, ребята, сейчас мы повезем вас в Черкесск, – сказал Байдин. – Бери, Ваня, неси...

– Дядя Ваня, – со всех сторон закричали малыши, – меня берите, меня! Я хочу в Черкесск.

Дядя Ваня заплакал от жалости к ним, ведь он понимал, куда их повезут, но немцы были рядом и уже покрикивали: “Шнель, шнель!..” И сами хватали ребятишек, а были там совсем малыши – по три-четыре годика. Были и старшие – до восемнадцати лет...

Когда ребят укладывали в машину, немец приказывал класть нх штабелями вдоль стен; чтобы середина машины оставалась пустой. Наконец понесли последнего больного, и он сказал:

– Дайте мне одеяло, ведь я замерзну там.

– Принесите одеяло! – сказал немец подвернувшейся сестре. Та бросилась по лестнице, но не успела и двух ступенек одолеть, как немец сдвинул обе половинки двери машины. Они сошлись плотно-плотно, там щелкнуло что-то, раздался такой характерный звук, какой бывает, когда закрывают кошелек, только гораздо сильнее.

Немец сел в кабину к шоферу, и машина медленно поехала, потом остановилась не очень далеко от нас, в березовой роще. Остановилась и гудела там долго, минут пятнадцать. После гудеть перестала, но простояла на месте до сумерек. В сумерки к ней подошли немцы и начальник полиции Хабиб-Оглы (Хабиб-оглы сумел скрыться, бежать вместе с фашистами). Машина опять поехала. С тех пор мы ничего не слышали о наших товарищах...”

Вот свидетелями каких событий и слушателями каких рассказов стали бойцы и офицеры 1-го горнострелкового отряда, освободившие Теберду.

– Семь дней мы там прожили, – продолжал воспоминания Иван Петрович Голота. – Когда уходили, зашли в санаторий попрощаться. Дети начали поправляться. Они уже улыбались, глазенки загорались радостью, хотя были дети еще очень слабыми. Один мальчик подарил дам картину, которую он сам нарисовал простым карандашом на стандартном листе бумаги. Называлась картина так:

“Штурм Клухора и освобождение Теберды”. Эту картину я подшил в историю нашего отряда и выслал тогда же в Политуправление Закавказского фронта...