"Дорогой богов" - читать интересную книгу автора (Балязин Владимир)

ГЛАВА ПЯТАЯ,

вначале повествующая о воспоминаниях недавнего прошлого, затем о лиссабонском землетрясении 1755 года и, наконец, уносящая читателя в шестнадцатое столетие — ко двору короля Иоанна, в гарнизон крепости Сеуты, во владения португальской короны к югу от Индии, после чего возвращающая его обратно в восемнадцатый век

11 января 1772 года тридцать человек взошли на палубы зафрахтованных кораблей. За спиной у них осталась дорога в пять тысяч миль. До Европы оставалось пройти расстояние в четыре раза больше.

Ваня и Беньовский поселились в одной каюте на фрегате «Дофин». Фрегатом командовал капитан Сент-Илер, молодой, властный, надменный француз-аристократ. Впервые за все время Ваня видел человека, который даже не попытался сойтись с учителем и тем более не искал с ним дружбы, К тому же события, происшедшие в Макао, и то, что капитан превратился теперь в простого пассажира, еще более отдалили от Беньовского ту часть Компании, которая в Макао поддержала Хрущова, Кузнецова, Винблада и Степанова, рассорившихся с Беньовским за то, что он самовольно продал корабль. Может быть, это, а может быть, и то, что Беньовский, так же как и все, долго болел лихорадкой, изнервничался, обессилел и устал, но только теперь он подолгу лежал в каюте и о чем-то сосредоточенно и молча думал. Хрущов, Кузнецов, Степанов и Винблад не появлялись более в каюте Беньовского. Зато теперь чаще других стали бывать здесь два Алексея — Андреянов и Чулошников. Первый из них не переставал вслух восхищаться умом и ловкостью Беньовского, второй часами просиживал над шахматной доской. Но хотя Чулошников больше молчал и ни разу не выразил Беньовскому своего восхищения, Ваня видел, что молчаливый охотский купчина больше по душе Морису Августовичу, чем болтливый ссыльный казак. В редких разговорах Чулошников показал себя человеком, неплохо знающим коммерцию, и это еще более сблизило его с Беньовским, который особенно ценил людей, обладающих полезными для дела качествами.

Но чаще все-таки Ваня и Морис оставались в каюте одни. И в такие часы Ваня, чтобы не мешать учителю, либо читал что-нибудь, либо, так же как и он, лежал в парусиновой койке и вспоминал события последнеего года. Чаще всего почему-то вспоминался Ване не четырехмесячный переход, не битва с туземцами на Формозе, а его жизнь в Макао, и особенно ясно — прощание с Изабеллой, подарившей ему на память свою любимую «Лузиаду», книгу, написанную доном Камоэнсом, о котором при первой встрече с Изабеллой он не знал совершенно ничего. Да и дальнейшее его пребывание в Макао мало что прибавило в его познаниях. Как-то случайно он узнал, что один из знакомых ему рыбаков живет неподалеку от какого-то грота Камоэнса, но Ваня и тогда не связал название грота с именем писателя. Ваня часто вспоминал, как за два дня до отхода фрегатов в море он и учитель поехали к дону Сальданьи с прощальным визитом.

За время, проведенное в Макао, Ваня научился сносно говорить по-французски и немного понимать по-португальски. Поэтому прощальный обед в доме у губернатора показался ему несравненно более оживленным, чем первый. На этот раз Изабелла больше говорила с ним, чем с Беньовским, и, по-видимому вспомнив их первую встречу, спросила Ваню, знает ли он теперь, кто такой Камоэнс.

Беньовский, услышав ее вопрос, сказал:

— А отчего бы вам, сударыня, не познакомить нас, гиперборейских варваров, с благородным доном Луисом, о котором и я, признаться, знаю тоже не очень-то много?

И тетка и дядя Изабеллы остались весьма довольны тем, что племянница сможет предстать перед двумя иностранцами девушкой начитанной и неглупой, и поэтому оба горячо и весело поддержали Мориса. Однако Изабелла умело отшутилась и во время прощального обеда ничего им не рассказала, предложив гостям губернатора отправиться к гроту Камоэнса после трапезы.

Через час после того как губернатор и его жена встали из-за стола, Ваня, Беньовский и Изабелла подошли к небольшой живописной пещере, находящейся неподалеку от окраины Макао на самом берегу моря, которую все в городе называли гротом Камоэнса. Усевшись на каменных скамьях, поставленных в глубине грота, Морис и Ваня повернулись к Изабелле, и та, несколько смущенная тем, что оказалась в центре внимания, рассказала им историю о доне Луисе Камоэнсе, рыцаре, мореплавателе и поэте.

— Я приехала сюда, синьоры, — начала Изабелла, — шесть лет назад. До этого я жила у другой моей тетушки в родной мне Португалии, в городе Коимбре. С самого раннего детства я слышала имя дона Камоэнса, потому что он родился и многие годы жизни провел в Коимбре. Дона Камоэнса в Португалии знают все: придворные и нищие, знатные дамы и рыночные торговки. В Коимбре же каждый знал о доне Камоэнсе все потому, что Коимбра — город Камоэнса, а Камоэнс — любимый сын Коимбры. Потому что Луис Камоэнс, как и его великий прадед Васко да Гама, — гордость нашей маленькой страны, Луис — наш самый знаменитый поэт и, конечно, один из величайших поэтов мира, его прадед — наш самый знаменитый мореплаватель и, конечно, один из величайших мореплавателей мира.

В Коимбре многие знают стихи Камоэнса наизусть. Наверное, не только потому, что дон Луис родом из этого города, скорее из-за того, что каждый ищущий находит в его стихах собственные чувства и мысли, а приглядевшись к его жизни, видит в ней и нечто напоминающее его собственную судьбу. Я, как и многие мои земляки, тоже часто думала о нем, и его жизнь казалась мне такой богатой и необычайной, что ее с лихвой хватило бы, чтобы наполнить любовью, страданиями и подвигами жизнь десяти человек. И я — тогда еще маленькая девочка — вдруг поняла, что многое, написанное доном Камоэнсом, написано для меня…

Я родилась в Лиссабоне в 1755 году, мои родители жили в квартале, который относился к старому и почтенному приходу святой Анны. Меня крестили в церкви святой Анны, в той самой церкви, в которой Камоэнс был похоронен…

Все это рассказывала мне тетушка, когда я подросла. Родителей моих я не помню: они погибли в том же 1755 году, через несколько недель после того, как меня крестили, во время знаменитого своими ужасами лиссабонского землетрясения. Говорили, что во время этого землетрясения за пять минут погибло шестьдесят тысяч человек. Среди них были мои отец и мать. Мне не было еще и двух месяцев, когда тетушка забрала меня к себе в Коимбру. Здесь я и услышала впервые о доне Камоэнсе, услышала, как только научилась читать. Читая его стихи, я узнала, что он, так же как и я, с ранних лет был сиротой. Его мать умерла очень рано, и дон Камоэнс жил в доме мачехи, дружа со своим дядей, младшим братом его покойной матери, но еще более дружа с книгами. Эта любовь к книгам привела Камоэнса в университет Коимбры — лучший университет Португалии. Студенты университета, передавая из поколения в поколение легенды о Камоэнсе, до сих пор рассказывают новичкам забавные истории о его остроумных проделках, смелых любовных похождениях и веселых пирушках.

Однако дядя дона Луиса — секретарь местного епископа — был очень не доволен поведением своего племянника и однажды, когда Камоэнс в очередной раз что-то натворил, Забрал племянника из университета и отправил в Лиссабон, поручив его заботам своего друга графа Норонха, где стараниями дяди ему было предоставлено место домашнего учителя. Говорят, что, когда дон Луис начал служить в семье графа, ему не было и двадцати лет, но уже и тогда далеко не всякий ученый монах мог сравниться с ним в знании языков, истории и поэзии.

Я забыла сказать, синьоры, что отец дона Луиса, дон Симао Камоэнс, был капитаном корабля. Он никогда не бывал дома. Лишь изредка маленький Луис получал от отца письма и еще реже — деньги. Когда дон Луис учился в университете, он получил последнее письмо от отца, а затем, когда его университетская эпопея, уже закончилась, в дом графа Норонха пришло другое письмо, в котором сообщалось, что капитан Симао Камоэнс погиб, потерпев кораблекрушение близ Гоа.

Рассказывают, что вскоре после приезда в Лиссабон дон Камоэнс увидел в церкви святого Аполлония прекрасную девушку Катарину да Атаида — фрейлину королевы. Девушка была знатна, богата и необыкновенно хороша собою. Дон Луис влюбился в нее с первого взгляда. Влюбился страстно, самозабвенно, как может влюбиться только португалец, поэт и гидальго. Эту любовь он пронес через всю жизнь, ни разу не изменив ей. Но что он мог сделать, бедный домашний учитель, почти слуга? Как мог он привлечь внимание столь прекрасной и богатой синьоры? Дон Луис думал об этом неотступно и решился, наконец испытать единственный возможный для него путь: проникнуть в королевский дворец, чтобы хоть иногда видеть донью Катарину. Граф Норонха, в доме которого жил дон Луис, принял близко к сердцу просьбу Камоэнса и помог бедному влюбленному войти в среду людей, имевших доступ ко двору короля. Но здесь перед доном Луисом встала еще одна проблема, пожалуй, не менее трудная, чем первая. Чем мог обратить он на себя внимание красавицы фрейлины? Подумав, дон Камоэнс решил привлечь к себе донью Катарину тем, что выгодно отличало его от других придворных. Он решил привлечь ее своим талантом. Талантом поэта, актера, сочинителя пьес для королевского театра. И он, став актером придворного театра, покорил сердце доньи Катарины. Но отец Катарины граф да Атаида поклялся, что скорее умрет, чем допустит, чтобы его дочь стала донной Камоэнс.

Многочисленные друзья и родственники графа да Атаида стали намеренно вовлекать дона Луиса в распри и ссоры. Несколько лет они травили поэта, распуская о нем грязные и нелепые слухи, клевеща на него, постоянно вовлекая его в скандалы и подстраивая дуэли. Все это кончилось тем, что враги, ловко оклеветав Камоэнса, добились своего. Королевским указом дон Луис был выслан в провинцию Сантарен, a затем вынужден был уехать в Марокко, в Африку, простым солдатом под стрелы и сабли мавров.

Два года служил дон Камоэнс в африканских владениях Португалии в крепости Сеута, отбивая нападения, мавров и совершая против них походы вместе с другими солдатами гарнизона. Все это время он помнил о Катарине, но не забывал и о нанесенном ему оскорблении. И однажды он узнал имя человека, который оклеветал его. Дон Камоэнс тотчас же отплыл в Лиссабон. Прямо с палубы корабля он направился к Церкви святого Аполлония, к той церкви, где он впервые увидел Катарину и где как раз в это время донья Катарина участвовала в торжественной службе, проходившей в присутствии короля и всего двора.

Он подоспел к церкви в тот момент, когда король Иоанн и королева спускались с церковного крыльца. Среди людей, окружавших королевскую чету, дон Луис увидел донью Катарину, но, кроме нее, он увидел и своего обидчика. На глазах у Катарины и всех придворных дон Камоэнс бросился на негодяя и несколько раз ударил его кинжалом…

За оскорбление королевского величества и святой церкви дона Луиса приговорили к смерти. Почти год просидел поэт в тюрьме, ожидая казни, но королева, тронутая мольбами доньи Катарины, уговорила короля Иоанна простить поэта. Дон Луис был прощен и тут же уехал в Ост-Индию. Из Португалии он увез свое доброе имя, шпагу и начатую в тюрьме поэму «Лузиада».

Полгода плыл Камоэнс в Индию с эскадрой адмирала Альфонса де Норонха, родственника его друга и благодетеля, а затем целых пятнадцать лет на море и на суше воевал во славу Португалии. Говорят, что дон Луис в одежде араба побывал в Мекке, затем судьба забросила его на Молуккские острова, на Цейлон и, наконец, в Гоа. Он воевал с не покорившимися португальцам раджами Малабара и страшными алжирскими пиратами, страдал от ран и болезней, но не бросал дела, начатого еще в лиссабонской тюрьме, продолжая писать «Лузиаду».

В 1555 году новый вице-король португальских владений Педру ди Маскареньяс — знаменитый мореплаватель, открывший во славу Португалии немало островов, — отправил восемь своих кораблей против предводителя алжирских пиратов Сафара. Среди тех, кто пошел сражаться с пиратами, был и Камоэнс. Во время абордажа адмиральского корабля пиратами он был тяжело ранен в голову и надолго выбыл из строя. Более года провалялся дон Камоэнс в лазаретах, и как раз в это самое время португальцы высадились в Макао.

Это произошло в 1557 году, а через несколько лет после Этого сюда, в Макао, прислали и дона Камоэнса. Зная его честность и неподкупность, губернатор назначил дона Камоэнса «попечителем имущества умерших и отсутствующих». И вот здесь-то, у нас в Макао, отдыхая от воинских подвигов и трудов, дон Камоэнс закончил наконец свою великую книгу. Рассказывают, что как раз самые лучшие стихи «Лузиады» он написал в этом гроте, который с тех пор люди называют гротом Камоэнса.

Девушка вдруг оглянулась и замолчала. Может быть, ей показалось, что дон Камоэнс стоит у нее за спиной и через плечо смотрит на море, которое так же плескалось, как и два века назад.

Ваня и Беньовский тоже молчали. Слушая рассказ о Камоэнсе, каждый из них думал о себе самом. Жизнь дона Луиса, мореплавателя и солдата, была сродни и их судьбе.

Наконец Ваня спросил:

— А что было дальше?

Изабелла печально улыбнулась:

— Несчастная судьба продолжала преследовать дона Луиса. Находясь в Макао, он узнал, что умерла его возлюбленная, здесь же его несправедливо обвинили в присвоении имущества и денег, после чего силой увели на корабль и бросили в трюм, чтобы затем предать суду губернатора Гоа. Но в одну из ночей корабль налетел на рифы и затонул. Дон Луис спасся чудом. Еще большим чудом было то, что он спас «Лузиаду». Надеюсь, синьоры, вы успели прочесть эту книгу? — с лукавой строгостью спросила девушка.

Ваня и Беньовский смущенно улыбнулись.

— Тогда я коротко расскажу вам о ней. «Лузиада» — это история Португалии, написанная воином и поэтом, любившим свою страну больше собственной жизни. Это наша «Одиссея» и «Илиада». В «Лузиаде» Камоэнс рассказал о судьбе славного древнего племени, поселившегося на берегу реки Тахо. Вождем этого племени был король Луз — сын богоравного Геракла. Люди этого племени называли себя детьми Луза, а землю свою — Лузитанией. Потому-то их историю Камоэнс и назвал «Лузиадой». Он рассказал в ней о славе и подвигах древних греков, но более всего — о людях, которые жили рядом с его дедами, рядом с его отцом, рядом с ним самим.

Я уже говорила вам, синьоры, что прадедом Камоэнса был наш великий мореплаватель Васко да Гама — адмирал и вице-король. Лучшие страницы книги посвятил да Гаме благодарный правнук Камоэнс. Когда я читала о подвигах его великого прадеда, мне казалось, что дон Камоэнс обошел полсвета, стоя за плечом Васко да Гамы, — настолько правдивым и точным было описание этих путешествий. И если бы я не знала, что дон Камоэнс сам побывал в тех местах, через которые за много лет до него прошел его великий прадед, я охотно поверила бы, что он был его современником и соратником.

Итак, я возвращаюсь к тому, о чем рассказывала раньше: к самому дону Камоэнсу. Он благополучно спасся, сумел доказать свою невиновность и через несколько лет вернулся в Лиссабон. Там он и умер. Говорят, что последние годы он жил в великой бедности и только после смерти заслужил то, чего был достоин всю свою жизнь. Когда дон Луис умер, я не знаю. Не знаю, цела ли его могила, потому что, как говорила мне тетя, церковь святой Анны, где он был похоронен, рухнула во время лиссабонского землетрясения…

Ваня и Беньовский вышли из грота в глубокой задумчивости: не им одним пришлось скитаться по белому свету, не им одним пришлось страдать от неправды и зла, искать справедливость и добро, драться за свободу и человеческое достоинство. «Испокон веку, видать, так повелось, — думал Ваня, — что и страны разные, и народы разные, а судьба у многих людей почти одна. В каждой стране неправда душит правду. Верно говорил Морис Августович, что столетиями идет меж ними борьба. Редко, когда правда берет верх над неправдой. Чаще случается наоборот, но никогда не бывает так, чтобы правда перестала сопротивляться. И, наверное, доколе идет Эта борьба, еще не все потеряно. Главное — не прекращать борьбу с неправдой, бить ее на каждом шагу, бить самому, Звать к тому же других, и даже когда другие устанут сопротивляться неправде, все-таки продолжать борьбу и не сдаваться!»

А Беньовский в это время думал о Камоэнсе и сравнивал жизнь португальца со своей собственной. «Не довелось мне побывать в Португалии, — думал Беньовский. — Но, видно, и там было немало рыцарей, умевших владеть и пером и шпагой не хуже французов и англичан. Были эти рыцари людьми особой породы. Оружие, книги и старые морские карты звали их в дорогу, а начиналась она прямо от порога их дома. Ведь все Португальское королевство — узенькая прибрежная полоска Европы перед великим простором океана. Шагнул таг — и океан вот он, рядом. И если в груди португальца стучало смелое сердце, оно уводило человека в океан. И именно отсюда, с португальского берега, ушли на встречу с обеими Индиями Бартоломей Диас, Диего Кан, Васко да Гама, Луис Камоэнс — моряки, поэты, первооткрыватели. Шли, потому что в груди каждого из них стучало смелое сердце, потому что в скрипе снастей и шелесте парусов они слышали то, чего не слышали другие, потому что больше почестей, богатства и славы они любили неизведанные дороги, новые острова и земли, борьбу и победу.

Такие, как они, жили не в одной Португалии. На другом краю Европы, там, где распахнутые двери домов уводили не к морю, а в степь или в лес, тоже жили поэты и землепроходцы. Они шли через каменные горы, засыпанные снегом. Шли через зеленый океан тайги, который, начинаясь у порогов их домов, тек на тысячи верст к востоку до самой Камчатки. Они шли по этому зеленому океану сквозь болота и буреломы, сквозь метели, льды и ураганы, сквозь посвист туземных стрел и тучи таежного гнуса, потому что в груди каждого из них стучало смелое сердце и потому, что больше почестей, богатства и славы они любили неизведанные дороги, новые острова и земли, борьбу и победу. Они шли, потому что за околицами их деревень другие люди, жившие с ними рядом, но не такие, как они, видели только пыльные проселки, ведущие к соседнему лесу, а для них — землепроходцев и поэтов — и этот проселок и любая тропинка была дорогой в незнаемое».

И вспомнилась Морису вычитанная где-то китайская поговорка: «Путь к славе пролегает через дворцы, к счастью — через базары, к добродетели — через пустыни». Беньовский усмехнулся и подумал, что в этой поговорке сказалась не мудрость народа, а мудрствование человека, который славой называл известность императору, счастьем почитал богатство, а добродетель видел в том, чтобы, сидя в глухом уединении, упиваться собственной святостью. «Нет, — подумал Морис, — путь к счастью пролегает через сражения и через труд, через любовь и через верность. И — тысяча чертей! — только тернии и крутизна — дорога богов!»

А Изабелла, идя между Беньовским и Ваней, представляла, как дон Камоэнс, глядя вот на эти же самые скалы, и на Это же море, и на это же небо, писал сонеты прекрасной Катарине да Атаида. Изабелла шла, и в памяти у нее всплывали стихи Камоэнса:

Последние три строки Изабелла произнесла вслух. Произнесла по-португальски. Спутники не поняли того, что она сказала. И тогда Изабелла перевела стихи на французский.

На Ваню стихи не произвели впечатления, но Беньовский, услышав их, побледнел. Он долго шел, опустив глаза и понурив голову, и до самых дверей губернаторского дома не произнес ни слова.