Влада ВОРОНОВА ПУТИ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ

- 1 -

Крупнотоннажный звездолёт заходит на посадку, натужно ревёт дюзами. На площадке ждут грузчики и, на всякий случай, ремонтная бригада.

— Ох, и дрянные у него двигатели, — сказал один из ремонтников, молодой наурис — теплокровный ящер человеческого роста с золотистой кожей и большими зелёными глазами; хвост длинный, гибкий, на кончике четыре острых складных шипа. Форменный комбинезон у науриса такой новенький, чистенький и отутюженный, словно он не работяга, а наряженный для рекламных съёмок манекенщик.

Грузчики на слова фасонистого первогодка ответили скептичными ухмылками.

— Правый донный вообще не тянет, — подтвердил второй ремонтник, сорокалетний беркан — похож на медведя с короткой и шелковисто-мягкой шерстью, только кисти рук человеческие, светло-коричневые. Комбинезон у него старый, с грубой штопкой, в пятнах смазки и очистителей.

— Не взорвался бы, — тревожно сказал третий ремонтник, темноволосый и кареглазый человек двадцати восьми лет. Его комбинезон тоже основательно поношенный, но такой же чистый и отутюженный, как и у щеголеватого науриса.

— Тьфу, на тебя, предсказатель бесов, — рассердился беркан. — Накаркаешь.

Человек осенил себя священным знаком двойного круга.

— Сохрани нас от этого святая воля, но не нравится мне этот корабль. Так не нравится, что сил нет.

Наурис и беркан тоже сотворили знак предвечного круга, пробормотали коротенькие охранительные молитвы, — предчувствия их собригадника часто сбывались.

— Почему ты никогда не играешь на гонках или в рулетку? — спросил человека наурис. — С таким талантом давно бы миллионером стал.

Человек ответил неопределённым жестом.

— Я не умею этим управлять. Предчувствия приходят сами по себе, и я никогда не знаю, о чём они скажут.

Наурис упрямо выгнул хвост.

— Ну и что? Всё равно надо попробовать. Если есть дар пророчества, надо им пользоваться.

— Я никогда не опускал себя до пророчеств! — мгновенно взъярился человек. — Я занимаюсь только предсказаниями!

— А кой хрен разницы? — не понял беркан.

Человек метнул на него мрачный взгляд и пояснил:

— Предсказания всегда основаны на реальных данных, а потому в них есть и смысл, и логика. Пусть мы не всегда можем понять эти данные сознанием, потому что они слишком мелки и малозаметны, но подсознанию хватает и такой информации, чтобы сделать нужные выводы и предупредить нас о грядущих событиях предчувствиями.

— А пророчества как приходят? — спросил наурис.

— Не знаю, — отрезал человек. — И ни один врач или психолог ещё не объяснил, откуда берутся пророчества и на чём они основаны. Вот поэтому и не верю я в пророчества. Скверное они дело.

Наурис пожал плечами.

— Ну не знаю… Говорят ведь, что пророчества приходят в мир по святой воле.

— Или дьявольской, — раздумчиво ответил беркан.

Звездолёт тем временем сел.

— Эй, философы, — с ехидной улыбочкой окликнул ремонтников грузчик, — дерьмовые из вас и пророки, и предсказатели. Ничего с этим летучим корытом не случилось.

— Уходим! — закричал человек. — Быстро! Да вы что, не слышите, как воздух стонет?! Корабль сейчас рванёт!!!

Ремонтник побежал прятаться за ангарами. Собригадники бросились за ним. Грузчики переглянулись и презрительно фыркнули.

— Поехали к трюмам, — сказал один.

— Да, пора, — ответил второй, трогая с места подвозчик.

Звездолёт сначала сжался как пластилиновый, провалился внутрь себя, и тут же вздыбился огромной вспышкой ослепительно-белого пламени. Огонь стремительно покатился во все стороны, обращая в пепел и легкую ремонтную платформу, и громоздкую коробку подвозчика, и людские тела, и ангары.

Это было очень тихо, почти бесшумно, — звук взрыва пришёл лишь мгновение спустя, когда от посадочной площадки и первой линии ангаров осталась только переплавленная в тёмное блестящее стекло гарь.

Молоденький наурис смотрел на пожарище безумными глазами.

— Нет… — прошептал он. — Нет… — И тут же рухнул на землю, завыл пронзительно и низко: — Не-е-ет!!!

Беркан рывком поднял его за комбинезон, влепил тяжёлую пощёчину и заорал истерично:

— Уймись, придурок! Это порт! Здесь аварии бывают, или ты не знал?! Привыкай, недородок, или проваливай обратно в деревню, на ферму, свиней под хвостом целовать!

— Оставь его, — велел человек. — Пусть поплачет, пока ещё можно плакать. Ведь скоро придёт такая боль, которую никакими слезами не избыть.

Старый ремонтник отшвырнул молодого, а на второго собригадника уставился с настороженностью и злобой.

— Ты это о чём?

Человек улыбнулся отстранённо, скользнул невидящим взглядом по платформам пожарных служб, по командам аварийных расчётов. Глянул на уцелевшие ангары, на ремонтников других бригад и грузчиков.

— Мать вчера письмо прислала, — сказал он каким-то пустым, отсутствующим голосом. — Она живёт в Бенолии. Это планета такая в Седьмом секторе Северного предела. Великая и Вечная Бенолийская империя.

— И чего? — спросил беркан.

— Скверное будущее. В Бенолии начинается что-то такое, что необратимо изменит весь мир.

— Ага, — пренебрежительно фыркнул наурис. — Бенолия изменит, как же. Самая нищая и отсталая страна, вечный сырьевой придаток.

— Но без её сырья весь мир — ничто. Мёртвая пустышка, — возразил человек. — Поэтому всё то, что меняет Бенолию, изменит и мир.

— Да что там творится, на твоей Бенолии?! — заорал взбешённый пугающими непонятностями беркан.

— Не знаю, — сказал человек каким-то тягучим, вибрирующим голосом, от которого всем свидетелям стало не по себе. — Мать всего лишь пирожница в маленьком кафе небольшого провинциального рынка, а не знатная столичная госпожа. Ей мало что известно. Но у неё тоже есть дар предвидения. Если она говорит, что Бенолию ждут скверные времена, значит, они ждут и весь остальной мир.

К нему подскочил один из грузчиков, зуботычиной сбил непрошенного предсказателя с ног.

— Это не поможет, — ответил человек. — Когда сходятся воедино тщеславие, алчность и трусость, ничего хорошего миру такой союз не принесёт.

Правда этих слов накрыла слушателей не хуже взрыва. Все молчали — каждый понимал, что предсказание истинно.

Пассажирский сектор космопорта в пригороде Маллиарвы, столицы Бенолии, мал, полутёмен и до тошноты неуютен. Из семи кондиционеров работают только три, и потому воздух тяжёлый, застоявшийся. Воняет туалетами, со стороны маленьких кафешек тянет прогорклым маслом. Пассажиров много, и все теснятся в крохотном зале ожидания, ругают неповоротливых таможенников, огрызаются друг на друга, жалуются на усталость и головную боль.

— Рехнуться можно от этого гвалта, — сказал русоволосый и сероглазый парень двадцати лет. — Собственный голос едва слышно.

Его спутник, тридцатишестилетний наурис, сочувственно улыбнулся:

— Привыкай, Гюнтер, в провинции порты ещё хуже.

Парень вздохнул, достал из кармана брошюрку «Табель о рангах». Наурис кивнул одобрительно.

— Не самый приятный способ скоротать ожидание, но всё получше, чем пялиться на здешние год не мытые стены.

Человек только хмуро зыкнул в ответ. Пялиться в «Табель» ничуть не веселее. Но выучить его необходимо.

Утверждён сей дивный документ Межпланетным Союзом в незапамятные времена, две тысячи семьдесят лет назад, но всё ещё сохраняет статус закона. Давно распался и позабылся Межпланетный Союз, на смену ему пришёл сначала орден Белого Света, затем Всезвёздный Координационный Совет, а «Табель» продолжает действовать… Правда, этот анахронизм мало где соблюдают. Но в Бенолии на нём вся жизнь построена. Для бенолийцев ранг стал едва ли не смыслом жизни. Дурацкая страна, если честно. Осколок феодализма, а не космическое государство: высшее сословие, среднее, низшее…

Гюнтер досадливо захлопнул «Табель».

— Но почему Бенолия? Зачем ордену понадобилась именно эта помойка, когда есть ещё две тысячи сто восемнадцать обитаемых планет?

— Затем, что здесь больше всего координаторов всех мастей: от инспекторов Совета до интендантов, — пояснил рыцарь. — Или ты позабыл, что Белосветный орден — организация запрещённая, и за членство в нём положена смертная казнь? Бенолия действительно самое гнусное и отсталое государство, но только тут ВКС держит крупнейший из своих филиалов. Поэтому никому и в голову не придёт, что наш гроссмейстер созовёт Верховный магистратум именно здесь. В Бенолии главы ордена будут в безопасности. А вместе с ними и служба сопровождения, то есть мы с тобой, тоже окажемся вне поля зрения координаторской стражи. В Бенолии даже самые придирчивые стражники ведут себя беспечно и легкомысленно как на курорте. Их слишком много, чтобы чувствовать личную ответственность. Понимаешь?

— Да, учитель, — ответил адепт, кандидат на рыцарское звание. — Когда персонала так много, каждый думает, что его работу выполнят другие, а он может и побездельничать. В итоге бездельничают все.

Наурис кивнул.

— Именно, мой ученик. Поэтому Бенолия и стала наилучшей точкой встречи из всех возможных. Тем более, что иностранцев здесь тоже больше, чем в любой другой стране. Но ты всё же повтори «Табель», ведь мы собираемся выдать себя за бенолийцев. А потому впредь не забывай называть меня по имени.

— Да, почтенный Найлиас, — со вздохом ответил Гюнтер и достал брошюрку. Наставник слегка пожал ему плечо, улыбнулся:

— Я тоже не люблю Бенолию. Да и никто её не любит, даже сами бенолийцы.

Адепт принялся зубрить термины — как обращаться к тем, кто выше тебя на одну ступень, две, три… Как говорить с низшими — от одной ступени до всей длины социальной лестницы.

— Здесь не сказано как говорить с равными, — заметил Гюнтер.

— А в Бенолии и нет равных, — ответил Найлиас. — Тут всегда из двух собеседников один выше, а другой ниже. Как, впрочем, и везде… Хотя, если вдруг понадобится нейтральное обращение, то используй общепринятую форму вежливого разговора — сударь и сударыня. Но не забывай, что в Бенолии подобную статусную неопределённость не жалуют. Здесь уважают конкретику.

— Лучше бы они сами себя уважали, — буркнул Гюнтер.

— Что? — не понял рыцарь, с недоумением посмотрел на адепта. — Ты о чём?

— Да так, ни о чём, — быстро ответил Гюнтер и раскрыл брошюру. — Совсем ни о чём.

Рыцарь глянул на неё и сказал:

— В «Табели» об этом не сказано, поэтому запомни сейчас: референтами в Бенолии называют тех, кто выполняет секретарские обязанности, а секретари, как мужчины, так и женщины, заняты исключительно постельным обслуживанием хозяина и его деловых партнёров. Поэтому не перепутай термины, конфуз получится.

Рядом с белосветцами засуетилось многочисленное семейство берканов: дедушка с бабушкой, родители, пятеро детей и дядя с тётей. Подошла грузовая платформа и теперь семейство перекладывало на неё огромную груду чемоданов. Маленькая платформа натужно гудела и дёргалась, антигравитаторы не выдерживали веса. Носильщик, тоже беркан, матерился на обилие груза. Один из чемоданов упал, зацепил углом ветхий комбинезон носильщика и разорвал от пояса до ботинка. Носильщик заревел матерную брань во всю мощь унаследованной от предков-медведей глотки. Семейство всё хором, от деда до семилетней внучки, заорало ответное сквернословие. Получилось очень громко, но не столь изобретательно и оскорбительно как у носильщика, так что победителя в перепалке не было.

Зрители смотрели на них с интересом, подсказывали ругательства — у каждой стороны уже появились свои болельщики, некоторые даже ставки делали. Белосветцы брезгливо отвернулись, плебейская склока вызывала отвращение.

Спустя десять минут подошла очередь на таможенный досмотр, и уже через полчаса белосветцы были на остановке близ космопорта. Моросил унылый сентябрьский дождь, дул промозглый ветер, но после вонючей жары и духоты в зале ожидания и холод, и дождевая морось казались восхитительно приятными.

— Фу-ухх-х, — вздохнул адепт, — отмучились.

— Да, — согласился наставник. — Дальше должно быть полегче. — И честно добавил: — Теоретически.

— Почему теоретически?

— А ты вон туда глянь.

Гюнтер, уроженец богатой промышленной планеты Стиллфорт, потрясённо рассматривал крытую многоместную повозку на четырёх колёсах и с бензиновым (нет, вы понимаете — бензиновым!!!) двигателем.

— Да это же автобус! — вспомнил он название диковинного транспортного средства.

— Автобус, — подтвердил Найлиас. — Здесь и тележки на лошадиной тяге встречаются.

— И мы поедем на этом самом автобусе?

— На фаэтоне было бы ещё хуже, — попробовал утешить адепта рыцарь. — Лошадь, она ведь на ходу и пукает, и какает.

— Но почему не взять такси? — кивнул Гюнтер на длинный ряд самого разнообразного транспорта близ остановки. — Зачем снова лезть в вонищу и толпищу?

— Затем, что денег на дорожные расходы нам выдали не так много, чтобы на такси разъезжать.

— Я сейчас рехнусь, — простонал адепт.

— Не советую, — с усмешкой посоветовал рыцарь. — Это ещё только начало. Прибереги нервы для потрясений посерьёзнее.

Адепт тяжко вздохнул. Но жаловаться на судьбу не время, да и не любит наставник нытиков.

Расфранчённый, усиленно молодящийся беркан лет пятидесяти обшарил Гюнтера липким похотливым взглядом и послал воздушный поцелуй.

— Тьфу, погань, — плюнул в его сторону Гюнтер.

— Что такое? — спросил Найлиас.

— Педик кадрить вздумал!

— Привыкай, здесь такое часто будет.

Стиллфортдец буркнул в ответ ругательство. Генетической совместимости между человеками, наурисами и берканами нет, однако межрасовые сексуальные и брачные связи стали нормой много веков назад. Но однополую любовь на большинстве планет не принимали категорически.

— В Бенолии однополые связи не редкость, — сказал Найлиас. — Здесь это хотя и не приветствуется, но и не осуждается. А потому любители такого рода занятий свои предпочтения никогда не скрывают. В Бенолии и браки однополые есть, хотя только гражданские, официально их не регистрирует ни префектура, ни церковь.

Гюнтер опять сплюнул, а спустя мгновение спросил с испугом:

— Учитель, так ко мне и дальше ухажёры цепляться станут, будто я какой-то паршивый гомик?! И я не смогу послать этого засранца к бесовой матери?

— Всё не так страшно, — успокоил наставник. — Если мужчина начнёт приставать к тебе открыто, то вежливо скажи, что тебе нравятся только женщины. Если будут кадрить намёками, то отвечай, что тебе не нравятся жёлтые цветы. И успокойся, настойчивые домогательства тебе не грозят, слово «нет» бенолийские кавалеры понимают с первого раза.

— П-постараюсь, — ответил адепт, затравленно оглядываясь: у трети людей на остановке были жёлтые цветы. У мужчин в петлицах пиджаков жёлтая роза или хризантема, у женщин ими украшены причёски и шляпки.

— Не бойся, — повторил Найлиас. — Первые дни на улицу выходить будем вдвоём, а после ты и сам привыкнешь.

— Спасибо, учитель!

— Гюнтер, — строго сказал рыцарь, — ты опять?

— Простите, — склонил голову адепт. — Но говорить вам «почтенный Найлиас» так… холодно и… горько. Я буду стараться, но…

Рыцарь глянул на него с удивлением. Странный парень.

— Это может стать проблемой, — сказал белосветец Немного поразмыслил и решил: — Знаешь, Гюнтер, попробуй говорить «дядя Найлиас». Так тебе должно быть полегче.

— Да… дядя… Найлиас, — с запинкой выговорил Гюнтер. — Так действительно будет легче. Но тогда надо поменять легенду прикрытия.

— Легенду?.. — задумался Найлиас. — Слушай и запоминай. Ты вырос с отчимом. Когда тебе было два года от роду, мать развелась с мужем, твоим кровным отцом, и вышла замуж за науриса. Брак был удачным, ты с отчимом прекрасно ладил, и потому, когда родители умерли, переехал жить к брату приёмного отца, то есть ко мне. Но фамилия у тебя осталась от отца родного. Всё понял?

— Да, дядя, — всё с той же запинкой повторил адепт.

Рыцарь повёл ученика к стенду с расписанием автобусов.

— Жаль, что магистратум начнётся с траурной церемонии, — тихо сказал Найлиас. — Он созывается один раз в пять лет, и потому всегда становится праздником. Но этот магистратум будет печальным.

— Почему? — удивился Гюнтер.

— Послезавтра девятое сентября. Ты не забыл, что было в этот день пять столетий назад?

— Я помню, уч… дядя Найлиас. Мы все помним и никогда не забудем того, что осквернило мир 9 сентября 1631 года.

Рыцарь кивнул, зло растопырил шипы на хвосте. Пятьсот лет назад померкло величие светозарных рыцарей, озарявшее благодатью целый мир со множеством звёзд и планет, могучий и великий орден Белого Света исчез. Кучка обнаглевших холопов собрала армию из таких же грязных смердов и… разбила орденские войска. Предводители немедля провозгласили себя Всезвёздным Координационным Советом, и за одну неделю, которую они назвали Очистительной, а светозарные — Кровавой, орден был уничтожен. Истребители ВКС убили всех: от адептов до гроссмейстера. Координаторы в первые же дни своего правления дали некоторые властительные поблажки, и вся эта презренная чернь, от уборщиков и до правителей, с восторгом кинулась под покровительство новых хозяев. Светозарные были отринуты, прокляты и забыты.

Но всё ещё вернётся. Пятьсот лет орден Белого Света хранит своё существование в тайне и копит силы. Как бы ни старались координаторы, а полностью вычеркнуть светозарных из памяти людской не удалось. Особенно притягательными рассказы об ордене стали, когда наступил кислородный кризис, и координаторы показали своё истинное лицо, установив монополию на производство и использование генераторов воздуха.

…Мимо белосветцев к стенду спешили туристы, носильщики сопровождали платформы с грудами ящиков и чемоданов, суетились мелочные торговцы, вразнос продававшие пиво, сигареты и горячие пирожки.

Часы на Центральной башне космопорта пробили полдень. И тут же глубокая темнота закрыла восточную, благословенную часть неба, а на чёрном фоне стали видны яркие и красочные картины Потерянного мира, Ойкумены: яблоневый сад, украшенный обилием плодов; уютный в своей сумрачности северный лес — меж тёмной зелени хвои сверкает багрянец и золото листвы; озеро в южных горах с просторной деревянной хижиной на берегу.

И бенолийцы, и туристы замерли, глядя на небесные пейзажи. Более двух тысяч лет назад их кусок мира, именуемый Иалумет, откололся от большого, но с тех пор в небе ежедневно появлялись отсветы Ойкумены как знак грядущего Воссоединения. Открывались картины ровно в полдень, по ним можно было проверять часы. А поскольку часовых поясов на любой планете двадцать четыре, то и картины являлись двадцать четыре раза в сутки, по одному отсвету на каждый пояс, чтобы узреть их мог любой и каждый иалуметец. Сюжет картин менялся ежесуточно, и повторений не случалось ни разу. Видны отсветы Ойкумены всегда: и в метель, и в ливень, и в самый густой туман, — погодные осложнения нисколько не мешают небесным картинам быть яркими и отчётливыми. А потому и легенды, и церковные книги единогласно твердили, что Воссоединение непременно наступит и принесёт счастье каждому жителю Иалумета, мира-осколка. Почему и как произошёл Раскол, знали только главы Всезвёздного Координационного Совета. Остальные довольствовались фактом: Иалумет — огромная замкнутая капсула со звёздными системами, обитаемыми и пустыми планетами. Если корабль зацепит стену капсулы, то его вмиг развеет в молекулярную пыль.

…Гюнтер сотворил священный знак предвечного круга и вполголоса прочитал молитву о Воссоединении. Стоявший рядом носильщик-беркан сплюнул презрительно — в Раскол он не верил, а небесные картины считал оптической иллюзией, приукрашенной церковниками: слишком всё похоже на Иалумет, только утрированно благолепное и рекламно-притягательное. Слащавая киношка, цель которой — заставить людей охотнее жертвовать деньги на церковь и безропотно платить ВКС грабительский налог на воздух. Рыцарь Найлиас просто любовался прекрасными пейзажами. Оспаривать факт Раскола глупо, это наукой доказано. Другое дело, что надежд на Воссоединение нет, катастрофы такого масштаба необратимы. Но даже если учёные и найдут способ выбраться из капсулы, то за двадцать одно столетие Ойкумена прочно позабыла своих потерявшихся детишек, и потому встретит иалуметцев как и положено встречать незваных гостей — неприветливо. Так что рассчитывать на какое бы то ни было благоденствие, да ещё и всеобщее, глупо. Единственное, на что действительно можно надеяться — после разрушения стен капсулы отпадёт необходимость в кислородогенераторах. Да и то вряд ли. Пока же воздуха обитаемым планетам не хватает, и жизнь в капсуле сохраняется только благодаря кислородным установкам ВКС. Поэтому власть координаторов над Иалуметом абсолютна и вернуть её в руки ордена будет нелегко.

Картины погасли, небо просветлело до обычной дождливой серости, а жизнь вернулась в привычную колею: одни пассажиры и носильщики торопились к остановке и шеренге такси, другие — к зданию космопорта, а меж людскими потоками сновали торговцы.

Толчея на остановке стала гуще, завоняло лошадиным дерьмом и бензином.

— Нет, — твёрдо сказал Найлиас, — чёрт с ними, с билетами по двойной цене, но к бенолийской жизни мой племянник будет привыкать постепенно. Я не сторонник шоковой терапии. Пойдём через товарный сектор, там гораздо спокойнее.

Белосветцы прошли в грузовую часть космопорта. Гюнтер смотрел на неё с удивлением — всё оборудование самое современное, многочисленные вспомогательные службы работают быстро и слаженно, нет никакой толчеи и неразберихи.

Все площадки двухместные, и с каждой сплошным потоком идут мелкотоннажные звездолёты: один ручеёк на взлёт, другой на посадку. Когда их успевают грузить и разгружать, так и осталось для Гюнтера загадкой. Аэрсы, громоздкие коробки высотой шесть метров, длиной десять и шириной пять, тоже идут один за другим едва ли не впритирку. Используются они для планетарных перевозок, как правило, с материка на материк, и летают по орбитальным трассам. Лётмарши, похожие на овальные шайбы и предназначенные для внутриматериковых поездок, столь же многочисленны. А меж транспортными потоками снуют подвозчики, ремонтные платформы, автопогрузчики. И люди, люди, люди… Человеки, берканы и наурисы передвигаются только бегом — злые, предельно сосредоточенные, нетерпеливые.

И всюду баррикады огромных тюков — трелг сушёный, трелг дроблёный, трелг свежий. Трелг, трелг, трелг… Этот невысокий однолетний кустарник ещё задолго до Раскола стал главной славой и источником доходов Бенолии. Ягоды трелга являются сырьём для половины лекарственных средств Иалумета, из стеблей и листьев делают ткань для различных спецкостюмов — военных, спасательских, спортивных… Они же идут на изготовление второго слоя в трёхслойной обшивке звездолётов. Спрос на трелг всегда огромный, а цены высокие. Но выращивать его можно только в Бенолии — в силу особых агроклиматических условий планеты. Поэтому на мировом рынке она всегда была и остаётся монополистом. Здесь почти всё и все работают на производство и переработку трелга. Даже в самом крохотном провинциальном городишке есть как минимум четыре трелговых фабрики.

— Корни трелга забирает ВКС, — тихо сказал рыцарь. — Зачем — нашей разведслужбе узнать пока не удаётся. Но каждый, кто выращивает трелг, от мелкого крестьянина до владельцев огромных плантаций, выплачивает налоги ВКС корнями. Остатки, если вдруг таковые появляются, координаторы покупают, но платят гроши. А попытка продать хотя бы один чахлый корешок мимо закупочного пункта ВКС карается смертной казнью. Причём поймают нарушителя обязательно, у координаторов каждый кустик на учёте.

Адепт не слушал. Замер в испуге, не зная, куда и ступить, чтобы не смело толпой или не раздавило автопогрузчиком. У господина учителя странные представления о спокойствии. Большего шока Гюнтер не переживал за всю свою жизнь.

Рыцарь взял ученика под руку и, ловко лавируя между потоками людей и машин, вывел его к тихой автобусной остановке, предназначенной для сотрудников космопорта.

— Пока не начнётся пересменка, — сказал Найлиас, — это самое спокойное место во всей Бенолии.

Подошёл автобус — чистенький и уютный до игрушечности. Белосветцы удобно расположились на мягких креслах и поехали в Маллиарву.

Материков на Бенолии пять, а сортов трелга одиннадцать. Лучший трелг-маллурн выращивают на юге Сероземельного материка, первенство этого региона неоспоримо, но и плантаторов здесь множество, каждый из которых предпочитает продать урожай ВКС и не связываться с жадными бенолийскими фабрикантами или вороватыми иностранными оптовиками.

Плантатор Александр Лайтвелл — сорокапятилетний худощавый брюнет с карими глазами, одет в светло-синий костюм из переливчатой ткани ларм, самой дорогой в Иалумете, — с почтительной и вкрадчивой угодливостью улыбался потенциальному деловому партнёру — немолодому темнокожему толстяку в форме капитана интендантского корпуса ВКС.

— Ещё вина, высокочтимый? — предложил Лайтвелл и нажал кнопку карманного коммуникатора. В кабинет вошли три секретарши — человечица, наурисна и берканда, совсем юные, почти девочки — принесли традиционное бенолийское угощение: вино, печенье и шоколад. Координатор внимательно рассмотрел девушек и одобрительно прицокнул языком. Секретарши ответили игривыми улыбками и выскользнули из комнаты. Капитан жадно смотрел им вслед. Лайтвелл довольно прищурился: работу свою девицы знают, и завтра утром интендант подпишет трёхгодичный контракт о закупке трелга на самых выгодных для плантатора условиях.

— Что такое Гирреанская пустошь? — спросил вдруг координатор.

Лайтвелл глянул на него с удивлением и объяснил:

— Это на Западном материке, высокочтимый. Огромная проплешина мёртвой земли между Валларским нагорьем и Пиррумийскими лесами. Земля омертвела очень давно, ещё до Раскола. Никто не знает, почему. Там почти ничего не растёт, самая настоящая пустыня. И вода плохая, и даже воздух. Ещё в эпоху становления ордена Белого Света туда начали отправлять ссыльнопоселенцев. Сначала только еретиков, тех, кто вместо пресвятого Лаорана поклонялся поганой богине Таниаре и называл её матерью-всего-сущего. Вместе с еретиками ссылали бунтовщиков и заговорщиков. Позже начали отправлять мелких и средних уголовников, опальных придворных. Уголовников, заговорщиков и бунтовщиков ссылают на установленный судом срок, вельмож — до прощения, а еретиков там держат до тех пор, пока они истинную веру не примут. Так что в пустоши многие таниарские посёлки по десятку столетий насчитывают. Поганые еретики упрямей любого осла, держатся за лживую веру крепче, чем за собственную душу. За порядком на пустоши, как и в тюрьмах или на каторге, надзирает жандармерия. Только жандармов туда направляют самых тупых, таких, которые вообще ни на что полезное не годятся.

— А мятежи в пустоши бывают? — заинтересовался координатор.

Лайтвелл мелко и сладенько рассмеялся:

— Высокочтимый, мятежи там и не прекращаются. То один, то другой посёлок бунтует. Часто поднимается целый сектор. Нередко — весь округ. Тогда жандармерия присылает карательные войска. Практически каждые три года бунт охватывает всю пустошь, тогда к жандармам присоединяется имперская армия. Самое скверное, высокочтимый, что горцы и полесцы всегда охотно укрывают у себя беглых предводителей мятежей, да и вообще всех мало-мальски заметных бунтовщиков. А прятаться и прятать умеют так, что ни с какими собаками не найдёшь. И на деньги они не падкие, за награду беглецов выдают крайне редко.

— В кои-то веки болтовня наших курьеров оказалась правдой, — снисходительно улыбнулся координатор. — Гирреанская пустошь действительно забавное местечко. — И добавил деловым тоном: — А сейчас я хочу посмотреть плантации.

— Но, высокочтимый, — осторожно возразил Лайтвелл, — уже темнеет, москитов полно. Вечера в тропиках не особенно приятны, особенно в сезон дождей. Плантации лучше осматривать с утра, тем более, что завтрашнее утро должно быть солнечным.

— Хорошо. Сейчас я ознакомлюсь с экспертными заключениями о вашей продукции, а завтра осмотрю плантацию.

— Как будет угодно высокочтимому, — с изысканной почтительностью поклонился Лайтвелл и мысленно добавил длинное матерное ругательство.

— И ещё, — добавил координатор, — у вас есть заверенное императорской Финансовой канцелярией разрешение на торговые сделки с иностранными партнёрами?

— Да, конечно же, высокочтимый, — торопливо ответил плантатор. На этот раз даже ругательств не было. Зато голову разрывало болью резко подскочившее давление.

Мерзкая бумажонка, именуемая «Разрешением на торговлю с иностранцами», была не более чем пустой формальностью, которую не соблюдал никто и никогда, но толстый капитан оказался занудой. «Такого и девки не умаслят», — обречённо подумал Лайтвелл.

Добыть «Разрешение» требовалось немедленно. Придворный покровитель, способный за сутки оформить нужный документ, у Лайтвелла был. Плантатор со всей возможной почтительностью попрощался с координатором, передал его на попечение девиц и бросился в кабинет звонить Варкеду Панимеру, блюстителю внешних церемоний при дворе его величества Максимилиана, богоблагославенного императора Бенолии. Но неизменно доброжелательный покровитель разговаривать не захотел, беседовать пришлось с референткой. Униженными мольбами и щедрыми посулами плантатор добился, чтобы та записала его на вечерний приём к Панимеру.

В космопорт Маллиарвы Лайтвелла доставили быстро, на собственном пассажирском аэрсе, а вот дальше на личном транспорте ехать нельзя, разрешения нет. Пришлось прыгать из такси в такси и молиться пресвятому, чтобы не застрять в пробке и не опоздать на аудиенцию. После было два часа мучительного, нетерпеливого и напряжённого ожидания в тесном фойе, под презрительными взглядами и ехидными комментариями маллиарвских дам и кавалеров. Все эти безденежные, но по-столичному изысканные аристократишки и мелкие канцелярские чиновники провинциала узнали сразу и сполна воспользовались случаем отмстить плантатору за собственную нищету и его богатство.

Лайтвелл сцеплял зубы и терпел, терпел, терпел, ибо затеять разборку означало потерять право на встречу с Панимером. Болела голова — сказывалась разница в часовых поясах, от антисонных таблеток жестоко пекло желудок. Но все жертвы оказались напрасными. Внешнеблюститель остался при дворе и уведомить, когда вернётся домой, не соблаговолил.

Максимилиану, богоблагославенному владыке и повелителю Бенолии, нравилось смотреть, как взлетают и садятся зведолёты. Поэтому свои покои — спальня, кабинет, небольшие столовая и гостиная, несколько вспомогательных комнат — он приказал обустроить на верхнем этаже самой высокой дворцовой башни. Отсюда виден космопорт при Алмазном Городе — императорской резиденции в центре Маллиарвы. Жил император по-холостяцки, легко и быстро менял любовниц и любовников, а давно надоевшая и никому не интересная супруга императора обитала где-то в дальнем крыле дворца.

Миновал полдень, а вскоре и дождь закончился, выглянуло яркое, но не жаркое сентябрьское солнце и позолотило бледную листву парковых деревьев. По дорожкам гуляли придворные дамы и кавалеры, радовались хорошей погоде: на суровом и неприветливом Круглом материке ранняя осень — лучшее время года. Император, среднерослый лысоватый шатен пятидесяти восьми лет — объёмистое брюшко, лицо блеклое и невыразительное — тщательно рассмотрел девушек в бинокль, затем глянул на секретаря — голубоглазого блондина девятнадцати лет, гибкого и грациозного словно котёнок. Парнишка сидел на пятках на специальном коврике в углу кабинета, руки изящно сложил на коленях. Камзольчик и узкие брюки из тонкого бледно-лилового шёлка выгодно обрисовывают безупречную фигуру, золотистые волосы сияют мягким блеском — элегантная стрижка подчёркивает красоту лица, его юную мужественность. Прелестная игрушка, живое украшение интерьера. Когда-то он казался Максимилиану похожим на эльфа из любимых императором книжек-фэнтези. Но теперь юноши надоели, очарование исчезло, и парнишка стал просто заурядным смазливчиком, каких полным-полно среди придворной обслуги. Император снова принялся разглядывать гуляющих в парке девушек, особое внимание уделяя беркандам — человеческой красотой он тоже пресытился. Секретарь судорожно вздохнул, сцепил пальцы. Если император лишит его своей милости, он вновь окажется среди придворных пятнадцатого, низшего ранга, к которому по «Табелю» относятся секретари. Вместо императорских покоев жить придётся в десятиместной комнате подвального этажа, под кухнями и прачечными, а соседями будут посудомойщики и полотёры.

На столе императора пискнул селектор. Референт доложил, что аудиенции ожидает внешнеблюститель. Император поморщился: опять эти длинные скучные разговоры о том, на каких гражданских и церковных церемониях, происходящих вне Алмазного Города, он должен присутствовать, что сказать, куда и как посмотреть. Но и не принять старого зануду нельзя, директор службы охраны стабильности каждый день твердит, что почтение черни к императорской персоне падает, что недовольство высказывают даже люди из среднего сословия. Находятся и такие, кто сомневается в богоблагословенности императорского права вершить судьбу Бенолии и всех её жителей. В последнее утверждение Максимилиан не верил категорически, но и ссориться с главой охраной службы не хотел. Ведь в первую очередь он отвечает за неприкосновенность императорской жизни. И если быть совсем честным, то никому, кроме директора, императорскую жизнь беречь и не хочется. Кругом одни предатели и воры…

Так что внешнеблюстетеля придётся принять. Директор говорит, что участие императора в общественной жизни поднимает рейтинг власти, хотя и не уточняет насколько высоко. Но ведь поднимает! Ради этого можно перетерпеть и внешнеблюстителя.

— Пусть войдёт, — бросил император. Глянул на секретаря и добавил: — Хотя, нет… Пусть подождёт.

Мальчик ещё мог быть приятен. Есть одна разновидность секса, которую Максимилиан находил очень увлекательной, с наслаждением смотрел посвящённые ей фильмы и фотографии, но реализовать решался крайне редко. Даже по меркам Алмазного Города, где императору позволялось творить всё, что только заблагорассудится его богоблагословенному величеству, эдакий секс вызывал всеобщее возмущение и осуждение. Но если секретари и секретарши добровольно на него соглашаются и дают клятву молчать о том, что проделывал император в тайной спальне при кабинете, можно было и поразвлечься. Главное, не слишком увлекаться — выйти из кабинета живые куклы должны только собственным ходом, тогда никто ни о чём не догадается.

Лишь бы мальчишка не заартачился.

Под взглядом императора секретарь поспешно склонился в чельном поклоне. Руки дрожали. О замыслах повелителя догадаться было нетрудно, и то, что предстояло вытерпеть, пугало почти до обморока. Но такие игры позволят еще несколько дней продержаться при государе, не упасть в презренное ничтожество. Потому надо терпеть. Разве можно говорить «нет» хозяину, перечить высшей воле? Тем более, если хозяин — сам император, владыка всех и вся в Бенолии.

Максимилиан довольно улыбнулся. Да, он настоящий владыка, могучий и грозный, если все эти живые игрушки так счастливы ему покориться, с такой охотой готовы исполнить любое его желание. Ему безоговорочно повинуются все — и этот никчёмный смазливчик, и внешнеблюститель, и тупая корова, именуемая императрицей. Только вот директор вечно пытается спорить. А, к чёрту его, сейчас не до директора.

— Встань, — велел секретарю Максимилиан. — Разденься. Иди сюда. Открой вон ту панель в стене.

Убранство тайной спальни заставило мальчишку вскрикнуть от испуга и попятиться. Секретарь замер на мгновение, затем поклонился своему владыке и вошёл в комнату…

…Панимера, маленького толстенького науриса пятидесяти двух лет, трясло от страха и ярости. Если на лице ещё удавалось хранить предписанное придворным этикетом бесстрастие, то с хвостом совладать не получалось, он то вздымался и торчал над головой агрессивно и зло, то падал и бессильно свивался в трусливую спираль.

Максимилиан, которого «свинякой трон-нутым» называли уже не только простолюдины, но даже и высокородные, опять, наплевав на важнейшие дела, предавался разврату. К несчастью, властительные должности редко занимают пригодные для них люди. Но тут уже ничего не изменишь, только и остаётся, что смириться. Это судьба, и спорить с ней бессмысленно.

Но собственные жизнь и судьба — иное дело. За них можно поспорить даже с самим императором.

Максимилиан не любит внешнеблюстителей, кем бы они ни были. Занять такую должность означает автоматически впасть в немилость у государя. Однако внешнеблюститель — настоящее придворное звание, пусть только девятого ранга, но ведь придворное! И до сегодняшнего дня Максимилиан об этом не забывал: принимал Панимера точно в назначенный час, а если желания заниматься делами у повелителя не было, то императорский референт предупреждал веншнеблюстителя заранее. В приёмной Панимер не ожидал ещё ни разу. Такое пренебрежение означало только одно — отставку. Государю Панимер надоел, теперь это ясно всем и каждому. Достаточно любой мелочи, самой ничтожной клеветы или крохотной ошибки, чтобы Панимера отстранили. Какой бы рискованной ни была должность внешнеблюстителя, претендентов на неё всегда найдётся превеликое множество.

Вскоре Панимеру придётся покинуть Алмазный Город, опять смешаться с толпой обычной столичной аристократии, стать безликой частицей серой толпы, исчезнуть…

От ужаса и боли деревенели пальцы, а в висках колотился только один вопрос — почему судьба так жестока, за что карает императорской немилостью?

Из кабинета вышел секретарь. Мертвенно бледный, с пустым взглядом, юноша прошёл через приёмную к двери в комнату обслуги так, словно ступал босыми ногами по битому стеклу. За дверью развёрнута ширма с изысканным рисунком из цветов и птиц, чтобы взоры посетителей не оскорбляли подробности бытия низших. Секретарь скрылся за ширмой, и дверь тут же беззвучно затворилась.

Селектор на столе у референта что-то неразборчиво квакнул.

— Можете войти к государю, досточтимый Панимер, — сказал референт. Но не успел внешнеблюститель подняться, как в приёмную влетел Дронгер Адвиаг, директор службы охраны стабильности — среднерослый поджарый беркан тридцати девяти лет с очень светлой шерстью и необычными для его расы голубыми глазами — и прямиком ломанулся в императорский кабинет. У двери его перехватил теньм — личный телохранитель государя.

— У меня очень важные новости, от которых зависит жизнь императора, — спокойно сказал директор.

Теньм поразмыслил несколько мгновений и пропустил в кабинет. О Панимере никто даже и не вспомнил. Но и не выгнали, несмотря даже на то, что директор просидит у государя часа два, а после его визита уставший от серьёзных разговоров Максимилиан какими бы то ни было делами заниматься не будет.

Внешнеблюститель задумался. Срочно требовалось нечто такое, что всецело завладеет вниманием государя хотя бы на пять минут. Тогда Панимер получит аудиенцию. А там уже несложно будет убедить Максимилиана в том, что самый безвредный и наименее докучливый изо всех возможных внешнеблюстителей — Панимер.

К несчастью, в Иалумете крайне мало вещей, которые способны завладеть вниманием императора хотя бы на три минуты, не говоря уже о пяти. Не предлагать же Максимилиану то, чем ублажал его секретарь…

На столе референта опять квакнул селектор.

— Четырнадцатый, — приказал референт теньму, — переведи второго секретаря в Белую комнату.

Панимер настороженно глянул на дверь императорского кабинета. Наиболее приближённая обслуга, пусть даже и самого низшего ранга, всегда жила при покоях государя. Кроме спален обслуги в башне есть ещё три комнаты — Зелёная, Сиреневая и Белая — для самых избранных придворных, официальных любовников или приятелей-собеседников, которыми император мог сделать кого угодно: от ничтожного секретаришки до высокого аристократа.

Теньм-четырнадцать скользнул по сидевшему в приёмной люду безразличным взглядом и вошёл в комнату обслуги. Та ничем не отличалась от казармы теньмов в цоколе башни, разве что размеры намного меньше, а так всё одинаково: напротив входа — двери в санузел и на черную лестницу, вдоль стен — ряды лежаков, рядом с каждым маленькая тумбочка для личных вещей, над лежаком висит полотенце. Окон в комнате нет, только решётка воздухопровода. На потолке большая лампа дневного света и крохотный динамик селектора.

Секретарь скрючился на лежаке, отвернулся к стене. Тело била дрожь. Два уборщика и три гардеробщика, чьей обязанностью было прислуживать императору в церемонии одевания, смотрели на соседа с опасливым любопытством. Задавать вопросы пока не отваживались, лишь тихо обменивались комментариями. Едва теньм вошёл в комнату, перепуганные слуги пососкакивали с лежаков, согнулись в низком поклоне — просто так телохранитель императора, его тень, не придёт никогда. Привести теньма способна только воля государя.

Теньм достал из кармана формы две ампулы — обезболивающее и тонизирующее, — прямо через одежду вколол секретарю лекарство в руку выше локтя. Дрожь прекратилась. Теньм слегка потянул секретаря за плечо. Парнишка поднялся. Теньм жестом приказал ему взять вещи. Тех оказалось мало — только пластиковая коробка с расчёской, мочалкой и зубной щёткой. Всё остальное, от шампуня до одежды, у обслуги казённое.

— Я готов, — сказал секретарь. Голос дрогнул. Куда император приказал своей тени отвести его — на казнь, подарил кому-то из вельмож или велел вышвырнуть из Алмазного Города прочь?

Но теньм привёл секретаря в маленькую — лишь кровать, стол и тумбочка — комнату близ гостиной. В одной из стен задёрнутая вышитой занавеской ниша для камердинера, в другой — дверь в ванную. Есть окно, можно будет смотреть в парк.

Секретарь закрыл глаза. Сегодняшнее развлечение понравилось государю как ни одно из тех, что были раньше. Он будет их повторять — не слишком часто, но и не реже одного раза в неделю. «Поэтому я останусь при его особе ещё долго», — подумал секретарь. Такая благосклонность государя давала многое. У секретаря появлялось право ходить по центральным комнатам дворца, а не по коридорам для обслуги. И все, кто смотрел на него как на ничтожность, перед кем он должен был склоняться ниц, теперь сами будут ему кланяться — уже сейчас, когда секретарь шёл через приёмную и гостиную, высшие придворные провожали его поклонами и благопожеланиями. Он получит собственного слугу, который станет одевать его, причёсывать и подавать еду словно настоящему вельможе. А когда секретарь прискучит государю, тот обязательно наделит бывшего фаворита несложной должностью не меньше десятого ранга. Любой житель Алмазного Города был бы счастлив оказаться в Белой комнате на таких условиях. Так почему же сердце сжимается от отчаяния и страха, откуда взялись тоска и обречённость?

— Вы можете подать в отставку, — сказал теньм.

Секретрарь посмотрел на него с изумлением и растерянностью. Теньмы — это живые тени господина, наиболее приближённые телохранители и слуги в личных покоях, куда не то что обычная обслуга, но и члены семьи почти никогда не допускаются. Как и положено тени, эти слуги совершенно бесшумны, почти никогда не разговаривают, и оттого многие считают их немыми. Теньмы всегда незаметны, их специально обучают сливаться с обстановкой до полной неразличимости, но при этом теньм непреодолимо опасен для любого, у кого появится лишь мысль причинить вред его повелителю. Цена такого слуги огромна, купить теньмов способны лишь император и высшие вельможи Бенолии.

— У всех, кто служит в Алмазном Городе, — сказал теньм, — есть право на отставку. Ведь мы свободные люди, а не рабы и не заключённые. Мы можем уйти. Нас покупали в лицеях или у прежних хозяев, но такая сделка незаконна. Вспомните, ведь вы, как и все в Алмазном Городе, подписывали контракт, расторгнуть который можно в любую минуту.

Голос у теньма очень приятный — бархатистый, глубокий и мелодичный. И внешность хороша: каштановые волнистые волосы, большие светло-зелёные глаза, аристократически тонкие черты, безупречное сложение, которое не портит даже серая форма дворцового стражника. Изящество и красота — точно такие же профессиональные требования к теньмам, как и виртуозное мастерство боя или умение подавать вино в соответствии со всеми тонкостями Высокого этикета. Взор господина не должна оскорбить ни одна безлепица, будь это деталь интерьера или облик слуг.

— Тогда почему не ушли вы? — спросил секретарь.

— Потому что не умею жить во вне, — ответил теньм. — Да и вообще не умею жить и быть живым. Мертвецу гораздо лучше, ведь мёртвым никогда не бывает больно или страшно. Любые страдания предназначены только для живых.

— Вы предлагаете мне заживо умертвить себя? — с ужасом прошептал секретарь.

— Или уйти, — безразлично сказал теньм. — Иначе будет слишком много боли и страха. Гораздо больше, чем способна выдержать слабая людская душонка.

— Но что мне делать там? — секретарь кивнул на окно, за которым лежала скрытая парками и постройками Алмазного Города Маллиарва.

— Не знаю, — ответил теньм. — Я ни разу не видел мира-во-вне по-настоящему. Сначала был Сумеречный лицей, затем Алмазный Город. К тому же моё время кончается. Но ты ещё молод и можешь начать жить сначала.

— Почему кончается? — не понял секретарь. — Ведь вам всего лишь тридцать два. Я видел у референта ведомость, там написано, что теньму-четырнадцать только тридцать два года.

— Жизнь теньмов завершается в сорок. Это наш предел.

Он тронул нашивки личного телохранителя государя, губы шевельнулись в пустой улыбке.

— Мне осталось только восемь лет. А может и меньше. Нередко бывает, что наша полезность исчерпывается уже в тридцать пять.

Теньм ушёл. Секретарь сел на кровать, заплакал — для него тоже не было жизни во вне. А жизнь в Алмазном Городе не сулила ничего, кроме боли.

…Внешнеблюститель проводил секретаря низким поклоном и ненавидящим взглядом. Даже ничтожный мальчишка сумел добыть себе надёжное местечко при особе государя, а Панимер — нет.

Из кабинета вышел Адвиаг. Лица берканов больше похожи на мордочки плюшевых мишек, чем на настоящую медвежью морду, но зловредную непроницаемость от биологических предков эта чёртова раса унаследовала в полной мере. Понять, что беркан думает и чувствует, невозможно никому, даже другому беркану. А Панимеу тем более не угадать, чем закончился разговор директора с императором, в каком настроении сейчас государь — гневливом или милостивом.

«Погибельник растоптал бы Адвиага вместе со всем его мохнорылым племенем», — зло подумал Панимер.

«Погибельник, он же Избавитель? — пришла новая мысль. — А ведь это может сработать. Затея настолько глупая, что даже в случае провала ничем не грозит. Но если удастся — дивиденды превзойдут все возможные и невозможные награды».

Избавителем чернь называла некоего избранного самой судьбой людя, который должен был освободить Бенолию от тирании императора и привести хронически нищую страну, вечный сырьевой придаток более развитых государств, на вершину благоденствия. Пророчество о Пришествии Избавителя появилось вскоре после Раскола. Бенолией тогда правили Чисяо, ныне исчезнувшая императорская династия.

Невнятицу Пророчества и примитивность Предсказательного Тригона — незамысловатого устройства из трёх испещрённых цифрами треугольных картонок, предназначенного определить время и координаты появления Избавителя — Панимер презирал даже в детстве, когда был твёрдо убеждён в реальности Колокольчатого Гномика, который приносит подарки на день рождения.

Но император в Пророчество верит свято. Любой, кто может сказать о нём хоть что-то новенькое, сразу становится желанным собеседником.

Странно, что Адвиаг ни разу не воспользовался таким безотказным средством упрочить своё положение. Ведь директора службы охраны стабильности, охранки в просторечии, государь ненавидит и терпит лишь по необходимости, — ситуация в Бенолии крайне напряжённая, то и дело начинаются мятежи.

Внешнеблюститель глянул на дверь кабинета, на тошнотворно надменную рожу референта и понял: спасти его карьеру может только Пророчество. Немного поколебавшись, — обдумать речь или выдать импровизацию, — Панимер встал и решительно шагнул к референту. Когда дело доходило до вранья, импровизации всегда удавались гораздо лучше заготовок.

— Поскольку государь не удостоил меня аудиенции, — сказал Панимер, — свой доклад я составлю в письменном виде. Завтра утром его привезёт мой курьер. Постарайтесь, чтобы доклад его величество прочёл как можно скорее, потому что речь в нём пойдёт о Пришествии Погибельника.

Референт скептично приподнял одну бровь.

— Вам-то что может быть об этом известно? Ведь вы никогда не числились среди исследователей Пророчества.

— Не числился, — согласился Панимер. — Но позавчера я обнаружил в фамильном архиве древний свиток толкования Пророчества с руководством по управлению Предсказательным Тригоном. Свиток составлен одним из моих предков, Велиденом Панимером, который жил во времена свержения ордена Белого Света. Он принял постриг в обители Предвечного Круга, и его монашеской обязанностью стало именно изучение Пророчества.

Такой предок, брат главы рода, почти всю жизнь проведший в главном монастыре империи, у Панимера действительно имелся. Тут всё чисто, дознаватели Максимилиана могут проверять сколько им угодно. А вот дальше выехать можно только на импровизации.

— Большинство трудов брата Велидена остались в монастырской библиотеке, но свою последнюю работу он прислал главе нашего рода. Она была заперта в шкатулку, которую надлежало открыть лишь 5 сентября 2131 года. Я выполнил этот завет. Свиток был обработан составом, который заставил его рассыпаться в прах под воздействием света ровно через час после того, как шкатулка была вскрыта. Но я, прежде чем прочесть свиток, отсканировал его, и текст сохранился в первозданном виде.

«Файл, похожий на сканировку с древнего манускрипта я сделаю часа за два, включая сочинение текста и выбор места Пришествия, — подумал Панимер. — Сейчас же поеду домой и займусь».

Но у референта было иное мнение.

— О таких новостях докладывать надо немедленно, а не морочить мне голову всякими внешнеблюстительскими глупостями! Государь примет вас прямо сейчас. — Референт ткнул пальцем в селектор, объяснил Максимилиану ситуацию. Селектор что-то коротко квакнул в ответ и референт приказал: — Заходите, Панимер. Государь ждёт.

Внешнеблюститель судорожно сглотнул. Сейчас он либо вознесётся на самую вершину дворцовой иерархии и получит Сиреневую, а то и Зелёную комнату, либо поднимется на эшафот, если император усомнится хотя бы в одном слове Панимеровых речей. Внешнеблюститель сотворил знак предвечного круга и вошёл в кабинет.

— Сегодня десятое сентября, четверг, — возвестило радио супермаркета. — Четырнадцать часов тридцать минут. Приятных покупок.

Гюнтер поставил тележку с разнообразной бытовой мелочью на узкие металлические полоски лестничных скатов, собираясь спуститься в продуктовый отдел.

— Подожди, — сказал Найлиас и бросил в корзину жёсткую посудную губку.

— Теперь можно и за продуктами, — разрешил рыцарь. Адепт покатил тележку к хлебному прилавку.

Белосветцы выбрали себе уже почти все покупки, когда в промтоварном отделе начался острый и нервный шум. Найлиас и Гюнтер с любопытством оглянулись.

Немолодой хромоногий беркан, опираясь на палку, неуклюже взбирался по пяти ступенькам, ведущим из продуктового отдела в промтоварный. Покупатели торопливо старались проскочить мимо калеки, гадливо кривили губы, отворачивались. Многие осеняли себя двойным кругом. В Иалумете считалось, что встреча с увечным приносит несчастье на целый день.

— Это омерзительно! — возмутился Гюнтер. — Калеки должны жить в спецпоселениях!

— Они в основном там и живут, — ответил Найлиас. — Однако некоторые осмеливаются селиться в нормальных городах. Здесь, на Западном материке, таких особенно много.

— В Стиллфорте калекам покидать спецпоселения запрещено. К несчастью, в большинстве стран Иалумета столь прогрессивного закона нет, и эта увечная мерзость оскверняет своим уродством нормальный мир!

— Тихо! — оборвал Гюнтера наставник. — Ты забыл — мы бенолийцы.

— Да, дядя Найлиас, — торопливо склонил голову адепт.

Рыцарь не ответил. Бросил в корзинку банку кофе и пошёл к кассе. Гюнтер катил тележку, на наставника смотрел с мольбой и страхом — получить прощение за такую провинность будет очень непросто.

На улице рыцарь всё так же молча переложил покупки в багажник маленького легкового лётмарша и сел за руль. Адепт осторожно примостился на пассажирском кресле.

Лётмарш взмыл в воздух.

— В Бенолии все инвалидские поселения находятся в Гирреанской пустоши, — сказал Найлиас после пяти минут тяжёлого, пугающего молчания. Гюнтер робко глянул на наставника — неужели прощён?! — и тут же опустил глаза. Нет, так легко ему не отделаться. Но наказание будет не слишком суровым.

— В Гирреане отвратительный климат, — добавил рыцарь. — Выжить там даже здоровому нелегко. Так что в этом одном, в очистке генофонда от людского мусора, Бенолия оказалась прогрессивнее всех стран Иалумета вместе взятых.

— Но некоторые калеки всё же выползают в нормальный мир, — едва слышно сказал Гюнтер. Уверенности в том, что наставник больше на него не сердится, не было.

— Выползают, — подтвердил рыцарь, — но ненадолго. Им тут никто не радуется, так что они быстро возвращаются обратно.

— Ни в одном информационном листке о Бенолии этого не говорилось… — осторожно начал адепт, дождался разрешающего кивка наставника и продолжил: — Нигде и никогда не упоминалось, что в Гирреанской пустоши, кроме посёлков для ссыльных, есть ещё и поселения для калек.

— Это естественно и логично, — ответил Найлиас. — Все до единого информационные листки, даже те, которые приходят из Гирреанской пустоши, составляются самими бенолийцами. Кому приятно упоминать о такой мерзости, как увечники? Тем более никому не захочется признаваться, что инвалиды стали твоими соседями. Ведь в большинстве своём иалуметцы думают, что калечество — это кара за самые гнусные и тяжкие грехи, которые наказанный совершил в прошлой жизни. А может, и в этой. Поэтому никому не хочется лишний раз соприкасаться с такой скверной даже в виде случайного упоминания.

Рыцарь посадил лётмарш на пятачке возле дешёвого многоквартирного дома.

— Ты чуть не поставил под угрозу всё наше дело, — сказал он адепту. — Вчера начался магистратум. Из-за твоего глупого языка могли погибнуть три десятка людей.

— Да, — Гюнтер покорно склонил голову. От страха захолодели пальцы, судорогой сжало горло, и адепт едва сумел выговорить предписанную орденским Уставом фразу: — Я виноват и должен быть наказан.

— Тогда вымой машину, — велел наставник и вышел из лётмарша.

Гюнтер откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и прошептал короткую благодарственную молитву пресвятому. С наставником ему повезло, как ни одному адепту в ордене. Любой другой рыцарь за такой проступок выдрал бы ученика ремнём до полусмерти. Или того хуже — отказал бы в ученичестве. Тогда о рыцарском посвящении пришлось бы забыть и всю жизнь проработать в какой-нибудь подсобной службе. Например, на почте сидеть, вылавливать из бесконечного потока корреспонденции посылки, газеты и письма с метками ордена и переправлять их связным, таким же безликим винтикам орденской машины, как и почтарь. Никогда и ничего не знать об истинных делах ордена, не видеть никого из светозарных — все рабочие контакты подсобников безличные. Тому, кто однажды не смог сберечь доверенную ему тайну, глупо было бы открывать новые секреты.

Но, скорее всего, обычный наставник применил бы обе кары — и ремень, и изгнание.

Гюнтер выскочил из лётмарша, взял у сторожа стоянки ведро с губкой, специальную пасту и принялся надраивать машину.

Найлиас смотрел на него, укрывшись в тени подъездной двери. Мальчишка так ничего и не понял. Радуется, что избежал позора и боли, счастлив, что останется адептом… Но так и не подумал о людях, которые по его милости могли оказаться у координаторов в пыточной.

Гюнтер стал для Найлиаса первым учеником, наставнического опыта у рыцаря никакого, и белосветцу всё время казалось, что в учительстве он совершает ошибку за ошибкой. Никак не может научить адепта тому, что действительно необходимо рыцарю — альтруизму.

Но ведь это повторяется из года в год, из десятилетия в десятилетие со дня основания ордена. Трудно, почти неподъёмно тяжело научить адептов думать о других. Каждый из них сосредоточен лишь на себе.

Раньше, в эпоху открытости, было немного полегче, тогда адептами делали тринадцатилетних пацанов и девчонок. Характер подростка ещё только формируется, такого полуребёнка-полувзрослого гораздо легче было приучать хотя бы иногда задумываться о том, что приносят его поступки другим людям, и в первую очередь — светозарным.

«Да и период обучения длился тогда пять лет, — думал рыцарь. — Но после падения ордена мы вынуждены ограничить обучение всего лишь тремя годами, и адептами делаем только тех, кому уже исполнилось девятнадцать. За год совершеннолетней жизни они успели привыкнуть к самостоятельности, научились отвечать за себя и свои поступки. Но как научить их отвечать за других? Тем более, что у людей к этому времени характер сложился и устоялся так, что изменить ничего нельзя. Но как бы ни пошли дела, ученика бить я не стану никогда. Ещё адептом я поклялся, что ни в чём не буду похож на моего наставника. И то, что о клятве известно только мне одному, лишь становится дополнительным основанием её сдержать».

Найлиас поднялся в квартиру. Минуту спустя в дверь позвонил почтальон, принёс объёмистую бандероль. Едва он вышел из подъезда, в прихожую влетел Гюнтер.

— С вами всё в порядке, учитель?

— Разумеется, — недовольно ответил рыцарь. — Чего это ты всполошился? Или, по-твоему, я уподобился калеке немощному, который даже простого почтаря бояться должен?

— Нет, учитель. Простите, учитель. Но эта страна… Я здесь ничего не понимаю, учитель.

— И что из этого?

— Ничего, учитель. Я сказал глупость. Можно, я вскрою пакет, учитель? И не здесь, а на лестнице.

— Что за вздор? — разозлился Найлиас, хвост гневно изогнулся, клацнули шипы. — Как тебе вообще такая чушь в голову пришла?!

— Начался магистратум. Как бы мы ни прятались, координаторы не могут о нём не знать. А значит, и не бездействуют. Если с вами что-то случится, учитель… Вы же знаете — мои родители умерли два года назад. И теперь у меня нет никого, кроме вас и сестрёнки. Если что-нибудь случится с вами или с ней… Нет-нет, я даже думать об этом не хочу! — в глазах Гюнтера задрожали слёзы.

— Ты часто вспоминаешь сестру? — спросил рыцарь.

— Я каждый день ей звоню. Или хотя бы эсэмэски отправляю.

— Зачем? — не понял Найлиас.

— Но ведь ей скучно в школе совсем одной. И страшновато, наверное. Раньше Илона всегда жила дома, а теперь — интернат.

— Гюнтер, — нахмурился рыцарь, — ты что, забыл — личные привязанности для светозарного недопустимы? Ведь всё это наши слабости. А слабость отдельного рыцаря — это слабость всего ордена. Привязанности делают нас уязвимыми и падкими на соблазны, а каждая уступка соблазнам — прямой путь к предательству. Мы светозарные, Гюнтер, и не можем тратить себя на плебейские мелочи. Всё лучшее, что в нас есть, принадлежит ордену, его величию, и ничему больше. И никому. Если ты не согласен, то уходи из ордена.

— Я согласен, учитель, — покорно ответил адепт. — Я больше не буду звонить сестре.

Глаза у мальчишки сразу потухли, лицо стало пустым и усталым как у древнего старца, растерявшего все силы жить.

— Не нужно обрывать привычные связи так сразу, — ответил Найлиас. — Просто сошлись на занятость и звони сестре раз в неделю. Позже сократи контакты до одного в месяц. Со временем она привыкнет обходиться без тебя, а ты — без неё.

— Спасибо, учитель, — адепт порывисто обнял наставника и выскочил во двор, домывать лётмарш.

— Какой же он глупый, — с досадой сказал Найлиас. — В его-то возрасте и такая… такое… — подходящего определения он не нашёл. На душе было тревожно. Неужели все усилия псу под хвост, и Гюнтер окажется пустоцветом, годным только для службы обеспечения? Ни выдержки, ни твёрдости характера у него нет.

Но в то же время на сердце стало легко и сладко. Давно уже Найлиас никому не был нужен просто так, ради него самого. Да и никогда такого не было, если честно. А Гюнтер… Но нет, ученик — это явление кратковременное, всего лишь на три года. Через восемнадцать месяцев мальчишка уйдёт, и на смену ему появится новый адепт. Потом ещё один. И ещё… В рыцарской жизни ученик не более чем случайный попутчик. Глупо было бы привязываться к любому из них. А ещё глупее позволять им привязываться к себе, отягощать и ослаблять молодую душу никчёмными узами. Учительство и ученичество — отношения деловые, и какие бы то ни было чувства сверх обычной симпатии в них неуместны.

И хватит об этом. Есть дела поважнее.

Найлиас занялся бандеролью. Судя по едва заметной метке, это срочные донесения наблюдателей. Теперь их следовало обработать и представить начальству отчёт. Найлиас растерялся. Такие отчёты — работа аналитиков, а он всего лишь оперативник, его дело охрана, сопровождение или патрулирование.

Но приказы не обсуждаются. Найлиас занялся содержимым пакета.

Вернулся Гюнтер. Найлиас сунул ему две видеозаписи и четыре рапорта, переданные разными наблюдателями, но помеченные одинаковым штрихом, и велел составить заключение.

— Да, учитель, — быстро ответил адепт. Мальчишка всё ещё чувствовал себя виноватым.

— Дядя Найлиас, — холодно поправил рыцарь. — Ты ошибаешься на людях потому, что не соблюдаешь правила игры дома. Конспирация не терпит такой небрежности.

— Да, дядя, — бесстрастно ответил адепт и занялся донесениями.

Найлиасу стало неловко. «Кажется, я его обидел», — подумал рыцарь. И дёрнул плечом, отгоняя, как муху, такую глупую мысль.

В донесениях ровным счётом ничего интересного не оказалось. Зато Гюнтер просматривает диски уже в третий раз, перечитывает рапорты.

— Уч… — начал было он и тут же осёкся. — Дядя Найлиас, а что за организация такая — Братство? В донесениях никаких подробностей нет. И ещё какие-то Избавитель с Погибельником.

Найлиас брезгливо поморщился.

— Они что, опять начали свою любимую игру в Избранника судьбы?

— Похоже, что да. Тут говорится, что императору стало известно место его Пришествия, которое состоится ровно через месяц, 10 октября 2131 года. Так что это за Пришествие?

— Одна из самых больших бенолийских глупостей. Началось всё очень давно, ещё при Эдварде Чисиу.

— Первом императоре из древней династии? — уточнил Гюнтер.

— Да. Первые пятнадцать лет после Раскола Бенолия была президентской республикой. А на шестнадцатый год произошёл переворот. Чисиу проиграл на президентских выборах и тогда захватил власть силой. Он был из очень богатой семьи, но самый младший в роду, и на хорошую долю наследства рассчитывать не мог. Поэтому занялся политикой — она ведь тоже отличный источник дохода. Когда семейство увидело, что малыш успешно делает карьеру, начало вкладывать в неё деньги. Сначала Эдвард был их марионеткой, но вскоре сумел подчинить себе всех родичей и стал главой семьи, хотя и неофициальным. По республиканским законам политикам запрещалось заниматься бизнесом, но для членов семьи таких ограничений не было. Что республику и сгубило. Проиграв на выборах, Эдвард вложил всё родовое имущество в создание собственной армии — маленькой, но очень мощной и превосходно обученной. Захватил власть, провозгласил себя президентом. Но такое президентство было незаконным, и чтобы пресечь все, как он их называл, «побочные вопросы», Эдвард на третий год своего правления провозгласил Бенолию империей, а себя нарёк богоизбранным императором династии Чисяо.

— Это произошло в девятнадцатый год от Раскола? — переспросил педантичный адепт.

— Да, ещё при Межпланетном Союзе, — кивнул Найлиас. — Правил самопровозглашённый император очень жестоко, внутренних сил страны на то, чтобы его свергнуть не хватало, а на помощь извне рассчитывать было нечего, потому что Эдвард гарантировал Совету регулярные поставки трелга, причём треть их была бесплатной. Поэтому поддержка Совета тирану была гарантирована. Вот тогда, на пятый год от установления императорской власти и на двадцать четвёртый от Раскола, и появилось Пророчество об избранном самой судьбой Избавителе, который освободит Бенолию от Чисяо. Утешительная сказка для глупцов.

— А Погибельник откуда взялся?

— Да всё оттуда же. Эдвард, при всём его уме и деловой хватке, был до жути суеверен, и все эти пророческие бредни, сулящие ему погибель, воспринял как святую истину. Немедленно учредил Преградительную коллегию, которая должна была обнаружить Погибельника ещё до того, как он войдёт в полную силу, и уничтожить. В ответ разные избавителеозабоченные бенолийцы стали создавать братства, цель которых — найти Избранника судьбы и защитить от убийц из коллегии.

— Что-то фиговые из них защитники получились, — презрительно покривил губы Гюнтер.

— Что верно, то верно, — согласился Найлиас. — Но, по здешним верованиям, судьба избирает своего вершителя вновь и вновь, поэтому все эти состязания «братки — коллегианцы» длятся по сей день.

— Братств очень много, — заметил Гюнтер.

— По данным второго квартала — двести сорок девять, — ответил рыцарь. — Перед тем, как сюда лететь, я просмотрел сводку.

— А Избранник только один.

— Зато самовозобнавляемый, — хохотнул Найлиас. — Так что на всех хватит.

— В Братства входят и прислужники из Алмазного Города, и даже высшие придворные, — с оттенком недоумения сказал адепт.

— Вполне естественно. Когда кто-нибудь собирает вокруг себя холуёв, то вынужден наделять их разнообразными подачками. И даже если эти дары окажутся совершенно одинаковыми, то прихлебателям всё равно будет мниться, что сопернику кусок пирога достался больше и слаще. Большинство холуёв в таких случаях злится на конкурентов и всячески старается их извести. А некоторые начинают ненавидеть хозяина и стремятся поменять его на другого, который, как им кажется, будет пощедрее первого и возвысит их над другими придворными, сделает из простых холуёв холуями главными.

— Понятно, — ответил Гюнтер и тут же задал новый вопрос: — А почему поисками Погибельника занимается коллегия, а не охранка?

— Потому что ни один из её директоров никогда не был настолько глуп, чтобы называть Пророчеством похмельные бредни страдающего шизофренией бродяги! — отрезал Найлиас.

— Пророчества приходят в мир по воле пресвятого, — упрямо возразил Гюнтер. — И никакого значения не имеет то, чьи уста их изрекают. Тем более, что в эти слова уверовали даже таниарцы — есть рапорт из Гирреана.

— Дураков везде хватает, — буркнул Найлиас и занялся донесениями, всем своим видом показывая, что продолжать разговор на столь бессодержательную тему не намерен.

А Гюнтер ещё раз внимательно просмотрел материалы по Избраннику, которого именовали то Погибельником, то Избавителем. Немного подумал и скачал из бенолийской директории космонета текст Пророчества.

— Учитель! Тут…

— Ты опять? — строго оборвал его рыцарь.

— Простите, дядя, — склонил голову адепт. — Разрешите продолжать, дядя Найлиас?

Рыцарь кивнул.

— Вот посмотрите, — Гюнтер положил перед ним распечатку Пророчества. Найлиас бросил на неё равнодушный взгляд.

— Всё не так просто! — настойчиво повторил Гюнтер и стал читать вслух: — Когда дни станут чёрными от горя, а ночи — багровыми от скорбных слёз, что проливают страдающие души, будет избран Судьбою из множества и множества сынов рода людского Избавитель, который выведет всех нас из мира печалей и бед. Благословенный святейшей волей и наделённый лучшими из её даров, Избавитель придёт из бездны мрака по дороге звёзд и зажжёт в пустоте благодатный огонь, который обогреет отчаявшихся и даст силы ослабевшим. Низринута будет тирания и установится истинная власть, свобода и благоденствие вернутся в исстрадавшиеся земли, а изболевшиеся сердца и души наполнятся покоем и радостью. Избранный судьбой Избавитель разобьёт многовековые узы бед и страданий, распахнёт дотоле запертые двери к счастью и приведёт людей в мир счастливый, изобильный и просторный.

Найлиас только хвостом пренебрежительно отмахнулся.

— Дядя! — возмутился адепт. — Разве вы не видите — на самом деле в Пророчестве речь идёт не о какой-то плюгавой Бенолии, а об ордене Белого Света!

— И где же ты тут углядел словосочетание «орден Белого Света»? — ехидно поинтересовался рыцарь.

— В Пророчестве есть прямой намёк!

— Ах, намёк! Ну да, тогда я умолкаю со стыдом и смирением. Намёк — это аргумент очень серьёзный и убедительный.

Гюнтер смутился, щёки вспыхнули как у мальчишки.

«Мальчишка он и есть, — подумал Найлиас. — Когда ещё повзрослеет».

— Ничего, всё нормально, — он положил ученику руку на плечо, слегка пожал. — Эта сказка многих зачаровывает. Она похожа на наркотик — вначале манит блаженством, а после убивает душу.

— Почему? — спросил Гюнтер.

— Я не знаю, — честно ответил рыцарь. — Но чувствую, что это именно так, а не иначе.

Гюнтер прижался к его руке щекой.

— Я верю вам.

Найлиас кивнул, пожал Гюнтеру плечо.

— Давай работать.

— Да. — Гюнтер отложил Пророчество и взял листок с ещё не прочитанным донесением. Глянул на учителя, улыбнулся.

Найлиас улыбнулся в ответ и тут же выругал себя за излишние сантименты. Через полтора года Гюнтер закончит обучение и забудет своего наставника. Глупо и нелепо привязываться к тому, в чьей жизни ты не более чем случайный попутчик.

Отныне всё, конец всяким сопливостям! Учитель и ученик — связь кратковременная и исключительно деловая.

Александр Лайтвелл вошёл в кабинет Панимера, низко поклонился.

— Счастлив пожелать вам доброго здоровья, высокочтимый, — проговорил он.

— Быстро говори, зачем приехал, — буркнул Панимер. — Я спешу во дворец.

Лайтвелл объяснил, щедро приправляя просьбу заверениями в вечной преданности и нижайшем почтении. Всегда падкий на лесть Панимер слушал нетерпеливо, оборвал речь на середине.

— Распорядись, чтобы через час доставили, — кивнул он референтке-человечице, высокой, ядрёной и ладной блондинке.

Плантатор посмотрел на Панимера с изумлением: с каких это пор референт какого-то там внешнеблюстителя отдаёт распоряжения Иностранному отделу Финансовой канцелярии? Прежде Панимер должен был бы зайти к его начальнику лично, попросить оформить «Разрешение» как можно скорее, желательно бы часов за двенадцать, и почтительно согласиться подождать сутки.

— Иди, — движением кисти отослал Лайтвелла Панимер.

— Не окажет ли высокочтимый честь своему слуге, взглянув на его дары? — торопливо проговорил Лайтвелл.

— Да что ты там можешь подарить? — пренебрежительно дёрнул плечом Панимер. — Иди.

Лайтвелл едва не задохнулся от изумления. Ни один придворный девятого ранга не может быть настолько богат, чтобы гнушаться подарками крупного плантатора. Или Панимер сошёл с ума и у него теперь мания величия?

Но референтка знаками показала, что всё так и есть — Панимер очень высоко взобрался по придворной лестнице и плантаторские подарки теперь для него не то что не ценны, но даже оскорбительны.

Испуганный и заинтригованный Лайтвелл торопливо пробормотал самые почтительнейшие извинения, приложился к руке Панимера и, пятясь и кланяясь, выскользнул из кабинета.

Вскоре вышла и референтка, принялась звонить в Иностранный отдел Финканцелярии.

— «Разрешение» доставят ровно через час, — сказал она плантатору. — Ждите.

Лайтвелл наговорил ей льстивых комплиментов, сунул заготовленный для Панимера бриллиантовый перстень — «Вашему супругу, досточтимая».

Референтка, уже успевшая крепко избаловаться дорогими подношениями, подарок Лайтвела приняла, тем не менее, с благосклонностью. Плантатора усадили в кресло для почётных посетителей, принесли кофе с пирожным.

— Господин получил Зелёную комнату в Императорской башне, — доверительно сказала референтка.

— Но за что такая великая милость? — не поверил Лайтвелл.

— Предков надо хороших иметь, — ответила референтка с таким самодовольством, будто речь шла о её родне. Лайтвелл низко поклонился, глянул робко и вопросительно. Польщённая столь почтительным вниманием референтка рассказала все известные ей подробности возвышения Панимера.

— Погибельник? — растеряно переспросил Лайтвелл. Сердце сжалось в тоскливой жути. — Нет, не может этого быть!

— Может, — хмуро ответила референтка. — Но не будет. Коллегия не дремлет.

— Братства тоже не зевают, — возразил Лайтвелл.

Референтка спесиво задрала нос.

— Благодаря моему господину коллегии известны точные координаты места Пришествия Погибельника.

— Этого мало. Координаты всегда приблизительны, это не более чем указание на город или деревню, где должен появиться Погибельник. А даже в самой крохотной деревушке не меньше тысячи жителей. Бенолия — планета густонаселённая, увы.

— Надёжнее всего, — сказала референтка, — взять проклятую местность в плотное оцепление и уничтожить всех подряд, не разбирая ни расы, ни возраста, ни пола. В таких случаях для надёжности надо избавляться и от женщин. Пусть в Пророчестве сказано «он» и «сын», но поговаривают, что в самом первоначальном тексте звучало «дитя» и «оно». Хотя и маловероятно, что для таких дел будет избрана женщина, лучше подстраховаться.

— Лучше, — согласился Лайтвелл. — Но сейчас, к несчастью, такое невозможно. Простонародье немедля поднимет бунт. А власть государя не так тверда, как хотелось бы.

— Свиняка трон-нутый, — зло процедила референтка. — И папаша его был не лучше. Вот дед, тот да — настоящий государь. Вот как империю держал! — референтка стиснула пухленькую ладонь в кулак.

— Вся надежда на коллегию, — печально ответил Лайтвелл.

— До сих пор они не подводили, — утешила референтка.

Повисло неловкое, тревожное молчание.

— А где появится Погибельник? — осторожно спросил Лайтвелл.

— В Каннаулите.

Плантатор опять растерялся.

— Но это же богатый пригородный посёлок близ Плимейры, столицы Сероземельного материка. А до сих пор все Погибельники появлялись только в нищих городишках или деревнях, и только глубоко в провинции.

Референтка пожала плечами.

— Этот будет исключением из общего правила.

— Не к добру такой расклад, — тяжко вздохнул Лайтвелл.

— Не к добру, — согласилась референтка.

— Тем более, — добавил Лайтвелл, — что до сих пор не известно, каким именно будет Пришествие — рождением младенца или минутой, когда взрослый Погибельник впервые проявит свою силу.

— Коллегия и раньше узнавала это лишь в самое последнее мгновение. Но всегда успевала его уничтожить. Не подведёт и в этот раз.

— Да поможет коллегианцам пресвятой, — Лайтвелл благочестиво сотворил знак предвечного круга.

…Панимер выключил монитор приёмной и зло выругался. Чёрт бы их всех сожрал! И не в меру расторопного императорского референта, который засунул его в кабинет Хозяина неподготовленным, и самого Максимилиана, трепло коронованное! В том, что именно он растрезвонил на весь Алмазный Город о Пришествии Погибельника, Панимер не сомневался. В приёмной государя сидят люди неглупые и опытные, болтать о такой новости никогда бы не стали. А теперь началась всеобщая истерия, Алмазный Город насквозь пропитан страхом. Панимеру по три раза на дню приходится успокаивать венценосного трепача и его лизоблюдов, убеждать в неотвратимости судьбы, твердить, что если предначертано Погибельнику появиться в избранный час в избранном месте, то никуда не денется, появится, даже если будет знать, что его там ликвидаторы из коллегии поджидают.

А место для Пришествия неудачное. Если бы не референт, Панимер спокойно посидел бы над картой, выбрал подходящую деревеньку где-нибудь подальше от главных городов империи. А так пришлось ляпнуть координаты первого пришедшего на ум населённого пункта, которым и оказался Каннаулит, пригородный посёлок для купцов средней руки и аристократов третьей, самой младшей ступени. В памяти он засел потому, что через неделю его должен был посетить император и, как наместник пресвятого в сём грешном мире, благословить своим присутствием открытие нового собора.

Но теперь уже поздно что-либо менять. Надо доигрывать партию с теми картами, какие есть. И не забыть подстраховаться на случай внезапной опалы. Для этого Панимеру и нужен Лайтвелл. Плантатор легко сможет вывезти его из страны в трюме гружённого трелгом звездолёта. Однако этот мелкий делец ни в коем случае не должен догадаться, что в нём нуждаются. Пусть сам ищет благосклонности Панимера. К счастью, способ заставить Лайтвелла подчиняться у Панимера есть. В провинциальной Бенолии сильна чиновничья власть и, чтобы обойти все бюрократические препоны, необходимы прямые предписания глав канцелярий. А получить их Лайтвелл может только через Панимера.

Капитан интендантской службы ВКС внимательно просмотрел представленные Лайтвеллом документы.

— Что ж, всё в порядке, — сказал он плантатору. — Но предъявили вы их с непростительной задержкой.

Лайтвелл торопливо согнулся в поклоне.

— Честью клянусь, высокочтимый, это не моя вина.

Координатор брезгливо посмотрел на лакейски скрючившегося плантатора. Угодливость бенолийцев поначалу забавляла, теперь же начала вызывать отвращение своей навязчивой приторностью.

— Некоторые документы требовалось обновить, — заискивающей скороговоркой пояснил плантатор. — А все госконторы работают с перебоями, потому что Бенолию накрыла тень беды и скверны. Но не извольте беспокоиться, высокочтимый, скоро вновь всё будет в полном порядке.

— Это Избранник, что ли, тень беды и скверны? — скучающе уточнил координатор и усмехнулся пренебрежительно: ну и дикий на этой планете народ! В такую чушь верят…

— Да, высокочтимый. Это Пришествие Погибельника. И ничего смешного здесь нет! — с неожиданной резкостью добавил плантатор. — Если коллегия его не остановит, ВКС тоже придётся не сладко.

От слов Лайтвелла по спине интенданта пробежал липкий опасливый холодок. Яростная убеждённость плантатора, его неподдельный страх и отчаянная надежда на коллегию крепко пошатнули убеждённость координатора в том, что на этой планете ничего, кроме трелга, внимания не заслуживает. Бенолия оказалась не такой простой, как привыкли думать в штабе.

— Почему вы решили, — медленно проговорил координатор, — что появление Избранника будет чем-то опасно ВКС?

Ничего такого Лайтвелл не думал, просто взбесило тупое презрение властительного партнёра. Захотелось напугать его, хоть немного сбить координаторскую спесь. Затея удалась в полной мере, и теперь надо было срочно придумывать убедительное объяснение, иначе векаэсник жестоко отмстит за свой мимолётный страх.

— Пророчество говорит о мире печалей и бед, — ответил Лайтвелл. — Бенолия — большая планета, но для определения «мир» всё же маловата. Другое дело — вся капсула. После Раскола Иалумет действительно стал отдельным миром. Пусть Погибельнику и предначертано придти в этот мир через Бенолию, но куда он направиться дальше, неведомо было даже всевидящему Льдвану, который предрёк его появление. Вот уже двадцать второе столетие Бенолия оберегает Иалумет от скверны Погибельника, но лишь пресвятой знает, сможем ли мы остановить посланца Тьмы на этот раз.

— А причём тут ВКС? — склочно спросил координатор.

— Есть немало людей, — торжествующе улыбнулся Лайтвелл, — которые считают законными правителями Иалумета орден светозарных рыцарей, а вовсе не ВКС. Правдиво Пророчество или нет, точно не скажет никто. Зато любой и каждый подтвердит, что все недовольные правлением координаторов не преминут им воспользоваться. А если окажется, что Погибельник действительно пришёл в Иалумет, то сторонников ему искать не понадобится — сами прибегут. Недовольных правлением ВКС хватает везде.

Координатор с досадой прикусил губу. Бенолиец прав во всём. Пророчество об Избраннике оказалось делом серьёзным и крайне опасным. О таком немедленно следовало доложить в штаб.

Но сначала надо покончить с теперешними делами.

Интендант торопливо, не вникая в смысл, пробегал взглядом страницы контракта и ставил подпись. Лайтвелл едва мог скрыть торжествующую улыбку — координатор попался в простейшую ловушку как распоследний деревенский недотёпа.

Правдиво Пророчество или ложно, теперь совершенно не важно. Главное, что самый лучший за всю жизнь плантатора контракт заключён и расторгнут быть не может.

С погодой югу Сероземельного материка повезло: вторую неделю идут обильные дожди, трелговые поля залиты водой так, что едва видны верхушки рассады. Теперь самое главное — не дать разрастись жёлтой водоросли, очень живучему и плодовитому сорняку, главному губителю молодого трелга.

Время обеда. Под хлипким тростниковым навесом собрались батраки. Похлёбка, сваренная из прошлогодней трелговой шелухи, воняет мышиным дерьмом. Люди с отвращением смотрели на жидкое варево. Хлеба не дали вообще — новый хранитель пятого участка седьмой плантации, досточтимый Диего Алондро, торопился набить карман, урезал отпущенные на содержание батраков деньги как только мог.

Первый старшина участка — по сути, главный надсмотрщик — Николай Ватагин, высокий ладный парень двадцати восьми лет с чёрными кудрями до плеч и яркими карими глазами, одет в тёмно-зелёный форменный комбинезон и болотные сапоги, презрительно кривил губы, поигрывал длинным гибким хлыстом.

— Что, жрать никому неохота? У всех постный день во славу пресвятого? Ну тогда и варево ни к чему. — Он опрокинул котёл, похлёбка растеклась по щербатому кирпичному полу. Ватагин прищёлкнул хлыстом: — Ну что замерли, быдло? Марш на прополку!

Досточтимый Диего одобрительно кивнул. Хранителя можно было бы назвать красивым — тридцать шесть лет, атлетическая фигура, глаза большие, светло-зелёные, каштановые волосы, правильные черты лица. Но высокомерно-спесивая гримаса превращает его в уродливую до омерзения ряху. Ватагин опустил взгляд — смотреть на рожу хранителя противно до тошноты.

— Ты можешь отдохнуть, Николай, — сказал Диего. — Хватит тебе на сегодня под дождём торчать.

Ватагин поблагодарил низким поклоном. Вошёл в строительный вагончик, полевое жильё старшин, и плотно закрыл за собой дверь. С отвращением отшвырнул хлыст, упал на кровать-полку.

— Не могу я так больше, не могу! — Ватагин скрючился как от боли, спрятал в ладонях лицо.

В дверь тихо постучал кухонный батрак.

Николай встал, принял надменную позу.

— Входи.

Батрак осторожно заглянул в купе.

— Почтенный, пришёл какой-то монах, говорит, что привёз вам заказанные икону и лампаду.

— Впусти.

Монах оказался берканом лет сорока, шерсть тусклая, вылинявшая, на лице и руках проплешины. Голова, как и положено монаху, гладко выбрита, на лбу вытатуирован символ пресвятого Лаорана — восьмиконечная звезда в двух кольцах. Ряса поношенная, старая, под мышкой зажат такой же старый зонтик. Монах, не глядя, сунул его батраку. Шагнул к Николаю, осенил священным знаком двойного круга и протянул соломенную плетёнку, в которых попы хранят небольшую церковную утварь или перевозят иконы. Батрак выскользнул в тамбур и плотно притворил за собой дверь — ничего интересного в разговоре старшины с бродячим проповедником быть не может, так что и подслушивать смысла нет. Лучше пошарить по старшинским мискам, там наверняка осталась еда повкуснее батрачной похлёбки.

— Этот Диего Алондро неплохо делает карьеру, — заметил монах. — Всего три недели — а уже добился того, что его участок внесён в Алый список. Теперь Диего отчитывается только самому Лайтвеллу и в начале следующего года станет, по всей вероятности, заведовать плантацией. Для вас, как для своего приближённого, Диего наверняка добьётся должности хранителя.

Николай поставил плетёнку на стол-тумбочку между двумя кроватями. Немного помолчал, собираясь с духом, обернулся к монаху и сказал:

— Почтенный, позвольте мне уволиться. Я больше не могу. Надоело строить из себя алчную бессердечную тварь, озабоченную только карьерой! Смотреть пустыми глазами на людские мучения… Угождать подонку Диего, разговаривать с поганцами-старшинами, как с собеседниками, достойными уважения… Нет, я больше не выдержу! Перестреляю всю эту гнусь и будь, что будет!!!

Монах продекламировал нараспев:

— Придёт Он из бездны мрака по дороге звёзд и зажжёт в пустоте благодатный огонь, который обогреет отчаявшихся и даст силы ослабевшим. Низринута будет тирания и установится истинная власть, свобода и благоденствие вернутся в исстрадавшиеся земли, а изболевшиеся сердца и души наполнятся покоем и радостью.

Николай смотрел на монаха с недоумением.

— Так было сказано святым пророком Льдваном в час его мученической гибели, — тихо проговорил монах. — Люди, о которых ты говорил, верят его словам и ждут своего Избавителя. Эта вера даёт им силу переносить невзгоды. Как же получилось так, что веру утратил ты, брат мой и сотоварищ? Ведь если нет веры, не будет и силы. А если нет силы, наше великое дело, на служение которому мы присягали кровью, обречено на погибель.

— Я верю Пророчеству, — ответил Николай. — Я всегда ему верил, потому и дал присягу братству. Но почему во имя этой веры надо заниматься такой мерзостью, как работа надсмотрщика?

— Тот, кого мы так ждали, брат, уже близко. Благословеннейший из благословенных, избранный пресвятым из множества и множества придёт всего через три с половиной недели. Тирания императора будет низринута, и в Бенолии наступит долгожданное благоденствие. Но всё не так просто. Пророк предупреждал, что враги будут стремиться погубить Избранного. До сих пор им это удавалось… Но Избавитель всегда возвращается. В разных обличьях, с разными именами, но Избранник пресвятого и самой Судьбы вновь и вновь приходит в Бенолию, чтобы дать нам свободу и счастье. Придёт он и сейчас.

Николай побледнел, до синяков стиснул монаху запястье.

— Эта весть… достоверна? — спросил дрогнувшим голосом. — Не пустословна?

— Это весть истинна, брат мой, — твёрдо ответил монах. Николай отпустил его руку.

— Дождались. Мы всё-таки его дождались. Избранный пришёл в мир. Свершилось.

Николай сел на кровать, достал из тумбочки две рюмки, налил тростникового вина.

— Дрянное пойло, — сказал монаху, — но ничего другого нет. На плантации крепкие напитки запрещены. Давай за Пришествие, брат.

Монах сел на вторую кровать, выпил, осенил себя двойным кругом, прочёл короткую молитву.

— Однако Пришествие как таковое — это ещё не всё, — проговорил Николай, невидяще глядя на полную рюмку. — Ведь Преградительной коллегии уже известен день и час Пришествия, верно? И коллегианцы, прокляни их Лаоран, приложат все силы, чтобы уничтожить Избранного. А мы даже не знаем, кто он. В прошлый раз это был младенец-наурис. До того — тридцатилетний беркан. Их убили.

— Мы сможем защитить Избранного, брат мой, — ответил монах. — Но только если найдём его первыми. Предречено, что Пришествие состоится здесь, в Южном округе Сероземельного материка, в Каннаулите.

— Да это же совсем рядом! — вскочил с кровати Николай. — До Плимейры всего два часа, мы туда на выходной ездим.

— Вот именно, что рядом, в секторе, который граничит с твоим, — строго сказал монах. — Поэтому сядь и слушай.

Николай сел. Монах продолжил:

— До Пришествия остаётся ещё немало дней, однако его предзнаменования начнут появляться уже сейчас. Поэтому внимательно следи за всеми новостями, брат, за каждой сплетней. Твой участок расположен очень удачно: рядом дозаправочная станция аэрсов и один из центров контроля за спутниками межпланетной связи. Так что ты будешь в курсе всех новостей и слухов. Должность старшины делает тебя мелким и незаметным, а это даёт свободу действий. К сожалению, у нас очень мало людей, основные силы мы сосредоточили в четвёртом секторе, ведь там состоится Пришествие… Но и все другие сектора империи без внимания оставлять нельзя, а приграничные четвёртому в особенности. Придти в Каннаулит Избранный может и отсюда… Поэтому сам понимаешь, брат-наблюдатель, сколь важной становится твоя работа, тем более, что в своём секторе ты остаёшься один. Помни, брат, что кроме нашего братства Цветущего Лотоса есть ещё братства Хрустального Источника, Святого Огня, Ночных Ангелов, Полуденного Света. Да мало ли их… И все считают свой путь единственно правильным, все уверены, что именно они достойны стать помощниками и соратниками Избавителя. — Монах плеснул себе ещё вина, выпил, поморщился и сказал хмуро: — Даже взрослый Избранник наверняка будет молодым и неопытным людем, которого легко обмануть, увлечь на гибельный путь. А то и вообще окажется младенцем, из которого злобный разум и нечистые руки могут слепить всё, что угодно, даже превратить в чудовище… Верой нашей и клятвой умоляю тебя, брат-наблюдатель, — будь очень внимателен, не пропусти Избранного, если он появится в твоём секторе.

— Я исполню свой долг, брат-вестник, — ответил Николай.

— Дальше переходим в режим безличной связи, — сказал монах. — Прямые контакты опасны. Дай мобильник.

Николай протянул ему трубку. Монах добавил номер в записную книжку.

— Это телефон магазина компьютерных игр. Телефонистка в отделе продаж наша сестра. Если появится достойная внимания информация, позвонишь ей и скажешь, что тебе нужен последний выпуск «Гонок на выживание», аэрсный вариант. Тебе откроют канал связи с братством. Звонить только с этой трубы, её номер будет паролем.

— Понял, сделаю, — кивнул Николай и убрал мобильник.

— Ещё раз заклинаю, брат, — повторил монах, — будь внимателен. Помни, Избранный может оказаться кем угодно, даже батраком или нищебродом.

— Я помню.

Монах пожал Николаю руку и ушёл.