"Здравствуй, земля героев!" - читать интересную книгу автора (Силин Влад)Глава 2 ЗВЕЗДА «ЦИРКА МАКАБР»От Лувра до Версаля – пятьдесят четыре парсека и пропасть культур. Любой хоть раз побывавший на Версале-3 сказал бы о планете одно: тяжело. И дело тут не в гравитации. Что тяжесть?.. Быдло привыкнет, а во дворце его величества Людовика XI Многоживущего работают гравикомпенсаторы. Планету населяют господа сурового нрава: беглые герои, отставные военные, шпионы и каторжники. А еще… нет, пиратов здесь быть не может. В доминионе людей пиратство лет уж триста как искоренили. Но над полюсом парит дворец Людовика Многоживущего. К нему швартуются корабли сомнительной прописки и неясных функций. Дела с их хозяевами случаются выгодные и интересные, вот только шумные очень. Скоро День Всех Жизней и совершеннолетие сына Людовика – наследника Даниэля. В предвкушении праздника ко двору Версаля собираются шуты, мимы, комедианты и директора цирков. В их толпу затесался Джиакомо Бат, хозяин «Цирка Макабр». А знаете ли вы, что означает это слово? Макабр – танец смерти. В Средневековье любили изображать императоров и пап танцующими вперемежку со скелетами. Означало это бренность всего сущего, иллюзорность бытия. Ныне же слово «Макабр» обрело иное значение, не менее жуткое, чем прежнее. Призрачные занавеси трепетали, словно паруса «Летучего голландца». Скелеты декораций сгрудились в углу зала. Наметанный глаз с ходу отыскивал самые популярные: «Трамвай запретного маршрута», «Песочницу», «Красное пианино с черной рукой». Помост сцены обрывался в пустоту, дальше начиналась декорация «Смертельная бесконечность». Тень от нее пересекала застеленный ковролином пол, краешком касаясь тюремной капсулы. Когда свет ламп потускнеет и тень размоется серым пятном, настанет четыре часа – время репетиций. Время, которого боятся все обитатели капсул и клеток. Актриса Танечка скорчилась на стуле. Иринею из его камеры были видны лишь две толстые белые косички, край короткой юбочки да матросский воротничок. В руках охранница держала книжку. Скорее всего словарь – на посту Танечка не читала ничего другого. Сама она называла это «повышать культурный уровень». – О чем читаем? – поинтересовался Ириней. – С заключенными разговаривать запрещено, – не отрываясь от книги, буркнула Танечка. И добавила насупленно: – А читаю я об искусстве. Правда, интересно? И с Лисенком будет о чем поговорить. Танечка и Лисенок, актрисы-охранницы, были родом с четвертой планеты системы Кавай. Одна прожила на свете тридцать пять лет, другая – восемнадцать, но разницы между ними Ириней не замечал – ни по внешности, ни по стилю мышления. Дети Кавая взрослеют поздно. Из подросткового возраста они сразу перескакивают в зрелость, а до того времени почти не меняются. Охранница повернула стул так, чтобы сидеть лицом к узнику: – Не понимаю… – пожаловалась она. – Слова знакомые, а вот не складываются. Ириней, что такое тюр-реализм? – Это просто, Танечка. Когда заключенный от безделья мается – вот как я, например, – он обустраивает свою камеру. Компьютер слепит из хлебного мякиша, таракана домашнего заведет… Ковер из трубок санблока сплетет. Танечкин лоб пошел складками: – Все равно не понимаю… Ты хорошо говоришь, не как в книжке. А все равно тут, – она коснулась пальцами висков и наморщила нос, – словно затычки вставлены. – Дай зеркальце, объясню. – Зеркальце? – Танечка широко распахнула глаза. – А вернешь? – Обязательно. Ириней Север знал толк в тюр-реализме. Санблок он отгородил ширмой с павлинами. На окно приспособил телекоммуникационный выход канала «Дискавери» (звук пришлось отключить и рободиктора отфильтровать, но зато камера одним окном смотрела в джунгли). Танечка и Лисенок помогали ему как могли. Когда по своей воле, когда нет… каваек несложно убедить в чем-либо: они доверчивые. А сейчас Иринею предстояло предательство. В Танечкиных глазах светилось любопытство и ожидание чуда. Север вздохнул. Планета Кинкарран должна быть разрушена. А для этого ему надо бежать из клетки. И никакая цена не покажется чрезмерной. – Гляди, Танечка… Ириней поднес зеркальце к краю плазменной решетки, отделявшей камеру от зала. Синеватый луч отразился от зеркальца и ушел в глубь камеры. Обивка на стене задымилась. Повредить таким способом управляющие системы нечего и думать: мощность луча слишком мала. Однако стена забеспокоилась и принялась регенерировать обивку. Отпоротые куски Ириней плавил на решетке, а потом скреплял вместе так, чтобы получилось одеяло. – Здорово! – Не вставая со стула, Танечка придвинулась. Зеркальце в руке узника чуть повернулось. Голубовато-белый лучик прыгнул на Танечкину матроску, и в воздухе повисла едва ощутимая вонь плавленой синтетики. Ириней всего лишь собирался прожечь карман, в котором охранница носила ключи от его камеры. Но для этого требовалось время. – В конце концов, милая, тюремные камеры становятся похожими на своих обитателей. Салфетки на столе, плетеные абажуры, цвет индикаторов на приборной доске… Что, малыш? – Жжется! – Так передвинься. – Я не могу, – жалобно сообщила та. – Господин Джиакомо приказал сидеть здесь. Иначе пилить будет. Блузка вспыхнула и затрещала. Танечка ойкнула и принялась лупить ладонями по горящей ткани. Получалось у нее это мило и бестолково – как и все, что делают юные кавайцы. – Зачем тебе словарь, Танечка? – спросил Ириней. – Ты ведь все равно не понимаешь ни полбуквы. – Мама приказала. Говорит: ты у меня глупая, доча, хоть так ума наберешься. Маму ведь надо слушаться, правда? – Правда. А еще надо слушаться меня и господина Бата. Сиди смирно и не вертись. Кавайка стиснула кулаки, в глазах ее выступили слезы. – Отдай зеркальце! – Я еще не закончил объяснять. Я не рассказал, как тюр-реализм создает эстетику побегов. – Побегов? – Танечка вцепилась пальцами в сиденье стула. – Да, побегов… – Она вскинула на Иринея умоляющий взгляд: – Ир… ты меня не выдашь?.. Я на охрану… а ключ от камеры в пудренице забыла! Джиакомо… пилить будет… Север резко увел зеркальце в сторону. Луч спрыгнул с обугленного пятна на блузке и расплылся, потеряв жалящую остроту. – Танечка, – приказал Север, – немедленно за эскулапом! – Я не могу! Я должна… Глаза охранницы закрылись. Кавайцы народ выносливый – они способны на многое такое, что другим людям покажется чудом. Однако регенерировать не умеют. – Я не могу, – пробормотала Танечка. – Ириней, мне нельзя… я же охраняю! Господин Бат… Узник сунул руку в кипящую плазменную струю. Заголосили сирены контрольных систем. – Господин Ириней! Что случилось? Из-за кулис выглянула высокая, очаровательно нескладная девушка в розовом. Огромные глаза, крохотный кукольный нос, торчащие черные косички – если бы не они, их обладательницу и Танечку можно было счесть близняшками. – Лисенок, дуй за эскулапом! Одна нога здесь, другая там. Танечке плохо. – Что с ней?! – Она забыла ключ от моей камеры. Теперь ее жжет совесть. Кавайка сделала круглые глаза. В день сорокалетия она вспомнит свои детские приключения и ужаснется: какой глупой она была! Но сейчас ничто не вызывает у Лисенка сомнений. Да и у Танечки тоже. – Ириней, я плохая? – всхлипнула Танечка. – Я плохо тебя стерегу? – Ты прекрасно меня стережешь. Видишь: мне не удалось убежать. Ириней с грустью смотрел на каваек. За те неполные полтора месяца, что он провел в «Цирке Макабр», в его голове родились десятки планов бегства. Ни один не удалось воплотить в жизнь. Кавайки везучи; всякий раз они допускали одну из своих милых оплошностей, после чего все шло кувырком. – А Джиакомо? Вдруг он узнает?! – Не узнает, – покачал головой узник. – Его голова занята другим. И правда, Джиакомо Бата волновало другое. До Дня Всех Жизней остались считаные недели, а число конкурентов при дворе его величества оставалось чудовищным. По напряженности интриг Версаль оставлял далеко позади и Лигу Доминионов, и хеадбол, и Подиум Модели Человека. Повара, комедианты, декламаторы стихов и торговцы компьютерными играми – все они сражались за внимание Людовика XI Многоживущего и его сына. Речитативом прогремели шаги. В зал влетел Марио Пьяче, один из четырех постоянных актеров «Макабра». Парню было не больше двадцати пяти, но перенесенные геном-трансформации, казалось, вытравили из него все человеческое. Когда-то он считался красавцем, но после встройки актерского импланта перестал следить за мимикой. Выражения лица актера менялись лишь во время игры – и менялись виртуозно, надо признать. Кто бы из последователей Станиславского не отдал душу за его умение плакать и смеяться в нужный момент! Все же остальное время губы и глаза парня двигались вразнобой, как бог на душу положит. – Вас! Всех! – выкрикнул Пьяче. Левая половина лица его расплылась в улыбке, в то время как правая злобно скалилась, вращая глазом. – К Джиакомо! Будет это… слово забыл. Большой диагноз?.. – Смотр? – хором воскликнули кавайки. – Да, смотр. Собрались эти… забыл… – Король с сыном?! – …и советник по этой… еще бактериологическая бывает… – Культуре, – подсказал Ириней. – А скажи, дружочек, кто еще из комедиантов присутствует? – Господин Мак-Лоун и госпожа Волопегея. – Пьяче зажмурился и высунул язык. Лисенок отвернулась. Ей чаще других приходилось работать в паре с Пьяче, и Север не без оснований подозревал, что кавайка влюблена в искалеченного актера. – Что еще приказал Джиакомо? – Забыл… Господи… – В глазах Пьяче блеснула искра озарения. Впрочем, она могла и не относиться к словам Бата. – Вроде бы… Лисенку одеть ее дружка… – Надеть. – Ириней поморщился. – Надеть, не путай, Марио. – Да, надеть… А еще забрать Иринея и Гадкого Пятиклассника. Всю труппу, в общем… И на главную арену… шагом? Нет… этим… – Бегом. – Верно. – Пьяче потер лоб. – О боги!.. Все забыл… …О том, что случилось с памятью Марио, рассказывали разное. Одни говорили, будто он вспомнил все свои предыдущие жизни и безнадежно запутался в них; другие – будто он отдал память дьяволу в обмен на талант. Третьи были уверены, что актерский имплант чересчур требователен к конфигурации мозга и забирает все ресурсы. Так это или нет, но ролей Марио никогда не забывал. За это ему прощали все. |
||
|