"Фердидурка" - читать интересную книгу автора (Гомбрович Витольд)

ГЛАВА V. Филидор, приправленный ребячеством

Князем наиболее чтимых во все времена синтетиков, вне всякого сомнения, был д-р проф. Синтетологии Лейденского университета, верховный синтетик Филидор, родом из южных околиц Аннама. Он творил в патетическом духе Высшего Синтеза, главным образом с помощью прибавления + бесконечности, а в экстренных случаях также и с помощью умножения на + бесконечность. Это был мужчина достойного роста, довольно крупный, с развевающейся бородой и лицом пророка в очках. Духовное явление такого масштаба не могло, разумеется, не вызвать в природе контр-явления, в соответствии с ньютоновским принципом действия и противодействия, и, потому столь же знаменитый Аналитик скоренько родился в Коломбо и, получив докторскую степень, а также звание профессора Высшего Анализа в Колумбийском университете, быстро поднялся по лестнице научной карьеры на верхнюю ее ступень. Это был мужчина сухонький, маленький, гладко выбритый, с лицом скептика в очках и единственной страстью, состоявшей в преследовании и посрамлении знаменитого Филидора.

Он творил разделительно, а специальностью его было разделение особы на части с помощью счета, в особенности же с помощью щелчков. Так, с помощью щелчка в нос он побуждал нос к самостоятельному бытию, причем нос, к ужасу своего хозяина, ни с того ни с сего начинал вертеться во все стороны. Искусство это он часто пускал в дело в трамвае, если ему было скучно. Прислушавшись к голосу своего истинного призвания, он бросился в догоню за Филидором, а в одном маленьком городке Испании ему даже удалось получить дворянскую частичку к имени – анти-Филидор, чем он безумно гордился. Филидор, узнав, что тот преследует его, естественно, также пустился в погоню, и долгое время ученые гонялись друг за другом безрезультатно, ибо гордость ни одному из них не позволяла признать, что он не только преследователь, но и преследуемый. А потому, когда, к примеру, Филидор был в Бремене, анти-Филидор мчался из Гааги в Бремен, не желая или не будучи в состоянии принять во внимание, что Филидор в то же самое время и с той же самой целью скорым поездом отправляется из Бремена в Гаагу. Столкновение двух разогнавшихся ученых – катастрофа, сравнимая по масштабам с крупнейшими железнодорожными катастрофами, – произошла совершенно случайно в зале первоклассного ресторана, гостиницы «Бристоль» в Варшаве. Филидор, сопутствуемый профессоршей Филидор, держа в руках расписание поездов, был поглощен выбором лучшего маршрута, когда прямо с поезда, в ресторан ворвался запыхавшийся анти-Филидор под руку со своей аналитической спутницей Флорой Дженте из Мессины. Мы, т. е. при сем присутствовавшие ассистенты, доктора Теофил Поклевский, Теодор Роклевский и я, оценив серьезность положения, тотчас же принялись за составление заметок.

Анти-Филидор подошел к столику и, не произнося ни слова, взглядом атаковал профессора, который встал. Они попытались одолеть друг друга духовно. Аналитик напирал хладнокровно, снизу, Синтетик отвечал сверху, взглядом, полным твердого достоинства. Когда поединок глазами не дал решительных результатов, оба врага по духу начали поединок на словах. Доктор и мастер Анализа произнес:

– Клецки!

Синтетолог ответил:

– Клецка!

Анти-Филидор заревел:

– Клецки, клецки, или комбинация муки, яиц и воды!

Филидор парировал мгновенно:

– Клецка, или высшее существо Клецки, сама наивысшая Клецка!

Глаза его метали молнии, борода развевалась, было ясно, он одержал победу. Профессор Высшего Анализа в бессильной ярости отступил на несколько шагов, но тут же в мозгу его выстроилась страшная концепция, а именно, тщедушный слабак в сравнения с Филидором как таковым, он взялся за его жену, которую старый заслуженный профессор любил без памяти. Вот дальнейший ход событий, согласно Протоколу:

1. Госпожа профессорша Филидор, дама весьма упитанная, толстая, достаточно величественная, сидит, ничего не говорит, сосредоточивается.

2. Профессор д-р анти-Филидор встал против профессорши со своим мозговым объективом и начал смотреть на нее взором, каковой раздевал ее догола. Госпожа Филидор затряслась от холода и стыда. Д-р проф. Филидор молча накрыл ее дорожным пледом и поразил нахала взором, полным беспредельного презрения. При сем, однако, проявил признаки беспокойства.

3. Тогда анти-Филидор тихо проговорил: – Ухо, ухо! – и разразился ехидным смехом. Под воздействием этих слов ухо тотчас же обнаружило себя и сделалось неприличным. Филидор велел жене натянуть шляпу на уши, это, однако, мало помогло, ибо тут же анти-Филидор буркнул как бы себе под нос: – Две дырки в носу, – обнажив дырки носа почтенной Профессорши манером равно беспардонным, как и аналитическим. Положение становилось угрожающим, тем более что о закрытии дырочек не могло быть и речи.

4. Профессор из Лейдена пригрозил вызвать полицию. Чаша весов явно стала склоняться в пользу Коломбо. Мастер Анализа умственно сказал:

– Пальцы, пальцы руки, пять пальцев.

К сожалению, туша профессорши была не такова, дабы затушевать факт, который вдруг предстал перед собравшимися во всей своей бросающейся в глаза очевидности, то есть факт пальцев на руке. Пальцы были, по пять с каждой стороны. Госпожа Филидор, обесчещенная дотла, из последних сил пыталась натянуть перчатки, но – в это просто трудно поверить – доктор из Коломбо накоротке сделал ей анализ мочи и, зашедшись в плаче, победоносно прокричал:

– Н2ОС4, TPS, немного лейкоцитов и белка!

Все встали. Д-р проф. анти-Филидор, удалился со своей любовницей, которая вульгарно расхохоталась, а профессор Филидор с помощью нижеподписавшихся немедленно отвез жену в больницу. Подписались – Т. Поклевский, Т. Роклевский и Антоний Свистак, ассистенты.

На следующее утро мы собрались – Роклевский, Поклевский и я вместе с Профессором – у одра больной госпожи Филидор. Ее разложение шло чересчур последовательно. Надкусанная аналитическим зубом анти-Филидора, она постепенно утрачивала свои внутренние связи. Время от времени она только глухо стонала: – Я нога, я ухо, нога, мое ухо, палец, голова, нога, – словно прощаясь с частями тела, которые уже начинали двигаться автономно. Индивидуальность ее пребывала в состоянии агонии. Все мы сосредоточились на поисках средств срочного спасения. Средств таких не было. После совещания, в котором принял участие и доцент С. Лопаткин, прилетевший в 7.40 из Москвы на самолете, мы еще раз признали необходимость самых сильных синтетических, научных методов. Методов таких не было. Но тогда Филидор собрал в кулак все свои умственные способности и так их сконцентрировал, что мы отступили на шаг, и произнес:

– Пощечина! Пощечина, причем звонкая, – щека, это единственная из всех частей тела, способная вернуть честь моей жене и синтезировать разбежавшиеся элементы в некий высший почетный смысл хлопка и шлепка. Так за дело!

Но всемирно прославленного Аналитика не так легко было сыскать в городе. Только вечером его удалось поймать в первоклассном баре. Пребывая в состоянии трезвого пьянства, он пил бутылку за бутылкой, и чем больше он пил, тем больше трезвел, то же самое происходило и с его аналитической любовницей. В сущности говоря, они больше упивались трезвостью, нежели алкоголем. Когда мы вошли, официанты, бледные как полотно, трусливо сидели под стойкой, а они молча предавались каким-то не совсем понятным оргиям хладнокровного свойства. Мы составили план действий. Профессор сначала должен был предпринять ложную атаку правой рукой на левую щеку, после чего левой ударить по правой, а мы – т. е. доктора-ассистенты Варшавского университета – Поклевский, Роклевский и я, а также доцент С. Лопаткин – незамедлительно приступить к составлению протокола. План был прост, действия несложны. Но у профессора опустилась поднятая рука. А мы, свидетели, обалдели. Не было щеки! Не было, повторяю, щеки, были только две розочки и нечто подобное виньетке из голубков!

Анти-Филидор, проявив дьявольскую смекалку, предугадал план Филидора и упредил его. Этот трезвый Бахус вытатуировал себе на щеках по две розочки на каждой и нечто подобное виньетке из голубков! Вследствие этого щеки, а в свою очередь и задуманная Филидором пощечина потеряли всякий смысл, тем более высший. В сущности говоря, пощечина розам и голубкам не была пощечиной – она была скорее чем-то вроде удара по обоям. Не считая возможным допустить, дабы всеми уважаемый педагог и воспитатель молодежи попал в смешное положение, колошматя по обоям того ради, что жена его больна, мы решительно возражали против действий, о которых он мог бы впоследствии пожалеть.

– Пес ты! – проревел старец. – Ты подлый, ах, подлый, подлый пес!

– Куча ты! – ответил Аналитик, полыхая страшной аналитической спесью. – Я тоже куча. Хочешь – пни меня в живот. Не пнешь меня в живот, пнешь живот – и ничего больше. Хотел зацепить пощечиной щеку? Щеку можешь зацепить, но не меня – не меня. Меня нет вообще! Нет меня!

– Я еще зацеплю! Бог даст, зацеплю!

– Пока что они в иной субстанции! – засмеялся анти-Филидор. Флора Дженте, сидевшая рядом, расхохоталась, космический доктор обоих анализов бросил на нее чувственный взгляд и вышел. А вот Флора Дженте осталась. Она сидела на высокой табуретке и поглядывала на нас вылинявшими глазами до основания проанализированного попугая и коровы. Сразу же, с 8.40, мы начали – проф. Филидор, два медика, доцент Лопаткин и я – общую конференцию; перо в руках, как обычно, держал доцент Лопаткин. Конференция протекала следующим образом.

ВСЕ ТРИ ДОКТОРА ПРАВА

Ввиду вышепроисшедшего мы не видим возможности урегулирования конфликта достойным путем и советуем Многоуважаемому Господину Профессору игнорировать оскорбления, как исходящие от особы, не способной дать достойного удовлетворения.

ПРОФ. Д-Р ФИЛИДОР

Ябуду игнорировать, а там жена умирает.

ДОЦ. С. ЛОПАТКИН

Жену не спасти.

Д-Р ФИЛИДОР

Не говорите так, не говорите так! О, пощечина, единственное лекарство. Но пощечины нет. Нет щек. Нет средства божественного синтеза. Нет чести! Нет Бога! Да, но есть щеки! Есть пощечина! Есть Бог! Честь! Синтез!

Я

Вижу, профессора подводит логика мышления. Либо, щеки есть, либо их нет.

ФИЛИДОР

Господа, вы забываете, что остаются еще две мои щеки. Его щек нет, но мои щеки есть. Мы еще можем поставить на карту две мои нетронутые щеки. Господа, только постарайтесь понять мою мысль – я не могу дать ему пощечину, а он мне может, – но что я ему, что он мне, это все равно, так и так будет Пощечина и будет Синтез!

– Ба! Но как же сделать так, чтобы он Профессору дал пощечину?! Как его заставить Профессору дать пощечину?! Как его заставить Профессору дать пощечину?!!

– Господа, – сосредоточенно проговорил гениальный мыслитель, – у него есть щеки, но у меня тоже есть щеки. Принцип здесь – определенная аналогия, и я поэтому буду действовать не столько логично, сколько аналогично. Per analogiam [19] куда вернее, ибо природой управляет некая аналогия. Если он король Анализа, то я же как-никак король Синтеза. Если у него щеки, то и у меня щеки. Если у меня жена, то у него любовница. Если он проанализировал мою жену, то я синтезирую его любовницу и таким образом выдеру из него пощечину, которую он боится мне дать! Одним словом, я его заставлю и спровоцирую дать мне пощечину – если уж я не могу дать пощечину ему. – И он, не мешкая, кивнул Флоре Дженте.

Мы примолкли. Она подошла, двигая всеми частями тела; одним глазом кося на меня, другим на Профессора, оскалив зубы на Степана Лопаткина, выпятив грудь на Роклевского, а задом вертя по адресу Поклевского. Впечатление было такое, что доцент вполголоса заметил:

– Вы в самом деле хотите кинуться со своим высшим синтезом на эти пятьдесят отдельных кусков? На эту бездушную, платную комбинацию элементов (ЖП+ПЖ) могущества?

Но универсальный Синтетолог обладал свойством никогда не терять надежды. Он пригласил ее к столику, угостил рюмочкой «Чинзано» и для начала, чтобы исследовать, синтетически сказал:

– Душа, душа.

Она ответила чем-то похожим, но не тем же самым, ответила чем-то, что было частью.

– Я! – произнес Профессор, изучающе и с нажимом, стремясь пробудить в ней куда-то запропастившееся «я». – Я!

Она ответила:

– А, вы, очень хорошо, пять злотых!

– Единство! – резко закричал Филидор. – Высшее Единство! Единство!

– Мне все едино, – сказала она равнодушно, – старик или ребенок.

Затаив дыхание, смотрели мы на эту чертову аналитичку ночи, которую анти-Филидор превосходно вышколил по-своему, а может, даже и воспитал для себя с малых лет.

Однако же Творец Синтетических Наук не унимался. Настал период тяжкого противоборства и напряжения сил. Он прочитал ей две первые песни «Короля-Духа», она потребовала за это десять злотых. Он провел с нею долгую и вдохновенную беседу о высшей Любви, Любви, которая захватывает и объединяет все, за что она взяла одиннадцать злотых. Он прочитал ей два отвлеченных романа наиболее известных романисток на тему о возрождении посредством Любви, за что она запросила сто пятьдесят злотых и не хотела уступить ни гроша. Когда же он вознамерился пробудить в ней гордость, она выставила счет на пятьдесят два злотых – ни больше, ни меньше.

– За чудачества платят, старый хрыч, – сказала она, – на это таксы, нет.

И заворочала своими тупыми совиными глазами, не поддаваясь, расходы росли, а анти-Филидор в городе смеялся в кулак над безнадежностью стараний, штучек…

На конференции с участием д-ра Лопаткина и трех доцентов знаменитый исследователь признал поражение в следующих словах:

– В общей сложности мне обошлось это в несколько сот злотых, я действительно не вижу возможности синтезирования, напрасно я прибег к помощи наивысших Единений, как то – Человечество, она все переводит на деньги и выдает сдачу. Человечество, оцененное в сорок два злотых, перестает быть Единением. В самом деле, неясно, что делать. А жена там теряет последние остатки внутренних связей. Нога уже отправляется гулять по комнате, как только она вздремнет – естественно, жена, не нога, – приходится держать ее руками; но руки тоже не хотят, анархия страшная, страшная разболтанность.

Д-Р МЕД. Т. ПОКЛЕВСКИЙ

А анти-Филидор распространяет слухи, будто профессор – противный маньяк.

ДОЦЕНТ ЛОПАТКИН

А нельзя ли добраться до нее как раз с помощью денег? Если она все переводит на деньги, то можно подъехать как раз со стороны денег? Простите, я плохо вижу, что у меня за мысль, но есть нечто такое в природе – к примеру, была у меня пациентка, болела робостью, смелостью я ее лечить не мог, ибо смелость она не ассимилировала, но я дал ей такую дозу робости, что она не могла больше выдержать, и оттого, что не могла, ей пришлось осмелеть, и она тотчас же стала безумно храброй. Наилучший метод – per se [20], то есть вывернуть рукав наизнанку, подкладкой наружу, это значит само в себе. Само в себе. Надо бы ее синтезировать деньгами, только, признаюсь, не вижу, как…

ФИЛИДОР

Деньги, деньги… Но деньги всегда цифра, сумма, это не имеет ничего общего с Единением, собственно, только грош неделим, но грош-то не оказывает никакого воздействия. Пожалуй… пожалуй… господа, а если ей дать такую большую сумму, чтобы она одурела? – одурела? Господа… чтобы она одурела?

Мы примолкли, Филидор вскочил с места, а его черная борода развевалась. Он впал в одно из таких гиперманиакальных состояний, в которые гений регулярно впадает раз в семь лет. Он продал два каменных дома и виллу за городом, а вырученную сумму, 850 000 злотых, разменял на злотые. Поклевский наблюдал за ним с удивлением, этот недалекий уездный доктор никогда не умел понять гения, не умел понять и потому-то, собственно, совсем не понимал. А тем временем философ, уже уверовав в себя, направил ироничное приглашение анти-Филидору, который, отвечая на иронию иронией, пунктуально в половине десятого появился в кабинете ресторана «Алказар», где предстояло свершиться решающему эксперименту. Ученые не подали друг другу руки, только мастер Анализа сухо и ядовито засмеялся:

– Ну, наслаждайтесь, наслаждайтесь сколько влезет! Моя девушка не так скора на сложение, как ваша жена на разложение, в этом отношении я спокоен.

И он тоже стал постепенно впадать в гиперманиакальное состояние. Перо держал д-р Поклевский, Лопаткин держал бумагу.

Начал Филидор с того, что выложил на стол один-единственный злотый. Дженте и бровью не повела; Выложил второй – ничего, третий – тоже ничего, но когда появился четвертый, она сказала:

– Ого, четыре злотых.

При пяти – зевнула, а при шести равнодушно произнесла:

– Это что, старикашка, опять возбуждение?

И лишь при девяноста семи мы отметили первые признаки удивления, а при ста пятнадцати взгляд, до сих пор бегавший между д-ром Поклевским, доцентом и мною, стал понемногу синтезироваться на деньгах.

При ста тысячах Филидор уже тяжело дышал, анти-Филидор слегка забеспокоился, а гетерогенная доселе куртизанка обрела некоторую сосредоточенность. Словно прикованная, смотрела она на растущую кучу, которая, в сущности, переставала быть кучей, пыталась считать, но счет у нее уже не получался. Сумма переставала быть суммой, она становилась чем-то необъятным, чем-то высшим, нежели сумма, она взрывала мозг своей беспредельностью, сравнимой с беспредельностью Небес. Аналитик бросился на помощь, но оба доктора изо всех сил удерживали его – тщетно советовал он шепотом, чтобы она разбила целое на сотни, либо на пятидесятизлотовки, целое не позволяло себя разбить. Когда торжествующий жрец интегральной науки выложил все, что у него было, и припечатал кучу, а вернее беспредельность, гору, финансовую гору Синай одним-единственным неделимым грошем, словно некий Бог вошел в куртизанку, она встала и выказала все синтетические симптомы, плач, вздохи, улыбку и задумчивость – и проговорила:

– Государство – это я. Я. Нечто высшее.

Филидор испустил победоносный крик, и тогда анти-Филидор, угрожающе вопя, вырвался из рук докторов и ударил Филидора по лицу.

Выстрел этот был громом – был молнией синтеза, выдранного из аналитического нутра, разверзлась тьма. Доцент и медики растроганно поздравляли тяжко опозоренного Профессора, а заклятый враг его корчился у стены и выл в муках. Но никакой вой уже не мог остановить раз начатого честолюбивого бега, ибо дело, до сих пор бесчестное, вошло в обычное русло дела чести.

Проф. д-р Г. Л. Филидор из Лейдена выбрал двух секундантов в лице доц. Лопаткина и моем – проф. П. М. Момсен с дворянской приставкой анти-Филидор назвал двух секундантов в лице обоих ассистентов – секунданты Филидора с почетом подцепили секундантов Филидора. И с каждым этим почетным шагом креп синтез. Колумбиец вился, как на раскаленных угольях. Лейденец же, улыбаясь, молча разглаживал свою длинную бороду. А в городской больнице больная Профессорша стала объединять части, слабым голосом попросила молока, и в докторов вселилась надежда. Честь выглянула из-за туч и сладко улыбнулась людям. Последний бой должен был состояться во вторник, точно в семь утра.

Перо предстояло держать д-ру Роклевскому, пистолеты – доц. Лопаткину, Поклевскому выпало держать бумагу, а мне – пальто. Стойкий боец, рожденный под знаком Синтеза, не испытывал ни малейших сомнений. Япомню, что он говорил мне накануне утром.

– Сын мой, – сказал он, – равным образом может пасть он, могу – я, однако, кто бы ни пал, дух мой победит непременно, ибо речь идет не о смерти самой по себе, но о качестве смерти, а качество смерти будет синтетическим. Если падет он, то смертью своею почтит Синтез, – если он убьет меня, то убьет способом синтетическим. Таким образом и за гробом победа будет на моей стороне.

Пребывая в приподнятом настроении, он, желая тем достойнее отметить момент славы, пригласил обеих дам, т. е. жену и Флору, присутствовать в качестве рядовых ассистенток. Меня, однако, точили дурные предчувствия. Яопасался – чего это я опасался? Сам не знал чего, всю ночь не отпускала меня тревога неведения, и только на площади я понял, что меня тревожит. Утро было сухое и ясное, как на картинке. Духовные противники стали друг против друга, Филидор поклонился анти-Филидору, а анти-Филидор поклонился Филидору. И тогда я понял, чего опасаюсь. Это была симметрия – ситуация была симметрична, и в том состояла ее сила, но и ее слабость также.

Ибо ситуация отличалась той особенностью, что каждому движению Филидора должно было соответствовать аналогичное движение анти-Филидора, а инициатива была за Филидором. Ежели Филидор кланялся, то должен был кланяться и анти-Филидор. Ежели Филидор стрелял, то должен был выстрелить и анти-Филидор. А все, подчеркиваю, должно было проходить по оси, проведенной через обоих дерущихся, по оси, которая была осью ситуации. Ба! Что же, однако, будет, если тот двинет в сторону? Ежели отпрыгнет? Если выкинет коленце и каким-нибудь манером увильнет от железных законов симметрии и аналогии? Ба, какие же безумия и предательства могли скрываться в мозговитой голове анти-Филидора? Ябился с мыслями, когда нежданно Профессор Филидор поднял руку, сосредоточенно нацелился прямо в сердце противника и выстрелил. Выстрелил и промахнулся. Промахнулся. И тогда аналитик, в свою очередь, поднял руку и нацелился в сердце противника. Вот оно, вот оно, мы готовились к крику победы. Вот, вот, казалось нам, ежели тот выстрелил синтетически в сердце, то этот также должен выстрелить в сердце. Казалось, что просто нет иного выхода, что нет никакой боковой интеллектуальной калитки. Но вдруг в мгновение ока Аналитик с неимоверным трудом как-то взвизгнул, тихонько заскулил, немного скосил, сполз стволом пистолета с оси и неожиданно выпалил в бок, и куда – в мизинец Профессорши Филидор, которая вместе с Флорой Дженте стояла неподалеку. Выстрел был верхом мастерства! Палец отвалился. Госпожа Филидор, огорошенная, поднесла руку ко рту. А мы, секунданты, на миг потеряли самообладание и издали возглас восхищения.

И тогда случилась вещь страшная. Главный Профессор Синтеза не выдержал. Очарованный легкостью, мастерством, симметрией, ошеломленный нашим возгласом восхищения, он тоже скосил и тоже выстрелил в мизинец Флоры Дженте и засмеялся коротеньким, сухим, гортанным смешком. Дженте подняла руку ко рту, мы издали возглас восхищения.

Тогда Аналитик выстрелил опять, оторвав второй мизинец Профессорши, которая поднесла другую руку ко рту – мы издали возглас восхищения, а спустя четверть секунды выстрел Синтетика, произведенный с безошибочной твердостью с расстояния в семнадцать метров, оторвал у Флоры Дженте аналогичный палец. Дженте поднесла руку ко рту, мы издали возглас восхищения. И пошло, и пошло. Пальба не утихала, страстная, бурная и великолепная, как само великолепие, а пальцы, уши, носы, зубы сыпались, словно листья с дерева, раскачиваемого вихрем, а мы, секунданты, едва поспевали с воплями, которые исторгала из нас молниеносная точность. У обеих дам уже были отбиты все естественные отростки и выступы, и они не падали замертво просто потому, что тоже не могли поспеть, а, кстати, думаю и потому, что испытывали от этого своеобразное наслаждение – подставляясь под такую меткость. Но в конце концов кончились патроны. Мастер из Коломбо последним выстрелом пробуравил Профессорше Филидор самую верхушку правого легкого, мастер из Лейдена в ответ моментально продырявил верхушку правого легкого Флоре Дженте, мы еще раз издали возглас восхищения, и воцарилась тишина. Оба туловища умерли и повалились на землю – оба стрелка взглянули друг на друга.

И что же? Оба смотрели друг на друга, и оба не знали совершенно – что? Что собственно? Патронов больше не было. Да и трупы уже лежали на земле. В сущности, делать было нечего. Время приближалось к десяти. Анализ, по сути, победил, но что из того? Совершенно ничего. С тем же успехом мог победить Синтез, и тоже ничего с того бы не было. Филидор взял камень и бросил его в воробья, но промахнулся, и воробей улетел. Солнце начинало припекать, анти-Филидор взял большой ком и швырнул его в ствол дерева – попал. Тут под руку Филидора подвернулась курица, бросил, попал, курица удрала и спряталась в кустах. Ученые покинули свои позиции и пошли – каждый в свою сторону.

Под вечер анти-Филидор был в Езерне, а Филидор – в Вавже [21]. Один под стрехой охотился на ворон, а другой присмотрел себе какой-то одинокий фонарь и целился в него с расстояния в пятьдесят шагов.

Так они и шатались по свету, целясь чем попало во что попало. Распевали песенки и с особым удовольствием били стекла, любили также постоять на балконе и поплевать прохожим на шляпы, а что уж тут говорить, когда им удавалось попасть в толстосумов, ехавших в пролетке. Филидор до того навострился, что мог с улицы оплевать человека, стоящего на балконе. А анти-Филидор тушил свечи, бросая в пламя коробкой спичек. Больше всего им нравилось охотиться на лягушек с малокалиберкой или стрелять по воробьям из лука, а еще с моста они кидали в воду бумажки и травинки. Но самым большим наслаждением было для них купить детский воздушный шарик и мчаться за ним по полям и лесам – эй, ай! – поджидая, когда он с треском лопнет, будто в него попала невидимая пуля.

А когда кто-нибудь из научного мира вспоминал ушедшее милое прошлое, духовные бои, Анализ, Синтез и всю бесповоротно утерянную славу, они только мечтательно говорили:

– Да, да, помню этот поединок… хорошо пукалось!

– Но, Профессор, – воскликнул я, а за мной вслед и Роклевский, который за это время успел жениться и на улице Кручей основать семью, – но Профессор, вы выражаетесь, как ребенок!

И на это впавший в ребячество старец ответил:

– Ребячеством приправлено все.