"Зима Геликонии" - читать интересную книгу автора (Олдисс Брайан Уилсон)

Глава 6 G4PBX/4582–4–3

На Аверне, звезде Кайдау, летящей по небу Гелликонии, наступила пора неизменного и однообразного варварства. Эедап Мун Одим по праву гордился мастерством, вложенным в гравировку часов из Кай-Джувека, тех самых, которые он подарил Джесерабхаю; Кай-Джувек, тесное сообщество, породило необычайное мастерство. А варварство, господствующее на Аверне, не сумело произвести на свет ничего, кроме размозженных черепов, кровавых стычек, племенных танцев и обезьяньего веселья. Многие поколения, служившие цивилизации Аверна, часто высказывали желание отвергнуть доктрину минимализма и избавиться от безысходности, навязанной долгом служения Земле. Некоторые предпочитали смерть на поверхности Гелликонии проведению в жизнь сухого порядка Аверна. Эти погибшие тоже наверняка сказали бы, если бы их догадались спросить, что также предпочли бы варварство цивилизации.

Но скука варварства оказалась невыносимей оков цивилизации. Пины и Таны быстро устали от непрекращающихся потерь, страха и ограничений. Окруженные во многих отношениях самопрограммирующимися машинами, эти дикари по сравнению с племенами Кампаннлата, загнанными на полоску земли между морем и джунглями, были оснащены не в пример лучше. Варварство подняло на поверхность страхи и сковало воображение.

Больше прочих пострадали отсеки станции, где обитали люди и бурлила деятельность, где помещались кафе и рестораны и фабрики переработки белков, снабжавшие рестораны. Поля злаковых на внутренней стороне сферического корпуса превратились в поля сражений. Человек охотился за человеком, чтобы насытиться. Огромные самоходные срамные куклы, эти чудовищные гениталии, созданные из подвергнутого мутациям генетического материала, также были выслежены и съедены.

Автоматические станции собирали и передавали на внутренние экраны изображения живого мира на поверхности планеты, продолжая изменять погоду внутри станции, чтобы люди не отвыкли от этого великого стимула.

Выжившие племена были не в состоянии поддерживать старые порядки и связь с Землей. Получаемые ими изображения царей, воинов, охотников, ученых, купцов, рабов ни с чем не соотносились и воспринимались как образы пришельцев из другого мира, дьяволов или богов. Теперь эти образы вызывали в сумеречных душах рассеянных наблюдателей лишь изумление.

Повстанцы Аверна — вначале жалкая горстка отщепенцев — выпустили из бутылки великую свободу, такую, о которой сами никогда не мечтали. Они причалили к берегам меланхолического существования. Закон живота взял верх над законом разума.

Но сам Аверн имел первейшую обязанность, превыше забот о своих обитателях, — передавать накопленный сигнал, этот груз информации, на планету Земля, отделенную от него тысячей световых лет. За богатые множеством событий тысячелетия существования станции наблюдения этот сигнал никогда не прерывался.

Согласно изначальным планам технократической элиты, ответственной за грандиозную схему этого межгалактического исследования, сигнал был информационной артерией, обратной связью с Землей. Эта артерия никогда не пересыхала, даже в ту пору, когда обитатели Аверна опустились до состояния почти первобытной дикости.

Эта артерия никогда не пересыхала, но где-то впереди жила оказалась перерезанной. Земля не всегда откликалась.

На Хароне, далеком форпосте Солнечной системы, помещался приемный комплекс, устроенный на холодной метановой поверхности спутника. На этой станции, где андроиды обслуживания представляли единственное присутствие разумной жизни, сигнал, полученный с Гелликонии, анализировали, классифицировали, архивировали, а потом по частям передавали к внутренним планетам Солнечной системы. Обратный процесс был гораздо менее сложным и по большей части состоял из отсылки простейших сигналов, приказывающих Аверну уделить больше внимания тому или иному участку Гелликонии. Сводки новостей давным-давно прекратили отсылать на Аверн — с тех пор, как кто-то отметил полную абсурдность передачи на Аверн новостей тысячелетней давности. Аверн не знал — да и не хотел знать — ничего о последних событиях на Земле.

Они же были следующими: многочисленные нации Земли провели большую часть двадцать первого столетия, увязнув в серии невразумительных конфликтов: Восток сражался с Западом, Север угрожал Югу, Первый мир помогал Третьему миру и обманывал его. Рост численности населения, сокращение природных ресурсов, незатихающие локальные конфликты медленно превращали поверхность земного шара в нечто вроде кучи щебня. В середине века доминировала концепция нации-террориста; то было время, когда был разрушен древний город, Рим. Тем не менее, вопреки самым мрачным ожиданиям, Апокалипсис — ядерная война — так и не случился, и вот по какой причине: сверхдержавы маскировали свои действия, манипулируя малыми народами, а исследование ближнего космоса до некоторой степени служило чем-то вроде аварийного клапана для выпуска агрессивных эмоций.

Люди двадцать первого века говорили о своем времени как об эпохе меланхолии, несмотря на экспоненциальный рост развития электронных технологий и самопрограммирующихся систем. Люди сделали так, что каждый участок, где произрастала или откармливалась пища, был помещен под электронный контроль или физически патрулировался. Люди ощущали строгую и постоянно повышающуюся дисциплину и размеренность своей жизни. Структура, базовая система цивилизации, была строго установлена. Несмотря на навязанные самой себе путы, система мира продолжала развиваться.

Многие одаренные личности превратили век в бриллиантовый, по крайней мере так казалось при взгляде в прошлое. Мужчины и женщины, появляющиеся ниоткуда, из народа, зарабатывали огромную славу своим даром. Их таланты противостояли непримиримому окружению и приносили утешение. Когда умер Дерек Эрик Абсалом, по слухам, рыдал весь земной шар. В утешение остались лишь его прекрасные песни-импровизации.

Вначале только две земные нации могли вступить в спор за владение Солнечной системой. Потом число их увеличилось до четырех и остановилось на пяти. Стоимость межпланетных перелетов была очень высока. Никто иной не мог вести эту игру, даже в век, когда технологии превратились в религию. Но в отличие от религии — надежды беднейших — технологии были надеждой богатых.

Восторг межзвездных исследований оказывал обратное воздействие на перенаселенную Землю. Многие превозносили интеллект. Многие отстаивали честь своей группы. Проекты всегда представлялись с великой помпой и величайшей серьезностью. Огромные затраты, огромные расстояния, огромный престиж — все это соединялось для того, чтобы потрясенные налогоплательщики могли спокойно вернуться в свои убогие жилища на окраинах мегаполисов.

В этот период активных звездных исследований (с 2090-го по 3200 год) автоматические звездолеты время от времени отправлялись на разведку. Эти корабли несли на борту, в памяти компьютеров, своеобразных колонистов, способных пронизывать вакуум до бесконечности, до тех пор пока не будет открыт новый обитаемый мир.

Первую планету вне Солнечной системы, куда ступила нога человека, назвали совершенно неизобретательно: Новая Земля. Это было одно из пары небесных тел, лишенных спутников, обращающихся возле альфы Центавра С. «Аравийская пустыня и та более живописна», — сказал комментатор о разворачивающихся перед зрителями бескрайних однообразных просторах Новой Земли.

Планета почти целиком состояла из песков и малой толики гор. Единственный океан покрывал не более пятнадцати процентов площади поверхности планеты. На Новой Земле не нашли никакой жизни, кроме ненормально огромных червей и разновидности водорослей, которые росли у побережий соленого океана. Воздух, хотя и пригодный для дыхания, содержал устрашающе малое количество водяных паров; горло пересыхало через несколько минут дыхания. На Новой Земле никогда не было дождей, ее иссушенная поверхность не знала влаги. О том, что здесь может существовать биосфера, не приходилось даже мечтать.

Прошли века.

На Новой Земле были основаны база и центр отдыха. Исследовательские корабли двинулись дальше. Постепенно разведка покрыла сферу диаметром в две тысячи световых лет. Эта зона, хоть и невероятно огромная с точки зрения народов, недавно научившихся объезжать лошадей, была ничтожна по сравнению с просторами галактики. Было открыто и исследовано огромное количество планет. Ни на одной планете жизни не нашли. Дополнительные минеральные ресурсы для Земли, но только не жизнь. В мрачных, насыщенных миазмами недрах газовых гигантов были обнаружены шевелящиеся извивающиеся существа, которые поднимались и опускались по спирали. Эти существа даже замечали погружающиеся к ним разведывательные аппараты и собирались вокруг. В течение шестидесяти лет люди пытались наладить контакт с ними — но безуспешно. В это самое время на Земле в загрязненном промышленными отбросами океане был уничтожен последний кит.

На одной из вновь открытых планет была основана база и начались геологические исследования. Произошел несчастный случай — на родину о нем не сообщили. Огромная планета Уилкинс погибла; ядерные реакторы, перерабатывающие атмосферу, превращающие водород в железо и тяжелые металлы, вышли из-под контроля, и планета раскололась. Энергия высвободилась, как и было запланировано — но гораздо быстрее, чем предполагалось. Губительное гамма-излучение убило все живое, вовлеченное в проект. На Ороголаке вспыхнула война между двумя соперничающими базами, и эта быстротечная ядерная война превратила планету в ледяную пустыню.

Но были и успешные проекты. Даже Новая Земля считалась успешным проектом. Достаточно успешным для того, чтобы построить там курорт на берегу насыщенного минеральными солями моря. На двадцати девяти планетах были образованы небольшие колонии, и некоторые из этих колоний процветали в течение нескольких поколений.

Кое-где в колониях родились интересные легенды, пополнившие и без того богатый земной фольклор, но ни одна из легенд не была достаточно сложной или длинной для того, чтобы породить собственную культуру, способную существовать отдельно от родительского мира.

Поколение землян-первопроходцев пало жертвой множества неизвестных болезней и психических расстройств. Как ни странно, но мало кто задумывался о том, что земное население — кладезь всевозможных хворей; огромная доля людей различных этнических групп в то время была далека от физического здоровья и совершенства — по необъяснимым причинам. Синдром Неизлечимой Неизвестной Болезни (СННБ) наконец-то обнаружили, но лекарство от него не было найдено. СННБ развивался и прогрессировал в условиях невесомости.

Первоначальную неизвестность сменила невозможность излечения. Нервная система рушилась, в памяти выстраивались картинки воображаемой истории жизни, явь смешивалась с галлюцинациями, мышцы атрофировались, пищеварительная система прекращала функционировать. Космический недуг стал повседневным явлением. Незримый, но устрашающий враг подкрался к космическим путешественникам.

Несмотря на неудобства и разрушенные иллюзии, завоевание галактического пространства продолжалось. Недальновидные погибали, но прови?дение все равно приходило, — прови?дение того, что знание, вопреки всем опасностям, все равно важнее всего остального; а высшее знание лежало в понимании жизни и ее связи с вселенной неорганической материи. Без этого понимания знание было бесполезно.

Совместный китайско-американский флот исследовал пылевое облако в созвездии Орфея в семи тысячах световых лет от Земли. В этой части космоса находились гигантские молекулярные кластеры, районы неизотропной гравитации, сдвоенные сросшиеся планеты и прочие аномалии. Внутри пелены несформировавшейся материи происходило образование звезд.

Астрофизический спутник, управляемый компьютерным мозгом, выделил спектрографические данные нетипичной двойной системы в трех сотнях световых лет от туманности Ориона; при этом в состав системы входила по меньшей мере одна планета с условиями, близкими к земным.

Странное сосуществование старой желтой звезды типа G4, движущейся вокруг общей оси с белым сверхгигантом возрастом не более одиннадцати миллионов лет, уже привлекало внимание космологов китайско-американского флота. Новый спектральный анализ подтолкнул их к продолжению исследований.

Планету, предположительно земного типа, отдаленной двойной звездной системы занесли в каталог под номером G4PBX/4582–4–3. Антенны флота послали сигнал — в далекое странствие через пылевые облака к Земле.

В утробе флагманского корабля, кружащего у окраин пылевого облака Орфея, содержался автоматический корабль-колонизатор. Корабль-колонизатор был запрограммирован и отправлен к G4PBX/4582–4–3. Был год 3145.

Корабль-колонизатор достиг системы Фреир-Беталикс в 3600 году и сразу же приступил к выполнению задачи, на которую был запрограммирован, а именно к строительству станции наблюдения.

Планета G4PBX/4582–4–3 оказалась именно тем, о чем только и можно было мечтать! Настоящая жизнь, но такая, какую трудно было представить даже самому живому воображению!

Новая станция вышла на связь с далекой родиной, и из анализа посланных сигналов стало ясно, что эта найденная планета очень напоминает Землю. На новой планете не просто кипела многообразная жизнь, подобная земной, что отличало ее от всех ранее открытых планет, — более того, здесь имелись различные разновидности полуразумной и разумной жизни. Бок о бок с человекоподобным разумным видом жили и другие похожие существа, а также весьма отличающийся от человека, но тоже разумный вид двурогих, напоминающих минотавров в грубой мохнатой шкуре.

Сигналы станции наблюдения наконец достигли Харона на окраине Солнечной системы, откуда андроиды, обработав и подготовив данные, отправили их дальше, на Землю, всего за пять световых лет.

В середине пятого тысячелетия Земная Новейшая Эпоха медленно клонилась к упадку. Эпоха сознательного восприятия ушла в прошлое. У власти стояла горстка тех, кто достиг своего положения благодаря личным способностям (меритократов), при ком галактические исследования превратились в далекую абстракцию, очередное бремя, навязанное бюрократией. Но открытие G4PBX/4582–4–3 изменило положение вещей. Некогда загадочный объект в системе трех сестринских планет, новая планета обрела вид, расцвела красками, обрела свое лицо. Новая планета превратилась в Гелликонию — мир, породивший жизнь, хоть и отгороженный от Земли безмерной завесой тьмы.

Солнца Гелликонии приобрели символический смысл. Мистики отметили, насколько похоже соседство Фреира и Беталикса на разделение человеческой психики, подмеченное в азиатских легендах много веков назад:

На персиковой ветви всегда сидят две птицы:

Одна клюет плоды, другая смотрит.

Одна из птиц — это твое Я, желающее отведать дары мира;

Другая — это Я Вселенной, взирающее недоуменно.

С каким восторгом и вниманием рассматривались первые изображения гелликонцев и фагоров, борющихся с невзгодами скованного снегами и льдом мира! Нежданная благодарность судьбе наполнила человеческие сердца. Наконец-то соткалась нить, связующая с другой разумной жизнью. К тому времени как Аверн был построен и выведен на орбиту Гелликонии, к тому времени как началось заселение станции наблюдения людьми, порожденными искусственной маткой на борту корабля-колонизатора, та область космоса, которая была сферой внеземной активности человека, начала постепенно сужаться. Населенные планеты Солнечной системы шли к централизованному правлению, впоследствии развившемуся в Межпланетную ассамблею, МПА; планеты поглощало преодоление собственных проблем и невзгод. Отдаленные колонии, брошенные на произвол судьбы, должны были отныне сами решать свои проблемы на почти необитаемых планетах, подобно многочисленным Робинзонам Крузо на необитаемых островах.

Земля и ближайшие к ней спутники Солнца превратились к тому времени в хранилища бесценной, но и бесполезной информации. Данные и материалы продолжали поступать на Землю, но обработкой их уже никто не занимался, поэтому новое знание в чистом виде не вырабатывалось. Межнациональная враждебность, сохранившаяся с эпохи племенных общин, подкрепленная страхом, жадностью и похотью, снова возобладала. Уменьшение интереса к Вселенной и стягивание сферы полетов обратно к Земле привели к нагнетанию внутренней враждебности.

В 4901 году н.э. все правление Земли было сосредоточено в руках одной группы, МПА. Правовая система была забыта во славу повышения прибылей и снижения убытков. Прямо или косвенно МПА владела всеми зданиями, всеми службами во всех сферах услуг, всеми отраслями промышленности и каждой человеческой душой на планете — даже теми, кто пытался сопротивляться МПА. Капитализм достиг полного расцвета. Капитализм знал теперь, как взимать свой процент с каждого вдоха, с каждой порции кислорода, поступающей в человеческие легкие. Владельцам акций платили углекислым газом.

На Марсе, Венере, Меркурии и лунах Юпитера человечество существовало в более свободных условиях — настолько свободно, чтобы выделить внутри общества собственные враждующие национальные группировки и вести саморазрушительную работу изнутри. При этом население колонизированных планет Солнца считалось гражданами второго сорта. Все было сковано — и эти оковы играли немаловажную роль в жизни — необходимостью платить налог МПА.

В 4901 году это бремя стало совершенно невыносимым, и в том же 4901 году один из государственных мужей Земли оговорился, применив к населению Марса старинный умаляющий достоинство термин «иммигранты». В результате в 4901 году между планетами Солнца развязалась ядерная война — Война над Миром, как ее называли.

И хотя записей об этом периоде, предшествующем апокалипсису, сохранилось немного, известно, что человечество считало себя слишком цивилизованным для того, чтобы начать подобную бойню. Но страх перед тем, что найдутся безумцы, которые рискнут первыми нажать кнопку, оставался. В результате кнопку нажал именно тот, кто и должен был это сделать, то есть ответственный за безопасность и обороноспособность мира: его приказ запустил последовательность хорошо отрепетированных команд. Страх перед полным уничтожением мира никогда не оставлял людей. Ядерное оружие, однажды изобретенное, нельзя было забыть или обратно разизобрести. В результате по закону энантиодромии страх превратился в желание, ракеты были выпущены по целям и люди сгорели как свечи, а города и человеческие жилища погибли в горниле невообразимых взрывов.

Это была война со всем миром планет, как и предсказывали. Марс замолк навеки. Другие планеты нанесли ответные удары, хотя лишь малой долей своего ядерного потенциала (после чего тоже подверглись уничтожению). До поверхности Земли долетело не более двенадцати ракет с боеголовками в 10 000 мегатонн. Но и этого оказалось достаточно.

Огромное облако поднялось над столицей Ла Коса. Пыль, слагающаяся из сажи, частиц взорванных зданий, золы человеческих тел, останков растений и минералов, достигла стратосферы. Огненный ураган прокатился по странам и континентам. Леса, поля и горы — все испепелило дыхание огня. Когда первые пожары погасли, когда большая часть выброшенных веществ осела на Землю, пыль осталась витать.

Пылевые облака означали смерть. Пыль покрыла все северное полушарие. Солнечный свет больше не достигал поверхности Земли. Фотосинтез, основа жизни в растительном и животном мире, отныне не мог продолжаться. Все замерзло. Растения погибли. Погибли деревья. Даже трава погибла. Уцелевшие быстро обнаружили, что очутились посреди ландшафтов, более всего напоминающих пейзажи Гренландии. Температура на поверхности Земли очень быстро упала до минус тридцати градусов. Наступила ядерная зима.

Но океаны не замерзли. Однако холод и загрязнение верхних слоев атмосферы, подобно ядовитому покрывалу, отравили и южное полушарие, и северное. Мороз сковал и благодатные земли экватора. Тьма и холод овладели Землей. Казалось, случилось последнее созидательное действие, которое смогли осилить земляне.

Гелликония тоже знала длинные зимы, но эти зимы были природным явлением: не смертью, но сном, от которого планета медленно, но верно пробуждалась. Ядерная зима не обещала никакой весны.

Мерзостные последствия войны соединились с зимой иного рода. На холмы падал снег, который уже не могло растопить никакое так называемое лето; новой зимой снег выпадал на сугробы предыдущей зимы. Покров возрастал. Сугробы не таяли. Одно постоянное снеговое поле соединялось с другим. Озера сковывались льдом одно за другим. Ледяные поля на далеком севере начали продвижение на юг. Пространства материков приняли цвет неба. Начался новый ледниковый период. О космических путешествиях позабыли и, казалось, навсегда. Для землян путешествие в милю превратилось в настоящее приключение.

Дух приключений обуял и тех, кто шел под парусами «Нового сезона». Бриг вышел из гавани без всяких приключений и вскоре плыл на запад вдоль берегов Сиборнала, подгоняемый свежим северо-восточным ветром, наполняющим паруса. Капитан Фашналгид открыл, что совершенно не жалеет о содеянном.

Эедап Мун Одим стоял в обществе домочадцев — полноватой жены и троих ребятишек — на палубе брига. Все они смотрели в сторону Кориантуры. Прояснилось. Фреир зажег свою огненную полоску низко на южном горизонте, Беталикс сиял почти в зените. От оснастки и парусов на палубу ложился сложный узор перепутанных теней.

Одим вежливо извинился и отправился проведать Беси Бесамитикахл, которая в одиночестве стояла на корме. Сначала ему показалось, что девушку мучает приступ морской болезни, но потом то, как содрогались ее плечи, подсказало ему, что она плачет. Он положил руку ей на плечо.

— Мне больно видеть, как моя очаровательница понапрасну проливает слезы.

Беси прижалась к нему.

— Хозяин, я чувствую себя такой виноватой. Это я навлекла на вас беду... Но я никогда не забуду взгляд этого человека... Это я во всем виновата.

Одим попытался успокоить Беси, но та уже не могла остановиться и выложила все как на духу. Теперь она во всем винила Харбина Фашналгида. Он отослал ее в тот день ни свет ни заря, когда ни один нормальный человек не выходит из дому, приказал ей купить какие-то книги, а на улице ее схватил майор Гардетаранк.

— Байваковы книги! И еще он сказал, что это его последние деньги. Только болван тратит последние деньги на книги!

— А майор — что он с тобой сделал?

Беси снова заплакала.

— Я ничего ему не сказала. Он знал, что я принадлежу вам, хозяин. И отвел меня в комнату, где было много солдат. Офицеров. И заставил меня... заставил меня танцевать для них. Потом силой потащил меня в нашу контору... Это я во всем виновата, не нужно было соглашаться идти за этими чертовыми книгами, ни за что на свете...

Одим вытер ей глаза, шепча слова утешения. Когда Беси успокоилась, он серьезно спросил:

— У тебя что-то серьезное с этим капитаном Фашналгидом?

Беси снова прижалась к хозяину.

— Уже нет.

Они немного постояли молча. Кориантура исчезала в отдалении. «Новый сезон» плыл мимо флотилии широких рыболовных судов. Рыболовы, забросив неводы, тралили сельдь. Рядом с рыболовными качались на волне суда, занимающиеся копчением и засолом, где потрошили и консервировали рыбу, как только улов оказывался на борту.

Всхлипывая, Беси пробормотала:

— Хозяин, ты ведь тоже не сможешь забыть, как тот человек умер в печи?

Одим погладил ее по голове.

— Наша жизнь в Кориантуре закончилась. Все, что было у меня в Кориантуре, что связывало меня с этим городом, осталось позади, и я желаю тебе того же. Наша жизнь начнется заново, когда мы доберемся до дома моего брата в Шивенинке.

Он поцеловал Беси и вернулся к жене.

На следующее утро Фашналгид подошел к Одиму. Высокая мощная фигура капитана затмевала изящного худощавого купца, плотно закутанного в теплую одежду.

— Я благодарен вам за то, что вы взяли меня на борт, — проговорил капитан. — Когда мы доберемся до Шивенинка, я сполна с вами расплачусь, поверьте.

— Не стоит беспокойства, — отозвался Одим и замолчал. Он не знал, как держаться с офицером, кроме единственного ему известного способа общаться с людьми, — вежливости. Корабль кишел людьми, которые умолили взять их на борт, желая бежать от смертоносных законов олигархии. Все они оплатили Одиму свой проезд. В каюте купца было полным-полно драгоценностей разного сорта.

— Вы не ослышались, — я расплачусь с вами сполна, — повторил Фашналгид, тяжело глядя на Одима.

— Да, хорошо, благодарю вас, — ответил Одим и отступил на несколько шагов. Краем глаза он заметил, что на палубу вышла Торес Лахл, и направился к ней, чтобы избавиться от навязчивого внимания Фашналгида. Следом за Одимом двигалась Беси. Она прятала от Фашналгида глаза.

— Как ваш пациент? — спросил Одим борлдоранку.

Торес Лахл прислонилась к поручням, закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. От напряжения последних дней ее лицо, бледнокожее, с чистыми чертами, стало почти прозрачным. Кожа под глазами словно бы запачкалась и пошла пятнами. Не открывая глаз, она ответила:

— Он молод и упрям. Я надеюсь, что он выживет. В таких случаях молодые обычно не умирают.

— Не нужно было брать чумного на борт, — заговорила вдруг Беси. — Он поставил под угрозу все наши жизни.

В словах Беси слышалась незнакомая решительность; раньше она никогда не позволяла себе говорить так в присутствии хозяина, но во время плавания все отношения изменились.

— «Чума» не совсем верный с научной точки зрения термин. Чума и жирная смерть — две разные вещи, хотя в обоих случаях мы обычно используем одни и те же термины. Течение жирной смерти таково, что большинство молодых здоровых людей, зараженных ею, выздоравливает.

— Но эта болезнь распространяется как чума, верно? Болезнь заразна?

Не повернув головы, Торес Лахл проговорила:

— Я не могла оставить Шокерандита умирать. Я ведь врач.

— Если вы врач, то должны знать, какую опасность он представляет.

— Я знаю, знаю, — ответила Торес Лахл. Она тряхнула головой, быстро повернулась и торопливо скрылась в проходе, ведущем к трапу вниз, в каюты.

Возле двери, за которой лежал без памяти Шокерандит, она остановилась и помедлила. Прикрыв глаза рукой, она быстро обозрела свою прежнюю жизнь, то, чем эта жизнь обернулась теперь — нищету, в которой она жила, и неопределенность, окружавшую их движущийся вдоль северного материка корабль. Что толку в даре сознания, которым не обладают даже фагоры, если, все понимая, ты не в силах изменить порядок вещей, ни настоящий, ни будущий?

Вот она ухаживает за человеком, который отнял жизнь у ее мужа. Более того — Торес уже не сомневалась в этом — и сама она заразилась. Она знала, что теперь болезнь с легкостью поразит всех на корабле; теснота и антисанитария, царящие на «Новом сезоне», делали судно раем для эпидемии. Надо же, как обошлась судьба с ней... но возможно ли, что какая-то ее часть довольна тем, чем обернулась ее жизнь, довольна даже теперь?

Она отперла дверь, налегла на нее плечом, чтобы открыть, и вошла в каюту. Здесь она провела два прошедших дня, ни с кем не общаясь и лишь изредка выбираясь на палубу глотнуть свежего воздуха.

Тем временем Беси совершала обход многочисленных родственников Одима, разместившихся в нескольких каютах. Ее главной помощницей была старая бабушка, которая так восхитительно готовила печенье-савриллы. Эта старушка ухитрилась готовить даже здесь, на угольной жаровне, наполняя проход между каютами поразительными ароматами, одновременно утешая и успокаивая самых перепуганных мамаш из семейства Одима.

Все семейство разместилось на неизменных оттоманках, сундуках и коврах, по обыкновению погрузившись в леность, хоть и перемежаемую теперь жалобами на тяготы корабельной жизни. Возвышенным слогом родственники оповестили Беси и всех, кто изъявил желание слушать и не говорить одновременно о том же, о прозреваемых ими опасностях подобного плавания. «Они еще не знают, — подумала Беси, — о том, что опасности плавания не идут ни в какое сравнение с опасностями, которые таит в себе болезнь, чума!» Если чума доберется до трюма и кают, то сколько из этих совершенно беззащитных перед поветрием слабых людей сумеет выжить? Она решила оставаться с родственниками Одима во что бы то ни стало, тайно вооружившись небольшим кинжалом.

Торес Лахл все время сидела одна и ни с кем не разговаривала, даже когда ненадолго выбиралась на палубу.

На третье утро Торес Лахл увидела небольшой айсберг, плывущий параллельным курсом с их судном. И вновь, в это третье утро, уже в лихорадке, она по заведенному порядку вернулась к своему дежурству. Дверь поддалась ей гораздо неохотнее, чем раньше.

Лутерин Шокерандит лежал в небольшой каюте неправильной формы, скорее в чулане или на складе, расположенной на носу «Нового сезона». В центре каюты высился столб, поддерживающий потолок, в остальном пространстве места хватало только для сундука с одной стороны столба и корзины, нескольких вязанок сена, плиты и четырех перепуганных флебихтов, привязанных у небольшого иллюминатора. Света, сочащегося в иллюминатор, было достаточно для того, чтобы Торес Лахл сумела разглядеть пятна на полу и привязанную к нижней койке крупную фигуру. Она заперла за собой дверь, на миг прислонилась к ней, потом шагнула к распростертой фигуре.

— Лутерин!

Шокерандит пошевелился. Над левой рукой Лутерина, которую Торес привязала за кисть к ножке кровати, приподнялась голова и больной стал похож на черепаху. Один глаз приоткрылся и глянул на девушку из-под упавших на лицо волос. Рот открылся, раздался хрип.

Торес набрала в кружку воды из стоящего возле плиты ведерка и дала больному напиться.

— Еще еды, — просипел он.

Она уже знала, что Лутерин выживет. Это были первые слова, которые он сказал ей с тех пор, как они оказались на борту «Нового сезона», с тех пор как его, беспамятного, принесли сюда. Шокерандит снова мог связно мыслить. И все равно она не позволяла себе прикасаться к нему — слишком это было рискованно — даже при том, что для безопасности он был связан по рукам и ногам.

На плите лежали остатки жареного флебихта, которого она недавно убила. Она разделала козленка мясницким ножом и приготовила на углях как смогла. Длинные, закрученные штопором рога и шкура с кудрявой белой шерстью лежали вместе с другими останками в углу каюты.

Подавая Шокерандиту порцию флебихта, Торес Лахл впервые подумала о том, до чего славно выглядит жареное мясо. Шокерандит прижал мясо локтем и принялся жадно рвать зубами. Время от времени он бросал на девушку косые взгляды. Но в его глазах больше не было безумной ярости. Булимия закончилась.

Для нее было мукой вспоминать, как он ел прежде, совсем недавно, — как дикий зверь. Она поглядела на его руки, еще влажные от пота, выступившего от прежних усилий, и подумала, как приятно было бы, наверно, запустить зубы в эту плоть. И схватила с плиты кусок жареного мяса.

Все уже было наготове — цепь и наручники. Торес Лахл упала на колени и так подползла к цепи, потом тщательно приковала себя к центральному столбу каюты. Сковав обе руки, она неловко закинула ключ в угол каюты, подальше от себя, так, чтобы не достать. От спертого воздуха и вони у нее закружилась голова — здесь смешалось множество запахов: запах мужского тела, вонь содержимых в неволе животных и их навоза, все это замешанное на угольном чаде. Она резко вздохнула, пытаясь прояснить голову, потом попробовала отползти подальше, насколько позволяла цепь, ногами вперед, бессильно мотая головой, словно на сломанной шее. Кусок флебихта она прижимала к себе, словно ребенка.

Мужчина продолжал лежать на своем месте, молча глядя на нее. Наконец он разлепил губы, и с них сорвалось ее имя — он позвал Торес. Их взгляды на мгновение встретились, но в ее глазах уже не было мысли — это был блуждающий взгляд слабоумной.

Оскалившись, Шокерандит попытался подняться и сесть. Он был надежно привязан к кровати. В самый тяжелый период недуга, когда вирус «гелико» достиг гипоталамуса и Лутерин отчаянно бился и рвался из пут, кожаные веревки на руках и ногах выдержали.

Пытаясь сейчас освободиться, он обнаружил, что рядом с ним лежит пара щипцов с плоскими зажимами, какие используют, чтобы брать раскаленные докрасна угли. Но щипцы были бесполезны, ими веревки не разрежешь. Обессилев, он на некоторое время погрузился в сон, а проснувшись, возобновил попытки освободиться.

Он пытался звать на помощь. Но никто не пришел. Страх перед жирной смертью был слишком велик. Возле центрального столба лежала женщина, совершенно неподвижная. При желании он мог дотянуться до нее ногой и толкнуть. В углу каюты, поднимая головы от сена, блеяли животные. В темноте их глаза светились желтым. Шокерандит был привязан так, что лежать он мог только лицом вниз. Онемение и скованность постепенно покидали его руки и ноги. Он попробовал оглядеться. Подняв голову настолько, насколько это было возможно, он взглянул вверх, на потолок. Примерно на середине расстояния от его койки до потолка из стены торчала деревянная балка. В балку был воткнут длинный кинжал.

Несколько минут он смотрел из неудобного положения на кинжал. Рукоятка кинжала была совсем близко от него, но он не мог и надеяться взять кинжал — мешали веревки. Лутерин не сомневался, что, прежде чем приковать себя, Торес Лахл воткнула этот кинжал намеренно. Но почему именно туда?

Он почувствовал, как в бок впились латунные щипцы. В его сознании мгновенно возникла связь, а после — благодарность умнице Торес. Извиваясь как червяк, он сумел продвинуть щипцы так, чтобы зажать их коленями. Потом потребовалось немало времени и мучений, чтобы поднять связанные колени и щипцы так, чтобы те оказались точно под кинжалом. Он трудился час, другой, пот тек у него по лбу, сквозь зубы вырывались стоны, но наконец ему удалось зажать рукоятку кинжала между кончиками латунных щипцов. Дальше нужно было вытащить кинжал из балки, но это просто требовало времени.

Кинжал упал на койку возле его бедра. Шокерандит отдыхал до тех пор, пока не накопил достаточно сил и осторожности, чтобы заняться кинжалом и при этом не столкнуть его на пол. В конце концов ему удалось зажать кинжал в зубах.

Чтобы разрезать одну из кожаных веревок, ушло немало времени и сил, и боль была немалая, но в конце концов он преуспел. После того как одна рука у него освободилась, дальнейшее прошло быстро. Он был полностью свободен, но сил подняться у него не осталось. Некоторое время он лежал на койке, отдыхая и хватая ртом воздух. Наконец он сумел подняться и ступить на загаженный пол.

Сделав шаг и другой, он пошатнулся и без сил оперся о деревянный столб, потом съехал по нему вниз. Стоя на коленях, он разглядывал распростертую фигуру Торес Лахл, которая иногда конвульсивно вздрагивала. Хотя сознание Лутерина еще не полностью вернулось к нему, он уже понимал, что, после того как он провалился в болезнь, именно преданность этой женщины спасла его и, уже заболев сама, она продолжала думать о его безопасности. В беспамятстве лихорадки он ни за что не догадался бы насчет щипцов и кинжала или у него не хватило бы на это координации движений. Без кинжала он не смог бы освободиться. Это было возможно только после полного выздоровления.

Передохнув, он поднялся и ощупал свое невыносимо грязное тело. Он изменился. Он выжил, перенес жирную смерть — и изменился. Болезненные судороги и сокращения, терзавшие мучительной болью его тело, привели к тому, что его позвоночник сжался; как догадывался Лутерин, сейчас он стал на три или четыре дюйма ниже. Дикий неутолимый аппетит привел к тому, что он набрал вес. Если бы Торес Лахл не кормила его жареным мясом, в болезни он готов был пожирать все, что попадется под руку: свое одеяло, испражнения, крыс. Он понятия не имел о том, сколько животных он съел. Его руки и ноги стали толще, более неуклюжими. Не веря своим глазам, он оглядел свое туловище, похожее на бочонок. Он стал меньше ростом, толстым и круглым, словно любитель пива. Его тело не только изменилось, распределение веса в нем тоже претерпело существенные перемены.

Но он жив!

Он прошел сквозь игольное ушко и выжил!

Не важно, какой ценой — все лучше смерти и исчезновения. Мысль о том, что он жив и будет жить, приносила чудесное удовольствие — и то, как бессознательно его грудь наполняется воздухом, и то, как в животе урчит от голода, а мочевой пузырь требует освобождения, — раньше он обращал на все это очень мало внимания. Возникло полное понимание (скорее даже мудрость) того, что деградация тела и дискомфорт не стоят печали. Он наслаждался своим новым обликом, чувствуя, сколько силы и здоровья сосредоточено в обновленном теле — особенно остро это чувствовалось в грязном вонючем помещении.

С его глаз словно сорвали пелену, и он снова увидел сцены из юных лет в горах Харнабхара, у Великого Колеса. Он вспомнил отца и мать. Вспомнил свой героизм на поле битвы под Истуриачей. Все эти воспоминания вернулись, совершенно отчетливые, словно отмытые, как если бы все это случилось с кем-то другим.

И он снова вспомнил свой выстрел в Бандала Эйт Лахла.

Сознание того, что его пленница не бросила его умирать, наполнило душу Лутерина неизмеримой благодарностью. Неужели это из-за того, что он не изнасиловал и не избил ее? Или то хорошее, что она сделала для него, не имеет никакого отношения к тому, что случилось между ними раньше?

Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, испытывая жалость: она была так бледна, так беспомощна... Он положил руку ей на лоб, чувствуя исходящий от нее острый и едкий запах. Ее бессильно мотающаяся голова повернулась к его руке, словно ища ласки. Потом ее пересохшие губы разошлись, и острые зубы в мгновение ока впились в его плечо.

Шокерандит в ужасе отпрянул. Схватив с пола кусок мяса, он бросил Торес еду. Она мгновенно оторвала кусок, но не смогла жевать. Безумие высшей точки болезни мешало ей координировать действия, позже это должно было пройти.

— Я не брошу тебя, — сказал он ей. — Я буду ухаживать за тобой. Пойду на палубу, умоюсь и немного отдышусь.

Из укуса на его плече текла кровь.

Сколько это уже продолжается? Он с трудом открыл дверь. Корабль полнился скрипами, по проходу блуждали зыбкие тени.

Испытывая удовольствие от нового ощущения силы и энергии, которыми налилось тело, он выбрался по трапу на палубу и осмотрелся. На палубе не было ни души. Даже у руля — никого.

— Эй, кто-нибудь! — позвал он. Никто не ответил, хотя где-то в стороне что-то или кто-то задвигался.

Встревоженный, он бросился вперед, выкрикивая призывы. Возле мачты лежало наполовину раздетое мертвое тело. Мясо с груди и рук мертвеца было грубо срезано ножом и — он не сомневался в этом — съедено...