"Зловещее проклятие" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)Глава 5. СТАРЫЙ ЮВЕЛИРКрутских Модест Савватиевич, ювелир на пенсии, круглый, как мяч, старичок, коротконогий и лысый, потирая довольно руки, бегал вокруг стола, где стояла шахматная доска с расставленными фигурами. – А мы вас, милостивый сударь, вот так-с – шах! Забежав с другой стороны, он нахмурился, почесал затылок и забормотал: – Надо же, проглядел… Шах, значит… А мы вот слоником и прикроемся. Что вы на это скажете? Совершив обратный рейд, Модест Савватиевич хитро улыбнулся, прищелкнул пухлыми пальцами и обратился к невидимому сопернику: – Ах-ах-ах… Слабо, слабо… Шахматы – это мысль, наука, батенька. Да-с, наука. А вы, извиняюсь, я бы сказал… М-да… Не того… Вам мат в три хода – так, так и вот так. Вашу руку… Покорно благодарю-с… Модест Савватиевич играл в шахматы сам с собой. Обычно к обеду он позволял себе не более трех партий, только что закончилась вторая. Вечером же, если к нему не приходил кто-нибудь из его старых приятелей, чтобы проведать, он заигрывался допоздна, получая при этом громадное удовольствие. Крутских уже сделал ход в следующей партии, где он играл белыми фигурами, когда задребезжал звонок входной двери. Недовольно наморщив широкий, немного приплюснутый нос картошкой, он было отмахнулся, перебежал на сторону воображаемого противника и даже подержался за пешку. Но затем с тяжким вздохом и большим сожалением поставил ее обратно и покатился в прихожую, быстро перебирая короткими ногами в меховых носках собственного производства. – Иду, иду! Вот я и пришел… С этими словами он широко распахнул дверь и любезно сделал ручкой: – Прошу-с… – Здравствуйте, Модест Савватиевич! Извините – нежданная, непрошеная. – Бат-тюшки! – всплеснул руками Модест Савватиевич. – Кого я вижу! Ариадна Эрнестовна… Какая радость, какая радость… Проходите, проходите. Радость-то какая… В кои-то веки сподобился вас снова узреть. Глазам не верю… Снимайте пальто. Давайте, давайте я вам помогу. Вот так-с… Модест Савватиевич бегал вокруг актрисы Ольховской едва не вприпрыжку: помог снять пальто, стряхнул снег с песцового воротника, повесил пальто на вешалку, вытащил из шкафчика совершенно новые домашние шлепанцы и даже помог их надеть, несмотря на протесты актрисы. – Вот и хорошо, вот и ладно-то как… – приговаривал он, улыбаясь во весь рот. При этом его маленькие голубые глазки прямо-таки лучились из-под мохнатых светлых бровей. – Сюда, сюда… Вот стульчик, садитесь. Сейчас мы чайку сообразим. Нет-нет, надо-с! Непременно. С морозу. Зима-то вон какая пришла – крутая, снежная. А чай у меня отменный, китайский, из старых запасов. Самый наивысший сорт. Храню для особо торжественных случаев. Да-с… Пока Модест Савватиевич копошился на кухне, Ольховская с интересом осматривала его квартиру. Она была обставлена весьма скромно: высокий комод, стол, четыре венских стула, диван; у дальнего конца комнаты – верстак с тисочками и мощной лампой. На верстаке лежали аккуратно сложенные инструменты, и стояла закрепленная в латунной подставке огромная лупа. Пол был застелен домотканым ковриком. Стены гостиной были сплошь увешаны фотографиями, кое-где дореволюционными, а также грамотами в рамочках, под стеклом. – Вот и я… Сияющий, как полная луна, Модест Савватиевич с трудом тащил поднос, уставленный чайной посудой и вазочками со сладостями. – Вам покрепче? Попробуйте печенье. Сам испек. Да-с… Ольховская пила чай с удовольствием. Может, еще и потому, что непритязательная обстановка квартиры Крутских чем-то напоминала ей собственную, и она чувствовала себя здесь как дома. – Как здоровье Софья Леопольдовны? Она, по-моему, с вами живет? – Бабушка умерла… Скорбная складка перечеркнула высокий чистый лоб Ольховской. – Уже больше трех недель назад… – Что вы говорите!? Софья Леопольдовна… Крутских страдальчески сморщился. – Чудесная была женщина… Характер, правда, жестковатый имела. Да разве в том ее вина? Жизнь прожила нелегкую, ох, нелегкую. Все на своих плечах вынесла. Детей сама вырастила, выпестовала, и это в такие трудные годы… Да-с… – Я к вам, Модест Савватиевич, как раз и пришла в связи со смертью бабушки. Она мне завещала вот это… Ольховская развернула объемистый пакет, который принесла с собой, и поставила перед Модестом Савватиевичем кованный позеленевшей медью ларец красного дерева в виде домика с двускатной крышей и фигурной ручкой сверху. – Что внутри, я понятия не имею, бабушка не говорила, – сказала Ольховская. – А открыть не могу, нет ключа, видимо, затерялся. Взламывать замок не хотелось бы, да и сомневаюсь, что смогу. Вы не поможете? – Интересно, интересно… Крутских замурлыкал, как кот, ощупывая ларец и пробуя его на вес. – Тяжеловат. Попробуем… Он понес ларец к верстаку, долго копался в инструментах, что-то разыскивая, затем принялся над колдовать над замком. Ольховская подошла ближе. – Мастер, ах, какой мастер сотворил сие чудо! Золотые руки… – бубнил Крутских Модест Савватиевич был на верху блаженства: приблизив большое мясистое ухо почти вплотную к ларцу, он ввел в замочную скважину причудливо изогнутые металлические спицы и орудовал ими осторожно, едва заметными движениями. – Ну вот и все. Он положил инструменты на место и обратился к Ольховской: – Открывайте, если желаете. Но я бы вам не советовал это делать здесь. – Почему? – Может, ларец содержит некие тайны, не предназначенные для чужих глаз. Поэтому лучше ознакомиться с его содержимым дома. Право слово, я не обижусь, не любопытен… – Что вы, Модест Савватиевич, какие тайны? Большое вам спасибо… И актриса откинула крышку ларца. Он был заполнен до половины: старинные бусы, броши, две массивные серьги дутого золота, серебряное колечко, шесть золотых червонцев царской чеканки, несколько крохотных серебряных рюмочек, зеркальце, оправленное в серебро, стеклянный флакончик в тонкой позолоченной оплетке, необычной формы наперсток, похоже, бронзовый, четыре кофейные ложечки из серебра с золотой инкрустацией и какие-то бумаги, завернутые в газету. – Красивые вещицы… – сказала актриса. Ольховская знакомилась с содержимым ларца, показывая их старому ювелиру. Но вот Ариадна Эрнестовна достала завернутый в тканевый лоскуток массивный перстень из какого-то серебристо-белого металла с едва приметным золотистым блеском. Тонко прочеканенные лепестки и завитушки, сплетаясь в гнездо, охватывали большой прозрачный камень, венчающий перстень. – Экая симпатичная безделушка… Это хрусталь, Модест Савватиевич? Крутских не ответил. Он жадно схватил перстень и бросился к верстаку. Там он долго рассматривал камень через лупу, затем буквально рухнул на стул, схватившись рукой за сердце. – Что случилось? – встревожилась Ольховская. – Ничего, ничего… не случилось… Вы… вы знаете, что это?… Что это за камень? – Н-нет… – Боже мой, никогда бы не подумал… Это же “Магистр”! – Простите, что такое магистр? – Бриллиант чистейшей воды! Называется “Магистр”. Фу-у… Крутских вытер носовым платком вспотевшую лысину. – Вот так штука… – Бриллиант!? – удивилась Ольховская. – Откуда? Такой большой… – Огромный! И дорогой. Да ему просто нет цены! – Сколько же он стоит? Хотя бы примерно. Модест Савватиевич, немного подумав, назвал цифру со многими нулями. Пораженная Ольховская на некоторое время потеряла дар речи. – И это только его стоимость по весу. А если сюда приплюсовать то, что “Магистр” имеет еще и большую историческую ценность… Да-с… Цены ему нет. Интересно, как он очутился у Софьи Леопольдовны? – спросил Крутских, благоговейно глядя на перстень. – Не знаю… – наконец опомнилась от изумления Ольховская. – Бабушка никогда о нем даже не упоминала. – Как бы там ни было, но я поздравляю вас, Ариадна Эрнестовна, с такой ценной находкой. Это просто чудо, свершившееся на моих глазах. Крутских церемонно склонил свою круглую голову и протянул перстень актрисе. Ольховская взяла его с опаской, словно он был раскален до бела. – Я думаю… нужно сдать его государству, – сказала она задумчиво. – Что вы, как можно! – возмутился Модест Савватиевич. – Вы так богаты, что в состоянии позволить себе такой дар? – Богата… – Актриса скупо улыбнулась. – Все мое богатство, это старая квартира и немного денег на старой, «замороженной» банком сберегательной книжке, которые я уже не надеюсь получить. – Тогда о чем речь. Продав «Магистра», вы обеспечите себе безбедное будущее. – Так-то он так… – Актриса пребывала в смятении. – Трудно сказать, как перстень попал к бабушке… Но что он не мог принадлежать нашей семье, это точно. Бабушка жила бедно. А тут… целое состояние. – Может быть, может быть… Крутских суетливо вытер потную лысину носовым платком. Он никак не мог оторвать взгляд от перстня с бриллиантом, который актриса держала в руках. Модест Савватиевич буквально пожирал его глазами. – Может, еще по чашечке?… – указав на чайник, спросил старый ювелир, наконец совладав со своими эмоциями. – Не откажусь… Они поговорили еще немного, – о том, о сем – попили чаю. Но больше о перстне не было сказано ни слова. Казалось, что по обоюдному согласию на драгоценность они наложили табу. Затем Ольховская, забрала ларец и ушла. Перстень с “Магистром” актриса положила в сумочку. Она поглядывала на него с опаской и непонятным томлением в груди. Модест Савватиевич провожал ее взглядом из окна квартиры. В его глазах то загорались, то гасли странные огни – словно в холодных морских глубинах производились сварочные работы. Едва Ольховская села в такси – остановка таксомоторов находилась напротив дома, – как старый ювелир тоже засобирался, озабоченно хмурясь. Примерно через полтора часа Модест Савватиевич постучал в калитку дома на окраине города. Дом был огорожен высоким дощатым забором, а на воротах хозяева прибили табличку с надписью: «Осторожно! Во дворе злой пес». Ему открыл высокий старик с седой щетиной на впалых щеках. – А, это ты… Здорово, Модест. Чего барабанишь, как на пожар? – Дело есть, Жора… – Ну? Заходи… Модест Савватиевич как-то бочком вкатился на подворье. Хозяин дома окинул улочку внимательным тяжелым взглядом, поскреб пятерней подбородок, и закрыл калитку, звякнув тяжелым засовом. |
||
|