"Дракон и сокровище" - читать интересную книгу автора (Хенли Вирджиния)

9

Кавалькада всадников, сопутствуемая повозками и носилками, потянулась в Лондон. Через несколько дней должна была состояться коронация супруги Генриха III. Пока монарх встречал невесту в Дувре и сочетался с ней браком в Кентербери, Англией от имени брата управлял юный Ричард Корнуоллский. Король без малейших колебаний доверил герцогу замещать себя на троне: он знал, что Ричард не честолюбив и не злоупотребит его доверием.

Генрих с великой радостью ожидал начала торжественной церемонии, которую должны были совершить с небывалой пышностью. В течение всего января Лондон следовало превратить в арену разнообразнейших празднеств и торжеств, и вся знать страны в предвкушении редкостных увеселений потянулась в столицу.

Узнав, что Генрих принудил своих состоятельных вассалов ссудить ему денег для празднования коронации, а заодно убедил раскошелиться и цеховых старшин Лондона, Ричард с досадой покачал головой. Они с братом были схожи в том, что умели добывать деньги всеми правдами и неправдами, но Ричард был скуповат и весьма осторожен в расходах, тогда так король швырял золото направо и налево. Он вел себя так, словно обладал богатствами царя Мидаса и мог позволить себе любые самые безумные и дорогостоящие затеи.

Принцесса Элинор Провансальская, Красавица, гордо восседала на белоснежной кобыле. По обе стороны от нее ехали на крупных жеребцах братья де Бурги. Все трое держались в непосредственной близости от короля Генриха. То, что принцессу сопровождали сэр Майкл и сэр Рикард, вызвало острую ненависть к юношам у всех провансальцев, прибывших к английскому двору вместе с юной Элинор.

Одной из остановок на долгом пути к Вестминстеру был лондонский Тауэр. Подъезжая к нему, Элинор Провансальская поравнялась с Генрихом, оставив де Бургов позади. Она ласково улыбнулась супругу, и король, зардевшись от удовольствия, нежно спросил:

— Тебя не очень утомила дорога, душа моя?

— Нет, я чувствую себя превосходно.

— Ты так свежа, словно всю ночь нежилась на мягкой перине. А между тем ведь мы почти не сомкнули глаз…

Принцесса бросила на него томный взгляд из-под полуопущенных век и безапелляционного изрекла:

— Сон — это глупая, бессмысленная трата времени! Мы выспимся на том свете!

Ее чарующая женственность, ее упоительные ласки превзошли самые смелые мечты Генриха. Едва лишь они остались вдвоем, как эта прелестная женщина погрузила его в пучину наслаждения, где он не прочь был бы и утонуть, лишь бы доставить ей удовольствие.

— Триста шестьдесят мужчин и женщин собрались на дороге в Вестминстер, чтобы приветствовать нас, дорогая. И каждая чета преподнесет нам с тобой золотую или серебряную чашу!

Мужчины были одеты в затканные золотом туники, женщины — в дорогие парчовые и бархатные плащи, отороченные мехом. Все они, как и предсказывал Генрих, приветствуя новобрачных, одаривали их золотыми и серебряными чашами и кубками. Губерт де Бург, юстициарий Англии и комендант Тауэра, бдительно следил за юношами из знатных семейств — пажами и оруженосцами, которые собирали дары в специально сплетенные для этого огромные корзины. Один за другим они подходили к королевской чете и, благодаря новобрачных за оказанную им милость, относили драгоценные сосуды на хранение в кладовые Тауэра. Красавица решила, что непременно выпросит у мужа хотя бы часть этих несметных сокровищ, чтобы заказать ювелирам изящные украшения, о которых она так давно мечтала!

Когда все вельможи и их жены поздравили и одарили Генриха и Элинор, кавалькада двинулась вдоль Стренда по направлению к Вестминстеру. Все здания были украшены шелковыми знаменами, колыхавшимися на ветру. У каждого из перекрестков стояли по несколько трубачей, которые принимались неистово дуть в свои трубы, стоило королевской чете поравняться с ними.

Лондонцы приветствовали супругу короля восхищенными криками: они пришли в восторг от ее утонченной красоты. Отовсюду раздавались многолетия, здравицы и добрые пожелания молодым. То и дело над толпой взлетали горсти разноцветных конфетти и бутоны засушенных роз. Подданные желали королю иметь как можно больше здоровых, крепких наследников.

Самым волнующим впечатлением этого знаменательного дня стал для принцессы не молебен с коленопреклонением, отслуженный архиепископом, и не благословение Отца, Сына и Духа Святого, которое сулил ей пастырь, а тот миг торжества, осознания своего могущества и власти, когда на голову ей была возложена корона. Элинор Провансальская почувствовала, как все тело ее напряглось, груди отвердели, а мышцы нижней части живота стали привычно сокращаться, как во время сближения с мужчиной. Красавица ощутила, как внутренняя сторона ее бедер стала влажной — она испытала сексуальный экстаз, равного которому не ведала еще никогда, ни в чьих объятиях. И это на глазах огромной толпы людей! Элинор скромно потупилась. Щеки ее горели, глаза сияли блаженством.

Пир, последовавший за актом коронации, стал самым роскошным торжеством за всю историю королевства. Генрих ни за что на свете не соглашался забыть и простить то унижение, которое испытал он во время своей более чем скромной коронации и банкета для придворных, на котором подавались жареная говядина и слабый эль. Он решил, что нынче старая добрая Англия должна раскошелиться на пир, достойный его очаровательной супруги.

Зимой, когда согласно народным верованиям земля находилась во власти нечистого, жители Англии довольствовались солониной и копченой рыбой, но весна в тот год выдалась ранней, и на столах появились ягнята, откормленные тельцы и поросята. В огромном зале королевского дворца было накрыто множество столов, где кроме перечисленных яств красовались туши волов и диких вепрей, павлины, лебеди и жаворонки. Тысячи и тысячи яиц были взбиты со сливками, рисом и творогом, все это в руках искуснейших поваров превратилось в пудинги, суфле, печенья и кремы. Сласти, изготовленные на королевской кухне, подавались не только на пиршественные столы — ими щедро оделяли толпы горожан, собравшиеся близ Вестминстера.

Рыбных же блюд было и вовсе не счесть! Высокородные гости могли отведать и копченого угря, и розовой лососины, и нежной скумбрии, тунца и осетрины, карпов и камбалы. Серебряные блюда с рыбой чередовались с подносами, на которых громоздились прочие дары моря: крабы, омары, устрицы и креветки.

Вина лились рекой, и Генрих не без гордости объявил, что все они привезены с континента, преимущественно из Испании и Гаскони. Он очень надеялся, что его новообретенной родне понравится ароматный мускат, от которого и сам он был в восторге. Виночерпием на этом торжестве стал не кто иной, как сам лорд-мэр столицы.

Английская знать заняла места за банкетными столами в строгом соответствии с установившимся порядком — чем богаче и родовитее был тот или иной барон, тем ближе к королю находилось его место. Но, увы, самые почетные места оказались безо всяких церемоний захвачены провансальцами. Они расселись за главным столом со свойственной им нагловатой непринужденностью, так, словно знатнее их в этом зале не было и не могло быть никого, за исключением, пожалуй, лишь королевской четы.

Генрих был так тронут и польщен подчеркнутым вниманием, которое оказывали ему провансальцы, что буквально млел от удовольствия. Он с радостью предпочел их веселое общество компании чопорных, сдержанных соотечественников. Протяжные английские баллады, которые так любили распевать английские бароны, на коронационном торжестве уступили место фривольным песенкам в исполнении французских гостей:

Генрих полагал, что провансальцы умны, превосходно воспитаны и очаровательно любезны. Поистине, Господь создал их гораздо более близкими к совершенству, чем любая другая нация на земле. Монарх с трудом верил своему счастью: ведь ему удалось привлечь сердца этих утонченных, красивых и блестяще образованных людей, породниться с ними!

Уильям Маршал с гордостью смотрел на свою молодую жену. Она была как никогда красива и мила и держалась со свойственным ей сдержанным достоинством. Еще немного, еще год, и она превратится во вполне зрелую женщину… его женщину! Ей всегда удавалось затмить собой окружающих дам, и коронационный банкет не стал исключением для юной Элинор. Все придворные леди надели платья из золоченой парчи или из бархата, расшитого золотыми нитями, и одна лишь графиня Пембрук облачилась в наряд пурпурного цвета, который был ей очень к лицу. Она выглядела в своем переливчатом платье как цветок, случайно выросший на палимом зноем песке безводной пустыни, и оттого ее экзотическая красота невольно притягивала все взоры, заставляла учащенно биться сердца всех мужчин, явившихся на праздник королевы.

Когда к чете Маршалов приблизился Ричард Корнуоллский, сидевшая рядом с братом Изабелла де Клер мучительно покраснела и потупилась, чтобы никто не увидел навернувшиеся на ее глаза слезы. Элинор знала, что несколько месяцев разлуки лишь сильнее разожгли страсть, которую питали друг к другу ее брат и подруга. Она знаком попросила Уильяма наклониться к ней и зашептала ему на ухо:

— Пригласите ее на танец, а я буду танцевать с Ричардом!

Уильям молча пожал руку молодой жены, в который раз подивившись уму, такту и быстроте реакций этой прелестной юной девушки.

— Тебе понравилось замещать короля? — насмешливо спросила Элинор Ричарда, когда он увлек ее в танце на середину зала.

— Ты прекрасно знаешь, малышка Мэггот, как мне это не по душе! — поморщился герцог Корнуоллский. — Я жду не дождусь окончания торжеств, когда смогу наконец отправиться просить баронов о помощи в войне против Франции.

— Чертова война! Все мужчины только о ней и думают!

— К сожалению, не все! — нахмурился Ричард. — Во всяком случае, не тот, кто ее затевает! Ведь если бы наш братец не издержал баснословных сумм на коронационные и свадебные торжества, мы могли бы оснастить на эти деньги целую армию наемников и без всякого труда и риска отвоевать Нормандию! Он раздаривает земли и деньги с такой невероятной щедростью, словно не знает, куда девать и то и другое! И кому?! Этим ничтожным провансальцам! Боже праведный, я своими ушами слышал, как он пообещал Томасу Савойскому, что станет платить ему налог за каждый тюк английский шерсти, провезенный через земли Прованса! У этой Красавицы бессчетное число родственников, и я не удивлюсь, если Генрих одарит титулами и угодьями их всех, включая пятиюродных кузенов. Он уже поименовал одного из этих сладкоречивых молодчиков придворным арфистом, другого — придворным чтецом и декламатором. Слава Богу, что у него совсем нет мозгов, иначе он стал бы просто опасен!

— Ты слишком строг к нему, — мягко возразила Элинор. — Ведь он влюблен в свою жену и хочет предстать перед ней в самом выгодном свете. Она так красива!

— Элинор, ты — само великодушие! У большинства женщин просто язык не поворачивается сделать комплимент особе своего пола.

— Это потому, что в душе моей нет зависти к королеве. Нам с ней не из-за чего соперничать. Я довольна тем, что имею, и большего мне не надо. Смотри, вот она танцует с Генрихом. Не правда ли, они замечательная пара?

Ричард и Элинор приблизились к королевской чете. Элинор Провансальская при взгляде на пурпурное платье золовки поджала губы и отвернулась.

— Элинор… — проговорил Генрих.

Обе юные красавицы одновременно обратили к нему свои прелестные лица.

— Что? — произнесли два нежных голоса.

Королева окатила Элинор Маршал ледяным взором и сказала супругу:

— Мне не нравится, что нас с твоей сестрой зовут одинаково. И я решила, что имя Элинор должно принадлежать мне, королеве! А вас, дорогая, — надменно проговорила она, скосив глаза в сторону золовки, — пусть называют как-нибудь иначе. Например, Мэггот. Кажется, так кличут вас братья и сестры?

Ричард был неприятно удивлен словами юной королевы, а еще того более — тоном, каким они были произнесены. Он хотел было прийти на помощь сестре, поставить на место эту нищую провансальскую выскочку, но, взглянув на лицо Элинор, улыбнулся, вспомнив, что та никогда не оставляла нанесенных ей обид без ответа. Мэггот умела постоять за себя.

Элинор Маршал выпрямилась во весь свой рост — не более пяти футов — и величественно произнесла:

— К вашему сведению, я — графиня Пембрук, и вы можете называть меня именно так! Мне никогда не нравилось имя Элинор. Я имею все основания полагать, что оно проклято и приносит несчастья. Поэтому я охотно предоставляю его в ваше единоличное владение! — С этими словами она подхватила все еще улыбающегося Ричарда под руку и увлекла его прочь.

— Теперь вам и вправду больше не из-за чего соперничать, — шепнул Ричард на ухо сестре. Он едва сдержался, чтобы не расхохотаться.

— Ох уж эти проклятые иностранцы! Они стоят у меня поперек горла! — пожаловалась Элинор. — Нам ведь придется терпеть их еще целый месяц, до самого окончания торжеств! Скорей бы Генрих отправил их восвояси!

Но Генрих вовсе и не думал отправлять восвояси своих новообретенных родственников, пришедшихся ему по сердцу. Напротив, день ото дня их становилось все больше при английском дворе. Чувствуя поживу, они тучей налетели на островное королевство, словно стая диких гусей на заросший сочным клевером луг. Генрих с благоговением прислушивался к речам Уильяма Валенсийского, восхищаясь каждым его словом, он пожаловал Питера Савойского титулом графа Ричмонда и передал ему во владения обширные земельные угодья. Он одарил богатым поместьем Амадеуса, который не замедлил превратить королевский дар в звонкую монету.

Все провансальцы, томно закатывая глаза, жаловались на нестерпимую тоску по своей солнечной родине, однако не трогались с места. У короля, расточавшего щедроты родственникам жены, не осталось ни времени, ни внимания, ни добрых слов для своих английских подданных, исправно плативших налоги в казну.

Неудивительно, что народ Англии воспылал ненавистью к провансальцам, в столь короткие сроки прибравшим к рукам баснословные богатства и заслужившим расположение короля. Однако ненависть эта пока еще не распространилась на юную красавицу королеву.

В разговорах с Генрихом Элинор Провансальская то и дело неодобрительно отзывалась о своей золовке.

— Твоя сестра, дорогой, — сказала она ему однажды, — чуть ли не ежедневно меняет украшения. Откуда у нее столько драгоценных уборов?

— Уверяю тебя, моя ненаглядная, эти сокровища подарил ей не я, а ее супруг, граф Пембрук. Маршалы — одна из богатейших семей Англии, едва ли даже не самая богатая в стране!

— Генрих, ведь я, как-никак, королева Англии! Разве допустимо, что твоя сестра кичится передо мной своим богатством, а мне почти нечем украсить себя во время приемов? Прошу, отдай мне часть тех даров, которые мы с тобой получили при выезде из Тауэра от знатных супружеских пар! Я велела бы переплавить эти золотые и серебряные чаши и превратить их в броши, подвески, пояса и серьги, в диадемы, гребни и цепочки!

Генрих смущенно откашлялся:

— Видишь ли, любовь моя, они нужны мне самому! Я рассчитывал продать большую их часть, чтобы покрыть текущие расходы и вооружить армию.

— Ох уж эти мне купцы-толстосумы! Если они достаточно богаты, чтобы покупать наше имущество, почему бы им не пожертвовать своими сбережениями на содержание двора и армии? Когда король бедствует, подданные должны добровольно помогать ему!

Элинор, как правило, без труда удавалось добиваться от короля выполнения своих просьб. Она высказывала их нежным, вкрадчивым голосом по вечерам, перед отходом ко сну. Эта юная, но многоопытная женщина умела найти подход к своему простодушному, беззаветно влюбленному в нее супругу.

— Генрих, не поможешь ли ты мне снять чулки? Я нынче расположена к щедрости, — ворковала она, бросая на него томный взгляд из-под полуопущенных ресниц.

Король начинал стаскивать с ее стройных ног шелковые чулки. Элинор словно ненароком приподнимала подол платья, и взору Генриха открывалось сокровище, таившееся меж ее бедер и обрамленное венчиком кудрявых золотистых волос.

Король тянулся дрожавшей от нетерпения рукой к этому цветку наслаждения, а Элинор проводила обнаженными пальчиками ноги по его гульфику, за которым скрывался отвердевший член.

— Но и ты, дорогой, должен проявить великодушие, — продолжала Элинор. — Ведь я — твоя королева! И не только тела наши, но и мысли, и усилия — все должно быть единым! Ведь ты знаешь, что я тем полнее удовлетворю твои желания, чем милостивее ты отнесешься к моим просьбам!

Не раз случалось, что Красавица в наказание за строптивость отказывала Генриху в своих ласках, как ни пытался он склонить ее к объятиям. Король питал к Элинор столь жгучую, непреодолимую страсть, что эти периоды вынужденного воздержания буквально сводили его с ума. Он был готов жертвовать чем угодно, лишь бы не вызвать гнев Красавицы, не впасть в ее немилость.

— Когда-то существовал обычай отчислять часть налогов, выплачиваемых лондонцами, для нужд королевы. Был создан специальный фонд, который так и назывался — «Деньги ее величества». Этот налог был упразднен много лет назад, но я не вижу причин, почему бы нам не возобновить взимание его с жителей столицы, — предложил однажды Генрих.

Слова его возымели магическое действие, и Элинор, до того в течение нескольких дней дувшаяся на него, немедленно раскрыла супругу свои объятия. Генрих понял, что жена готова воплотить в жизнь его самые смелые эротические фантазии. Пока он ритмично погружал в ее горячее лоно свой неутомимый член, Элинор предавалась мечтам о грядущих денежных поступлениях, которыми она вольна будет распоряжаться, как пожелает. Они с Генрихом найдут предлог, чтобы обложить жителей Лондона этим дополнительным налогом. А если шерифы вздумают воспротивиться королевскому указу, она велит заточить их в темницу. Ведь она — королева Англии, и слово ее должно быть законом для всех жителей страны!

Поначалу Элинор хотела лишь затмить графиню Пембрук роскошью своих нарядов и драгоценных уборов, но вскоре этого показалось ей мало. Она преисполнилась возмущения, узнав, что Элинор Маршал занимает отдельное крыло в Виндзорском дворце, куда открыт доступ лишь женщинам и монахам. Однако королеве пришлось смириться с этим фактом, когда ей объяснили, что все расходы графини Пембрук оплачивает ее супруг, Уильям Маршал.

Красавица усомнилась в правдивости молвы, гласившей, что добродетель юной принцессы находится под неусыпным бдительным надзором и что та все еще невинна. Королева, руководствуясь собственным опытом, наотрез отказалась поверить в целомудрие Элинор Маршал и составила хитроумный план, призванный развенчать мнимую добродетель золовки.

Королева вспомнила пламенные взоры, которые бросал на темноволосую принцессу Питер Савойский. Она ни секунды не сомневалась, что тот готов будет пойти на некоторый риск, чтобы овладеть юной графиней Пембрук. Однажды в послеполуденный час, когда новоиспеченный граф Ричмонд наслаждался дорогим вином в компании любезной племянницы, Элинор заговорщически склонилась к его уху: — Питер, дорогой, у меня на примете есть для тебя прехорошенькая девчонка!

Граф Ричмонд равнодушно пожал плечами. Он вынашивал грандиозные планы строительства дворца на берегу Темзы, на пожалованной ему земле. Как замечательно было бы украсить его несколькими башнями, превратив в подобие замка. Он уже придумал название для своего будущего жилища — Савойя! Женщины в настоящее время мало интересовали Питера. Он успел пресытиться чрезмерной похотливостью слишком доступных и сговорчивых придворных дам. Не иначе как Элинор собирается предложить ему приволокнуться за одной из них.

— Говорят, что маленькая графиня Пембрук все еще невинна, но я просто отказываюсь поверить в подобный вздор.

Взгляд Питера оживился.

— Проверить это можно лишь одним способом!

— Вот именно об этом я тебе и толкую. И тогда, после подобной проверки, я в любом случае окажусь права на ее счет! Почему бы тебе не заняться этим?

И Питер не заставил долго себя упрашивать. Он неизменно подстерегал Элинор у выхода из отведенного ей крыла дворца и навязывался ей в спутники. Он отталкивал ее грума и сам помогал ей взбираться на коня. Он оказывал ей множество мелких услуг и недвусмысленных знаков внимания. Но тщетно! Элинор с учтивой прохладцей благодарила его и пользовалась любым предлогом, чтобы, не нарушая приличий, избавиться от его общества. Игра эта всерьез увлекла красавца Питера. Он стал склоняться к мысли, что юная Элинор и в самом деле чиста и непорочна. Питер пытался вести с ней разговоры на достаточно щекотливые темы, отпускал двусмысленные шутки, но Элинор реагировала на все это с детским простодушием. Будь на месте графини Пембрук более искушенная девица, она, услыхав некоторые из произнесенных графом слов, залилась бы краской или же принялась бы смущенно хихикать.

Однажды королеве донесли, что принцесса Элинор, леди Изабелла и еще несколько придворных дам в сопровождении слуг и служанок собрались в Виндзорский лес, чтобы набрать черники. Королева приказала самым молодым из своих придворных отправиться следом за принцессой и Изабеллой, а догнав их, сделать вид, что встреча произошла случайно.

Все было обставлено так, что появление в лесу толпы придворных королевы и встреча Питера с Элинор Пембрук на уединенной поляне не показались никому, включая и саму Элинор, преднамеренно организованными чьей-то умелой рукой.

На Элинор было надето светло-зеленое летнее платье, и Питер, облаченный в зеленый камзол, радостно осклабился при мысли о том, что мало кому удалось бы разглядеть их двоих на фоне изумрудной травы и пышно разросшегося кустарника.

— Позвольте мне помочь вам собирать эти ягоды, мадемуазель? — галантно спросил он, приближаясь к своей жертве.

— С вашего позволения, мадам, сир, — учтиво ответила Элинор, не делая никаких попыток к продолжению разговора.

— Ах да, дорогая, вы замужем, но все еще…как это у вас говорят… остаетесь девицей.

— Не желаете ли вы перейти на французский, сир? — предложила Элинор, которой начал уже порядком досаждать провансальский акцент ее назойливого спутника. Ни за что на свете она не смогла бы заставить себя назвать его графом Ричмондом!

— Ах, нет, нет, дорогая, я должен учить ваш родной язык, чтобы говорить на нем совершенно свободно. Не могли бы вы помочь мне в этом? Я же в благодарность за такую услугу готов также научить вас кое-чему…

— Пожалуй, будет лучше, если я найду вам умного, грамотного наставника. Согласны?

Питер ответил ей таким откровенно жадным взглядом, что Элинор с беспокойством взглянула на свою корзинку, до половины наполненную черникой.

— Вы полагаете, что плоды эти уже созрели и их можно рвать? — прерывающимся от волнения голосом спросил Питер.

— Конечно. Попробуйте, и вы сами убедитесь в этом! — И Элинор, зачерпнув горсть ягод, протянула их Питеру на раскрытой ладони.

Он схватил ее руку, поднес ко рту и стал брать чернику губами, словно невзначай касаясь языком нежной кожи Элинор. Девушка удивленно вскинула брови. Внезапно Питер слегка сжал зубами кончики ее пальцев. Элинор отдернула руку. «Что за странный народ эти провансальцы!» — пронеслось у нее в голове. Она недоуменно взглянула на него своими ясными сапфирово-синими глазами.

Питер подошел вплотную к Элинор и, выбрав из ее корзинки спелую ягоду, поднес ее к полным розовым губам девушки. Если она проведет языком по его пальцам, это будет сигналом, которого он так давно и так нетерпеливо дожидался! Но вместо этого Элинор пребольно укусила его за руку своими жемчужными зубами.

— Проклятье! — выругался Питер. — Вы едва не отхватили мне палец, дорогая! Что это на вас вдруг нашло?

— Королева послала вас шпионить за мной.

На секунду Питер предположил, что девушка догадалась об истинной цели этой встречи на поляне, но он тут же отбросил эту мысль как заведомо вздорную. Если ей не известна эротическая подоплека поцелуев в ладонь, покусывания пальцев, прикосновения к ним языком, то выходит… выходит, она и впрямь невинна! И влечение его к этой обворожительной женщине-ребенку вспыхнуло с новой силой.

— За что она ненавидит меня? — безо всяких околичностей спросила Элинор.

Питер расхохотался, откинув голову назад:

— Королевой движет не столько ненависть, сколько зависть к вам, душа моя!

— Но почему?

Питер помотал головой. Как он мог объяснить этому простодушному созданию, что королева завидует ее красоте и свежести, ее невинности и открытости, ее прямоте. Ведь многими из этих качеств ее величество, увы, не обладает, и это нисколько не прибавляет ей популярности среди придворных и родственников короля!

Внезапно неподалеку послышались звуки рога, и на просторную поляну выехала группа всадников. Охотников сопровождали пажи, которые вели под уздцы двух лошадей, везших убитую дичь. Королева, которая незадолго перед тем присоединилась к своим придворным — так не терпелось ей стать свидетельницей разоблачения Элинор, — увидев во главе кавалькады Рикарда де Бурга, подозвала его к себе. За ним последовали и остальные участники охоты. Все они спешились и преклонили колени перед своей королевой.

— Я вернусь в замок вместе с вами, сэр Рикард. Мне надоело собирать ягоды. Это так скучно! Помогите мне сесть в седло!

— Ваше величество, — пробормотал слегка опешивший Рикард. — Я выпачкан кровью, и ваши одеяния могут…

— Я ничего не имею против крови! — перебила его Элинор. — Кровь на одежде, как и пот на теле, говорит лишь в пользу мужчины, свидетельствуя о его мужественности! — многозначительно добавила она.

Подсаживая королеву в седло, Рикард увидел выходивших из чащи Питера Савойского и принцессу Элинор. Рука провансальца обвилась вокруг талии Элинор. Рикард сжал челюсти так крепко, что на скулах его заиграли желваки. Он никогда не посмел бы даже помыслить о чем-либо подобном, хотя и считался личным телохранителем принцессы. Он внимательно вгляделся в лицо Элинор, пытаясь определить по его выражению, не нанес ли ей развязный Питер какой-нибудь обиды. Юноша без труда угадал, что назойливое внимание провансальца неприятно его госпоже, что его бесцеремонность докучает ей.

Новоиспеченный граф Ричмонд бросил на де Бурга взгляд, исполненный такого неприкрытого торжества, что Рикард понял, какие коварные планы вынашивает этот наглец в отношении графини Пембрук.

Рикард принялся мучительно размышлять над неожиданно возникшей проблемой. Он не решался поведать о своих догадках Уильяму Маршалу. Ведь это неизбежно повлекло бы за собой кровопролитие. Ненависть английской знати к провансальцам, и в особенности к обласканным королем савойярам, могла в этом случае перерасти в открытую, непримиримую вражду. Предостеречь саму Элинор он также не мог, ведь подобный разговор нанес бы непоправимый урон незамутненной чистоте ее души, которую так ревностно берегли и Уильям, и он сам. Рикарду оставалось лишь найти средство противодействия беспутному савойяру. После недолгих размышлений юноша составил план мести и приступил к его осуществлению.

Выждав пару дней после встречи на лесной поляне, он постучался в апартаменты Питера Савойского и, искусно разыграв досаду и смущение, вполголоса проговорил:

— Милорд граф, некая леди, не пожелавшая назвать свое имя, хочет встретиться с вами наедине.

— Неужто это правда? — вскричал граф Ричмонд, порывисто вскакивая на ноги.

— Она надеется на вашу скромность… Если кто-либо узнает о вашем свидании… Вы должны понять… — запинаясь и краснея, бормотал Рикард.

— Я все прекрасно понимаю! — заверил его граф. — Леди может всецело положиться на мою скромность! Я готов встретиться с нею, когда она пожелает, и в том месте, какое ей угодно будет назначить для нашего свидания.

Де Бург мрачно кивнул и поспешно покинул приемную графа. На следующий день он явился к Питеру Савойскому с еще более унылым видом и словно через силу произнес:

— Завтра. За час до полуночи. Я провожу вас.

Питер Савойский энергично закивал, размышляя, какое украшение следует подарить любезной даме за столь похвальную уступчивость. Похоже, она отнюдь не новичок в таких делах. А как умело прикидывалась невинной простушкой!

Следующей ночью две фигуры, закутанные в темные плащи, безмолвно прокрались по коридорам Виндзорского дворца мимо спящих стражников, миновали просторный холл и вскоре очутились у входа в то крыло замка, где обитала принцесса Элинор и ее придворные. Рикард де Бург подошел к тяжелой дубовой двери одной из комнат и кивнул графу, прижав палец к губам. Савойяр жестом поблагодарил его и взялся за медную дверную ручку.

«Бедняга Питер! — думал Рикард, стремительно шагая прочь. — После ночи, проведенной в объятиях неутомимой Бренды, ты надолго утратишь любовный пыл. Дай-то Бог тебе выбраться оттуда живым!»

Пробираясь извилистыми коридорами дворца к одному из входов, Рикард больше всего на свете боялся, что не выдержит и расхохочется, подняв на ноги стражников и оруженосцев. Нисколько не меньше тревожила его и реальная угроза лопнуть со смеху. Однако юноше все же удалось благополучно достичь двора, и лишь там он дал волю рвавшемуся наружу веселью.