"Камни Юсуфа" - читать интересную книгу автора (Дьякова Виктория)

ГЛАВА 8. Сватовство Андомы

Когда князь Никита Ухтомский привез своего старшего брата с Кучкова поля домой, поначалу его сочли мертвым. Увидев бездыханное тело князя, старуха Емельяна, княгиня Ирина Андреевна, дворовые и сенные девушки — все заголосили враз.

— Что за наказание Божие свалилось на нас! — причитала Емельяна Феодоровна, пав на колени перед образами. — Господи, прости нас, грешных, чем согрешили мы, что заступник наш покинул нас, сирот. Зачем было его забирать от нас? Он и добр был, и щедр к нам, и государь его жаловал! Али нечего ему было попить да поесть? Почто наказал ты нас, Господи, да кормильца нашего забрал? Ведь ничегошеньки не успел он: ни детей народить, ни кормов раздать, ни души построить, ни родственников своих сирых благословить!

Ей тихо подвывали остальные женщины. Княгиня Емельяна уже распорядилась поставить на окне в спальне Афанасия Шелешпанского, куда принесли Алексея Петровича, чашу со святой водой, да мису с кутьей, как положено по обычаю, и велела готовить белый саван, чтобы обмыть покойника да завернуть в него.

— Надо бы к государю с известием послать. Да за попами, чтоб отпели, как водится. Ледник бы надо освободить, да отнести туда горемычного, а то жарко ночью, до утра не пролежит, — предложил матери Афанасий.

Ответить Емельяна не успела. Дверь в спальню открылась, и на пороге появилась княгиня Вассиана. Одежды на ней были светло-коричневого цвета с алыми вставками, расшитые серебром, и отнюдь не траурные. Черные волосы заплетены в толстую косу с алой лентой, сверху их украшала алая шелковая сеточка, усыпанная мелкими рубинами. За ее спиной стоял капитан де Армес, держа в руках какую-то шкатулку. Емельяна с ужасом уставилась на гречанку.

— Муж погиб, а ты что вырядилась! — зашипела она, медленно, как змея, подползая к молодой княгине. — Добилась-таки своего, загубила нашего кормильца, ты, отродье иноземное! — она замахнулась посохом на Вассиану, но увидев, как испанец за спиной княгини снова взялся за эфес шпаги, опустила руку.

— Пошла вон! — тихо, но веско приказала старухе молодая княгиня и оттолкнула Емельяну от себя. — Чтобы духу твоего рядом не было. Гарсиа, сопроводи бабушку.

Старуха в ярости схватила ее за рукав. Вассиана покачнулась, и из широкого рукава ее летника вдруг показалась треугольная голова пифона, которого она скрывала там, чтобы не пугать людей зря. Увидев перед собой извивающегося гада с мелькающим раздвоенным языком, старуха с диким криком: «Диавол!» бросилась вон из комнаты. За ней, крестясь и бубня молитвы, поспешили все остальные.

Капитан де Армес плотно закрыл дверь. Облегченно вздохнув, княгиня приблизилась к постели мужа.

— Гарсиа, дай мне лекарство, — попросила она.

Капитан де Армес открыл янтарную шкатулку и достал заветный венецианский флакон с темно-лиловой жидкостью. Вассиана осторожно вытащила пифона из рукава и опустила его на подушку рядом с головой князя Алексея. Змея тут же заползла ему на лоб и обвилась вокруг чела.

— Смотри, смотри, — обернулась Вассиана к де Армесу, — сразу заполз, значит, будет жить. А я боялась, что опоздаем мы, что охладеет душа его. Давай мне флакон.

Она взяла из рук де Армеса лекарство и брызнула несколько капель мерцающей искрами жидкости на лицо князя. Пифон начал совершать медленные вращения вокруг его головы.

Через несколько мгновений над головой князя образовалось узкое длинное облачко серебристого цвета, которое постепенно вытягивалось к потолку, пока не достигло человеческого роста. Пифон вращался все быстрее, облачко стало менять цвет, то оно розовело, то голубело, то становилось белым, как чистый снег зимой. Затем оно установилось ровно над центром круга, очерченного пифоном, и стало таять, уходя как бы внутрь головы лежащего на скамье человека. Наконец, оно растаяло. Пифон прекратил вращения.

Вассиана сняла змею с головы князя и передала ее де Армесу, который тут же дал целителю немного молока на блюдечке. Княгиня прикоснулась рукой к виску Алексея Петровича. Кровь снова пульсировала в его жилах.

— Будет жить, — удовлетворенно сказала она. — Пролежит долго. Долго будет бороться в нем жизнь со смертью. Но душа у него сильная, здоровая, вон как быстро нырнула в привычное тело. Не хотела, значит, уходить, уютно ей в домике таком, хорошо, не все выполнила, что предназначено ей было. Значит, жизнь победит. Если, конечно, какие-нибудь лекари не вмешаются. Но этого я не допущу. Не повезло Андоме сегодня. А еще больше ему не повезет завтра. Поди, Гарсиа, отнеси пифона и ларец в мою спальню, и шкатулку спрячь понадежней, чтобы на глаза кому случайно не попалась, а то ведь подумают, что водка какая в красной бутылочке, и выпить же могут ненароком, на опохмелье. А потом Никиту ко мне позови. Видел ты, где он?

— Как Алексея Петровича привез, так с горя заперся у себя и не выходит больше.

— Постучи ему, скажи, что все в порядке с братом, и жду я его на совет. Я пока здесь с князем побуду. Ты когда выходить будешь, дверь запри на ключ, чтобы сумасшедшие эти, старуха Емельяна да сынок ее, сюда не заявились. Кстати, отдал ты Андоме письмо Ирины?

— Как же, отдал, госпожа. При мне передал государю в собственные руки.

— Ну, значит, недолго нам их самодурство терпеть осталось. А сам ты, что же, рядом стоял? Откуда знаешь, что сразу он передал?

— Так я через дверь подглядел, — улыбнулся испанец.

— А я уж подумала, ты каким послом иностранным представился, — ответила ему Вассиана строго. — Я к тому это говорю, Гарсиа, чтобы все-таки поосторожнее ты был. Не надо нам лишнего внимания. Ни к чему это. Что же Андома, ничего не попросил за услугу?

— Попросил. Обещал я ему, что после боя мы с ним рассчитаемся по всем долгам нашим.

— Вот и рассчитаемся. Верно ты сказал, Гарсиа. А теперь иди за Никитой, ключ ему передай, сам отопрет, когда придет. А ты, как освободишься, поищи-ка нашего нового друга, старшего свена, который все за тобой следил, вернулся он уже или нет. Мне потом потолковать с ним надо.

— Слушаюсь, госпожа, — испанец поклонился, завернул пифона в плащ и тихо вышел из комнаты. Через мгновение Вассиана услышала звук поворачивающегося ключа и удаляющиеся шаги де Армеса по коридору.

Вассиана наклонилась и поцеловала князя Алексея в лоб. Потом прислонилась щекой к его лицу. Он дышал ровно и спокойно. Все тело его снова стало теплым, жизнь постепенно вступала в свои права, гоня холод и мрак, проникала в каждую клеточку его организма.

Вскоре снова заскрипел ключ в дверном замке. Князь Никита не заставил себя долго ждать. Он открыл дверь и, войдя в комнату, хотел сразу же подойти к брату, но Вассиана остановила его.

— Закрой дверь на ключ изнутри, — попросила она, — чтобы любопытные не мешали Алексею Петровичу.

Никита тут же выполнил ее просьбу. Затем подошел к ложу князя.

— Как он? — спросил с тревогой. — Гарсиа сказал…

Похоже, он еще не верил, что все обошлось благополучно.

— Гарсиа сказал верно, — успокаивающе улыбнулась ему Вассиана, — будет жить наш князюшка. Но долго еще помается, пока прежние силы наберет. Так что ты, Никита Романович, бери все права старшего теперь на себя. Да поторопись объявить об этом, пока старуха Емельяна сынка своего не подбила твое место занять. Да надобно распорядиться, чтобы гонца к государю послали. Чтобы знал Андома, что жив князь Белозерский, чтобы все знали: рано торжествуют. А то как бы со смертью-то соперника не убедил Андома государя решить дело в его пользу. А так, жив Алексей Петрович, не победил его Голенище, так государю и торопиться нечего. А там видно будет, как жизнь повернется. У государя-то есть дела поважнее. Так что не теряй времени, Никита Романович, поспеши.

— Да, правда твоя, — согласился Никита, — сейчас пошлю гонца, верно ты говоришь.

— А разве не верно я говорила, что человечек, которого ты давеча приглядел, пригодится нам? — спросила его Вассиана. Никита потупил взор.

— Молчишь, — продолжала княгиня, — а как чувствовало сердце мое, что злую шутку Андома нам заготовит. Ты мне о честности говорил, чтоб все по-божески. А по-божески Голенище Алексея Петровича чуть жизни не лишил во имя аппетитов своих волчьих, а? То-то, князь Никита Романович. Зря спорил ты со мной. Бери же власть теперь в свои руки и держи ее крепко, а я тебе помогать буду. Надеюсь, Андома оставит скоро нас в покое. А когда Алексей Петрович поправится, о Голенище все и думать уже забудут.

Никита вопросительно посмотрел на нее.

— Свена нашего сегодня ночью в корчме с человечком тем сведешь, — объяснила она молодому князю, — а скоро и сам все узнаешь. Больше от тебя ничего не потребуется. Сделаешь?

— Сделаю, государыня, — поклонился Никита.

— Ты теперь мой государь, мне кланяться положено, — немного смутившись, заметила ему Вассиана.

— Ты всегда моей государыней останешься. Я всю жизнь перед тобой бы на коленях стоял, сама знаешь, если б ты моя была, — горячо возразил Никита. — Когда Андома брата с ног сбил на поле, я гляжу, не шевелится он, вот, думаю, кара небесная. Ведь сколько думал я, в мечтах тебя своей женой видел, чтоб овдовела ты хотел, вот и допросился, смерть на брата родного наслал. Себя винил во всем. Если бы Алексей умер, не знаю, как бы я жил после этого…

— А ты себя не вини зря, cara mia, — тихо сказала Вассиана, подходя к нему совсем близко и ласково поправляя темные волосы со лба, — брат твой жив, и знаю я, что не таков ты человек, чтоб на чужой беде счастье свое строить, от того и тянешь меня к себе. Думаю я, что жизнь, она мудрее нас и все устроит как надо, только не надо подгонять ее. Терпи. А грех на душу брать не нужно, даже ради великой цели, его потом, как иголку в кармане, все равно не утаишь, нет-нет, да наколешься. Не взойдет от греха радости, только слезы одни…

— Значит, не быть нам вместе? — спросил Никита, затаив дыхание.

— А хочешь ли ты быть со мной? — ответила ему вопросом Вассиана, и глаза ее на какой-то миг вдруг снова тепло зазеленели. — Знаю, говорил ты мне, что хочешь. Но многого ты не знаешь обо мне. Вот когда узнаешь, тогда и ответишь.

— Ты имеешь отношение к де Борджа? — осторожно спросил он.

— Иди, Никита Романович, — княгиня опустив голову, отвернулась от него. Князь обнял ее и прижал к себе.

— Иди, — женщина старалась отстраниться, но он не отпускал. — Иди, Никита. Придет время, узнаешь все. Быть может, из всех, кто сейчас окружает меня, только ты и узнаешь правду, потому что я сама хочу, чтоб ты узнал. Но не торопись. Ведь может статься, что больше ты никогда не пожелаешь видеть меня. Так что… Еще неизвестно, что для нас обоих лучше, правда или ложь…

— Правда всегда лучше, — прошептал Никита, целуя ее волосы, — даже если бы ты сама вдруг оказалась воскресшей герцогиней де Борджа…

Услышав его слова, Вассиана резко оттолкнула его.

— Ступай, — сухо приказала она, отводя взгляд, — ступай немедленно. Поторопись отослать гонца к государю.

— Сейчас отошлю, — пожал плечами Никита, — чем только, скажи, я обидел тебя? Сравнением со злющей итальянкой?

— Злющей итальянкой, — чуть слышно повторила за ним Вассиана. — Ведь ты же не знал ее… — она снова обратила к нему свои грустные глаза. — Не знал ее жизни, не видел ее врагов, не ведал ее чувств. Кого любила она, с кем боролась, как страдала, как предали ее, как кровь ее текла по ступеням дворца в Париже, как все тело покрылось гнойными язвами от яда, которым ее отравили, как жизнь ее оборвалась во цвете лет — ничего ты не знал и не видел, — с горьким упреком говорила она Никите. — Зачем же судишь о том, чего не знаешь, да еще со слов какого-то лекаришки, давно бежавшего из Италии и никогда не смевшего и близко подступить к де Борджа, что повторяешь чужие сплетни? Ладно, ступай уж, — и снова отвернулась от него.

Никита посмотрел на нее, потом в глазах его мелькнула догадка. Он тихо сказал по-итальянски:

— Простите, синьора, — и вышел, поцеловав, по римской традиции, длинный рукав ее платья. Вассиана в смятении вскинула голову. Но дверь за князем Ухтомским уже закрылась. Ключ, звякнув, упал на пол рядом с порогом. Шаги Никиты растаяли в тишине.

Посланный к царю гонец вернулся с известием, мол, государь очень рад, что князь Алексей Петрович остался жив, желает ему скорейшего выздоровления и готов даже прислать своего лекаря, если потребуется. Победы Андомы в поединке царь не признал, так как Голенище нарушил устав боя, предписывающий не наносить удары с тыла и с боку, а только лицом к лицу, а также запрещающий что-либо держать в кулаке или в рукавице во время схватки. Как ни убеждали Иоанна сам Андрюшка и дружки его во главе с князем Вяземским, государь остался при своем мнении и постановил рассмотрение дела о владении землей белозерской пока отложить, «а как Алексей Петрович поправится, там и поглядим».

Новость, что князь Алексей Петрович «счастливо смертушки избежал, и даст Господь, скоро поправится», быстро разнеслась среди дворовых, вызвав безудержную радость, которую не омрачила даже внезапная болезнь старой княгини Емельяны Феодоровны. Потрясение от «встречи с самим диаволом» уложило самодуршу в постель с приступом нервной лихорадки.

Она лежала в своих покоях, неотлучно держа при себе сынка и повелев домашнему священнику Григорию беспрестанно молиться в ее спальне при образах об отпущении грехов. Но, видать, молитва помогала мало, и вскоре Емельяна Феодоровна приказала звать к ней Лукиничну с ее снадобьями.

Дворовые смеялись втихомолку, что на самом деле у «беззубой ведьмы» никакой лихорадки нет, а случился, как нередко бывало прежде, «заклад» от возраста, и теперь Лукиничне, чтоб призор-то со старухи снять да колун тот пробить, немало лиственничной губки да травы-свечки земляной с вином и молоком горячим извести придется. Никто особенно старой хозяйке не сочувствовал, наоборот, каждый желал в душе, чтобы пролежала она в своей спальне, не выходя, как можно дольше.

На радостях устроили на лужайке за скотным двором игру «в пышку». Парни и девки разделились на две команды, каждый в руках держал железную палку с загнутым концом. Один из игроков поддевал лежащий на земле кожаный мяч, набитый шерстью и конским волосом, и все члены его команды гнали этот мяч в одном направлении, стараясь не позволить игрокам другой команды мяч отобрать или отбить в сторону. Первая команда выигрывала, если догоняла мячик до условленного места, а если теряла, успеха добивались ее соперники. Шум, азартные молодые крики, смех разносились по всей усадьбе.

Вернувшись с Даниловского подворья, Витя плотно пообедал богатыми щами с курицей и гречневой кашей с хлебом и свининой, после чего завалился на лавку, соснуть часок. Он справедливо полагал, что самому ему с докладом к княгине лезть не стоит. Когда надо будет, позовут.

Но пока княгиня Вассиана была занята лечением князя Алексея Петровича, Витю никто не трогал. Он вволю отоспался, а когда открыл глаза, уже вечерело, и со стороны скотного двора доносились всплески какого-то непривычного для дома Шелешпанских веселья.

«Никак, старуха концы отбросила? — подумал про себя Витя, потягиваясь. — Что-то народ радуется. Надо пойти, поглядеть…»

Он встал с лавки, ополоснул лицо свежей водой из дубовой бадьи, стоявшей у печки, пропустил кваску из горлышка глиняного кувшина со стола и вышел во двор. Здесь вовсю играли, как показалось Вите, в хоккей на траве. Растопченко сел на пенек оставшийся от спиленного дерева на углу поляны и от нечего делать принялся смотреть за игрой, лениво пожевывая травинку. Здесь и нашел его де Армес.

Завидев испанца еще издалека, Витя сразу понял, что тот направляется к нему, и чтобы не привлекать внимания дворовых — правда, тем и без того было не до Вити, но конспирация есть конспирация, — Растопченко незаметно сделал капитану знак, мол, встретимся за тем сараем. Когда испанец свернул в условленное место, Витя тоже, как бы по нужде, поспешил за сарай. Де Армес уже ждал его там.

— Княгиня Вассиана видеть тебя желает, — сообщил он Растопченко, — она в покоях князя Афанасия сейчас, за супругом своим ухаживает, так что поднимись к ней туда, она тебя ждет.

— Понял, — коротко ответил чекист и тут же направился в дом.

Поднявшись в покои князя Шелешпанского, он некоторое время помедлил перед дверью спальни, где, как сказал де Армес, находилась княгиня, ожидая, не откроется ли она ему навстречу сама, как уже было недавно. Но на этот раз ничего сказочного, похоже, не предвиделось, так что Вите пришлось стучать самому и, услышав разрешение княгини, проходить внутрь.

Вассиана сидела в кресле у изголовья постели, на которой спал, укрытый бархатным одеялом, князь Алексей Петрович. В руках она держала толстую книгу, переплет которой, сделанный из тонких деревянных досочек, был обтянут алой кожей; застежки у переплета были золотые, а на углах поблескивали такие же золотые наугольники. Весь переплет был усыпан драгоценными каменьями в золотых медальонах. Страницы книги из тонкого пергамента сплошь пестрели какими-то письменами, выведенными темными чернилами, а заглавные буквы каждой строки выделялись ярко-красным цветом и украшались золотым рисунком. Рядом с креслом княгини на узеньком стольце, разрисованном какими-то изображениями, похожими на библейские картинки, стоял массивный серебряный канделябр в форме двух медведей, поддерживающих лапами шесть горящих в нем свечей. Еще один канделябр, но поскромнее, в три свечи, стоял в нише у окна.

— Здравствуй, свен, — поприветствовала Витю княгиня, оторвав глаза от книги.

— Здрастьте, ваше сиятельство, — шаркнул ногой Витя, неловко поклонившись. Язык никак не поворачивался произнести принятое здесь «государыня», а как-то само собой все время вылетало знакомое по фильмам «ваше сиятельство», но княгиня не возражала против такого обращения к себе, и Растопченко это устраивало.

— Возьми стул, Виктор, — указала ему Вассиана на стоящий у закрытого втулкой окна широкий стул с украшенной резьбой спинкой, — и садись рядом со мной.

Витя с опасением взглянул на спящего Алексея Петровича:

— Не потревожим?

— Его сон очень глубок, — загадочно ответила женщина. — Он сейчас еще далеко от нас, и не услышит голосов. Садись.

Витя послушно придвинул стул и сел у стольца рядом с княгиней. Только сейчас он заметил, что ножки стольца, а также стула, на котором он сидел, сплошь выложены кусочками бирюзы с серебряными прожилками и упираются в пол как бы растопыренными звериными лапами с серебряными когтями.

Княгиня, перекинула длинную черную косу на грудь. От ее волос струился какой-то удивительный южный аромат, заключавший в себе запах спелого апельсина, терпкого олеандра, складковатой цветущей липы, смолистой пинии и мечтательную нежность солоноватого морского бриза. Это был не искусственный запах духов, хотя Витя и не отличался особыми познаниями в парфюмерии. Скорее, он вообще в ней не разбирался, — но интуитивно почувствовал, что аромат этот, наполнявший, по его еще школьным представлениям, воздух античных городов, например, Древнего Рима или Помпеи, имел происхождение природное.

Он с рождения, вместе с первыми лучами света, с молоком матери, проникал в плоть и кровь человека, с детских лет принизывал все его существо, сопровождая потом всю жизнь.

И неудивительно, что этот аромат цветущей родины, взрастившей столько гениальных людей, с самой юности впитался в кожу и волосы княгини, долго прожившей, а может быть и родившейся, — Витя не знал наверняка, — под синим небом Италии. Он был неотделим от нее и делал очарование этой и без того прекрасной женщины неотразимым.

Княгиня придвинула к себе книгу и перевернула страницу.

— Скажи, Виктор, — спросила она Растопченко, — понимаешь ли ты по-французски?

— Нет, ваше сиятельство, — честно признался Витя, — плохо очень. Бонжур, пардон, оревуар — и только. Ленился в школе, а потом времени не было.

— А по-итальянски? — улыбнулась княгиня его словам, и ослепительно-белые ровные зубы ее, окаймленные алыми влажными губами, блеснули, как комочки нетающего горного снега в атласных лепестках цветущих на склонах роз.

— Тоже нет. Соле, кантаре, пьяно, — вспомнил Витя отдельные слова из песен итальянских певцов, которых часто слушал в конце восьмидесятых.

— Нерадивый ты ученик, я гляжу, — пожурила его княгиня. — Что, так ни одного языка и не знаешь толком?

— Нет, — Витя даже покраснел от стыда, — только русский, да и то пишу с ошибками.

Вассиана неодобрительно покачала головой.

— Да, ленив ты, ленив, братец. Познание тебя не увлекает. Как же государь твой, Феликс Эдмундович, за образованием твоим не проследил?

— Да он следил, конечно, — вступился Витя за «отца всех чекистов», — на учение сколько раз посылал, да только… — Витя запнулся и почесал затылок.

— Только, поди, обманывал ты его, — закончила за него Вассиана. — Вы, русские, заметила я, соврать горазды. И баклуши бить большие ловкачи. На печи полежать любите. Да чтоб само собой все вокруг делалось, чтоб ручками да ножками не работать. Чтоб и печка сама ехала, куда надобно, и чтоб гуси-лебеди сами на скатерку падали, причем уже поджаренные да под взваром. Только махни рукавом — и обглоданные косточки сами собой в пироги превращаются, а ты знай себе сиди, пей мед, да и в ус не дуй — вот и вся народная мечта, в легендах да сказаниях выраженная. И своровать вы не прочь, прихватить что плохо лежит. А самое главное, вера ваша и благочестие церковное — неискренние. Можно согрешить, а покаялся — и как будто нет греха, дальше греши, батюшка простит. С виду вроде боитесь Бога, а в душе нет, совсем не боитесь, к язычеству тянетесь. Духовники ваши проповедей не читают, к причастию народ едва ли раз в год ходит, и то не про все грехи рассказывает даже перед крестом. Иностранцев не любите вы, потому что видите, что далеко они ушли, есть чему поучиться у них. И за неученость свою отомщаете им высокомерием. Женщины не знают прелестей любви и наслаждение почитают мукой. Царь Иоанн умен, он понимает все это, да вряд ли удастся ему враз развернуть к Европе такую огромную страну.

— Развернет, мало не покажется, — буркнул в ответ чекист. — Рим и Париж по одному разу завоюем, Берлин три раза штурмом возьмем. Уж чья бы корова мычала, да только не из Европы. Сперва умываться по утрам научитесь.

— Что-что ты там говоришь? — возмущенно вскинула подбородок прекрасная итальянка.

— Говорю, ключник Матвей в Белоозере жаловался, что бегут люди на Русь из прекрасной Европы сотнями, от рабства, голодухи, да грабежа дворянского непосильного. Что ни год, несколько десятков семей на землю осаживать приходится, в крепостные сами просятся. Скоро наделов хватать перестанет.

— То простолюдины бегут, да ремесленники необразованные, — покачала головой княжна. — Ленивые, такие же, как вы. Работать в полную меру не хотят, вот и ищут жизни попроще.

— Князья Трубецкие, например, — опять не удержался Растопченко.

— Похоже, ты уверен, что русские духом и разумом превосходят европейские народы, свен? — не столько возмутилась, сколько удивилась Вассиана. — Ладно, так и быть, — вздохнула она, — прочитаю тебе одно стихотворение. И уж коли неискушен ты в языках, попробую тогда прочесть тебе по-русски. Вот, послушай.

Она склонила голову над пергаментной страницей и начала негромко читать:

Произнеся последнюю строку, княгиня замолчала и некоторое время сидела, не отрывая взгляда от рукописного текста. Затем сказала негромко:

— Эти стихи написаны знаменитым французским поэтом, родом из Наварры. Они посвящены моему отцу.

— Вот как? — удивился Витя.: — А мне говорили, что он был моряком.

— Можно сказать, что и моряком он тоже был, — грустно улыбнулась Вассиана, глаза ее повлажнели от нахлынувших воспоминаний. — Он очень любил море, но не оно стало главным в его жизни. Ну, так что? Хоть кто-нибудь из русского племени способен написать такие же прекрасные стихи? Или написать картины, подобные полотнам Боттичелли?

— Если судить по этим признакам, — упрямо буркнул себе под нос Растопченко, — то самым цивилизованным народом являются папуасы из Новой Гвинеи. Вы бы видели, какие прекрасные тотемы они вырезают из простого дерева, какие красивые песни поют, какие шьют наряды и как красиво танцу…

— Хватит! — резко оборвала его княжна. — Я вижу, ты туп и упрям, как все русские. Надеюсь, ты не оказался столь же ленив. Ты выполнил мое поручение?

— Так точно, ваше сиятельство! — Витя вскочил со стула и вытянул руки по швам. Раз уж его считают дураком — почему бы таким и не прикинуться? Дуракам завсегда легче живется. Это, как могла бы заметить Вассиана, во всех русских сказках написано.

— Что это ты? — удивилась княгиня. — Ну-ка присядь обратно. И не кричи. Расскажи лучше, нашел ты мне бесноватую невесту на моего охотника?

— Нашел одну красотку… — Витя в подробностях доложил княгине о своем походе на Даниловское подворье. Правда, о пане Дроздецком и о заключительной драке с оборванцами он умолчал. Вынужденное бегство особенно ранило его самолюбие, и он не хотел, чтобы самодовольная иноземка княгиня посмеялась еще и над этим.

Вассиана внимательно выслушала.

— Что ж, — задумчиво произнесла она, облокотившись на поручень кресла и опустив на руку свою красивую античную голову. — Пожалуй, твоя страдалица нам подойдет. Если ее опоить каким-нибудь снадобьем, она побудет некоторое время тихой, а затем, в нужный момент, устроит шум на всю Москву, что, собственно, нам и нужно.

Видя, что Растопченко не понимает, о чем идет речь, она спросила:

— Как ты считаешь, Виктор, какой самый лучший способ лишить важную персону уважения государя и публично унизить ее?

Чекист пожал плечами — в его практике такими делами заниматься не приходилось.

— Этот способ прост, — ответила за него Вассиана. — Надо высмеять эту персону на глазах как можно большего числа людей, и тогда ее репутация будет погублена навечно. Самое же главное — она лишится поддержки государя. Властители не любят тех, кто жалок и смешон. Такие особы компрометируют их самих. И подобные неудачники быстро попадают в опалу. Именно таким способом я хочу избавиться от одной весьма назойливой персоны, которая позволяет себе шантажировать меня. Убить его было бы слишком просто и скучно. Пусть умрет сперва морально, для друзей и знакомых. А уж потом по-настоящему. Игра рискованная, Виктор, мы можем сделать один неверный шаг и навлечем на себя такой гнев государя, что нам всем не поздоровится, но если разыграем партию разумно и аккуратно, то успех будет на нашей стороне, и ты со своим другом благополучно вернешься домой.

— И с долларами, — напомнил Растопченко. Раз уж, по воле судьбы, приходится работать под началом этой русофобки, то нужно хотя бы вытряхнуть из нее максимум бабок. Слушать россказни о русской лени задаром он не собирался.

— Сегодня, как стемнеет, — кивнула Вассиана, — отправишься с князем Ухтомским в корчму. Там он покажет тебе человечка, которого отыскал для нас. Это законченный пропойца, но ума бойкого, надеюсь, он сообразит, что ему выгодно потрудиться для нас. Ему предстоит сыграть роль отца богатой невесты, а ты выступишь сватом. Как одеваться и что говорить жениху, я тебя потом научу. Что касается приданого и вознаграждения для мнимого отца, тут ты тоже не морочь себе голову зря и не скупись: Гарсиа обеспечит любую сумму, хоть золотом, хоть серебром, хоть драгоценными камнями. Все равно, если дело скрутится, как я того желаю, все наше при нас и останется. Твое задание сегодня состоит в том, чтобы сговориться с будущим папашей, а если найдете вы с ним общий язык, отправишься завтра к той знатной особе сватать за нее невестушку нашу.

Князь Алексей Петрович, лежавший до того неподвижно с закрытыми глазами, приподнял веки и тихо застонал.

Вассиана быстро присела к нему на постель, склонившись над мужем.

— Иди, Виктор, — отпустила она Растопченко, — князь Никита Романович разыщет тебя сегодня вечером. Ступай, ступай…

— Хорошо, только мне со старухой-то расплатиться надо, — вспомнил вдруг Растопченко.

— С какой старухой? — не поняла Вассиана.

— Да с той, что на подворье меня водила. Лукинична меня к ней послала.

— Да, это верно, — согласилась княгиня и сняла с руки тонкий золотой браслет. — Вот, отдашь своей старухе. А этот, с жемчугами, — она протянула Растопченко еще один, — в корчме сегодня будущему папочке нашему как задаток дашь. И угостишь его как следует, на то у Никиты несколько монет попроси.

— Ага, — Витя быстро схватил драгоценности. Почувствовав себя платежеспособным, он сразу повеселел. С иностранцами всегда приятно иметь дело, он и раньше это знал. В чем они понимают толк в жизни, так это поесть вкусно, да попить винца хорошего, и женщину соблазнительную заполучить. А певцов итальянских послушать — просто удовольствие. Витя направился к двери, напевая себе под нос словечки из песни Тото Кутуньо, как он помнил их по пластинке.

— Что это ты там шепчешь? — с интересом остановила его княгиня.

— Да вот, мотивчик один, — пожал плечами Растопченко.

— По-итальянски? Это в вашем царстве так поют?

— Ну, да…

— Хорошая, наверное, песня, — улыбнулась княгиня. — Ладно, Виктор, иди. Слова потом мне запишешь.

— По-русски? — изумился Витя.

— По-русски, — подтвердила княгиня, — коли ты неуч такой. А я уж как-нибудь разберусь.

Пожав плечами в недоумении, Витя скрылся за дверью. Едва он вышел, в комнате Вассианы появился капитан де Армес.

— Слышал? — спросила его княгиня размешивая в широком достакане с разложистыми краями отвар из трав, который она заранее приготовила для мужа, чтобы сон его был глубок и спокоен.

— Слышал. Прикажете проследить за ним, госпожа?

— Прикажу, — кивнула Вассиана. Она приподняла голову Алексея Петровича с подушки, дала ему попить отвара. Затем поправила подушки на постели и снова заботливо уложила супруга. — Но не потому, что не доверяю свену. Думаю, его желание вернуться домой, да еще с немалыми деньгами в кармане, достаточно велико, чтобы он честно выполнял мои поручения. Ты находись рядом, чтобы чего неожиданного с ним не приключилось. Человек он из времен далеко ушедших вперед, с обычаями, нравами предков своих не знаком. Мало ли, на что нарвется. Себя попортит, и нам все дело сорвет. Потому и пообещала я ему награду высокую, что для нас он ценен сейчас. В первую очередь тем, что его никто здесь не знает. Голенище никогда в глаза его не видел. Ни за что не догадается он, откуда ветер дует. Может и покажется Витя наш ему слегка странным, я не исключаю. Но до истины Голенище никогда не додумается, а алчность все его сомнения вмиг затушит. Потому предупреждаю тебя: не вздумай где-либо показываться, Гарсиа. Тихонько следуй за ним, оберегай, но в дело носа не суй. Заметят — все испортишь. Так что будь осторожен. Ну, а так, действуй по обстоятельствам.

— Слушаюсь, госпожа. Полагаю, денег своих свен не увидит, так же как и Андома своих камушков? — язвительно спросил де Армес.

— Почему? — возразила ему княгиня. — Он же не золото у меня просит, не камни драгоценные, а всего лишь два мешка зеленых шершавых бумажек. Ты один наш камень обменяешь в их государстве на пять мешков таких бумажек, тогда как здесь за любую услугу, например, князя Андомского, мне приходится горстями бесценные изумруды да топазы отсыпать. Так что народец в их царстве весьма дешевый, недорого стоит мне его усердие. И потом, если он от сердца послужит мне да с умом, почему бы и не выполнить обещание? Отец мой к слугам своим был не скуп, цену слову своему знал. Я тоже.

— Воля ваша, госпожа. Позвольте идти, — слегка удивленный честностью хозяйки, испанец поклонился и вышел вслед за Витей из покоев князя Афанасия Шелешпанского.

Как только первые фиолетовые сумерки окутали Москву, князь Никита Ухтомский пришел за Витей. Одет он был в короткий темный терлик, без особых украшений, сверху наброшен темный шелковый опашень. Высокие красные сафьяновые сапоги с железными подборами и серебряными подковками только по бокам были расшиты серебром, бобровая шапка с вишневым вершком низко надвинута на лоб. Вопреки своему веселому нраву, Никита был задумчив и молчалив.

— Что, человече, готов? — спросил он вышедшего ему навстречу из домика для слуг Витю. — Тогда поехали, что время зря терять.

— Поехали.

Часть пути проскакали верхом, довольно быстро. Стало уже совсем темно, и Витя потерял из виду бежавшего сзади Рыбкина, которому он приказал страховать себя на всякий случай. Он очень надеялся, что Леха не отстал и не потеряется в темноте.

Доехав до окраины Москвы, князь Ухтомский спешился и велел Вите сделать то же самое.

— Дальше пойдем пешком, чтобы в глаза не бросаться, — мрачно пояснил он Растопченко. — Знатные люди сюда не ездят.

Слезая с лошади, Витя заметил невдалеке запыхавшегося Рыбкина, который тут же юркнул в какое-то укрытие, и вздохнул с облегчением: слава Богу, не отстал.

Привязав коня у постоялого двора, Никита направился в глубь ямской слободы недалеко от Дорогомиловской заставы. Витя поспешал за ним. Корчма, в которую князь Ухтомский привел Растопченко, представляла собой деревянную избу с большим подвалом для хранения питья. Рядом находился омшанник, — утепленное помещение, предназначенное для зимовки пчел, но предприимчивый хозяин кабака использовал его для нагревания воды, которой разводили водку.

К основной избе примыкали ледник для хранения продуктов с построенным над ним сушилом, где висело соленое мясо, а также вяленая, ветреная, прутовая и пластовая рыба в рогожах. Тут же рядом располагалась поварня и стояльная изба.

Внутри кабака можно было с непривычки потерять сознание от духоты и вонищи. Здесь было не пробиться от всякого рода бродяг и пьяниц, покупавших вино кружками и ведрами. Там и здесь у грубо оструганных столов на потемневших, засаленных лавках сидели люди. Одни резались в азартные игры, карты и зернь, другие просто пили, наблюдая за ними. Торговля спиртным шла бойко. То и дело служки относили в специальную горницу над погребом полные фартуки монет, разных предметов и вещей, которыми посетители расплачивались за свои утехи.

Между столами сновали скоморохи: потешники в масках-личинах, разыгрывавшие непристойные сцены с эротическим уклоном, поводыри таскали на цепи устало мычащего медведя, звенящего бубенцами на ошейнике, музыканты дудели в медные рога и сурны. Где-то слышались звуки гуслей.

Никита Ухтомский легонько подтолкнул Витю под локоть и указал на тощего рыжего мужичишку в потертом армяке с рваными грязными кружевами на рукавах и оборванной вышивкой по воротнику.

— Вон тот человек, — тихо сказал он. — Постарайся подсесть к нему незаметно. На меня сошлешься, скажешь, крестьянский сын Василий Лопатин давеча говорил с тобой, так вот от него я, за меня он радел. Ну, и дальше дело свое изложишь, как княгиня тебе велела. А я поеду, покуда он меня не увидел здесь в шелках и бархате. Вернуться потом за тобой?

— Нет, Никита Романович, не надо, что тебе таскаться туда-сюда. Ты мне лучше денежек оставь, а то княгиня велела угостить мужика… А на что?

— На, возьми, — Никита сунул ему в руку несколько монет. — Гляди тут в оба, мало ли что. Да возвращайся поскорее.

— Не волнуйся, постараюсь я, — ответил Витя бодро.

Князь Ухтомский дружески хлопнул Витю по плечу и вышел из ропаты.

Пощупав в кармане браслет с жемчугами — не потерял ли? — Витя начал проталкиваться через шумную толпу завсегдатаев кабака к рыжему мужичонке.

Добравшись наконец, присел на скамью напротив, крикнул служке, чтоб тот принес две кружки вина доброго, да соленой яловичинки закусить, и объяснил своему визави, вцепившемуся в него маленькими коричневыми глазками из-под косматых рыжих бровей:

— Угощаю, браток. Как звать-то тебя?

— При крещении родители Захаром нарекли, — ответил мужик, — а так народ Пауком кличет. Вот и зовусь, значит, Захарка-Паук. А ты кто таков?

— Ну, а я — Иван по прозвищу Шестак, — на ходу сочинил Витя. — Прибыл издалека, с северных озер, по делам торговым, да еще по одному делу тайному и очень важному.

Витя сделал многозначительную паузу. Мужик навострился. Служка принес две кружки вина. Растопченко вздохнул и придвинул одну Захарке:

— Давай, тяпнем, браток, за знакомство.

— Давай, — Захарка опорожнил кружку разом до дна, тогда как Витя только пригубил, ибо твердо помнил, что голова ему нужна холодная, без хмеля, неизвестно ведь, как еще дело повернется.

— К тебе ведь сотоварищ мой, крестьянский сын Василий Лопатин подходил давеча? — осторожно, как бы невзначай, спросил Захарку Витя.

— Ага, подходил, — уже веселее ответил тот.

— Вот по тому делу и подсел я к тебе. Разумеешь?

Захарка проглотил кусок говядины, вытер рукавом усы и внимательно посмотрел на Витю:

— А что делать-то надо? И сколько заплатишь?

— Заплачу, доволен будешь. Задаток сегодня получишь, вот, глянь.

Витя украдкой показал Захарке под столом браслет с жемчугами.

— Как видишь, человек я не бедный, — солидно добавил он, заметив, что у Паука загорелись глаза. — Не поскуплюсь, за ценой не постою, сторгуемся. Только дело-то у меня щекотливое, понимаешь ли…

Растопченко сделал вид, что слегка замялся.

— Ну, говори, я, чай, не барин, чего только не видал, — подбодрил его Захарка, — где только не побывал, не побоюсь.

— Эй, служивый! — крикнул Витя кабацкого служку. — Давай еще винца сообрази, давай, давай.

Захарка, услышав, что еще принесут выпить, совсем повеселел.

— Ну? — нетерпеливо заерзал он на скамье. — Чего делать надо?

— Есть у меня сродственница одна, — осторожно начал Витя, — так, ничего, молодая еще, да, знаешь ли, кривовата на лицо, да и не в своем уме немного. Понимаешь сам, коли в открытую действовать, женихов на нее днем с огнем не сыщешь, а с рук сбыть надо, засиделась девка, позор прямо. Я тут приглядел одного, из видных людей, хочу посватать, вдруг выгорит, приданое-то за ней немалое даю. Да вот незадача, родителей у нее нет, а я один в двух ипостасях не справлюсь, вот и ищу человека, кто бы роль отца на свадьбе выполнил, — Витя выжидающе посмотрел на Захарку. Тот хлебнул вина, хитро прищурившись.

— Да, видать, и впрямь девица у вас раскрасавица, коли вы отца ей в кабаке выискиваете, поприличнее места не нашлось, — сообразил Паук. — Или еще что удумали. Всяко дело, жениху вашему не позавидуешь. Да только мне-то до его хлопот интереса мало. Если заплатишь сполна — согласен я. Сколько даешь? — нагнулся он к Вите.

— А сколько попросишь? — также нагнулся к нему Растопченко.

— Браслет в задаток, да еще с десяток таких, как выгорит все, — прошептал ему Захарка.

— С десяток много ты заломил, — возмутился Витя. — Еще неизвестно, как отработаешь. Восемь дам, и все, и баста.

— Десять давай, — схватил его за руку Паук, — а не то откажусь.

— Хорошо, — Витя слегка отстранился от него, — дам восемь. А коли споешь мне как положено, по нотам все, так еще два ожерелья добавлю, идет?

— Идет, — согласился Захар.

— Ну, тогда по рукам.

Служка принес еще две кружки вина.

— А где поручительство мне, что не обманешь? — с сомнением поглядел на Паука Витя. — Я тебе браслет отдам сейчас, а тебя и след из корчмы простынет. Ищи ветра в поле.

— Да я Богородицей клянусь, что не денусь никуда, — ударил себя кулаком в грудь разгоряченный Захарка, — здесь и буду ждать тебя, когда скажешь. Вот, образ целую, — он достал из-под грязного зипуна иконку Богоматери, висевшую у него на шее на веревке и смачно поцеловал его, перекрестившись, — веришь?

Витя, конечно, ему не очень поверил, но ничего другого не оставалось. Он достал из кармана браслет и протянул его под столом Захарке.

Вдруг подскочивший скоморох в маске свиньи выхватил браслет из рук Растопченко и скрылся в толпе.

Захарка вскрикнул.

Витя ринулся за похитителем. Однако сразу понял, что найти его в полутемной корчме, переполненной народом, будет трудновато.

Что же делать? Витя отчаянно тыкался от стола к столу, как вдруг услышал за спиной пронзительные вскрики. Он обернулся: один из потешников, уже успевший сменить маску свиньи на медвежью харю, болтался вверх тормашками под самым потолком, и его трясло, как оглашенного. Все посетители корчмы собрались вокруг, не понимая, что происходит. Одежда на потешнике сползла вниз, его грязный впалый живот трепыхался, как будто его колотили палкой по спине. Наконец, что-то звякнуло, выпав из кармана штанов. Витя обомлел: браслет с жемчугами упал на стол и покатился прямо ему в руки. Когда Витя схватил браслет и спрятал его, потешник со стонами грохнулся об пол и уже не мог сам подняться, приятели унесли его из корчмы.

Не менее изумленный, чем все остальные, Витя вернулся к своему столу и передал браслет притихшему Захарке. Не зная, в чем причина происшедшего со скоморохом, Витя тем не менее пришел к выводу, что случившееся весьма поучительно для Паука. По крайней мере, у того не останется даже мысли обмануть, если он таковую лелеял втайне. Раздумывая, Витя почувствовал, что сзади кто-то очень близко прошел за его спиной. Он повернул голову.

Где-то у выхода, в клубах табачного дыма, за головами вновь раздухарившихся посетителей, мелькнул черный плащ де Армеса. Или ему почудилось? Однако настроение Растопченко сразу улучшилось. Он был уверен теперь, что не одинок. Его страхуют силы поважнее Рыбкина, значит, нечего теряться. Еще раз взяв с Захарки слово, что тот не подведет, Витя со значением сказал ему:

— Надеюсь, ты уразумел, что никаких фокусов я не потерплю? Так что приходи сюда каждый день. Думаю, скоро понадобишься. Время зря не трать. Готовься роль свою сыграть, чтоб комар носа не подточил. Помни, ты богатый купец, у тебя широкая торговля, денег и драгоценностей — девать некуда. Об одежде, да о всяких причиндалах не беспокойся — это я обеспечу тебе в нужный момент, ты себя в соответствующий вид приведи, чтобы должное впечатление произвести. Понял меня?

— Как не понять, — покорно ответил Захарка, — все понял, батюшка. Буду стараться.

— Вот то-то, — довольный собой заключил Витя, — ну, давай еще по одной тяпнем на ход ноги, и разбегаемся. Ты меня не видел, я тебя не знаю.

— Ага, — Захарка схватил кружку с вином, они чокнулись и выпили. Витя пошарил в карманах, нашел Никитины монеты и, подозвав служку, расплатился с ним, прибавив даже на чай. Тот благодарно раскланялся и ушел, собрав посуду на поднос. Застегнув кафтан, Витя холодно кивнул Захарке на прощание и направился к выходу. К его удивлению, посетители корчмы теперь подобострастно расступались перед ним, открывая ему дорогу. Гордо распрямив плечи, Витя важно прошествовал мимо и вышел на улицу.

Стояла глубокая ночь. Небо переливалось мириадами крупных июльских звезд, время от времени скользящих по темному бархату вниз — начиналась пора звездопадов. В трепетной ночной мгле, освещенной прозрачными голубоватыми лучами овальной луны, висящей как соблазнительный кусок добротного желтого сыра прямо над корчмой, заливались в окрестных садах соловьи. Они рассыпали свои мелодичные трели, соревнуясь друг с другом в искусстве пробуждать мечтания и раздумья.

Витя глубоко вздохнул, набрав полные легкие душистого ночного воздуха.

— Товарищ майор, — тихо окликнул его вылезший из-за угла ропаты Рыбкин, — я здесь. У вас все в порядке? Помощь нужна?

— Да нет, Леха, все нормально. Полный у нас, как говорится, ажурчик, — Витя довольно хлопнул Рыбкина по спине. — Ты не замерз тут сидеть-то?

— Да нет, тепло. Только, — бывший сержант поежился, — боязно как-то с непривычки. Тихо больно. Хуже, чем в наряде стоять у нас. Ни тебе машина не проедет, ни телевизора не услышишь, ни радио. Вообще, человеческих голосов не слыхать, разве что пьяница какой, когда его из кабака выбpocят, завопит благим матом, какого я и дома-то не слышал, а так…

— Ну, если ты в своей ментуре такого мата не слыхал, тогда верю, — засмеялся Витя. — Уж там всегда отборные специалисты по этому профилю собираются. — Ты дорогу-то к Князеву дому запомнил? В какую сторону идти?

— Помню, вон туда, — Леха махнул рукой куда-то вправо.

— Ну, пошли тогда, что стоять, — решил Витя и первым двинулся вперед. И тут же наткнулся на какую-то широкую яму с нечистотами, в которую сходу чуть не упал. Никакой тропинки, по которой они шли в корчму с Никитой, здесь не было и в помине.

— Вот, черт, — выругался он, едва удержав равновесие, — ну и вонища! Рыбкин! — позвал он. — Где этот Сусанин? Куда ты меня загнал? — накинулся он на подскочившего сержанта. — Ты что лепишь, дурья твоя голова? Где дорога, я тебя спрашиваю? Темень такая, хоть глаз коли. Тут вон что…

Рыбкин глянул в яму и чуть не подавился.

— А я… я… не знаю, — растерянно захлопал он глазами, — была здесь дорога, товарищ майор, честное слово была…

— Да иди ты! — разозлился на него Витя. — Вот менты, вечно так. Что ни поручишь, все провалят. Была дорога, — передразнил он Рыбкина, — только куда она делась?

Витя осторожно отступил назад и снова огляделся, раздумывая. Соловьиные трели смолкли, и до Вити донесся негромкий свист. Витя обернулся в ту сторону. Впереди под лучистым покровом лунного света он отчетливо увидел затянутую в черное стройную фигуру де Армеса, который махнул ему рукой.

— Дурак ты, Леха. Пошли… — Витя резко схватил Рыбкина за руку. — Дорога у него тут была!.. Дорога совсем в другой стороне. Вот послал Бог помощничка, дите малое да и только, возись с ним…

И он заторопился, таща за собой сержанта.

Оставив Витю в корчме, князь Никита Ухтомский вернулся в дом Афанасия. Улицы уже запирали решетками, появились первые метельщики, обязанности которых состояли не только в том, чтобы подметать кривые московские улочки, но и обходить по ночам город с фонарями и колотушками — специальными палками с привязанными на них деревянными шариками на веревках.

Навстречу ему попалась Стеша. На ней была широкая холщовая рубаха с вышивкой, заправленная под темно-синюю поневу, длинную юбку, завязывающуюся у пояса. Светло-русые волосы заплетены в длинную косу и украшены повязкой из широкой алой ленты. Под рукой она несла ушат с бельем, чтобы полоскать на реке.

Завидев Никиту, девка тут же юркнула с главной аллеи, ведущей к дому Шелешпанских, на боковую тропинку. Князь успел заметить, что лицо у нее заплаканное. Верный своему обещанию, данному княгине Вассиане, Никита не уделял теперь Стеше прежнего внимания и даже хотел отправить ее обратно на Белое озеро к Ефросинье, но Стеша в слезах умоляла его позволить ей остаться, и он сдался.

Втайне она, конечно, надеялась, что «любимый князь» переменит свое отношение к ней и все пойдет по-прежнему, но старалась пореже попадаться ему на глаза, как бы наказывая его своим отсутствием. Она никак не хотела смириться с тем, что князь Ухтомский разорвал их отношения окончательно. Груша и Лукинична раззадоривали ее своими разговорами, то доводя до отчаяния, то успокаивая и снова пробуждая надежду. Теперь же, когда князь Ухтомский временно занял место Алексея Петровича и стал старшим среди белозерских князей, они втихомолку, когда никто не слышал, называли Стешку «государыней» и тем сердили и расстраивали ее еще больше.

Подъехав к дому, князь Ухтомский спешился, бросил поводья подоспевшему Сомычу и, поднявшись на крыльцо, кликнул Верку, служанку княгини Вассианы, чтобы та узнала, примет ли его княгиня сейчас. Было уже поздно, все в доме спали. Княгиня Белозерская, оставив мужа на попечение Лукиничны, тоже отправилась в свои покои отдохнуть. Потому Верка в некотором замешательстве пошла выполнять поручение молодого князя: разве ходят к замужней женщине чужие мужчины в такое время?

Но княгиня еще не спала. И, к еще большему удивлению Верки, тут же распорядилась позвать князя Ухтомского к ней.

Сбросив шапку и шелковый плащ, Никита поднялся в ее покои. Вассиана сидела на постели, подогнув ноги и слегка прикрыв их атласным одеялом, подбитым мехом. На ней была золотистая атласная рубашка с длинными широкими рукавами, расшитая розоватым жемчугом, распущенные черные волосы в беспорядке вились по плечам. Бледное лицо выглядело слегка утомленным, огромные синие глаза смотрели устало, но приветливо. Закрыв за собой дверь, Никита молча подошел к постели и, опустившись на колени, прислонился головой к ее рукам, целуя тонкие пальцы. Она склонила голову, прижавшись щекой к его волосам.

— Отвел ли ты свена к тому человеку? — тихо спросила она князя.

— Да, государыня, — ответил он, продолжая ласкать ее руки, — надеюсь, все сладится, как ты хотела.

— Если так, то готовь подарки младшенькому братцу своему, — негромко засмеялась Вассиана. — Пир ожидается шумный, на всю Москву.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — Никита поднял голову и посмотрел на нее. В полумраке его зеленые глаза под резко очерченными темными бровями казались почти черными и бездонно глубокими.

— Узнаешь, Никитушка, узнаешь, — лукаво покачала головой Вассиана, — не торопись. Повеселимся мы все на славу… давно, я думаю, ты так не смеялся, как в этот раз придется, но пока чу! — она прижала указательный палец к губам. — Ты же охотник, должен знать, что зверя надо сперва выследить, загнать, а уж потом потешиться с ним вволю. А зверь у нас нешуточный, поверь мне, — она нежно обвила его шею руками и прислонила голову к своей высокой груди. Едва сдерживая себя, побледнев от бушевавшей в сердце страсти, Никита отступил на шаг от постели.

— Позволь идти мне, государыня, — сказал он, не поднимая на нее глаз.

— Позволь узнать, куда пойдешь, — спросила его княгиня, и в голосе ее прозвучал вызов, — не к Стешке ли утешения искать?

Никита промолчал.

— Позволь уйти мне, — через мгновение снова повторил он.

— Не позволю! — затаенная ревность наконец вырвалась наружу, горячий итальянский пыл затмил все разумные доводы в ее голове, и Вассиана почти крикнула на него: — Не позволю! Не позволю, — во второй раз она понизила голос и едва слышно прошептала слова.

Грудь ее возбужденно вздымалась, она вся подалась вперед, как грациозная дикая кошка, приготовившаяся к прыжку. Никита поднял голову. Глаза их встретились. Взор княгини был темен, как еловая чаща ночью. И только в самой глубине ее индиговых глаз мерцали голубоватые искорки огня, сжигавшего ее. Княгиня снова откинулась на подушки, напряженное тело расслабилось. Не глядя на князя, она медленно, одну за другой расстегнула жемчужные пуговицы на рубашке. В плавном движении рук угадывалась упругость молодых ветвей.

Не сводивший с нее глаз Никита сбросил терлик и, в миг оказавшись рядом, заключил женщину в объятия. Приникнув страстным поцелуем к ее трепещущим губам. Его сильные руки сжали округлые бедра, безжалостно сминая золото атласа, рубашка соскользнула с ее плеч, открывая молочную белизну полных грудей. Она дышала все глубже, и казалось, сквозь тонкую шелковистую кожу он мог видеть ее сердце, готовое выскочить наружу.

Тело княгини увлажнилось от охватывающей ее страсти и источало тонкий аромат карибской ванили и свежих листьев зеленого чая. Он опустил свои уста на ее грудь. Едва слышный стон вырвался у нее и тут же стих, приглушенный. Ее быстрые пальцы, сорвав кушак с его одеяния, скользнули под рубахой по жестким мускулам живота, к бедру, а затем еще ниже — к паху, и застыли на мгновение, плененные жаром страсти, кипевшей внутри него…

Вдруг окружавшую их тишину разорвал громкий тревожный стук, еще, еще, еще… Княгиня, опомнившись, оттолкнула от себя Никиту и в большом волнении соскочила с постели, поправляя одежду. Кинулась к окну, затем к двери… Никита в растерянности наблюдал за ней.

— Что с тобой? Что случилось? Кто стучал?

Он тоже поднялся, подошел к окну, вынул втулку, посмотрел сквозь мутную слюду наружу — никого, пустой двор. Затем подошел к двери, открыл ее — тоже никого. Он в недоумении обернулся на Вассиану.

— Не ищи, там никого нет, — тихо сказал она, присев на табурет и сжав руками виски. — Это предупреждение мне, чтоб не забывала…

— О чем? — Никита присел на корточки перед ней. — Я не понимаю…

Она молча рассматривала мелкие коричневые точки на своих руках; одна из них, у самого указательного пальца, как-то подозрительно увеличилась.

— Иди к Стеше, иди к кому хочешь, — горестно произнесла она, в глазах ее стояли слезы, — для меня все кончено уже давно. Любовь — это непозволительная роскошь. Владея состоянием, на которое можно купить весь мир, я не могу себе позволить то, что доступно нищей простолюдинке: счастье любить и быть любимой. Ступай. И лучше тебе вообще позабыть обо мне.

— Я не смогу о тебе забыть, — горячо возразил Никита, обнимая и прижимая ее к себе, — я не хочу о тебе забывать. Я думал, ты не любишь меня, но если что-то мешает тебе быть со мной, нет такой силы, которую я бы не одолел ради этого.

— Есть такая сила, Никита, — тихо ответила Вассиана, — эта сила: смерть. За тобой стоит жизнь со всеми ее радостями и печалями, иди своей дорогой. А я дорогу эту уже прошла, теперь все то, что волнует тебя, не имеет для меня значения. Там, где живу я, нет ни любви, ни горя, ни счастья, ни слез. Есть только безмолвие и цель, одна-единственная цель для каждого, кто там находится, ради которой он там очутился. Вот и все. А остальное — в прошлом. Мое несчастье в том, что, в отличие от прочих, все человеческое еще живо во мне, но я не имею права забывать о своем предназначении.

Никита молча отстранил ее от себя и внимательно посмотрел в ее лицо. Затем взял ее руку, на которой сияла золотая цепь тамплиеров, и некоторое время так же молча разглядывал золотую печать, украшающую браслет.

— Не знаю, кто надел на тебя эти путы, — мрачно произнес он наконец, — но кто бы он ни был, я разорву их. Я вижу, что ты тяготишься ими, и ноша сия давит тебе плечи. Мне кажется, я догадываюсь, кто ты и что произошло с тобой прежде, но ты сама расскажешь мне, когда захочешь. По сути, это не имеет для меня значения. Я люблю тебя и без тебя мне не жить. Значит, я должен вырвать тебя у тех сил, которые стоят между нами. Я сделаю это, обещаю. Главное, чтобы ты хотела того же. Ты хочешь, скажи мне, Джованна? — он впервые назвал ее настоящим именем.

Вассиана вздрогнула и как-то сжалась, низко опустив голову. Но Никита снова поднял ее лицо вверх, чтобы видеть глаза.

— Скажи, ты хочешь? — настаивал он.

— Хочу, — ответила она едва слышно, — но это невозможно, любимый мой. Если ты сделаешь это, страшные язвы снова покроют мое тело, и я умру. Никто не может победить смерть.

— Но если мы будем бороться вместе, ты и я, — не отступал он, — мы преодолеем все.

— Ты не знаешь, с кем тебе предстоит бороться, — грустно улыбнулась Вассиана, — ты человек, а значит, ты слаб. Все твои слабости известны тем силам, которым ты собираешься бросить вызов, они сыграют на них, и ты предашь меня. Поверь, такое со мной уже бывало. И я не смогу предостеречь тебя, потому что они знают твои тайные слабости, а я не знаю их, и ты сам их не знаешь, вот в чем опасность. Как же ты сможешь уберечься?

— Господь поможет мне, — уверенно ответил Никита. — Я верю в Господа, и он направит мой меч, ведь цель моя чиста, а значит, Бог на моей стороне.

— Что ж, — задумчиво произнесла Вассиана, прижимаясь щекой к его ладони, — коли ты в самом деле думаешь так, как говоришь, возможно, именно в тебе мое спасение. Но если ты кривишь душой, принц Ухтомский, то мне ты хуже уже не сделаешь, но навлечешь на себя и род свой нескончаемые беды, поверь мне. Так что спроси себя, готов ли ты идти до конца, и спроси своего Господа, поможет ли он тебе, когда уже никто из живых не сможет протянуть тебе руку. И тогда решай. На меня не рассчитывай. Я не могу делать то, что хотела бы, и буду продолжать свой путь скитаний и одиночества, покуда ты не вызволишь меня. Так что подумай, принц Никита Романович, стоит ли жертвовать своей молодостью и будущим своим, да и всей своей княжеской семьи ради полумертвой итальянской принцессы, имя которой проклинают даже у нее на родине. Ведь никто не изменит прошлого. Все, что я сделала в жизни своей, останется со мной, все, что я сделала после смертельного ранения своего — останется со мной, все, что я еще сделаю, а я сделаю, не сомневайся, мне не позволят не сделать того, что я должна, никто не помешает мне, даже ты — все это тоже останется со мной. Джованна де Борджа не предстанет, как по мановению волшебной палочки, сияющим белизной ангелом перед тобой, я — черный ангел, Никита, я — падший ангел. Моя жизнь останется со мной, жизнь моего отца, прошлое всего нашего рода. Готов ли ты к этому? И зачем тебе такая печаль в приданое? Не проще ли жениться на боярской дочке Шереметевой, народить с десяток маленьких ухтомских княжат и жить себе припеваючи, не забивая голову канувшими в лету делами каких-то далеких от Московии латинов? А?

— Ты обижаешь меня своими словами, — ответил, выслушав ее, Никита. — Я знаю, были у тебя примеры обмана и разочарований. Но я не зря сказал тебе когда-то, что не желаю походить на какого-нибудь черномазого итальянского Джованни. Быть может, он и продал тебя за драгоценные безделушки. Я — другой. Я из другого теста, если хочешь. Наши калачи, сама знаешь, и покруче, и посытней вашей итальянской макаронной соломки, а каков хлеб, говорят у нас, таков и человек. Так что еще посмотрим, чья возьмет. И не пугай меня лихом понапрасну, у нас на Руси на любое чужое лихо своего вдвойне хватит, так что пуганые мы.

— Ну, так и возьми жену себе под стать, чтоб и телом, и душой добра была, — ревниво подзадорила его Вассиана.

— Нет уж, — беззлобно рассмеялся Никита, — не отлынивай, не отлынивай, герцогиня де Борджа. Уж не знаю, скольким ты Джованни головы закрутила, но, полагаю, бойцов этих, битых тобой, на целый полк хватит, да еще на резерв останется…

— Я жена твоему брату, не забывай об этом, — напомнила ему Вассиана, — венчанная жена, законная.

— Вот это похуже для меня, чем все твои Джованни вместе взятые, и силы поднебесные, которыми ты меня пугаешь, — вздохнул Никита. — Не могу я брату своему подлость делать. Он тоже любит тебя и не уступит. Так что придется тебе решать, кого выберешь. Он ведь не знает ничего о тебе. И я ему не скажу, не волнуйся. Никому не скажу, пока сама не разрешишь.

— А сам-то как догадался? — спросила его Вассиана.

— Сердце подсказало, глаза твои, слова, как говорила ты об итальянке, которую вроде бы и не знала никогда, а будто сама через все прошла, что той пережить довелось. Когда любишь, все замечаешь за любимым человеком, каждый вздох его и каждый взгляд, разве ты не знала этого никогда?

— Знала, — ответила Вассиана, снова опуская голову на его руки, — я и теперь знаю, cara mia.

В дверь постучали. Два коротких удара, затем через некоторое время еще один — де Армес. Не дожидаясь разрешения княгини, он открыл дверь и вошел в спальню. Увидев князя Ухтомского, в удивлении остановился.

— Простите, госпожа, — извинился он, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Нет, нет, заходи, Гарсиа, — остановила его Вассиана, — князь Никита Романович только что рассказал мне, как он проводил Виктора до корчмы. Вернулся ли наш свен? Удалось ему выполнить мое поручение?

— Вернулся, — испанец искоса взглянул на смятую постель, потом на терлик Никиты, валявшийся на полу рядом с кроватью, и на губах его мелькнула тонкая, едва заметная усмешка. — Вернуться-то вернулся, — повторил он, — да без глупостей не обошлось.

— Князь, извините нас, — обратилась Вассиана к Никите, — нам с капитаном надо обсудить важные дела.

— Я ухожу, государыня, — Никита поклонился княгине и направился к двери, бросив недовольный взгляд на де Армеса. Свой терлик, лежащий на полу у постели княгини, он позабыл и пошел как был, в помятой темно-синей шелковой рубахе с золотым воротом и бархатных портах, заправленных в сафьяновые сапоги. Гарсиа быстро подхватил терлик и остановил Никиту:

— Сеньор, постойте, — притворно-услужливо поклонился он. — Вы курточку забыли.

Никита, с трудом скрывая раздражение, взял терлик из рук испанца и вышел из спальни Вассианы. Де Армес поплотнее закрыл за ним дверь.

— Так что за глупости? — строго спросила его княгиня. — Тебя я для чего посылала? Как раз для того, чтобы глупостей не было.

— Вот и пришлось вмешаться, госпожа, — пояснил де Армес. — Уж не знаю, за какие заслуги доверяете вы свену столь рискованные дела, но человек он не наблюдательный, по сторонам зевает, опасности не видит, самонадеянность неоправданную проявляет. Чуть не украли у него браслет, которым велели ему с новгородским мужичишкой расплатиться. Если бы не я, не знаю, как бы он из истории этой выпутывался. Да и до дома бы к утру не дошел. Неделю бы еще его ждали, если бы вообще дождались.

— Я ему доверяю, говорила уже, — повторила Вассиана, — оттого, что неизвестен он здесь никому, и лицо у него русское. Мне бы легче тебя везде посылать, так тебя как ни одень, а лицом ты все иноземец, к тому же Андома тебя, хоть персидским шахом наряди во тьме непроглядной, и то узнает. А мне надобно, чтоб он и не догадывался ни о чем. Сговорились они с мужиком?

— Сговорились. Я того новгородца на примету взял, он теперь, даже если захочет, никуда не денется.

— Что ж, хорошо, — заключила Вассиана. — Невеста у нас есть, папаша ее знатный тоже нашелся. Пора и жениха сватать, что скажешь?

— Согласен, — кивнул головой Гарсиа.

— Узнал ты, где бывает Андомский князь, помимо того, что при царе в Слободе сидит?

— Узнал я, госпожа, что завтра, — сообщил де Армес, — готовится большой пир в московском доме знатного князя Афанасия Вяземского, именины празднуют, а князь Вяземский, знаете сами, госпожа, среди новых государевых телохранителей за заводилу будет. Все дружки съедутся к нему, будет там и Голенище, я уверен.

— Удачный случай сам стремится нам навстречу, — княгиня легонько постучала пальцами по табурету, раздумывая. — Вот что, Гарсиа. Пир, наверняка, начнется с обеда, так что отправляйся ты завтра со свеном к этому времени к дому князя Вяземского и постарайся, чтобы сват наш Андоме на глаза попался, да не просто так, чтоб внимание он ему уделил, и немалое, чтоб время было у свена про невестушку нашу рассказать. Да научи его, как вести себя следует, чтобы уж без глупостей на этот раз. Царские опричники это не какие-то мелкие воришки в корчме, тут на большие неприятности нарваться можно, коли неладное заподозрят. Только надо мне, чтобы Андома завтра наживку нашу заглотил. Другой случай представится не скоро. Пусть богатство, богатство невестино расписывает. Красота ее задаром Андоме не нужна. У него долги непомерные, а аппетиты волчьи, ему натуру свою насыщать надобно, да желательно, за чужой счет. Вот и клюнет, не устоит. Ну, а не справитесь — все дело испортите.

— Справимся, госпожа, — успокоил ее Гарсиа, — и не с такими делами справлялись. Только бы свен лишнего не брякнул…

— А ты стой рядом, да коли что, рот-то ему затыкай. Пусть лучше чудным покажется, чем выставит все замыслы наши напоказ. А уж как его с Андомой свести, ты, друг Гарсиа, помозгуй. Надо, чтоб на пир он его с собой взял, там бы попроще было свену нашему, когда уже выпьют все вина, то не такие внимательные становятся. Погляди там по обстоятельствам.

— Погляжу, госпожа, не волнуйтесь, — ответил испанец, — Все устрою как следует. Позвольте спросить, госпожа, — капитан осторожно заглянул под полог кровати, где Вассиана прятала под одеялом правую руку. — Почему руку прячете? Что у вас с рукой, госпожа?

Княгиня молча вытащила руку из-под одеяла и показала ее де Армесу. На ней во всю длину указательного пальца простиралась кровавая, язва, на которой уже начал выступать первый гной. Вассиана попробовала согнуть пальцы и тут же, побледнев, скорчилась от боли.

— Что же медлите, госпожа? — забеспокоился де Армес. — Надо сейчас же смазать рану лекарством Великого Магистра. — Он кинулся к стоящему под привинченной к стене лавкой сундучку княгини и начал доставать из него янтарную шкатулку, разворачивая яркие шелковые платки, в которые она была завернута.

— Боюсь, что лекарства во флаконе больше нет, — прошептала Вассиана.

Де Армес открыл шкатулку и достал красный флакон. Действительно, лекарства осталось на самом донышке.

— Это последнее предупреждение, — продолжала Вассиана, — в следующий раз его не будет вовсе.

Капитан де Армес быстро поднес флакон к ее постели и вылил несколько капель на рану. Гной начал быстро исчезать.

— Госпожа любит принца Ухтомского? — спросил испанец, не отрывая взгляда от кровоточащей язвы на руке Вассианы, которая затягивалась с неимоверной быстротой.

— А разве в твоей прежней жизни, Гарсиа, не было ничего, что согревало бы воспоминания твои нежностью и теплом? Ты никого не любил? — спросила его в ответ Вассиана.

— Любил? — пожал плечами Гарсиа. — Не помню. О той жизни в Мадриде и Барселоне теперь у меня не сохранилось в памяти ничего. Точнее, воспоминания у меня, конечно, есть, но они пусты, в них не осталось содержания, исчезли эмоции, которые их наполняли. Была ли у меня любимая женщина? Пожалуй, нет. Я никого не любил тогда. Была одна девушка, она любила меня сильно. Я оставил ее, когда уплыл с Кортесом в Америку. Сокровища ацтеков привлекали меня намного больше, это их я любил по-настоящему. Уже потом, когда Великий Магистр возвратил меня к жизни, я узнал, что девушка та после моего отъезда родила ребенка, а так как она была знатного рода и родила вне брака, родители отреклись от нее, а инквизиция замуровала заживо в склепе ее и младенца. Но я бы не узнал ничего этого, потому что из похода Кортеса назад в Испанию я не вернулся, меня зарезали индейцы на жертвенном алтаре, так что я все равно ничем не смог бы ей помочь,

— И ты никогда не жалел, что не остался с ней, а уплыл с Кортесом?

— Конечно, нет, — усмехнулся испанец. — Если бы я был способен на это, я бы сейчас нянчил внуков где-нибудь у себя в Кастилье, а не сидел бы здесь с тобой, плетя интриги ради награды в тамплиерских алмазах. Каждый получает то, чего желает и чего заслуживает. Так зачем скорбеть о том, чего все равно не может быть, или о том, что прошло?

— А не пытался ты встретиться с ней после смерти?

— Зачем? Я — грешник, она — мученица. Впрочем, она тоже согрешила, ведь никто не заставлял ее пускать меня к себе в постель, я же не обещал жениться на ней, не просил ее руки у отца. Я просто соблазнил ее. И она поддалась, несмотря на запрет церкви. Так в чем разница между нами?

Княгиня промолчала. Кровавая рана на руке почти закрылась, оставалось маленькое коричневое пятнышко, которое уменьшалось с каждым мгновением.

— Я должен сказать, госпожа, — произнес де Армес, целуя ее руку, — что вы обязаны отречься от принца Ухтомского. Вы нанесете себе непоправимый вред, дадите ход необратимому процессу, который погубит вас, принца Никиту и очень сильно огорчит меня. Ведь я привязался к вам, а мне придется делать выбор. Я не хотел бы с вами расставаться, и не хотел бы вновь видеть вас в муках и страданиях, как тогда, когда мы впервые узнали друг друга. Я не смогу остаться с вами, простите, как бы я этого ни хотел…

— Я знаю, Гарсиа, — остановила его Вассиана, — я знаю, что позволено мне, а что нет, и я не намерена нарушать запрет. Не сомневайся.

— Я надеюсь, госпожа, — испанец поднялся и убрал почти пустой флакон в шкатулку, — очень надеюсь на ваше благоразумие. И на то, что эта склянка скоро снова наполнится спасительной жидкостью. Вам надо отдохнуть, госпожа, вам необходим сон. Я ухожу, — он убрал шкатулку в сундучок и снова задвинул его под лавку.

— Да, ступай, Гарсиа, — тихо откликнулась Вассиана. Она забралась под одеяло, укрывшись им почти с головой. — Спасибо тебе за заботу.

— Мой долг — служить вам, госпожа, и оберегать, — поклонился капитан.

Княгиня не ответила. Уходя, он видел, как по ее лицу, почти белому в уже тающем перед утренней зарей свете луны, струящемся сквозь слюдяное оконце, скатилась жемчужная слезинка, оставляя поблескивающую дорожку на щеке. Скатилась — и затерялась в мягких атласных складках.

Княгиня не шелохнулась. Капитан Гарсиа, осторожно ступая, дабы не потревожить госпожу, вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. На востоке уже замелькали первые лазоревые блики утра.

На именинный пир к знатному князю Афанасию Вяземскому в его недавно отстроенные поближе к новому царскому дворцу в Слободе палаты съезжались видные гости со всей Москвы. Князь Афанасий слыл царским любимцем, и присутствовать на празднестве в его доме почитали за честь многие. Однако князь в дружбе своей был разборчив, близостью к государю и милостью царской дорожил, от того большинство знатных боярских и княжеских родов, в той или иной степени провинившихся в последнее время перед государем, на пир его приглашения не удостоились.

Большинство приглашенных составляли соратники царского келаря по «особой тысяче» доверенных телохранителей, отобранной Иоанном, и духовные лица высших и средних званий. Учредив пир, князь особо близких сподвижников своих приглашал сам, к тем, кто попроще да подальше, посылал слуг.

Уже с раннего утра, пока сам хозяин служил молебен с государем в Александровской Слободе, множество холопов в его дворце начали готовиться к празднеству, застилая дорогими персидскими коврами полы в просторных сенях, отведенных для пира, развешивая на окнах червчатые с золотом занавеси, клали бархатные наоконники на карнизах, стелили по несколько скатертей, одна на другую, в ярко-алых тонах, на столы, расставленные рядами, и такие же полавочники на длинные скамьи для гостей, заправляли свечи в паникадила и уставляли поставцы золоченой и серебряной посудой.

В большой двусветной палате, разделенной узорчатыми расписными столбами, столы стояли в три ряда, в каждом ряду было по десять столов, по пятнадцать-двадцать приборов на каждом. Для хозяина и особо дорогих гостей стояли особые столы в конце палаты, с резными креслами, убранными жемчужными кистями.

Дубовые столы едва выдерживали тяжесть драгоценной посуды, выставленной на них. Огромные литые блюда из серебра с сердоликовыми изразцами с трудом поднимали за узорчатые ручки шестеро холопов. Тяжелые ковши и кубки, усыпанные драгоценными камнями, сердоликовые и яшмовые чары, турьи рога, оправленные в золото, серебряные чеканные кубки в виде львов, петухов, павлинов, журавлей — вся эта роскошь, сияя и переливаясь начищенными до блеска полями и гранями, высилась до самого потолка.

Растопченко и капитан де Армес направились из Москвы в сторону Александровой Слободы загодя, чтобы приглядеть удобное местечко поблизости от княжеского терема, откуда было бы удобно наблюдать за тем, как станут прибывать гости на пир, и дожидаться — подходящей возможности завести знакомство с Андомским князем.

По указанию княгини Вассианы, специально для этого случая Гарсиа принес Вите новую одежду. Одели его неброско, но добротно, как и подобает быть одетым подручному деловитого, порядочного купца, умеющего считать копеечку, выходца из новгородских земель, где, в отличие от Московии, одевались менее ярко, хотя и богаче, в холодных северных тонах: длинный серый кафтан почти до пят, расшитый серебром с алыми нашивками вдоль разреза с пришитыми к ним жемчужными ворворками на груди.

Из-под узкого воротника кафтана высовывалась обшитая жемчугом обнизь тафтяного зипуна. Запястья кафтана и отдельно пристегивавшееся к нему по воротнику ожерелье были так же богато украшенным жемчугом и серебром.

Костюм дополняли серые порты из добротного сукна и алые сафьяновые сапоги. На кафтан набрасывался легкий летний плащ, опашень. На голову Вите водрузили четырехугольную суконную шапку с узким бобровым околышем и с продольными разрезами до половины спереди и сзади. Разрезы эти окаймлялись жемчужными нитями и застегивались пуговками.

Ехал чекист на каурой астраханской лошадке смиренного нрава, чтобы, не дай Бог, не скинула неопытного седока. По дороге от Москвы до Александровской Слободы, шедшей через Троицкую Лавру, Растопченко двигался неторопливо, почти шагом. Во-первых, потому что просто боялся при любом резком движении вылететь из седла. А во-вторых, он должен был все время держаться в поле зрения капитана де Армеса, который шел пешком в некотором отдалении от Вити, сменив свой элегантный кастильский костюм на грязно-коричневую рясу монаха-паломника и надвинув чуть ли не до носа темно-серую шапку камилавку, пряча от любопытных глаз длинные жесткие волосы, черные как вороново крыло с серебристым отливом, нерусскую смуглость лица и иссиня-черные глаза с пылающими горделивыми искрами, похожие на глаза дикого ястреба, не ведающего о смирении.

Московский тракт с раннего утра жил бурной жизнью главной правительственной магистрали. По нему беспрестанно скакали гонцы из Москвы к царю и обратно, ездили люди разных сословий, верхом и на повозках. Богомольцы пешком двигались в Лавру к причастию и на молитву. Купцы с длинными обозами тащились в Москву и из нее, целые оркестры скоморохов с гуслями, дудками и балалайками, приплясывая и припевая на ходу шли в столицу, или наоборот — в окрестные деревни веселить народ. Тут же плелись группками нищие и попрошайки.

Витя полностью сосредоточился на своей задаче и старался не отвлекаться по сторонам, как бы там ни шумели и ни ругались. Главное пока — не потерять из вида испанца, играющего сейчас роль руководителя операции.

Наконец впереди показались великое множество больших и маленьких башенок княжеского дома. Это был новый огромный дворец, выстроенный в подражание царскому. Все окна и столбы в нем были богато украшены узорами и изразцами, стены и крыши покрыты золотыми и серебряными чешуйками, так что на солнце здание сияло, как веер из исполинских перьев диковинных птиц.

Поравнявшись с дворцом Вяземского, ворота которого еще были наглухо закрыты, Витя украдкой взглянул на Гарсиа — где, мол, остановимся? Ему не терпелось поскорее слезть с лошади. Напротив дворца шелестела листвой березовая роща, густо поросшая кустарником. Испанец указал Вите глазами на нее. Растопченко послушно свернул в рощу и с облегчением спрыгнул на землю.

Гарсиа все еще не было. Витя поерзал в кустах, убедившись, что с этого места весь парадный подъезд к дворцу, а также все ближние подступы к нему справа и слева просматриваются великолепно. Видать, испанец заранее провел здесь рекогносцировку.

Растопченко достал из сумки, привязанной к седлу, ломоть ржаного хлеба и кусок вяленой белозерской рыбы и принялся жевать. Испанец не появлялся. Но Витя, как и договорились, спокойно сидел на месте.

К обеду со стороны Слободы к воротам подскакала кавалькада всадников. Возглавлял эту компанию статный молодой человек лет тридцати с яркими черными глазами, из-под высокой знатной шапки дорогого меха вились темные локоны. Он гордо восседал на вороном скакуне. При его приближении ворота дворца предупредительно распахнулись, и слуги низко склонились, впуская господина и его спутников во внутренний двор.

Витя, конечно, никогда не видал князя Вяземского в лицо, но по всему понял, что приехал хозяин. «Значит, скоро начнется», — решил он. И точно. С прибытием князя предпраздничная суета выплеснулась из дома на двор. Холопы принялись застилать коврами ступени парадного крыльца и дорожку от ворот к дому, носить из поварни кушанья. Витя чуть не подавился своей рыбой, увидев, как протащили в дом целого лебедя на золотом блюде, в натуральную величину, да еще с раскрытыми крыльями.

Сами дворовые, до того мелькавшие то там, то здесь, в холщовых рубахах да портах, часто босиком, приоделись в праздничное. А те, кому предписано было подавать за столом, и вовсе разоделись не хуже самого князя, во все парчовое и бархатное с золотым шитьем. Даже через дорогу до Вити донесся аппетитный запах пряностей, возбуждающий аппетит.

Вскоре стали подъезжать первые гости. Некоторые приезжали верхом, некоторые — в богато убранных экипажах. Особенно Витю поразило то, что, оказывается, летом можно ездить на санях. И это, судя по всему, считается особым шиком, так как позволяют себе подобное только важные особы, преимущественно духовного сана. Витя с искренним изумлением наблюдал, как прибывший в гости к князю Вяземскому церковник, не менее чем архиерей, дородный и тучный, одетый в праздничную рясу пурпурного цвета, вылазит, опираясь на спины служек, из саней, которые едва дотащили до княжеских ворот запряженные цугом четыре лошади. Про них трудно было сказать, какой они масти, так как с ног до головы рысаки были покрыты попонами, накидками, мехами, увешаны бубенцами и колокольчиками.

Князь Вяземский, уже переодевшийся в роскошное бархатное платье голубого цвета, расшитое драгоценными камнями, спустился с крыльца, чтобы встретить священнослужителя.

Видно, гость был и в самом деле знатный, так как многие, Витя обратил внимание, не позволяли своим лошадям ступить на турецкие ковры, покрывавшие княжеский двор, а оставляли экипажи у ворот и шли к крыльцу пешком, порой даже сняв шапку. Князь очень редко выходил на крыльцо, чтобы приветствовать гостя, в основном их принимали и провожали в комнаты люди званием попроще.

Засмотревшись, как князь Вяземский раскланивается с архиереем, выспрашивая об успехах спасения души, Витя не заметил, как за его спиной появился де Армес.

— Андома едет, — спокойно сообщил он вздрогнувшему от неожиданности Вите. — Федор Басманов с ним, младший Скуратов и еще какие-то орлы. Так что дожевывай свое, и пойдем, пора.

— А что пора? — не понял Витя.

— Дело делать пора, — немногословно объяснил де Армес.

По указанию испанца, Витя, сам не понимая зачем, снова взгромоздился в седло, и де Армес повел лошадку под уздцы поближе к шляху.

— Вон едет, — капитан указал Вите на группу всадников, довольно быстро приближавшихся к дворцу со стороны царской слободы. В скакавшем впереди всех всаднике на сером в яблоках коне Витя и сам, без помощи испанца, быстро признал князя Андомского. На нем был ярко-зеленый кафтан, на котором, видать за версту, горели, как звезды, какие-то редкостные желтые камни с оранжевыми и фиолетовыми искрами.

— Ну, Андома, не удержался все-таки, чтоб не похвастать перед своими, — усмехнулся де Армес. — Вон куда он топазы наши нацепил. Что же, сам в ловушку лезет, никто не тянет, — зловеще добавил он. — Камень хозяина почувствует — считай, что кончился Андомский принц.

Витя не очень понял, что Гарсиа имеет в виду, и при чем здесь камни. Да и размышлять ему было некогда. Всадники стремительно приближались.

— Сейчас я отпущу лошадь, — предупредил его де Армес. — Она понесет — держись крепче. Падай только перед всадниками, до того держись, хоть лопни. Старайся не очень задеть их, чтобы не злились, а сам скули пожалобней. У Андомы настроение хорошее. Если повезет, возьмет с собой в дом, со стола угостить. Может, и попробуешь княжеских разносолов. Долго не задерживайся, вина попьешь, и уходи, нечего глаза мозолить, не про твою честь пир. Главное, не забудь сказать про собор, куда невеста каждое утро ходит, да про приданое ее распинайся побольше, папочку богатенького похвали. Если не то ляпнешь, я буду поблизости, среди монахов затешусь. Но мух-то зря не лови, не зевай. Понял?

Витя кивнул. До всадников оставалось метров пятьдесят. Де Армес достал какую-то траву, завернутую в тряпицу, прижал ее к носу лошади. Смирная лошаденка взвилась, что сущий дьявол. Витя мысленно перекрестился. Испанец отпустил поводья, лошадка с бешеным ржанием рванулась вперед. Растопченко обхватил шею лошади и, зажмурив глаза, держался изо всех сил.

Через несколько мгновений, выскочив на шлях, его лошадка пронеслась по дороге и сходу напоролась на какого-то встречного. Витя ничего не видел, но услышал раздавшиеся возмущенные крики и громкую брань; лошадка снова взбрыкнула. Расцепив руки, Витя пулей вылетел из седла и грохнулся оземь под ноги чьего-то коня.

Совершив широкий прыжок, всадник пронесся над его головой. Слава Богу, не затоптал.

Чья-то сильная рука, спустившись свысока, подняла его за шиворот с земли, и он повис в воздухе лицом к лицу с Андомским князем. Андома был возбужден, но злым лицо его назвать было нельзя, скорее удивленным. Он встряхнул Витю в воздухе и поставил на землю.

— Цел? — спросил он без злобы. — Ты что же творишь, мил человек? Совсем одурел или ездишь не умеешь? Так не садись на лошадь, пешком топай! Себя покалечишь и сколько людей вокруг!

Как бы увидев богатство и знатность человека, которому он едва не нанес урон, Витя рухнул на колени, молитвенно сложив руки на груди:

— Простите, государь, Христом Богом молю, — жалобно заголосил он, — лошадка необъезженная, понесла, не справился я. Помилуй, государь, благодетель мой худобу мою, — скулил он, как учила его княгиня Вассиана, чуть не плача, — отслужу, если прикажешь. Рабски челом бью тебе, пресветлейший и благороднейший, — это Витя добавил из какого-то фильма от себя, но тоже в тему, — кланяюсь стопам твоим, землю целую под ногами коня твоего, помилуй мое окаянство…

Все так же стоя на коленях, он начал биться лбом об землю, изображая неописуемое горе, и даже пытался поцеловать ногу княжеской лошади, рискуя получить от нее копытом в челюсть.

— Сам-то он не побился, Голенище? — спросил князя Андрея ехавший с ним молодой человек лет двадцати, необыкновенно красивой наружности.

— Да нет, Федор, вроде не поломался. Гляди, как кланяется да по земле елозит — значит, полный порядок. А синяки-то будут. Глядеть надо по сторонам…

— Ну, тогда поехали дальше, — нетерпеливо торопил Басманов. Витя так понял, что это был именно он, и даже успел подумать, что, по отдаленным воспоминаниям о школьных годах, он представлял себе знаменитого русского воеводу почему-то глубоким стариком. — Князь Афанасий нас, поди, заждался.

— Это верно, — согласился Андома.

Витя сделал попытку отползти в сторону, чтобы дать господам проехать, но Андома, подумав, задержал его.

— Постой-ка, — и обернулся к Басманову. — Как думаешь, разгневается на нас хозяин, если мы бедолагу этого вином хорошим угостим с его стола, чтоб страх прошел, а?

— Думаю, нет, — пожал плечами Басманов.

— Тогда, милок, — Андома поманил Витю к себе, — давай, хватайся за стремя, и бегом за мной. Угощу тебя чаркой мальвазии, какой ты и не пробовал отродясь. Хочешь?

— Ой, спасибочки, государь, спасибочки, — закланялся Витя, в основном чтобы скрыть свою радость: все шло как по нотам.

— Поторапливайся! — Андома рванул поводья, и всадники поскакали к воротам княжеского дома. Почти на полном скаку они пронеслись во двор, распугивая слуг и дворовых, попадавшихся на пути, и остановились перед самым крыльцом, где их уже ждал князь Вяземский. Запыхавшийся от быстрого бега Витя, зацепился с непривычки тяжелым сапогом за край ковра и последние метры до крыльца Андома практически тащил его за собой, так что когда лошадь остановилась, Вите пришлось еще покувыркаться на ковре, прежде чем он поднялся на ноги. Рука, которой он держался за стремя, была разодрана в кровь и саднила.

— Где вы так задержались? — спросил князь Афанасий, по очереди обнимая своих соратников. — Я уж хотел людей посылать, чтоб поглядели, не случилось ли чего.

— Пошли, кстати, кого-нибудь, — вдруг вспомнил Андома, — пусть попробуют лошаденку этого богатыря поймать, — он иронически кивнул на Витю. — Чуть всех нас пятерых с ног не сшиб своим тяжеловозом. Наездник, я тебе скажу, отменный, не нашенской выучки…

Стоявшие вокруг засмеялись, Витя покраснел и потупился. Князь Вяземский кликнул кого-то из слуг и послал за лошадью.

— А то на чем он потом домой поедет? — продолжил Андома.

— Кто таков будет-то? — поинтересовался князь Вяземский, с любопытством рассматривая Витю.

— А, правда, ты кто таков будешь, наездник? — со смехом переспросил его Андома. — Я и забыл тебя расспросить.

Тут Витя снова вспомнил уроки княгини Вассианы и низко поклонился:

— Иван зовут меня, — представился он — по прозвищу Шестак, купеческий подручный, из новгородских будем мы…

— Вот привел я этого Ивана, чтоб вином угостить, коли позволишь, — обратился князь Андрей к Вяземскому, — уж больно испужался он, надо бы душонку на место поставить. Не побрезгуешь, коли в палаты его проведу?

— Что ж, ты мой гость драгоценный, — развел руками Вяземский, — твое желание для меня — закон.

— Повезло тебе, пошли, — Андома подтолкнул Витю к крыльцу.

Поднимаясь вслед за князем по высокой лестнице, Витя успел заметить среди иноков, сопровождавших архиерея, которых, по указанию хозяина, угощали прямо на дворе, коричневую рясу де Армеса. Приподняв камилавку, тот кивнул Вите головой.

Немного успокоившись, Витя вошел в дом. Увидев пиршественную палату, разнаряженных гостей в высоких шапках за столами — сотни две, не меньше; жареных павлинов на золотых блюдах с качающимися распущенными хвостами в виде опахала на столах и примерно столько же журавлей и лебедей в различных приправах да соусах, Витя остановился у порога, разинув рот.

— Шагай, шагай, — подтолкнул его Андома. Витя в растерянности сел на первое попавшееся место. Вдруг над его ухом раздался зычный голос:

— Ты по какому праву расселся рядом со мной, охальник! Чужое место не по родству занял! — толстый боярин в высоченной горлатной шапке с лоснящимся от пота лицом гневно ударил посохом об пол под самым Витиным носом. Со страху Витя чуть не слетел со стула. Но Андома вовремя пришел ему на помощь.

— Ты чего моего человека трогаешь? Не лезь, земщина! — увидев царского телохранителя, грозный боярин как-то сразу сник и начал заискивающе бормотать Андоме любезности. Но князь больше не удостоил его вниманием. Толкнув Витю в плечо, он спихнул его со стула и отвел в сторону.

— Не ведаешь, что ли, что места заранее расписаны? — спросил он его. — На вот пей, Иван Шестак, на здоровьечко да вволю.

Голенище протянул Вите тяжеленный серебряный кубок в виде медведя с сердоликовыми медальонами по краям, до краев наполненный вином.

— Садись, — князь указал на пристенную лавку, застеленную богатым полавочником. — Расскажи хоть, по каким делам угораздило тебя в Москву попасть, — спросил его Андома, — коли из дальних краев ты? По торговле, чай?

— Не только по торговле, государь, — промолвил Витя, пригубив вино. — Жениха ищу для хозяйской дочки. Хозяин у меня богат, добра у него… — Витя красноречиво закатил глаза к потолку. — Приданое большое за дочкой дает. Она-то красавица у нас, единственная радость у отца. Уж он не поскупится. В краях-то наших молодцов видных хватает, от женихов отбоя не знаем, да на такую диву хотел бы хозяин мой познатнее да покраше молодца отыскать, повиднее. Из царевых приближенных, желательно: что же богатству отцовскому да красе девичьей по деревням гнить, да в захолустье… В Москву хотим перебраться, к народу поближе, чтоб на глазах…

Витя замолчал, отпив еще вина. Поверх краев кубка он украдкой посматривал на Андому, чтобы убедиться, что речь его произвела должное впечатление.

Голенище выслушал его с большим вниманием.

— Говоришь, богат хозяин твой? — переспросил он с явным интересом. Почувствовав удачу, Витя отставил кубок и принялся расписывать богатства своего мнимого купца, не скупясь ни на краски, ни на эпитеты.

— Ты что за стол не садишься? Пора уже, за здоровье государя и царевича сейчас тостовать будут, — подошел к Андоме Федор Басманов, — Пошли.

— Пошли, — задумчиво ответил ему Голенище. — Видишь, рассказывает мне знакомец мой новый, что у его хозяина дочка на выданье, приданое большое за ней дают…

— А как сама невеста, не страшна собой? — несколько неприятно улыбнулся Басманов.

— Говорит, красавица, — ответил за Витю Андома, — хотя для меня все равно, что у нее на лице, главное, что в ее сундуках.

— Это верно, — согласился Басманов и, наклонившись к уху князя Андрея, что-то зашептал ему. Витя сделал вид, что поглощен вином и не слушает их, но сам навострил уши, как мог.

— Для тебя случай-то подходящий, — шептал Басманов. — Люди в Москве неизвестные, без связей, а мнения, видать, о себе высокого. Покрасоваться в столице хотят. Таких простаков поймать в сети легче легкого. Женишься на ней, денежки отцовские приберешь к рукам, а потом жену в монастырь упечь сможешь. Или помрет от чего. Мало ли что бывает. Кто за них заступится здесь? Никто. Кто их знает? Всяко, приданое при тебе останется. Долги покроешь, себя обеспечишь безбедно. Так что не упускай момент. Пока дождешься ты своего наследства белозерского, да богатую итальянку — сколько воды еще утечет. Как переломаешь старшего братца своего, да если Никитка еще встрянет, каким концом дело обернется — бабушка надвое сказала. Решай…

— Гони в шею своего знакомца да за стол садись, хозяин кличет, — громко закончил свою речь Басманов и отошел к столу для почетных гостей, сев рядом с Вяземским.

— Да, пора идти тебе, — подтолкнул Витю к выходу Андома. — Понравилось вино?

— Ох, вкусно, государь, ох, вкусно, спасибоч-ки, — поставив недопитый кубок на лавку, Витя кланяясь, отступал спиной к двери.

— А что, невеста ваша тоже в Москве? — спросил его князь Андрей, когда Витя был уже почти на пороге.

— Да, конечно, — подтвердил тот.

— Где бы мог я взглянуть на нее?

— В церковь каженный денечек ходим, — услужливо доложил Витя, — на молебен…

— Передай хозяину, что завтра приеду поглядеть на нее, — решил Андома. — В какую церковь ходите?

— В Архангельский собор, государь.

— Вот завтра как с обедни пойдете, мимо меня ее проведешь. И отец пусть присутствует, на него тоже поглядеть хочу. Как из собора выйдешь, я по правую руку стоять буду…

— Хорошо, хорошо, государь, — быстро согласился Витя, — как прикажете. Только позвольте полюбопытствовать, как зоветесь вы? Я вижу, что господин знатный, да как хозяину сказать, чтоб поверил?

— Князь Андомский, царский телохранитель, так и передай, — ответил Андома и тут же выставил Витю за дверь.

— Ой, такой знатный господин, такая честь для нас… — запричитал Витя, опять кланяясь. Андома вдруг рассмеялся, снова подхватил Витю за шиворот и, вытащив на крыльцо, скинул с лестницы вниз, подтолкнув сапогом под зад.

— Катись! — напутствовал он его с беззлобным смехом, — и помни: завтра! Обманешь — не попадайся мне лучше!

— Спасибочки, спасибочки, — тоненько блеял Витя, скатываясь кубарем по лестнице вниз и с ужасом думая, что на этот раз он точно что-нибудь сломает. И сломал бы, не подставь ему внизу де Армес свою спину. Со стороны казалось, будто Витя, завершая перелет, столкнулся на дворе с одним из монахов.

— Лошадь бери, и за ворота, — прошептал Гарсиа Растопченко. И громко вскрикнув, якобы от боли, отскочил в сторону, крестясь и призывая Господа образумить полоумного.

Прихрамывая, Витя направился к воротам, отвязал свою полусонную лошаденку, кое-как взобрался на нее и выехал на дорогу. От многочисленных ушибов у него болело все тело, но все-таки он был доволен собой: пока все получалось, как задумали. Выехав из дворца, он некоторое время размышлял, куда ему ехать, направо или налево. Затем спросил княжеского слугу, закрывавшего за ним ворота:

— А до Москвы куда, служивый?

Тот что-то ответил, но Витя уже не слушал его. Впереди на шляхе он увидел коричневую рясу де Армеса и, ударив лошаденку пятками, поскакал за ним.

Известие о том, что Андома попался на удочку, весьма порадовало княгиню Вассиану, и даже его желание взглянуть на невесту не смутило ее.

— Мы так закутаем ее в шелка и драгоценности, что Андома и думать забудет смотреть на ее лицо, — возразила она де Армесу, сомневавшемуся стоит ли сразу показывать Голенищу кликушу. Ведь, в конце концов, ее и подменить на первый раз можно… — Для успокоения напоим ее травой. Проведем так, чтобы только одна половина лица видна была. В крайнем случае, если не будет получатся, подставим ему Стешку, она — смазливая, не все же ей слезы лить, можно и покрасоваться на людях. Только боюсь я, что может Андома знать ее, да и лишние люди в нашем деле не нужны. Так что лучше действовать наверняка. Впрочем, не невеста интересует князя, а ее папочка. Вот здесь надо не промахнуться. Даже если мы ее и вовсе кутать не будем, а покажем во всем уродстве, коли папочка богатым представится, Голенище согласится. Жаден больно. Деньги ему нужны, деньги…

В тот же вечер, по приказанию княгини, Витя, разыскав через Лукиничну Козлиху, сунул ей золотой браслет с руки княгини Вассианы и послал немедленно на Даниловское подворье за Ксенией.

— Сюда приведешь, но только тихо, чтоб не заметил никто, — приказал он старухе, довольно мурлыкавшей, разглядывая драгоценную безделушку.

— Ага, ага, — затрясла головой Машка и уже собралась бежать, но Витя остановил ее, прихватив за юбку.

— Значок верни, — сказал он старухе строго, — браслета тебе по уши хватит.

Браслет Козлихе очень понравился, и потому с изображением Феликса Эдмундовича она рассталась без жалости. Отпустив старуху, Витя с удовлетворением потер рукавом значок и приколол его с изнанки кафтана поближе к сердцу.

— Так-то лучше…

Сам он, едва стемнело, поспешил в сопровождении Рыбкина в ропату за Пауком.

Захарка не подвел, был на месте, и к полуночи все главные действующие лица будущего костюмированного спектакля собрались на конюшне князей Шелешпанских.

Непосредственное руководство подготовкой операции Витя, как истинный ученик Феликса Эдмундовича, взял на себя.

Приготовив отвар из успокоительных трав, Лукинична и Козлиха напоили Ксению и, дождавшись, пока она впадет в состояние полусна, раздели ее, вымыли дочиста горячей водой с мылом, натерли тело розовым маслом, расчесали волосы, а затем принялись по всем правилам пудрить и красить ей лицо. В это же время в другой части конюшне Рыбкин и Витя оттирали и отмывали Захарку, аккуратно подстригли его и расчесали бороденку.

Вскоре появился де Армес. Из покоев княгини он принес одежду для Ксении и Захарки. Княгине не понравилось, что «папаша» невесты рыжий. По ее мнению, на Руси рыжие не производят впечатления солидных людей. Она приказала остричь Захарке волосы и бороду, а вместо них прислала темно-каштановый парик и роскошную накладную бороду, которой следовало прикрыть естественное безобразие. Скрепя сердце, Паук согласился.

Когда же наконец Захарка был готов, Вите ничего не оставалось как только удивляться предвидению Вассианы. С роскошной шевелюрой, выбивающейся из-под богатой лисьей шапки, с окладистой кудрявой бородой, спускающейся на богатый бархатный кафтан, сплошь затканный золотом и серебром, в дорогих сапогах, на которых плюнуть было некуда от драгоценных украшений, сплошь обвешанный и унизанный серьгами, перстнями да печатками, Захарка и впрямь производил впечатление человека с достатком. Да и сам он вполне свыкся со своей ролью и держался степенно, важно распрямив плечи и приподняв голову.

Еще больше поразила Витю кликуша. Козлиха и Лукинична так добросовестно поколдовали над ней, что если бы Витя не видел ее до того на подворье, сам бы поверил, что перед ним порядочная купеческая дочка, а издалека, если с одной стороны поглядеть, то даже и красавица. Уродливую сторону ее лица бабульки старательно задрапировали двумя шелковыми платками, так что сходу и не поймешь, какова она там.

Из своих сундуков княгиня Вассиана достала для Ксении удивительной красоты одежды, тонкого серебристого шелка сплошь расшитого диковинными черными жемчужинами, каких и нет ни у кого. Лукинична, увидав наряд, ахнула от восхищения. По ее словам, таких жемчужин и царицы сроду не носили.

Вошвы летника, пристегнутые к рукавам, сияли розовыми и лиловыми переливами и были оторочены соболиным мехом. Поверх летника предполагалось одеть богатую соболиную телогрею, так как поутру было еще свежо, и таким образом, предоставлялась возможность похвастать жениху мехами. На голову Ксении поверх платка водрузили жемчужный венец, который изображал дома в несколько ярусов, отделявшиеся один от другого поясками из темного жемчуга и бледно-розовых кораллов. В уши повесили длиннющие жемчужные серьги, худенькую шею и запястья обвешали множеством ожерелий и браслетов, к руке прицепили шелковый платок с золотыми вышивками и бахромой.

Все. К назначенному часу вся труппа, в том числе и Витя, была готова.

К Архангельскому собору предполагалось ехать в экипаже княгини Вассианы, но выйти из него на соседней улице, а к самой церкви идти пешком, что вполне объяснялось желанием провинциалов показать столице свои наряды. Сперва хотели отстоять обедню в соборе, как положено, но, взглянув на Ксению, Вассиана засомневалась, что та выдержит около полутора часов в душном помещении, в толпе народа, да еще под заунывные церковные песнопения, вытягивающие душу. Тут никакие травы не подействуют, может произойти срыв и скандал, который сорвет все планы. Тем более что ни к чему привлекать к себе лишнее внимание толпы — мало ли кто там может оказаться. Не нужно, чтобы лица Паука и Ксении запомнились большому количеству людей.

— А если Голенище задумает сыграть с нами шутку и приедет к собору раньше, а то и службу решит отстоять? — сомневался де Армес.

— Ты слишком высокого мнения о чувстве юмора Андомского князя, — уверенно возразила ему княгиня. — Во-первых, он не посмеет покинуть царя во время богослужения, как-никак человек он подневольный, а для государя не присутствовать на заутрене или обедне равносильно измене. А во-вторых, ты приписываешь северному мужику, с весьма вялым и прямолинейным строем ума и серенькими дарованиями, гибкую подвижность и изощренное коварство, присущее латинам. Ты принимаешь его за себя. Ты бы пришел, он не придет, я точно знаю. Был бы кто другой, не Андома, я бы еще задумалась. Нет, он приедет, как договаривались, к концу службы. Он ленив и высокомерен. Он посчитает ниже своего достоинства искать каких-то незнакомых людей в толпе горожан, пришедших на молебен. Зачем утруждаться, когда можно стоять в стороне и ждать, когда к тебе сами подойдут?

Подумав, де Армес согласился с ее доводами.

— Но на всякий случай, — добавила, чуть помедлив, Вассиана, — не будем считать себя умнее своего соперника. Самонадеянность никогда не способствует успеху. Потому ты, Гарсиа, с раннего утра отправишься в Слободу и проследишь, что там и как. В крайнем случае, дашь знать.

На том и порешили.

Оставался еще вопрос, как незаметно выехать среди бела дня из дома Шелешпанских, не привлекая внимания хозяев или князя Ухтомского, например, который ничего не знал о задуманном. Но, по счастливому стечению обстоятельств, князь Афанасий и князь Никита уехали рано поутру к царю, старая княгиня Емельяна все еще лежала, не вставая, в своих покоях, а вечная затворница княгиня Ирина Андреевна не выходила из своих комнат и, как обычно, ни во что не вмешивалась. Молодая княгиня Белозерская, словно по заказу, осталась полновластной хозяйкой дома.

Капитан де Армес покинул усадьбу еще затемно, перед самым рассветом, и никаких тревожных сведений от него пока не поступало. Потому, посадив тайком у конюшен в экипаж Захарку-Паука, Ксению и Машку-Козлиху, которая держала в руках кувшин с заранее приготовленным успокоительным отваром, Витя где-то около полудня открыто подогнал экипаж к парадному крыльцу дома.

Княгиня вышла на ступени, повелела Вите ехать на Гостиный двор к персидским купцам, где она отобрала давеча новые ткани, и привезти их. А также заехать к кузнецу проверить, не требуется ли экипажу какой-нибудь починки. Витя низко поклонился госпоже и юркнул в карету, примостившись рядом с Захаркой. Рыбкин, которого усадили вместо кучера, хлестнул арапником лошадей, экипаж покатился.

К Архангельскому собору прибыли, когда уже зазвонил благовест, извещающий об окончании службы. В условленном месте на соседней улице их встретил капитан де Армес, вновь переодевшийся в коричневую монашескую рясу.

— Надо торопиться, — предупредил испанец. — Наш друг здесь. И народ уже выходит. «Папашу» вперед пропусти, а сам веди «доченьку», — напутствовал он Витю, — да идите не торопясь, грудь колесом, напыщенно. Сеньориту Ксению покрепче держи под руку, как бы с ней чего не стряслось. Но даже если что и случится, не выдержит она… постарайся вместе с ней побыстрее скрыться в толпе, только не бросай ее, тогда уж точно не выкрутимся.

— Хорошо, хорошо, — закивал головой Витя.

Де Армес, снова надвинув шапку на глаза, отошел и исчез в толпе выходящих из собора прихожан. Машка-Козлиха дала кликуше глотнуть еще отвара — та, слава Богу, пока вела себя тихо и следовала за старухой послушно.

Выйдя из экипажа, направились к храму. Впереди, гордо выступая с посохом, шел Захарка-Паук, надувшийся, как шар, от важности, за ним, в точности следуя указаниям де Армеса, Витя вел Ксению, крепко держа ее за руку. Подойдя к храму, Витя еще раз отметил про себя, как это у де Армеса получается все так удачно рассчитать по месту и времени? Не аря, наверное, крутится по всей Москве без сна и отдыха…

Князя Андомского Витя увидел издалека. Он ожидал их, сидя верхом на лошади, рядом маячил Федор Басманов. Голенище стоял справа от входа, а они подходили с левой стороны. Как и следовало важным персонам, двигались чинно, не спеша, стараясь пропустить вперед как можно больше людей. Витя замечал, как на них глазели со всех сторон, но старался не обращать внимания.

Наконец, они спустились. Машка-Козлиха сразу же отскочила подальше. Витя исподтишка дернул Захарку за расшитый золотом кушак, указывая направление в сторону двоих всадников справа. Тот едва заметно кивнул головой и двинулся к Андоме. Поддерживая Ксению, Витя последовал за ним. Вдруг, почувствовав отсутствие Козлихи, кликуша начала нервно дергать рукой. Витю прошиб холодный пот, — неужели не выдержит? Он начал ласково гладить Ксению по руке, успокаивая.

Вроде подействовало, «невеста» притихла.

Место, где стояли Андомский и Басманов, приближалось. Вот уже до них осталось с десяток метров. От волнения Витя не чувствовал земли под ногами. Он следил, чтобы Ксения, не приведи Господи, не начала мотать головой и не показала бы случайно свой изуродованный глаз, сбив тщательно повязанный Козлихой платок. Подходя к опричникам, Витя почувствовал, что оба молодых человека, боясь подвоха, весьма напряжены и внимательно следят за каждым их шагом.

«Только бы не сбиться, только бы не сбиться, — стучало у Вити в голове, — тьфу-тьфу-тьфу…»

Но когда поравнялись с князем, Витя обнаружил, что тот вовсе и не смотрит ни на саму Ксению, ни на ее мнимого «папашу». Как и предполагала Вассиана, все его внимание сосредоточилось на дорогих украшениях и на их одеждах.

Они с Басмановым буквально впились взглядом в небывало крупные черные жемчужины, украшающие одеяние невесты. И хотя второй старался держаться в тени и скрывал свои желания, Андома наверняка уже без стеснения прикинул, как можно разом покрыть все долги при помощи этих драгоценностей, да еще и самому пожить на широкую ногу, и в глазах его загорелись хищнические огоньки.

Тут, видно, переборщив от волнения, Витя слишком сильно сжал руку Ксении. Прямо перед Андомским князем она дернулась и чуть не упала, но Витя удержал ее.

Со стороны казалось, что девушка просто оступилась. Но Витя с ужасом ощущал, что кликушу стало трясти как в лихорадке, и она вот-вот закричит. По счастью, миновав опричников, они быстро свернули в проулок, и Андома, если не последовал за ними, видеть их уже не мог. Затаив дыхание, Витя обернулся. Напряжение спало: за спиной никого не было. Зато сбоку, как всегда незаметно, возник де Армес, словно из-под земли вырос.

«Вернись, вернись на площадь, — шепнул он Вите, — они еще там стоят. Мы тебя в экипаже ждать будем.»

Передав подбежавшей Козлихе трясущуюся Ксению, у которой стала выступать пена на губах, Витя поспешил обратно к собору.

Площадь почти опустела, народ уже расходился по домам к обеду. Андома, похоже, действительно ждал, что Витя еще вернется. Во всяком случае, заметил его сразу и подозвал к себе. Растопченко подбежал.

— Слушаю, государь, — сняв шапку, низко поклонился он. — Как, понравилась ли государю невестушка наша?

— Завтра поутру на этом месте будь, — не отвечая на вопрос, приказал ему Андома, — я тебе свой ответ пришлю.

— А в каком часу изволите-с? — уточнил Витя.

— Прямо с рассвета жди. До обедни получишь мой ответ, — резко сказал князь и поворотил коня.

Настроение у него явно было неплохое. Насмешливо улыбаясь, Басманов смерил Витю презрительным взглядом и тоже дал шпоры коню. Опричники ускакали.

Проводив их взглядом, Витя быстрым шагом отправился на улицу, где оставил Рыбкина с экипажем. Здесь все уже были в сборе. Даже де Армес пристроился по-турецки на полу кареты, чтобы не возвращаться пешком. Ксения, испив отвару, успокоилась и даже заснула.

Заехав на Гостиный двор, уже закрывавшийся на полуденный перерыв, за тканями для княгини Вассианы, они вернулись в дом Шелешпанских. На старой конюшне Витя тщательно собрал с «артистов» «реквизит» и сдал его поштучно де Армесу.

У Козлихи, успевшей припрятать в карман пару жемчужин, Вите пришлось украденное конфисковать. Но испанец разрешил оставить их старухе как вознаграждение.

Переодевшись в свой черный бархатный костюм, он направился в покои к княгине и вскоре вернулся с тремя золотыми браслетами, украшенными агатами и сердоликами для Захарки, — платой за участие в первом действии.

В отличие от Вити, который постоянно мысленно отматывал все происшедшее назад и анализировал, не допустил ли он где ошибки, капитан Гарсиа был уверен, что второе действие будет обязательно, а возможно, даже и третье, и потому приказал «артистов» не отпускать, а накормить и тайно держать в усадьбе, но так, чтобы никто не видел.

Весьма довольные наградами княгини, Захарка и Козлиха с кликушей с удовольствием разместились в дряхлой постройке, примыкающей к конюшням, где зимой хранилось сено, а пока просто валялось разное барахло.

Ночью Витя не сомкнул глаз, а едва рассвело, он, как велел Голенище, снова отправился к Архангельскому собору. Мысленно Растопченко уже готовился к тому, что все провалилось и ему придется вернуться домой, не солоно хлебавши. Однако, к немалому изумлению его, посланец князя не заставил себя долго ждать. Как только Витя оказался в назначенном месте, к нему почти сразу подъехал всадник. Нагнувшись из седла к чекисту, он негромко сказал, что князь Андомский просит Витиного хозяина назначить ему сговорный день, дабы составить, как положено, рядные записи и договориться о венчании. Вечером перед закатом он снова приедет сюда, чтобы передать ответ хозяина князю.

Витя радостно закивал и стремглав помчался обратно. Начинался второй акт представления, в котором он, Витя Растопченко, бывший майор советской госбезопасности, так ничего и не добившейся по службе, теперь играл одну из основных ролей, о которой мечтал когда-то в юности.