"И опять мы в небе" - читать интересную книгу автора (Бороздин Виктор Петрович)

I

«Милая, родная Людмилка!

Почему нет тебя рядом! В мирные годы всегда были вместе, в воздухе, на земле… Столько довелось вместе встретить – трудного, горького, радостного до невероятности. А сейчас, в войну… Какой далекой кажется теперь так внезапно прервавшаяся мирная жизнь. А ведь двух месяцев не прошло, как идет война.

Меня определили в воздухоплавательный отряд в звании пилота-воентехника 2-го ранга, на петлицах два кубика. Буду с привязного аэростата наблюдения вести корректировку огня нашей артиллерии. Хотела всегда летать на наших мирных дирижаблях, а вот надела шинель. Впрочем, военную шинель надели сейчас все, кто может держать оружие. А уж нам-то, пилотам, тем более место в строю.

Стоим в Кунцеве, в Доме культуры имени В. И. Ленина. Помнишь, наш курсантский лагерь располагался тут, поблизости? Надо же было судьбе забросить нас именно сюда, где проходили наши первые полеты!

Здесь много наших ребят-дирижаблистов: Сергей Попов, он нач. штаба отряда, командир аэростатной точки Виктор Почекин, пилоты Коля Голиков и Валентин Раевский, целая компания бортинженеров и техников – Коля Ларионов, Леня Жильцов, Миша Волков. С Четырнадцатым отрядом, который сегодня отправлен на фронт, ушли пилоты Жора Коновальчик, Саша Крикун, Александр Фомин, Саша Масенкис, Егор Курин. Не хватает тебя и твоего Сашки.

Последняя сводка Информбюро: сдан Смоленск. Гибнут города. Люди… Мимо нас по шоссе идут беженцы. Усталые, запыленные. Гонят такую же усталую, отощавшую скотину.

Знаешь, какая Москва сейчас? Затаившаяся, ночью ни искорки света. С наступлением сумерек в небо поднимается множество аэростатов воздушного заграждения. У них стабилизаторы, поэтому кажется, что плывут дирижабли. Кое-кто так и думает. Каждый вечер воздушные тревоги. Прорвавшиеся фашистские стервятники бомбят. Беспорядочно. Из-за аэростатов заграждения не рискуют снизиться, чтобы бомбить прицельно. Вот и наши воздухоплавательные аппараты приносят пользу.

Дежурим на крыше, гасим «зажигалки». От грохота стоящей рядом зенитной батареи дрожат стены.

Мы сидим как пришвартованные, ждем машин, а машины сейчас всем нужны, и когда выделят нам, никто сказать не может. Надо на фронт, скорее! У вас с Сашкой крылья, верю, они уже несут вас в нужном направлении. Где вы сейчас – на южном фронте, на северном?.. Пишу тебе в Свердловск, на вашу авиабазу, по старому адресу, другого нет.

Будет свободная минутка, черкни хоть пару слов – полевая почта № 612-18. Страшно по тебе соскучилась.

Кончаю. Уже заходил Коля Голиков, торопил. Он едет в город, взялся опустить письма где-нибудь в центре, говорят, быстрее дойдут.

У меня крепкая надежда, что встретимся. После войны. Не будет же она вечно! Целую тебя и Сашку, Как он там? Твоя Верка. 15 августа 1941 года».

На лестнице слышались голоса, топот ног, выкрики команд.

Вера глянула в окно. Машин по-прежнему нет. Теплый ветер дыхнул запахом спелых яблок, не погубила их еще война, дозревают. Окна деревенского домика напротив были оклеены крест-накрест полосками бумаги – «мощной» защитой от осколков, от этого он казался нежилым. Хотя у калитки лаяла собака, а в садике у яблонь играли дети, их еще не успели эвакуировать.

Как наяву, Вера увидела своих – Аллочку и Вовку – на вокзале, растерянных, притихших перед отъездом. Удивление и встревоженность в детских глазах, и еще надежда на взрослых: они сильные, защитят… Разве могут малыши понять, что такое война и что она еще принесет?.. Их вместе с бабушкой эвакуировали в Бузулук, за Куйбышев. Как им в этом Бузулуке?..

По шоссе шло воинское подразделение, слышался оркестр, дробный солдатский шаг. На Веру вдруг повеяло каким-то добрым теплом детства, когда, бывало, только заслышав, как ухают трубы на Пятницкой, вблизи ее дома, срывалась она и бежала туда опрометью. Пристроится сбоку шеренги, стараясь идти в ногу. Набегут мальчишки, отталкивают – девчонкам здесь не место! Потом полюбила старинные вальсы, под них на катке Спортинтерна «снегурки» сами скользили по льду. Тут оркестр играл незнакомое, но такое близкое и волнующее, что от него жгуче сжало внутри. Казалось, все, чем переполнена была она сейчас, о чем мучительно думала последнее время, вобрала в себя эта зовущая, полная горечи и мужества песня:

В переполненном людьми клубном помещении постепенно стало очень тихо. С улицы все громче, все ближе…

Сгрудившись у окон, все провожали взглядом уходившую колонну. Когда же мы?.. Комплект аэростатных оболочек, баллоны с газом уже получены. Ждать сейчас было тягостно.

Начштаба Восемнадцатого отряда Сергея Попова вызвали в Центр формирования воздухоплавательных отрядов, который находился рядом на биваке дивизиона. Вера пошла с ним, хотелось побывать на памятном месте. Невысокое здание дивизиона, взлетная поляна, окружающий ее лес… – такое все знакомое. Здесь начиналась их летная жизнь.

Пока Сергей договаривался о лебедках для аэростатов, Вера спустилась в овраг, где в тридцатом они собирали дирижабль «Комсомольская правда». Был он неказистый, их первый корабль, оболочка словно из одних заплат. А им казался богатырем. Да он и был богатырем – когда поднялся в воздух, все это поняли.

Лес по краям оврага поредел. Пусто и тихо тут стало. Не слышно больше переклички голосов, деловой суматохи. Он был их домом, этот овраг, пока не построили эллинги в Долгопрудном.

Под руки попался кусок полуистлевшего перкаля и колышек от палатки, может, даже их, девичьей…

Вера присела на подсохшую траву, обхватила колени руками. Вспомнилось давнее, чего больше никогда уже не будет…

Сережа Демин. Ее Сережа… Так явственно встал перед глазами, что даже зажмурилась. В рубашке апаш, с закатанными по локоть рукавами, взмокшие волосы скручены на ветру, тянет трос, подвешивает гондолу и кричит громко, такой живой, охмелевший от радости:

– Составляй, Вер, график, кто первым полетит! – это когда «Комсомольская правда» должна была впервые подняться в воздух.

И столько было в его взгляде несказанного, что вырвется потом… А сейчас только:

– Мы полетим!

Как-то после длительного и нелегкого полета они, вместо того, чтобы идти отдыхать, забрели к одному из самых дальних и запустелых их Долгих прудов. Плутали по прибрежным зарослям и неожиданно сквозь кустарник и осоку увидели небольшой островок. К нему вел жиденький, в одну досточку, мостик. Не дошли и до середины, как, потревоженные их появлением, с островка шумно взлетели и стали носиться над ними, беспокойно галдя, черноголовые чайки.

– Они здесь гнездятся, бежим назад, – крикнула Вера и, неловко повернувшись, качнулась. Опора ушла из-под ног. Она смешно взмахнула руками. Сережа подхватил ее и бегом под плеск воды из-под гнущихся досточек вынес на сухое место. Ясное доброе небо кружило над ними… С берега любовались стремительным и точным на виражах полетом этих необычных для Подмосковья птиц, разведенных здесь некогда теперь уже забытым любителем.

Закусив губы, Вера старалась сдержать непослушно жгущие глаза слезы. Так нестерпимо больно и остро не ощущала она Сережу рядом за все долгие три года, что живет без него…