"Черный трибунал" - читать интересную книгу автора (Доценко Виктор Николаевич, Бутырский Федор)

Глава четвертая Бег по кругу

Говорят, старость — самое печальное время жизни. Ревматические боли перед сменой погоды, постепенное выпадение оставшихся зубов и волос, пасмурное небо над головой, брюзжание на погоду, на не приносящего пенсию почтальона и хулиганов-внуков…

Все это верно, но лишь отчасти…

…Этот коттедж на Рублевском шоссе, сразу же за Московской кольцевой автодорогой, ничем не привлекал к себе внимание проезжающих. В отличие от роскошных жилищ «новых русских», министров и генералов, селившихся тут в изобилии, скромное двухэтажное здание за высоким кирпичным забором не поражало ни размахом, ни вычурностью стиля, ни обилием архитектурных излишеств. Типовой двухэтажный особняк, каких в Подмосковье многие сотни.

Однако те немногие избранные, которым выпало побывать внутри, легко убеждались в справедливости мысли: истинный комфорт не может быть публичным.

Доказательством тому служили и толстые стены со звукопоглощающими экранами, нашпигованные самой современной электроникой, и детально продуманная, хотя и несколько старомодная, обстановка, и атмосфера истинного уюта, которой нынешние хозяева жизни давно уже предпочли крикливую показуху.

Но особенно впечатляла система безопасности: полтора десятка наружных видеокамер тускло отсвечивали объективами по периметру четырехметрового забора, черепичная крыша щетинилась разнокалиберными антеннами, а охранники, почему-то облаченные не в привычную черную униформу, а в одинаковые серые костюмы и такие же плащи, хотя и не впечатляли посетителей рельефными бицепсами Шварценеггеров, но работали на удивление грамотно. Серенькие телохранители не бросались в глаза, тем не менее ощущение защищенности создавали, как и должно настоящим профессионалам.

Впрочем, работы у охранников было немного. Во двор можно было попасть, лишь миновав металлические ворота, открываемые бесшумным электромотором, или через калитку в тех же воротах, но и ворота, и калитка открывались лишь по несколько раз в неделю.

Человек неискушенный, обрати он на этот невыразительный с виду коттедж пристальное внимание, наверняка мог подумать, что в нем поселили главу Международного валютного фонда, приехавшего в Россию инкогнито для предоставления льготных кредитов.

Любитель политических тайн и сенсаций, наверное, решил бы, что здесь расположены надземные этажи засекреченного спецбункера правительства, построенного на случай третьей мировой войны.

Преданный читатель гангстерских романов мог бы предположить, что в этом скромном с виду доме живет какой-то высокопоставленный мафиози.

Однако все эти домыслы были очень далеки от истины.

В тщательно охраняемом коттедже на Рублевском шоссе встречал старость обыкновенный пенсионер, формально лицо частное и неофициальное. В отличие от большинства людей своего возраста, обитатель этого дома никогда не страдал ни отложением солей, ни ревматизмом, ни выпадением зубов и волос. Он не брюзжал на хулиганов-внуков потому, что таковых у него не было. Он не поносил не приносящего пенсию почтальона, казалось, деньги совершенно не волновали его. И по причине скверной погоды он тоже не злился. Так уж получилось, что человек этот никогда не задирал голову, силясь рассмотреть, что или кто над ним; всю свою жизнь он смотрел только впереди себя…

Несмотря на явно почтенный возраст, хозяин рублевского коттеджа выглядел моложаво и подтянуто. Отсутствие резких морщин, размеренные, выверенные движения, вескость произносимых фраз — все это невольно располагало к себе любого, кто общался с ним. Безукоризненный костюм, в который хозяин облачался даже тут, в загородном доме, подчеркивал спортивную стройность фигуры. Старомодные очки в тонкой золотой оправе выгодно оттеняли интеллигентность лица. Но больше всего обращал на себя внимание взгляд за голубоватыми линзами очков: ощупывающий, пронизывающий и немного ироничный. И тот, кто хоть однажды ощутил его на себе, невольно утверждался в мысли, что глаза эти, словно рентгеновские лучи, просвечивают, пронизывают черепную коробку и от них ничего нельзя утаить.

Ни охранники, ни прислуга, ни редкие посетители не знали его имени и фамилии, да и не стремились узнать. Прокурор, а именно под таким устрашающим псевдонимом был известен этот человек в узком кругу высшего политического истеблишмента России, до первого августа занимал одну из ключевых должностей в аппарате Кремля. Для среднестатистического российского налогоплательщика его фамилия, имя и отчество не сказали бы ровным счетом ничего, потому что почти никогда не упоминались в официальной газетной хронике, не звучали с экранов телевизоров, но тем весомей казалось место, еще недавно занимаемое им у кормила государственной власти.

Впрочем, структура, во главе которой в свое время стоял Прокурор, и сама никогда не стремилась к саморекламе: о существовании глубоко засекреченной спецслужбы «КР» даже в высших эшелонах власти знали лишь единицы.

Сфера интересов этой загадочной структуры была всеобъемлющей и определялась простыми, но убедительными словосочетаниями: внутригосударственная разведка, государственный контроль и государственная безопасность. Конечно, сходными проблемами занималась и Федеральная служба безопасности, и Федеральное агентство правительственной связи и информации, однако, в отличие от «КР», ФСБ и ФАПСИ, никогда не были службами законспирированными. К тому же органы и сами нуждались в постоянном контроле, да и не только они одни…

В любой уважающей себя стране существуют подобные структуры, чаще всего вынужденные действовать во внеконституционных рамках; ведь те, кто угрожает безопасности государства, изначально не придерживаются никаких законов!

Именно потому «КР», созданная в середине восьмидесятых, и получила карт-бланш, именно потому Прокурору, стоявшему во главе этой структуры с первого дня основания, и были даны в свое время сверхполномочия, притом на самом высоком уровне…

Постсоветское бытие, к счастью, складывалось не только из мерзостей русской жизни, вроде бандитских разборок, террористических актов да бессмысленных кавказских войн. Существовал и другой мир — работящий, создающий те материальные ценности, без которых невозможно каждодневное существование; мир, в котором, пусть мучительно и с великим трудом, растили и учили детей, писали стихи, возводили дома, занимались честным бизнесом…

И в том, что мир этот еще не был полностью парализован нынешним беспределом, не был ввергнут в пучину всеразрушающей анархии, во многом была заслуга Прокурора и подконтрольной ему структуры.

Так продолжалось до конца июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года, пока нынешний хозяин рублевского коттеджа не подал на самый верх подробный аналитический меморандум с прогнозом, выглядевшим предельно неутешительно: в недалеком будущем Россию постигнут тяжелые времена. Прокурор даже предоставил несколько рекомендаций, как смягчить надвигающийся кризис.

Меморандум был подан двадцать первого июля, а двадцать третьего последовала ответная реакция, совершенно неожиданная: структуру «КР» распустить, дела сдать, кабинеты в четырнадцатом корпусе Кремля опечатать.

Мотивация выглядела малоубедительно: во-первых, для бедной России слишком накладно тянуть сразу две мощные спецслужбы, которые дублируют друг друга. Функции контроля частично передавались в ФСБ, в УРПО — Управление по разработке и пресечению деятельности преступных организаций; во-вторых, сами прогнозы были признаны стратегически неверными, ' пессимистическими, искажающими реальную картину.

Как известно, приказы не обсуждают, их выполняют. А тем более, если приказы подписываются на высочайшем уровне. И потому Прокурору не оставалось ничего иного, как подчиниться. Текущие дела были переданы на Лубянку, так же, как и архивы (правда, предварительно и с дел, и с архивов бывший Глава секретной спецслужбы распорядился снять электронные копии). Сотрудники «КР» спешно покидали секретные базы, разбросанные по всей России.

Памятуя о прошлом высоком статусе руководителя конспиративной контролирующей структуры, кремлевское руководство определило ему солидную пенсию, льготы и этот особняк (по сути, государственную дачу) в пожизненное пользование.

Однако недавний высокопоставленный чиновник и в отставке оставался столь же деятельным и влиятельным, как и прежде; рычаги теневой власти по-прежнему были в его руках. А потому его устрашающий псевдоним во всех местах концентрации высшего российского руководства и теперь произносился исключительно шепотом и с оглядкой: и на Варварке, и на Старой площади, и на Огарева, и на Лубянке, и даже в самом Кремле…

Сдать дела формально вовсе не значит навсегда отрешиться от них.

Прокурор, прагматик и практик до мозга костей, понимал: послекризисная Россия, как никогда прежде, нуждается в совсекретной контролирующей структуре.

Формально распущенная «КР» сохранила и денежные средства, и кадровый костяк; ведь в свое время нынешний обитатель казенного особняка подбирал не просто профессионалов, а профессионалов, лично преданных ему. А потому, перебравшись за Московскую кольцевую, бывший глава совсекретной службы продолжил то, чем занимался на последнем этаже четырнадцатого корпуса Кремля.

Сюда, в подмосковный коттедж, по-прежнему стекались информационные ручейки, сливаясь в полноводную реку; сюда сходились невидимые нити манипуляции сильными мира сего; здесь составлялись прогнозы и принимались важнейшие решения, влияющие на судьбы России.

Человек неискушенный, плохо знающий Прокурора, наверняка бы задался вопросом: а для чего ему, уважаемому пенсионеру, заниматься тем, от чего его отстранили? Наслаждайся спокойствием и тишиной, поливай георгины да пописывай мемуары в стол.

Однако решение бывшего лидера «КР» исполнять свои обязанности и на покое появилось не в силу инерции, не из любви к власти и даже не из-за профессионального честолюбия. Для тех немногих людей, знавших Прокурора близко, он представлялся эдаким персонифицированным органом государственного контроля; а ведь настоящий контроль никогда не работает за деньги, только за идею. И потому отойти от дела, которому он посвятил большую часть жизни, было выше его сил…

Огромные антикварные часы, стоящие на каминной полке, пробили семь, и Прокурор, щелкнув компьютерной мышкой, откинулся на спинку глубокого кожаного кресла. Погладил сидящего на спинке кресла огромного сибирского кота, которого совсем недавно нашел мирно дремлющим на крыльце коттеджа, да и неожиданно для себя оставил при себе. Кот почему-то успокаивал Прокурора и к тому же был крайне неприхотлив.

Два раза в день Прокурор лично кормил его отборной говяжьей печенкой, забывая за этим простым занятием обо всех проблемах. А проблемы, как он знал по опыту, всегда сами напомнят о себе. Прокурор встал из кресла, заварил кофе и стал не спеша размешивать его в чашке серебряной ложечкой. Выпив чашечку кофе, он вскрыл очередной блок «Парламента», достал из него новую пачку. Снова сел в кресло, щелкнул зажигалкой «Зиппо» и с удовольствием закурил.

Вот уже четвертый день кряду он сидел в коттедже, никого не принимая и никуда не выезжая. Первые недели российского кризиса, как он и предугадывал, породили настоящий информационный ураган. Сообщения выглядели отрывочными, запутанными, противоречивыми, и бывший глава совсекретной структуры проводил перед монитором компьютера по десять — двенадцать часов в сутки, сопоставляя, анализируя и размышляя. Любая отрывочная информация сама по себе ничего не стоит; информация становится ценной только тогда, когда она систематизирована; так беспорядочная с первого взгляда мозаичная россыпь складывается в умелых руках в цельную картинку.

Картина первых дней неприятно впечатляла: главной проблемой России вновь становилась организованная преступность. Ни крах реформ, ни обвал рубля, ни даже отсутствие четкой программы выхода из кризиса не шли ни в какое сравнение с тем, что ожидало страну в недалеком будущем.

Как можно реформировать экономику, если она насквозь криминальна? Какой смысл поддерживать падающий рубль, выбрасывая на валютный рынок новые миллионы долларов, с трудом полученных от международных кредитных организаций, если завтра или послезавтра доллары эти, отмытые через мафиозные структуры, осядут в зарубежных банках? И о какой антикризисной программе можно говорить в государстве, где коррумпированы все или почти все?

Перед Россией замаячил очередной передел собственности наверняка более кровавый и беспардонный, чем тот, что сопутствовал приватизации. Перспектива вырисовывалась предельно мрачная. Не вызывало сомнений, что мафиози серьезного уровня наверняка развяжут новый виток гангстерских войн, а бандиты рангом поменьше, не желая лишаться прежних доходов, примутся за старое ремесло, с которого и начинали: выбивание долгов, заказные убийства, похищения с целью выкупа и примитивное вымогательство.

На МВД надежды мало — ни для кого не секрет, что в милиции прогнило все, что только могло прогнить. На ФСБ также не стоит рассчитывать — рыцари плаща и кинжала, прельстившись долларами олигархов, в очередной раз погрязли в сомнительных и мелочных политических интригах.

А крайним, как и обычно, окажется среднестатистический российский гражданин; неспособность властей обуздать разгул преступности окончательно подорвет в его глазах и без того шаткий авторитет государства…

Есть ли из сложившейся ситуации хоть какой-то разумный и приемлемый выход?

Пружинисто поднявшись из-за стола. Прокурор неторопливо подошел к камину, подбросил в пылающее жерло очага несколько сосновых чурок, поправил кочергой тлеющие головешки и, взяв с каминной полки ключ, вставил его в заводное отверстие часов, прокрутил несколько раз.

Эти огромные антикварные часы, стоявшие на каминной полке, сделали бы честь любому музею. Массивный позолоченный корпус привлекал к себе взгляд не только эмалевым циферблатом величиной с суповую тарелку, по которому медленно проползали ажурные стрелки. Старинный хронометр венчала изящная скульптурная группа: золоченая фигурка охотника с ружьем наперевес и золоченая фигурка волка со вздыбленной шерстью и хищным оскалом. Разжималась часовая пружина, едва слышно тикал механизм, цепляли друг друга зубцы шестеренок, стрелки переползали с цифры на цифру, и, сообразно ходу времени, по кругу передвигались фигурки охотника и волка.

В этом бесконечном круговом движении Прокурор видел глубокую метафору: один всегда убегает, другой всегда догоняет. Так было прежде, так есть ныне и так будет всегда.

Но кто здесь охотник, а кто жертва?

Стрелок гонится за хищником или, наоборот, волк за охотником?

Впрочем, вот уже несколько столетий фигурки эти, догоняя друг друга по нескончаемому кругу, так и не могут встретиться…

— М-да, время всегда движется за счет того, что один догоняет другого и не может догнать, — негромко изрек Прокурор.

Закурив вновь, хозяин особняка долго и неотрывно смотрел на часы.

Мозг Прокурора вполне можно было сравнить с самым совершенным компьютером, при условии, если бы компьютеру были свойственны самые неожиданные параллели и самые невероятные парадоксы. Вот и теперь, глядя на бесконечную погоню золоченых фигурок охотника и волка друг за другом, бывший глава совсекретной структуры «КР» морщил лоб, — видимо, какая-то неожиданная, нестандартная мысль озарила его. Сигаретный пепел неслышно осыпался на текинский ковер, но Прокурор не замечал этого, словно завороженный, он созерцал золоченые фигурки…

Волк догоняет стрелка или стрелок волка?

Это не важно. Важно другое: охотник и жертва не могут существовать друг без друга. И пока они в движении, время не остановится.

Бросив недокуренную сигарету в камин, Прокурор подошел к висевшей на стене у окна старинной гравюре: парусник среди бурных волн, чайки и темные скалы вдали. Нажатие потайной кнопки, и парусник, чайки и скалы плавно отъехали в сторону, и взору хозяина предстал аккуратный темно-серый сейф в небольшом углублении за гравюрой. Набрав многозначный код и крутанув несколько раз никелированную ручку. Прокурор открыл тяжелую дверку.

В сейфе лежали не деньги, не оружие и не пачки с документами. В недрах потайного хранилища помещалось несколько сот пронумерованных компьютерных CD-дисков; видимо, информация, записанная на них, была настолько серьезной, что даже тут, в тщательно охраняемом коттедже, ее не следовало держать на рабочем столе.

Спустя несколько минут Прокурор сидел перед экраном монитора, то и дело щелкая мышкой.

CD-диск, привлекший внимание обладателя золотых очков, содержал подробнейшее досье на человека, чьи сканированные фотографии помещались тут же: спокойное, непроницаемое лицо с сетью тонких, почти невидимых паутинных морщинок, тяжелый взгляд немного прищуренных серых глаз, тонкие поджатые губы, высокий лоб…

Прокурор читал вдумчиво, неторопливо, едва слышно шевеля губами. Иногда снимал с переносицы очки в золотой оправе, протирая их безо всякой нужды синей бархоткой, — видимо, просто хотел сосредоточиться, хотел еще раз осмыслить прочитанное, и манипуляции с очками помогали ему собраться с мыслями.

В электронном досье сообщалось следующее:

— Ну что, Максим Александрович, — иронично произнес читавший, вглядываясь в фотографию героя компьютерного досье, — придется потревожить вас еще раз…

Отсутствие адреса не смутило Прокурора: зная электронный адрес искомого человека, связаться с нужным абонентом — не проблема.

Спустя несколько минут Прокурор, поднявшись из-за стола, вновь подошел к камину, взглянул на золоченые фигурки и спросил самого себя:

— Кем же вам, господин Лютый, теперь суждено стать? Охотником или волком? Ничего, бегать-то все равно придется по кругу…

Мужчина не может быть безоружным, не имеет права. Безоружный мужчина — не мужчина вовсе. Любой мужчина по своей природе склонен к конфликтному утверждению себя, а оружие — весомый аргумент в таком конфликте, особенно когда аргументы словесные исчерпаны. Стремиться к победе, к физическому уничтожению противника для мужчины естественно так же, как для женщины — рожать детей.

Кинжал, штык-нож, пистолет, граната — своего рода продолжения руки, делающие ее сильней.

Другое дело, что считать оружием, а что не считать.

В руках дилетанта самый современный пистолет или выкидной нож не более чем бесполезный металлолом. В руках же человека искушенного средством обороны или нападения может стать все, что угодно: обрывок подобранной на улице проволоки, перегоревшая электролампочка, шнурок от ботинка, карманная зажигалка, даже задубевший сигаретный окурок… Если же в руки такого человека попадает настоящее оружие, то трепещите враги!

Но истинный профи не только тот, кто метко стреляет, грамотно отрывается от преследования, безукоризненно владеет компьютером и автомобилем; не только тот, чей удар кулаком превращает челюсть противника в мешок толченых ракушек. Профессиональный боец прежде всего человек мыслящий, на все сто процентов использующий жизненный опыт, как свой, так и чужой. Он умеет принимать нестандартные решения, а главное — ничем не выделяется из толпы; в нем невозможно заподозрить личность неординарную…

…В просторном полуподвальном тире было сумрачно и влажно. Тир этот, в силу своей принадлежности МВД, до недавнего времени заведение режимное и закрытое, несколько лет назад распахнул двери для всех желающих: есть у человека нарезной ствол с соответствующим разрешением, есть деньги для абонентской платы и приобретения патронов, — пожалуйста, приходи и тренируйся сколько душе угодно! Не по консервным же банкам в лесу стрелять.

Пятого сентября девяносто восьмого года на огневом рубеже этого тира стоял единственный стрелок — невысокий, но крепко сбитый и жилистый мужчина лет тридцати пяти. Простые, правильные, но не запоминающиеся черты лица, уверенная манера держаться, внутреннее спокойствие, сквозящее в каждом его движении. О подобных людях в милицейских ориентировках обычно пишут: «особых примет не имеет». Столкнешься с таким на улице и через пять минут забудешь, как он выглядит: мало ли в Москве тридцатипятилетних мужчин среднего роста и без особых примет?!

Впрочем, опытный наблюдатель наверняка обратил бы внимание на его взгляд: глубоко посаженные серые глаза были окружены сетью почти невидимых паутинных морщинок, как у человека, которому приходится долго и пристально вглядываться в даль.

Огромные шумозащитные наушники закрывали почти полголовы стрелка, напоминая бутафорские шлемы из фантастического фильма об инопланетянах. Мишени — ломкие черные силуэты на молочном фоне — появлялись в глубине тира лишь на десять секунд, и притом в самое неожиданное время.

За эти секунды следовало поразить мишени максимальное количество раз.

Выстрел!.. Еще один!.. Еще!..

Стреляные гильзы беспорядочно отлетали в стороны, отдача отбрасывала пистолет вверх, но рука стрелка уверенно сжимала оружие — дорогой вороненый «зиг-зауэр».

Еще один выстрел!.. Еще!.. И еще!..

Спустя десять секунд обойма была расстреляна полностью, и стрелок, опустив оружие, обернулся к инструктору: мол, все ли в порядке?

Инструктор безмолвствовал, и лишь в глазах его читалось плохо скрываемое восхищение. Мишени были поражены все до единой. Теперь стрелку оставалось лишь собрать стреляные гильзы и, поставив подпись в журнале, отправляться наверх.

Спустя пять минут снайпер, сняв наушники и спрятав оружие в подмышечную кобуру, уже расписывался в журнале посетителей тира.

— Максим Александрович, — откашлявшись в кулак, осторожно обратился к стрелку инструктор. — Можно вас спросить?

— Пожалуйста, спрашивайте, — любезно разрешил тот.

— Вы к нам только второй месяц ходите, а стреляете как Бог. Где вы так стрелять научились? Небось в спецслужбах каких-нибудь?

— Приходилось, — ответил тот, кого инструктор назвал Максимом Александровичем.

— Воевали, наверное?

— И воевать приходилось.

— Наверное, не только по мишеням стрелять?

— И это тоже пришлось, — немного помрачнев, ответил снайпер.

— А теперь что, в отставку отправили? Или в запас? — Здоровое любопытство распирало инструктора, однако опасение нарваться на грубый ответ вынуждало задавать вопросы с подчеркнуто извинительной интонацией.

Никакой грубости не последовало.

— Неужели я похож на человека, которого могут отправить в запас или тем более в отставку? — неожиданно весело парировал Максим Александрович и, заметив недоумение в глазах собеседника, снизошел до объяснения:

— Я всегда сам решал, где мне оставаться: в запасе, действующем резерве, отставке… или в строю…

Мужчина, демонстрировавший в тот день отличную стрельбу из «зиг-зауэра», не соврал. Максим Александрович Нечаев, известный в специфически узком кругу российских спецслужб под оперативным псевдонимом Лютый, никогда, ни при каких обстоятельствах не позволял манипулировать своей судьбой; не искал в жизни путей легких, пустых и эффектных, всегда оставаясь самим собой.

«Человек — кузнец своего счастья».

Банальные, стертые от длительного употребления афоризмы тем не менее во многом верны; впрочем, такие афоризмы всегда можно продолжить. Человек — кузнец не только своего счастья, но в первую очередь своего несчастья.

Для Лютого счастье означало прежде всего свободу выбора, свободу принимать решения самостоятельно, без оглядки на кого бы то ни было.

Электронное досье, записанное на CD-роме Прокурора, бесстрастно фиксировало вехи жизненного пути Нечаева. Все записанное соответствовало действительности: и служба во 2-м Главном управлении КГБ, и наемничество во время гражданской войны в Грузии, и работа в совсекретном «13-м отделе», и гибель жены и сына, и так называемая «Красная Шапочка» — специальная зона под Нижним Тагилом, предназначенная для бывших сотрудников Прокуратуры, МВД, КГБ и спецслужб.

Были и другие вехи, другие этапы большого пути: спецшкола «КР», исследование подземелий Москвы, участие в неконституционных операциях по уничтожению мафиозных структур…

О последней подобной акции, получившей с легкой руки Прокурора кодовое название «Король крыс», в российской столице до сих пор ходили легенды.

Стараниями Прокурора и конспиративной структуры «КР», подконтрольной тогда этому высокопоставленному чиновнику официально, Максим был грамотно внедрен в среду московского криминалитета. В короткое время сабуровская оргпреступная группировка, во главе которой оказался Нечаев, подмяла под себя едва ли не всю криминальную Москву. После того как одни бандиты были ликвидированы руками других бандитов, информация на сабуровских оказалась на Петровке, Шаболовке и Лубянке.

Результаты выглядели блестяще: сперва сабуровские разгромили конкурирующие ОПГ, а затем МУР, РУОП и ФСБ — сабуровскую группировку. По Москве пошли слухи, что Нечаев, один из самых влиятельных сабуровских мафиози, якобы погиб в перестрелке с ментами.

Но это было не так, слухи были не чем иным, как тонко запущенной дезинформацией. После разгрома сабуровских Нечаев, получив от Прокурора безукоризненные документы на другое имя, поселился в тихом подмосковном городке.

Жизнь Лютого наконец потекла плавно и размеренно. У него было все, чтобы радоваться бытию: деньги, свободное время, отсутствие проблем, уверенность в собственных силах, Наташа, в конце концов.

Видя, как сильно привязалась она к Максиму, ее дядя, известный в воровском мире авторитет по кличке Коттон, разрешил им пожить какое-то время вдвоем, понимая, что они все-таки немного стесняются проявлять чувства при свидетелях.

Наташа, подарив Лютому самое дорогое, что есть у девушки, — свою девственность, теперь постоянно искала повод уединиться с любимым человеком. Но в гостиницу они больше не ездили — Коттон дал им ключи от пустовавшего дома на окраине деревни. Наташа горячо благодарила дядю Лешу. Лютый теперь никуда не спешил и тоже расслабился. А Наташа хотела как можно быстрее познать все таинства любовной науки и, надо признать, была неутомимой труженицей в постели.

И утром, и днем, и ночью она горячо отдавалась Максиму, постоянно шепча ему слова любви. Наташа расцвела прямо на глазах и еще больше похорошела.

Можно даже сказать, что в этом скромном деревенском домике у них прошел как бы медовый месяц. Груди и бедра Наташи еще больше округлились, наливаясь сладкой любовной истомой. В бурных ласках и бесконечных оргазмах прошло несколько недель. Любовь — это прекрасно, но такая жизнь казалась Лютому подозрительно легкой. Да, они были влюблены друг в друга, все было хорошо…

Но эта невыносимая легкость бытия уже начинала раздражать Нечаева — прежде всего буржуазным спокойствием и легкой предсказуемостью. Боец по натуре, Максим не мыслил себя вне борьбы, вне конфликтов. Скорее всего, потому он по-прежнему поддерживал боевую форму.

Дважды в неделю Лютый наведывался в тир МВД, всякий раз отстреливая нормативные десять патронов. Пятикилометровый кросс каждое утро; бассейн, спарринг-партнеры, тренажеры, штанга-в каждый наезд в Москву.

Он был в курсе всего: последних политических скандалов и новостей компьютерного мира, изменений автомобильной моды и тенденций развития бизнеса.

Он много читал, читал несколько книг одновременно, не говоря уже о газетах и журналах. Конечно, Лютый не доверял телевидению, но все-таки старался следить за новостями. Иногда смотрел боевики на видео. Наташа искренне недоумевала, зачем Лютый настойчиво изучает книги по анатомии и психологии человека, листает толстенные энциклопедические справочники, заучивает наизусть дорожные карты Москвы и Подмосковья. Будучи в общем-то молоденькой и наивной девушкой, она полагала, что отныне все приключения Максима закончены. Что они — ей очень хотелось этого — будут впредь неразлучны. Сам же Лютый ни на миг не забывал, кто он такой, и работал, работал, работал…

Он мог с одинаковой компетентностью рассуждать о скорострельности автоматического оружия, принципах составления бизнес-планов и новинках репертуара Большого театра.

Он тренировал свою память: запоминал лица, тексты, номера автомобилей, тонко подмечал мелкие детали быта, на которые обычный человек и внимания-то не обратит: какие окна в доме напротив гаснут раньше, а какие позже; какие газеты в городке раскупаются быстро, а какие не очень; сколько шагов от его подъезда до гаража и от гаража до бензозаправки, какие марки автомобилей покупаются в Подмосковье чаще других, а какие реже…

Он знал: все это — и окна, и газеты, и многое другое — вряд ли когда-нибудь пригодится ему в жизни. Пригодится другое: умение все подмечать, все запоминать и, сопоставляя отрывочную, бесполезную на первый взгляд информацию, складывать ее в цельную картину.

Правда, Максим не знал еще, как скоро снова востребуются его навыки. Но интуиция подсказывала: рано или поздно он вновь встретится с Прокурором и от этого человека в очках с тонкой золотой оправой вновь последует какое-то предложение.

Но окончательный ответ — принять это предложение или отвергнуть — Лютый оставлял за собой.

Больше всего на свете Нечаев ценил свободу выбора, свободу оставаться самим собой. Сильного человека трудно заставить делать то, что ему не по нутру, это общеизвестно. И пусть даже потерь у такого человека зачастую случается куда больше, чем приобретений…

— Максим Александрович, вы по-прежнему прекрасно выглядите, с чем вас и поздравляю. Говорю совершенно искренне: очень рад видеть вас вновь.

С того времени, как Лютый видел Прокурора в последний раз, высокопоставленный кремлевский чиновник ничуть не изменился. Все та же ненавязчивая предупредительность истинного интеллигента, все тот же холодный блеск старомодных очков в тонкой золотой оправе, все та же ироничная улыбка человека, знающего наперед абсолютно все.

Правда, теперь его статус, судя по всему, серьезно изменился: а то с чего бы в письме, посланном Лютому по компьютерной сети, руководитель совсекретной структуры предложил встретиться не в официальном кремлевском кабинете, а в домашней и непринужденной обстановке коттеджа на Рублевском шоссе?

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Нечаев и вопросительно взглянул на собеседника. Прокурор прекрасно понял немой вопрос.

— Да, Максим Александрович, теперь я лицо частное и неофициальное.

Обычный собесовский пенсионер.

— Судя по всему, участь бывшего члена Политбюро товарища Гришина, умершего в очереди в отделе социального обеспечения, вам не грозит, — с едва заметной иронией предположил Лютый и, скользнув глазами снизу вверх, с ковра на камин, зафиксировал взгляд на антикварных часах с золочеными фигурками охотника и волка.

— Никому не дано узнать о собственной смерти: ни о времени, ни о месте, ни о причинах, — философски изрек Прокурор, и Нечаев, прекрасно знавший все интонации этого человека, сразу же насторожился.

Однако хозяин кабинета, отметив про себя настороженность гостя, не спешил перейти к изложению сути дела, ради которого Лютый и был приглашен в загородный коттедж. Неторопливо закурил свой «Парламент», погладил кота, подошел к камину и, указав взглядом на часы, неожиданно поинтересовался:

— Нравится?

— Да, — признался Максим.

— Когда-то эти часы стояли в кабинете наркома внутренних дел, генерального комиссара государственной безопасности товарища Николая Ивановича Ежова, — задумчиво сообщил хозяин особняка. — Изготовлены в единственном экземпляре. Англия, вторая половина восемнадцатого века, мастер Гамильтон из Бирмингема.

Казалось, информация, прозвучавшая в первые минуты беседы, откровенно случайна и ничтожно мала. Констатация Прокурором очевидного, своего ухода из большой политики, ни к чему не обязывающие слова о непостижимости будущего, историческая справка о том, где и когда были сделаны эти часы и у кого в кабинете они когда-то стояли…

Однако Лютый мгновенно прозрел глубинную внутреннюю связь: фраза о непостижимости человеком времени, места и причин собственной смерти, брошенная как бы невзначай, и упоминание бывшего шефа советской политической полиции, действовавшего не только вне формальных законов государства, но и общепринятой морали, — все это наталкивало на совершенно определенные размышления.

Впрочем, Прокурор не форсировал беседу. Стряхнул сигаретный пепел в камин, еще раз взглянул на золоченые фигурки часов и, мягко опустившись в кресло, вкрадчиво изрек:

— Не далее как вчера вечером я в который уже раз просматривал ваше досье. И знаете, нашел в вашей жизни некоторые внутренние закономерности.

— А я всегда считал, что сам предопределяю свою судьбу, — возразил Нечаев, достал из кармана пиджака пачку «Мальборо лайте» и закурил.

— Не только вы, но и обстоятельства, которые… м-м-м… не всегда зависят от вас. Так уж получалось, что вы всегда или догоняли кого-нибудь, или уходили от погони. Как волк и стрелок на этих часах.

— Только никак не могу понять: кто на этих часах охотник, а кто жертва?

— Максим вопросительно взглянул на собеседника.

— И не надо понимать.

— В чем же тогда смысл этой погони?

— Один догоняет другого, и именно потому время движется, не останавливаясь никогда.

Фраза прозвучала достаточно туманно, обтекаемо, однако Лютый решил не уточнять, что же имеет в виду собеседник. А Прокурор, сделав непродолжительную, но многозначительную паузу, продолжал, и теперь в его голосе неожиданно засквозили деловые интонации.

— Так вот, я о вашем досье… Помните свою службу в «13-м отделе»?

— Да.

— Нет! Сама идея-то «13-го отдела» верная, идея на все времена: глубоко законспирированная организация, созданная для уничтожения мафиози, избавить от которых общество законными методами не представляется возможным. Эдакий тайный и всемогущий орден рыцарей плаща и кинжала, физическая расправа над…

— …другими рыцарями плаща и кинжала? — мгновенно отреагировал Максим, поняв, что не ошибся в недавних предположениях о теме предстоящей беседы.

— Вот именно. А теперь, Максим Александрович, присядьте к компьютеру, я вам кое-что покажу.

Информационная сводка за последние две недели, с которой Лютый ознакомился лишь сугубо поверхностно, тем не менее впечатляла: киллерские отстрелы и вымогательство, отмывание «грязных» денег и махинации с государственным имуществом, производство фальшивого спиртного и коррупция на самых высших этажах власти… И все это в удесятеренных масштабах по сравнению с докризисной эпохой.

— А теперь несколько вопросов. — В голосе Прокурора зазвучал металл. — Я буду спрашивать, а вы отвечайте только «да» или «нет». Мне нужен мгновенный ответ без размышлений. Вы готовы?

— Да, — кивнул Максим.

— Считаете ли вы, что в условиях теперешнего бандитского беспредела Россия способна выйти из кризиса?

— Нет, — твердо ответил Лютый.

— Считаете ли вы, что криминальную экономику реально реформировать?

— Нет.

— Считаете ли вы, что МВД и ФСБ способны бороться с организованной преступностью?

— Нет.

— Считаете ли вы, что единственный выход — возродить методы «13-го отдела», где вам в свое время выпало счастье или несчастье служить? Методы, повторяю, совершенно неконституционные, незаконные… Но тем не менее эффективные. Да или нет?

— Да, наверное, — немного замешкавшись, ответил Лютый.

— Вот и я того же мнения. К этому мы еще вернемся… А пока еще один вопрос: как вы считаете, в чем причина нынешнего всплеска организованной преступности?

Нечаев снова промедлил с ответом. Вдавив окурок сигареты в дно хрустальной пепельницы, он обратил внимание на ее идеальную чистоту. Прокурор в силу своей давней привычки предпочитал бросать окурки в камин. Максим подумал еще мгновение и негромко сказал:

— Когда я был курсантом Высшей школы КГБ, нас учили: первопричина любой преступности в несовершенстве экономики: безработица, низкий жизненный уровень… А нынче в России кризис.

— Замечательно! — с легким сарказмом перебил Прокурор. — Так я и думал.

Получается: дайте каждому россиянину по сто тысяч долларов, и мафиозные сообщества исчезнут сами по себе? Тогда следующий вопрос: как вы думаете, Максим Александрович, почему где-нибудь в Иране, Пакистане, Египте, Тунисе, Вьетнаме и Лаосе, то есть странах, где уровень жизни еще ниже, чем в России, и уж наверняка ниже, чем в процветающих Америке или Италии, мафии в привычном понимании слова нет и быть не может? Ведь Штаты богаче какого-нибудь Вьетнама, но во Вьетнаме мафии нет, а в США есть. Почему так? Не знаете?

— Если честно, я об этом как-то не задумывался, — признался Максим.

— Тогда скажу я: потому что в этих странах даже мелким воришкам публично рубят руки, потому что там сажают их на кол, потому что в нищих государствах Юго-Восточной Азии их торжественно расстреливают на переполненных стадионах, перед телекамерами, потому что даже дальние родственники преступивших закон покрываются несмываемым позором.

— Публично рубить бандитам конечности — это же средневековые методы! — последовало возражение.

— Зато эффективные. В основе любого преступления — ощущение безнаказанности. Если общественный запрет не влечет наказания, это провоцирует преступника на дальнейшие нарушения. Если ребенок один раз попадет пальцем в розетку и его ударит током, вторично он туда не полезет: закон психологии. В России, где столетиями царят принципы беспредела, где до сих пор популярны народные герои вроде Стеньки Разина, кстати создателя первой в истории страны оргпреступной группировки, где любимым лозунгом всех времен были слова «Грабь награбленное!», можно навести порядок, лишь выработав у населения жесткую систему условных рефлексов. Нарушил закон — отвечай. А чтобы другим неповадно было, отвечай публично. Так и вырабатываются рефлексы. А в России таких рефлексов нет… увы, так сложилось исторически. Первая и вторая сигнальные системы, как в опытах физиолога Павлова. Вы понимаете, куда я клоню?

— Вы собирались вернуться к разговору о «13-м отделе»? — ответил-напомнил Лютый.

— Именно так. Да, верная, богатая идея, идея на все времена, — повторил Прокурор и, едва заметно прищурившись, добавил:

— Но есть в ней два серьезных изъяна… Во-первых, негодяи, оставшиеся в живых, зачастую не понимали, почему и за что именно убивали их коллег. Во-вторых, террор осуществлялся разветвленной организацией. Что не правильно.

— Почему не правильно? — не понял Нечаев.

— Потому что любая подобная структура, состоящая даже из нескольких человек, рано или поздно начинает разлагаться. Бесконтрольность действий порождает ощущение собственной исключительности, чувства вседозволенности и безнаказанности, то есть то, что ныне принято называть беспределом. Но государственный беспредел ничем не лучше бандитского.

— Где же выход? — Безукоризненные логические построения Прокурора очевидно захватили Лютого.

— Выход теперь может быть только один — террор. Правда, выборочный. Но безжалостный и беспощадный. И обязательно — с официальным извещением всех заинтересованных сторон: кто ликвидирован, за какие преступления, какая структура берет на себя ответственность за смерть того или иного мафиози.

— Как при наркоме внутренних дел товарище Ежове, которому когда-то принадлежали эти часы? — Максим коротко кивнул в сторону антикварного хронометра. — Но к чему тогда привел выборочный террор? Сперва — к тридцать седьмому году, то есть террору тотальному, затем — к аресту и расстрелу и самого товарища Ежова, и тех, кто выполнял его приказы. Кстати говоря, тоже с извещением всех заинтересованных лиц, публичным и официальным, через печатный орган ЦК ВКП(б) газету «Правда»: кто уничтожен и за какие преступления.

— Все правильно, — любезно согласился собеседник. — Кроме двух моментов. Во-первых, НКВД по большей части уничтожал мнимых врагов народа, а структура, о которой мы пока беседуем лишь в сослагательном наклонении, занялась бы ликвидацией врагов настоящих. Или вы не согласны с тем, что бандит, мафиози, вымогатель — народу самый настоящий враг?!

— Согласен. — Нечаев кивнул. — А во-вторых?

— А во-вторых, большая структура и не нужна. Структура вообще не нужна никакая, ни большая, ни маленькая. Достаточно нескольких десятков убийств, совершенных за короткое время одним-единственным человеком, но приписываемых данной структуре. Я все рассчитал: одного-единственного человека достаточно, чтобы имитировать существование подобной организации. Плюс пять-шесть неофициальных интервью с милицейскими и эфэсбэшными чинами, которые якобы сами встревожены разгулом антимафиозного экстремизма, плюс несколько газетных публикаций, по возможности больше тумана, но обязательно какое-нибудь эффектное, красивое название структуры, которая якобы берет на себя ответственность за избирательный террор. Ну, та же «Белая стрела», о существовании которой так долго говорили бандиты.

— Может быть, «Черный трибунал»? — почему-то предложил Нечаев.

Видимо, упоминание в беседе о товарище Ежове, славном сталинском чекисте, бывшем во время Гражданской войны членом многих революционных трибуналов и развязавшем в середине тридцатых черный террор против населения СССР, натолкнуло бывшего старшего лейтенанта КГБ на такое название.

— «Черный трибунал»? А что, отлично, — жестко улыбнулся Прокурор. — Слово «трибунал» всегда звучит устрашающе, вызывая невольные ассоциации со столами, застланными революционным кумачом, с кожанками и маузерами чекистов да пятиминутными заседаниями, на которых оглашался весь список и выносился один-единственный приговор: расстрел как высшая степень социальной защиты. А черный цвет — он всегда черный. Беспросветный. От черного цвета веет трауром и безнадежностью. — В глазах Прокурора заблестели злые огоньки. — А теперь представим: при невыясненных обстоятельствах погибает высокопоставленный гангстер. Взрывов, стрельбы, автомобильных погонь с визгом тормозов и прочих дешевых кинематографических эффектов не требуется, во-первых, чтобы не порождать в обществе нездоровый ажиотаж, не нервировать и без того издерганный народ, а во-вторых, чтобы не привлекать к себе внимания МВД, ФСБ и Генпрокуратуры. Но уже на следующий день его соратники получают уведомление:

«за многочисленные преступления… имярек… приговорен к высшей мере социальной защиты — физической ликвидации». А далее — зловещая подпись: «Черный трибунал». Загадочно и действенно, что и требуется. Не надо огласки: ведь эти уведомления предназначаются для оставшихся в живых мафиози, а не для правоохранительных органов. Кому надо, те поймут… — Он сделал паузу. — А теперь самое главное… Максим Александрович, на роль исполнителя у меня есть одна-единственная кандидатура. Признайтесь, вы ведь догадываетесь, кого я имею в виду?

— Догадываюсь, — понимающе вздохнул Лютый.

— Какое же у вас мнение?

Нечаев, к удивлению Прокурора, промолчал.

С одной стороны, Лютый не мог не согласиться с доводами собеседника — так или иначе, но альтернативы террору не было.

Но с другой…

Кто-кто, а бывший офицер КГБ, бывший оперативник «13-го отдела», созданного для защиты законов незаконными методами, понимал: террор, какими бы красивыми лозунгами он ни прикрывался, обычно порождает ответный террор. Так камень, брошенный в воду, всегда вызывает круги, и те, отражаясь от берега, идут в обратном направлении. Понимал он и то, что ответный террор всегда бывает еще более жестоким. Тут как в физике: всякое действие вызывает противодействие…

— Техника, документы, оперативные прикрытия и информационная поддержка?

— коротко осведомился Лютый, сознательно оттягивая главные вопросы.

— Не проблема. Деньги, транспорт, средства связи, а главное, информационная база по-прежнему в нашем распоряжении. Хотя служба государственного контроля «КР» официально распущена, это ровным счетом ничего не меняет. — Он говорил таким уверенным тоном, словно ответ был заранее продуман им. — С середины восьмидесятых, то есть с момента создания «КР», мы всегда действовали автономно, оставаясь еще большим государством в государстве, нежели КГБ. Что-то еще? Какие вопросы могут волновать Лютого? — осведомился Прокурор.

— Да, я хотел бы задать несколько вопросов, — откашлявшись, произнес Максим, понимая, что тянуть больше не стоит.

— Пожалуйста, хоть двадцать, — снисходительно улыбнулся Прокурор.

— Насколько я понял, вы теперь лицо частное и неофициальное. Как говорится, собесовский пенсионер… Я правильно понял?

— Совершенно верно, — подхватил собеседник. — И даже предвижу ваш следующий вопрос: для чего мне, лицу частному и неофициальному, это понадобилось? И вообще, кто дал мне такие полномочия? Вы это хотите узнать?

— Да. — Лютый твердо взглянул в глаза собеседнику.

Тем не менее взгляд Прокурора не выражал ничего, кроме мягкой снисходительности; обычно так смотрит старый учитель на способного, но нерадивого ученика.

— Максим Александрович… Во-первых, позволю напомнить вам очевидное: быть на пенсии и быть не у дел — далеко не одно и то же. Государство всегда нуждалось и нуждается в тайном контроле и корректировке ситуации, а в настоящее время особенно. — Прокурор быстрым и пронзительным взглядом взглянул на него. — И все нити, позволяющие собирать любую необходимую информацию и влиять на многие процессы в России, да и не только в ней, по-прежнему в моих руках. — Он снисходительно улыбнулся. — Так что считайте, ничего в моей жизни не изменилось. Поймите: я никогда не работал ради власти, ради славы или ради корысти. Контроль не может существовать только ради контроля. Главное-то — идея… А что касается полномочий… — Он сделал эффектную паузу, закурил сигарету и с удовольствием глубоко затянулся. — Да, официальных полномочий у меня теперь нет. И я, опальный чиновник, не могу вам приказывать. — Сделав еще одну затяжку. Прокурор тяжело вздохнул и, помолчав немного, напряженно взглянул на собеседника. — Но ведь мы все живем в одной стране! Мы — одна большая семья, и Россия — наш дом. — Несмотря на явный пафос, говорил он серьезно и убежденно.

— Каким бы грязным и загаженным этот дом ни был другого у нас нет и не будет. А очистить этот дом от грязи можем только мы с вами, а не приходящая домработница. Если вы разделяете мои взгляды, какая разница, кому они принадлежат: человеку, наделенному официальной властью или отстраненному от нее? Неужели все дело лишь в полномочиях? Да и власть, как вы сами понимаете, бывает не только официальной. Так что ответите?

— Что ж, я согласен, — чуть подумав, медленно проговорил Нечаев и твердо добавил:

— Согласен… Тем не менее у меня тогда есть еще два вопроса.

Во-первых: как бы удачно мы ни действовали, физически ликвидировать всех мафиози нереально, не так ли?

— Естественно. Преступность невозможно искоренить, но регулировать ее можно и должно, — твердо ответил Прокурор. — Наша цель — не физическая ликвидация мафиози как класса, а создание у них устойчивого рефлекса. Точно такого же, как у павловских собак. Следующий вопрос?

— Кого, по легенде, должна представлять эта террористическая псевдоорганизация? Государство?

— Ни в коем случае. Якобы частная инициатива честных работников Генпрокуратуры, офицеров МВД и ФСБ, которым надоело жить в атмосфере бандитского беспредела. Такова легенда, которой мы будем придерживаться. Именно так, и никак иначе, «Черный трибунал» и будет подан широким мафиозным массам.

— А я лично? Кого буду представлять я? Вас, частное лицо? Структуру «КР», которая по-прежнему целиком подконтрольна вам? Якобы честных офицеров, которым надоело жить в криминальном заповеднике? Или еще кого?..

Ответа Лютый не получил: Прокурор сознательно проигнорировал этот вопрос, и Нечаев понял: больше эту тему затрагивать не следует, по крайней мере сегодня.

— У вас есть еще какие-нибудь вопросы? — вкрадчиво поинтересовался Прокурор.

— Да. Самое главное: кто будет определять меру вины? И меру наказания?

— Напряженно глядя на собеседника, Максим задал вопрос, который, естественно, был для него наиболее важным.

— Мы с вами и будем определять. Только не надо говорить о том, что вину гражданина вправе признать один лишь суд. — Прокурор брезгливо поморщился. — Вы слышали хоть об одном высокопоставленном российском мафиози, осужденном решением российского суда?

Лютый молча пожал плечами.

— Я так и думал… Вот и я не слышал. Так где вы собираетесь получить пачку приговоров на элиту бандитской России, в народном суде Солнцевского района? Собственно говоря, любое решение суда — палка о двух концах. Максим Александрович, представьте: у некоего абстрактного человека злокачественная опухоль. Спасти его может только решительная операция, однако больной противится, боясь и не понимая, что это единственная возможность сохранить жизнь. Что остается делать? Остается приковать его к операционному столу наручниками, разрезать и удалить опухоль. И тем самым действительно спасти ему жизнь! Но ведь формально деяния такого хирурга подпадают под сто двенадцатую статью Уголовного кодекса, гласящую о том, что это «умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью». Плюс отягчающие обстоятельства: во-первых, причинение насилия, опасного для здоровья, во-вторых, использование скальпеля, который может быть квалифицирован как холодное оружие. И больной, выживший благодаря своевременной операции, может проходить в суде как пострадавший. — Он усмехнулся. — Но это так, к слову. Так вот, к чему я клоню: Россия больна.

Тяжело больна. Но небезнадежно. Спасти ее может только решительное хирургическое вмешательство. И должны найтись такие хирурги, которые не только способны убрать эти метастазы, но и могут взять на себя всю ответственность.

Потому что криминал прорастает всюду, как те самые метастазы, о которых я говорю! Итак, спрашиваю еще раз: согласны ли вы стать таким хирургом?

— Да, — твердо ответил Лютый.

— Максим Александрович. — Прокурор приложил руку к груди. — Я не сомневался в вашем ответе. Видно, линия судьбы у вас такая: вы или догоняете кого-то, или уходите от погони. Как волк и охотник на этих часах. Один всегда убегает, другой всегда догоняет. Так было прежде, так есть ныне и так будет всегда. — Прокурор твердо опустил руку на стол, словно ставя на этом точку. — В этом есть нечто символичное, не так ли? Но за счет такого бесконечного движения время не останавливается и не остановится никогда.

Нечаев хотел было спросить: какой смысл в беге, если он происходит по кругу? И как сопоставить эту метафору с совершенно конкретным предложением собеседника: если и не ликвидировать российскую преступность целиком, то хотя бы выработать у нее условный рефлекс? Но, встретившись с холодным взглядом собеседника, полоснувшим его словно бритвенным лезвием, решил не задавать подобных вопросов. Как знать, может быть, он, Лютый, сам отыщет ответ?..