"Загадочные сверхвозможности человека" - читать интересную книгу автора (Кандыба Виктор Михайлович)

ТАЙНЫ МИСТИЧЕСКОГО СВЕТА

В середине прошлого века некоему американскому торговцу, которому тогда было 32 года, приснился странный сон. "Мне снилось, что я стоял за прилавком у себя I в лавке, – был яркий, солнечный день – и вдруг в одно мгновенье все погрузилось во тьму: стало темней, чем самой непроглядной ночью, темней, чем в забое шахты. Джентльмен, с которым я беседовал, бросился на улицу. Я последовал за ним – и хотя было темным-темно, я мог видеть, что на улицу в недоумении высыпали сотни, если не тысячи людей. И тут я заметил на небе, далеко на юго-западе, яркий свет – он сиял, словно звезда, – он был размером с мою ладонь и стремительно становился все больше и больше, приближаясь, – покуда тьма не начала рассеиваться. Он уже достиг размеров шляпы – и тогда разделился на двенадцать меньших огней, а один большой огонь был посередине, и тут он начал стремительно расти – и я внезапно понял, что это – пришествие Христа и двенадцати апостолов. Стало светлее, чем самым светлым днем, просто невообразимо светло, а когда сияние достигло зенита, знакомый, с которым мы говорили в лавке, воскликнул: "Это – мой Спаситель!" – и во сне я знал: он тут же покинул тело и вознесся на небо, а я подумал, что недостоин последовать за ним. Тогда я проснулся".

Сон оставил о себе столь сильное впечатление, что какое-то время торговец просто не решался его рассказывать. На исходе второй недели он поделился видением с домочадцами, а позже пересказал его нескольким знакомым. Прошло три года, и некий человек, известный своей праведностью, сказал жене торговца: "Ваш муж заново родился, но сам того не знает. В духовном смысле он – что слепой младенец, но вскоре он должен прозреть". И действительно, через три недели после этого разговора, проходя с женой по Второй авеню (Нью-Йорк), торговец воскликнул: "Мне дана вечная жизнь!" Он почувствовал, что в этот момент в нем пробудился Христос, и понял, что сознание его пребудет вечно. Через три года, находясь в толпе, на борту судна, он пережил еще один духовный и психический опыт: ему казалось, что его душа и тело омылись в потоке света. При этом, рассказывая свою историю, фрагменты которой мы и цитировали, он замечает, что пережитое наяву так и не смогло вытеснить из его памяти переживания, связанные с самым первым сном.

Вынести этот пример спонтанной люминофании ("явления света ") в самое начало книги меня побудили два соображения: (1) описываемые события произошли с обычным торговцем, вполне удовлетворенным своим уделом, который вовсе не был подготовлен к каким-либо мистическим озарениям такого рода; (2) первый опыт люминофании произошел во сне. Судя по всему, пережитый опыт произвел на торговца самое глубокое впечатление, но при этом он не осознал его значимость. Он просто почувствовал, что с ним произошло нечто очень важное, каким-то образом касающееся спасения его души. Мысль о том, что это – духовное возрождение, впервые посетила его, когда он услышал слова "праведника", переданные женой. Только после замечания человека, обладавшего духовным авторитетом, он осознал присутствие Христа в своей жизни, а еще три года спустя пережил опыт сверхъестественного света, омывшего его тело и душу.

Психолог мог бы сказать много интересного по поводу глубокой важности подобного опыта. Со своей стороны, историк религий отметил бы, что случай с американским торговцем прекрасно иллюстрирует ситуацию нашего современника, который считает себя безрелигиозным – или, во всяком случае, желает быть таковым: религиозное отношение к бытию вытеснено у него на уровень бессознательного, там оно нашло себе прибежище. По утверждению профессора К. – Г. Юнга, бессознательное современного человека всегда проникнуто религиозными представлениями. В самом общем виде это можно сформулировать следующим образом: мы наблюдаем у наших современников процесс исчезновения религиозных чувств, точнее – вытеснение их на глубинные уровни психики.

Пример, данный выше, водит нас в самую суть проблемы; мы видели, как встреча с этим светом – даже если она произошла во сне – ведет к радикальному изменению человеческого бытия, – оно раскрывается навстречу духовному миру. Все опыты переживания сверхъестественного света имеют одну отличительную черту: всякий, удостоившийся подобного опыта, изменяется: он достигает иного уровня существования и тем самым получает доступ к духовному миру. Каково действительное значение изменений, затрагивающих самое бытие личности, и каков характер духовности, к которой таким образом приобщается человек, – особая проблема, ее мы коснемся чуть позже. Вдумаемся пока в сам факт: даже в западной цивилизации XIX столетия встреча со светом вела к духовному перерождению.

Мифология – или даже метафизика – молнии представляет особый интерес. Моментальное духовное озарение уподоблялось молнии во многих религиях. Более того, вспышке молнии, прорезающей тьму, приписывалось значение mysterium tremendum ("жуткой тайны"), которая, преображая мир, наполняла душу священным ужасом. Считалось, что люди, убитые молнией, вознесены на небеса божествами грозы, а их останки почитались как священные реликвии. Человек, выживший после удара молнии, полностью меняется; он начинает поистине новое существование, он – новый человек. Якут, которого молния ударила, но не убила, рассказывал, что с Неба сошел Бог, разметал его тело на части, а затем вернул его к жизни – но к жизни новой, ибо после этой смерти-посвящения он, вернувшись к жизни, обрел дар шамана. "Теперь, – прибавил он, – я вижу все, что происходит за 30 верст вокруг". Весьма показательно, что в этом примере мгновенной инициации обычная тема смерти и воскрешения сопровождается и дополняется мотивом внезапного озарения; слепящая вспышка молнии ведет к духовной трансформации, в результате которой человек получает провидческие способности. "Видеть на 30 верст" – традиционное выражение, используемое сибирскими шаманами для обозначения ясновидения.

Отметим, что подобное ясновидение приобретается в результате мистического опыта, который у эскимосов называется "удар молнии" или "озарение" (кавманек), и, не пройдя через него, шаманом стать невозможно. Так, по свидетельствам шаманов эскимосов-игл юлик, собранных Расмуссеном, кавманек – это переживание "таинственного света, который шаман внезапно ощущает в своем теле, в голове, в мозгу, некий необъяснимый прожектор, светоносный пожар, позволяющий шаману видеть в темноте, причем и в прямом, и переносном смысле слова, ибо он видит во тьме даже с закрытыми глазами и воспринимает вещи и грядущие события, от других сокрытые; так шаманы всматриваются в будущее и в тайны других людей". Когда новичок впервые проходит через переживание этого мистического света, он ощущает, "как дом, в котором он находится, вдруг словно поднимается в воздух; он видит далеко-предалеко, сквозь горы, как если бы земля была одной великой равниной, и его взор может достичь пределов земли. Для него более нет ничего сокрытого; теперь он может видеть не только очень удаленные вещи, но также обнаруживать души, похищенные души, которые либо упрятаны в дальних, странных землях, либо вознесены на небо или забраны в Страну мертвых".

Отметим основные моменты этого опыта мистического озарения: (а) оно является следствием длительной подготовки, но всегда случается внезапно, "подобно вспышке молнии"; (b) оно связано с внутренним светом, ощущаемым в теле, прежде всего. – в голове; (с) когда человек впервые проходит через это озарение, он ощущает, что его возносят вверх; (d) с этим озарением связано видение на расстоянии и одновременно – ясновидение: шаман видит все происходящее далеко вокруг, но при этом он видит и невидимые сущности (души больных, духов и т, д.), а также прозревает грядущие события.

Прибавим, что опыт кавманек неотделим от иного, специфически шаманского духовного упражнения – способности видеть собственное тело, обнажившееся до скелета. Другими словами, шаман способен "видеть" то, что невидимо во времени. Это можно понять двояко: либо он видит сквозь плоть и зрение его подобно рентгену, либо он провидит далекое будущее – то, что произойдет с телом после смерти. В любом случае, эта способность – тоже своего рода ясновидение, обретаемое благодаря озарению. На этом моменте следует остановиться особо: хотя проявление внутреннего света, ощущаемое как люминофания, происходит, в почти прямом смысле слова, на физическом уровне, это озарение даёт эскимосскому шаману парагномические способности и знания мистического порядка.

Было бы весьма соблазнительно от анализа опыта шаманов сразу перейти к концепциям внутреннего света, сформированным в Индии. Здесь мы обнаружим сходное сочетание представлений о световом потоке, познании и возможностях преодоления человеческого уровня существования. Однако я хотел бы ненадолго коснуться другой группы фактов, связанных с примитивными обществами, и в первую очередь – с инициацией австралийских знахарей. Мне неизвестны примеры из австралийского материала, напоминающие озарения шаманов у эскимосов-иглюлик, но, возможно, это связано с недостатком знаний об австралийских знахарях в целом. Тем не менее у нас есть все основания сравнивать их с шаманами Сибири и Арктики: не только потому, что и у тех и у других обряды инициации имеют много сходного, но также потому, что и шаманам и знахарям приписывают сходные параден хо-логические способности: они могут ходить по углям, исчезать и появляться по собственному желанию, обладают ясновидением, способны читать чужие мысли и т, д.

В церемониях инициации австралийских знахарей мистический свет играет весьма важную роль. Во время посвящения знахарь должен отождествиться с Байаме, мастером инициации, который во всем сходен с неофитом, но "из его глаз льется свет". Другими словами, сверхъестественное состояние бытия связывается со сверхизобилием света. Вайаме посвящает претендентов, окропляя их "священной водой, дарующей силы", которая, по словам знахарей, не что иное, как жидкий хрусталь. Хрусталь играет важную роль в инициации. Считается, что сверхъестественное существо убивает посвящаемого, расчленяет его и наполняет тело горным хрусталем; когда знахарь возвращается к жизни, он способен видеть духов, читать мысли, взлетать на Небо, делаться невидимым и т, д. Благодаря кристаллам горного хрусталя, заключенным в его теле и особенно – в голове, знахарь находится на другой ступени бытия по сравнению с прочими смертными. Такое почитание хрусталя связано с его небесным происхождением: трон Байаме сделан из хрусталя, и Байаме кидает на землю выломанные из него осколки. Другими словами, подразумевается, что кристаллы – упавшие фрагменты небесного свода, т, е, своего рода "застывший свет".

Точно так же даяки, живущие на побережье, называют кристаллы "камнями света". Считается, что свет, заключенный в хрустале, имеет сверхъестественную природу: благодаря ему знахари получают способность видеть души, причем даже души, находящиеся чрезвычайно далеко: души больных, скитающиеся в зарослях или похищенные демонами. Более того, благодаря этим кристаллам знахари способны взлетать на Небо – сходные представления распространены и у индейцев Северной Америки. Способность видеть на большом расстоянии, подниматься на Небо, видеть духов (души мертвых, демонов, богов) означает, что знахарь белее не принадлежит профанной Вселенной, а разделяет бытие сверхъестественных Существ. Он достиг этого уровня благодаря смерти-посвящению, когда в его тело вошла субстанция, описываемая как застывший свет: когда он таинственным образом воскрес к жизни, можно сказать, что он омылся внутренним, сверхъестественным светом.

Таким образом, у австралийских знахарей мы находим то же отождествление духовного света, познания, вознесения, ясновидения и способности к сверхчувственному восприятию, что мы встречали у эскимосских шаманов. Но при этом интересующий нас элемент – духовный свет – имеет несколько иное качество. Предполагается, что в Австралии посвящаемый не проходит через озарение, сходное с тем, которое испытывают эскимосские шаманы: сверхъестественный свет заполняет его тело в прямом смысле слова – в виде кристаллов горного хрусталя. Он получает свет не благодаря мистическому переживанию озарения, а благодаря инициатической смерти, во время которой его тело наполняют кристаллами, символизирующими божественный небесный свет. В данном случае мы имеем дело с ритуалом экстатического типа; хотя посвящаемый мертв" и расчленен на куски, он наблюдает происходящее с ним: он видит сверхъестественные Существа, которые заполняют его тело кварцем и, вернувшись к жизни, в той или иной мере обладает способностями, получаемыми эскимосскими шаманами в результате опыта озарения. Акцент падает на ритуал, отправляемый сверхъестественными Существами, в то время как озарение эскимосского шамана – опыт, обретаемый в одиночестве и являющийся результатом долгих упражнений. Но, повторяем, результат обеих инициации может быть описан в сходных терминах: эскимосский шаман, как и австралийский знахарь, – преображенный человек, "видящий", понимающий, обладающий сверхъестественными знаниями и способный совершать сверхъестественные действия.

В религиозных и философских концепциях Индии, как и следовало ожидать, мистика света носит более сложный характер. На первое место выступает основополагающее представление о том, что свет – творящая сила. О "порождении из света" (джиотир праджанаман) говорится в "Шатапатха-брахмане" (VIII, 7, 2,16-17). Свет – это "порождающая сила" ("Тайттирия-самхита", VIII, 1,1,10). Уже в "Ригведе" (1,115,1) утверждается, что Солнце есть Жизнь, или атман, "Я" всего сущего. Особое внимание уделяется этой проблеме в упанишадах: бытие манифестирует себя в виде чистого света, человек же познает бытие, проходя через опыт приобщения сверхъестественному Свету. Так, в "Чхан-догья-упанишаде" (III, 13, 7) говорится, что "свет, который сияет над этим небом, над всем, над каждым в непревзойденных, высших мирах, поистине, он и есть тот свет, который находится в этом человеке (антах пуруше)".

Осознание единства внутреннего света и света сверхкосмического сопровождается двумя известными феноменами, проявляющимися на тонком психическом уровне: повышением температуры тела и восприятием таинственного гула (там же, 13,8). Это свидетельствует, что откровение атмана брахмана в виде Света не просто акт метафизического мышления, но внутренний опыт, к которому человек должен стремиться. Высшее знание ведет к изменению способа человеческого существования. Так, в "Бри-хадараньяка-упанишаде" (I, 3, 28) сказано: "Веди меня от небытия (асат) к бытию (сат). Веди меня от тьмы к свету (тамасо ма джиотир гамайя). Веди меня от смерти к бессмертию".

Свет отождествляется с бытием и бессмертием. В "Чхандогья-упанишаде" (III, 17, 7) приведены два стиха из "Ригведы", в которых говорится о созерцании "Света, сияющего под небом", далее же сказано, что "за тьмою видя высший свет, видя высший блеск, мы достигли солнца, бога среди богов…". В соответствии с известной формулой "Брихадараньяка-упанишады" (IV, 3, 7) атман отождествляется с сущностью, пребывающей в сердце человека, в виде "света внутри сердца (хрди антарджиотих пурушах)". "Это совершенное успокоение, которое, возникши из этого тела и достигнув высшего света, проявляется в своем образе (свеча рупенаб-хиниспадиате), и есть атман. Это бессмертное, это бесстрашное, это брахман. Поистине, имя этого Брахмана – Действительное (сатиям)" ("Чхандогья-упанишада", VIII, 3,4). В момент смерти, говорится в "Чхандогъя-упаншаде" чуть далее (VIII, 6, 5), душа с помощью лучей Солнца восходит вверх. Она достигает Солнца, "врат мира", которые – "доступ знающим, преграда незнающим". Тем самым мы сталкиваемся с учением, имеющим трансцендентальный и инициатический характер, ибо воспринявший его приобретает не только знания, но и достигает нового, высшего уровня бытия. Откровение приходит внезапно; в силу этого его сравнивают со вспышкой молнии – в ином контексте мы уже рассматривали индийскую символику "мгновенного озарения". Так, на Будду озарение сходит в момент, находящийся вне времени, – когда на заре, после ночи, проведенной в медитации, он поднимает взор к небу и внезапно видит утреннюю звезду. В философии Махаяны свет утреннего неба, когда на нем нет Луны, символизирует "Чистый Свет, называемый Вселенской Пустотой". Иными словами, состояние Будды, – того, кто освободился от всякой обусловленности, – символизируется Светом, который Гаутама увидел в момент озарения. Этот Свет описывается как "ясный", "чистый", – т, е, в нем не только нет ни следа тени, но также отсутствуют цвета и качества. Поэтому он назван Вселенской Пустотой ", так как термин пустота (санкхъя) точно выражает тот факт, что этот свет лишен всех атрибутов, всех отличий: это – Urgrund ("первооснова"), абсолютная реальность. Осознание Вселенской Пустоты, как и акт постижения единства брахмана и атмана, описывается в упанишадах как мгновенное озарение, подобное вспышке молнии. Точно так же, как ничто не предшествует внезапной вспышке, прорезающей тьму, ничто не предшествует опыту озарения; он принадлежит совершенно иному плану бытия, и потому отсутствует переход от момента, ему предшествующего, к вневременному мгновению, в которое он происходит.

Тем не менее в текстах упоминается о "предварительных образах (рупани пурассарани) проявления Брахмана", открывающихся йогу в форме светящихся проявлений: туман, дым, солнце, огонь, ветер, светлячки, молния, кристалл и луна. "Мандала-брахмана-упанишада" (II, 1) предусматривает иную последовательность: звезда, алмазное зеркало, лунный диск, солнце в полдень, круг пламени, кристалл, темный круг, затем точка бинду), палец (кала), звезда (наксатра), снова солнце, лампа, глаз, сияние солнца и девяти ожерелий.

Как мы видим, не существует каких-либо жестких правил, регулирующих последовательность образов, связанных с опытом люминофании. Больше того, порядок, в котором перечисляются световые манифестации, вовсе не соответствует последовательному увеличению световой интенсивности. Так, в тексте "Шветаш-ватара-упанишады" свет солнца упоминается намного раньше света луны. В тексте "Мандала-брахмана-упанишады" последовательность световых манифестаций еще более прихотлива. С моей точки зрения, это является еще одним подтверждением того, что мы имеем здесь дело не с физическим светом, принадлежащим природному миру, но с опытом мистического характера.

О манифестации внутреннего света упоминают различные школы йоги. Так, комментируя "Йога-сутру", Вьясаговорите "концентрации внутри лотоса сердца", ведущей к переживанию чистого света. В ином контексте (III, 1) он упоминает "свет головы" как один из объектов, на котором следует сконцентрироваться йогу. Буддийские трактаты настаивают на потенциальной важности для успеха медитации световых знамений. "Не дайте ускользнуть световым образам, – читаем мы в "Сравакабхуми", – будь то светильник, отблеск костра или солнечный диск!"

Нет нужды говорить, что эти световые символы служат лишь отправными точками для различных йогических медитаций. В трактатах Йогавакары детально описана цветовая последовательность мистических световых образов, являвшихся ему в ходе йогических практик. Основная тема его сочинения – медитация на космические стихии; в нем предлагается ряд упражнений, каждое из которых состоит из трех стадий, и соответствующая стадия распознается по окраске возникающего в сознании светового образа. Мы уже обсуждали трактаты Йогавакары в другом месте, поэтому нет смысла возвращаться здесь к этой теме. Заметим лишь, что проникновение в сущность каждого космического элемента – проникновение, достигаемое посредством йогических медитаций, – сопровождается переживанием световых образов разной окраски. Мы поймем значение и сотериологическую ценность погружения в конечную суть космической субстанции, если вспомним, что в махаяне космические стихии – скандха или дхату – отождествляются с татхагатами; медитация йога на космические стихии фактически является методом достижения откровения самой сущности Татхагаты, что есть продвижение по пути освобождения. Таким образом, абсолютная реальность Татхагат – свет различной окраски. "Все татхагаты – пять огней", – пишет Чандракирти. Дхаша-Дату – трансцендентная форма Ваджрадхары, является Чистым Светом, Светом, совершенно лишенным окраски. Чандракирти говорит: "Дхарама-Дату есть яркий Свет, а концентрация йога есть восприятие такового". Заметим в заключение, что бытие может быть воспринято лишь посредством мистического опыта – и восприятие бытия сопровождается переживанием световых образов. Напомним, что в упанишадах брахман или атман тождествен Свету.

Таким образом, мы имеем дело с учением, характерным для Индии в целом; вкратце его можно свести к следующему: чистое бытие, абсолютная реальность отчасти может быть познана через переживание чистого света; процесс космического откровения представлен в виде серии световых манифестаций, и возврат к космическому бытию, растворение в нем идет как последовательная манифестация световых образов, имеющих различную окраску. Традиция, следы которой можно проследить в "Дигха-никае" (I, 2,2), утверждает, что после разрушения Мироздания останутся лишь сияющие существа, называемые абхасеары: тела их состоят из эфира, они витают в воздухе, от них исходит свет, и жизнь их не имеет конца. Растворение на уровне микрокосма происходит в момент смерти – и, как мы увидим ниже, умирание фактически представляет собой ряд переживаний световых образов.

Характерная для всей Индии метафизика Света подталкивает к.определенным выводам: отметим особо, что (1) наиболее адекватное откровение божества осуществляется благодаря Свету; (2) достигшие высоких степеней духовности – по крайней мере, достигшие ступени "освобождения" или Будды – также способны излучать свет; и наконец, заметим, (3) что космогония сравнима со световым откровением. Проиллюстрируем эти выводы некоторыми примерами.

Читавшим "Бхагавадгиту" известно, что порой теофания ("явление божества") обретает вид слепящего потока света. Напомним знаменитую XI главу, где Кришна открывается Арджуне в своем истинном облике, который, в сущности, есть проявление огня:

(XI, 12)

(XI, 17)

(XI, 19)

(XI, 24-25).

Однако этот пример – всего лишь самая известная из многочисленных теофаний, упоминаемых в "Махабхарате" и пуранах. В "Хариванше" рассказывается о путешествии Кришны, Арджуны и одного брахмана на север, к великому океану. Когда они наконец достигают его, волны расступаются по слову Кришны, и странники проходят по дну, а справа и слева от них вздымается стена воды. Далее странники прибывают к подножию величественных гор, и, повинуясь велению Кришны, горы исчезают. И вот путники достигают некой туманной области; лошади останавливаются и отказываются идти дальше. Тогда Кришна поражает туман лучом, исходящим из чакры, – и туман рассеивается. При этом Арджуна и брахман видят очень яркий свет, в котором пропадает в конце концов Кришна. Позже Кришна открывает Арджуне, что этот свет и есть истинное "Я".

В XII книге "Махабхараты" Вишну открывается в виде вспышки молнии, яркой, как свет тысячи солнц. Вслед за этим описанием в тексте сказано: "проникаясь этим светом, смертные, искусные в йоге, достигают конечного освобождения ". В той же XII книге изложена история трех отшельников, которые в стране, что к северу от горы Меру, тысячу лет практиковали тапас, чтобы постигнуть истинный облик Нараяны. И вот голос с неба повелел им отправиться на север, где посреди молочного океана расположен остров Светадвипа, таинственная "Белая земля" индийских мифов: ее символика связана как с метафизикой Света, так и с сотериологическим гнозисом. Отшельники добрались до Светадвипы, но свет, исходящий от Нараяны, был столь ярок, что они ослепли. Еще сотню лет они провели в медитации и стали различать людей, белых, как лунный свет. "Сияние их, – сказано в тексте, – подобно сиянию Солнца, когда оно сойдет, чтобы испепелить Вселенную". Внезапно три отшельника видят свет, сравнимый со светом тысячи Солнц. Это манифестация Нараяны – и все население Светадвипы устремляется к божеству, чтобы преклонить перед ним колени и вознести молитвы.

Последний пример иллюстрирует сразу два момента: Свет есть сама сущность божественности, и те, кто достиг мистического совершенства, окружены сиянием. Образ Светадвипы, белого острова, подтверждает, что свет неразрывно связан с представлением о духовном совершенстве; эта земля бела, ибо она населена совершенными людьми. Если мы вспомним другие "белые земли", присутствующие в индоевропейской традиции, – Левка, Авалон, – то увидим, что в основе мифа о трансцендентных областях – чудесных странах, которых нет на географической карте, – лежит представление об особом качестве белого цвета, который символизирует трансцендентность, совершенство и святость.

Сходные представления можно обнаружить в буддизме. Усами самого Будды в "Дигха-никае" сказано, что знак, предшествующий манифестации Брахмы, – "льющийся свет и сияющая слава". Водной из китайских сутр утверждается, что врупалокебот благодаря практике созерцания и отсутствию нечистых желаний достигают состояния самадхи, известного как вспышка пламени ", когда их тела источают свет, который ярче света Солнца и Луны. Это необычайно яркое сияние проистекает от совершенной чистоты сердца. Согласно "Абхидхармакоше", божества, соотносимые с Брахмой, белы как серебро, тогда как те, что соотносятся с рупадхату, – желты и белы. В других буддистских текстах говорится, что боги всех 18 классов имеют тела, сияющие как серебро, и живут в дворцах, желтых как золото.

А fortiori ("тем паче") изображают в сиянии Будду. В Амаравати он представлен в виде колонны пламени. В конце повествования Будда замечает: "Я стал пламенем и поднялся в воздух на высоту семи пальмовых деревьев" ("Дигха-никая", III, 27). Два образа, выражающие преодоление человеческого уровня – огненная яркость и вознесение на небо, – здесь использованы рядом. Упоминания о сиянии Будды – своего рода клише, переходящие из текста в текст ("Дивьявадана", ХЬУТ-УП, 75; "Дхаммапада, XXVI, 51 и др.). Статуэтки школы Гандхары отличаются тем, что изображают языки шпшени, исходящие от тела Буддвг, особенно – от его плеч. Иногда Будда изображается парящим в воздухе, и тогда трудно дать однозначный ответ на вопрос, видим ли мы за его спиной языки пламени или крылья.

То, что этот свет имеет йогическую природу, т, е, является результатом практической реализации трансцендентного состояния, свободного от всяких ограничений, подтверждается рядом текстов. Так, "Лалитавистара" говорит, что, когда Будда пребывает в самадхи, "луч, называемый Украшение Света Знания (джнаналокала накрам нома расмих), поднимается от его черепного шва (усниса) и сияет над головой". Поэтому в иконографии Будду принято изображать с нимбом пламени, окружающим его голову. А. К. Кумарасвами цитирует вопрос из Саддхармапундарики" (с. 467): "Ради какого звания сияет нимб над головой "Татхагаты?" – и находит ответ в строке из Бхагавадгиты" (XIV, 11): "Там, где знание, свет сияет сквозь отверстия тела". Тем самым сияние тела есть признак преодоления всех обусловленных состояний: боги, люди и Будды сияют, когда они погружены в самадхи, то есть когда они составляют одно с абсолютной реальностью, Бытием. Традиция, связанная с чань-буддизмом, утверждает, что при рождении каждого Будды он осиян пятью огнями, а от тела его исходит пламя. Точно так же любой Будда может озарить всю Вселенную светом, что исходит от нескольких волосков, растущих между его бровями. Характерно, в амидизме – мистическом течении, которое придает опыту люминофании гораздо большее значение, чем другие школы буддизма, – именно Амида, Будда Бесконечного света, играет главную роль.

Другая мистическая тема, важная для нашего исследования, – посещение Будды, медитирующего в пещере, Индрой (Индра-шайлагуха). Согласно этому мифу, Индра в сопровождении сонма богов сошел с неба в Магадху, где в пещере на горе Ведийяка медитировал Татхагата. Пробужденный пением Ганд-харвы от медитации, Будда волшебным образом раздвинул пещеру, так что все гости смогли войти в нее, а он – принять их подобающим образом. Пещеру освещал яркий свет. В "Дигха-никае" (Сак-ка Панха Сутта) говорится, что свет исходил от богов, однако другие источники ("Диргханана-сутра", X и далее) приписывают причину этого света "пламенеющему экстазу" Будды. В классических биографиях Будды, написанных на пали в санскрите, это посещение Индры не упоминается. Однако данный эпизод занимает важное место в искусстве Гандхары и Центральной Азии. Параллель с пещерой Рождества и поклонением волхвов напрашивается сама собой. Монере Виллар заметил, что обе легенды повествуют о том, как Царь богов (Индра) или "Цари, сыновья царей" посещают пещеру, чтобы поклониться Спасителю, при этом пещера чудесным образом озарена сиянием. Несомненно, сам этот мотив старше, чем индо-ирано-эллинистический синкретизм; он неотделим от мифа о победном появлении Бога Сына из изначальной пещеры.

Следует сказать несколько слов о связи космогонии с метафизикой света. Мы видели, что махаяна отождествляет татхагат с космическими стихиями (скандха), рассматривая их как светоносные сущности. Это весьма смелое онтологическое допущение может быть понято лишь на фоне развития буддизма в целом. Однако возможно, что сходные представления высказывались в раньше: во всяком случае, в текстах гораздо более древних можно обнаружить предпосылки этой грандиозной космогонии, трактующей творение как манифестацию Света. Так, Кумарасвами связывает санскритское лила – "игра" и в первую очередь – "игра космических сил" скорнем лелэй – "гореть", "искриться", "сиять". Таким образом, слово лелэй могло значить Огонь, Свет или Дух. Судя по всему, уже тогда индийские мудрецы осознали связь между творением космоса, возникающего из игры божественных сущностей, и танцем языков пламени, пожирающего топливо. Аналогия эта напрашивалась сама собой, так как пламя изначально считалось парадигматической манифестацией божественности. Приведенные здесь примеры подтверждают именно такой вывод. Пламя и, соответственно, свет в Индии были символами творения и выражали самую сущность Космоса, особенно если учесть, что Вселенная считалась всего лишь манифестацией божественного или, точнее, "побочным результатом" "игры" божественных сил.

Параллельный ряд образов и представлений, выкристаллизовавшихся вокруг майи, обнаруживает сходное видение: творение мироздания – божественная игра, мираж, иллюзия, магически проецируемая божеством. Известно, сколь серьезное значение имело представление о майе для развития онтологии и сотериологии в Индии. Меньшее ударение делалось на ином: чтобы разорвать покрывало майи и прорвать космическую иллюзию, необходимо сперва осознать ее характер как "игры" – свободной спонтанной активности божества – и вслед за этим, имитируя божественный образ действий, можно достичь свободы. Парадокс индийской мысли заключается в том, что представление о свободе скрыто за представлением о майе – т, е, об иллюзии и рабстве, – и потому обрести свободу можно лишь косвенным путем. Тем не менее достаточно открыть глубокое значение майи – божественной "игры", чтобы уже встать на путь освобождения.

В махаяне Чистый Свет одновременно символизирует и абсолютную реальность, и сознание, погруженное в нирвану. В момент смерти каждый на несколько мгновений встречается с этим светом; йоги переживают встречу с ним в состоянии самадхи; Будда пребывает в свете постоянно. Смерть – это процесс растворения в космосе, не в том смысле, что плоть возвращается в землю, но в том, что космические стихии последовательно растворяются одна в другой: Земля поглощается Водой, Вода – Огнем и т, д. Очевидно, каждый из этих "переходов" стихий соответствует определенной ступени развоплощения, и в конце процесса микрокосмос, явленный в человеке, уничтожается, подобно тому как уничтожается в конце Великого Цикла (махаюги) Вселенная. Каждый переход стихий посвященным воспринимается на психическом уровне. Так, когда Земля растворяется в Воде, тело лишается опоры (буквально: "подпорки"), иначе говоря – теряется способность управлять членами, тело становится разболтанным, как у марионетки.

Когда процесс развоплощения достигает конца, умирающий видит свет, напоминающий лунный, потом – солнечный, потом погружается в темноту. Внезапно его будет слепящий свет; это – встреча с истинным "Я", которое в соответствии с учением, общим для всех индусов, одновременно является и абсолютной реальностью, Бытием. "Тибетская книга мертвых" называет этот Свет "Чистой Истиной" и описывает его как "неуловимый, сверкающий, яркий, слепящий, величественный, пронизывающий все вокруг". Текст побуждает покойного: "Не пугайся, не страшись, не испытывай ужаса. Это сияние твоей истинной сущности. Познай его!" В это мгновение из сердцевины сияния вырывается звук, подобный раскатам тысячи громов, звучащих одновременно. "Это естественный звук твоего подлинного "Я", – говорится в тексте. – Не пугайся… Так как у тебя нет материального тела из плоти и крови, – ни звуки, ни свет, ни видения – ничто не причинит тебе вред. Ты более не подвержен смерти. Тебе достаточно знать, что это – твои собственные мысли. Помни, что все это – бардо".

Но, подобно большинству людей, умерший не может осуществить этот совет на практике. Отягощенный кармой, он дает вовлечь себя в цикл манифестаций, характеризующих состояние бордо. На четвертый день после смерти, предупреждает текст, он увидит сияние и божеств. "Все Небо станет темно-синим". Покойному предстанет Бхагаван Вайрочана – цвет его белый, – и из сердца его появится Мудрость Дхарма-Дату, "голубая, сияющая, великолепная ослепительная, и поразит тебя столь лучезарным светом, что ты не в силах будешь смотреть на него". "Вместе с ним возгорится тусклый белый свет из мира дэвов; он поразит тебя прямо в лицо". Ибо душа, влекомая дурной кармой, испугается яркого света Дхарма-Дату и прельстится тусклым белым светом дэвов. Однако текст советует умершему не привязываться к свету дэвов, чтобы его не увлек вихрь шести миров – лок; а обратить все свои мысли к Вайрочане. Тогда, в конце концов, он в ореоле радужного света соединится с сердцем Вайрочаны в станет Буддой в Самбхога Кайе – Центральной Всеобильной Области.

Еще в течение шести дней умершему предоставлен выбор между Чистым Светом, олицетворяющим освобождение и идентификацию с сущностным Буддой, и огнями, символизирующими различные формы последующей жизни, – иными словами, возвращение на Землю. Вслед за белым и голубым умершему предстанут желтый, красный и зеленый огни, и в самом конце – все они вместе.

Здесь нет возможности в нужной мере прокомментировать этот чрезвычайно важный текст. Поэтому ограничимся лишь замечаниями, непосредственно связанными с темой нашего исследования. Мы видели, что в момент смерти каждый человек имеет шанс достичь освобождения; для этого необходимо отождествиться с Чистым Светом, который предстает ему после смерти. Принимая во внимание важность понятия кармы для мышления мудрецов Индии, настаивающих на том, что человек пожинает плоды своих поступков, на первый взгляд это выглядит парадоксально. Действия прожившего свою жизнь вне истины образуют кармические последствия, которые невозможно разрушить в момент смерти. Но на самом деле все происходит в соответствии с законом кармы: душа человека неподготовленного отвергнет призыв Чистого Света и позволит увлечь себя тусклым огням, олицетворяющим более низкие уровни существования. С другой стороны, те, кто при жизни практиковали йогу, смогут узнать в Чистом свете свое "Я" и тем самым достигнуть слияния с сущностью Будды.

Свет, с которым человек встречается в момент смерти, – тот же внутренний свет, который упанишады отождествляют с атманом: в земном существовании он достижим лишь для духовно подготовленных адептов, практикующих йогу или обладающих гнозисом. Вдумавшись, мы обнаружим, что переход через смерть лишь повторяет на ином уровне ситуацию земного существования: хотя Свет является всем и каждому, только посвященные могут распознать его и слиться с ним. Верно и то, что хотя в момент смерти и несколько дней после нее лама ради блага покойного читает над ним "Книгу мертвых", – это чтение является последним призывом к освобождению, – тем не менее умерший сам определяет свою дальнейшую судьбу. У него должно достать воли в сил выбрать Чистый Свет, так же как он должен со всей непреклонностью противостоять искушениям посмертия. Иными словами, смерть – лишь еще одна возможность принять и пройти инициацию, однако, как в многие другие церемонии инициация, она предполагает серию испытаний, которые неофит должен преодолеть. И встреча со Светом post mortem ("после смерти") является последним и, возможно, самым сложным из них.

Для практикующих тантру возможен иного рода опыт встречи с внутренним светом, когда адепт переживает люминофанию во время майтхуны – ритуального соединения с молодой девушкой (мудра), являющейся инкарнацией Шакти. Подчеркнем, что речь идет не о профанной любви, но о церемонии, повторяющей "игру" божественных сил, когда не происходит извержения семени. Комментируя один из важнейших тантрических текстов, "Гухьясамаджа-тантру", Чандракирти и Цзонкаба подчеркивают одну многозначительную деталь: во время майтхуны мистическое соединение (самапати) значимо лишь в той мере, в которой оно позволяет соединяющейся паре достичь погружения сознания в нирвану. В мужчине это сознание нирваны, называемое бодхичитта, "Мышление Пробужденного", проявляется в идентификации с каплей, банду, которая совершает путь внутри его тела, спускаясь из точки на макушке вниз и наполняя половые органы светом пяти огней. Чандракирти указывает: "Во время соединения следует медитировать над такими сущностями, как ваджра и панда, представляя, как они наполняют его тело светом пяти огней".

Считается, что бинду, капля, тождественная сознанию, погруженному в нирвану, формируется в верхней части черепа, то есть в центре, который чаще всего связывается с переживанием внутреннего света. Тем самым эта "капля" есть "чистый свет" сознания в состоянии нирваны. Однако в тантризме бодхичитта одновременно отождествляется с квинтэссенцией semen vitile ("мужского семени"). Чтобы объяснить этот парадокс, необходимо подробнее остановиться на некоторых чертах индийской философии. Напомним хотя бы следующий факт: нирвана есть переживание абсолютного света, однако когда нирвана достигается с помощью майтхуны, возможно проникновение в сокровенные глубины органической жизни и обретение там, в самой сущности semen vitile, божественного света, изначального сияния, из которого был создан мир. Что касается майтхуны, это отождествление мистического света и в сущности semen vitile вовсе не абсурдно, ибо космические стихии, как и Татхагаты, и в конечном счете Urgrund, – основа всего сущего, так же как модальности пробужденного сознания, – все это возникло из Изначального Света.

Эта метафизика и сотериология света согласуются со всей индийской традицией в целом, чьи корни уходят в глубь времен. Однако при этом профессор Дж. Туччи показал, что "Гухьясамаджа-тантра" и в еще большей степени комментарии Чандракирти и Цзонкаба обнаруживают столь явные параллели с манихейством, что исследователь поневоле начинает задумываться об иранском влиянии. Сразу же вспоминаются пять световых стихий, игравших столь важную роль в манихейской космологии и сотериологии, так же как и тот факт, что божественная составляющая человека, бодхичитта, отождествляется с semen.

С известной степенью вероятности можно утверждать, что иранское влияние дает о себе знать и в ряде тибетских мифов, рассказывающих о происхождении мироздания и человека. В одном из них предлагается следующая версия космогонии: вначале была Пустота, из нее возник Голубой Свет, который превратился в Мировое яйцо, и из него родилась Вселенная. Другой миф утверждает, что из Белого Света возникло яйцо, а из яйца появился Первочеловек. И наконец, еще один миф настаивает на том, что из пустоты возникло Первосущество, излучавшее вокруг себя свет.

Тем самым мы видим: все три мифа говорят о том, что и Космос, и Первочеловек рождены из Света, являющегося их сущностной субстанцией. Еще один пласт традиционных представлений объясняет, как произошел переход от человека-Света к человеку, каким мы знаем его сегодня. Изначально люди были лишены пола и не ведали, что такое плотское желание; они носили в себе свет, окружавший их сиянием. В те времена не существовало ни Луны, ни Солнца. Когда в людях пробудились половые инстинкты, появились и половые органы, – но внутренний свет иссяк, а на небе возникли Луна и солнце. Один тибетский монах объяснял это отцу Матиасу Херманнсу следующим образом: в начале времен, когда люди размножались, свет мужчины проникал в утробу женщины, освещал и оплодотворял ее. Для удовлетворения сексуального влечения достаточно было созерцания возлюбленного. Но люди деградировали – и стали касаться друг друга руками, покуда не открыли физическую близость.

В соответствии с этими верованиями Свет и Сексуальность – два антагонистических начала; когда доминирует одно из них, невозможно проявление другого, и наоборот. Возможно, здесь кроется объяснение тантрических ритуалов, о которых мы говорили выше: если проявление сексуальности приводит к исчезновению света, свет должен быть скрыт в самой сердцевине полового влечения, он не может быть ни чем иным, как семенем. И покуда мужчина занимается любовью, ослепленный инстинктом, уподобляясь прочим животным, этот свет пребывает скрытым. Но если адепту удалось пробудить свет в глубине своей сущности, то он обретает просветление, гнозис и проходит через переживание неземной красоты – если любовное соединение становится ритуалом или божественной "игрой", когда задержка семяизвержения "отменяет" биологическую цель полового акта. В таком случае маит-хуна является отчаянной попыткой вернуться к ситуации изначального человека, когда люди были светозарными существами и свет играл главную роль в воспроизведении человеческого рода.

Вне всякого сомнения, "Гухьясамаджа-тантра", так же как и комментарии к ней, созданные Чандракирти и Цзонкаба, вовсе не провозглашают открыто, что соответствующие учения преследуют именно эту цель. Свет, через который проходит адепт во время майтхуны, является Чистым Светом гнозиса, светом сознания, погруженного в нирвану, – и этого достаточно для оправдания крайне радикальных практик тантризма. Но вся группа индо-тибетских верований, вбирающая в себя и миф об Изначальном Человеке-Свете, и тантрические и алхимические идеологии и техники, настаивает на том, что некоторые йоги достигали бессмертия в телесном облике. Эти йоги не умирали, а исчезали в Небе, "облачившись" в тело, которые разные источники называют "телом радуги", "небесным телом", "духовным телом", "телом Чистого Света" или "божественным телом". Легко узнать в этом представления об астральном теле – теле, созданном из Света, – которым обладал Первочеловек.

Как бы ни были многообразны переживания внутренней люминофании и их интерпретации у мистиков Индии и индо-тибетских буддистов, все они укладываются в весьма стройную систему. Переживание Света в первую очередь означает встречу с абсолютной реальностью: в силу этого внутренний Свет открывается человеку, когда он осознает истинное "Я" (атман) или постигает сущность жизни и космических стихий, или в момент его смерти. Во всех этих случаях разрывается завеса иллюзии л незнания. Внезапно человек слепнет от Чистого Света; он погружается в бытие. С определенной точки зрения можно сказать, что профанный мир, мир причинно-следственных связей, преодолевается – и дух вырывается на уровень абсолюта, который одновременно есть и уровень бытия, и уровень божественности. Брахман, так же как и Будда, одновременно символизируют и божественность, и бытие, высшую реальность. Для мыслителей Индии бытие, божественность и мистическое сознание – акт, благодаря которому осознается реальность, – тождественны. Вот почему встреча со Светом происходит как во время медитаций, когда адепты, следующие предписаниям упанишад или буддизма, сосредоточиваются на бытии как таковом, так и при попытках достичь откровения божественной сущности – этот метод практиковался в некоторых системах йоги и ряде мистических школ. Так как бытие идентично божественной сущности, божества всегда озарены сиянием или открываются своим почитателям в виде манифестации Света. Но люди тоже источают свет, когда они вышли за рамки условностей, в которых протекает земная жизнь, то есть когда они обрели высшие знания и достигли уровня свободы. Для индийского мышления свобода неотделима от знания; и человек, познавший профанную структуру бытия, освобождается уже в этой жизни, он более неподвластен космическим законам. С этого момента ему непосредственно даны наслаждения божественности, он перестает быть марионеткой во власти законов причины и следствия, а "играет" подобно богам – или пляшущим языкам пламени.

В заключение заметим: для мыслителей Индии обретенный мистический свет означал преодоление этого профанного мира и обусловленного существования и достижение иного уровня существования – уровня бытия, божественного, высшего знания и абсолютной свободы. Свет – знак проявления абсолютной реальности – реальности, лишенной всех атрибутов. И поэтому встреча с нею есть столкновение со слепящим белым светом, в котором в конце концов человек исчезает, растворяясь и не оставляя следов. Ибо следы связаны с индивидуальной историей личности, с памятью, а тем самым – с преходящими и (с точки зрения вечности) нереальными событиями – сущностями, которые не имеют с бытием ничего общего. Тот, кто достиг Света и осознал в нем себя, достиг уровня существования, лежащего за пределами человеческого воображения. Все, что дано нам понять, – что он окончательно умер для нашего мира – и также умер для всех возможных миров посмертного существования.

Обращаясь к Китаю, мы обнаружим, что и здесь опыт переживания Света означал выход за рамки мирского сознания. "Из великой успокоенности Всеобъятного исходит Небесный Свет, – говорит Чжуан-цзы (гл. ХШ). – В Небесном Свете люди опознаются как люди, вещи опознаются как вещи. Только упорный человек обладает постоянством". Встреча со светом может быть спонтанна, а может являться результатом длительного самоограничения. Во времена династии Мин (XVI в.) некий ученик поселился по соседству с мастером, тридцать лет медитировавшим в пещере. Как-то ночью, в одиночестве идя по горной тропе, ученик "почувствовал, как в теле его струится свет и услышал в голове раскат грома".

Гора, поток, мир и "Я" ученика исчезли. "Это продолжалось столько времени, сколько требуется, чтобы сжечь 5 щепотей благовоний". Вернувшись в состояние обычного сознания, ученик почувствовал, что стал совершенно иным человеком и очистился своим собственным Светом. Позже мастер объяснил ему, что за 30 лет медитаций с ним часто происходило подобное, но он научился не придавать этому значения, ибо даже мистический свет должен быть отброшен.

В данном примере опыт переживания внутреннего Света указывает, что произошел переход к иному плану бытия, но сам по себе такой переход вовсе не обязательно означает – как в Индии – встречу с абсолютной реальностью. Тем не менее ряд психофизиологических техник, разработанных – или систематизированных – в неодаосизме, придает важное значение различным видам внутренней люминофании. Даосские техники в чем-то сходны с йогой и направлены на так называемое "усвоение дыхания". Адепт медитирует на каждом виде дыхания – покуда он не станет видеть его цвет – и после этого "впитывает" его. Он визуализирует дыхание, представляя, как оно приходит из четырех пределов и Центра – т, е, из всей Вселенной, – и затем "сглатывает" его, заставляя проникнуть в тело. Таким образом, космическая энергия, которая есть эссенция жизни и семя бессмертия, насыщает тело, высветляя и изменяя его; ибо идеал даосов – не освобождение, но величественная и безгранично долгая Жизнь, благословенное существование в совершенном слиянии с космическими ритмами.

Процесс "впитывания" дыхания определенного цвета, по всей видимости, берет свое начало от гораздо более древних техник, целью которых было насыщение дыханием Солнца. Один из неодаосских трактатов описывает это следующим образом: "На рассвете (в три или пять утра), когда восходит Солнце, сидя или стоя, сконцентрируй внимание, стиснув зубы девятикратно; взывай из глубины сердца к хуену Солнца, что сияет подобно жемчужине, чей зеленый блеск превращается в красный ореол, из которого является алый юноша – пламенный образ, скрывающий в себе тайну; закрой глаза и держи веки плотно сжатыми; и медитируй на пять цветов Солнца, развертывающиеся в сияющий ореол и омывающие тело от макушки до пят. Сделай малиновый вдох, подобный зрачку в центре яркого облака, и т, д.".

Сходного результата можно достичь, впитывая не дыхание Солнца, а образ светила. В центре квадрата или круга рисуется иероглиф Солнца, и каждое утро, обернувшись лицом к востоку, держа папирус в правой руке, сконцентрируйся на изображении, покуда оно не станет сияющим Солнцем; поглоти этот образ, и да покоится он в твоем сердце". Другой метод состоит в том, что в полночь адепт медитирует на том, как "идея Солнца, пройдя через рот, достигает сердца и освещает его полость сердца, так что сердце становится ярким как Солнце; какое-то время сердце и Солнце пребывают одним, в при этом возникает чувство, будто сердце разогревается". В последнем примере реальное Солнце не имеет никакого значения. Это – липа" образ, помещаемый внутрь и проецируемый на сердце, с тем чтобы пробудить в нем внутренний свет. Другой текст вносит несколько существенных дополнений: после визуализации в центре сердца алого солнечного диска размером с монету следует добиться, чтобы этот образ циркулировал по всему телу.

Упоминание о циркуляции образа внутри тела станет понятнее, если мы обратимся к методам циркуляции внутреннего света, практикуемым даосами. Эти методы описаны в неодаосском трактате "Тайна Золотого цветка", который был переведен Р. Вильгельмом и откомментирован К. – Г. Юнгом. Текст этот достаточно известен, поэтому я коснусь лишь некоторых деталей, имеющих непосредственное отношение к нашей теме. "Эликсир и Жизнь, – говорит автор трактата, – нельзя увидеть: ими наполнен Небес-вый свет. Свет Небес нельзя увидеть: им наполнены глаза".

Необходимо "обернуть глаза зрачками в душу": только тогда можно постигнуть внутреннюю сущность. В медитации, напоминающей медитацию йога, когда дыхание ритмизировано, а веки закрыты, глаза, вместо того чтобы смотреть вовне, освещают внутреннее пространство. Таким образом происходит встреча со Светом.

Другое упражнение предлагает мысленно сконцентрироваться на точке между бровями, чтобы Свет мог проникнуть в глубь тела. При этом акцент делается не на том, чтобы увидеть Свет, а на том, чтобы заставить его циркулировать по телу. Среди многих методик, рекомендуемых в тексте трактата, наибольшее значение придается так называемому "подъему против течения" или технике "противотока". С помощью этого психофизического упражнения мысли собираются в Месте Небесного сознания, Сердце Небес, там, где владычествует Свет.

Здесь нет места подробно комментировать этот метод, в котором легко увидеть аналогию с тантрической техникой улыпа-садхана (букв.: "движение против течения") и даосским путем "возвращения к истокам". Заметим лишь, что в результате постоянных упражнений начинается циркуляция внутреннего Света по телу, и если она осуществляется достаточно долго.

Свет кристаллизуется, порождая так называемое "природное Духовное тело". Обращение Света создает внутри тела "истинное семя", которое затем трансформируется в зародыш. Если в течение года его нагревать, вскармливать и омывать в соответствии с описываемым методом внутренней алхимии (а текст упоминает об "огне"), эмбрион достигнет зрелости, – иными словами, человек переродится в новое существо.

В другом месте текст утверждает, что благодаря обращению света внутри тела космические силы, символически описываемые как Небо и Земля, выкристаллизовываются в семя, и через сто дней из него родится в центре света "жемчужное семя". Что такое "выкристаллизовавшийся свет", объясняется в трактате через ряд образов: это набухающий бутон, который распускается в Золотой цветок, созревающее семя, превращающееся в эмбрион, жемчужина. Космологические, биологические и алхимические образы здесь переплетены и дополняют друг друга. В конце концов адепт обретает эликсир бессмертия, символом которого является Золотой цветок.

О том, что Золотой цветок распустился, возвещает опыт люминофании. "Когда достигнуто равновесие созерцания, Свет, исходящий от глаз, становится ослепительно ярок, так что все вокруг Успокоившегося сияет, будто он окружен нимбом: Если он приоткроет глаз и взглянет на тело, то не обнаружит его. Это свидетельствует, что "в пустой комнате растет свет" и является добрым предзнаменованием. Иногда же плоть тела начинает сиять, подобно шелку или нефриту. Тогда бывает трудно усидеть: адепт чувствует, что его приподнимает над землей. Это называется: "Дух возвращается и выталкивает в Небо". Иные в этом состоянии действительно воспаряли".

Рассматриваемые тексты намного сложнее, чем это может показаться из нашего краткого обзора. Однако нас интересуют лишь представленные в ней описания внутренней люминофании. Какое значение придавали ей даосы? Следует отметить: данные техники не имеют ничего общего с "достижением божественности" и просто "переживанием присутствия божества". Свет скрыт в самом человеке, в глубине его сердца. Весь этот космопсихологический мистицизм служит тому, чтобы пробудить внутренний свет и заставить его циркулировать по телу. Иначе говоря, тайна жизни и бессмертия записана в самой структуре Космоса, а значит – ив структуре микрокосма, которым является человеческий организм. При этом акцент делается на практике, а не на метафизическом знании или мистическом созерцании. Но в даосизме практика сама по себе носит мистический характер: она не имеет ничего общего с попыткой, волей или техникой в привычных значениях этих терминов, а направлена на то, чтобы обрести изначальную непосредственность, утраченную в ходе развития цивилизации. Даос должен открыть для себя естественную мудрость – мудрость, в основе которой лежит как инстинкт, так и то, что можно назвать "естественной склонностью": склонностью, благодаря которой отшельник в самой сути своего существа восстанавливает гармонию с космическими ритмами.

Уже Р.Вильгельм указывал, что роль, которая отводится свету в "Тайне Золотого цветка", заставляет вспомнить, какое значение тот играл в персидской религии. Можно обнаружить иранское влияние и в упоминавшемся выше тибетском мифе о Перво-человеке. На страницах этой книги мы не намерены касаться крайне запутанной проблемы, связанной с иранским влиянием в Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Заметим лишь, что (1) незачем выводить все формы дуализма, с которыми мы сталкиваемся в этом регионе, из "иранских первоисточников" (2) и приписывать все представлению о том, что чистый дух или бытие тождественны свету, иранскому влиянию. Мы видели, что в той же Индии на уровне упанишад или брахман Свет отождествлялся с духом или бытием. Однако именно в Иране конфликт между Светом и Тьмой был осознан во всей своей полноте и напряженности, когда Свет является не только благим Богом и создателем, Ахура-Маздой, но самой сущностью Творения в Жизни, выступая в первую очередь как дух и духовная энергия. В своих лекциях об Иране Анри Корбн блестяще раскрыл различные аспекты и характерные черты теологии Света в зороастризме в гностицизме исмаилитов, так что нет необходимости пересказывать здесь его выводы.

Скажем лишь, что ряд символов, используемых зороастрийцами для того, чтобы выразить единосущность духа и света напоминают индийскую, и особенно буддийскую, символику. Так, в "Денкарте" ("Деяния веры") говорится о том, что свет, исходящий от Заратустры за три дня до его рождения, т, е, еще в утробе матери, был столь ярок, что освещал всю деревню. Мудрость, святость, т, е, чистая духовность, выражаются здесь, как и в индийских текстах, через символику необычно яркого света. Если в упанишадах атман отождествляется с внутренним светом, то в одной из глав полной редакции "Бундахишн" ("Творение основ") душа соотнесена с понятием хварнах, Свет Славы ", который есть "чистое сияние, образующее саму суть творений Ормузда". Но в случае с древнеперсидским материалом – в отличие от индийского – у нас практически нет сведений, касающихся опыта внутренней люминофанни.

С определенностью можно утверждать, что иранцы верили, будто о рождении Владыки Мира в Спасителя должна возвестить манифестация света, и в первую очередь – появление на небосводе необычайно яркой Звезды. Атак как предполагалось, что Царь – Искупитель Мира должен родиться в пещере, Звезда или Колонна Света должны воссиять над этой пещерой. Возможно, христиане позаимствовали у персов образ рождения владыки Мира – Искупителя и распространили его на Христа (см.: Widengren, с. 70). Древнейшие христианские источники, повествующие о Рождестве в пещере, это – Протоевангелие Иакова (XVIII, 1 и ел.) в соответствующие пассажи у Юстина Мученика в Оригена. Юстин нападает на посвященных в таинства Митры, утверждая, что они "подстрекаемы дьяволом, когда принимают посвящение в месте, называемом ими spelleum ("пещера")". Этот выпад доказывает, что уже во втором веке христиане видели связь между spelleum поклонников Митры в Вифлеемской пещерой.

Но вернемся к звезде и свету, сиявшему над пещерой, которые играли столь большую роль в христианских верованиях и иконографии. Монере де Виллар, а вслед за ним Виденгрен показали, что этот мотив имеет, скорее всего, иранское происхождение. В Протоевангелии (XIX, 2) говорится о слепящем свете, наполнившем Вифлеемскую пещеру. Когда свет померк, явился Младенец Иисус. Тем самым утверждается, что Свет единосущен Христу – или же является одной из его манифестаций.

Анонимный автор "Opus imperfectum in Matthaem" (Раrt. Сr., LVII, со1. 637-638) обогащает легенду новыми деталями, которые, видимо, также имеют иранское происхождение. Согласно его рассказу, двенадцать волхвов жили у подножия Горы Победы. Они знали тайное пророчество Сифа о пришествии Мессии, и каждый год всходили они на вершину горы, где была пещера, подле которой бил родник и росли деревья. Там, в тиши, возносили они хвалы Богу и славили Господа три дия, ожидая появления звезды. И однажды звезда взошла, и походила она на младенца; младенец повелел им идти в Иудею. Следуя за звездой, волхвы отправились в путь и шли два года. И, вернувшись домой, поведали они о чуде, которому были свидетелями, а когда после Воскресения Христова апостол Фома пришел в те земли, приняли от него крещение (Monneret de Villard, с. 22 и сл.).

Вновь мы встречаемся с этой легендой в "Хрониках Зукнина", сирийском тексте, авторство которого долгое время приписывалось Псевдо-Дионисию из Телл Магре. Здесь легенда обрастает новыми подробностями. Датированы "Хроники Зукнина" 774-775 годами, но их прототип (как и прототип "Opus imperfectum"), несомненно, старше конца VI века (Monneret de Villard, с. 52). Ниже мы приводим краткий пересказ фрагментов этого текста, имеющих отношение к вашим разысканиям. Записав все, что было открыто ему Адамом о пришествии Мессии, Сиф сокрыл рукопись в Сокровенной Пещере Таинств. Посвятив сыновей в суть этих таинств, он повелел им каждый месяц подниматься на гору и навещать пещеру. Двенадцать "Мудрых царей" из страны Шир, "Цари и сыновья царей", ревностно исполняли этот ритуал, ожидая, покуда сбудется пророчество Адама. Однажды, взойдя на гору, они увидели невыразимо яркий световой столп, увенчанный звездой, чей свет был ярче света тысячи солнц. И Звезда вошла в Сокровенную Пещеру, озарив ее светом. Цари услышали голос, приглашавший их внутрь, и когда они вошли, то яркий свет ослепил их, и упали они на колени, и молились. Но свет стал меркнуть и со временем принял форму смиренного человека небольшого роста, который сказал, что он послан Отцом Небесным. И он повелел им взять сокровища, что были спрятаны в пещере их предшественниками, и направиться с ними в Галилею. Идя за светом, Цари пришли в Вифлеем и нашли там пещеру, во всем подобную Сокровенной Пещере на горе. Повторилось то же самое чудо: столп света и сияющая над ним звезда, скрывшаяся затем в пещере. Потом они услышали голос, приглашавший их войти. И увидели они тогда Младенца во славе, и сняли перед ним свои короны, и положили у ног Его. Иисус же приветствовал их как "Сынов Востока, где властвует Свет", "достойных видеть Свет изначальный и вечный". Все это время пещера была ярко освещена изнутри. Младенец, "Сын Света", долго беседовал с ними, называя их Получившими Свет и достойными совершенного Света". Затем Цари отправились в обратный путь. И на первой стоянке, когда вкушали они пищу, им опять предстал свет. Один из них увидел Великий Свет, подобного которому нет в мире", другой – "звезду, что ярче Солнца", и т, д. И, вернувшись в свое царство, поведали они все, что было им явлено. Когда же пришел в Шир апостол Иуда Фома, проповедуя веру, Цари крестились, и тогда Дитя Света вновь сошло с Небес и говорило с ними.

В этом неуклюжем и многословном рассказе выделим мотивы, непосредственно относящиеся к нашей теме: (1) преобладание световых манифестаций (Столп Света, Звезда, сияющий Младенец, слепящий свет и т, д.), которые связаны с представлением о Христе как несказанном Свете; (2) Рождество в пещере; (3) название страны, именуемой в "Хронике" Шир и являющееся искаженным "Шиз" – названием места рождения Заратустры, поэтому "Гора Победы", расположена в центре земли Шиз и, (4) видимо, является подобием иранской Мировой Горы, Хара Барзаити – Axi Mundi, соединяющей Небо и Землю. Так как это "Центр Мира", то именно здесь и скрывает Сиф пророчество о приходе Мессии, а звезда возвещаемо рождении Владыки Мира – Спасителя. В иранской традиции хварна, сияющая над священной горой, – знак, возвещающий о Саошьянте, чудесном рождении Избавителя из рода Заратустры. Заметим в конце, что периодические восхождения на Гору Победы также несут символическую нагрузку: так как эта Гора является "Центром Мира", именно здесь должен сперва явиться эсхатологический Свет.

Все эти элементы являются неотъемлемой частью великого синкретического мифа о Владыке Мира – Избавителе, сильно измененного под персидским влиянием. В том или ином виде этот миф, вне всякого сомнения, в свою очередь повлиял на иудаизм и христианство. Однако некоторые из связанных с ним представлений гораздо старше, чем культ Митры и ирано-семитский синкретизм. Приведем лишь один пример: в соответствии с иудейской традицией Мессия должен явиться на вершине Горы.

Здесь этот образ, очевидно, является развитием комплекса идей, связанных с божественной горой – Сионом, расположенной на "севере" (ср., например, Псалом 48, 2), – мы находим его уже среди населения Ханаана, а также у вавилонян. Ближневосточные религии древности создали свои мифоритуальные драмы из следующих элементов, более или менее их систематизировав: Мировая Гора-"Рай" –Дворец Верховного Бога или место рождения Владыки Мира (Спасителя) – Спасение мира (восстановление космической гармонии), связанное с воцарением нового Царя Мира. Что касается предмета наших исследований, то можно утверждать, что в иранской версии рождества Космократора – Избавителя существенное место занимали образы Света, Звезды в Пещеры, и именно их позаимствовало и разработало "народное христианство".

У нас нет возможности подробно остановиться на религиозных оценках света и различных опытах люминофании в иудаизме, синкретических религиях эллинистической эпохи, пюстицизме и христианстве. Дело не только в том, что объект исследований необъятен и не поддается изложению в виде реферата или краткого обзора, но необходимо учесть и тот факт, что он достаточно подробно изучен многими исследователями. Ограничимся тем, что в связи с ветхозаветной проблематикой отошлем читателей к книге: Aalem Sverre. Die Begriffe "Licht" und "Finsternis" im Alten Testament, im Spatjudentum und im Rabbinismus (Oslo 1951); о Филоне Александрийском и мистическом опыте божественной люминофании в эллинистическом иудаизме см, труд: Erwin Goodenough. By Light, Light. The Mystical Gospel of Hellenistic Judaism ( New Haven, 1935); о символике света в эпоху заката античной цивилизации: R. Bultmann. Geschichte der Lichtsymbolik im Alterum; о Хануке, еврейском празднике света, смотри последние исследования О. – С. Ранкина, Дж. Моргенстерна и Р. – Дж. Цви. Вербловски; если мы упомянем еще и исследования Ф. И. Дёглер, посвященные символике Света Христова в Солнца Спасения (Lumen Christi et Sol Salutis), то все равно список будет далеко не полным. Мы затрагиваем чрезвычайно сложный комплекс религиозной проблематики, и здесь, сравнивая символы и переживания, связанные с люминофанией, следует проводить самые тонкие разграничения. Необходимо учесть как культурную неповторимость и эволюцию соответствующих религий в разных направлениях, так и их взаимовлияние и синкретизм.

Попытки охватить эту проблему в целом бесполезны, так что удовлетворимся лишь рядом замечаний. Необходимо отметить, что для ветхозаветной традиции Свет не тождествен Богу и не является одним из атрибутов божественности: он сотворен Яхве и отличен от света Солнца, которое создано лишь на четвертый день. Точно так же невозможна "дуалистическая" интерпретация борьбы Яхве с Тьмой и изначальным Океаном. Тьма, как и Воды и Дракон, действительно символизируют силы Хаоса – и Яхве, творя Космос, действительно обуздывает их и кладет им предел. Больше того, Тьма ассоциируется в Ветхом Завете исключительно с Океаном и Драконом-Левиафаном и во многих контекстах отождествляется с ними. Но Тьма не враждебна Богу, как, скажем, в иранской мифологии. Величайшее отличие Ветхого Завета от канонических текстов других религий состоит в том, что Яхве абсолютно трансцендедтен по отношению к космосу. В иудаизме свет освящается не потому, что в силу своей природы он выступает аналогом Духа и духовной жизни, а потому, что сотворен Богом. По Филону Александрийскому, свет соответствует Духу, но это свойство присуще ему лишь потому, что свет является эманацией Бога.

Сходные теологические положения характерны и для двух других теологических религий: христианства и ислама. Но поскольку нас интересует не теология, а непосредственный опыт переживания люминофании, рассмотрим, какую ценность придавали ему раннехристианские авторы. Один из ключевых эпизодов христианской мистерии – Преображение Христа – связан с манифестацией божественного света. Не менее важную роль свет играет в одном из главных христианских таинств – крещении.

Символика крещения чрезвычайно сложна и многозначна, но элементы, связанные с пламенем и озарением светом, играют в ней едва ли не главную роль. Юстин, Григорий Назианзин и другие Отцы Церкви называли крещение "просвещением" (греч. photismos), при этом они основывались на двух высказываниях апостола Павла в Послании к евреям (6,4; 10,32), когда он называет посвященных в христианские таинства, т, е, принявших крещение (а именно такое истолкование дает нам сирийский перевод), – photisthentes – "просвещенные". Уже во втором веке Юстин (Ша1., 88) упоминает легенду, утверждающую, что во время крещения Христа "над Иорданом взметнулось пламя". Представления о крещении огнем стали ядром своеобразного комплекса верований, символов и обрядов. В виде пламени представляют Святой Дух; сошествие Его на апостолов в иконографии изображается в виде языков пламени. Таким образом, уже на раннем этапе развития христианства была разработана доктрина, утверждающая, что духовное совершенство, святость связаны не только с созерцанием Христа в теле Славы, явленного духовному взору святого, но и с внешними проявлениями: от святого исходит свет или же лик его сияет подобно пламени.

Другой источник этих представлений – таинство Преображения Господня на Горе (позже отождествленной с горой Фавор). Так как каждое деяние Иисуса – парадигматический пример для христианина, таинство преображения формирует трансцендентную модель духовного совершенства. Путем подражания Христу святой, божественной милостью, достигает преображения уже в этой земной жизни; по крайней мере, именно так Восточная церковь понимает таинство, свершившееся на горе Фавор. Хотя парадигму всей христианской мистики и теологии божественного Света задает именно Преображение, весьма интересно проследить, что предпосылки этих представлений восходят к иудаизму.

Гаральд Ризенфельд в своей книге "Иисус преображенный" (Lund, 1947) показал, что таинство Преображения теснейшим образом связано с представлениями, характерными для иудаизма. Ряд интерпретаций автора, особенно те, которые затрагивают культурные аспекты царского достоинства у евреев, требуют серьезного обсуждения. Но это не касается непосредственно предмета наших исследований. Ниже намечены некоторые важные моменты, указывающие на то, что описания Преображения связаны с рядом концепций, разработанных в иудаизме. (1) Идея света соотносится с представлением о "Славе" Господней: встреча с Яхве есть вхождение в Свет Славы; (2) от сотворения Адам был наделен лучезарностью, но грехопадение привело к тому, что он утратил свою Славу; (3) Мессия придет в свете Славы, сияя как Солнце, ибо Мессия есть Свет и приносит Свет; (4) с наступлением. Царства засияют лица, ибо Свет – знамение будущего Царства, т, е, обновленного мира; (5) когда Моисей сошел с горы Синай (Исх., 34, 29), лик его сиял столь ярко, что Аарон и народ испугались.

Важно ясно обозначить этот ветхозаветный и мессианский контекст Преображения Христова, ибо тогда станут яснее исторические корни раннего христианства. Однако при более тесном знакомстве с материалом становится ясно, что ветхозаветная и мессианская идеология, стоящая за чудом на горе Фавор, являясь исторической частью религиозного опыта Израиля и в какой-то мере первичного религиозного опыта всего ближневосточного региона, отнюдь не является чем-то совершенно чуждым другим религиям. Так, мы видели, что свет как парадигматическое проявление божественности – общее место индийской теологии. В иранском и индо-тибетском мифе о Человеке-Свете легко увидеть параллель к легенде о светозарном Адаме; а сияние, исходящее от достигших духовного совершенства или удостоившихся милости зреть божество, – мотив, крайне типичный для Индии.

Следует пояснить, что речь идет не о четком соответствии или какой-либо идентичности содержания религий или идеологических формулировок, но – о сходстве, подобии, совпадении. В конечном счете все зависит от того, какая метафизическая или теологическая ценность приписывается мистическому переживанию люминофании; однако мы тут же видим, что даже внутри одной религии – христианства – оценка такого опыта может быть весьма разной и противоречивой. Тем не менее необходимо отметить связь и совпадение между образами, символами и даже идеологиями азиатских религий и всем духовным строем столь громко заявившего о себе монотеистического иудаизма и вышедшего из его недр христианства. Это подводит нас к предположению, что кроме некоторой общности на уровне мистического опыта прослеживается также совпадение образного ряда и символических рядов, используемых для выражения мистического опыта. Что касается различий и расхождений, то они проявляются там, где мистический опыт осмысляется на концептуальном уровне.

К этой проблеме мы еще вернемся в заключение. Пока же перейдем к анализу фактов, оставив в стороне образные описания мистического Света, встречающиеся в раннехристианской литературе и патристике. Как и в случае с другими религиями, нас интересуют в первую очередь две группы фактов: субъективный опыт переживания люминофании и объективные феномены – т, е, объективный свет, наблюдавшийся свидетелями. Если крещение "просвещает"; если Святой Дух зрительно предстает в виде пламени; если Свет Преображения, виденный апостолами на Фаворе, является зримой формой божественности Христа, тогда совершенная христианская мистическая жизнь логично должна открывать себя в световых феноменах. Египетские Отцы-пустынники считали сияние одним из важнейших признаков святости. Монах, читаем мы в "Книге кущ", "сияет светом милосердия". Авва Иосиф утверждал, что нельзя быть монахом, если не сделаешься весь как огонь пылающий. Как-то один из братьев пришел к авве Арсению, несшему подвиг в пустыне, и, глянув в оконце его кельи, увидел, что тот подобен огню". Особенно часто сияние исходит от монаха во время молитвы. Так, келья аввы Писентия наполнялась светом, когда он молился из самой глубины сердца. Над тем местом, где молился монах, был виден стоящий столп света. В аскетической литературе того времени говорится, что достигшие совершенства становятся как столп огненный, – и мы поймем истинное значение этого образа, если вспомним описания теофании или явления Христа в виде колонны пламени, встречающиеся в гностической и аскетической литературе. Однажды авва Иосиф простер руку к Небу и пальцы его стали языками огня. Обернувшись к одному из монахов, он сказал: "Если ты хочешь, то сможешь весь стать подобным пламени".

В "Житии святого Саввы" Кирилл Скифопольский сообщает, что Юстиниан (в 350 г.) увидел "милость Господню, почиющую на голове старика (Савве было за девяносто) в виде пламенеющего света в форме короны, что сияла ярче солнца". Когда авва Сисой лежал при смерти в сидели у одра его братья, они видели, что "лицо его начало сиять, как солнце. И сказал он: "Вот приближается авва Антоний". И немного спустя сказал: "Вот приближаются пророки", – и свет лица его засиял ярче. И спустя какое-то время сказал еще: "Вот апостолы", – и ярче засияло его лицо. И отдал авва Сисой дух свой, и был он подобен вспышке света".

Вряд ли необходимо умножать эти примеры. Добавим лишь в заключение, что секта мессалиан столь далеко зашла в возвеличивании мистического света, что степень духовного совершенства определялась у них способностью созерцать в видении Иерусалим, город света, или Господа во славе. Для мессалиан конечной целью было экстатическое единение души со световым телом Христа. Это крайнее учение не могло не насторожить официальных теологов, восставших против переживания люминофании.

В XIV веке калабрийский монах Варлаам выступил против афонских исихастов, обвинив их в мессалианской ереси. Поводом для обвинения послужили утверждения афонских старцев, что они созерцают несотворенный свет. Сам о том не подозревая, Варлаам оказал величайшую услугу православной мистической теологии. Ибо атака Варлаама заставила Григория Паламу, архиепископа Фессалоникского – одного из величайших теологов, – выступить с защитой афонского исихазма на Константинопольском Соборе (1341) и разработать мистическую теологию Фаворского света.

Паламе не составило труда показать, что Священное Писание изобилует упоминаниями божественного света и Славы Господней, при этом Сам Господь назван Светом. Больше того, он привлекает множество примеров из мистической и аскетической литературы, от Отцов-пустынников до Симеона Нового Богослова, чтобы доказать, что обожание Святым Духом и зримое проявление Благодати отмечены видением нетварного Света или эманацией света. "Для Паламы, – пишет Владимир Лосский, – божественный свет является необходимым предварительным условием мистического опыта. Он есть зримая форма божественного и тех сил, с помощью которых Господь обращается к достигшим чистоты сердца и открывается им". Этот божественный и обожествляющий свет есть Благодать. Преображение Иисуса, несомненно, составляет центральное таинство теологии Паламы. Весь его спор с Варлаамом идет, в сущности, вокруг одного: имел ли Фаворский свет тварную или нетварную природу. Большинство Отцов Церкви считало, что свет, явленный апостолам, был нетварным и божественным, и Палама отталкивается от их рассуждений, развивая свою точку зрения. Для него этот Свет в силу своей природы является проявлением, неразлучно присущим Богу, он существовал до начала времен и сотворения мира и неоднократно был явлен во время ветхозаветных теофаний. И на горе Фавор изменения коснулись не Христа, но апостолов; они, удостоившись благодати, увидели Христа в Его истинном облике и были ослеплены божественным светом. Адам способен был видеть этот свет до грехопадения, и способность эта восстановится в эсхатологическом будущем. Иными словами, восприятие Бога в Его нетварном Свете связано с полнотой и совершенством, которыми человек обладал изначально и которые обретет в конце времен, с доисторическим раем и пределом (греч. eshaton), который положит конец истории. Но те, кто достойны Царствия Божьего, обретают радость видения нетварного Света здесь и сейчас, подобно апостолам на горе Фавор.

Помимо этого, развивая традиции египетских пустынников, Палама утверждает, что созерцание нетварного Света сопровождается свечением самого созерцающего. "Тот, кому уделено от божественной, энергии.., сам становится неким светом; он соединяется со Светом и через то ясно видит все, сокрытое от тех, кто не удостоился этой благодати".

В основном Палама опирается на мистический опыт Симеона Нового Богослова. "Житие" Симеона, написанное Никитой Стифатом, сообщает ряд подробностей, касающихся этого опыта. "Как-то ночью, когда он молился и его очистившиеся помыслы пребывали в единстве с изначальным Разумом, увидел он свет в небе, и излил тот свет на него свои лучи – свет великий и чистый, озарявший все вокруг и сиявший ярко как днем. И озарил свет его, и казалось ему, будто все то здание, где была келья его, исчезло, в мгновение ока обратившись в ничто, а сам он воспарил в воздух и потерял всякую память о телесной своей оболочке". О другом случае сообщается следующее: "свет, подобный утреннему, воссиял с небес.., и рос он, и делался ярче и ярче, и почувствовал Симеон, будто духом и телом покинул он этот мир. Свет же продолжал сиять и делаться ярче, покуда не стал как солнце полуденное, над ним сияющее, – и тогда увидел он себя в центре того сияния, и сладость, объявшая его тело, наполнила его слезами и радостью. И видел он, как невероятным образом свет воссоединился с его плотью и постепенно наполнил все члены. Он видел, как в конце концов свет объял его тело, сердце и чрево, и исполнилось все тело светом, так что преобразилось всецело и стало огнем и пламенем; в как прежде распались очертания дома, как теперь утратил он всякое осознание формы, объема и облика своего, в положения своего в пространстве".

Православная Церковь вплоть до настоящего времени придерживается этого учения. Приведу в качестве примера знаменитый случай Серафима Саровского, жившего в начале XIX столетия. Ученик, позже опубликовавший "Откровения" старца, сообщает, что однажды он видел отца Серафима, окруженного столь ярким светом, что на него невозможно было смотреть. "Я не могу глядеть на тебя, Отче, – воскликнул он, – очи твои подобны вспышке молнии, лик твой ярче солнца, так что моим глазам больно на тебя смотреть". Тогда св. Серафим начал молиться – и ученик смог поднять глаза и взглянуть на него. "Я глянул – и страх Божий объял меня. Представьте лик человека говорящего с Вами из центра солнечного диска, из яркости его сияющих полуденных лучей. Вы видите его шевелящиеся губы, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете его руку на своем плече, но не видите ни ее, ни тела говорящего – а видите лишь сияющий свет, заливающий все на много ярдов вокруг, освещающий своими лучами заснеженное поле и хлопья снега, падающие с неба". Было бы чрезвычайно интересно сопоставить это описание, сделанное духовным учеником Серафима Саровского, с описанием явления Арджуне Кришны в XI главе "Махабхараты".

Напомним также, что Шри Рамакришна, современник Серафима Саровского, иногда представал окруженный сиянием или языками пламени. "Его высокая фигура выглядела еще выше и светилась, как тела во сне. Темная кожа Рамакришны будто бы отдавала свет, приобретая сложный и необычный оттенок… Эти яркие цвета сливались с сиянием его тела, так что казалось, будто он окружен языками пламени".

Всякое феноменологическое исследование, предметом которого избрана мистика света, так или иначе должно коснуться таких фактов, как ослепление апостола Павла на дороге в Дамаск, опыты люминофаний, описанные св. Иоанном Креста, загадочный "талисман" Паскаля: клочок бумаги, на котором крупными буквами написано "Огонь"; экстаз Якоба Беме, когда случайный взгляд на отражение солнца в блюде привел к интеллектуально му озарению, в результате которого, как считал сам Беме, ему стали внятны все тайны мироздания; напомним и ряд менее известных случаев: историю праведной Серафины де Дио, монахини кармелитского монастыря на Капри (ум. 1699), чье лицо во время молитвы или после причастия было подобно огню, а глаза сияли пламенем; или историю несчастного отца Сюрена, который, перенеся столь многие страдания от луденских дьяволов, познал несколько часов наслаждения красотой в покоем: гуляя однажды в саду, он увидел, как "солнечный свет разгорается ярче обычного, становясь все сильнее в сильней, но не утрачивая при этом своей мягкости и не причиняя боли глазам", так что ему казалось, будто он "идет в раю". Не менее важны световые видения, через которые проходят мусульманские мистики во время отправления зикра; семь "цветных огней" последовательно являются внутреннему взору суфия на стадии зикра, совершающегося в сердце, а при достижении глубочайшей сосредоточенности суфийдостигает видения струящегося светового потока – негаснущего божественного света.

Здесь пора остановиться и перестать приводить новые и новые примеры люминофании, связанной с религиозными переживаниями. Тем не менее мне бы хотелось рассмотреть еще несколько случаев люминофании, через которую прошли лица, далекие от теологии и мистики и совершенно несведущие в этих областях. Фактически мы возвращаемся на духовный уровень того американского торговца, рассказом о котором мы начали нашу книгу. Один из наиболее поучительных случаев такого рода – история доктора Р. – М. Бьюка (1837-1902), одного из самых известных канадских психиатров того времени. Он заведовал кафедрой нервных и психических болезней Западного университета, Онтарио, и в 1890 году был избран президентом Американской медико-психологической ассоциации. В возрасте 35 лет он прошел через весьма своеобразное переживание, полностью изменившее его представления о жизни. Незадолго до смерти он опубликовал труд "Космическое сознание", названный Уильямом Джеймсом "важным вкладом в психологию". Д-р Бьюк верил, что некоторые люди способны достигать более высокого, по сравнению с обычным, уровня сознания, который он назвал "космическое сознание". По его мнению, достижение этого состояния подтверждается в первую очередь переживанием субъективной люминофании. В книге собрано множество свидетельств люминофании, начиная от истории Будды и обращения апостола Павла до опыта его современников. Анализ и предлагаемые автором истолкования встреч со светом не представляют особого интереса, но книга ценна собранным в ней документальным материалом: Бьюк приводит множество историй современников, собранных им лично и нигде более не опубликованных.

Вот как д-р Бьюк в третьем лице описывает свой опыт люминофании, случившейся ранней весной того года, когда ему исполнилось 35 лет. Он и двое его друзей провели вечер за чтением стихов Водсворта, Шелли, Китса, Браунинга и столь любимого ими Уитмена. Друзья распрощались за полночь, и доктор, наняв экипаж (дело происходило в Англии), отправился домой на другой конец города. "Он был в состоянии тихого, почти пассивного восторга. И вдруг – причем этого ничто не предвещало – он обнаружил, что окутан чем-то вроде пламенеющего облака. На мгновение он подумал о пожаре, случившемся в большом городе, но тут же понял, что источник этого света – внутри него самого. И тут же его охватило чувство восторга, безмерной радости, сопровождавшейся – или сменившейся – интеллектуальным озарением, которое невозможно описать. На мгновение в сознании вспыхнул свет Брахмана, подобный молнии, чтобы навсегда оставить после себя память о Небе… Он понимал в знал, что Космос – не мертвая материя, но – живое Присутствие, что душа человеческая бессмертна.., что в основе мира лежит то, что мы называем любовью, и нет ни одного живого существа, которое не обретет со временем счастья. За несколько секунд этого озарения он узнал больше, чем за многие месяцы и годы ученья, при этом ему открылось многое такое, что нельзя узнать, просто изучая мир по книгам и живя в нем".

Доктор Бьюк добавляет, что за всю оставшуюся жизнь ему больше не довелось испытать ничего подобного. И вот к какому заключению он пришел: реализация космического сознания связана с ощущением погруженности в пламя или в алое облако, или, скорее, с ощущением, что это облако или алый свет наполняют мозг. Это ощущение сопровождается такими эмоциями, как радость, уверенность, переживание триумфа, чувство, что ты "спасен", и вместе с ними – сразу или мгновение спустя – приходит интеллектуальное просветление, описать которое невозможно. Лучше всего сравнить это моментальное озарение со вспышкой молнии в ночной темноте, когда вдруг перед путником предстает пейзаж, скрытый до этого за завесой мрака.

Этот опыт люминофании можно комментировать и комментировать. Мы позволим себе ограничиться лишь несколькими замечаниями: (1) внутренний свет первоначально воспринимается как пришедший извне; (2) лишь осознав субъективную природу этого света, д-р Бьюк испытал невыразимое счастье и пережил интеллектуальное озарение, которое он сравнивает с молнией, вспыхнувшей в мозгу; (3) это озарение полностью изменило его жизнь, возродив к духовной жизни. Типологически это озарение можно сравнить с озарением эскимосского шамана и, до определенного предела, с манифестацией атмана. Друг и поклонник Уитмена, д-р Бьюк говорит о "космическом сознании" и "сиянии Брахмана", но это – лишь его вторичные представления, порожденные мировоззрением автора. Характер этого опыта – преодоление личностного восприятия мироздания, отождествление принципа, лежащего в основе мироздания, с любовью скорее напоминает буддистский образ мышления. Юнгианский психоаналитик или католический теолог сказали бы, что перед нами реализация самости. Но, с нашей точки зрения, главное содержание этого опыта внутренней люминофании заключается в том, что, пройдя через него, д-р Бьюк проник в мир духа, о существовании которого до того он даже не подозревал, и эта встреча с трансцендентным стала для него тем моментом, с которого incipit vita nova ("начинается новая жизнь").

Особый интерес представляет случай женщины, зашифрованной д-ром Вьюком под инициалами А. Дж. С. В детстве она упала и повредила позвоночник. Обладая красивым голосом, она много сил отдавала занятиям вокалом и мечтала стать певицей, однако физическая слабость была фактически непреодолимым препятствием на пути осуществления мечты. После свадьбы здоровье ее совсем пошатнулось, и, несмотря на все заботы врачей и домашних, она стала угасать на глазах. Боли в позвоночнике стали столь невыносимы, что невозможно было уснуть, и тогда домашние отправили ее в санаторий. Однако улучшение не наступало; она была готова покончить с собой и лишь ждала удобного случая, когда с ней произошло странное событие. Как-то, лежа в постели, она вдруг почувствовала, что на нее снизошел абсолютный покой. "Я забылась сном, чтобы через несколько часов проснуться и обнаружить, что вокруг меня струится поток света. Я заволновалась. И тогда мне послышалось, что кто-то сказал: "Все хорошо, не беспокойся!" Эти слова повторялись вновь и вновь. Это был даже не голос – но я ясно и четко слышала слова… Мне казалось, я довольно долго пробыла в этом состоянии, покуда свет постепенно не померк и комната погрузилась во тьму".

После этой ночи здоровье ее быстро пошло на поправку. К ней вернулись силы, ясность сознания – но образ ее жизни совершенно переменился. Прежде она любила публичные развлечения; теперь она полюбила домашний покой и общение с немногими преданными друзьями. Она открыла в себе способности врачевателя; ей достаточно было прикоснуться рукой или заглянуть в глаза, как страдающие тяжелыми болями погружались в спокойный сон. Когда она впервые увидела свет, ей было двадцать четыре года. И за всю оставшуюся жизнь ей еще лишь дважды довелось встретиться с этим светом. Во время одной из этих люминофаний рядом был муж, н она спросила его, видит ли он что-нибудь, но получила отрицательный ответ. В автобиографических записках, присланных д-ру Вьюку, она признавалась, что не в силах выразить в словах открывшееся ей "во время опыта люминофаний и сразу после него… Это не укладывается в слова, может быть, слово "гармония" способно передать часть постигнутого мной тогда". "Осмысляя происшедшее, когда свет уже погас, – прибавляет она, – в сущности, всегда проходишь через одно и то же состояние: ты испытываешь интенсивное желание открыть людям их истинную сущность и помогать тем, кто ищет некое оправдание того, что они называют "этой жизнью", ищут что-то, ради чего стоило бы жить".

В этом опыте люминофаний хотелось бы подчеркнуть не только то, что он далек от какой-либо религиозности, но и его, так сказать, современную и "благотворительную" ориентированность. Свет не пугает, в нем нет ничего внушающего ужас, а почти человеческий голос сообщает не некие трансцендентные откровения, но просто-напросто призывает сохранять спокойствие. Быстрое, почти чудесное выздоровление становится, как и во многих других случаях, началом новой жизни, однако плоды этого второго рождения пожинаются не на духовном уровне, а реализуются в чисто человеческой активности: молодая женщина получает способности целителя, дар избавлять людей от бессонницы, а духовный результат озарения выражается в том, что у нее возникает желание помочь людям обрести в жизни некие ценности.

В своих "Размышлениях" У. – Л. Уильямхерст, наш современник, рассказывает о собственном опыте люминофаний. Она произошла в деревенской церкви, во время пения Te Deum ("Тебе, Бога, хвалим"), "Я бросил взгляд на проход рядом с моей скамьей, – пишет он, – и увидел, что из трещин каменного пола сочится какой-то голубоватый дымок. Присмотревшись, я увидел, что это даже не дым, но какая-то более тонкая и разреженная субстанция – мягкая, неосязаемая, светящаяся дымка фиолетового света, непохожая ни на одно физическое испарение. Полагая, что это всего лишь оптический эффект или обман зрения, я перевел взгляд чуть дальше – но увидел все ту же легкую дымку… Тут я осознал удивительную вещь: дымка простиралась за пределы здания, для нее словно не существовало преграды в виде стен и потолка. Более того, я мог видеть сквозь них пейзаж, простирающийся вокруг… Я смотрел как бы всем телом, а не одними только глазами. При всей интенсивности этого восприятия я не утратил ни физического контакта с моим окружением, ни ясности потока мыслей… Я чувствовал покой и радость – их невозможно выразить в словах. В следующее мгновение светящаяся голубая дымка окутала меня и все вокруг преобразилось в сияние славы, в несказанный свет… Золотой свет – ибо фиолетовая дымка казалась теперь лишь прикрывающей его вуалью, некой каймой – исходил от громадного сверкающего шара в центре… Но удивительней всего было то, что коридоры и волны света, расходившиеся от сияющего шара, и даже сама световая сфера в центре были заполнены живыми существами.., единый связный организм заполнял все пространство, состоя из бесчисленных индивидуальных существований.., больше того, мириады этих созданий вились в воздухе в церкви; они пребывали в постоянном движении, свободно проходя сквозь людей: наши тела вовсе не были для них препятствием… Эти небесные сонмы проходили сквозь прихожан, как ветер проходит сквозь кроны деревьев".

Прервем здесь эту удивительную историю; дальнейшее ее содержание не столь важно для нашего исследования, так как касается, главным образом, феноменологии мистических переживаний. Описанный опыт уникален тем, что люминофания была не внезапной, а развертывалась во времени: автор описывает не спонтанное озарение, а говорит о голубоватой дымке, похожей на туман, преображающейся в фиолетовую тень, а потом – в слепящий золотой свет. Видение длилось, постепенно меняя свой характер. Вначале пространство заполнено фиолетовым светом, разливающимся во все стороны, и рассказчик говорит, что он мог видеть сквозь стены. После этого он испытал радость, которую "не выразить в словах", и, уже когда он достиг духовного равновесия в покоя, свет превратился в золотой и можно было видеть сияющую сферу и мириады духов.

За этим видением последовало другое переживание, когда, как говорит рассказчик, он перестал осознавать течение времени и утратил всякое представление о пространстве и наполняющих его формах, так что осталось лишь восприятие "бесконечного и вечного". "Мое сознание преодолело некий последний барьер и проникло в области несотворенного и бесформенного". Он утратил сознание окружающего его физического мира. Но этот восторг длился лишь несколько секунд: когда рассказчик вновь обрел свое "Я", пение Те Веит еще продолжалось. Быстрота перехода от одного восприятия к другому, от созерцания физического света к проникновению в чисто трансцендентный мир, что превыше времени и пространства, – самое удивительное в этом опыте. Он подобен стремительной мистической инициации, протекающей с максимально возможной скоростью.

Сходный, хотя и более краткий опыт описан Уорнером Алленом в книге "Мгновения вне времени" (1946); все происходившее с рассказчиком вместилось между двумя последовательными нотами Седьмой симфонии Бетховена, при этом сознание не зафиксировало разрыва в течении музыки. Вот описавие Уорвера Аллена: "Я закрыл глаза и увидел серебристое сияние, которое оформилось в круг, причем центр его выделялся своей яркостью. Круг превратился в световой туннель, протянувшийся от некоего далекого солнца в сердцевине "Я". Тут же я почувствовал, как меня быстро и плавно втягивает в туннель. И покуда я двигался сквозь него, свет менялся от серебристого к золотому. При этом присутствовало ощущение, что туннель наполнен током некой силы, исходящей от бесконечного океана мощи, с другой стороны, я чувствовал, как душа моя наполняется миром и спокойствием. Свет становился ярче, но не слепил, и в нем не было ничего угрожающего… Я достиг точки, где время в движение замирали… Я был поглощен Светом Вселенной, поглощен Реальностью, пылающей как огонь. Обладающий знанием самого себя, при этом я не перестал быть собой и сам по себе, я был подобен капле ртути, слившейся с Единым, в при этом сохранял свою отдельность от всего – так отдельная, каждая песчинка в пустыне. Мир и покой превыше всякого понимания и пульсирующая энергия Творения были одним в этом центре, где противоположности примирены".

Этот опыт в первую очередь интересов своим метафизическим характером; парадоксальным образом он объясняет, как можно одновременно существовать во Времени и вне его, свидетельствуя о своего рода coincidentia. Рассказчик говорит, что он осознавал свою самоидентичность, но при том чувствовал растворенность в едином, т, е., сохраняя личностное восприятие, был наделев трансцендентным сознанием: ему открылся центр Бытия, Urgurund, где примиряются все противоположности. Описание связывающего "Я" и дальнее Солнце светового туннеля, пройдя через который рассказчик и удостоился откровения, заслуживает отдельного анализа. Однако здесь я хотел бы перейти к другому описанию люминофании, которое крайне интересно в силу того, что рассказчик – не только внимательный наблюдатель, но и звающий ученый. Дж. – Г. – М. Уайтмен, профессор математики в Кейптаунском университете, – человек достаточно разбирающийся в теологии и метафизике как Востока, так и Запада. Кроме того, его перу принадлежит ряд весьма серьезных исследований измененных состоявий сознания, написанных на основе личного опыта.

Ниже приводится описавие люминофании, пережитой им в возрасте 28 лет. Лежа ночью без сна, он почувствовал, что покинул тело и вознесся вверх. "Все произошло мгновенно. Глаза мои были открыты. Надо мной, впереди, вокруг сияла Слава Архети-пического Света – она пронизывала меня, и я сам был ею. Нельзя представить более истинного света, ибо этот Свет и дает всякому иному свету его сущность; то был не привычный материальный свет, но творческий свет самой жизни, источник которого – Любовь и Разум, и все живое создано из его субстанции. (N. В. Я опускаю ряд авторских комментариев, ибо они не имеют отношения к предмету наших исследований).

Где-то далеко внизу на мгновение промелькнуло нечто, похожее на поверхность Земли. При этом мне вовсе не надо было опускать взгляд или поворачивать голову: я как бы видел все разом. Видение нашей планеты предстало лишь на мгновение – словно мне давалось понять, сколь далеко мой дух оторвался от Земли и приблизился к Солнцу.

Как описать источник этого света? Как определить направление, в котором он находился? Он был где-то сверху, впереди, однако речь шла не о геометрическом направлении, которое всего лишь относительно, а об абсолютном направлении, его архетипической сущности. Источником этого света были Жизнь и Истина, Исток всяких представлений о жизни и истине, – и однако этот источник был манифестирован в пространстве.

И тут внезапно, без какой-либо смены направления, свет обрел свой смысл, цель. То была Идея Двенадцати; речь идет не о "двенадцати", что поддается счету или исчислению, не о "двенадцати", которое дробится на части; Идея Двенадцати входит в наше представление о том, что есть число двенадцать; вместе с тем она непостижима для нас и принадлежит Божественному. Влекомый Светом.., я достиг уровня архетипов, и мне было явлено имя Бога Отца. Но тут мое понимание и повиновение Высшей воле начало рассеиваться, под натиском самости рассудок стал постепенно утрачивать ясность. На мгновение передо мной предстала Идея Семерки, но то был уже гораздо более низкий уровень восприятия, и трудно с определенностью сказать, было ли то объективное восприятие или плод моего воображения. В следующий момент ко мне уже вернулось сознание моего тела".

Я намеренно заканчиваю это исследование люминофагога примером, в котором присутствует число двенадцать, уже встречавшееся нам в истории американского торговца. Рассказ Дж. – Г. – М. Уайт-мена поражает точностью и обстоятельностью; из него не только видно, что автор – математик, но в то, что он весьма начитан в философии и теологии. И описание Света в этом рассказе, так же как указание на его источник, который есть источник представлений о Жизни и Истине, заставляют задуматься о том, что невнятица и неясность, столь характерные для многих описаний люминофагага, объясняются в первую очередь недостатком философской подготовки у тех, кто пытается облечь этот опыт в слова. Когда мы слышим, что опыт люминсфании "невозможно описать", что он "превышает человеческое понимание", то эти формулы говорят не только о характере самого опыта, но и о недостатке философских знаний у того, кто его пережил. Однако последний приведенный нами пример еще в одном отношении разительно отличается от большинства современных описаний люминофании: профессор Уайтмен – верующий человек и философ. И поэтому встреча с Божественным Светом не была для него потрясением, переменившим всю его жизнь, как это случилось с доктором Вьюком; люминофания лишь углубила его веру и помогла обрести основания для философских построений.

Мы рассмотрели различные случаи люминофании и связанные со светом представления, верования, концепции. При этом материалом наших исследований служил опыт, засвидетельствованный людьми, принадлежащими к самым различным культурам, исповедующими те или иные религии или же придерживающимися каких-то нерелигиозных идеологий. Позволим же себе ответить на вопрос, в чем сходство и в чем различие этих переживаний. Прежде всего необходимо провести различие между субъективным переживанием озарения светом и объективным феноменом, засвидетельствованным сторонними наблюдателями. Для индийской, иранской и христианской традиции эти две категории опыта смешаны и перетекают одна в другую; причины того, что "механизм различения" в этих случаях "не работает", в принципе сходны: божественность (для Индии – Бытие) есть Свет или эманация света, а святые (в Индии) или те, кто достиг unio mystica (" мистического единства"), наделены светозарностью ("Бхагавад-гита", бхакти, шаманизм).

Что касается морфологии субъективной люминофании, то она необычайно разнообразна. Тем не менее попытаемся выделить наиболее часто встречающиеся ее формы:

1. Свет может быть столь ослепителен, что окружающий мир просто-напросто исчезает; увидевший свет теряет зрение. Таков опыт встречи со Светом апостола Павла, ослепшего на дороге в Дамаск, многих святых, Арджуны в "Бхагавадгите".

2. Свет преображает мир, но не "заслоняет" его: люминофания переживается как созерцание очень интенсивного сверхъестественного света, сияющего в глубине материи, при этом предметы сохраняют свои формы и очертания. Это сияние подобно небесному Свету, и озаренный им мир предстает таким, каков он был в своем изначальном совершенстве, утрату которого иудео-христианская традиция связывает с падением Адама. Под данную категорию подпадает большинство люминофании, переживаемых мистиками, принадлежат ли они конфессионально к христианству или какой-либо иной религии.

3. Так же близко к этому типу озарение, переживаемое эскимосским шаманом (кавманек), в результате которого он обретает способность видеть не только чрезвычайно далеко, но – видеть во всех направлениях, больше того – ему становится зримо присутствие духов, то есть открывается сама структура мироздания, изменяя восприятие и понимание мира. Следует отметить, что в ходе переживания такого озарения шаман проходит как бы через несколько различных Вселенных: Вселенную, структурно сходную с нашим привычным Мирозданием, однако несколько отличающуюся от него, – теперь нам не составляет труда понять суть этих отличий – и Вселенную, сама структура которой непостижима обычному сознанию в его бодрствующем состоянии. Следует также провести границу между мгновенным опытом внезапного озарения и иными типами люминофании, когда интенсивность света растет постепенно, и так же постепенно к человеку приходит покой, уверенность в бессмертии души или постижение сверхъестественного порядка вещей.

4. И наконец, необходимо разделить Свет, который воспринимается как свидетельство личного божественного Присутствия, и свет, свидетельствующий о внеличной святости: не важно, идет ли речь о священном характере Мироздания, Жизни, человека или реальности – т, е, в конечном счете о святости Космоса как божественного творения.

Необходимо подчеркнуть, что, как бы естественно и с какой бы степенью интенсивности ни переживалась люминофания, так или иначе в ней задействован религиозный опыт. Все рассматриваемые нами опыты люминофании имели одну общую черту: свидетель люминофании оказывался "вырван" из обычной Вселенной, из исторической ситуации и перенесен в качественно иную Вселенную, в совершенно иной, трансцендентный нашему мир – мир, где явлена святость. Описание структуры этого трансцендентного, пронизанного святостью мира варьируется от культуры к культуре и от региона к региону – мы достаточно акцентировали такого рода различия по ходу нашего исследования, чтобы у читателя не осталось каких-либо сомнений на этот счет. И все же во всех этих описаниях прослеживается один общий элемент: Вселенная, открывающаяся во время опыта люминофании, отлична от нашей Вселенной – или трансцендентна по отношению к ней – уже в силу того, что она духовна в своей основе, иначе говоря, она доступна лишь тем, для кого существование Духа – реальность. Несколько раз мы отмечали, что опыт люминофании радикально менял онтологическую картину мира тех, кто столкнулся со светом, заставляя их прозреть и уверовать в существование мира Духа. В ходе истории человек тысячами различных путей восходил к Духу или убеждался в его существовании. Это очевидно. Да и разве могло быть иначе? Но всякая концептуализация этого опыта неразрывно связана с языком, а следовательно – с культурой и историей. Можно сказать, что смысл переживания сверхъестественного озарения светом внятен непосредственно душе человека – ей "адресован" этот опыт, – но он регистрируется и осмысляется сознанием, выступая уже в одеждах идеологии, сформированной до пережитого опыта. И здесь кроется парадокс: с одной стороны, переживание люминофании есть личностное открытие, но с другой – каждый может открыть в ней лишь то, к чему он подготовлен на духовном и культурном уровне. Тем не менее сохраняет свое значение факт, который, с нашей точки зрения, является важнейшим: несмотря на любые идеологические установки, свойственные человеку до того, как он прошел через опыт люминофании, встреча со Светом изменяет все его существование, открывая существование мира Духа, святости и свободы, свидетельствуя об их реальности и подтверждая то, что для некоторых существовало на уровне представлений, но не опыта. Люминофания свидетельствует о том, что мир есть божественное творение и мир освящен присутствием Бога.