"Рейд" - читать интересную книгу автора (Кук Глен)

Глава 6 Первый контакт

Уже два месяца чертей гоняем. Те же зигзаги. Шаг вперед, два шага назад. Но… Наш генеральный курс изменился, теперь мы движемся в направлении Ханаана. Более или менее. Уэстхауз подсчитал, что при такой скорости приближения мы вернемся примерно через двенадцать лет. Не то чтобы одним прыжком.

Мы развернулись, вот в чем дело. Что-то случилось. Мы получили приказы на охоту. Наконец.

Как и во всем прочем в этом патруле, в этих приказах не было смысла.

Командование нацелило нас на судно, подбитое более года назад. Его нашли, оно шло в нормальном пространстве. Команда, похоже, умелая, раз так долго сумела прятаться.

Старику все это не нравится.

– Coup de grace,[5] – бормочет он постоянно. – К чему зря время тратить? Эти бедняги заслужили лучшего.

Никогда я не видел его в таком кислом настроении.

Остальных тоже не назовешь жизнерадостными.

Я чертовски нервничаю. И уже давно.

Яневич говорит, что могут быть сложности. Цель движется к базе охотников, которую мы называли Ратгебер, пока конкуренты ее не отбили. Скорость цели – четыре десятых с. Это означает для нас сложное маневрирование в момент огневого контакта.

И хитрую стрельбу. Слишком большая собственная скорость. У нас нет ни времени, ни топлива, чтобы набрать такую же и пристроиться.

– Как они решают проблему топлива? – спрашиваю я.

– Черпают водород на ходу. А может быть, у них впереди по курсу есть танкеры с водородом.

Но все равно этот корабль должен был быть хорошо заправлен с самого старта. Может быть, он сам танкер.

– Почему они его не бросили? Или – если уж это такое важное судно – почему они не выслали ремонтный корабль, чтобы отремонтировать генераторы?

Яневич пожимает плечами.

– Может быть, наши тогда изрядно их потрепали. Может быть, они способны двигаться только в норме.

Прежде всего нам надо обнаружить корабль. В другой команде тоже не дураки. Они поймут, что их нашли. И пойдут зигзагом.

Сначала мы проведем поиск в направлении генерального курса, идущего от последнего известного положения корабля к его нынешнему предполагаемому местоположению. Пока мы будем искать, Пиньяц решит, как нам взяться за судно, двигающееся настолько быстро, что его почти не отследить. Четыре десятых с в норме.

Напрашивающаяся тактика – выйти из гипера перед ним и запустить ракету ему в глотку. Но при этом попасть в тончайшее необходимое относительное окно – штука хитрая. Он так быстро движется, что не попадешь даже под небольшим углом. Зная об этом, он будет постоянно изменять курс.

Запустить ракету в глотку – значит выстрелить вслепую. Слишком уж быстро перемещается цель. (Это постоянный рефрен, как песня из одной строки.) Потратим время на прицеливание – он пролетит мимо нас. Системе управления огнем на захват цели и выстрел нужна четверть секунды после обнаружения. За эту долю секунды наша цель пройдет более тридцати тысяч километров.

– Ты прав, – говорю я. – Они не болваны. Не представляю себе, как мы их остановим. Я думал, командование требует, чтобы ракеты зря не тратились.

Яневич улыбается.

– По-клаймерски мыслишь. Чертовски верно. Никогда на трать ракету на подранка. – Он переходит на серьезный тон. – Мы не можем стрелять. В норме нет времени на то, чтобы прицеливаться и программировать выстрел, а рассчитывать выход из гипера с одновременным пуском ракеты прямо ему в рыло – мощности компьютеров не хватит. Танниану придется послать минные заградители. Засеять путь цели.

– А мы тогда зачем суетимся?

– Так нам сказал Неустрашимый Фред. Стоит ли суеты вся эта фигня вообще? Не спрашивай зачем. Для командования «зачем» не существует.

Злой он стал последнее время. Что у командира на уме, то у него на языке. Если он хочет стать командиром, ему придется научиться владеть собой.

– Его нигде не существует. Став. Делай, что говорят, а думать будет начальство.

– А какого черта? Кто угодно сделает это лучше нас. Это просто, чтобы было чем заняться, пока не появится конвой.

Позднее, когда старпом совещался с Уэстхаузом. Рыболов сказал:

– Я надеюсь, что у них получится, сэр.

– Хмм? Почему?

– Просто это мне кажется правильным. Чтобы их усилия были вознаграждены. Как сказано в Библии… «да будет все по воле Господней».

Удивительно. Сочувствие врагу…

Оказалось, что такие настроения здесь в ходу, хотя каждый и говорит, что будет делать свою работу. Даже Кармон не проявляет ненависти или истерии – исключительно уважение с оттенком архаичного рыцарства.

Джентльмены из той фирмы, конечно, не вполне реальны. Сделать их реальными, правдоподобными и чужими – задача нашего начальства и королей пропаганды. Люди не могут ненавидеть то, чего никогда не видали. Трудно как-то эмоционально отнестись к электронной тени в аквариуме монитора.

Это воюющие духи, воплощающиеся только для тех, кто попадет им в лапы. Лишь в потерянных нами мирах люди видят своих завоевателей воочию.

Ненавидеть их тоже трудно, поскольку они не практикуют никаких обычных крайностей войны. Историй о зверствах слышать не приходилось. Ни разу не было бессмысленной резни. Они избегают жертв среди гражданских. Не пользуются ядерным оружием в атмосфере. Просто они действуют как большая, умелая и эффективная разоружающая машина. С самого начала их единственной целью была нейтрализация, а не разрушение или порабощение.

Нас это, естественно, сбило с толку.

Конфедерация не будет столь милосердна, если представится случаи. Мы играем жестче, хотя до сих пор придерживались тех же негласных правил.

Командир и мистер Уэстхауз написали программу, которая закинет нас на последнюю известную позицию цели. Сержант Никастро все придирается к компьютерщикам и их поисковой программе. Мистер Яневич носится здесь и там и утешает всех, как родная мать.

В этом патруле роль Яневича ограничена. При обычных обстоятельствах он – тупой уставник, драконовский службист, буквоед – становится фокусом антипатии команды к начальству. Командир остается в стороне, иногда появляясь с добрым словом или неожиданно дружественным жестом. Его роль – отец команды, только без дисциплинарной строгости. Большинство командиров вырабатывают себе причуды, чтобы казаться человечнее старпомов. Наш Старик приволок с собой этот здоровый черный револьвер и жует свою трубку. Время от времени он наводит оружие на лишь одному ему видимые цели.

С глазу на глаз он признает, что успех командира сродни успеху характерного актера.

Они это знают. Спектакль играется со времен финикиян. Но это действует. В заговоре участвуют все. Командир старается, чтобы команда поверила; команда изо всех сил старается верить. Они предпочитают обман и спокойствие.

А командиру приходится смотреть в глаза действительности. Он одинок. Не воспринимать же всерьез адмирала Танниана.

Мистер Яневич – очевидный наследник этого одиночества, поэтому-то он и смягчил в этот раз свой имидж. В этом полете он – как куколка: взошел на борт драконом-службистом, а в памяти останется милой чокнутой бабочкой.

– Сколько с нами кораблей. Став?

Он пожимает плечами.

– Может быть, узнаем на следующем маяке.

– Я так и думал. Могу я посмотреть, что происходит внизу?

Мне хочется взглянуть, как перспектива боя подействовала на население прочих отсеков.

Самых серьезных перемен стоит ожидать в оружейном отсеке, где была самая изнурительная скука. Стрелкам, кроме как сидеть и ждать, делать было абсолютно нечего. Сидеть и ждать. Ждать. Ждать.

Все остальные присутствуют на корабле лишь для того, чтобы дать им возможность нажать на гашетки.

Они возбуждены. Пиньяц переживат душевное возрождение. Он действительно рад моему приходу.

– Собирался искать тебя. – Он помимо воли улыбается. – Мы тут гоняли программы расчета эффективности.

Я бросаю взгляд на Холтснайдера. Он доброжелательно кивает.

– Можем испытать твою пушку, – говорит Пиньяц. Он болтает о вероятностях попадания, кумулятивном напряжении ионов в лазерах и так далее.

В оружейном отсеке обстановка спокойная. На каждом рыле сияет по улыбке. Какими мы стали простыми! Всего лишь перспектива перемен заставляет нас вести себя так, будто завтра вечером будем дома.

– Как вы думаете, что могут делать такие навески, сэр? – спрашивает меня один из учеников, Такол Манолакос.

– Отбивать метеоры. При той скорости, на которой они движутся, да еще с раструбами черпателей водорода у них все время подняты экраны и работают отражатели. Схема «обнаружение – активация» не успевала бы.

– Вот как? Об этом я не подумал.

– И еще они должны экранировать жесткую радиацию.

– Ага…

Я думаю, достаточно ли быстро они движутся, чтобы видеть звездную радугу. Конечно, должно быть красивейшее фиолетовое смещение до и красное после. Коррекция эффекта Доплера съела бы всю их дополнительную мощность.

Лица вокруг становятся хмурыми.

– Что случилось? Что я такого сказал?

– Я не учел экранов, – ворчит Пиньяц.

– Лучше учти еще и дифференциал субъективного времени, – предлагаю я.

– Я думал об этом. Он невелик, но нам это на руку.

– А эффект Доплера на энергетических лучах?

– Думали. Чертова кукольная пушка.

– Но ты все-таки можешь попробовать. Если мы подойдем на выстрел, они будут отстреливаться. Если у них есть оружие. Для этого им придется снять экраны.

– Положить двухсантиметровую пулю в десятисантиметровую щель защитного экрана, открывшуюся на четыре десятых секунды, когда цель перемещается со скоростью четыре десятых c? И с такого расстояния? Полная фигня. И вообще какого хрена мы гоняемся за этими придурками? На угрозу Вселенной они не тянут. Нет ли тут где-нибудь конвоя, черт его побери?

– Наверное, адмирал считает, что этот удар будет полезен ему в пропагандистских целях.

– Фигня. – У Пиньяца явно проблемы со словарным запасом. – Это их здесь просто разозлит. Пинаться ногами – это игра на двоих. Они дадут сдачи.

– Я расскажу об этом старине Фреду, когда мы с ним будем пить чай.

Я не понимаю, что случилось с Пиньяцем. Он может камень разозлить, просто стоя рядом с ним.

Моя антипатия отчасти продиктована предрассудками насчет его происхождения. Я это знаю и, очевидно, слишком стараюсь компенсировать. Мелкие черты смуглого лица Пиньяца напряжены. Может быть, он угадывает мои мысли?..

– Так и сделай. А от меня передай… А, ладно.

Эйдо пока не нашли.

Пиньяц не удерживается на уровне своей репутации, позволив выходцам из Внешних Миров вывести его из себя. Правила игры он знает.

Это игра, в которой правила жестко определила элита Внешних Миров, но он все равно побьет их на их же условиях.

Он мне не нравится, но я его уважаю. Больше, чем своих сородичей. Им не внушали с детства, что они – отбросы человеческой расы.

И все-таки… Жители Старой Земли имеют привычку, способную взбесить кого угодно, – во всех своих бедах обвинять чужаков. Кроме того, они до омерзения настойчивы в нежелании самим о себе заботиться. Мы должны, видите ли, носить их на руках только потому, что Старая Земля – Родина.

Предрассудки есть у всех. Пиньяцу стоило бы обижаться на меня меньше, чем на других, – я свои пытаюсь контролировать.

Вейрес рассказывает в присутствии Пиньяца истории про землян. Вот его любимая:

– Слышали историю о землянине, который вернулся домой из бюро социального страхования и обнаружил свою бабу в постели с каким-то мужчиной?

Кто-нибудь обязательно ответит:

– Нет.

– Он бежит в туалет, хватает «Тенг Хуа» и приставляет себе к виску. Баба ржет, а он кричит: «Ничего смешного, сучка. Следующей будешь ты».

В этой истории полно чепухи. Таковы все анекдоты Старой Земли. Пособие для бедных. Крайняя тупость. Промискуитет. Непременное обладание ручным лазером «Тенг Хуа». И так далее.

Когда Вейрес так себя ведет, я начинаю стыдиться за свою родину.

Прогулявшись по кораблю, я прогоняю из своей койки Неустрашимого. Он приспособился в ней бездельничать – здесь его мало беспокоят.

Уснуть не получается. Предстоящее сражение меня больше не тревожит. Мне просто хочется домой. Я устал от клаймеров. Это была глупая идея. Можно я возьму ее назад? Нет? Черт, какая досада…

Сон подкрадывается ко мне незаметно. Мне удается продремать целых двенадцать часов, такого со мной здесь еще не случалось. Я просыпаюсь лишь потому, что Неустрашимый решает станцевать фламенко на моей груди.

– Кот, ты чертовски обнаглел.

Зверь кладет голову на передние лапы в четырех сантиметрах от моего лица и закрывает здоровый глаз. Сквозь грязную рубашку я чувствую его тепло и стук сердца.

– Зря ты завел блох.

Неустрашимый с отвращением изгибается и продолжает спать.

Не понимаю, за что он выбрал меня своим лучшим другом. Я умею ладить с кошками, но понимаю их не лучше, чем женщин. Этот кот живет, как принц, и сорок девять лакеев приглядывают за его замком.

Я чешу ему за ухом. Он награждает меня урчанием и нежными покусываниями.

Идиллия разваливается под пронзительный вой сигнала общей тревоги.

Я раньше времени прибегаю в операционный отсек, удивляясь, каким образом мне удалось проспать тревогу, когда мы вышли из гипера.

Нет, я ее не проспал. Я застал Уэстхауза, прогоняющего судно сквозь несколько сложных маневров при переходе в новую поисковую зону, и Рыболова, что-то рассматривающего на мониторе.

Таких быстрых результатов я не ожидал.

Глядя через плечо Джангхауза, я вижу, что мы пока ничего не нарыли.

Конечно, нет. Двигаясь в норме, наша цель не произвела бы никаких тахионных возмущений.

– Наш?

Я опускаюсь в кресло старпома.

Рыболов улыбается. Яневич ухмыляется. А командир говорит:

– Молодец. Кто именно?

Я пожимаю плечами.

– Клаймер, но я видел только схемы в учебнике. Там были основы.

– Джонсоновский. Бугор на дуге четвертого пера.

Я смотрю на Уэстхауза. Он Дубасит по клавиатуре, как сумасшедший органист.

На клаймерах нет инстела. На малых расстояниях хитроумные операторы переговариваются на куцем языке маневров через аппаратуру для обнаружения.

Я бросаю взгляд на Старика.

– Это вы бросьте, сэр. И не думайте. Война идет. Это дело серьезное.

Яневич шепчет:

– Выйдем из гипера и обменяемся схемами поиска. Вдвоем мы быстро найдем, где у них скорость меньше.

– Каким образом мы что-то узнаем, не переходя в норму?

Он смотрит на меня странным взглядом.

– Мы уже в норме. Ты что, не заметил? Последние шесть часов мы в норме каждую пятую минуту. Ты не следил?

– Сигналы тревоги…

Нет, лучше помолчать. Я проспал свою вахту.

– Господи! Ты думаешь, я так все время и буду заводить эту дуру? В гробу я видал такие правила. Людям надо спать. Кстати сказать, где ты был с восьми до двенадцати?

Что я могу ответить? У меня нет оправдания.

– Не переживайте, мистер Лучше-поздно-чем-никогда. Главное, что тревогу записывает магнитофон. Этого достаточно.

Ухмылку, которая командиру не вполне удалась, ухитряется соорудить у себя на лице Яневич.

– Ты научишься этим маленьким хитростям. Магнитофон запоминает то, что мы хотим, чтобы он запоминал. Отчет о полете даст возможность узнать, что происходит. Они здесь тоже бывали. Пока ничто не угрожает кораблю и не происходит ничего существенного, они смотрят сквозь пальцы. Надо быть гибче. Не этому ли нас учили в Академии?

– Может быть. Но это не тот флот, который я знал.

– Да?

– Я считал, что в военное время правила соблюдаются строже.

– Ты на клаймере, – смеется он. – В чем дело? Долго не покупаем тебе место на лошади Гекаты? По крайней мере ты хоть поспал. – Его улыбка становится тоньше. – Мы это исправим. Отстоишь вахту и потом еще одну, чтобы догнать.

Все не так плохо, как я ожидал. Пиньяц из той породы вахтенных офицеров, что не путаются под ногами. Его присутствие становится заметным лишь тогда, когда он вместе с Никастро проверяет, действительно ли заранее запрограммированный Уэстхаузом прыжок доставит корабль в нужную точку схемы поиска. Астрогатор, хотя спит меньше любого другого, круглосуточно работать все же не может.

В этом патруле обязанности Яневича не соответствуют другому названию его должности – первый вахтенный офицер. Первую вахту стоит сам командир. Яневич – вторую. Третью – Пиньяц. На линейных кораблях третью вахту, как правило, стоит астрогатор. На клаймерах этим занимается квартирмейстер. Командир от вахт свободен.

Но Старик считает, что наш младший лейтенант еще зелен. Когда спокойно, он дает Бредли стоять вахту. Временами он поручает это мне. Порой – Дикерайду. «На всякий случай». Даже Вейреса командир время от времени ставит на вахту. Одна из неписаных обязанностей офицера – научиться всему, чему только возможно. Когда-нибудь это может спасти корабль.

Расписание вахт на клаймере не играет большой роли ни для кого, кроме тех офицеров, кто принял на себя четырехчасовые интервалы ответственности. А люди приходят и уходят. В операционном отсеке Никастро и Канцонери следят лишь за тем, чтобы на важных постах кто-нибудь был. Холтснайдер и Бат в оружейном поступают точно так же.

А вот в инженерном отсеке, где большинство пультов нуждаются в постоянном дежурстве, все структурировано более жестко – там по шесть часов работают и по шесть часов отдыхают.

Первая наша программа, начатая на месте последнего известного положения цели, ничего не дает. Пока мы ждем джонсоновский клаймер, Уэстхауз пишет новую. Но уже не надо. Джонсоновский клаймер унюхал след нейтринной эмиссии.

Эта весть неуловимо меняет каждого. Через несколько минут все на местах по боевому расписанию. Разговоры сводятся к случайным нецензурным замечаниям, излишне громким или неестественным.

Скуки больше нет. Эти ребята действуют резче, чем можно было предположить по их виду последнее время. Командир справился со своей работой.

Уэстхауз увлечен профессиональной беседой с коллегами с другого клаймера. Старик и старпом держатся поблизости.

Проходит два часа. Мы разбиваем на квадраты зону, где Джонсон поймала нейтринные следы. Она танцует с нами. Два радиуса обнаружения почти совпадают.

У меня пробуждаются внимание и интерес, хотя и не к своему экрану. Мне хочется уловить все детали, не упустить ни одного нюанса в поведении людей, ни одного их движения, ни одного выражения лица. Я хочу увидеть малейшие изменения в манере речи, выдающие внутренние переживания.

Наиболее разительно переменился Старик. У него внутри будто щелкнул переключатель, и он стал истинным командиром. Ему повинуются без слов. Космонавты кидают на него взгляд, и тут же их глаза возвращаются к работе.

Клаймер ожил. Акула учуяла кровь.

Именно чтобы увидеть такого командира, я и отправился на Ханаан. Того, чье место только что было занято брюзгливым, недоумевающим незнакомцем, плывущим без руля и без ветрил. Теперь сомнения и страхи и кисло-горькое самоедство – все в сторону.

Это подействовало и на меня. Я успокоился. Он нас вытащит.

Что творится у него внутри? Действительно ли он все это отбросил и оставил только долг? Даже в минуты наибольшей откровенности мысли его не прочесть. Судя по всему, что я о нем знаю, он напуган до смерти.

По новой программе оба корабля исследуют крохотный участок пространства минутными сдвигами в гипер и обмениваются информацией каждые полчаса.

В течение первых тридцати минут мы получили дюжину нейтринных сигналов.

– Интенсивность? – спрашивает командир.

– Высокая, командир.

– Направление? Расчетный курс?

Это хитроумная работа. Все равно что засечь свет карманного фонарика на расстоянии в километр, под углом, за одну микросекунду и попытаться угадать, где он и куда движется, если он движется.

Роуз и Канцонери ругаются и бормочут заклинания над своим мыслящим дьяволом. Квартирмейстер озвучивает подсказанные дьяволом цифры.

– Ввести данные в монитор, – командует Старик.

Аквариум мигает при регулировке. В нем ромбовидное изображение, сбоку – клаймер. От корабля через весь аквариум отходит узким конусом красная тень.

– Размер изображения – двадцать дуговых градусов, – говорит Канцонери. Тонкий черный карандаш тычется в центр красного конуса. – Генеральный курс в пределах трех градусов от направления на Ратгебер.

– Расстояние?

– Не определяется.

Естественно. Чтобы определить расстояние по интенсивности нейтринного выброса, нужно знать тип корабля.

– Очень хорошо, мистер Уэстхауз. Давайте посмотрим, что у командира эскадрильи.

Сеть смыкается. Данные от Джонсон стянут ее туже.

Время еле тянется. Я ерзаю. Два ищущих клаймера оставляют массу тахионных следов. Они слышат наше приближение. И ощетинятся. Сейчас они стиснули зубы и зовут старших братьев.

Командир смеется, будто читая мои мысли.

– Не волнуйся. Наша фирма посылает в бой самое лучшее.

– Умение ждать не входит в число моих добродетелей.

Остальные более терпеливы. Они этому обучены. Как я теперь понимаю, девяносто девять процентов работы клаймера – ожидание.

Сумеют ли они сохранить форму до контакта?

У Джонсон достаточно данных. Зона охоты сокращается до размеров заднего дворика. Пора выгонять кролика с грядки.

Мы несемся вперед, зная, что через несколько часов встретимся с той фирмой.

Идем по горячему следу. Нейтринное оборудование поет и булькает. Мы всего на несколько световых часов позади. Уэстхауз и его коллега почти прекратили разговор. Общаются компьютеры.

На этот раз мы почти взяли его в вилку. В инфракрасном диапазоне мне видна длинная рапира его ионного следа. Внешний вид корабля пока не улавливается даже при максимальном увеличении. На нем черная защитная окраска, и движется он слишком быстро.

– Иисус Христос на каноэ! – бормочет Берберян. – Командир! Определяю размер цели на экране.

Цель уже за миллионы километров от нас.

– Командир, он разворачивается, – добавляет Берберян.

При его скорости это будет широкая ленивая дуга и самый лучший из возможных маневров ухода, особенно если он будет нерегулярным. Нам никак не удержать цель в пределах досягаемости радара хотя бы несколько секунд.

– Ловим ветер, а? – шепчет Рыболову командир. Я еле слышу. Оператор ТД кивает. Старик замечает, что мне интересно. – Дурацкое времяпрепровождение, правда?

– Нам нужно везение. Или они должны сделать глупость.

– Они ее не сделают. Такого больше не бывает. Мы их неплохо натренировали.

– Вот он!

Я вздрагиваю и дико озираюсь, потом смотрю на свой экран. Уэстхауз перевел нас на траекторию преследования. На мгновение я увидел мерцание – очевидно, выстрел Джонсон.

– Это командир эскадрильи?

– Она, – отвечает командир. – Она атакует. Мы наблюдаем.

– Командир! – кричит Канцонери. – Это не транспорт! Это чертов линкор – «Левиафан»!

На черном атласе задника раскинулся паучий шелк из прядильной машины черной вдовы – клаймера Джонсон. Зачарованный, я долго пялюсь в экран, хотя вся сцена длится мгновение. Мы снова ускользаем. На секунду я забываю крутить видеоленты.

Нырок-выстрел-нырок-выстрел-нырок-выстрел. Неужто так можно нанести какое-нибудь повреждение? Может быть, мы просто проверяем его… Канцонери говорит, что командир эскадрильи щекочет ноздри цели. Приходится верить ему на слово.

На источнике лазерного огня вспыхивает сверхновая.

Следующие несколько минут из жизни вычеркнуты. В животе пустота, как в свободном падении. Мозг цепенеет. Кто-то стонет. Не могу сказать, я или кто-то другой.

Тродаал повторяет вновь и вновь:

– Вот дерьмо. Так твою мать. Бренда.

Голос тихий, слова сыплются быстро, без интонации.

Рыболов начинает молитву:

– Господи, душам их яви милосердие Свое…

Молитва становится неразборчивым бормотанием. Через секунду я понимаю, что он имеет в виду тех, на борту линкора.

Огромный корабль ускользает во тьму, пока мы стоим, загипнотизированные гибелью сестер. Как же им, черт возьми, это удалось?

– Канцонери! Дайте мне анализ автоматической съемки.

– Есть, командир!

Через минуту:

– Ракета. Невидимая для радара. Сейчас еще кое-что просчитаю.

На это уходит пара минут. Оказывается, та фирма легко и просто нас пересчитала. Они знали, где мы появимся. Где мы должны появиться, чтобы произвести выстрел в глотку. И направили туда ракеты. Джонсон, наверное, так и не узнала, что в нее попало. По нам они не стреляли, поскольку мы были сзади.

– Они-то об экономии боеприпасов не волнуются, – глухо ворчит Яневич.

– «Левиафану» и не надо, – отрезаю я.

«Левиафанами» на флоте называют самые большие и опасные корабли противника. Как они сами их называют, нам неизвестно. У нас ничего подобного нет. Такой корабль вооружен до зубов и имеет экипаж до двадцати тысяч. Он может неограниченное время находиться в глубоком космосе.

Наш линкор класса «Империя» вмещает семь тысяч человек, имеет тысячу восемьсот метров в длину и весит в пятьдесят раз меньше.

Теперь надо притворяться. Мы заставляем себя верить, что боль потери не так уж сильна и не заставляет нас жаждать крови. Мы советуем друг другу заткнуться и сосредоточиваемся на работе.

Я не знал девчонок с джонсоновского клаймера. И тем не менее жажда мести во мне глубока, даже удивительно. Я не могу прогнать образ темнокожей красавицы Тродаала. Любая мысль о практических сложностях уступает буре страстей.

Не важно, что мы пришли сюда затевать драку. Не важно, что у «Левиафана» огневое превосходство тысяча к одному. Не важна его нелепая скорость. И даже все равно, что они могут позвать на помощь, а мы нет. Я хочу атаковать.

– Командир, провал в его нейтринной эмиссии.

– Канцонери! Что он делает?

Проходит тридцать секунд.

– По виду судя, они выставили круговую ракетную защиту. И теперь он может двигаться в защищенной зоне.

Командир наклоняется к астрогатору почти лицом к лицу.

– И отлично.

Не похоже, чтобы это его удивило. Он шепчется с Уэстхаузом.

Что они замышляют? Нам же теперь не подойти. И ракету мы не можем послать, только из гипера.

– Командир, – зовет Рыболов. – Вижу непрерывный диффузный тахионный отклик.

Всем все понятно. «Левиафан» потрепался с штаб-квартирой охотников на Ратгебере. Скоро прибудет подмога. Он останется на связи. Рыболов ловит утечку инстелной связи.

Одному Никастро есть что сказать.

– Значит, делу конец. Все, что можем сделать, – драпать изо всех сил. Нам с ними не справиться. Командованию надо будет послать большие корабли.

Слышу его, похоже, один только я. Остальные не спускают глаз с командира.

Никастро дрожит, покрывается испариной. Ему не терпится покинуть гиблое место.

Командир щелкает выключателем интеркома.

– Инженерный отсек, командир на связи. Всеобщая боевая готовность. Срочный клайминг в любой момент. Мистер Вейрес, подготовьте сводку о синхронизации двигателя. Графики мне по готовности. Как поняли?

– Вас понял, командир.

Никастро вянет. Остальные напрягаются. Кармон ухмыляется. Старик не отступает. У него свой подход. Он хочет сделать попытку.

Рыболов бормочет какие-то заклинания, вероятно, ради душ джентльменов из той фирмы. В Старика он верит лишь чуть меньше, чем в Христа.

Уэстхауз устраивает веселую охоту, переходя в гипер и обратно легкими, практически неощутимыми скачками. Его маневры сбивают меня с толку. Проходят часы, он все танцует вокруг «Левиафана» и его смертоносного выводка. Не раз уже он держался в норме достаточно долго для пуска ракеты.

Тактика нашей намеченной жертвы сводится к наблюдениям и ожиданию помощи.

– Далеко ли Ратгебер? – спрашиваю я Рыболова.

Он пожимает плечами. Я оглядываюсь, кто бы мог подсказать. Командир, старпом и астрогатор заняты. Как и люди на компьютерах и радарах.

Я еще больше недоумеваю. Очевидно, что ничего сделать мы не можем. И мы ничего и не делаем. Предложение Никастро, как бы противно оно ни было, – единственно реальная возможность.

Так чем же все заняты? Посчитает ли командир, что сквитался, если подстережет первый истребитель?

Командованию это не понравится. Бой с охранением считается пустой тратой боеприпасов. Они предназначены для использования против транспортов, перевозящих людей и грузы поближе к Внутренним Мирам, или против больших боевых кораблей, составляющих угрозу Флоту.

Компьютер все жужжит. Роуз и Канцонери стараются изо всех сил, хотя им, кажется, не совсем понятно, чего хочет от них командир. Каждый датчик старается собрать как можно больше данных на «Левиафана».

Командир прерывает свое совещание, только чтобы сказать Кармону:

– Стереть дисплей!

Вытаращив глаза. Кармой выполняет приказание. Это колоссальное отклонение от процедуры. Нам остается лишь слепой полет. Другого способа свести всю информацию в одной доступной картинке нет.

– Какого черта они там делают?

Рыболов пожимает плечами.

Старик говорит Кармону:

– Приготовиться к загрузке данных в компьютер.

– Есть, сэр!

Роуз и Канцонери безмолвно и ритмично выстукивают на своих клавиатурах. На экране выстраивается общий вид «Левиафана», сначала по данным идентификационных файлов, потом он изменяется в соответствии с поступающей информацией. Если подкрепления не подойдут раньше, на портрете появится каждая пробоина, каждая царапина на корпусе, каждое потенциальное слепое пятно.

«Левиафан» похож на бабочку со сложенными крыльями и глазами кузнечика. Крылышки у бабочки толщиной в две сотни метров. На верхней стороне у них посадочная полоса для кораблей меньшего размера, где их обслуживают полки левиафанских техников. Сейчас на спинке несколько кораблей. По-видимому, подбитые в том же бою.

Проходит двенадцать бесконечных, тихих, сводящих с ума часов. Интересно, о чем они там думают, наблюдая за нами, будто прицепившимися на коротком поводке? Может быть, мы выглядим нахально, а может быть – как будто ждем остальную банду. Им приходится мочалить компьютеры, пытаясь вычислить наш курс, определяя намеченное нами слабое место, пытаясь придумать способ выковырять нас из укрытия.

В первые часы люди взялись с энтузиазмом, полагая, что Старик знает, что делает. Постепенно они подрасслабились. Вскоре начались ворчание и споры из-за пустяков. Людям надоело, и они стали думать, что усилия командира – просто показуха.

В конце концов на экране появилась точная копия нашей цели, сидящих на ней кораблей и всего остального пейзажа.

У меня нет ни малейшего представления о безумной схеме, вылупившейся из полусгнившего яйца в кобыльем гнезде командирского мозга. Лишь бледный Уэстхауз и дрожащий Яневич посвящены в План.

Старик покидает кресло астрогатора и забирается в свою каюту.

Его уход – как сигнал к началу открытого выражения недовольства. Нечего сказать лишь Рыболову, Яневичу, Уэстхаузу и мне. И Никастро, который слишком непопулярен, чтобы отважиться высказать свое мнение. Страсти накалились до такой степени, что уже ни эйдо, ни магнитофон, ни даже сам командир не удержат крышку.

Слишком много накопилось за время бессмысленного шатания? Прорвалось напряжение, растущее после гибели Джонсон? Я получаю хорошую порцию злобных взглядов за то лишь, что я друг Старика.

Была бы дисциплина слабее, этот момент стал бы первым шагом к бунту.

Командир возвращается и снова занимает место рядом с Уэстхаузом. С отработанной непринужденностью он достает свою печально знаменитую трубку и набивает ее. Голубой дым драконьими язычками струится меж его зубов и клубится в бороде.

Ветераны замолкают и принимаются за работу. Он дал им знак.

– Внимание всем! Говорит командир. Мы готовы вступить в бой. Оружейный отсек, разрядить силовые аккумуляторы. Эксплуатационный отсек, сбросить тепло и подготовить конвертеры. Понизить внутреннюю температуру до десяти градусов. Инженерный отсек, напоминаю о готовности к срочному клаймингу.

Он пыхтит трубкой и оглядывает собравшихся в операционном отсеке. Люди избегают его взгляда.

Он собирается в клайминг. Зачем? Охотники не показывались. Еще какое-то время их не будет. До Ратгебера далеко.

– Запускайте программу, мистер Уэстхауз.

Нескончаемые прыжки и скачки заканчиваются. Шквал команд и ответов «Есть!». В оружейном разряжают аккумуляторы. В эксплуатационном понижают температуру до такой степени, что я начинаю жалеть, что не захватил с собой свитер. Короткий перелет в гипере.

– Прямо к нам в глотку! – визжит Берберян. – Ракеты…

– Радар! Возьмите себя в руки.

– Есть, сэр! Командир, ракеты, несущие…

Воет сирена столкновения. Ракеты близко! Я ни разу не слышал этого сигнала, кроме как во время учений.

– Срочный клайминг! – командует Старик, не обращая внимания на панику вокруг. – Двадцать пять Гэв. Всем подготовиться к резкому маневру.

Я понятия не имею, что творится. Застегиваю ремни безопасности, как мне положено делать всякий раз, заступая на пост. Похоже, это мудрое правило.

Командир крепко хватается за раму и скобу. Он сжимает зубами трубку, извергая ядовитый дым.

От детонации ракет у точки Хоукинга клаймер содрогается. Температура внутри повышается на градус.

– Близко было, – бурчит Рыболов, – очень близко.

Он бледен. Руки трясутся. Лицо в испарине.

– Внимание! – говорит командир.

Корабль сотрясается, будто его пнула нога решившего поиграть в футбол бога. Скрип металла по металлу. Затычки носятся, как сумасшедшие мотыльки. Незакрепленные предметы летают по отсеку. От моей панели отскакивает пластиковое переговорное устройство, дает мне в глаз и уносится танцевать с остальным хламом.

За пару секунд температура достигает сорока градусов. Перемена так быстра и сурова, что несколько человек теряют сознание. Конвертеры стонут от напряжения и начинают понижать температуру.

Уэстхауз, глазом не моргнув, продолжает вести корабль.

– Опускай! – ревет командир. – Опускай к чертям!

В операционном отсеке пятеро без сознания. Еще дюжина в других. Корабль в опасности.

Командир кидает людей на критические посты.

Столбик ртути в термометре рядом со мной стоит порядком над красной линией. Конвертеры не могут в одиночку вовремя понизить температуру, чтобы предотвратить поломку охладительной системы сверхпроводников. Единственное, что нам остается, – сброс тепла наружу.

Клаймер опускается с одуряющей быстротой.

– Сбросить тепло! – грохочет голос командира. – Черт возьми, Бредли! Кто-нибудь! Шевелитесь!

С каждой панели вой и мигание красных лампочек – перегреваются сверхпроводники.

К черту сверхпроводники! Меня охладите… Никогда не думал, что жара – это так больно. Но теперь… В голове грохочет пульс. Тело как в смазке. От потери соли с потом икры сводит судорога. Чтобы удержать внимание на экране, требуется вся моя сила воли.

Появляются звезды.

– Ох ты!

Их перечеркивает огненная комета, и траектория линкора обрывается вспышкой ослепительной смерти. Пылающие куски вертятся вокруг главного сияния, затмевая огни на заднем плане. Он в миллионах километрах от нас, но все-таки ярче всех небесных тел.

Огонь начинает угасать.

Я проверяю камеры. Ура! Я их включил.

Сквозь боль и усталость пробивается мысль. Такой эффект должен быть вызван взрывом камеры ядерного синтеза. Как командиру это удалось?

Отсек быстро охлаждается. И по мере охлаждения моя безмерная агония оставляет меня. Горизонт расширяется. Я обнаруживаю, что командир сыплет вопросами по интеркому. Первый из тех, что я слышу:

– Как скоро вам удастся это стабилизировать?

Я пихаю Рыболова.

– Что происходит?

Этот мальчик жары будто и не заметил.

– Похоже на колебания в магнитах АВ, – отвечает он хрипло.

Физически он держится хорошо, но душа у него не в форме. У него похмельная дрожь. Лицо бледнее змеиного брюха.

Способными на созидательный труд в операционном отсеке остались, похоже, лишь он я и командир. Я выползаю из кресла и пытаюсь заняться чем-нибудь более важным, чем визуальные наблюдения.

Мне кажется, что Рыболов испуган не клаймингом и не опасностью утечки АВ. Он заперт в собственном сумасшедшем кошмаре – еще раз оказаться в гробнице на борту подбитого корабля. Того, что первой найдет та фирма.

От него за приборной доской тахион-детектора толку мало, и я указываю ему на место Роуза и даю задание снимать градиент сверхохладителей системы сверхпроводников. Он будет слишком занят и не сможет думать.

Температура понижается быстрее. Дребезжат газоочистители и вентиляторы, выгоняя влагу и гоняя воздух. Я почти избавился от дискомфорта.

Тревога за Рыболова гасит мой собственный позыв к панике. Усадив его за клавиатуру компьютера и поставив панель Уэстхауза на автоматический вызов, я обхожу остальных. Это самая важная часть оставшейся работы. Остальное взял на себя командир.

Говорят, что я веду себя как нормальный клаймерщик – беспокоюсь сначала за других, а уж после за себя. Я слышал, что это называется «групповая/семейная реакция».

Первым воскресает Яневич. Я отвлекаю его вопросами. На один из них он отвечает:

– Мы – легион проклятых. Все, что у каждого из нас есть, – это товарищи. И вселенское презрение к штабным, приговорившим нас к смерти на клаймере. Я в порядке. Отпусти меня. Надо работать.

Я все еще не знаю, что произошло. Они не дают себе труда объяснять… Меня это задевает. Командир все это время считал и пересчитывал, чтобы попасть точкой Хоукинга в термоядерный реактор «Левиафана». Естественно. Неудивительно, что нас потрепало. Наша полная масса ударила в их магнитную бутылку на скорости в четыре десятых с.

Восхитительно. Мы попали с первой попытки.

И чуть-чуть не уничтожили сами себя.

Ход командира был великолепен. С точки зрения внезапности. Слюбой другой точки зрения – чистейший идиотизм. Попытался бы он еще раз, если бы промахнулся с первой попытки?

Скорее всего нет. Даже у ветеранов не хватило бы духу, если бы они знали, на что идут.

Позже, за внеочередной чашкой кофе, я спрашиваю командира:

– Ты бы стал делать вторую попытку?

Он уходит от вопроса.

– Ты отлично выдержал. Не думал, что ты такой крепкий парень.

– Быть может, я привык к большей жаре.

Он допивает кофе и уходит, ничего больше не сказав.

Корабль снова охвачен напряжением. Мы не можем клаймировать, пока Вейрес не стабилизирует магнитную систему. Охотники приближаются.

Рыболов в центре внимания. На его приборной доске приятная тишина.

Намертво застряли в космосе. Семь часов. Вейрес не сбалансировал несколько сотен мелких токов нагрузки в полях АВ-контейнера. Сверхпроводящие контрольные схемы пострадали от местного перегрева.

Время еле ползет – до тех пор, пока я не просчитываю, сколько его прошло с того момента, тогда «Левиафан» позвал подмогу. Тогда оно начинает лететь со свистом.

Мы все еще в состоянии боевой тревоги. Дружки наших отправленных на пенсию приятелей могут объявиться в любую минуту. Скоростному истребителю с Ратгебера уже хватило бы времени на дорогу туда и обратно.

Сборники нечистот дают полную нагрузку на системы регенерации атмосферы.

Я боюсь. Боюсь до чертиков. От такого беспомощного сидения можно заголосить благим матом.

Командир все жует ухо Вейресу. Дескать, долго вам еще? Ответов я не слышу, но это несущественно. Старик приказывает Пиньяцу заряжать аккумуляторы. Он готов к бегству в нормальном пространстве.

Проклятие! Если бы я не продолжал делать записи, не занял бы себя чем-нибудь, я бы завопил. Или повел бы себя, как Никастро. Сержант носится повсюду, как неуемная старуха, и бесит всех своей суетой.

Я постоянно поражаюсь, как им удается понимать командира с полунамека и с полужеста. Они уже закаляются в предвидении суровых времен. Даже их походка и осанка переменились. Я начинаю чуть-чуть лучше понимать Старика.

В крутую минуту он даже почесаться не осмелится не вовремя. Тот, кто это слишком хорошо понимает, оказывается под сильным давлением.

На обычном корабле командиру легче. У него есть своя каюта. Он не выставлен все время на всеобщее обозрение.

Мы так устали, что не сильно блеснем, если объявятся ребята из той фирмы.

Проходит двенадцать часов, а Вейрес сообщает о неудовлетворительной стабилизации. Куча времени потеряна. Вдруг раздается крик Рыболова:

– Командир, вижу тахион-образ!

Я наклоняюсь и смотрю на его экран до того, как соберется толпа. Образ чужой. Определенно чужой. Ничего подобного я еще не видел. Командир приказывает:

– Снижайте мощность до минимума, мистер Вейрес.

Клаймер дрейфует по следу разрушенного корабля. Наша нейтринная эмиссия – свечка по сравнению с пожарищем в кильватере.

Бежать бессмысленно. Если мы смогли заметить конкурента – значит, и они заметили нас. У их охотников скорость гиперсдвига больше, чем у клаймера. Скорость – критический параметр конструкции истребителей.

Бежать мы не можем. Командир не уйдет в клайминг, пока не стабилизируются магнитные системы. Так что будем притворяться, будто нас здесь нет.

Запах в операционном отсеке становится сильнее. Нервозность увеличивается. Рыболов, поглощенный показаниями приборов и молитвами, сохраняет самообладание.

Я подозреваю, что его радует перспектива скорого конца. Шанс на возможность скорой встречи с Богом. Эй! Большой дядя в небесах! Не хочешь ли разочаровать этот глупый мешок Дерьма?

Охотники рыщут повсюду, смотрят и слушают. Порой они совсем близко от нас, и приборная доска Рыболова скрипит.

– Их по меньшей мере восемь, – говорит он. Они кружат уже четвертый час. – Вид у них голодный.

– Чертова уйма огневой мощи, и все, чтобы помешать второразрядному писателю собрать материал.

Шутка не вышла.

– А больше им делать нечего, сэр, – говорит он. – Конвоев здесь нет, охранять нечего.

Охотники работают упорно и умело. Один из истребителей пронесся по курсу линкора прямо над нами. Чистое везение, что он нас не обнаружил. Другой ползает вокруг в норме и выдает себя лишь потому, что недостаточно понизил мощность для адекватного скрытия нейтринной эмиссии. Как и мы, он использует лишь пассивные сенсоры. Радар бы обнаружил нас мгновенно.

Время идет. Люди засыпают на постах. Ни командир, ни старпом им не мешают.

Стоит мне расслабиться и решить, что они прошли, как на детекторе появляется очередной корабль. В таких условиях я спать не в состоянии.

– Почему они не оставят это дело? – размышляю я вслух. – Будто бы знают, что мы здесь. Будто хотят нас вспугнуть.

– Возможно, – говорит Яневич. – Какие-то корабли с «Левиафана» могли оказаться на вылете. Может быть, они разыскивают уцелевших.

Никак не похоже. Не на таких же скоростях.

Яневич и командир все больше и больше времени проводят с Уэстхаузом. Их лица все больше и больше озабочены. Кильватерный след «Левиафана» рассеивается. Скоро он уже нас не скроет.

Канцонери бегает туда-сюда. Похоже, компьютеры заметили что-то еще.

Я останавливаю старпома во время его очередного набега в мою часть отсека.

– Что случилось? Отчего морды вытянулись?

– Нас очень скоро обнаружат. Они читали нашу нейтринную эмиссию до момента, когда мы легли в дрейф. Их компьютеры все просчитают. Тут-то нас и прижмут.

– Проклятие. Я должен был знать. На этом пруду волнение не затихает никогда, так?

– Не-а. Крути расходятся, пока не смешаются с другими.

– И что делать?

– Рванем при первой возможности. Они знают, что мы где-то здесь. Обмануть их мы не сможем, даже если они не вычислят нас на компьютерах. Будут гоняться, пока не поймают нас на радар.

– Упорные, гады. Как они догадались?

– Кто знает? Может быть, у «Левиафана» был жучок-наблюдатель на противоракетном экране. Или корабль охранения, которого мы не обнаружили. Что угодно. А что именно – значения не имеет.

Через пятнадцать минут наступил один из тех редчайших моментов, когда на экранах обнаружения никого не было.

– Увеличить мощность, – приказывает командир. – Инженерный, приготовиться к гиперу и клаймингу.

Магнитные системы Вейреса почти стабилизировались. Похоже, что Старик собирается воспользоваться шансом.

– В такой ситуации, – говорит Рыболов, – лучше сначала клаймировать, а потом бежать. Если никто не затаился прямо над нами, они не возьмут след в точке Хоукинга.

– На старте будет адский шум. А если магнитные системы у Вейреса не в порядке, соберем большие похороны.

– Да, сэр.

Это его не сильно тревожит.

Толчея у параш. Мы целые часы можем тут проторчать.

Сколько еще я смогу выносить их вонь?

– Разрядить аккумуляторы! Сбросить тепло! – приказывает командир. Подтверждения и сообщения о выполнении поступают тут же. Всем не терпится убраться отсюда.

– Мистер Вейрес, что с вашей магнитной системой?

Ответа я не слышу, что не успокаивает.

– Командир, у меня тахион-сигнал, – говорит Рыболов.

– Очень хорошо. Инженерный, переходите к аннигиляции.

Перья на экране Рыболова бледные, но почти вертикальные. Отклонение минимально. Брюшная и спинная линии почти не видны. Охотник движется прямо на нас.

– Переход в гипер! Максимальное ускорение! Мистер Уэстхауз, курс – два семь ноль, отклонение тридцать градусов.

Голос командира спокоен, как на учениях.

Клаймер неуверенно приходит в движение. Освещение в отсеке сразу же меркнет. Резкий перепад мощности рискован, но на этот раз успешен. Оповещение о клайминге подавляет интерком командира. После он добавляет:

– Уэстхауз, курс – два четыре ноль, отклонение двадцать пять градусов.

– Уловка номер два, сэр, – объясняет Рыболов. – Показываем им курс, который они могут определить и понадеяться, что мы здесь же будем клаймировать. Мы же сделаем небольшое изменение и останемся наверху надолго. Предполагается, что они станут искать повсюду, но не там, где будем мы.

– Предполагается?

– Мы надеемся. Они не дураки, сэр. У них опыта не меньше нашего.

Мои спутники становятся призрачными фигурами. Экраны гаснут. Пустота окутывает корпус.

Свою дыру мы втаскиваем вслед за собой. Мы в безопасности. На мгновение.

На мгновение. Истребитель заорал:

– Контакт!

Приближаются его друзья. Совместная мощность их компьютеров уже дает прогнозы наших действий.

Несмотря на пророчества Рыболова, я поражен, когда в привычное время командир не появляется. Все эти учения… проснись, макака! Теперь по-настоящему. Вокруг люди, которые хотят тебя убить.

Атмосфера воняет. Температура повышается на полдюжины градусов. Единственная реакция Старика – он приказывает Бредли пустить свежего кислорода и стравить атмосферу через внешние топливные баки. Там она замерзнет. Суперхолодный лед – прекрасное средство для потери тепла.

Такие хитрости командование не одобряет. Это не проектировалось. Наш воздух насыщен выделениями человеческих тел. Это портит воду при таянии.

Людям в операционном отсеке наплевать. Самая главная проблема – тепло. Они сознательно забивают фильтры загрязнителями.

Чтобы справиться с внутренней температурой, этой воде нужно всего пять часов. Слишком много тепла генерирует этот корабль.

Командир дает температуре достичь красной отметки. Мы изнемогаем от зноя. От сверхпроводников идут предупреждения – мигают лампочки, но до настоящей опасности еще далеко.

Воздух спертый – хоть пластами режь.

Командир приказывает активизировать конвертеры тепла и газоочистители в девять часов клайминга. А потом, по моему скромному мнению, все будет затихать.

Устройства, снижающие температуру и делающие воздух пригодным для дыхания, эффективны, но сами являются мощными генераторами тепла.

Это не то неожиданное, убийственное повышение температуры, которое мы пережили, когда погиб линкор. Теперь жара подкрадывается незаметно. Она наступает неумолимо, как старость. И еще – обессиливающее действие усталости.

Рекордный по продолжительности клайминг, установленный Телмиджем, – четырнадцать часов тридцать одна минута и несколько секунд. Телмидж командовал одним из самых первых кораблей. На нем было меньше оборудования, меньше людей, клайминг осуществлялся в идеальных предклайминговых условиях.

Сидя в вонючей мокрой одежде, посасывая пластиковую бутылку и не имея возможности покинуть свой пост, я думаю, не собирается ли Старик побить рекорд.

К одиннадцатому часу я начинаю обдумывать вариант мятежа одного человека. Сквозь туман, окутавший мой мозг, прорывается голос командира. Что такое? Эй! Обратный отсчет на экстренный сброс тепла!..

Мы погружаемся в норму, некоторое время проветриваемся, потом возвращаемся назад и смотрим, что сообщит наша система обнаружения о населенности этого промежутка ночи.

– Не слишком ли он осторожничает? – хрипло спрашиваю я Рыболова. Оператор ТД всего лишь потеет. – Не будут же они ждать так долго.

– Посмотрим.

Уголком глаза, наблюдая разрядку аккумуляторов, я замечаю бледное V на экране Рыболова.

– Контакт, командир. Расплывается.

– Очень хорошо. Он вернется. Мистер Уэстхауз, идем к маяку один девять один. Смываемся, пока не засекли наш курс. Выход из гипера сразу после выхода из зоны обнаружения.

Процедура срочного проветривания действует сорок секунд. Каждая секунда отнимает еще минуту от времени клайминга.

Следующие два часа текут вяло. Командир снова опускает корабль. Он держит команду чистой силой воли. Тродаал, Берберян и Ларами обвисли в ремнях безопасности.

Особой пользы нашему здоровью все это не принесет.

Более опытные люди наверняка переносят эти трудности легче. Хотя не обязательно. Следующим будет Никастро. Эффект десяти боевых вылетов? Напряжение? Физическая усталость от беготни и заботы обо всех остальных?

Никастро вырубается бурно. Он стонет, его ноги и живот сводят внезапные судороги. Мои нервы долго не выдержат.

Я подозреваю, что командир собирался оставаться наверху дольше. Потеря обоих квартирмейстеров заставила его изменить планы.

– Мистер Яневич, поработайте с Ларами и шеф-квартирмейстером. Если понадобится, пользуйтесь стимуляторами. Джангхауз, смотрите в оба.

– Есть, командир.

На этот раз до объявления о контакте проходит пять минут.

– Мы догнали их, – говорит Яневич, массируя икры Никастро.

Места положить шеф-квартирмейстера на палубе еле-еле хватает. Старпом улыбается счастливой дурацкой улыбкой.

– Стоило бы ему соли ввести.

Он кричит:

– Есть у нас в аптечке пилюли кальция?

– Очень сожалею, сэр.

– Гадство.

Уэстхауз делает поворот под сумасшедшим углом.

– Командир, не хотите поменять маяки? Они могли вычислить генеральный курс…

– Нет. Держите курс на один девять один.

Жара такая, что можно вялить изюм, а я весь дрожу. Температура упала на двадцать градусов и продолжает понижаться. Влажность всего десять процентов.

– Какого ты хрена лыбишься? – огрызаюсь я на Яневича. – Тьфу, блин! С вами, похабниками, и сам начнешь материться. Так или иначе, мне кажется, что если эти гады смогут поймать наш курс, они нас догонят. Только как же они это сделают?

Никастро стонет, пытается оттолкнуть от себя Яневича. Командир помогает придержать его.

– У них в Ратгебере есть гигантский компьютер-киборг. В нем как составляющее используются человеческие мозги. И другой задачи у него нет. Теперь они знают, что это за корабль, кто командует и как давно мы вылетели. Они это довели до искусства. Главный у них на Ратгебере ушлый. И с каждым днем умнеет.

– А почему бы нам не остановиться, а они пусть гоняются за предсказанием своего компьютера?

– Потому что это самый старый трюк. Плюхнемся прямо к ним на колени. Понимаешь, основная проблема в том, что они превосходят нас численностью. И могут проверять сразу много гипотез. Со времени последнего контакта они разработали не меньше сорока вариантов.

– И мы никак не собираемся огрызаться?

Чему он так радуется? Это бесит меня больше, чем упорство ребят из той фирмы.

– Конечно, нет. Нам платят не за потасовки с истребителями. Мы охотимся за транспортными судами.

Во время следующего спуска из клайминга мы окончательно сбросили тепло, избавились от собравшихся отходов и перешли в гипер до появления противника. Мы их стряхнули. Старик говорит, что это обычная процедура. Мне это утверждение показалось сомнительным.

Я понесся к своей койке, как только нас отпустили с боевых постов. Обычно первыми пропускают тех, у кого трудности в клайминге, но на этот раз я воспользовался преимуществами сверхштатного положения и своими полномочиями. У меня они есть. И вообще, можно один раз побыть слабачком.

Не один человек костерил меня за то, что моя задница лежит в раковине. Я давал советы, куда можно засунуть заботу о личной гигиене.

Мне-то никто никогда не уступал.

Последний взгляд на командира – он стоит, как на параде, глядя в пустой аквариум монитора.

Оказывается, мы следуем к единственному маяку, оборудованному инстелом. Магнитофон занят докладом о бое с «Левиафаном». Время отдыха, время осмысления.

Ракеты у нас еще не кончились.