"Голос тех, кого нет" - читать интересную книгу автора (Кард Орсон Скотт)

9. ВРОЖДЕННЫЙ ДЕФЕКТ

Эндер добрался до своего жилища только глубокой ночью и почти до утра пытался понять, что же все-таки произошло в доме семьи Рибейра, особенно после того, как пришла Новинья.

Несмотря на ночное бдение, Эндер проснулся рано. Голова его была полна вопросами, на которые следовало отыскать ответ. С ним всегда происходило такое, когда он готовился Говорить о чьей-то смерти. Он не мог ни на мгновение освободиться от того, каким этот мертвый мужчина видел себя сам, от жизни, которую собиралась прожить эта погибшая женщина. В этот раз были и другие причины для беспокойства. Его волновала также и судьба живых.

— Конечно, ты влез в это по самые уши, — фыркнула Джейн, когда он попытался объяснить ей свое настроение. — Ты влюбился в Новинью еще до того, как мы покинули Трондхейм.

— Возможно, мне и нравилась девушка, но женщина зла и эгоистична. Посмотри, во что превратились ее дети.

— И это Голос Тех, Кого Нет? Теперь ты тоже судишь людей по тому, кем они кажутся?

— Возможно, я влюбился в Грего.

— Ты всегда проникался теплыми чувствами к тем, кто писал на тебя.

— А Квара? Все они, даже Миро, мне понравились.

— И они любят тебя, Эндер.

Он рассмеялся:

— Людям всегда кажется, что они любят меня, пока я не начинаю Говорить. Новинья более чувствительна, чем другие, и она возненавидела меня раньше, чем я сказал правду.

— В отношении себя ты так же слеп, как и все остальные, Голос, — сказала Джейн. — Обещай, что позволишь мне Говорить о твоей смерти. У меня накопилось много материала.

— Держи его при себе, — ответил Эндер. — Ты разбираешься в людях еще хуже, чем я.

И он принялся составлять список вопросов.

1. Почему Новинья вообще вышла замуж за Маркано?

2. Почему Маркано ненавидел своих детей?

3. Почему Новинья ненавидит себя?

4. Почему Миро вызвал меня Говорить о смерти Либо?

5. Почему Эла вызвала меня Говорить о смерти отца?

6. Почему Новинья изменила мнение и отменила вызов?

7. Что было непосредственной причиной смерти Маркано?

На седьмом вопросе он остановился. Найти ответ будет легко, проблема-то техническая. Значит, с него он и начнет.

Доктора, делавшего вскрытие, в городе звали Навьо, что в переводе с португальского означало «корабль».

— Это не из-за размеров, — улыбаясь, объяснял он — И не потому, что я приличный пловец. Мое полное имя — Энрике о Навигадор Каронада. И, будьте уверены, я очень рад, что они прозвали меня сокращением от «навигатора», а не от «маленькой пушки». Вы представляете, сколько неприличных шуток мне пришлось бы выслушивать?

Его добродушие вовсе не обмануло Эндера. Навьо был добрым католиком и уважал епископа не меньше, чем остальные жители города. Он явно не собирался делиться информацией с Эндером, что, пожалуй, даже поднимало его настроение.

— Я могу получить ответы на мои вопросы двумя путями, — спокойно перебил его Эндер. — Могу спросить вас и получить правдивое объяснение. Или подать прошение Звездному Конгрессу, чтобы мне открыли ваши записи. Связь по анзиблю стоит дорого, и, поскольку моя петиция обоснована, а ваше запирательство незаконно, стоимость переговоров будет изъята из и без того тощих фондов вашей колонии. Вместе со штрафом в размере двукратной стоимости переговоров.

Пока Эндер говорил, улыбка медленно сползала с лица Навьо. Наконец он холодно сказал:

— Конечно, я отвечу вам.

— Пожалуйста, никаких «конечно», — отрезал Эндер. — Ваш епископ убедил граждан Милагра объявить неоправданный, ничем не спровоцированный бойкот священнику другой религии, прибывшему сюда по вызову, законно. Вы окажете всем большую услугу, если поставите своих соотечественников в известность, что, если это добродушное молчание будет продолжаться, я попрошу Звездный Конгресс дать мне статус инквизитора. Уверяю вас, моя репутация в Конгрессе очень высока и мою просьбу наверняка удовлетворят.

Навьо знал, что это значит. Если Голос станет инквизитором, он получит право отменить католическую лицензию колонии из-за преследований на религиозной почве. Да, это наделает очень много шуму, хотя бы потому, что епископа Перегрино тут же сместят и отправят в Ватикан для церковного расследования.

— Но зачем вам устраивать все это? — спросил Навьо. — Вы же знаете, что вас не желают здесь видеть?

— Кто-то хотел видеть меня, иначе я бы не прилетел. Я понимаю, вам сейчас очень не нравится этот закон, но, помните, он защищает от преследований и католиков — на тех планетах, где лицензирована другая вера.

Навьо побарабанил пальцами по столу.

— Какие у вас вопросы, Голос? Задавайте, и покончим с этим.

— Ну, для начала достаточно простой. Что стало непосредственной причиной смерти Маркоса Марии Рибейры?

— Маркано? — удивился Навьо. — Но вас же никак не могли пригласить Говорить о его смерти, он покинул этот мир всего несколько недель назад…

— Меня пригласили Говорить о нескольких смертях, Дон Навьо, и я решил начать с Маркано.

Навьо дернул уголком рта.

— А если мне потребуются доказательства?

Джейн шепнула Эндеру на ухо:

— Давай ошарашим этого зануду.

Мгновенно терминал Навьо ожил, на экране появилась копия документа, а самый серьезный и грозный из голосов Джейн объявил: «Эндрю Виггин, Голос Тех, Кого Нет, принял приглашение открыть правду о жизни и смерти Маркоса Марии Рибейры, жителя города Милагра, Колония Лузитания».

Оглушительное впечатление на Навьо произвел не сам документ. Скорее то, что он, доктор, еще не послал запроса и даже не прикасался к терминалу. Навьо сразу понял, что его компьютер включили через жемчужину, болтающуюся в ухе Голоса, но это значило, что Голос прикрывают программы очень высокого уровня. Ни один из жителей Лузитании, даже сама мэр Босквинья, не обладал достаточной властью, чтобы проделать такой номер. «Кем бы ни был этот чертов Голос, он слишком крупная рыба для нашего епископа».

— Да ладно, — заставил себя рассмеяться Навьо. Теперь он вдруг вспомнил о своем добродушном и дружелюбном характере. — Я все равно собирался помочь вам. Паранойя, овладевшая епископом, не успела еще распространиться на весь Милагр.

Эндер улыбнулся ему в ответ, делая вид, что принимает это лицемерие за чистую монету.

— Маркос Рибейра умер от врожденной болезни. — Доктор протарахтел длинное, псевдолатинское название. — Вы о ней никогда не слышали, потому что это штука редкая и передается только через гены. В большинстве случаев начинается в зрелом возрасте и выражается в том, что постепенно все экзокринные и эндокринные железы отмирают и заменяются жировыми отложениями. В переводе на человеческий язык это значит, что мало-помалу щитовидка, поджелудочная железа, печень, селезенка, половые железы и так далее превращаются в скопление жировых клеток.

— Всегда смертельно? Необратимо?

— О да. По правде говоря, Маркано протянул лет на десять дольше, чем следовало. Ну, его случай вообще из ряда вон по нескольким показателям. Во всех иных зафиксированных медициной случаях (правда, их не так уж много) болезнь первым делом разрушала половые железы, в итоге — стерильность и в большинстве случаев импотенция. У Маркано Рибейры шестеро здоровых детей, очевидно, его половые железы пострадали последними. Однако, когда и их прихватило, процесс пошел на удивление быстро. При вскрытии я обнаружил, что там не осталось ничего, кроме жира, тогда как печень и щитовидка были поглощены не полностью.

— Что именно убило его?

— Гипофиз разложился полностью. Не выделялся адреналин. Маркано был просто ходячим мертвецом. Просто свалился однажды в баре посреди какой-то непристойной песенки. Я так слышал.

Как всегда, разум Эндера механически искал противоречия в объяснении.

— Как передается заболевание, если жертва почти сразу становится стерильной?

— Обычно по боковым линиям. Один ребенок, допустим, умирает, у его братьев и сестер — никаких внешних признаков заболевания, но они передают склонность своим детям. И естественно, мы боялись, что дети Маркано унаследуют его дефектные гены.

— Вы протестировали их?

— Никаких генетических деформаций. И все время, пока я делал анализ, Дона Иванова заглядывала в пробирки через мое плечо. Проверка показала, что все чисты, ничего страшного. Компьютер гарантирует — шлеп, шлеп, шлеп — только так.

— Ни у кого? Даже рецессивных тенденций?

— Грассас а Деус, — ответил доктор, — кто бы согласился вступать с ними в брак, если б у них были отравленные гены? Кстати, я совершенно не представляю, как мы пропустили Маркано. Ну, не заметили, что он болен.

— Что, проводите регулярные генетические тесты?

— Да нет, все совсем не так. Но примерно лет тридцать назад у нас тут была страшная эпидемия. Родители Доны Ивановы, Венерадо Густо и Венерада Сида, сделали генетический анализ, проверили всех: мужчин, женщин и детей колонии. Таким путем они искали лекарство. И нашли. В ходе исследования они просто должны были напороться на этот самый дефект, ну, как я обнаружил его, когда умер Маркано. Я в жизни не слыхал о такой пакости, но в банке памяти компьютера хранилась справка.

— Так ос Венерадос не знали, что он болен?

— Очевидно, нет. Иначе бы они рассказали Маркано. Да и если бы не сказали, Иванова сама обнаружила бы в их записях.

— Может быть, так и вышло.

Навьо расхохотался.

— Невозможно. Невероятно. Ни одна женщина в здравом уме не согласится рожать детей от человека с такой болезнью. Последние годы Маркано, должно быть, жил как в аду. Вы не пожелаете такого собственным детям. Нет, Дона Иванова довольно эксцентричная особа, но не сумасшедшая.

Джейн получила массу удовольствия. Когда Эндер вернулся домой, она включила компьютер и вывела свое лицо на терминал, просто чтобы посмеяться вволю.

— Ну что еще он мог делать, — сказал Эндер, — посреди общины добрых католиков, да еще имея дело с биолоджистой — одной из самых уважаемых женщин города, ему и в голову прийти не могло, для них же это базовые вещи.

— Не извиняйся за него, — ответила Джейн. — Я и не рассчитываю, что ваши водянистые мозги способны управляться с логикой. Но почему бы мне не посмеяться немного?

— В каком-то смысле это очень мило с его стороны, — заметил Эндер. — Он согласен верить в то, что болезнь Маркано пошла иным курсом, чем во всех остальных зафиксированных случаях, что по какой-то причине родители Новиньи не обнаружили болезнь Маркано и она вышла за него, так и не зная об этом. Он верит. А Лезвие Оккама требует, чтобы мы брали простейшее объяснение. Болезнь Маркано шла, как у всех: половые железы номером первым, и детей зачал кто-то другой. Неудивительно, что Маркано так злился. Каждый из его шестерых детей своим видом напоминал ему, что его жена спит с другим мужчиной. Возможно, это с самого начала было частью договора — то, что она не останется ему верна. Но шестеро детей — это немножко чересчур.

— Великолепные противоречия жизни истинно верующих, — улыбнулась Джейн. — Жена сознательно изменяет мужу, но даже помыслить не смеет о противозачаточных средствах.

— Ты пробежалась по генетическим раскладкам детей, чтобы найти, кто может быть отцом?

— Ты хочешь сказать, что еще не догадался?

— Догадался, но хочу быть уверен, что медицина не опровергает. Понимаешь, ответ слишком очевиден.

— Естественно, это Либо. Вот пес! Шестеро детей от Новиньи и еще четверо от собственной жены.

— А вот чего я совсем не понимаю, — сказал Эндер, — это почему Новинья не вышла за него замуж с самого начала. Это же полная бессмыслица — выходить замуж за человека, которого она, очевидно, презирает, о чьей болезни точно осведомлена, а затем — вперед, рожать детей тому мужчине, которого любила всю жизнь.

— Пути человеческой мысли извилисты и запутанны. И извращены, — пропела Джейн. — Пиноккио был таким поленом, когда пожелал стать настоящим мальчиком. С деревянной головой он жил бы куда веселее.

Миро осторожно пробирался через лес. Иногда он узнавал деревья, мимо которых шел, или ему казалось, что узнавал, — тут ни один человек не мог сравниться со свинксами, они знали по именам все деревья в лесу. По, впрочем, люди не поклонялись деревьям, не считали их своими предками.

Миро сознательно выбрал самый длинный путь к поляне, где стояло жилище свинксов. Когда Либо принял Миро вторым подмастерьем и поставил его работать вместе с собственной дочерью, Квандой, он объяснил, что не должно быть четкой тропинки, ведущей из Милагра к поляне свинксов. Ведь возможно, предупредил его Либо, что когда-нибудь между людьми и свинксами вспыхнет конфликт, нельзя оставлять дорогу, по которой могут пройти погромщики. Потому сегодня Миро шел по дальнему, высокому берегу ручья.

И естественно, скоро из лесу вынырнул свинкс. Наблюдатель. Много лет назад Либо вычислил, что где-то в том направлении находится поселение самок-свинксов, «жен». И самцы всегда приглядывали за зенадорес, если они заходили в лес слишком далеко. По настоянию Либо, Миро никогда не пытался исследовать запретную сторону. Его любопытство сразу же угасало, стоило ему вспомнить, как выглядело тело Либо, когда они с Квандой его нашли. Либо еще жил, он даже оставался в сознании — глаза открыты… Миро и Кванда опустились на колени с обеих сторон, хотели освободить его забрызганные кровью руки… «Либо, твое сердце, вырванное из груди, все еще пыталось гнать кровь по венам. Если бы ты только мог заговорить с нами, одно только слово — почему они убили тебя…»

Берег стал пологим. Миро пересек ручей, прыгая по скользким, покрытым мохом камням. Через несколько минут он почти добрался до места — чуть впереди деревья расступались, образуя поляну.

Кванда уже на месте — учит свинксов собирать сливки с молока кабры и готовить какой-то аналог масла. Последние семь недель она экспериментировала с процессом, и наконец у нее что-то начало получаться. Все прошло бы значительно легче, если б она могла попросить помощи у Новиньи или Элы — они обе знали о химических особенностях молока кабры куда больше, чем зенадорес, — по, к сожалению, сотрудничество с биолоджистас невозможно. Еще тридцать лет назад ос Венерадос обнаружили, что молоко кабры не содержит питательных веществ, которые мог бы усвоить человек. А потому совершенно очевидно, что проблемы хранения молока или изготовления молочных продуктов могут интересовать только свинксов. А Миро и Кванда не могли рисковать, нельзя было допустить, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что они всерьез изменили образ жизни пеквенинос.

Младшие свинксы охотно взялись сбивать масло. Они плясали на бурдюках, сделанных из шкур тех же самых кабр, и распевали бессмысленную песенку, смешивая слова звездного, португальского и двух собственных языков в развеселую кашу. Миро попытался рассортировать языки. Он, конечно, узнал мужской язык, поймал несколько обрывков на языке отцов — так они называли то наречие, на котором разговаривали со своими деревьями-тотемами. Миро распознал его только по звучанию. Даже Либо не мог перевести ни слова. Язык, казалось, состоял из одних ме, бе, ге, причем разницу между гласными определить было невозможно.

Свинксы, следившие за Миро в лесу, тоже вынырнули на поляну и приветствовали своих собратьев долгим, ухающим криком. Танец продолжался, а вот песня немедленно замолкла. Мандачува отделился от группы свинксов, столпившейся вокруг Кванды, и двинулся на край поляны, навстречу Миро.

— Привет, Я-Смотрю-На-Тебя-С-Вожделением.

Это был дословный перевод имени Миро на звездный. Мандачуве нравилось переводить имена со звездного на португальский и обратно, хотя Миро и Кванда тысячу раз объясняли, что их имена на самом деле ничего не означают и то, что они звучат как настоящие слова, просто совпадение. Но Мандачува, как и многие другие свинксы, любил лингвистические игры, а потому Миро плюнул и начал откликаться на «Я-Смотрю-На-Тебя-С-Вожделением», так же как и Кванда терпеливо отзывалась на «Вага». Это португальское слово значило «чудо», «чудо» на звездном «вандер», а «вандер» звучит почти как Кианда.

Мандачува оставался для них загадкой. Самый старый среди свинксов. Пипо знал его и писал, что он обладает среди своего племени наибольшим авторитетом. Либо, по всей видимости, тоже считал его лидером. Разве его имя не было искажением португальского сленгового словечка, означавшего «хозяин», «босс»? Но Миро и Кванде казалось, что Мандачува наименее влиятельный и уважаемый свинкс поселения. Никто не советовался с ним ни по какому поводу, он был единственным, у кого всегда находилось время на беседы с зенадорес, ему почти не поручали важной работы.

И тем не менее именно он поставлял большую часть информации. Миро никак не мог понять почему: потерял ли свинкс статус из-за слишком тесного общения с людьми или стремился поделиться сведениями, поднять себя в глазах людей, чтобы компенсировать низкий статус среди сородичей. Впрочем, это не имело значения. Миро нравился Мандачува. Он считал старого свинкса своим другом.

— Что, женщина заставила вас есть это дурно пахнущее месиво? — спросил Миро.

— Она говорит, что это жуткие помои. Еще бы, даже маленькие кабры кричат от омерзения, когда им приходится сосать вымя. — Мандачува хихикнул.

— Если вы преподнесете все это в подарок вашим женщинам, они больше никогда не заговорят с вами.

— И все же мы должны, мы должны, — вздохнул Мандачува. — Они все хотят видеть, масиос долгоносые.

Ах да, это постоянное недоразумение с женским полом. Иногда свинксы говорят о них с искренним и глубоким уважением, даже, пожалуй, с восхищением, обожанием, как о божествах. И тут же кто-нибудь обзывает их масиос — червями, обитающими на ветвях деревьев, или говорит еще какую-нибудь грубость. Зенадорес даже не могут спрашивать о них, свинксы все равно никогда не отвечают на вопросы о своих самках. Было время, и довольно долгое, когда свинксы и вовсе не упоминали, что самки существуют. Либо всегда очень смутно намекал, что перемена как-то связана со смертью Пипо. До его гибели разговоры о самках были табу (разве что случайное почтительное упоминание в особо торжественные минуты), а после свинксы даже стали повторять при зенадорес свои издевательские меланхолические шуточки о «женах». И все равно люди никак не могли получить ответа на любой прямой вопрос о женщинах. Свинксы все время напоминали, что это их не касается.

Из группы, окружавшей Кванду, послышался свист. Мандачува схватил Миро за рукав и потянул туда.

— Стрела хочет поговорить с тобой.

Миро подошел и сел рядом с Квандой. Она даже не взглянула на него. Они уже давно усвоили, что прямой разговор между мужчиной и женщиной, даже людьми, повергает свинксов в состояние острого беспокойства. Им неловко, неудобно, значит, этого следует избегать. Они разговаривали с Квандой, когда та приходила одна, но стоило появиться Миро, как свинксы прекращали говорить с ней и понимать ее слова. Порой Миро просто с ума сходил от того, что даже подмигнуть ей не мог при пеквенинос. Он чувствовал ее тело, она излучала тепло, словно небольшая звезда.

— Мой друг, — сказал Стрела. — Я должен попросить тебя об огромной услуге.

Миро почувствовал, как напряглась Кванда. Свинксы не часто просили людей о чем-либо, и просьба почти наверняка означала неприятности.

— Ты выслушаешь меня?

Миро медленно кивнул.

— Да. Но помни, среди людей я ничто, у меня нет власти.

Либо обнаружил, что свинксов совершенно не смущает мысль о том, что люди послали разговаривать с ними тех, кто не обладает властью. А теория о ничтожестве помогала объяснить свинксам, почему зенадорес не могут делать того или другого, не называя подлинной причины.

— Эта просьба исходит не от нас, она рождена не в наших глупых беседах у вечернего костра.

— Как жаль, что я не могу разделить ту мудрость, которую вы называете глупостью, — ответил Миро. Он всегда так говорил.

— Это Корнерой из своего дерева обратился к нам.

Миро вздохнул. Он испытывал к религии свинксов примерно такие же чувства, что и к католицизму собственных сородичей. В обоих случаях делал вид, что искренне верит даже в очевидные глупости. Когда у свинксов появлялась какая-то особенно дерзкая и трудноперевариваемая идея, они всегда приписывали ее одному из деревьев-предков. В последние несколько лет — это началось почти сразу после смерти Либо — они стали выделять Корнероя и объявлять его источником самых оглушительных предположений. Ирония судьбы — свинкс, казненный за мятеж, играл теперь важную роль в системе поклонения деревьям.

И все же Миро ответил, как учил его Либо:

— Мы уважаем и почитаем Корнероя, поскольку вы чтите его.

— Мы должны получить металл.

Миро закрыл глаза. «А мы-то считали, что наша политика — никогда не использовать предметы из металла при свинксах — работает на все сто. Наверняка у свинксов есть свои наблюдатели, которые следят за людьми с какой-нибудь возвышенности недалеко от ограды».

— А зачем вам металл? — осторожно спросил он.

— Когда челнок, который привез Голос Тех, Кого Нет, спускался вниз, он выделял много тепла, пламя было много жарче наших костров. И все-таки челнок не растаял и не сгорел.

— Это вовсе не металл. Там стоит пластиковый щит, он поглощает тепло.

— Возможно, он помогает, но сердце машины все же сделано из металла. И во всех ваших механизмах, всюду, где вы используете огонь и тепло, чтобы получить движение, есть металл. Мы никогда не сможем зажигать огни, подобные вашим, если у нас не будет такого металла.

— Я не могу, — сказал Миро.

— Значит, мы приговорены всегда быть варелез и так и не стать раман?

Ох, Кванда, зачем ты только объяснила им демосфеновскую Иерархию Исключения!

— Нет, вы не приговорены. Все, что мы давали вам до сих пор, мы делали из вещей, растущих или живущих в вашем собственном мире, ну, как кабры. И все равно, если откроется то, что мы сделали, нас увезут из этого мира, сошлют, запретят встречаться с вами. Совсем.

— Те металлы, которые используете вы, люди, тоже принадлежат нашему миру. Мы видели, как ваши шахтеры добывали их из земли далеко на юге отсюда.

Миро решил запомнить эту фразу и потом разобраться. Не было таких холмов за оградой, с которых можно было бы увидеть шахты. Следовательно, свинксы нашли какой-то способ перебираться через ограду.

— Да, металл добывают из земли, но в особенных местах, а я не знаю, как находить их. И даже если вы выкопаете его, он будет смешан с другими веществами. Нам приходится очищать и переделывать его, а это очень сложный процесс. И каждый кусок металла, добытый из земли, записывается Даже если мы дадим вам всего одно орудие — отвертку или мастерок каменщика, — люди обнаружат нехватку и станут искать. Никому не интересно, куда девается молоко кабр.

Стрела пристально глядел на него. Миро не отвел глаз.

— Мы подумаем об этом, — ответил Стрела и протянул руку к другому свинксу по имени Календарь. Тот положил на его ладонь три стрелы. — Посмотри. Хороши?

Отлично сделаны, как и все, что выходило из рук Стрелы. Прямые, хорошо оперенные. Наконечник интересный, не обсидиан.

— Кость кабры, — сказал Миро.

— Пользуемся каброй, чтобы убивать кабру. — Свинкс вернул стрелы Календарю. Потом поднялся и отошел.

Календарь держал тонкие деревянные стрелы на вытянутых руках и пел им что-то на языке отцов Миро узнал песню, хотя и не понимал слов. Мандачува когда-то объяснил ему, что это молитва. В ней свинксы просят мертвое дерево простить их за то, что они пользуются инструментами, сделанными не из древесины. В противном случае, говорил он, деревья могут подумать, что малыши разлюбили их Религия. Миро вздохнул.

Календарь унес стрелы, а его место занял молодой свинкс по имени Человек, который подошел и уселся перед Миро, держа в руках предмет, завернутый в листья. Он осторожно положил его наземь и развернул.

Экземпляры «Королевы Улья» и «Гегемона». Миро принес их свинксам несколько лет назад. Тогда возник небольшой спор между Миро и Квандой. Это Кванда заговорила со свинксами о религии. Впрочем, она не виновата. Мандачува спросил ее: «Как можете вы, люди, жить без деревьев?» Она поняла вопрос. Он, естественно, говорил не о лесс, а о богах. «У нас тоже есть Бог. Человек, который умер, но все-таки жив», — объяснила она. «Только один? И где он живет теперь?» — «Никто не знает». — «Тогда какой вам от него прок? Как вы говорите с ним?» — «В наших сердцах. Он живет в наших сердцах».

Свинксы пришли в полное недоумение. Либо потом долго смеялся и говорил:

— Вы видите? Для них наша утонченная теология — собрание предрассудков. Живет в наших сердцах, ну как же! Что же это за религия. А своих богов они могут видеть, касаться…

— Забираться на них и стряхивать масиос, — вставила Кванда. — Я уж не говорю о том, что им наверняка пришлось срубить парочку, чтобы построить большую хижину.

— Срубить? Срубить дерево? Не имея каменных или металлических орудий? О нет, Кванда, они молятся, пока дерево не падает.

Но Кванде не нравились шутки о религии.

По просьбе свинксов Кванда потом принесла им копию Евангелия от Иоанна — упрощенный перевод на звездный. Но Миро настоял, чтобы одновременно свинксы получили «Королеву Улья» и «Гегемона».

— Евангелист Иоанн ничего не говорит о существах, живущих на других мирах, — указал Миро. — А Голос Тех, Кого Нет объясняет, открывает жукеров людям, а людей — жукерам.

Кванда прямо-таки взбесилась от такого святотатства, но годом позже они обнаружили, что свинксы используют Писание как трут для растопки, а «Королеву Улья» и «Гегемона» хранят, завернув в листья. Кванда долго горевала из-за этого, и Миро быстро понял, что дразнить ее не стоит.

Человек развернул книгу на последней странице. Миро заметил, все свинксы тихонько подтянулись к нему. Маслосбивающий танец окончился. Человек провел рукой по последней строчке книги.

— Голос Тех, Кого Нет, — пробормотал он.

— Да. Я видел его вчера вечером.

— Он — подлинный Голос, так говорит Корнерой.

Миро предупредил их, что в мире много Голосов и тот, кто написал «Королеву Улья» и «Гегемона», давным-давно умер. По всей видимости, они все еще не могли отделаться от мечты, что сюда прилетел настоящий, тот, кто создал священную книгу.

— Я думаю, он хороший Голос, — сказал Миро. — Он был добр к моей семье. Ему можно доверять.

— Когда он будет Говорить с нами?

— Я его еще не спрашивал. Об этом нельзя говорить сразу. Мне нужно время.

Человек запрокинул голову и завыл.

«Это моя смерть?» — подумал Миро.

Нет. Другие свинксы стали нежно и осторожно поглаживать Человека, потом помогли ему снова завернуть книгу в листья и унести. Миро поднялся, чтобы уйти. Никто из свннксов не последовал за ним, даже внимания не обратил. Нет, они не бойкотировали его, просто все сразу оказались заняты. Человек-невидимка, ксенолог-невидимка.

Кванда догнала его на краю леса. Подлесок прикрывал их от любых любопытных глаз Милагра. Хотя кто там будет смотреть на лес?

— Миро, — тихо окликнула она.

Он повернулся как раз вовремя, чтобы поймать ее за руки. Она налетела на него с такой скоростью, что ему пришлось отступить, чтобы не упасть.

— Ты пытаешься убить меня? — спросил Миро, вернее, попытался спросить — она целовала его в губы, и потому ему было трудно выговаривать слова. Наконец он сдался и ответил ей долгим и крепким поцелуем. Она оторвалась от пего.

— Ты становишься сладострастен, — сказала Кванда.

— Со мной так всегда случается, когда в лесу меня атакуют юные девушки.

— Спусти пары, Миро, нам еще долго идти. — Она ухватила его за пояс, притянула к себе, поцеловала снова. — Должно пройти два года, прежде чем ты сможешь жениться без согласия твоей матери.

Миро даже не пытался спорить. Ему было глубоко плевать на запреты священников, но он понимал, насколько необходимы такому маленькому поселению, как Милагр, жесткие брачные обычаи. Большие и стабильные общества могут позволить себе терпеть разумное количество несанкционированных личных отношений, но Милагр слишком мал. Квандой руководила вера, Миро — практические соображения, а потому, несмотря на тысячи возможностей, они были целомудренны, как монахи. Хотя, если бы Миро узнал, что им и в браке придется соблюдать целомудрие, как монахам ордена Фильос, девственность Кванды оказалась бы в непосредственной опасности.

— Этот Голос, — начала Кванда. — Ты знаешь, что я думаю о его приходе сюда.

— Сейчас в тебе говорит католицизм, а не разум.

Он попытался поцеловать ее, но она опустила лицо, и он, взяв в рот ее нос, страстно поцеловал его. Она рассмеялась и освободилась от объятий.

— Ты неуклюж, Миро, твои действия оскорбительны. — Она вытерла мокрый нос рукавом. — Мы уже послали к чертовой матери научный метод, когда начали помогать им повышать уровень жизни. У нас есть еще десять, может, двадцать лет, прежде чем результаты нашей деятельности станут заметны со спутников. К тому времени мы, наверное, успеем закрепить перемены. Но у нас нет шансов, если мы посвятим в проект постороннего. Он кому-нибудь расскажет.

— Может быть, а может быть, и нет. Ты же знаешь, я тоже когда-то был посторонним.

— Посторонним, но не чужаком.

— Ты должна была видеть его прошлой ночью, Кванда. Сначала с Грего, а потом, когда Квара проснулась в слезах…

— Одинокие, несчастные дети — что это доказывает?

— И Эла. Смеющаяся. И Ольядо — он на самом деле включился в семью.

— Квим?

— Перестал кричать, чтобы неверный убирался прочь.

— Я рада за твою семью, Миро. Надеюсь, он сумеет исцелить их совсем. Действительно надеюсь. Я вижу, ты изменился, в тебе появилась… надежда? Но не приводи его сюда.

Миро втянул щеку, пожевал ее, затем отошел. Кванда кинулась за ним, поймала за руку. Они уже выбрались на открытое место, но между ними и воротами стояло дерево Корнероя.

— Не оставляй меня так! — яростно сказала она. — Ты не можешь просто так уйти…

— Я знаю, ты права, — ответил Миро. — Но не могу изменить то, что чувствую. Когда он был в нашем доме, это словно… словно Либо пришел туда.

— Отец ненавидел твою мать, Миро, он не переступил бы порог вашего дома.

— Но если бы. В нашем доме Голос был таким, каким всегда был Либо на Станции Зенадорес. Понятно?

— А тебе? Он приходит к вам и ведет себя так, как следовало бы вашему отцу, только тот никогда не помнил, что он отец и вы все валяетесь брюхом кверху, как новорожденные щенки.

Ее презрение взбесило его. Миро захотелось ударить Кванду по лицу. Вместо этого он подошел и шлепнул ладонью по дереву Корнероя. За четверть века оно очень выросло — восемьдесят сантиметров в диаметре. Кора была очень грубой и жесткой, и Миро больно ушиб ладонь.

Кванда подошла к нему:

— Прости Миро, я не это имела…

— Именно это. Глупо и эгоистично.

— Да, но я…

— То, что мой отец был подонком, не значит еще, что я буду махать лапами в воздухе для каждого милого дяди, который погладит меня по головке.

Ее руки гладили его волосы, плечи, грудь.

— Я знаю, знаю, знаю…

— Видишь ли, я понимаю, что такое хороший человек. Не отец, а хороший человек. Я ведь знал Либо, не правда ли? И когда я говорю тебе, что этот Голос, Эндрю Виггин, похож на Либо, такой, как Либо, ты должна выслушать меня, а не отмахиваться от моих слов, как от визга кано.

— Я слушаю. Я хочу встретиться с ним. Миро.

И тут Миро изумил самого себя. Он заплакал. Вот что этот проклятый Голос делал с ним, даже если его не было рядом. Он развязал все узлы в душе Миро, и теперь Миро ничего не мог удержать в себе.

— Ты тоже права, — еле слышно сказал он, внезапно почувствовав, что охрип. — Я видел, как он ходил по дому, как заживало все, к чему он прикасался, и думал: если бы этот человек был моим отцом! — Он повернулся к Кванде, нисколько не заботясь, что она увидит его красные глаза и слезы. — Ты знаешь, я повторял эти слова каждый день, когда шел домой со Станции Зенадорес: если бы только Либо был моим отцом, если бы только я был его сыном.

Кванда улыбнулась и крепко прижалась к нему. Ее волосы осушили слезы на его лице.

— Ах, Миро, — воскликнула она, — я так рада, что он не твой отец! Потому что тогда я была бы твоей сестрой и не могла бы даже надеяться заполучить тебя для себя.