"Ада Даллас" - читать интересную книгу автора (Уильямс Верт)

РОБЕРТ ЯНСИ

Сразу же после возвращения из Нового Орлеана Ада вызвала меня к себе. Едва взглянув на нее, я понял, что всем своим видом она хочет сказать: "Хотя ночью я и предаюсь с тобой кое-каким забавам, днем ты должен делать то, что я прикажу".

Правда, мы оба хорошо понимали, что приказывать мне она уже не может.

Я небрежно опустился в большое кресло и перебросил ногу через подлокотник.

– Наше вам! – поприветствовал я ее.

Ада притворилась, что сосредоточенно пишет какую-то бумагу, но не выдержала и гневно взглянула на меня.

– Ты губишь нас! – крикнула она, вскочила, обогнула стол и вплотную подошла ко мне. – Ты губишь нас, и я больше не намерена терпеть.

Я не спеша снял ногу с подлокотника и так же не спеша встал.

– Вздор! Взгляни-ка лучше вот на это.

Я сунул руку в карман и протянул Аде сюрприз, вернее сюрпризы, поскольку их было четыре.

Она с опаской взяла их. Я заметил, как у нее расширились и снова сузились глаза. Это были чековые книжки банков в Техасе, Миссисипи и Арканзасе на четыре различных женских имени: Стеллы Хьюстон, Евы О'Грэйди, Евы Дарт и Мэри Мэлоун – на общую сумму в двести двадцать тысяч долларов.

– Твоя половина, – пояснил я.

Она опустила руку с чековыми книжками и посмотрела в окно.

Я проследил за ее взглядом. Было уже почти пять; потоки людей вытекали из здания и направлялись к машинам, оставленным на улице перед входом или на стоянке. Среди зелени возвышалась статуя старины Лонга, выглядевшего так, будто все вокруг принадлежит ему. В свое время так оно и было. Вот и Ада, наверно, думала, что ей принадлежит все. В действительности же ей принадлежала только часть; другая часть была моей, и я собирался позаботиться, чтобы она была как можно больше.

– Если ты хочешь вернуть...

Ада ничего не ответила.

– Или если ты действительно хочешь, чтобы я прекратил...

Ада продолжала молчать.

– Тут результаты трех месяцев работы. Года за два ты сможешь собрать кучу денег для следующей выборной кампании.

Ада повернулась ко мне. Ее взгляд был пристальным.

– Да, – ровно, с расстановкой проговорила она. – Кучу денег.

– Так прекращать мне мое занятие или не прекращать?

– Нет, – так же ровно, с расстановкой ответила Ада. – Я вовсе не хочу, чтобы ты прекратил свою... финансовую деятельность. Но без хамства, понял?

– Понял, крошка!

Дальше дела пошли так гладко, что порой я даже сожалел о добром старом времени. Сейчас все шло как по расписанию. Мне оставалось только заезжать за приготовленными деньгами и, порядка ради, бросать коротенькое "спасибо".

Теперь уже не приходилось ни избивать какого-нибудь жалкого старикашку при свете луны, ни чувствовать в руке тяжести занесенного над чьей-нибудь головой топора, ни ощущать в ладонях сладостного томления после того, как вы основательно стукнули того или иного мерзавца. Все это отошло в прошлое.

Теперь я слышал лишь: "Сигару, господин генерал?..", "Виски, господин генерал?.."

А тем временем портфель, набитый подержанными банкнотами, валялся на столе, и мы оба делали вид, что не замечаем его, потом я небрежно прихватывал его с собой. Я никогда не считал содержимого. Я был уверен, что все будет правильно. Посмел бы кто-нибудь дать меньше оговоренного!

Стол, на котором лежал портфель, иногда был красного дерева, покрытый стеклом, иногда дубовым – поцарапанным, в пятнах, а иногда простым, колченогим. И стены то были отделаны богатыми, под орех панелями, то оклеены роскошными обоями, а случалось и так, что с них отваливалась штукатурка или сквозь плохо пригнанные доски просвечивало небо. Я видел перед собой то тщательно выбритое, холеное лицо и ручной росписи галстук, то морщинистое, худое и грязную сорочку с расстегнутым воротом. Мы соблюдали полную беспристрастность. Мы позволяли любому и каждому вносить свою лепту.

Никто не жаловался, неприятностей не существовало.

– Как дела, господин генерал?

– Все идет хорошо, господин генерал?

– Как вы прекрасно выглядите, господин генерал!

– Как госпожа губернатор, господин генерал?

– Передайте губернатору наши наилучшие пожелания.

Или, если они считали себя близкими нам людьми:

– Как Ада? Скажите Аде, что будем рады видеть ее у себя.

Вот так все и шло. Без сучка и задоринки. Без шума и треволнений.

А я от безделья и скуки, как солдат оккупационной армии, испытывал нарастающее беспокойство и нервозность. Именно потому, что все шло чересчур гладко. Дела в штате крутились как раз и навсегда заведенная машина. Ада ложилась в постель по первому моему требованию, но принадлежала мне только как женщина. Я стал похож на человека, живущего стрижкой купонов. Ни необходимости, ни возможности действовать. И напрасно я вдалбливал себе, что накопление денег, процесс обогащения гораздо приятнее активных действий. Я не находил выхода копившейся во мне энергии, внутреннее напряжение росло. Неудовлетворенность и скука мучили меня. Вдобавок из головы не выходило то...

Иногда мне удавалось на несколько дней избавляться от видения той картины, но потом воспоминание снова возникало подобно взрыву снаряда, разорвавшегося у самых моих ног. Снова у меня перед глазами покачивался большой сук, снова я слышал крики соек в лесу, видел выражение лица женщины, ощущал в руке нож. В такие минуты зримо представала передо мной бесформенная куча под деревом, и мы с Адой на земле. Так зримо, словно это случилось вчера.

Время шло, а воспоминания оставались – живые, реальные. Коль скоро, что-то произошло – не так уж важно когда, двадцать лет или двадцать минут назад. Отделаться от прошлого невозможно, оно всегда с вами, всегда за плечами.

Однажды вечером, слушая ровное дыхание Ады и глядя на ее белевшее в темноте тело, я спросил:

– Ты когда-нибудь вспоминаешь об этом?

Она сразу поняла, о чем я спрашиваю, и коротко ответила:

– Нет.

Я промолчал, и она заговорила:

– Почему, собственно, я должна помнить? Все давно забыто. Да и потом, она вполне заслужила свою участь. Никто и не вспомнит о ней. Никто и никогда не причинит нам никаких неприятностей. Все забыто.

– Черт возьми, как бы мне хотелось забыть!

– Ну и забудь. Она покончила с собой, и только. Виновны не ты и не я, а она сама. Помни это. Она сама виновата. Она сама, и никто больше.

Я понимал, что Ада права. Но ножом орудовал я. Я был не в силах вытащить руку из походного ранца, не мог опустить нож, который сам же положил туда. И держал его не за рукоятку, а за лезвие.