"Первый год Республики" - читать интересную книгу автора (Вершинин Лев)ПРОЛОГ: 1826 ГОД, ИЮЛЬФельдъегерь спал, глядя на императора. Плечи развернуты, руки по швам, каблуки сдвинуты, глаза выкачены — и в них абсолютная, ослепительно прозрачная пустота. Император понял это за миг до гневной вспышки, а сумев понять, осознал и то, что темные лосины — отнюдь не дань варшавской моде, а просто вычернены грязью по самый пояс. И обмяк. — Подпоручик! Ни звука в ответ. — Подпоручик! То же: преданно сияющие пустые глаза. И ведь даже не покачнется, стервец… — Эскадрон, марш! Сморгнул, мгновенно подобрался, став ростом ниже, схватился за пояс, за рукоять сабли; тут же опомнился, щелкнул каблуками. — От Его Императорского Высочества Цесаревича Константина Павловича Его Императорскому Величеству в собственные руки! Выхватил из ташки засургученный пакет. Протянул. Замер, теперь уже пошатываясь. Николай Павлович, не стерпев, выхватил депешу излишне резко. Вскрыл. Цифирь… Обернувшись, передал Бенкендорфу. Уже и того хватило, что в левом верхнем углу означен алый осьмиконечный крест; так с Костькой уговорено: ежели вести добрые, чтоб не мучиться ожиданием, крест православный, ежели худые — папский, о двух перекладинах. Доныне истинных крестов не бывало. — Давно ль из Варшавы, подпоручик? — Отбыл утром пятого дня, Ваше Величество! Услышанному не поверилось. Ведь это ж быстрей обычной почты фельдъегерской! — да еще и коней меняя где попадется, и тракты минуя, чтоб разъездам польским в лапы не угодить, да, верно, и без роздыху вовсе… чудо! — Как же сумел свершить такое, поручик? — Скакал, Ваше Величество! Император усмехнулся. — И что ж, быстро скакал? — Не знаю. Ваше Величество! Понятное дело, где уж тут знать… — А что в Варшаве? — Не могу знать, Ваше Величество… однако из города был выпущен открыто, по предъявлении пропуска от Его Императорского Высочества! Еще хотелось расспрашивать, но — усовестился. Спросил с непривычной мягкостью: — Отдохнуть не желаешь, поручик? — Никак нет, Ваше Величество… — Тогда ступай, братец. Проводят тебя… — и едва успел отшатнуться: фельдъегерь, вздохнув освобожденно, устремился прямо на государя, лицом вниз; глухо, словно тряпичная кукла, ударился об пол и захрапел. По паркету из разбитого носа потекла тонкая алая струйка. Николай Павлович обернулся. — Быстро! Поднять, отнести в кордегардию (сам на себя досадовал: зачем не удержал?)… или нет, здесь устройте. Имя выяснить и доложить! Спящего, всего уж — от волос до шеи — измазанного юшкой и все же улыбающегося блаженно, подняли; бережно унесли. Император вернулся к столу. Отодвинул лишнее, оставив лишь чашку крепчайшего кофию; никогда не баловался, но вот! — пристрастился в последнее время, уж и не может без турского зелья. Что же в Варшаве? — сие не давало покоя, но знал: менее получаса цифирный кабинет не провозится; Александр Христофорыч, точности ради, ввел двойную проверку расшифровки. Позже, чем следует, не придет… В который раз поблагодарил Господа, что даровал ему в труднейшие времена Бенкендорфа. Прочие — шаркуны либо бездари, хоть и преданные без лести; а которые с умом и честью, так те подозрительны излишней близостью с карбонариями квасными, хоть и не уличить потатчиков… Вчера лишь отлегло немного от сердца: пришли вести из Руссы; успокоились поселяне. Уплатил за то отставкою и опалой графа Аракчеева; впрочем, послал графу перед убытием в именье табакерку с бриллиантовым вензелем. Русса, Русса… хоть этою занозою меньше; ныне главное — Польша и Юг. Особо — Юг! И то счастие, что в Петербурге не вышла затея искариотская. Не вышла! — себя не сдержав, ударил кулаком по столу; фарфор звякнул, кофий плеснулся, замочив депешу рязанского губернатора. Отчетливо, словно наяву, привиделось ненавистное лицо Пестеля; «Одно лишь отречение спасет вас, гражданин Романов!» — так и сказал, мерзавец. А что, полковник? — не встать тебе с Голодая note 1, не замутить воду; и не я судил вас, не я! гражданин Романов простил враги своя, как подобает христианину; император же миловать не смел. А судил Сенат; по вашему же мнению, нет власти высшей в Империи… Взяв замоченную депешу, перечел, держа на весу. Отрадно! вот и в Рязани волнения попритихли; равно и в Калуге; а под Москвою еще в мае… и на Волге так и не занялось, хотя боялся, боялся. И то сказать: покоя не знал, рассылал посулы для зачтенья на миру; попы перед мужиками юродствовали, угомоняли именем Господа. Уговорили! Злодеи же южные, к чести их, пропагаторов по губерниям не послали. Впрочем, откуда у Иуд В дверь кашлянули. — Государь?.. — Александр Христофорович? Прошу, прошу… На длинноватом розовом лице Бенкендорфа — торжество, депешу несет, будто знамя при Фер-Шампенуазе. И глаза хитрые-хитрые, редкостно лукавые, непозволительно веселые. Сердце оборвалось в предчувствии хорошего; к скверному привыкнуть успел. — Что?! — Его Императорское Высочество Государь Цесаревич… — Ну же?! — …наместник Царства Польского Константин Пав… — Прекратите, Бенкендорф! Вмиг посерьезнел. Не глаза — льдинки. И вот уже подает с поклоном белый, четко исписанный лист. Пробежал наскоро. Захлебнулся. Еще раз! нет, плывут буквы. Свернул лист трубочкой; не выпуская, встал, обошел стол, посмотрел Александру Христофорычу в лицо. — Та-ак… та-а-а-ак… Вот, значит, как… Помолчал. Внезапно, будто это сейчас всего важней, распорядился: — Поручику, депешу доставившему, объявите мое благоволение да табакерку пошлите с вензелем. Махнул рукой бесшабашно. — Да двести червонцев на поправку здоровья! Подмигнул Бенкендорфу. — Да поздравьте с чином штабс-капитанским! Прямой остзейский нос любимца слегка сморщился в иронии. — А может, и в гвардию заодно? — Отнюдь, Александр Христофорыч, отнюдь, — хмыкнул государь, — Россия не простит, коль заберу такого орла из службы почтовой. Ведь как скачет… Но к делу! Присядь. Чтоб обсудить все, достало менее получаса. Инструкции согласовав, скорым шагом ушел Бенкендорф. Император же — вновь за кофий; волшебен напиток, хотя, сказывают, в большой мере отнюдь не полезен. Ну да пусть его! один раз живем. Господь не выдаст… Не замечая того, покачивался взад-вперед. Отучал себя издавна от сей привычки дурной, бабы Кати, покойницы, наследства, и отучил было, а тут снова вернулась. Размышлял сосредоточенно о Польше. Ах, Польша, Польша, боль головная, покойным Сашею завещанная! Сколь волка ни корми, а вышло — все на Рим оглядывается; лишь полыхнуло на Юге, так и Варшава заплясала; вишь ты, сейм!.. шляхта голоштанная… детронизацию note 2 выдумали. Сорвалось! Но ведь могли же, могли! если б не гуляли до самого апреля, вполне б задору хватило не до Москвы, так до Питера, да еще если б с южными Иудами в союзе стакнулись… Впрочем, нет. Сего — не могли. То и спасло. Подсчитывал. Снова размышлял, перебирая формуляры. …Дибича все же пока не трогать, нужен Дибич на польском кордоне, пусть под Гродно стоит, ляхам мозги прочищает; это у барона ладно выходит — пугать, не воюя. Тогда на Юг кого? Паскевича, больше некому. Не Ермолова же. Ладно. В Берлин и Вену не забыть нынче же благодарность отписать; к самому времени полячишек пугнули новым разделом. Опамятали сеймик. Еще раз — вполне спокойно уж — прочел письмо. Костьке ответить немедля! Ухмыльнулся. Ишь, круль польский… Пускай; главное, из избы добро не ушло. Круль так круль. А там посмотрим… |
|
|