"Гектор Сервадак" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль)ГЛАВА ПЕРВАЯ.— Нет, капитан, я не склонен уступать вам место! — Сожалею, граф, но ваши притязания не могут изменить моих намерений! — Вот как? — Именно так! — И все же считаю своим долгом заметить, что за мной, бесспорно, право давности! — А я отвечу, что в подобного рода делах давность не дает никаких прав. — Я найду способ устранить вас, капитан! — Сомневаюсь, граф. — Полагаю, что шпага… — А хоть бы и пистолет! — Вот моя визитная карточка! — А вот моя! После этого разговора, в котором возражения следовали одно за другим, как удары скрещивающихся рапир, противники обменялись визитными карточками. На одной значилось: «Гектор Сервадак, капитан штаба французских войск в Мостаганеме». На другой: «Граф Василий Тимашев, шкуна „Добрыня“. Собираясь уходить, граф спросил: — Где встретятся наши секунданты? — Если угодно, сегодня в штабе, в два часа дня, — ответил Сервадак. — В Мостаганеме? — В Мостаганеме. Засим капитан Сервадак и граф Тимашев отвесили друг другу учтивый поклон. Но тут графу пришло на ум новое соображение. — Капитан, — сказал он, — думаю, что следует держать в тайне истинную причину дуэли. — И я так думаю, — ответил Сервадак. — И ничье имя не будет названо? — Ничье, граф. — А повод для поединка? — Повод? Да если угодно, граф, сошлемся на спор о музыке. — Отлично, — ответил граф, — я, скажем, стоял за Вагнера, что и соответствует моим взглядам. — А я за Россини, — улыбаясь, подхватил Сервадак, — потому что он вполне в моем вкусе. И, раскланявшись в последний раз, они, наконец, расстались. Описанный нами вызов на дуэль состоялся в двенадцатом часу дня на маленьком мысу, в той части алжирского побережья, которая расположена между Тенесом и Мостаганемом, в трех примерно километрах от устья Шелиффа. Мыс этот возвышается над водой метров на двадцать, и синие волны Средиземного моря, разбиваясь о его подножье, плещутся у прибрежных скал, красноватых от окиси железа. Было 31 декабря. В эту пору дня косые лучи солнца одевают ослепительной чешуей блесток каждый бугорок на взморье, но сейчас солнце заволокла непроницаемая пелена туч. Над морем и над сушей стлалась густая мгла. Уже больше двух месяцев туманы, которые по непонятным причинам окутали землю, немало затрудняли сообщение между различными континентами. Но с этим ничего нельзя было поделать. Простившись с капитаном Сервадаком, граф Тимашев подошел к четырехвесельной шлюпке, поджидавшей его в маленькой бухте. И легкая лодка сразу же отчалила, унося графа к его шкуне, которая стояла наготове в нескольких кабельтовых от берега, подняв бизань и поставив против ветра стаксель. А капитан Сервадак махнул рукой солдату, стоявшему поодаль. Солдат молча подвел к нему прекрасную арабскую лошадь. Легко вскочив в седло, Сервадак поспешил в Мостаганем, сопровождаемый денщиком, который несся на скакуне столь же резвом. Была половина первого, когда всадники промчались через мост над Шелиффом, незадолго до этого выстроенный инженерными войсками. И едва часы пробили без четверти два, как взмыленные кони уже пролетели через Маскарские ворота — один из пяти проходов в зубчатой городской стене. В тот год в Мостаганеме насчитывалось около пятнадцати тысяч жителей, из них — три тысячи французов. Город сохранял свое значение одного из окружных центров Оранской провинции, а также военного центра — там находился штаб подразделения французских войск. Местные жители торговали мучными изделиями, изделиями из сафьяна, дорогими тканями, узорными циновками. Во Францию вывозили зерно, хлопок, шерсть, скот, винные ягоды, виноград. Но в описываемые нами времена уже не осталось и следа от старой якорной стоянки, куда не могли заходить корабли при сильном западном и северо-западном ветре. Теперь в Мостаганеме устроена хорошо защищенная гавань, позволяющая городу вывозить все изобилие товаров, производимых в бассейне реки Мины и в низовьях Шелиффа. Вот почему шкуна «Добрыня» при наличии такого надежного пристанища могла безопасно прозимовать близ этих крутых и неприступных берегов. В течение двух месяцев местные жители видели русский флаг, развевавшийся на гафеле «Добрыни», а на ее грот-мачте — брейд-вымпел французского яхт-клуба с заглавными буквами титула, имени и фамилии владельца шкуны: «Гр.В.Т.». Очутившись в черте города, капитан Сервадак отправился в Матморские казармы. Здесь он сразу же разыскал двух товарищей, на которых мог положиться, — майора второго стрелкового и капитана восьмого артиллерийского полков. Оба с полной серьезностью выслушали просьбу Гектора Сервадака быть его секундантами, но не сдержали улыбки, когда их приятель сослался на невинный спор о музыке, как на подлинную причину своей дуэли с графом Тимашевым. — Нельзя ли все-таки уладить дело миром? — спросил майор. — И не старайтесь! — отрезал Гектор Сервадак. — Ну хоть какая-нибудь пустячная уступка… — начал было капитан. — Не может быть никаких уступок, когда речь идет о Вагнере и Россини! — с достоинством отвечал Сервадак. — Либо тот, либо другой! К тому же потерпевшей стороной является Россини: этот безумец Вагнер написал о нем совершеннейшую чушь, и я жажду мщенья! — Что ж, — сказал майор, — от удара шпаги не всегда умирают. — Особенно когда человек твердо намерен не получать такого удара, — заметил капитан Сервадак. Делать было нечего: обоим офицерам оставалось только отправиться в штаб, где ровно в два часа дня им предстояла встреча с секундантами графа Тимашева. И все же, да позволено будет нам заметить, Сервадаку не удалось провести приятелей; они, быть может, и догадывались об истинной причине, заставившей его взяться за оружие, но делали вид, будто удовлетворены тем объяснением, какое капитану Сервадаку заблагорассудилось им дать. Через два часа, вернувшись со свидания с секундантами графа, они сообщили об условиях поединка: граф Тимашев, носивший звание флигель-адъютанта его императорского величества, как и многие русские путешественники за границей, согласился драться на шпагах, ибо шпага — признанное оружие солдата. Поединок назначили на следующий день — 1 января в девять часов утра, на одном из утесов в трех километрах от устья Шелиффа. — Итак, до завтра, точно в назначенный час, по-военному! — сказал майор. — Да, в точности, по-военному! — ответил Сервадак. Оба офицера крепко пожали руку приятелю и пошли в кофейню «Зюльма» играть в пикет. А капитан Сервадак тотчас же пустился в обратный путь. Недели две тому назад он съехал со своей квартиры на Оружейной площади. Ему было поручено сделать топографическую съемку местности, поэтому он поселился в алжирском Итак, Сервадак ехал по дороге к своему гурби, но мысли его витали вкруг рифм, которые он пытался подобрать для» задуманного стихотворения, несколько устарелого по форме и именуемого им «рондо». Не скроем от читателя, что так называемое рондо предназначалось молодой вдовушке, на брак с которой капитан уповал, а целью его поэтического произведения было доказать, что ежели на вашу долю выпало счастье полюбить особу столь достойную всяческого преклонения, то любить ее следует «возможно проще». Впрочем, капитана Сервадака меньше всего заботило, правилен ли этот афоризм, ибо стихи он творил для того, чтобы получилось хоть какое-нибудь стихотворение. «Да, да, — бормотал он, меж тем как денщик молча трусил на лошади бок о бок с ним, — прочувствованное рондо непременно произведет впечатление! В здешних краях рондо — редкость, и, надо надеяться, стихотворение оценят по достоинству». И капитан-стихотворец начал так: Когда мы любим, — ей-же-ей, — Все просто, без сомненья… «Да, любишь просто, то есть честно, имея целью вступленье в брак, вот и я сам… Фу-ты, дьявол, куда девались рифмы! Нелегко рифмовать на „енье“. Вот угораздило меня построить рондо на „еньях“!» — Послушай-ка, Бен-Зуф! Бен-Зуфом звали денщика Сервадака. — Слушаю, господин капитан! — откликнулся Бен-Зуф. — Ты когда-нибудь сочинял стихи? — Никак нет, господин капитан, только видел, как сочиняют. — Кто же это был? — Балаганный зазывала. Как-то вечером, на гулянье, он приглашал публику в балаган на Монмартре, где показывали ясновидящую. — И ты помнишь его стишки? — Как же, господин капитан: Входите! Вас блаженство ждет, И вы уйдете в восхищенье: Здесь тот, кто любит, узнает Той, кем любим, изображенье. — Помилуй бог, ну и дрянь же твои стишки! — Это потому так кажется, господин капитан, что я приплел их сейчас ни к селу ни к городу, а если сказать их к месту, то получается складно, ничуть не хуже, чем всякий другой стих! — Погоди, — прервал его Сервадак, — помолчи-ка, Бен-Зуф! Наконец-то я поймал рифмы для третьей и четвертой строчек: Когда мы любим, — ей-же-ей, — Все просто, без сомненья; Так верь самой любви скорей, Чем пылким увереньям! Но все дальнейшие стихотворческие потуги Сервадака ни к чему больше не привели, и, когда в шесть часов вечера он подъехал к своему гурби, весь его поэтический улов состоял из начального четверостишия рондо. |
|
|