"Безымянное семейство (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль)

Глава XI ПОСЛЕДНИЙ ИЗ САГАМОРОВ

На следующий день торжества возобновились. С раннего утра в церковь отправилась новая процессия. Та же суета царила при выходе, то же оживление по возвращении.

Семнадцатилетний Клеман и шестнадцатилетняя Сесиль Арше, один весь в черном — настоящий маленький мужчина, другая в белом платье, словно маленькая невеста, были одними из первых, пришедших на конфирмацию с соседних ферм. Хотя остальные «абитаны» были не столь богаты потомством, как Том Арше из «Шипогана», они все же имели довольно-таки значительное количество отпрысков. Графство Лапрери поистине сподобилось Божьего благословения и в этом отношении могло соперничать с самыми густонаселенными местами Новой Шотландии.

В этот день Пьер уже не увидел того незнакомца, присутствие которого обеспокоило его накануне. В самом деле, агент исчез. Не заподозрил ли он чего-либо насчет Жана Безымянного? Не отправился ли сделать донесение главе полиции в Монреале? Это, несомненно, скоро станет известно.

Когда семейство возвратилось на ферму, оставалось только сесть за праздничный стол. Все уже было готово благодаря многочисленным распоряжениям, полученным Томом Арше от Катерины. Ему пришлось заниматься поочередно столом, буфетом, погребом, кухней — с помощью сыновей, конечно, которым перепала немалая доля материнских окриков.

— Надо приучать их ко всему! — частенько повторяла Катерина. — Когда обзаведутся своим хозяйством, все будет для них привычным делом.

Поистине отличная школа.

Но если пришлось так много суетиться ради сегодняшнего праздничного завтрака, то можно представить себе, что предстояло ради завтрашнего пира! Обеденный стол надо будет накрыть на сто персон! Да! Именно столько, считая родителей новобрачного и его друзей с округи. Не забыть еще о мэтре Нике и его младшем клерке, которых ожидали в тот день для подписания брачного контракта. Несравненная свадьба, на которой фермер Арше собирался соперничать с фермером Гамаче времен Сервантеса!

Но это было дело завтрашнего дня, сегодня же речь шла о том, чтобы оказать хороший прием нотариусу. Один из сыновей Арше должен был отправиться за ним в семейном экипаже в Лапрери ровно к трем часам.

Катерина сочла своим долгом напомнить мужу, что этот замечательный человек любит поесть, и к тому же знает толк в еде и что она даже слышать не может — это была ее обычная манера давать распоряжения домашним — она даже слышать не может о том, чтобы праздничный стол не ломился от угощений.

— Так он будет ломиться, — заверил ее фермер. — Можешь быть спокойна, лапушка моя Катерина.

— Нет, я неспокойна, — отвечала матрона, — и не успокоюсь до тех пор, пока все не будет сделано! Всегда в последний момент чего-нибудь да не хватает, а я даже слышать об этом не могу!

Том Арше вернулся к своим делам, приговаривая:

— Славная женщина! Чересчур предусмотрительная, конечно!.. «Она даже слышать не может»... Однако будьте уверены, со слухом у нее все в порядке.

А де Водрель и Клара еще накануне смогли подробно расспросить Жана о его походе по графствам Нижней Канады и со своей стороны поведали молодому патриоту, что сделал комитет в «Монкальме» после его отъезда. Андре Фарран, Уильям Клерк и Винсент Годж часто приезжали на виллу; адвокат Себастьян Грамон также посетил де Водреля, после чего отправился в Квебек, где должен был встретиться с главными депутатами оппозиции.

В тот день после праздничного завтрака, который был подан по возвращении из церкви, де Водрель пожелал воспользоваться экипажем, чтобы съездить в Лапрери. Он успел бы переговорить там с председателем местного комитета и возвратиться обратно вместе с нотариусом, прибывающим для подписания контракта.

Клара и Жан решили проводить де Водреля, и они втроем пошли по идущей из «Шипогана» красивой дороге, обсаженной большими вязами, вдоль берега быстрой речушки, впадающей в реку Св. Лаврентия. Они ушли далеко вперед по дороге, и экипаж нагнал их уже в полумиле от фермы.

Де Водрель устроился на сиденье рядом с Пьером Арше, лошади побежали бойкой рысью, и скоро экипаж исчез из виду.

А Жан и Клара повернули назад, взбираясь в гору под сенью безмолвных тенистых деревьев, густо растущих по берегам речушки. Ничто не мешало им на пути — ни кусты, ни ветви, которые в канадских лесах растут вверх, вместо того чтобы ниспадать до земли. Время от времени вдалеке слышался стук топора «лембермена»-лесоруба. В отдалении раздавались также одиночные выстрелы, и иногда в зарослях кустарника появлялась пара лосей, преодолевавших препятствия одним прыжком. Но ни охотники, ни дровосеки не выходили из густой чащи леса, и молодые люди шли в сторону фермы в полном уединении.

Скоро им предстояла разлука!.. Где они смогут увидеться снова, когда? Сердца их горестно сжимались при мысли о скором расставании.

— Вы не собираетесь в ближайшее время побывать на вилле «Монкальм»? — спросила Клара.

— За домом господина де Водреля, должно быть, особо следят, — ответил Жан, — поэтому в его интересах, чтобы о наших связях не знали.

— И, тем не менее, вы ведь не можете искать прибежище в Монреале?

— Нет, хотя, быть может, в большом городе гораздо легче скрыться. Я был бы в большей безопасности в доме Винсента Годжа, или Фаррана, или Клерка, чем на вилле «Монкальм»...

— Но не были бы приняты лучше! — ответила девушка.

— Я это знаю и никогда не забуду, что в те дни, которые я провел там подле вас, ваш отец и вы обращались со мною как с сыном, как с братом!

— Это наш долг, — ответила Клара. — Быть соединенными одним патриотическим чувством — разве это не то же, что быть связанными кровными узами? Иногда мне кажется, что вы всегда являлись членом нашей семьи. И теперь, если вы совсем одиноки на свете...

— Одинок на свете, — повторил Жан, опустив голову. — Да, одинок... одинок!..

— Тогда пусть после победы общего дела наш дом станет вашим домом! Ну, а пока я понимаю, что вы ищете более надежного убежища, чем вилла «Монкальм». И кстати, вы его найдете, вряд ли отыщется хоть один канадец, двери дома которого не откроются перед изгнанником...

— Такого не найдется, я знаю, — ответил Жан, — как и не найдется низкой души, чтобы предать меня.

— Предать вас! — воскликнула Клара. — Нет! Время предательств прошло. Во всей Канаде больше не найти ни такого, как Блэк, ни такого, как Симон Моргаз.

Это имя, произнесенное с отвращением, вызвало краску на лице молодого человека, и ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть свое замешательство. Клара де Водрель ничего не заметила, но когда Жан вновь повернулся к ней, лицо его выражало такое страдание, что она обеспокоенно воскликнула:

— Боже мой! Что с вами?

— Ничего... это ничего! — ответил Жан. — Сердцебиение, иногда такое случается... Кажется, сердце готово разорваться. Ничего, уже прошло.

Клара посмотрела на него долгим взглядом, как бы пытаясь прочесть его сокровенные мысли.

Тогда он снова заговорил, желая сменить тему столь мучительного для него разговора:

— Вернее всего для меня будет укрыться в какой-нибудь деревне соседнего графства, откуда я смогу связываться с господином де Водрелем и его друзьями...

— Но не слишком далеко от Монреаля? — заметила Клара.

— Да, — ответил Жан, — весьма вероятно, что восстание вспыхнет в окрестных приходах. Впрочем, не так уж важно, куда я отправлюсь.

— Может, — снова заговорила Клара, — ферма «Шипоган» окажется для вас надежным убежищем?

— Да... возможно.

— Вас было бы трудно обнаружить среди многочисленной семьи нашего фермера...

— Несомненно, но, если это произойдет, Тому Арше не поздоровится. Он ведь не знает, что я — Жан Безымянный, за голову которого назначено вознаграждение...

— Так вы полагаете, — живо откликнулась Клара, — что, если он вдруг об этом узнает, он станет колебаться...

— Нет, конечно! — сказал Жан. — Ведь он и его сыновья — патриоты! Я испытал их в деле... Но мне бы не хотелось, чтобы Том Арше стал жертвой своей привязанности ко мне. Ведь если полиция найдет меня у него в доме, его арестуют!.. Только не это! Лучше уж мне сдаться...

— Вам сдаться! — прошептала Клара так горестно, что голос выдал ее душевные муки.

Жан опустил голову. Он хорошо понимал, какому чувству поддался помимо своей воли, какая нить все крепче соединяла его с Кларой де Водрель. А имел ли он право любить эту девушку? Любовь сына Симона Моргаза!.. Какой позор!.. Позор и предательство, ведь он не сказал ей, из какой он семьи!.. Нет!.. Надо бежать от нее, никогда не видеть ее больше!.. И, взяв себя в руки, он сказал:

— Завтра ночью я покину ферму «Шипоган» и появлюсь снова только тогда, когда пробьет час битвы. Тогда мне не надо будет больше прятаться.

Лицо Жана Безымянного, оживившееся на мгновение, снова стало, как всегда, спокойным.

Клара глядела на него с невыразимой грустью. Ей хотелось бы глубже проникнуть в жизнь этого молодого патриота. Но как расспрашивать его, не ранив каким-нибудь неосторожным вопросом?

Однако, протянув ему руку, которой он едва коснулся, она сказала:

— Жан, простите меня, если моя симпатия к вам заставляет меня забыть о сдержанности!.. Но в вашей жизни есть какая-то тайна... есть тяжкое прошлое!.. Жан, вы много страдали?

— Много, — ответил Жан.

И, словно желая сгладить это невольное признание, тотчас добавил:

— Да, много страдал... потому что я не смог еще принести моей стране того блага, которого она вправе ожидать от меня.

— Вправе ожидать... — повторила девушка, — вправе ожидать от вас?..

— Да... от меня, — ответил Жан, — как и от всех канадцев, долг которых — пожертвовать собою, чтобы вернуть своей стране независимость.

Девушка отчетливо уловила, сколько тоски скрывалось под этими патриотическими словами. Она хотела бы знать ее причину, чтобы разделить и, быть может, успокоить ее. Но что могла она сделать, если Жан упорно давал лишь уклончивые ответы?

И все же Клара сочла своим долгом добавить:

— Жан, я надеюсь, что дело нации скоро восторжествует. Этой победой оно будет в особенности обязано вашей преданности, вашему мужеству, той страсти, которую вы сумели внушить его приверженцам. И тогда вы будете иметь право на их признательность...

— Их признательность, Клара де Водрель? — повторил Жан, резко отшатнувшись. — Нет!.. Никогда!

— Никогда?.. Если франко-канадцы, которым вы вернете свободу, попросят вас встать во главе их...

— Я откажусь.

— Вы не сможете этого сделать!..

— Откажусь, говорю я вам! — повторил Жан так твердо, что Клара даже опешила. И тут, уже мягче, он добавил:

— Клара де Водрель, мы не можем предвидеть будущего. Я надеюсь, однако, что события обернутся благоприятным для нашего дела образом. Но для меня лучше всего было бы погибнуть, защищая его...

— Погибнуть!.. Вам!.. — воскликнула девушка, и глаза ее наполнились слезами. — Погибнуть, Жан? А как же ваши друзья?

— Друзья!.. Мои!.. Друзья! — пробормотал Жан. При этом вид у него был как у отверженного, позорная жизнь которого исторгла его из общества людей.

— Жан, — снова заговорила барышня де Водрель, — вы когда-то ужасно страдали и страдаете до сих пор. Ваше положение еще более тягостно, оттого что вы не можете... нет! — не хотите довериться кому бы то ни было... даже мне, хотя я с радостью приняла бы участие в ваших бедах. Ну, хорошо... я умею ждать и прошу у вас лишь одного — верить в мою дружбу...

— В вашу дружбу! — прошептал Жан.

И отступил на несколько шагов, словно и дружба с ним могла запятнать эту чистую девушку.

А ведь единственным утешением, которое могло помочь молодому человеку переносить его тягостное существование, была обретенная любовь Клары де Водрель. Все время, проведенное на вилле «Монкальм», он чувствовал, что его сердце до краев преисполнилось той горячей симпатией, которую он внушал ей и которую испытывал сам... Но нет! Это было невозможно!.. Несчастный! Если когда-нибудь Клара узнает, чей он сын, она с презрением оттолкнет его!.. Сын Моргаза!.. Вот почему, как он уже сказал об этом матери, в случае, если Джоан и он останутся живы после этой последней попытки, они исчезнут!.. Да!.. Исполнив свой долг, опозоренное семейство удалится далеко-далеко, так что о нем никогда более не услышат!

Притихшие и печальные вернулись Клара и Жан на ферму.

Около четырех часов у ворот двора поднялся невообразимый шум. Это вернулся экипаж. Встреченный уже издали радостными криками гостей, он привез вместе с де Водрелем мэтра Ника и его юного клерка.

Какой восторженный прием был оказан любезному нотариусу из Монреаля — прием, которого он, впрочем, заслуживал! Все были искренне рады его появлению на ферме «Шипоган».

— Господин Ник!.. Здравствуйте, господин Ник! — наперебой кричали старшие, в то время как младшие бросились к нему обниматься, а малыши прыгали у его ног.

— Да, друзья мои, это я! — сказал он, улыбаясь. — Это я и никто другой. Но, пожалуйста, потише! Нет никакой надобности рвать на мне платье, чтобы убедиться в этом.

— А ну, довольно, дети! — прикрикнула Катерина.

— Воистину, — продолжал нотариус, — я счастлив видеть вас, а также видеть себя у моего дорогого клиента Тома Арше!

— Господин Ник, как вы добры, что потрудились приехать! — сказал фермер.

— О! Я приеду и из большего далека, если понадобится, даже из большего далека, чем с края света, чем с солнца, чем со звезд... Да, Том, чем со звезд!..

— Это большая честь для нас, господин Ник, — сказала Катерина, подав знак своим одиннадцати дочерям, чтобы они сделали реверанс.

— А для меня — большое удовольствие!.. Ах, вы все хорошеете, мадам Катерина!.. Ну когда вы перестанете молодеть, скажите на милость?!

— Никогда!.. Никогда! — закричали хором четырнадцать сыновей фермера.

— Мне надо расцеловать вас, мадам Катерина, — продолжал мэтр Ник. — Если позволите, — сказал он фермеру, после того как уже чмокнул в обе щеки его дородную половину.

— Сколько вам угодно, — ответил Том Арше, — и даже более того, если это доставляет вам удовольствие!

— Ну, теперь твоя очередь, Лионель, — сказал нотариус, обратясь к клерку. — Поцелуй мадам Катерину...

— Весьма охотно! — отозвался Лионель и получил за свой поцелуй два ответных.

— Надеюсь, — продолжал Ник, — свадьба нашей прелестной Розы, которую я не раз качал на ноге, когда она была маленькой, будет веселой! Да где же она?

— Я здесь, господин Ник, — ответила Роза; от нее так и веяло здоровьем и радостью.

— Да, она действительно прелестна, — повторил нотариус, — и даже слишком прелестна, чтобы я не расцеловал ее в обе щечки, вполне оправдывающие имя, которое она носит!

Что он тотчас и сделал с изрядным удовольствием. Однако на сей раз Лионель, к его большому сожалению, не был приглашен разделить эту благостыню.

— А где жених? — тут же спросил мэтр Ник. — Уж не забыл ли он, чего доброго, что сегодня мы подписываем брачный контракт?.. Где же жених?

— Я здесь, — ответил Бернар Микелон.

— О, красивый парень... славный парень! — воскликнул мэтр Ник. — Я охотно расцеловал бы и его вдобавок...

— Если вам угодно, господин Ник, — ответил молодой человек, раскрывая объятия.

— Прекрасно! — ответил мэтр Ник, покачав головой, — но сдается мне, Бернару Микелону гораздо приятнее получить поцелуй от Розы, чем от меня... А посему, Роза, поцелуй за меня своего будущего мужа, и немедля!

Роза, слегка зардевшись, исполнила просьбу под аплодисменты всего семейства.

— О, я подумала, вам, верно, хочется пить, господин Ник, — сказала Катерина, — и вашему клерку тоже?

— Очень хочется, добрая моя Катерина.

— Ужасно хочется, — добавил Лионель.

— Ну же, Том, что ты стоишь и смотришь? Ступай в буфет! Стаканчик «тодди»[169] для господина Ника, слышишь, черт возьми? И никак не меньше — для его клерка!.. Мне что, повторять тебе дважды?

Нет! Одного раза было вполне достаточно, и фермер, сопровождаемый тремя дочерьми, спешно отправился в буфет.

А мэтр Ник тем временем, увидев Клару де Водрель, подошел к ней.

— Ну вот, дорогая барышня, — сказал он, — в мой последний визит на виллу «Монкальм» мы назначили свидание на ферме «Шипоган», и я счастлив...

Но тут красноречие нотариуса было прервано возгласом Лионеля, вырвавшимся у него от вполне понятного удивления: ведь юноша оказался вдруг лицом к лицу с молодым незнакомцем, который несколько недель тому назад так сочувственно воспринял его поэтические опыты.

— Да это же господин... господин... — забормотал он.

Де Водрель и Клара переглянулись, охваченные беспокойством. Откуда Лионель мог знать Жана? А если он знаком с ним, известно ли ему то, чего еще не знала семья Арше, — что тот, кого приютили на ферме, был Жаном Безымянным, разыскиваемым агентами Джильберта Аргала?

— И правда... — сказал в свою очередь нотариус, повернувшись к молодому человеку. — Я узнаю вас, сударь!.. Это вы были нашим попутчиком, когда я и мой клерк в начале сентября ехали в почтовой карете на остров Иисуса.

— Да, это я, господин Ник, — ответил Жан, — и я весьма рад, можете мне поверить, снова свидеться с вами на ферме «Шипоган». А также с нашим юным поэтом...

— Стихи которого удостоились лестного отзыва «Дружественной лиры»! — воскликнул нотариус. — Воистину я имею честь держать в своей конторе питомца муз для писания моих актов!

— Примите мои поздравления, мой юный друг, — сказал Жан. — Я отнюдь не забыл вашего очаровательного рефрена:

— О сударь! — ответил Лионель, польщенный похвалами, которых заслужили его стихи, запавшие даже в память этому истинному ценителю поэзии.

Услышав такой обмен любезностями, де Водрели успокоились, а мэтр Ник поведал всем, при каких обстоятельствах они встретились по пути из Монреаля на остров Иисуса. Жан был представлен ему как приемный сын семьи Арше. Объяснение закончилось крепким рукопожатием обеих сторон.

Тем временем Катерина уже повелительно кричала:

— Ну, Том!.. Ну же! Этак он никогда не управится!.. Где же два «тодди»? Ты хочешь, чтобы господин Ник и господин Лионель погибли от жажды?

— Готово, Катерина, готово! — отвечал фермер. — Не кипятись!..

И Томас Арше, появившись на пороге, пригласил нотариуса последовать за ним в столовую.

Мэтр Ник не заставил себя долго просить, Лионель — тем более. И там, усевшись напротив друг друга за стол, уставленный цветастыми чашками и украшенный ослепительной белизны салфетками, они подкрепились «тодди» — приятным прохладительным напитком, сделанным из можжевеловой, сахара и корицы, и двумя хрустящими гренками впридачу. Эта легкая закуска должна была позволить им без особых мук продержаться до обеденного часа.

Затем каждый занялся последними приготовлениями к завтрашнему большому торжеству, о котором, без сомнения, долго еще будут говорить на ферме «Шипоган». Мэтр Ник переходил от одного к другому и для каждого находил доброе слово, а де Водрель, Клара и Жан тем временем, прогуливаясь в саду под деревьями, беседовали о более серьезных вещах.

К пяти часам все — родственники и гости — собрались в большой зале для подписания брачного контракта. Само собой разумеется, что мэтр Ник главенствовал на столь важной церемонии, и даже трудно себе вообразить, с каким достоинством и обходительностью он при этом держался.

Жениху и невесте были вручены свадебные подарки. Никто из братьев и зятьев, никто из сестер и невесток не упустил случая сделать какую-нибудь покупку для Розы Арше и Бернара Микелона. Начиная от дорогих украшений и кончая вещами более практического свойства, этих подарков с лихвой хватило бы молодым на обзаведение хозяйством. Впрочем, Роза, которой предстояло стать госпожой Микелон, отнюдь не собиралась покидать «Шипоган». Ее Бернар и будущие дети, в которых, конечно же, не будет недостатка, означали прибавление семейства, и им был обещан радушный прием на ферме Тома Арше.

Не стоит и говорить, что самые ценные подарки преподнесли де Водрели. Бернару Микелону они вручили превосходный охотничий карабин[170] не хуже любимого оружия прославленного Кожаного Чулка; Розе — ожерелье, в котором она выглядела еще прелестнее. Что касается Жана, то он подарил своей названой сестре шкатулку со всяческими затейливыми предметами для рукоделия, которые не могли не порадовать хорошую хозяйку.

При вручении каждого подарка раздавались рукоплескания, слышались возгласы восхищения. И можете себе представить, как они усилились, когда мэтр Ник торжественно надел на пальцы жениха и невесты обручальные кольца, купленные им у лучшего ювелира Монреаля, с выгравированными внутри именами новобрачных.

Затем громко и внятно, как и подобает настоящему нотариусу, он зачитал контракт. Все были очень тронуты, когда мэтр Ник объявил, что из дружеского расположения к своему фермеру Тому Арше и в награду за его заслуги де Водрель прибавляет к приданому невесты сумму в пятьсот пиастров.

Пятьсот пиастров! И это при том, что полвека тому назад невеста, получившая в приданое пятьдесят франков, считалась богатой партией в канадских провинциях...

— Теперь, друзья мои, — сказал мэтр Ник, — приступим к подписанию контракта. Сперва его подпишут жених и невеста, затем их родители, потом господин и мадемуазель де Водрели, потом...

— Мы все подпишем! — закричали присутствовавшие в зале, Да так дружно, что у нотариуса зазвенело в ушах.

И тут все от мала до велика, друзья и родственники стали подходить по очереди, чтобы поставить свою подпись под документом, обеспечивавшим будущность молодых супругов.

На это ушло немало времени! К тому же прохожие, привлеченные шумным весельем, заходили на ферму и тоже ставили свою подпись под документом, к которому, если бы так продолжалось и дальше, пришлось бы добавить немало новых страниц. Да и как тут было не собраться всей деревне и даже всему графству, если Том Арше предлагал гостям на выбор самые разнообразные напитки: сок-tails[171], wight-cap, tom-jerries, hot-scotchs, а главное — целые пинты[172] превосходного виски, которое столь же естественно вливается в горло канадца, сколь река Св. Лаврентия впадает в Атлантический океан.

Настанет ли когда-нибудь конец церемонии, спрашивал себя мэтр Ник. Впрочем, этот почтенный человек и сам разошелся вовсю и, не умолкая ни на минуту, отпускал каждому шутку, тогда как Лионель, передавая перо от одного к другому, отмечал про себя, что скоро придется взять новое, ибо это уже притупилось от бесчисленных подписей, ряд которых беспрерывно рос.

— Ну все наконец? — спросил мэтр Ник после того, как на это занятие ушел целый час.

— Нет! — крикнул Пьер Арше, вышедший к воротам посмотреть, не идет ли кто по дороге.

— Да кто там еще? — удивился мэтр Ник.

— Толпа гуронов!

— Пусть войдут, пусть войдут, — откликнулся нотариус. — Их подписи будут не менее почетны для новобрачных. Какой контракт, друзья мои, нет, какой контракт! За свою жизнь я составил их сотни, но мне никогда не встречалось такого, который соединил бы под своим текстом имена стольких хороших людей!

Тут в дверях появились индейцы, встреченные хором доброжелательных возгласов. Кстати, приглашать их не было никакой необходимости. Именно сюда и направлялись человек пятьдесят туземцев, мужчин и женщин. Среди них Том Арше узнал гурона, приходившего накануне, чтобы спросить, нет ли случайно на ферме «Шипоган» мэтра Ника.

Чего ради эта толпа махоганов покинула свою деревню Вальгатту? Почему индейцы с такой помпой явились навестить нотариуса из Монреаля?

Из-за дела чрезвычайной важности, как это вскоре выяснилось.

Гуроны были облачены в одежду воинов, которую они надевают лишь в очень торжественных случаях. Головы их были украшены разноцветными перьями, длинные густые волосы распущены по плечам, с которых ниспадали накидки из полосатой шерстяной ткани; на всех были куртки из оленьей кожи, на ногах — мокасины из лосиных шкур; все до одного были вооружены длинноствольными ружьями, которые уже много лет назад заменили в индейских племенах лук и стрелы предков. Но традиционный топорик — военный томагавк — по-прежнему висел за поясом из древесной коры, обхватывающем талию.

Наконец, одна деталь еще более подчеркивала важность дела, приведшего индейцев на ферму «Шипоган», — совсем свежий слой краски, покрывавший их лица. Лазурно-голубая, дымчато-черная краски и киноварь[173] подчеркивали удивительный рельеф орлиного носа с раздутыми ноздрями, большой рот с двумя рядами ровных выпуклых зубов, выдающиеся угловатые скулы, маленькие живые глаза, черный зрачок которых сверкал, как уголек.

К депутации племени присоединились и несколько женщин Вальгатты — несомненно, самых юных и красивых из махоганок. Эти «скво» надели лифы из вышитой ткани, рукава которых доходили до локтя, юбки ярких расцветок, «митассы» из шкур карибу, украшенные ежовыми иглами, со шнуровкой на ногах, обшитые мелким бисером мягкие мокасины, в которых покоились ножки, малым размерам коих могла бы позавидовать любая француженка.

Индейцы напустили на себя еще более (если только это возможно) важный вид, всегда отличающий этот народ. Они степенным шагом дошли до порога большой залы, где стояли де Водрели, нотариус, Том и Катерина Арше, тогда как остальные присутствовавшие толпились во дворе.

Тот, что, похоже, был предводителем, высокий гурон лет пятидесяти, державший в руке плащ индейской работы, важно спросил, обратившись к фермеру:

— Есть ли на ферме «Шипоган» Никола Сагамор?

— Есть, — ответил Том Арше.

— И добавлю, что вот он я! — воскликнул нотариус, очень удивленный тем, что целью неожиданного визита являлась его персона.

Гурон повернулся к нему, гордо поднял голову и величественно изрек:

— Вождя нашего племени Великий Ваконда призвал в Мициманиту наших предков. Пять лун прошло с тех пор, как он достиг страны счастливой охоты. Прямым и кровным его наследником в настоящее время является Никола, последний из Сагаморов. Отныне ему принадлежит право закапывать томагавк мира и откапывать топор войны!

Это неожиданное заявление ошеломило всех присутствующих. В округе, конечно, хорошо знали, что мэтр Ник — по происхождению гурон, потомок великих предводителей племени махоганов, но никто не мог и вообразить — а сам нотариус менее чем кто-либо, — что законы наследования власти призовут его стать главой индейского племени.

Среди общего молчания, которое никто не осмеливался нарушить, индеец снова заговорил:

— В какое время мой брат пожелает прийти к костру Большого Совета своего племени, облачившись в традиционный плащ предков?

Глава депутации ничуть не сомневался в согласии нотариуса из Монреаля и уже протягивал ему плащ махоганов.

И пока совершенно лишившийся дара речи мэтр Ник медлил с ответом, раздался возглас, к которому разом присоединились полсотни голосов:

— Слава! Слава Никола Сагамору!

Первым закричал не кто иной, как Лионель!

Он был страшно горд удачей, выпавшей на долю хозяина, считая, что отблеск его славы падет на всех клерков его конторы, и в особенности на него, и радуясь при мысли, что отныне будет находиться рядом с Великим вождем махоганов. Да что тут долго объяснять!

Однако де Водрель и его дочь не могли удержаться от улыбки, глядя на ошарашенное лицо мэтра Ника. Бедняга! В то время как фермер, его жена, их дети, друзья искренне поздравляли нотариуса, тот совсем растерялся.

Тогда индеец снова задал свой вопрос, не допускающий уверток:

— Согласен ли Никола Сагамор последовать со своими братьями в вигвам[174] Вальгатты?

Мэтр Ник так и оставался стоять с разинутым ртом. Конечно, он никогда не согласится отказаться от своих служебных обязанностей и пойти править племенем гуронов. Но, с другой стороны, он не хотел обидеть отказом единокровных братьев индейцев, которые, согласно праву наследования, призывали его на столь почетный пост.

— Махоганы, — выговорил он, наконец, — я никак не ожидал... Я, право, недостоин... Понимаете... друзья мои... я всего лишь нотариус!

Он еще что-то бормотал, с трудом подбирая слова и не находя определенного ответа.

Тут на помощь ему пришел Том Арше.

— Гуроны, — сказал он, — мэтр Ник сейчас только мэтр Ник, по крайней мере, пока не завершится свадебная церемония. Потом, если ему будет угодно, он покинет ферму «Шипоган» и будет волен отправиться со своими братьями в Вальгатту!

— Да!.. После свадьбы! — закричали все присутствующие, которым не хотелось отпускать нотариуса.

Гурон слегка покачал головой и, посоветовавшись с депутацией, сказал:

— Мой брат не должен колебаться. Кровь махоганов течет в его жилах и вменяет ему права и обязанности, отринуть которые он не может...

— Права!.. Права еще туда-сюда! — пробормотал мэтр Ник. — Но обязанности...

— Он согласен? — вопросил индеец.

— Согласен ли он? — воскликнул Лионель. — Конечно, да! И в доказательство этого ему надо сейчас же облачиться в плащ вождя сагаморов!..

— Да замолчит ли, наконец, этот дурак? — процедил сквозь зубы мэтр Ник.

С каким удовольствием всегда мирный нотариус укротил бы неистовый пыл своего клерка хорошим пинком!

Де Водрель прекрасно понял, что мэтр Ник хочет выиграть время. А потому, обратясь к индейцу, он сказал ему, что потомок сагаморов, разумеется, и не помышляет уклониться от обязанностей, предписываемых ему его происхождением. Но несколько дней, а быть может, и недель, ему понадобится на то, чтобы уладить свои дела в Монреале. Таким образом, ему следует дать время.

— Это разумно, — ответил индеец, — и поскольку мой брат согласен, то пусть в знак своего согласия он примет томагавк Великого вождя, призванного Вакондой охотиться в обетованной земле, и пусть он заткнет его за пояс!

Мэтр Ник вынужден был взять это излюбленное оружие индейских племен и, окончательно смутившись, потому что на нем не было никакого пояса, он самым жалким образом водрузил его на плечо.

Тут депутация издала традиционный возглас туземцев Дальнего Запада «хуг!» — восклицание одобрения, общеупотребительное на языке индейцев.

Лионель не мог прийти в себя от радости, хотя ему и показалось, что хозяин находится в очень затруднительном положении и ему не миновать насмешек братии канадских нотариусов. В своем поэтическом воображении юноши уже представлялось его новое призвание — прославлять великие подвиги махоганов и переложить на лирические стихи военный гимн сагаморов, и он заранее беспокоился, что ему будет трудно подобрать рифмы к слову «томагавк».

Гуроны собрались было удалиться, сокрушаясь о том, что из-за своих обязанностей мэтр Ник не может тотчас покинуть ферму и следовать с ними, когда Катерине пришла в голову мысль, за которую нотариус вряд ли был ей благодарен.

— Махоганы, — сказала она, — мы собрались сегодня здесь, на ферме «Шипоган», по случаю свадебного торжества. Не желаете ли вы остаться с нами вместе с вашим новым вождем? Мы предлагаем вам свое гостеприимство, а завтра вы примете участие в празднестве, на котором Никола Сагамор займет самое почетное место!

Когда Катерина Арше высказала такое любезное предложение, раздался взрыв рукоплесканий, и он повторился еще громче, когда махоганы приняли приглашение, сделанное от чистого сердца.

Что же касается Тома Арше, то ему пришлось лишь добавить на свадебный стол полсотни приборов, что не явилось для него затруднительным, ибо зала могла вместить и больше сотрапезников.

А мэтру Нику пришлось смириться (что еще ему оставалось делать?), и воины его племени, которых он с радостью послал бы к черту, окружили его тесной толпой.

Весь вечер потом были танцы, мальчики и девочки пустились во все тяжкие, как говорят в Канаде, и больше всего танцевали в кружок на французский манер, под веселый припев:

а также отплясывали «scotch reels»[175] шотландского происхождения, который был в большой моде в начале столетия.

Так закончился второй праздничный день на ферме «Шипоган».