"Темная звезда" - читать интересную книгу автора (Камша Вера Викторовна)

Глава 2

Утро, как нарочно, выдалось ясным и солнечным. В прозрачном синем небе заливался жаворонок, и Роман попробовал отыскать маленького певца. Обычный человек никогда бы не заметил маленькую живую точку в океане слепящего света, но для барда это было детской забавой. Он следил за жаворонком ровно столько, сколько было нужно, чтоб успокоиться и придать лицу приличествующее странствующему либру слегка ироничное выражение, после чего открыл калитку и вышел на узкую сельскую улицу. До суда оставалось не более половины оры, и крестьяне, лишенные права покидать границы Белого Моста, несмотря на весеннюю страду, вяло стекались на центральную площадь. Никто ни с кем не разговаривал, люди шли, уставившись в пыльную землю, словно бы избегая друг друга. Оно и понятно – судьба всех висела на волоске, но, если село в целом оправдают, понадобятся козлы отпущения. Пособником ведьмы может быть объявлен любой, всегда отыщется тот, кто донесет, что ты не так посмотрел, не то сказал, не то подумал…

Пробиться в первый ряд Роману удалось с легкостью, однако оставался он там недолго. Появившиеся синяки, устраивающиеся на коронном помосте[37] перед иглецием[38], пригласили либра подняться к ним. Роман с готовностью согласился. С возвышения он мог видеть ведьму, свидетелей по делу, собравшихся крестьян и, что его особенно занимало, видневшуюся в просветах между домами Старую Таянскую дорогу. Тракт был пуст, и Роман от нечего делать принялся рассматривать судную площадь.

Слева от коронного помоста, на пятачке, наспех огороженном натянутой между деревянных рогаток веревкой с навязанными на нее белыми тряпочками, должны была находиться обвиняемая, ее утешитель[39], роль которого навязали растерянному седенькому клирику, и свидетели защиты, каковых не наблюдалось. Справа на деревянной скамье чинно расселись свидетели обвинения, среди которых особо выделялась худая, но грудастая тетка в темно-зеленом[40] траурном платке. Тетка усиленно терла сухие глаза, время от времени с неприязнью оглядывая соседей. Справа от бабы в зеленом, старательно от нее отодвигаясь, сидела зареванная девчонка лет двенадцати. Наметанный глаз барда определил, что через три-четыре года она вырастет в настоящую красавицу. Слева маялись двое сельчан постарше и помладше, похоже, отец и сын. Взгляды, которые они кидали на соседку, не отличались нежностью. Своего несостоявшегося приятеля-войта ни на свидетельском месте, ни в толпе Роман не заметил, равно как и курносого Зенека, что обнадеживало. Красотка Гвенда, хмурая, как осенняя туча, но в свежей, расшитой бархатцами кофте и пышной красной юбке стояла в первом ряду. К ней жалась худенькая молодая женщина с огромными карими глазами, озиравшаяся по сторонам, как застигнутый врасплох котенок. Ее нежно обнимал за плечи настоящий великан с решительно закушенной губой. Помост и свидетельские места окружали стражники. Роман с удивлением отметил, что в Белый Мост припожаловало не меньше сотни фискалов. Видимо, дело ведьмы кого-то здорово заинтересовало.

Появился Рыгор Зымный. Он был одет во все лучшее, но помятое желтое лицо говорило о том, что ночь бедняга провел без сна. Обойдя по кругу майдан, войт поднялся на помост и хрипло произнес:

– Данове коронные. Творите суд скорый, честный и милосердный, мы покорны вашей воле, на чем я за всех целую посох.[41]

Клирик суетливо выскочил вперед и, путаясь в складках своего балахона, взобрался на помост, сунув простенький деревянный посох и руки войту. Зымный тяжело бухнулся на оба колена и прикоснулся губами к раскрашенному дереву. Сельчане нестройно прижали обе ладони к губам. Старший из синяков встал, оглядел притихшую площадь и возвестил:

– Суд скорый и честный!

«Опустил-таки, мерзавец, „милосердный“, – подумалось Роману – Значит, Лупе уже приговорена, и речь пойдет лишь о том, какую виру затребуют с села».

Синяк показал Рыгору место на скамье. Роман, сидящий справа от кругломордого, потерял войта из виду. Да, о таком он не подумал. Заняв место на коронном помосте, он оказался одним из судей. Ловко же его поймали. Теперь он в глазах сельчан заодно с синяками и должен либо подтвердить приговор, либо выступить против него, тем самым проявив свою нелояльность. Проклятый побрал бы этого лысого! По закону судей должно быть пятеро. Так и есть. Двое синяков и их мышевидный Гонза всяко составляют большинство, а они с войтом изображают нелицеприятность. Подонки!

Роман вновь попытался найти взглядом жаворонка, но тот улетел. И правильно сделал, нечего на такую мерзость смотреть. Вновь опустившись на грешную землю, либр увидел обвиняемую. Ее чуть ли не на руках волок длинный тощий стражник. Ноги женщины заплетались, на лице застыл страх. Роман решил было, что она боится казни, но, приглядевшись, понял – Лупе была далеко-далеко от невзрачной сельской площади. Ее душа заблудилась в иных мирах и не могла найти обратной дороги. В своих скитаниях Роман повидал всякое, но с подобным сталкивался лишь однажды. Такое лицо было у молодого священника, неудачно изгнавшего вселившуюся в ребенка злобную-бестелесную сущность. Нечистого духа бедняга изгнал, причем столь успешно, что его собственная душа была увлечена астральным ветром, поднятым удиравшим бесом. Либр помнил, какого труда им с Уанном стоило вырвать несчастного клирика из мира адских грез. Неужели эти дураки не видят, что Лупе во власти «черного сна», и собираются ее судить? Олухи проклятые! Именно это они и собираются делать. Плешивый встал и торжественно провозгласил:

– Зрим ли мы перед собой нареченную Лупе, каковая Лупе пришла по доброй воле в вольное село Белый Мост в месяце Волка 2222 года от Великого Исхода?

Лупе, разумеется, промолчала. Она просто не понимала, где находится, кто перед ней и о чем ее спрашивают. Этот же напыщенный дурак оказался не в состоянии уразуметь, что обвиняемая недееспособна. И чему их только в Академии учат? Доносы друг на друга писать, что ли…

Суд между тем катился по проторенной дорожке.

– Нареченная Лупе, злонамеренный отказ отвечать на вопросы суда влечет за собой то, что тебя будут судить как безгласную. Отныне за тебя будет говорить твой Утешитель. Поняла ли ты это?

Подсудимая продолжала смотреть в бесконечность, дрожащий клирик кивнул головой, как цыпленок зерно клюнул.

– Достопочтенные, – трубил синяк, – я даю слово обвинению. Говорит Гонза Когуть, третий управитель барона Кузинга.

Мышевидный поднялся и начал. Говорил он бойко и с таким удовольствием, что Роман с большим трудом сдерживал идущее от чистого сердца желание удавить доносчика. В изложении Гонзы история выглядела складной и совсем простой. Колдунья Лупе затаила злобу на девицу Аглаю (так, оказывается, звали злополучную Панку на самом деле), всячески ей вредила, отваживая женихов. Несмотря на происки ведьмы, Аглаю полюбил парень из соседней деревни. Свидание было назначено в Ласковой пуще. По дороге Аглая встретила Лупе, каковая Лупе запретила ей идти в пущу. Аглая не послушала, тогда Лупе вызвала демона, который и разорвал девицу Аглаю на куски.

Гонза требовал признать Лупе виновной в убийстве посредством Запретного колдовства, а жителей деревни – в потворстве беспечатной ведьме.

Дрожащий священник получил приказание открыть гроб жертвы. Роман с интересом заглянул внутрь и обомлел. Такого в своей жизни (а родился он не вчера) бард еще не видал. Собственно говоря, никакого тела не было, было какое-то месиво из клочков мяса и обломков костей. Если б не кусочки ткани, нельзя было бы даже понять, что это – тело человека или животного. Отдельно лежала голова, аккуратно разломанная на две половинки. Синяков и Гонзу затошнило, Роман удержался, но сердце сжала тревога. Что бы это ни было, оно имело материальную природу и не являлось демоном, в том смысле, как его понимают клирики.

Если эта тварь была вызвана из каких-то темных бездн колдовством, то сделать это мог только очень сильный маг, но магии Призыва Роман не чувствовал, точно так же, как не ощущался и терпкий экзотический привкус, составляющий ауру существ из иных пластов мировой сферы. Чудище, разодравшее девицу Аглаю, похоже, принадлежало этому миру и действовало самостоятельно. Это могло быть очень опасно. Когда все кончится, надо будет осмотреть место, где было найдено тело.

Последние слова Роман, оказывается, произнес вслух, и оправившийся от потрясения Гонза немедленно начал рассказывать, что там нет ничего интересного, что покойницу нашли пришедшие за лозой отец и сын Варухи, которые ждут на скамье свидетелей. Вернувшиеся синяки (назвать младшего румяным сейчас было бы большим преувеличением) взобрались на помост, и суд пошел своим чередом. Зареванная девочка показала, что Лупе действительно не велела Панке ходить в пущу, корзинщики рассказали, как нашли покойницу в кусте лозняка, худая старушка неохотно подтвердила, что последние два дня Лупе была сама не своя. Подсудимая ни на один обращенный к ней вопрос не ответила, зато грудастая баба в трауре, оказавшаяся матерью жертвы, добрую ору расписывала колдуньины злодеяния.

Войт сидел, уставившись на носки своих воловьих сапог, старший синяк дремал на солнышке, младший с горящими глазами дирижировал судилищем, мышевидный подобострастно ему помогал, священник, когда к нему обращались, блеял что-то о милосердии, стражники гоняли мух. Дело стремительно шло к развязке, Роман с тоской понял, что следователи столь безграмотны, что объяснение о вызванном демоне представляется им единственно верным. Вступать с ними в богословские споры было глупо, либр лихорадочно думал, что можно сделать, и даже вздрогнул от неожиданности, услыхав голос младшего синяка.

– Прошу дана либра, не желает ли он задать свои вопросы.

Решение пришло само собой. Задать вопросы? Конечно, желает!

– Я хочу просить дана войта.

Рыгор торопливо встал, комкая шапку с журавлиным пером.

– Дане войт, сколько лет живет колдунья в Белом Мосту?

– Шесть лет с четвертью.

– Рождались ли за это время двухголовые телята или жеребята?

– Не, не рождались.

– Может быть, около Белого Моста появились дневные волки?

– Нет.

– Не боялись ли колдуньи собаки и кошки?

– Да нет, они к ней все ластились.

– А мухи?

– Что мухи?

– Не было ли на ее подворье множества мух, не насылала ли она их на своих врагов?

– Да какие мухи, прошу дана! У нее ж чисто все, это вот у Цилины полон двор мух…

– А много ли народу, кого Лупе пользовала, умерло?

– Да почитай никто.

– Почитай?

– Старый Ян помер, так ему так и так помирать пора была. Ему сто девятый год шел…

– Я правильно понял, дан войт? За годы, которые обвиняемая прожила в Белом Мосту, здесь не произошло ничего, что свидетельствовало о применении Запретной магии?

Войт оживал на глазах:

– Вот-вот, это я и хотел сказать!

– И вреда Лупе своими снадобьями никому не принесла?

– Никому.

– Да что ты врешь, старый пень, – взвилась со своего места известная обилием мух Целина. – А я?! А моя Аглайка бедолашная?! Житья нам от ведьмы не было!

– И что она делала? – кротко осведомился Роман.

– Как что?! Вредила.

– У вас пала скотина?

– Нет.

– Вы болели?

– Да здорова она, как кобыла, – зло откликнулся кто-то из толпы. Люди постепенно приходили в себя и с надеждой поглядывали на золотоволосого красавца-либра – может, не даст свершиться несправедливости, может, не сгонят с насиженного места, не обдерут до нитки.

– Хорошо, – продолжал вошедший во вкус Роман, – мы установили, что в селе не происходило ничего, что позволяло бы думать о Запретном колдовстве, значит, люди ни в чем не виноваты. Теперь вернемся к обвиняемой. Какой конкретный вред она нанесла девице Аглае до вчерашнего утра?

– Она ее сглазила.

– Как?

– В девках оставила.

– Ничего не понимаю. Она что, ее изуродовала?

– Да какая она была, такой и осталась, – войт впервые позволил себе улыбнуться.

– Может, захворала она или в характере переменилась?

– Куда там, как была дурищей, так и померла. А уж склочная, еще хуже матери, а та, прости святая Циала, навроде бешеной суки, – выкрикнула из толпы кареглазая женщина.

– Помолчи, Катря, – цыкнул войт и обернулся к Роману – А вообще-то Катря дело говорит, от Панки все хлопцы шарахались и до того, как Лупе к нам пришла.

– А с чего они тогда на нее показывают?

– А вот я все сейчас расскажу, – выскочила кареглазка, – то дело об осени было, моему Тымку как раз год сравнялся. У Целины кошка окотилась, спряталась под домом, котят потопить не успели. А как те вылезли, светлой памяти сучка их половила и в собачий закут закинула.

– Чтоб собаки порвали, – пояснила зареванная девчонка, – я то сама видела. А Лупе мимо шла, на псов прикрикнула, те ее послушались. Та котенков забрала, а Панке сказала, что ее, коли она такой злой будет, никто в жены не захочет.

– И что?

– И пошла себе. А Панка в слезы и ну собак пинать. А Рудый ее укусил даже. А Панка, так она тогда на Стефка глаз положила, а тот с того дня на Панку и смотреть не желал.

– Ну и дела. Тогда скажите, была ли Лупе первой, кто предрекал покойной, что ее никто не возьмет, или это ей мог сказать кто-то еще?

– И говорили, – выкрикнул с места маленький усач.

– Говорили? И кто ей это сказал первым?

– Да разве вспомнишь кто, – задумалась Гвенда. – Може, и я. Панка совсем малая была, она какую-то гадость учинила, а я (я тогда только-только замуж вышла) возьми и скажи, что будешь такой поганкой, на тебе никто не женится. Так что я ее куда раньше Лупе сглазила…

– С этим понятно, – подвел черту под воспоминаниями Роман. – Теперь ты, девочка. Ты помнишь точно, что сказала Лупе Аглае во время их последней встречи?

– А как же, помню, – она доверчиво глядела на доброго и красивого кавалера – Мы с ней, с Лупе, с поля шли, а Панка навстречу. В шелковой юбке, – мечтательно протянула оборванная девчушка, – та мимо прошла, а потом Лупе вдруг остановилась, подумала и бросилась ее догонять.

– Догнала?

– Конечно, она ж швидко бегает.

– И что сказала, только точно говори, – почти крикнул войт.

– Сказала, – девочка подумала, – сказала, что если та идет в пущу, чтоб не ходила, потому нехорошо там.

– А Панка?

– Панка сказала, что куда хочет, туда и идет. А Лупе нахмурилась и тихо-тихо так говорит – «Ну иди, если хочешь, только как бы беды не было»

– По-моему, все ясно, – заметил Роман, улыбаясь войту – Покойную в селе не любили многие, в пущу та пошла по своей воле, никто ее не заманивал. Лупе, наоборот, хотела ее спасти, потому и предупредила. Она хорошая знахарка и почувствовала опасность. Сначала Лупе, видимо, не поняла, что там случилось, только знала, что в пуще «нехорошо». Когда же ей показали, что осталось от тела, она получила такой удар зла, что впала в состояние «черного сна» и сейчас ничего не понимает. Ее надо спасать, а то она просто умрет от истощения. Я считаю, Лупе надо оправдать, а я мог бы отвести ее в Таяну и там показать магу-медикусу.

– Данове, либр мает рацию[42], – возвестил войт, к которому вернулась былая степенность. – Я вважаю, Лупе ничего такого не делала, а в пущу надо послать охотников.

– Или стражников, – выкрикнула Красотка Гвенда, – а то нагнали сюда дармоедов, лучше пусть ту зверюгу выловят.

– Молчать! – неожиданно тонким голосом завопил кругломордый, после чего вступил лысый.

– Ведьма виновата, – тихо и невыразительно сказал он. – Не спорю, дан либр очень нам помог. Он показал, что Белый Мост не виновен в укрывательстве Преступившей. Пока не виновен. Ибо упомянутая Лупе до вчерашнего дня скрывала свою сущность. То, что покойную в селе не любили, еще не дает никому права ее убивать. Ведьма вызвала демона, но не справилась с ним и потому пребывает в таком состоянии. Мы должны признать ее виновной и забрать в ближайший дюз[43], где проведут обряд изгнания демона, после чего ведьма будет отвечать перед законом.

– Быть по сему, – с готовностью выдохнул мышевид.

Лысый встал, торжественно надел лежащий перед ним черный, словно бы обрубленный сверху колпак и возвестил, что жители Белого Моста признаны невиновными в сокрытии Преступившей, однако за то, что шесть лет пользовались услугами беспечатной ведьмы, им надлежит выплатить виру. Нареченная же Лупе признается виновной в злонамеренном убийстве посредством Запредельной магии, но в связи с невозможностью провести полное расследование дела на месте казнь откладывается на неопределенное время, а обвиняемая препровождается в Олецький дюз.

Роман взглянул на «нареченную Лупе», та по-прежнему пребывала во власти кошмара. Сельчане не расходились, но и вмешиваться не спешили. До них постепенно доходило, что они чудом избежали опасности. Синяки, похоже, не задержатся в селе, так как им нужно поскорее отвезти добычу в Олецьку, а назначенная вира была весьма скромной. Гвенда о чем-то быстро перешептывалась с Катрей, поглядывая на синеглазого либра. Посрамленная Целина чуть ли не с кулаками набросилась на девчонку-свидетельницу, младший корзинщик ее отпихнул, двое красномордых мужиков радостно вылупились на зрелище.

И тут раздался властный голос:

– Неужели фискальная стража Арции не в состоянии справиться с этой женщиной? – Спрашивающий, видимо, привык получать ответы немедленно.

Роман, не веря собственным глазам, уставился на седого всадника, умело управлявшегося с тяжелым вороным жеребцом цевской породы, незаменимой при длинных переходах. Рядом юноша в темно-синем бархате вздымал орифламму с нарциссами, а узкую деревенскую улицу заполоняли молчаливые тяжеловооруженные всадники. Герцог Эланда не мог выбрать более удачного времени, чтобы появиться на сцене.

Приободрившийся было кругломордый был потрясен, ошарашен, раздавлен. Похоже, ему никогда не случалось сталкиваться с особами королевской крови. Поганка Гонза незаметно отполз на задний план, но лысый не потерял присутствия духа.

«Эта тварь знает законы, – с тоской подумал Роман. – Герцог проезжает через земли империи с небольшим отрядом, он никогда не нарушит „Дорожную Нотацию“[44], а коронные права не так уж и велики». Лысый же тем временем пустился в объяснения. Надо отдать ему справедливость, говорил он четко и понятно. Рене-Аларик-Руис рэ Аррой слушал, слегка склонив породистую голову к правому плечу. Роман, воспользовавшись случаем, рассматривал знаменитого адмирала. Герцогу было сорок восемь лет, то есть по человеческим меркам он был уже немолод, у него были правильные черты лица и неожиданные для дома Арроев пронзительно-голубые глаза. Когда-то, если судить по бровям и окаймляющей лицо короткой бороде, Рьего был темноволос, но таким его помнили немногие. Рене принадлежал к тем людям, про нынюшнюю жизнь которых, кажется, известно все и вместе с тем не известно ничего…

Глядя на невозмутимое лицо и сильные красивые руки, сжимающие поводья, Роман подумал, что если Аррой – противник, партию лучше сдать без боя. И еще по тому, как эландец спокойно выслушал лысого, оглядел судей, ни на ком не останавливая глаз, и мельком взглянул на Лупе, Роман понял, что адмирал уже принял какое-то решение.

Герцог спрыгнул с коня и направился к входу в иглеций, небрежно бросив: «Покажите мне останки!» Зажмурившийся клирик покорно сдвинул крышку. Если Рене и потрясли лежащие в гробу окровавленные лохмотья, он умело скрыл свои чувства.

– Обвиняемая не ответила ни на один вопрос?

– Да, монсигнор.

– А мнения судей в части, касающейся виновности, расходятся?

– Да, монсигнор, двое против троих, но…

– Вы, как я понял, настаиваете на том, что обвиняемую нужно подвергнуть допросу, а затем казнить.

– Именно так, – с поклоном сказал лысый.

– Вы не допускаете мысли, что она лишь жертва стечения обстоятельств?

– Ни на минуту!

– Хорошо, – герцог вновь обвел взглядом присутствующих. На этот раз голубые глаза задержались на точеном лице барда. Роман почувствовал, что это неспроста, и оказался прав.

– Что ж, три против двух – небольшое преимущество. Мне не хотелось бы, чтобы пытке была подвергнута невиновная и тем более недееспособная. По праву Крови повелеваю предать подсудимую Божьему Суду, Приготовьте место, – и герцог отвернулся от синяков, показав, что дальнейшее его не касается.

Вот оно что. Божий Суд! Против этого не посмеет возразить никто.

– Но упоминания о Божьем Суде сохранились лишь в легендах, – попробовал вмешаться лысый синяк.

– Если мне не изменяет память, то демона с целью убийства вызывали примерно в те же времена, – невозмутимо парировал эландец. – Если женщина невиновна, стрелы не причинят ей вреда, а если правы вы, обвиняемая умрет, и никого из нас не будут мучить сомнения, не обрекли ли мы на смерть невинную. Не правда ли, благородный Роман?

Роман вздрогнул от неожиданности:

– Я верю в Высшую справедливость, монсигнор.

– Я рад, что мы верим В ОДНО И ТО ЖЕ.

Для испытания все подготовили быстро. Трясущийся клирик прочитал молитву, окропив святой водой стрелы. Два десятка стрелков из числа эландцев, фискалов и деревенских молча проверили луки и арбалеты – новомодные пистоли, торчавшие за поясом у эландцев, для Божьего Суда не годились. Над площадью повисло сосредоточенное молчание. Гонза и младший синяк кусали губы, но протестовать не пытались. Лысый развалился на скамейке, всем своим видом давая понять, что за происходящее он никакой ответственности не несет. Лупе покорно встала там, где ее поставили стражники, войт быстро шептался с Красоткой Гвендой. Роман напряг слух, и ему удалось разобрать: «Бедная… так лучше… судьба такая…»

– Как странно, – Аррой словно бы думал вслух, – никто из них не сомневается в существовании Творца и в том, что тот всемогущ и всемилостив, но при этом никто из них не надеется, что он обратит свой взор именно на их село и спасет несчастную женщину. – Адмирал пожал плечами и, взяв Романа под руку, направился к помосту, на котором кругломордый совершал какие-то манипуляции.

– Я давно мечтал услышать Золотой Голос Благодатных земель, и вот счастливый случай, – герцог, привычным жестом придержав шпагу, опустился на почетное место, словно бы не замечая лысого, и, улыбнувшись Роману, заметил: – А синяки вроде бы решили всех проверить на предмет Запретной магии, как будто кто-то из поселян может заколдовать хотя бы воробья. Как скучно… они даже Всевышнему не доверяют. Правду говорят, чем ближе к Академии, тем больше ереси, – правильное лицо герцога осветила озорная мальчишеская улыбка, совершенно неожиданная в сложившейся ситуации. Видимо, так некогда улыбался Счастливчик Рене, находя выход из очередного безвыходного положения. Этот человек интриговал барда все больше и больше, и интерес, похоже, был взаимным.

Надежды Романа на сближение с эландским владыкой сбывались стремительно, уже за одно это маленькую колдунью стоило спасти.

Тучный усатый фискал и невозмутимый эландский коронэль[45] доложили, что все готово. Святой отец обратился с малопонятным напутствием к обвиняемой, но та, разумеется, его не услышала.

– Вот уж воистину овечка господня, – шепнул адмирал. Роман не ответил, ему было не до разговоров.

Стрелки расположились полукругом в двадцати шагах от Лупе. Что ж, если не случится чуда, ее смерть будет быстрой и куда более легкой, чем на костре или в омуте. Даже если бы деревенские и эландцы, известные своей меткостью, решили промахнуться, ожидать подобного великодушия от фискалов не следует. А Господь, который все видит, привык ко всему и хранит тысячелетнее молчание.

С тетивы сорвалась первая стрела, вторая, третья, и… чудо все-таки произошло! Не долетев до стоящей женщины двух шагов, стрела вспыхнула прямо в воздухе ослепительным белым пламенем и остановилась на месте. То же случилось и с другими. Хотя не со всеми. Несколько стрел словно бы разорвали пространство и исчезли в сверкнувшем среди бела дня звездами ночном небе, а из разрывов вырвались завитки темно-синего огня, слившиеся с серебряным светом пылающих стрел. На мгновенье в воздухе повис венок голубого огня, затем стянувшийся в сверкающую корону над головой обвиняемой. Пламенное кольцо на прощанье ослепительно вспыхнуло и исчезло. Ошеломленные зрители с удивлением уставились на озирающуюся по сторонам Лупе. Она явно не понимала, как оказалась на площади и что тут делают все эти люди.

– Божий Суд! – Резкий писклявый выкрик послужил сигналом, селяне и стражники разом заголосили, а виновница происходящего неожиданно зашаталась и упала б, не подхвати ее подбежавший войт.

– Что с ней? – спросил Роман.

– Сомлела. Сам бы не видел – не поверил. Ни одна стрела до нее не долетела. Ну, теперь синяки могут убираться восвояси.

– Действительно, – и Роман звонким сильным голосом певца выкрикнул: – Судимая Божиим Судом Лупе оправдана!

Самой умной оказалась Гвенда, пославшая кого-то за царкой для Лупе и не только. Гонза и его грудастая сестрица убрались подобру-поздорову, синяки явно собирались последовать их примеру. Роману не понравился взгляд, которым лысый окинул столпившихся селян.

– Мне кажется, монсигнор, господин судебный маг чем-то озабочен.

– Он неглуп, да, неглуп, – как-то невпопад ответил Аррой. – Однако я не отказался бы узнать, что тут произошло на самом деле. Не нравится мне здешний потрошитель… Вы, я полагаю, не намерены задержаться в селе дольше, чем необходимо?

– Более того, я хочу сократить эту необходимость, елико возможно.

– Я думаю, сам Эрасти повелел бы нам путешествовать вместе и разобраться с этим делом…

– Мне не хотелось бы бросать здесь нашу обвиняемую.

– Да, пока она жива, она будет кое у кого вызывать неприятные воспоминания. К тому же я хотел бы ее порасспросить.

– Но согласится ли она уехать с нами?

– Думаю, да. Человек, побывавший во власти «черного сна», обычно старается уехать подальше от мест, в которых его застигла напасть.

– Монсигнор знает и об этом?

– О, дорогой Роман, чего только я не наслушался за свою жизнь. Мы, моряки, на берегу очень разговорчивы и рады похвастать друг перед другом увиденными чудесами. Но давайте поговорим с ней.

– Я бы хотел сходить за своим конем.

– Думаю, ваш слуга уже это сделал…

– Слуга?

– О, это милый парень и очень исполнительный, если б он не подписал ряд с вами, я взял бы его к себе вторым аюдантом[46]. Первого мне, увы, навязывают родственные отношения, как-никак незаконный внучатый племянничек, но, кроме глупостей, я от него ничего не видел…

– Что ж, если Зенек согласится, я ничего не имею против. Я – одинокий волк, а научить двадцатилетнего крестьянина играть на гитаре труднее, чем биться на шпагах.

– Барды обычно очень неплохо фехтуют, а военные иногда пишут романсы. Впрочем, я понимаю вас, если бы у меня была возможность хоть иногда обходиться без свиты, я не преминул бы ею воспользоваться. Но, кажется, наша красавица пришла в себя.

Лупе действительно очнулась. Ее била запоздалая дрожь, лицо женщины было даже не белым, а каким-то синюшным, но зеленоватые глазищи смотрели вполне осмысленно, и она даже умудрилась сесть, опираясь на руки Гвенды и Катри.

– Я – Рене-Аларик рэ Аррой и Рьего, первый герцог Эланда, – адмирал представился деревенской колдунье так же, как представился бы королеве. – Сейчас я направляюсь в Таяну и могу взять вас с собой. После того, что вы пережили, оставаться в Белом Мосту – безумие.

– Почему?! – запротестовала Катря. – Лупе, оставайся, мы и пальцем не дадим тебя никому тронуть.

– Помолчи, – прервала ее Гвенда, – мы не можем ходить за ней с арбалетом, а от Гонзы каких только пакостей не дождешься. Нечего ей тут делать. Дан герцог берет ее с собой, он за ней и присмотрит. Мы премного наслышаны про вас, проше дана. Вы – справедливый человек, и вы все правильно решили. Лупе, ты посиди здесь, а я соберу твои вещи.

– Я ничего не хотела бы брать с собой, я… вы, пожалуйста, увезите меня отсюда. Гвенда, дорогая, пусть будет так, словно я умерла…

– Ты что, ничего не возьмешь?

– Отчего же? Постарайся поймать мою кошку, я хочу взять ее с собой…

– Ну и чудная же ты. Так тебе ясновельможный дан и позволит с кошкой кататься!

– Отчего же не позволит, – блеснул глазами Рене, – кошек я уважаю. Если ей захочется путешествовать, не буду иметь ничего против. Но я бы все-таки взял кое-что из одежды и, может быть, какие-то травы. Вы не представляете, как часто воины нуждаются в хорошем знахаре.

– Я поняла, – прошептала Лупе, – мы с Катрей все соберем.

– Вот и хорошо. Диман, – герцог обратился к своему коронэлю, – пошли кого-нибудь с женщинами, а потом догоняй нас, мы поедем шагом.

Через три четверти оры только клубящаяся в воздухе пыль напоминала о разыгравшихся в Белом Мосту небывалых событиях.

Молоденький хафаш[47], старательно трепеща крыльями, пролетел через большую бледную луну. Роман проводил летучую мышь взглядом. Интересно, почему это люди так боятся превращения в жаб или нетопырей, ведь те не так уж плохо живут. Набивать живот, производить себе подобных, не ломать голову над судьбами мира, разве не об этом мечтает множество двуногих?

Бард потянулся и перевернулся на бок. Костер давно догорел, но ночь выдалась теплой, к тому ж он с юности провел под открытым небом куда больше времени, чем во дворцах и хижинах. Сегодня либру не спалось, и дело было не в ночной росе, а в событиях, участником которых он стал в минувшие два дня. Роман еще и еще прокручивал в памяти все случившееся с ним и так и не мог понять, было ли это вереницей случайностей, или же он оказался втянут в чью-то игру. Последнее раздражало – Роман-Александр че Вэла привык, чтобы под его дудку плясали другие. Беспокоило и чудовище, ошивающееся в пуще. Вчера они с герцогом долго расспрашивали Лупе, оказавшуюся, кстати сказать, слишком грамотной и изысканной для деревенской ведьмы. Впрочем, каждый имеет право на свои тайны. Если малышка когда-нибудь захочет с ним пооткровенничать, он с готовностью выслушает ее историю, наверняка связанную с разочарованиями в любви и желанием посвятить себя страждущим. Сейчас главное – пуща, которая, по словам Лупе, вполне заслуживала название Ласковой.

Там под кленами росли медоносные травы, журчали ручейки со вкуснейшей водой, а в самой чаще пряталось озеро Лебяжье, облюбованное множеством птиц. На севере пуща смыкалась с огромным болотом, куда самые смелые осенью ходили за ягодами, но оттуда сроду никакие страхи не выползали… Люди там пропадали, это так, но не чаще, чем в любом другом болоте, и в основном по собственной дурости. Зверье в пуще и дальше к Лисьим горам водилось в изобилии, но олени, туры, кабаны, даже волки или рысь сотворить такое, да еще поздней весной не могли. За шесть лет, прожитых в Белом Мосту, Лупе ничего подобного не слыхала, да и сама она вдоль и поперек излазила ближайший к селу кусок пущи в поисках трав и кореньев и чувствовала себя там в полной безопасности. До недавнего времени.

Все началось пять дней назад, когда знахарка пошла собирать первые в этом году медунцы и почувствовала себя в лесу неуютно. На следующий день она и вовсе не смогла заставить себя пройти дальше опушки. Лупе не была суеверной, но своим чувствам привыкла доверять. Поэтому она присела на пригорок и попробовала понять, что же изменилось. Вскоре ей стало ясно, что она не слышит птиц, водившихся здесь в изобилии; куда-то пропали и белки. Тишину нарушали только кружащиеся над цветами пчелы, да и тех было куда меньше, чем неделю назад. Лупе еще немного подумала и решительно полезла на дерево, в дупле которого, как она точно знала, жили пестрые дятлы. В гнезде лежали остывшие яйца. Это, разумеется, могло быть случайностью – удачливый хорек или сова могли прикончить родителей, и Лупе принялась осматривать все известные ей гнезда. Хозяев не было нигде. Знахарка разбила несколько яиц и поняла, что кладки брошены два дня назад. Именно в тот день ей смертельно не захотелось идти в лес. Ночью в Белом Мосту завыли собаки, и это ей совсем уж не понравилось.

Сельчане были заняты в полях, лежавших в стороне от пущи. Забрести туда могли разве что ребятишки, и Лупе решила предпринять еще одну разведку, прежде чем поговорить с войтом. Она знала Рыгора и была уверена, что тот к ее словам прислушается. Хуже было другое, она не могла придумать никакого объяснения происходящему. Однако в пущу, несмотря на всю свою решимость, Лупе зайти не смогла. Ноги отказывались слушаться, сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон. Женщина постояла среди первых деревьев и пошла назад. По дороге она встретила Кстанку, сбежавшую от отчима, и не пустила ее дальше. Потом они наткнулись на Панку, которую Лупе терпеть не могла. Девушка принарядилась, и колдунья поняла – спешит на свидание. Свидания же окрестная молодежь привыкла устраивать в пуще на Земляничном пригорке. Лупе поколебалась, но все же попробовала уговорить дуру отменить встречу.

Дело кончилось ссорой. Лупе вернулась домой, ей стало плохо. Она сварила себе маковый отвар и провалилась в тяжелый сон. Пришла в себя только на площади. Что ей снилось, она не помнит, осталось только ощущение жуткого кошмара. Что-то такое она точно почувствовала. Вероятнее всего, Панка, увидев, что ее ждет, вспомнила Лупино предупреждение и мысленно закричала, обращаясь к ней. Ведунья восприняла весь этот предсмертный кошмар, но проснуться из-за зелья не смогла, а так и заблудилась между явью и бредом.

Лупе давно уже спала, свернувшись калачиком на мужском плаще, а Роман и Рене-Руис обсуждали случившееся, старательно избегая темы Божьего Суда. Из разговора Роман вынес, что герцог человек умный, наблюдательный и говорит далеко не все, что знает. Приемлемого объяснения лесного безобразия они не нашли и сошлись на том, что утро вечера мудренее, что соваться на ночь глядя в пущу не стоит, но на рассвете надо идти и искать. Что бы там ни бродило, раз оно способно разодрать человека на куски, у него должны быть когти и зубы, а значит, оно оставляет следы. На этом и порешили. Герцог заговорил со своим коронэлем, а Роман, пользуясь случаем, ушел. Он не был готов отвечать на вопрос о том, как и почему загорелись в воздухе стрелы. И дело не только в том, что он пустил в ход Запретную магию достаточно высокого уровня, – результат превзошел ожидания барда и, что греха таить, умение.

Он не мог понять, откуда взялись черные провалы и вырвался странный огонь, куда канула половина стрел. Не мог он объяснить и то, каким образом удалось вырвать Лупе из объятий кошмара. Проще всего было предположить, что это действительно был Божий Суд, но Роман в такое не верил. Равнодушие Господа к судьбам детей Его было слишком хорошо известно. Скорее, Лупе спасал кто-то еще, чье чародейство, наложившись на заклинания Романа, дало неожиданный эффект. Роман не мог припомнить ничего подобного, хотя волшебством владел более чем сносно. Пожалуй, только Преступившие и его собственные отец и дядя могли его обойти. К тому же синяки тщательно следили за тем, не творится ли рядом какая волшба, да и сам он рискнул лишь потому, что, стоя рядом с Кристаллом Поиска[48], находился в мертвой зоне. Значит… значит, таинственный колдун стоял рядом с ним, если это только не была сама Лупе, которая их всех обвела вокруг пальца. Это было бы весьма неприятно. Если же это не она, то кто-то из синяков или… герцог! Это объясняет все. И его решение назначить Божий Суд, и желание немедля увести Лупе из села, и ярость лысого. Тот наверняка догадался, в чем дело, но доказать ничего не мог.

Но как смертный, пусть и королевской крови, овладел заклятием такой силы?! Роман невольно бросил взгляд в сторону герцогской палатки. У входа горел костер, освещая сидящего человека с белыми волосами. Видимо, адмиралу Аррою не спалось. Ну и Творец с ним. Роман еще не был готов к разговору по душам. Если он убедится, что эландец – друг, он расскажет все, если нет – постарается исчезнуть. До Гелани почти неделя пути, и он, Роман Ясный, должен раскусить герцога прежде, чем за ними захлопнутся ворота знаменитого Высокого Замка.