"Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал" - читать интересную книгу автора (Камша Вера Викторовна)

Глава 4 Ракана (б. Оллария) 400 год К.С. 1-й день Весенних Ветров

Катари не захотела ждать утра. И чужих объяснений тоже не захотела. Письмо, привезенное Пьетро во дворец, было коротким:

«Герцог Окделл, мне сообщили, что Вы, не считая тюремщиков, были последним, кто говорил с моим супругом. Если Вы найдете возможным посетить вдову Фердинанда Оллара, я приму Вас в любое удобное для Вас время, неважно, днем или ночью. Я должна знать правду, какой бы печальной и унизительной та ни была.

Катарина-Леони Оллар, урожденная Ариго».

– Когда я могу повидать… госпожу Оллар? – выдавил из себя Дикон.

– В любое время, когда вам будет удобно, – равнодушно повторил слова письма монах, отводя глаза от украшавших Закатную приемную крылатых танцоров.

– Мне удобно прямо сейчас! – Ричард обернулся к толстому гимнет-капитану. – Лаптон, сообщите его величеству, что я должен навестить госпожу Оллар.

– Выразите ей мои поздравления, – зевнул Лаптон, – то есть соболезнования, конечно… Завтра в полдень – Малый совет.

– Я помню, – заверил Дикон. Будь его воля, юноша уже бы мчался в Ноху, но монахи не ходят, они ползают, а во дворце слишком много придворных, и всем нужно переговорить с супремом или хотя бы раскланяться.

– Как госпожа Оллар себя чувствует? – Пьетро был Дику неприятен, но молчать в ожидании встречи не получалось.

– Госпожа Оллар переносит все испытания с истинно эсператистской кротостью. – Знакомые четки в руках монашка напоминали о мертвом Ноксе, Спруте, Алве… Надо прислать Пьетро другие, из приличного жемчуга или даже карасов, а эти хорошо бы зашвырнуть в Данар. Жаль, туда же не отправишь память.

– Она знает, что Фердинанд Оллар не умер от болезни, а покончил с собой?

– «Правда горька на вкус, но целебна. Сладость лжи несет в себе яд», – не к месту процитировал монах. – Его высокопреосвященство не счел нужным скрывать истину.

И хорошо. Теперь, когда бывший король умер, Ричард перестал его ненавидеть. Фердинанд был неплохим человеком, хоть и глуповатым. Такому бы тихо сидеть в каком-нибудь казначействе, а ему досталось королевство и женщина, которой он так и не стал мужем. И все-таки Фердинанд любил жену! Он даже пытался ее защищать, но Катари вернулась к Ворону, обменяв свое тело на достойную смерть для Эгмонта Окделла. Подозревал ли Оллар правду или решил, что она не смогла устоять перед непобедимым красавцем? Как бы то ни было, король смирился с тем, что Катарина принадлежит Алве, а королевство – Дораку. Фердинанд ел, спал, подписывал указы, в которых ничего не понимал, но остатки мужества и любви в нем все же сохранились. Жертва Ворона и упреки Катари их разбудили, но точку поставил разговор в Багерлее. Последний разговор.

Ричард понимал, что был несдержан, но не винил себя. Случившееся принесло Фердинанду избавление, а Катари – свободу. Правда, оставалась политика… Смерть бывшего короля, так и не признавшего свое мужское слабосилие, развязывала руки ноймарской своре и бросала тень на Альдо. Сплетникам не объяснить, что Ракан не унизит себя убийством пленника, им ничего не объяснить, хотя последнему глупцу очевидно, что убивать Оллара после суда не было никакого смысла. Наоборот…

– Дикон, куда это ты? Доброй ночи, брат Пьетро. – Робер. Стоит в прихожей около Кракла, рядом Сэц-Ариж держит плащи. Мокрые, значит, на улице дождь…

– Мир тебе, Робер Эпинэ, – пробормотал монах, в который раз вызвав у Дикона школярское желание подставить олуху с четками подножку.

– Я должен срочно уехать. – Только бы Пьетро не проболтался, куда и зачем, иначе Иноходец не отвяжется. Святой Алан, они с Катари должны наконец объясниться без свидетелей!

– Госпожа Оллар хочет знать о последних днях своего супруга, – проблеял несносный монах. Болтливая бестолочь.

– Понятно. Ричард, можно тебя?

– Конечно. Брат Пьетро, подождите. – Сейчас заявит, что тоже едет. Конечно, ведь Катари – его кузина. – Робер, я должен все ей рассказать.

– Не все. – Седина Эпинэ сегодня особенно била в глаза. Белая прядь надо лбом давно стала привычной, после суда седыми стали и виски. – Дикон, я тебя прошу… Будь побережней. Не трогай Фердинанда, бедняга отмучился, и ладно. Не дай Создатель никому получить больше, чем можешь поднять…

– Робер, знаешь, – Дикон оглянулся – Пьетро перебирал свои четки, Сэц-Ариж отдал плащ сюзерена лакею и отошел к камину, то ли из вежливости, то ли просто замерз, – я тоже так думаю… Фердинанд на Наля походил, такой же тюфяк… Оллары даже не ординары, от них нельзя требовать того же, что от эориев или хотя бы от полукровок.

– А кто, по-твоему, Карлион? – Робер даже возражал устало, и Ричарду внезапно стало его жаль. – А младший Тристрам? Да и к Реджинальду ты несправедлив – твой кузен был и преданным, и смелым, и умным…

– Ты не понял, – запротестовал Ричард, – то есть я не то хотел сказать. Я любил Наля… Очень. Только смерть не повод для лжи. Наль смотрел на все как… как чиновник, а не как эорий. Без жертв побед не бывает, а Наль хотел, чтобы все вышло само собой. Он не верил в будущее Талигойи, не видел за мелочами главного, всего боялся… Ты знаешь, что он любил Айрис?

– Я догадался. И все-таки не говори о Фердинанде правды. Того, что ты считаешь правдой, мы ведь Оллара почти не знали. Видели сперва короля, потом пленника, а Катари он приходился мужем. Он спас ее из Багерлее…

Мужем и женой Катари и Фердинанд так и не стали, но Робер этого не знает. И не узнает – по крайней мере, от Ричарда Окделла.

– Я не стану говорить про Оллара плохо, – пообещал юноша, – но все случилось из-за нашего разговора… То есть Фердинанд и раньше собирался покончить с собой, только не решался.

– Дикон, есть вещи, которые мужчина должен нести сам. В крайнем случае доверить священнику. Некоторым исповеди помогают.

– Создатель – гайифская выдумка! С ее помощью разрушили Золотую Анаксию. Ты же знаешь…

– Мне некогда знать, – отмахнулся Иноходец. – Наши ви́ны, Дикон, принадлежат нашей совести, нельзя их перекладывать на других. На тех, кто нас любит и кого любим мы. Пусть Катарина узнает, что Фердинанд умер как мужчина и дворянин. Сам принял решение и сам его исполнил, и все. Знаешь что… Оставайся, а врать предоставь мне. Сейчас я нужен Альдо, но завтра с утра я съезжу в Ноху.

А ведь Робер на этот раз прав во всем. На суде Катарина крикнула мужу, что за все, что творилось в Талиге, в ответе они – король и королева. Фердинанд понял и покарал себя сам. Ему было непросто, но он решился. Первый мужской поступок после того, как Катари вернулась к Ворону. Вчерашнее перешедшее в крик молчание это доказывает. Фердинанд набивался на ссору, чтобы укрепить себя в принятом решении. Он был слишком слаб, чтоб наложить на себя руки, хоть и считал себя обязанным оставить живых в покое. Ему был нужен толчок, он его получил, наговорив дерзостей сыну Эгмонта. Не очень благородно, но в таком положении лицо сохраняют лишь избранные.

– Я скажу… твоей кузине, что Фердинанд был спокоен, как человек, принявший решение, – пообещал Ричард. – Ты мне для этого не понадобишься. Это мой долг, такой же, как опознание тела.

Граф Ченизу выбрался из конных носилок и помог выйти закутанной в плащ даме. Впереди уныло мокла площадь, за ней темнело Нохское аббатство. Моросил дождик, ветер наскакивал на вышедших в ночь чудаков разыгравшейся мокрой кошкой. Было легко и тревожно, как перед дуэлью или абордажем.

– Любовь моя! – окликнул спутницу Марсель. – Мне нужно не меньше получаса после полуночи. У вас найдется столько грехов?

– Найдется, – заверила Марианна. – Если нужно, я буду исповедоваться до утра. Могу упасть в обморок.

– Не надо. Вам почудилось что-то страшное, а вы ведете… немного беспорядочную жизнь. Я рассчитывал на ваши ласки, а вы повлекли меня в монастырь. На глазах мужа и толпы гостей, да еще под дождь! Брр…

– Брр! – повторила Марианна голосом, способным воспламенить самый мокрый из булыжников. – Давайте руку, посол, и ничего не бойтесь.

– Хорошо вам советовать, – буркнул Валме. – Вы вернетесь домой и ляжете спать.

– Лягу, – проворковала баронесса, – и вы ляжете. Чего мы ждем?

– Ничего.

Ноху стерегут и снаружи, и изнутри, пусть смотрят, как кавалер с дамой стучатся в привратницкую. Гостям не нужна Внутренняя Ноха с ее узниками и кардиналами, им подавай исповедника! Вернее, не «им», а ударившейся в набожность куртизанке, притащившей с собой недовольного кавалера.

Марсель подвел грешницу к крыльцу и в меру настойчиво постучал. Свет в решетчатом окошке мелькнул тотчас. Негромкий отрешенный голос спросил, в чем дело. В ответ Марианна всхлипнула. Достаточно убедительно.

– Святой отец, – с умеренным раздражением произнес Марсель, – моя дама… Ей нужен исповедник.

– Я грешна, – пролепетала Марианна из-под капюшона, – я так грешна… Я… Я – причина несчастий добродетельных жен… Из-за меня убили троих… Троих достойных дворян… Нет, четверых… Несчастный Килеан-ур-Ломбах… Это я всему виной!..

– Сестра, – не очень твердо сказал привратник, – сейчас ночь… Создатель простит, если ты очистишься завтра. Будь промедление смерти подобно, конечно…

– Я могу не дожить до утра, – выдохнула Марианна. – Мне было… знамение. Отец мой, в моем доме хранят мерзкие вещи! Их собирает мой муж на… на добытое мною золото. Эти вещи – Зло!.. Великое зло, и я к нему прикасалась. Я надевала нечестивые диадемы со змеехвостыми тварями… Я…

– Брат мой, – воззвал к Марселю монах, – я не могу тревожить отца-настоятеля. Облегчит ли душу вашей спутницы простой монах? Поверьте, лучше прийти в более подобающее время…

– Святой отец, – понизил голос Валме, – она не уйдет… Я… я сделал все, что мог, поверьте. В конце концов, исповедовать грешников – ваше дело.

– Ночью открыт только храм Домашнего Очага, – зашел с другого конца монах. – В полночь в нем появляется призрак…

– Она его не заметит, – раздраженно прошипел Марсель. – Все призраки у нее в голове. Она… привезла богатый вклад.

– Хорошо, – сдался привратник. – Вы пойдете с ней?

Вместо ответа Марсель обернулся к Марианне. Будь он проклят, если по лицу красавицы не текли настоящие слезы.

– Дорогая, я подожду тебя у носилок. Я… я не готов к исповеди.

– Не бросай меня, – женщина давилась слезами, – неужели ты откажешь мне в такой малости? Ведь я грешила из-за тебя… Кровь Килеана… Она и на тебе тоже…

– Но…

– Ты меня больше не любишь, – простонала баронесса, и виконт ощутил себя бессердечным изменщиком. – Ты… Ты любишь Дженнифер, а я… Я только обуза… Я давно это чувствовала. Коротка любовь повесы, как цветок недолговечна… Разве ты можешь понять?

– Хорошо. – Валме метнул отчаянный взгляд на потупившегося монаха. – Я пойду с тобой, но исповедоваться не буду… Я… Я давно хотел поглядеть на старину Валтазара. Ты, кстати, его не боишься?

– Я боюсь Заката! – Глаза Марианны были огромными, как озера. – Заката и ждущих у врат тварей.

– Идем, сестра моя, – обреченно произнес привратник, запирая внешнюю дверь и отпирая внутреннюю. Марианна всхлипнула и вцепилась в локоть Марселя, который внезапно ощутил себя четырежды женатым.

– Осторожней, дорогая, здесь ступенька.

Молчание прерывалось судорожными всхлипываниями. Марианна висела на руке кавалера, то наступая на подол, то спотыкаясь и не забывая при этом каяться и упрекать. Дождь пошел сильнее. Виконт угодил ногой в полную воды выбоину и вполголоса ругнулся. Совершенно искренне.

Нельзя сказать, что Валме совсем не знал Нохи. Как всякий уважающий себя дворянин, он там дрался и наблюдал за чужими поединками, но закрытые эсператистские храмы виконта не прельщали. Впрочем, на пресловутого Валтазара он в свое время все-таки взглянул. Как оказалось, не зря.

Пьетро не стал переступать порог Катарины, сославшись на обет. Сперва Ричард этому обрадовался, потом перестал. Лучше бы монах вошел, произнес несколько ни к чему не обязывающих слов и исчез. Теперь разговор предстояло начинать самому, и юноша растерялся. Последняя встреча с Катари получилась ужасной, а то, что королева сделала в суде, воздвигло между ними стену, за прошедшие месяцы лишь укрепившуюся. Об этом говорил тон письма, и все же она позвала…

– Благодарю, герцог, что вы пришли.

Осунувшееся детское личико, бесформенный серый балахон, на плечах черно-белая шаль. Совпадение или вызов?

– Я пришел сразу же, как… как получил ваше письмо.

Пальчики Катари сжимали четки, глаза были обведены темными кругами, роскошные волосы скрыла серая вуаль, напоминая о матушке, Надоре, смерти…

– Сожалею, если отвлекла вас от дел. Его высокопреосвященство упомянул, что вы заняли должность супрема. В семье Окделлов еще не было судейских чиновников.

– Так приказал государь, – объяснил Дик и понял, что ответ прозвучал слишком громко и слишком резко. – Эрэа… Вы хотели, чтобы я рассказал вам о моей последней встрече с вашим супругом?

– Да, – негромко сказала Катарина. – Простите, герцог, я должна сесть.

Ричард торопливо отскочил, освобождая дорогу. Подвести женщину к креслу он не решился. Эта встреча не походила на прежние беседы в саду, как зима не походит на лето.

– Я должен был навестить Фердинанда Оллара… как супрем, – начал юноша. – Я отвечаю за содержание узников… Инспекция Багерлее – моя обязанность.

Она не ответила. Сидела, зябко кутаясь в свою шаль, а на тонком запястье все еще блестел обручальный браслет. Ну почему только у эшафота оказался Робер, а не Карваль?! Все было бы кончено еще осенью. Ворон обрел бы покой, а Фердинанд не совершил бы величайшего эсператистского греха… Катари слишком верит в размалеванные доски, она не поймет, что ее муж наконец-то поступил достойно.

– Ваш супруг, эрэа, без сомнения, уже принял решение, – тщательно подбирая слова, произнес Дикон. – Он держался так, как будто ему все безразлично. Я спросил, нет ли у него жалоб или просьб. Фердинанд Оллар ответил, что нет. Он ничего не хотел и ничего не боялся.

Замершие четки в тонких руках, полумрак и тишина. Катари не плакала, не расспрашивала, не порывалась уйти, она сидела в кресле и смотрела в слепое окно. Это она ничего не хотела и ничего не боялась. Она, не Фердинанд!

– Катарина! – крикнул Ричард. – Не думай! Даже не думай!

– О чем? – Голос тоже был почти мертвым.

– Ты… ты же веришь в Создателя! Убить себя – это грех!

– Я знаю… Ведь я все еще жива. Ваш отец умер, мои братья умерли, Фердинанд умер, а я жива. И буду жить… Теперь это нужно. Если твой король меня не убьет, я расскажу правду. Обо всем.

– Альдо никогда тебя не тронет!

– Вы так думаете? Конечно, вы должны так думать… Вы же Окделл. Окделлы не служат убийцам. Окделлы не служат лжецам.

Она все-таки сказала «ты», пусть забывшись, пусть всего один раз, но сказала!

– Я не думаю, я знаю! Я ручаюсь за Альдо своей честью и своей кровью. Он никогда не поднимет руку на слабого.

– Господин супрем, вы знаете обстоятельства моей жизни лучше других… Я была связана с Фердинандом Олларом девять лет. Половину вашей жизни… Оллар любил Алву и оболгал его. По доброй воле он бы никогда этого не сделал. Его вынудили. Мой муж не был святым Аланом, но не предал бы своего маршала по доброй воле. Он бы не предал, даже если б ему угрожали. Это были пытки, господин супрем. Альдо Ракан поднял руку не просто на слабого – на узника. Вынудил лжесвидетельствовать, клясться именем Его. Погубить душу… Хвала Создателю, клятва, вырванная принуждением, недействительна, а грех падает на того, кто принуждал…

– Альдо не знал о пытках, – крикнул Дик. – Он бы запретил! Это обвинители… Альдо их прогнал. Всех!

– Потому что они не смогли убить Рокэ. – Катарина выронила четки, Ричард кинулся подобрать, но королева успела наклониться. Две руки сошлись на янтаре, и Ричард, сам не понимая, что творит, стиснул женские пальцы. Катарина рванулась, отскочила к стене и замерла с закушенной губой, внезапно напомнив Дейдри. Погибшую, звавшую в свою последнюю ночь брата.

– Тебя никто не тронет, – поклялся Ричард. – Никто! Даже Альдо…

Договорить юноша не успел. Катари начала сползать вниз по стене, цепляясь ногтями за обивку, со звоном рухнул одноногий бронзовый столик, тут же распахнулась дверь. Первой вбежала пожилая женщина, за ней – толстый монах.

– Брат мой, – велел он непререкаемым врачебным голосом, – выйдите вон.