"Окольцованная птица" - читать интересную книгу автора (Копейко Вера)

17

— Ульяна, я к тебе, — раздалось из сеней. Дика радостно вскочила и кинулась к Надюше. — Ох ты, моя любимица, давно не виделись, как же, с самого раннего утра, — засмеялась она. — Привет, дорогая, — обходя собаку, поздоровалась Надюша с Ульяной. — Я пришла сделать третью, окончательную, примерку.

— А я думала, что уже все, двух достаточно, — улыбнулась Ульяна, поднимая голову от компьютера. Она хотела проверить электронную почту, но при гостье не стала.

— Вообще-то и одной обходятся, но я хочу, чтобы это был шедевр. Ты его достойна! — тоном рекламной дивы произнесла Надюша.

— Допустим, — хмыкнула Ульяна. Она сняла с себя рубашку и джинсы, осталась в том самом белье, которое купила как «свадебное». Но мало ли как можно назвать этот комплект!

— Очень правильное белье, молодец, — похвалила Надя. — Из Москвы?

— Со станции.

— Да брось.

— Новый хозяин магазина, наверное, любит женщин в таком белье. Иначе откуда ему про него знать?

— Ты говоришь, новый хозяин? Того магазина, что на главной улице?

— Да, я весной купила, помнишь, когда из-за перемены в расписании ждала там охотников полдня?

— Помню, помню. Погоди-ка, да кто же там новый хозяин? Ну конечно, я знаю. — Надежда расхохоталась. — Можешь мне не верить, можешь считать меня кем угодно, но… Ох, только мужчина не той ориентации, как теперь говорят, способен понимать толк в таких вещах. Где-то я читала, что мужикам в общем-то все равно, что на тебе надето, а если он спрашивает, где ты взяла какую-нибудь тряпочку, насторожись. Как бы не оказался он… с голубизной… Но белье отменное. Надевай юбку.

Ульяна натянула через ноги переливающийся шелк, который как влитой обтек ее высокие бедра, длинные ноги. Надежда сделала длину юбки на уровне середины колена, чтобы не закрыть ни сантиметра красоты, как она объяснила.

Кофейный, с легким золотистым отливом, шелк придавал ногам оттенок топленого молока.

— А ну крутанись! — скомандовала Надюша и сделала сама что-то вроде фуэте — тело танцовщицы никогда не забудет прежней выучки.

Ульяна подчинилась. Ткань, положенная по косой, двигалась как живая.

— Потрясающе, девочка. Вот если бы увидел тот парень, он бы не только за ружьем полез к тебе в дом.

— Он бы схлопотал покруче, если бы полез, — как можно равнодушнее сказала Ульяна.

— А что, совсем не понравился? Ни-ни? — Карие глаза женщины округлились, и в них появилось недоверие. — А хороша, хороша была мужская особь.

Ульяна молчала.

— Слушай, а какой же мне подобрать верх?

— Маленький нежный топик, на тон светлее юбки. Ты загоришь за лето и станешь золотисто-шоколадной. Как батончик.

— Фу, ты и скажешь.

— Батончик, который так и хочется облизать.

— Ой, перестань.

— Правда, ничего, кроме правды. Вылезай.

— Спасибо тебе.

— Надеюсь, пойдет на пользу, — многозначительно заметила Надюша. — Да, я давно хочу тебя спросить, неужели ты до сих пор не посмотрела, что тебе подарила тетка?

— Не-а.

— Ты не открывала шкатулку? — Надюша не верила своим ушам. — Ты железная леди, Ульяна. Если ты останешься в Англии навсегда, я не удивлюсь. Тебе только там и место.

Ульяна засмеялась:

— Но я ведь дала ей слово. Как я могу открыть?

— Терпеть столько времени!

— Почти девять месяцев.

— Девять месяцев! За это время созревает человек! Из ничего практически! А ты не созрела для того, чтобы утолить собственное любопытство! Боже мой, ты не женщина. Ты мужик в юбке.

— Шотландец, да? — ехидно бросила Ульяна.

Надюша засмеялась:

— Да уж, особенно в этой юбке.

Ульяна подбоченилась и выгнула правое бедро. Поза была такая соблазнительная, что Надюша засмеялась.

— Да, в этой юбке тебя трудно назвать мужиком. Как, впрочем, и без нее, — двусмысленно добавила она. — А если еще точнее, то и в брюках. Я думаю, успех нашей охотничьей базы обязан славе, которая пошла о тебе по городам и весям.

— Да ладно…

— Не ладно. Помнишь тех мужиков, ну старперов, которых ты привезла нынешней весной? Самых первых? Уж как они тебя хвалили! Особенно за то, как ты стреляешь по тарелочкам!

— Они мне ни слова не сказали.

— Еще бы. Они Сомычу все уши прожужжали. Осенью снова обещали приехать, чтобы ты дала им уроки стрельбы. Ха-ха-ха! — Надежда покрутила головой. — А Сомыч коммерса-ант. Он свел брови и заявил: «Понимаете, у нас одно условие в таких случаях. В целях безопасности мы разрешаем стрелять только нашими патронами».

— Он им хочет впарить патроны по двойной цене?

— Если уложится, — хмыкнула Надюша. — Но кассу надо пополнять? А если они клюют…

— Да они не приедут…

— Еще как приедут. Они оставили задаток и заявку на тебя, хотят в инструкторы только великолепную Ульяну Михайловну.

— Молодец Сомыч, — похвалила Ульяна. — Что ж, я их научу.

— Ох, мазать будут, — деланно вздохнула Надюша.

— Если я выйду в этой юбке, то точно.

— Да хоть и в ватнике, все равно.

Дика залаяла, женщины выглянули в окно и увидели, что на велосипеде подъезжает к воротам почтальон.

— Почта, мадам, — шаркнула ногой Надюша. Но все ее движения были такие грациозные, что казалось, она просто исполняет нескончаемый танец. Впрочем, так и было, и танец этот назывался «Жизнь Надежды Сомовой».

— Привет, Ульяна. — Пожилая женщина тяжело спустилась с велосипедного седла. — Тебе бандероль. Из Москвы.

— О, наверное, отец… — Ульяна расплылась в улыбке.

— Да вроде нет, — пожала плечами женщина. — Тут адресок-то другой.

— Разве? — спросила Ульяна и почувствовала, как забилось сердце. Она догадалась, от кого это. Но… письмо — куда ни шло. А бандероль? Странно.

Она расписалась в тетрадке, которую протянула ей женщина, и посмотрела на нее:

— Тетя Люда, отдохнете? Как насчет чая? Свежий есть. Только что заварила.

— Да нет, девонька, еще в деревне не была, сразу к тебе.

— Тогда внучатам карамелек. Погоди. — Она метнулась на кухню, а за спиной раздалось:

— Не откажусь, ладно. Они любят гостинцы. Сколько ни вози, все мало. Растут ведь.

— А сколько у тебя уже сорванцов? — поинтересовалась Надюша.

— Четверо. Пятый вот-вот выскочит. — Тетя Люда вытерла пот со лба.

— Вот и у меня тоже скоро выскочит, — улыбнулась Надя. — То есть у сына Сомыча, конечно. — Она расхохоталась. — Оговорочка вышла. Но ведь всегда в первую очередь думаешь о своем ребенке.

— Завсегда так, — согласилась почтальонша, а Ульяна уже несла пакетик с карамельками и пряниками. — Вот уж спасибочки, дай Бог тебе здоровья и жениха хорошего.

— Да женихов у нее немерено, вот здоровья бы ей побольше, душевного, — ехидно заметила Надя. — Чтобы не строила из себя охотника-промысловика с утра до ночи.

— А может, я переключусь на женихов, когда стану классным охотником, и буду тропить их по всем правилам? — улыбнулась Ульяна, протягивая пакетик с гостинцами.

— Только не покалечь, ладно? — подмигнула ей Надежда. — А то ты можешь…

— Как скажешь, дорогая.

— Ну ладно, мне пора, — сказала Надюша, когда почтальонша закрутила скрипучими педалями и отъехала от ворот. — Потом расскажешь, что тебе прислали.

— Я думаю, бумаги для конгресса, — отмахнулась Ульяна, сердцем чувствуя, что это неправда.

— Не лень макулатуру посылать, — проворчала Надюша и помахала рукой. — Делать им нечего.

Роман лежал без сна, глядя в потолок, по которому бродили беспорядочные ночные тени. Свет уличных фонарей качался и дергался под мощными порывами ветра. Обещали бурю в эту ночь, и он накрепко закрыл окна и балконную дверь. Ожидание бури затянулось, подумал он, и, может быть, она пройдет стороной, а он закупорился, как в банке с крышкой. Открыть окна?

Он встал с кровати и протопал к балконной двери. Распахнул ее, и с улицы ворвался порыв влажного ветра. Нет, не наврали синоптики, похоже, что-то на самом деле произойдет. Слишком долго стояла сушь, слишком тяжело дышать все последние дни.

Он прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и внимательно осмотрел содержимое. Минералка поблескивала в желтом свете лампочки. Вот то, что ему надо, чтобы утолить огонь… чего огонь? Души или тела?

Ох, это тело… Стоило ему закрыть глаза, как воображение соединяло несоединимое — гибкие движения Светланы, собственное прерывистое дыхание, ощущение от прикосновения волос… Ульяны… Когда это было? Когда ее волосы прикоснулись к его щеке? Когда она кинулась к нему, а он упал на диван, окутанный газами из ее «вальтера». Ее волосы растрепались и упали ему на щеку. Они были шелк, самый настоящий шелк, даже в том ужасном состоянии он почувствовал, как возбудился. Он всегда любил длинные женские волосы, а до сих пор ему никогда не попадались женщины с такими волосами. только стриженые, а в последнее время чаще всего почти под ноль. В этом тоже было нечто… возбуждающее, эротичное, да, это вызывало ассоциации, да… У каждого вой, и у него тоже. Но тяжесть золотых волос на щеке! Он залпом выпил полбутылки минеральной, но облегчения не испытал. Роман прошел в кабинет, включил компьютер.

А зачем он это сделал? — спросил он себя. Процессор равнодушно фонил, новый порыв ветра качнул занавеску на окне, хотя само окно было закрыто. Роман догадался, зачем он сел к компьютеру. Сейчас он натюкает письмо и пошлет Ульяне по электронной почте. Про что же он ей напишет? Предупредит о том, что отправил подарок.

Вспомнив про подарок, Роман похолодел. Боже, да что на него нашло? То, что он послал по почте…

Он отвалился на спинку кресла. Нет, эта женщина сведет его с ума. Она не просто сведет его с ума, она его посадит. За решетку.

Громыхнуло вдали, но молния не блеснула. В голове тоже громыхнуло, но ясности не прибавилось. Он спятил, не иначе. Послать по почте!

Но он так радовался, что придумал такое! Как ребенок. Как в детстве. Он жил у бабушки в деревне, когда его родители работали за границей и его некуда было девать. В деревне он еще никого не знал, ему стало ужасно скучно, и он решил с кем-нибудь познакомиться. Он увидел девчонку с длинной белой косой, которая шла на лыжах в сторону местного аэродрома, на котором приземлялись кукурузники, перегородил ей лыжню и сказал:

— Девочка, можно с тобой познакомиться?

— Нет, — вздернула она подбородок, а коса, змеившаяся поверх куртки, метнулась. — Я не знакомлюсь с незнакомыми.

— А… зачем знакомиться со знакомыми? — оторопело спросил он.

— Ну, с чужими. — Она пожала плечами и осторожно объехала его.

Ему отказали! Все внутри Романа клокотало. Ему отказали, ему, московскому мальчику из хорошей семьи! Какая-то деревенская пигалица! И в чем? Познакомиться с ним! Ну погоди же, пообещал он и до вечера придумывал месть.

Он придумал. У бабушки на подоконнике была коллекция кактусов. Он выбрал самый колючий, самый кривой, самый противный. Он взял его, вытащил из земли и завернул в газету. Потом упаковал в пластиковый пакет и перевязал ленточкой, которую нашел у бабушки в коробке со всяким мусором. Был канун Восьмого марта, и в самом факте подарка не было ничего необычного.

Он знал, что все девчонки в школе ждут подарков.

Роман сунул в пакет открытку со словами: «Твой портрет». «Чужой» — подписался он.

Он узнал, в каком классе учится эта девчонка, и, прокравшись туда, положил пакет ей в парту.

Вспоминая эту давнюю историю, Роман улыбнулся. Нет, он никогда не понимал женщин. И сейчас тоже. Ему, наверное, не дано. Как он ждал тогда слез и обидных слов! Как он ждал, что над той девчонкой все будут смеяться! Но он не ожидал того, что случилось.

Он вышел из школы, а она вывернула из-за угла. Белая коса была перекинута на грудь, ее глаза сияли.

— Слушай, — сказала она, — меня зовут Катя. — Какой чудесный подарок ты мне сделал! Я просто обожаю кактусы. Я знаю, как за ними ухаживать, чтобы они зацвели. — Он потерял дар речи, а она подошла к нему и чмокнула в щеку. — Пойдем завтра кататься? Я покажу тебе дорогу на аэродром. Там есть флюгеры, они такие полосатые, такие изящные…

Молния рассекла небо, громыхнуло прямо над крышей. Он вздрогнул, и освежающее озонное дыхание ночи наполнило комнату.

Написать Ульяне? О, он знает, что написать.

Пальцы забегали по клавишам, словно давно знали текст. В голове, казалось, даже не было этих слов. Тогда где они были? — с усмешкой поинтересовался он у себя.

«Возмещаю растраченную пчелкой пыльцу, надеюсь в дальнейшем вкусить меда из вашего Улья. Покупатель».

Он набрал электронный адрес, а потом под шум разразившегося долгожданного ливня выключил компьютер.

Роман почувствовал облегчение — то ли от проделанного, то ли от освежающего дождя. После этого он заснул крепким сном и спал до самого утра, до звонка будильника.

Утром он открыл глаза с ощущением того, что какое-то решение уже принято. Сквозь тяжелые, плотные зеленые шторы с трудом просачивался свет. Он поморгал, пытаясь понять, что его ждет — сумрачная пасмурность или солнечный свет. Золотистые звездочки на ткани светились в любую погоду, обманывая и завлекая. Но сейчас ему необходимо знать — что же все-таки за окном, как будто от этого зависело что-то важное в его жизни.

Зависело. Важное, усмехнулся он, потягиваясь на жестком матрасе. Кстати, напомнил он себе снова, пора перевернуть его на летнюю сторону, обтянутую хлопком, а не шерстью. Если солнце за окном, значит, он приготовит себе особенный утренний напиток. Сиреневое молоко, которым его угощали в заказнике любезные хозяева. Оно ему так понравилось? Понравилось и оно тоже, но он не мог забыть губы Ульяны, сидевшей напротив. Когда она пила сиреневое молоко, на нижней полной губе замерла сиреневая капелька. Ему нестерпимо хотелось ее слизнуть.

Он простонал, потому что воспоминание подействовало на него с привычной утренней непосредственностью. Он натянул простыню по самое горло, словно пытаясь скрыть… А от кого, собственно? Он и сам знал и, более того, видел, что с ним творится. Тонкая простыня вздыбилась, не в силах скрыть желание, переполнявшее его. Он полежал еще немного, прислушиваясь к биению сердца, потом к шуму за окнами. Взрыкнул дизельный двигатель — приехала мусороуборочная машина. Значит, уже около восьми утра. Протарахтел трактор, и раздалось шипение — поливальщик метал воду, как всегда, не глядя, и следом раздалась соловьиная трель сигнализации. Красивый голос. И снова перед глазами возникла она… Как хороша она на фоне леса! Понимает ли Ульяна, что собой она подчеркивает ту красоту, среди которой живет? Может быть, не понимает до конца, но явно ощущает гармонию. Потому что только человек, находящийся в гармонии со средой, в которой живет, способен быть таким свободным, таким рисковым до наглости. Подумать только, а ведь он, наверное, не мог бы вот так, как она, спустить курок газового «вальтера», обнаружив нежданного гостя в своей комнате. Он наверняка стал бы думать, а что потом… А ведь он позволял себе в жизни много, порой даже слишком много. Значит, он на самом деле не был никогда свободен по-настоящему?

Роман откинул бледно-зеленую махровую простыню и спустил ноги на меховой ковер. Колючий ворс щекотал ступни. Он глубже вдавил ноги в мех, испытывая при этом странное, захватывающее чувство покорителя. Он сам добыл этого волка в тверских лесах, как и того медведя, который с другой стороны его большой кровати. Он долго гонялся за зверем. Иногда ему казалось, что и сам он чем-то похож на волка. Ушами? — всплыл в памяти насмешливый голос первой жены. Она вообще говорила с ним насмешливым высокомерным тоном. Нет, не потому, что презирала его или ощущала свое превосходство. Это была форма защиты раненного, как теперь он понимал, жизнью человека. Но она быстро довела его до развода. Он оставил ее с сынишкой, которого не видел больше никогда, потому что жена уехала из Москвы с новым мужем на Сахалин. Она вышла за соседа по даче, военного, выпускника Военно-политической академии. Потом он понял, что под защитой гигантской армейской машины она надеялась почувствовать себя наконец защищенной и тем самым освободиться от своих подспудных страхов. Конечно, быть его женой в ту пору — он ведь был никто, инженер на бетонном заводе, — ей было страшно.

Роман подошел к окну и дернул шторы. Металл скребыхнул по металлу, и яркое утреннее, не уставшее еще солнце ударило в глаза — окно спальни выходило на восток.

— Слава Богу, — выдохнул он. — Сегодня на завтрак — сиреневое молоко!

Роман босиком протопал на кухню, кукушка со стены возвестила ему, что уже восемь тридцать, он благодарно кивнул, скорее себе, чем ей. Себе, потому что нюх пока работает, и голова тоже. Он ведь по внешним признакам определил, который час на дворе. А поскольку внутренний голос требует от него приготовить на завтрак сиреневое молоко, то он этим займется немедленно.

Роман дернул ручку холодильника, вынул сок черной смородины, пакет молока. Достал с полки глубокий фарфоровый кувшин с оленем на боку — привез из Германии, не устоял и разорился. Налил в него полстакана сока и добавил полтора стакана молока.

— Можно еще добавить сахара, — вспомнил он голос жены Сомова, но она при этом сморщила в таком милом отвращении свой слегка вздернутый носик, что даже сейчас, вспоминая ее лицо, Роман улыбнулся.

— Не любите сладкое? — спросил он.

— Люблю. Но я люблю натуральную сладость, природную. Причем во всех ее проявлениях, — сказала она с понятным ему намеком.

Он понял намек. И оценил, поскольку сам тоже любил все натуральное — продукты, запахи, чувства. Но где все это взять в наши дни?

«Где, где, — передразнил он себя. — Сам видел — где».

«Но как это взять? Оно кусачее и стрелячее», — пропищал гадостный голосок внутри, когда Роман смешивал сок и молоко, постепенно обретавшее цвет, похожий на тот, который ему так понравился в Ужме.

Наконец из сизого молоко превратилось в густо-сиреневое. Конечно, оттенок вышел немного искусственным — сок из пакета, а не из леса, да и молоко не из-под коровы…

Он налил полстакана для пробы, выпил стоя. Прислушался к ощущениям, глядя за окно. Зеленые ветки деревьев, доросших до седьмого этажа, превращали мир в уютный и свежий.

Роман выпил молоко залпом, словно его с утра мучила жажда. Впрочем, и на самом деле можно так сказать. Хотя мучила его жажда другого свойства. Жажда по женщине, которую он давно искал, сам себе в том не признаваясь. Может быть, этот поиск начался давно, подсознательно, когда он в одиннадцать лет высмотрел на белой лыжне в деревне девочку с толстой светлой косой поверх куртки? И подарил ей кактус, объясняя себе, что собирался таким образом наказать ее, обидеть… Но та радость, то удивление, которое он испытал от ее клевка в щеку — порывистого поцелуя, — объяснили ему: эта девочка способна увидеть в нем того, кто он есть на самом деле. Он сам ежик, он сам кактус с колючками, он сам ощетинился тогда против мира, попав в чужую среду, в деревенскую. Он тогда выпал из привычного образа жизни, оказался вдали от родителей, с которыми чувствовал себя защищенным. Уже потом, взрослея и размышляя над своими поступками и желаниями, Роман многое понял. Главное, он понял одно — даря подарки, мы раскрываем себя. Неосознанно протягиваем кусочек себя тайного — другому человеку. Если человек понимает это, правильно читает твой жест, то это твой человек.

Он вылил остатки молока в свой стакан, покрутил его на солнце, пытаясь отчетливее увидеть игру сиреневых тонов. Сиреневый цвет. Цвет суфражисток. Цвет, который независимые женщины больше века назад выбрали своим символическим. Откуда он это знает? Одна из их последовательниц рассказала ему как-то на досуге. У него было много женщин, и что-то он узнавал от каждой. От природы любознательный, Роман к своим тридцати семи годам узнал много о женщинах.

Сиреневый цвет, сиреневое молоко, сиреневая капля этого молока на нижней розовой — без всякой помады — губе Ульяны Кузьминой.

Он поставил стакан в мойку, по его стенкам вниз сползали остатки коктейля.

Так что же, спросил он себя, сегодня ему ждать новостей от жизни или завтра? Наверняка она уже получила бандероль и электронное письмо.