"Порок и добродетель (Звонок из преисподней)" - читать интересную книгу автора (Кауи Вера)

6

Первые ее приступы были сугубо астматического характера, причем настолько серьезными, что врачи настояли на чистом загородном воздухе. Посему первую часть своей жизни она провела в Эруне, огромном имении в Суссексе, принадлежащем маркизам Эруна, из которых ее отец был шестым. Она была его единственной дочерью. Мать умерла при родах, а братец тоже не сумел пережить этого события. Ее отец так и не женился вторично, и только потому, что дочь делала все, чтобы воспрепятствовать браку. Она хотела, чтобы он принадлежал только ей. Она обожала его слепо, безудержно, считала своей собственностью. Крупный мужчина, блондин, как и все Конингхэм-Брэдфорды, с глазами цвета морской волны, которые она у него унаследовала и передала своим детям вместе с высоким ростом и вспыльчивым характером.

Леди Эстер Мэри Кларисса Конингхэм-Брэдфорд имела характер, наводящий ужас на окружающих и сочетающийся с величественными манерами и стальной волей, не допускающей никаких возражений. С ней опасно было связываться, что быстро уяснили женщины, желавшие выйти замуж за ее отца. Но она также обладала шармом, позволяющим ей с легкостью влезть любому в душу, если, разумеется, ей того хотелось. Единственно кем она не могла манипулировать, так это своим собственным отцом, но за это она любила его еще больше. Эстер с восторгом подчинялась его воле, более сильной, чем ее собственная. Он стал смыслом ее жизни, Следом за ним шел Эрун.

Эстер гордилась своими предками и их поместьем из мрамора, которое возвышалось в их округе графства Суссекс на много миль окрест. Оно было огромным и таким же роскошным внутри, как и снаружи: масса позолоты и резьбы, огромные фрески, чеканка, мраморные полы. Широкие коридоры уставлены мраморными статуями, а мебель раблезианских размеров затянута алым бархатом; стены завешены громадными картинами кисти Тициана, Веронезе и Караваджо, изображениями рубенсовских обнаженных красавиц.

Эстер управляла всем. Каждое утро делала обход вместе со слугой и экономкой, причем начинала со слуг, выстраивавшихся в ряд специально для такой инспекции в большом холле. После этого она совещалась с экономкой, одобряла меню на день, принимала слугу, ведавшего винами, и давала указания дворецкому.

Отец предоставил ей полную свободу распоряжаться всем, когда выяснилось, что у нее необыкновенный талант организатора, что она почти гений. Он просто приезжал из Лондона в пятницу утром и как бы между прочим сообщал, что пригласил дюжину или около того гостей на выходные. К их приезду, а случалось это обычно к чаю, все было уже готово: масса свежесрезанных цветов повсюду, журналы и газеты во всех спальнях, а также книги и сигареты; в ванных комнатах нераспечатанные куски мыла. Им ни разу не подавали одного и того же блюда, а их индивидуальные требования, вроде чая по утрам или особого сорта кофе, неукоснительно выполнялись. Теннисный корт был подготовлен, площадка для крокета подстрижена, бассейн вычищен, лошади приведены в порядок, а вечером за ужином Эстер сидела во главе огромного, в сотню футов стола в знаменитых жемчугах Конингхэмов, русских изумрудах или индийских рубинах.

Конингхэм-Брэдфорды были чудовищно богаты. В конце восемнадцатого века маркиз, весь по уши в долгах, женился на единственной дочке индийского набоба Клариссе Конингхэм. В благодарность за ее богатство он согласился добавить ее фамилию к своей.

В двадцать один год Эстер Брэдфорд обладала апломбом тридцатипятилетней женщины, а за ее классическими чертами строгого лица скрывался острый ум предприимчивого грабителя. Ее любимой газетой была «Файнэншл тайме», и ее отец распоряжался деньгами, полагаясь только на советы дочери.

В восемнадцать ее представили ко двору, но ни на одного из молодых людей, привлеченных ее холодной красотой и сказочным богатством и толпившихся вокруг нее, она внимания не обращала. Она смотрела на них с презрением. Все идиоты. Они ей надоедали, вызывая только отвращение. Единственным мужчиной, которого она желала, был ее отец, и она делала все, чтобы удержать его. Особенно когда появилась миссис Элен Фортескью.

Вдова, лет сорока, веселая и сексуальная. Ей достаточно было просто стоять и дышать, а мужчины уже стекались к ней со всех сторон. Включая маркиза. Когда он взял в привычку приглашать миссис Фортескью каждую субботу, да еще сделал ошибку, отказавшись слушать высказывания дочери на ее счет, Эстер поняла, что пришла пора действовать.

Маркиз был страстным наездником. Элен Фортескью и привлекла его прежде всего тем, что сама очень любила ездить верхом. Она может все, говорил он дочери с энтузиазмом. Но Эстер видела в ней прежде всего соперницу.

Однажды вечером, когда отец сказал ей, что собирается на следующее утро прокатиться с миссис Фортескью вдвоем, Эстер поняла по его поведению, что в этот день он намеревается просить эту нахальную сучку выйти за него замуж. Через мой труп, решила она, хотя на самом деле под трупом подразумевала миссис Фортескью.

Во время обычного своего обхода она взяла за правило проверять, все ли в порядке с лошадью, которую готовили для дамы. Эстер заранее уверила миссис Фортескью, что с норовистым жеребцом с плохим характером ей не справиться.

– Дорогая моя, – ответила заинтригованная Элен, – еще не родился тот жеребец, который сможет меня сбросить!

«Это ты так считаешь», – подумала Эстер, дразня жеребца, у которого от возбуждения уже выкатились глаза, а уши прижались к голове. Улучив минуту, когда грум занимался с Бальтазаром, крупным серым жеребцом отца, Эстер положила под седло жеребца для дамы колючую веточку от розы. Как только эти шипы вонзятся в нежную плоть… Она надеялась, что рыжая сучка сломает шею. Но так вышло, что пострадал маркиз. Когда они оказались в поле и маркиз сделал Элен предложение, та согласилась на него, а затем попросила маркиза поменяться лошадьми, поскольку ей не терпелось попробовать серого, на которого даже Эстер не разрешалось садиться. Когда массивный маркиз уселся в приготовленное для гостьи седло, вонзив колючки глубоко в спину жеребца, тот сошел с ума от боли: подпрыгнув на всех четырех ногах, рванулся так резко, что маркиз, даже будучи искусным наездником, не удержался в седле и, перелетев через голову лошади, ударился об огромный дуб так сильно, что сломал себе позвоночник.

Эстер сама пристрелила жеребца, предварительно незаметно вынув ветку из-под седла, а затем разрядилась на несчастной миссис Фортескью, да так, что ту пришлось держать, чтобы Эстер не занялась рукоприкладством.

– Это все вы виноваты! – кричала она на потрясенную женщину. – Зачем вам понадобился Бальтазар? Это ваша вина! Я вам никогда не прощу, никогда! Убирайтесь из этого дома, убийца! И никогда не попадайтесь на глаза ни мне, ни моему отцу! Убирайтесь, убирайтесь… Вон, вон!

Прячущиеся в холле слуги видели, как распахнулись двери и плачущая миссис Фортескью побежала вниз по лестнице.

Эстер быстро сумела все так для себя объяснить, что вина полностью падала на голову миссис Фортескью. Если бы она не запустила свои когти в папу, если бы она не уговорила его поменяться лошадьми… Она должна была лежать сейчас со сломанной спиной, а не папа. Так что она и виновата.

У хозяина Эруна парализовало всю нижнюю половину тела. Передвигался он только в инвалидной коляске. Эстер ухаживала за ним сама, без малейшей жалобы. По правде говоря, она была в восторге. Теперь ни одна женщина не позарится на ее отца, он принадлежит только ей. Теперь он никогда ее не покинет.

Она любовно заботилась о нем, выполняла каждое его желание с такой преданностью, что люди с сочувствием качали головами. Леди Эстер не слишком любили, но Господь свидетель, говорили в графстве, надо отдать ей должное.

Отец пытался сопротивляться.

– Ты не должна посвящать мне все время, дорогая. Ты слишком молода, подвижна, тебе следует думать о замужестве, детях.

– Детях! Не хочу никаких детей, папа! Хочу только тебя, моего обожаемого папу.

– Но так не годится!

– Не годится! – фыркнула Эстер. – Мы – Конингхэм-Брэдфорды, папа. Кто посмеет судить, что для нас годится, а что не годится?

– Но я калека!

Она прижала ладонь к его губам.

– Не смей говорить этого слова! Ты просто болен, и все. И даже в этом состоянии куда больше мужчина, чем все остальные, кого я знаю. Да, да, именно так, мой дорогой, мой обожаемый папочка, нуда больше мужчина.

Он подавил стон, прижавшись лицом к ее белому горлу, губами ощущая его нежность и бархатистость, чувствуя ее тонкий аромат. Как всегда, одни и те же духи. «Флорис ред роуз».

– Но мы не должны, моя дорогая, мы не должны…

– Вовсе нет, дорогой мой папочка, мы должны и будем. Я тебе нужна, папа, именно я, которая любит тебя больше всех, кто тебя когда-либо любил. Я дам тебе все, что ты пожелаешь, все, что тебе требуется, потому что я знаю, что ты – моя любовь.

Он снова застонал, когда она взяла его руки и прижала к своему телу, но больше от страсти, чем от отчаяния, потому что он был наделен мощной сексуальностью, а его дочь сумела доставить ему самое утонченное эротическое наслаждение. Ее изящные, но сильные руки умели разбудить в нем такие чувства и дать ему такие ощущения, которые, как он считал, были утеряны для него навсегда. У него сохранились отдельные нервы, способные дать ему острые ощущения, а его дочь знала, как этим воспользоваться. С самого начала, когда она, купая его, делала первые пробные попытки, он растерялся. И она это знала.

– Я действую на тебя нуда лучше, чем все эти лекарства, которые дают тебе доктора. У тебя здоровью аппетиты, папа, и мне доставляет радость удовлетворять их, бесконечную радость, папочка. Я знаю, что тебе нужно, и ты это получишь, все, что ты хочешь. Только мы вдвоем, навсегда, ты и я вместе на веки вечные…

Только позже, когда появились угрызения совести и осознание того, что он погряз в самом страшном из грехов, он начал страдать. Чистое безумие, но она мучила его так, что он не мог ни о чем думать, только хотел ее. Это его страшило. Ему казалось, что его поглощают; каждый раз, когда такое случалось, он с ужасом думал о том, что это произойдет снова, но, тем не менее, с нетерпением ждал ее. И когда она приходила, он отбрасывал всякие угрызения совести и отдавался ей во власть, вздрагивая и вскрикивая от прикосновения ее губ и требуя еще, еще и еще. После он понимал, что для нее самое главное – власть над ним, то, что он полностью в ее руках, и телом и духом. От отчаяния он приглашал молодежь на выходные. Они охотно приезжали, привлеченные ее ледяной красотой: высокая, стройная, как лилия, в бриджах для верховой езды и белой блузке, светлые яркие волосы копной над жестким правильным лицом с огромными глазами цвета морской волны.

Эвери, дворецкий, рассказывал Форбесу, другому слуге, что он слышал, как за ужином леди Эстер в присутствии отца жестоко смеялась над своими ухажерами, буквально уничтожала их своими насмешками. Однажды он видел, как она хлестнула молодого человека по лицу хлыстом за то, что он коснулся ее.

– Никто не смеет меня касаться! – крикнула она ему. – Никто!

– Так она себе мужа никогда не найдет, – заметил Эвери, качая головой. – Слишком остер язычок и слишком явное презрение.

Но Эстер не хотела замуж. Она хотела только отца. И была счастлива как никогда, потому что он принадлежал ей. Целиком.

Форбес про себя думал, что хозяин долго не протянет. Он выглядел тан, будто задыхался, сох, – так крепко дочь сжимала его в своих объятиях.

И вот однажды утром, после ночи, которая заставила его содрогаться от отвращения к самому себе, хозяин Эруна принял единственное возможное решение – воспользовался морфием, который специально копил для этой цели.

Эстер уехала кататься верхом. Она галопом промчалась до дальней границы их владений. Она наслаждалась данной ей полной властью. Все получилось так, как она задумала. Она была необыкновенно, потрясающе счастлива.

К тому времени, когда она вернулась, доктор Харгивз, старый друг семьи, посовещавшись с Эвери и Форбесом, уже подписал свидетельство о смерти, где причиной указал сердечную недостаточность. Возиться пришлось с Эстер. Она буквально развалилась на части. Когда они сообщили ей о его смерти, в ее горле возник какой-то звук, который перешел в дикий визг, слышный во всем доме. Он сопровождался истерическими воплями и воем. В ней искали выхода горе и ярость. Она в бешенстве металась по спальне отца, пиная мебель ногами, топча все, что попадалось под ноги, швыряя вещи. Она рвала на себе одежду, царапала себя и кричала, призывая отца.

– Папа! Папа! Ты не можешь так со мной поступить! Как ты мог такое сделать? Я тебя люблю! Папа! Папа!

Потребовались усилия двух крепких лакеев, чтобы удержать ее, пока доктор делал укол сильного успокоительного; Эстер уже с трудом дышала, хрипела, глаза вылезли из орбит, грудь вздымалась.

Она очнулась с сухими глазами и ледяным выражением лица. Настояла, чтобы ей позволили сесть около отца; отказалась покинуть свое место, когда появились работники из похоронного бюро. Она отправилась за гробом в фамильную часовню и просидела там до похорон, которые состоялись через два дня. Затем она молча выслушала завещание отца. Титул и поместье отходили законному наследнику, племяннику, сыну покойного младшего брата отца. Все, что не входило в титул, он оставил своей дочери, которая таким образом стала баснословно богатой молодой женщиной. Но Эрун ей больше не принадлежал.

Новый маркиз робко предложил ей поселиться в доме, доставшемся его матери по наследству.

Она с такой ненавистью взглянула на него, что можно было подумать, он предложил ей жить в сарае.

– Дороти думает… – Дороти была его женой, которую Эстер считала парвеню, выскочкой. – Видите ли, у нас дети, так что она хотела кое-что изменить…

И снова он замолк под ее ненавидящим взглядом. Про себя он решил, что жена скорее всего права. Эстер сошла с ума от горя.

– Какие изменения?

У него мурашки поползли по коже.

– Ну, довольно существенные, сами понимаете. Дороти хочет сделать дом более современным…

– Современным!

Он отступил на шаг.

– Почему бы и нет? – спросил он, набираясь храбрости.

– Здесь ничего не менялось несколько поколений. Это же Эрун, придурок!

– Послушайте, успокойтесь, это же мой дом теперь, сами понимаете. Я могу делать с ним что захочу!

«Не уступай ей, – говорила ему жена. – Не разрешай ей помыкать тобой. Сам знаешь, какая она. Если дать ей волю, то она нас выгонит во флигель. Ты теперь маркиз, не позволяй ей себе указывать».

Будь у нее такая возможность, Эстер отправила бы его в ад. Она подумывала даже, не избавиться ли от него, но у него было два сына. Какими бы дикими ни казались ей планы этого ублюдка и его жены – дочери торговца, хозяйничающих теперь в Эруне, сделать она ничего не могла. Все так и останется. Она едва не задохнулась от подавляемого крика. Папа! Папа! Ненависть поднималась, подобно тошноте. И все потому, что она не мужчина. Да она не хуже, даже много лучше, чем любой из них! Только потому, что у них есть эта штука в штанах и они могут производить детей! Она подавила стон. Нельзя об этом думать. Эрун должен был принадлежать ей. Что же, она им всем покажет! Она отомстит за то, что с нею сделали. Она покажет мужчинам, на что способна женщина.

Она смотрела на пухлое лицо своего кузена, и ее переполняло отвращение; затем она повернулась и быстрым, яростным шагом вышла из дома и пошла через лужайку. Она не заметила, как один из присутствующих на похоронах, высокий, худой мужчина с торжественным выражением лица, отделился от толпы причитающих родственников и друзей и последовал за ней в отдалении. Она казалась ему очень красивой, а ее характер приводил его в трепет. «Такая красивая, – подумал с одобрением, – и такая гордая». Он смотрел, как она вышагивает, высоко подняв голову, в направлении озёра, где плавали белые лебеди. «Она сама – лебедь», – весьма романтически подумал он, хотя, по сути, был вполне приземленным человеком.

До него донесся ее высокий, властный голос, который она не трудилась понизить ни по какому поводу. Она обращалась к лебедям.

– Даже вас, мои красавцы. Они забрали все… все…

«Как ей должно быть горько, – подумал он. – И в каком она гневе!» Он даже поежился от удовольствия. Он слышал, как она разговаривала со своим двоюродным братом. Какой величественной она была в гневе! Но в этот момент она, должно быть, почувствовала его присутствие, потому что взглянула через плечо в его сторону. Прекрасно воспитанная, она сумела скрыть раздражение, так что он счел ее улыбку искренней.

– Я только хотел попрощаться, – начал он неуверенно. – Мой корабль сегодня отплывает из Саутгемптона.

– Разумеется. Вы ведь из американской ветви семьи, верно?

– Да. Уинтроп Брэдфорд. У нас общие предки, но в вашем случае это сэр Генри, а в моем – его младший брат Уильям.

Эстер взглянула на его худое лицо с длинным носом. Типично брэдфордовскими были светлые волосы и высокий рост. Он ей уже надоел, но она вежливо спросила:

– И много вас там?

Он удивленно и досадливо рассмеялся.

– С избытком. Большой клан. Одна из старейших семей в Бостоне. Мы там живем уже около двухсот девяноста лет.

Его неприкрытая гордость заставила Эстер улыбнуться. Ее собственная семья жила на этой земле уже около тысячи лет.

– Как-то про американцев никто не думает, что у них есть предки, – забавляясь, промолвила она.

Его бледное лицо вспыхнуло.

– В Бостоне это имеет большое значение.

– В самом деле? А мне казалось, что там живут только краснокожие индейцы и гангстеры.

– Вы явно никогда не бывали в моей стране.

«Да, и не собираюсь», – подумала Эстер.

– Уверяю вас, вам понравится, – заверил Уинтроп. – Бостон – очень цивилизованный город, Англия в миниатюре, но, тем не менее, он – колыбель нашей независимости.

– Надо же! Тогда очень мило с вашей стороны приехать на похороны моего отца.

– Мы гордимся своими связями с Англией!

– Но, разумеется, с аристократией вы разделались?

– Только не в Бостоне! Кто ты – там значительно важнее, чем какой ты!

Он нагнал на нее такую тоску, что она позволила себе сказать ему жестко:

– Мой отец считал, что вы там все переженились внутри семьи, что это уже почти инцест.

Его худое лицо снова вспыхнуло.

– Верно, мы предпочитаем жениться на родственниках, – неохотно согласился он. – Среди моих собственных предков – Адамсы, Кэботы и Лоувеллсы. Моя мать из Адамсов.

Эстер хотелось рассмеяться ему прямо в лицо. Что это за фамилия такая – Адамс? Он же произнес ее тан, будто они сидели справа от Господа.

– Мы очень гордимся своими предками, – продолжал тем временем Уинтроп. – Более того, мы стараемся сохранить в себе все английское, – кроме права наследования титула, разумеется.

Это возбудило интерес Эстер.

– У вас нет закона о наследовании титула?

– С того времени как Томас Джефферсон его отменил, нет. – Он уверенно продолжил – Мы стараемся это обойти, разумеется. В Бостоне у нас принято передавать свое наследство целиком. Есть способы избежать дробления. Посмотрите, что случилось с Вандербильдами.

Эстер, которая ничего про это не знала и знать не хотела, медленно произнесла:

– Значит ли это, что, принадлежи я к американской ветви семьи, я была бы единственной наследницей отца?

– Ну конечно! Ведь вы были его единственным ребенком.

Эстер одарила его ослепительной улыбкой, подошла к нему и взяла под руку.

– Просто замечательно! Пожалуйста, расскажите поподробнее.

Через шесть недель леди Эстер Конингхэм-Брэдфорд была на борту судна, отплывающего в Нью-Йорк. Еще через полгода газета «Таймс» напечатала, что миссис Уинтроп Брэдфорд 111 имеет удовольствие сообщить о помолвке ее сына Уинтропа Брэдфорда IV с леди Эстер Мэри Клариссой Конингхэм-Брэдфорд, единственной дочерью шестого маркиза Эруна.

Уинтроп Брэдфорд женился по любви. Эстер же вышла замуж за фирму «Брэдфорд и сыновья», которая, как она выяснила, являлась именно тем, что ей надо. Американская ветвь семьи были мультимиллионерами, но жили как бедные аристократы, хотя и имели дома по всему Бикон-Хиллз. Семья разбогатела на морских перевозках и текстильной промышленности, но позже занялась банковским делом и коммерцией. Управлялись все дела старшими мужчинами в семье, причем в строго консервативной манере. Так, Уинтроп не имел права принимать участие в управленческих делах, хотя он и был старшим сыном старшего сына, до тех пор пока ему не исполнится сорок пять. Брэдфорды обязаны были пройти многолетний курс подготовки и доказать, на что они способны, а именно, получить с пяти центов столько же, сколько с пятидесяти, прежде чем им доверялось что-то ответственное.

Эстер пришла в ярость. Что может кучка стариков, которым всем далеко за шестьдесят, знать о том, как делаются дела сегодня? Сейчас ведь 1930 год, черт побери, и, хотя наблюдается некоторое падение производства, оно не может длиться вечно. Как они не видят, что сейчас самое время покупать, а не сидеть в траншеях? Целые компании можно приобрести почти даром! Но в ответ на свое предложение она увидела выражение ужаса на лице мужа, который тут же оглянулся через плечо и стал умолять ее никогда не поднимать данного вопроса в присутствии его дядей или даже тетей. И вообще ей незачем забивать свою хорошенькую головку такой ерундой. Ему и в голову не приходило, что эта хорошенькая головка вполне способна продать его и его дядей с потрохами, будь ей это выгодно. Эстер рвала и метала. Все эти деньги, которые впустую лежат в банках, зарабатывая только процент, весь этот капитал, который считается священным, она бы знала, как с ним поступить!

Брэдфорды тратили деньги так, как будто по капле отдавали свою кровь. Но Эстер была поражена, когда на их первый семейный ужин тетки пришли в платьях, сшитых, скорее всего, для их первого выхода в свет, зато в драгоценностях, стоящих нескольких состояний. Эстер, имеющей фантастические жемчуга, изумруды и рубины, доставшиеся ей в наследство, не составляло труда посоревноваться с ними в этом отношении, но она никогда и никому не рассказывала, насколько богата. Она сама занималась брачным соглашением, сама учила юристов, как обойти этот вопрос и раскрыть в документе как можно меньше. Так что девяносто пять процентов огромного состояния остались под ее полным контролем, и она использовала эти средства, чтобы купить несколько обанкротившихся компаний. Одна производила оружие, другая – шелковые чулки, третья – хлопчатобумажные ткани, четвертая – предметы из алюминия. Как только кончится депрессия, они станут производить больше. Так должно быть. А пока лучше подготовиться. Вся беда Брэдфордов в том, что они гордились своим прошлым и не доверяли будущему. Эстер же, наоборот, думала только о будущем.

Прежде всего она постаралась узнать как можно больше о том, как работает фирма «Брэдфорд и сыновья». Ей бы хотелось оставаться с мужчинами за столом и участвовать в разговорах, но вместо этого приходилось идти за женщинами в гостиную, или, как говорили в Бостоне, салон, и скучать до зевоты, слушая рассказы о кухарках, беременностях, рождениях и смертях. Эстер понимала, что от нее ждут, что она родит Уинтропу сына и наследника, причем как можно скорее. Но она не намеревалась торопиться. Ее отец всегда учил ее, когда она начала охотиться:

– Сначала оцени обстановку, знай заранее, что тебя ожидает, прежде чем пустить лошадь вскачь.

Поэтому она сильно огорчилась, когда три месяца спустя после того, как она позволила Уинтропу лишить себя девственности – как и все остальное в браке, секс с Уинтропом был сплошной скукой, – она обнаружила, что беременна. Еще больше она разозлилась, когда родилась девочка. Теперь придется пройти через всю эту гадость снова. По обычаю Брэдфордов, ее дочь назвали Абигейль, как ее бабку, и едва ей исполнился год, как Эстер забеременела снова. За пристойным бостонским фасадом Уинтропа таилась мощная сексуальность. Кроме того, Эстер выяснила, что после совокупления его куда проще расспрашивать о фирме. Сам он явно гордился тем, какой сексуальной оказалась его жена. То, что его персона никак не затрагивала ни ее чувств, ни ее интересов, никогда не приходило ему в голову, он знал только: она готова отдаваться ему каждую ночь. Для нее же было важно, что она сможет выудить из него после.

Ко времени рождения второй дочери, названной в честь нее и общей для обеих ветвей семьи бабушки, но обреченной всю жизнь зваться Битси, потому что дядя Брюстер, когда увидел ее впервые, воскликнул: «Надо же, а по сравнению с Эбби эта – совсем малюсенькая штучка[6]«. Эстер знала уже все, что нужно было знать, о фирме «Брэдфорд и сыновья». Особо ее интересовал вопрос распределения акций, которое осуществлялось таким образом, что ни один из владельцев не имел опасного преимущества. А именно этой цели Эстер и намеревалась когда-либо добиться.

Эстер едва не умерла при родах второй дочери. Она долго поправлялась. Врачи предупреждали, что в ближайшие два года ей не следует беременеть, вследствие чего она еще больше возненавидела мужа. Любой знает, что именно от мужчины зависит пол ребенка.

А в семье Брэдфордов пол имел первостепенное значение. Мужчины заведовали всем. Эстер понимала, что если она и сможет добиться реальной власти, то только опосредованно, через сына. Посему она проигнорировала предупреждение докторов, снова забеременела, но через девять недель у нее случился выкидыш. Мальчик. Ко времени нападения японцев на Америку в Перл-Харборе она перенесла три выкидыша, и дважды то были мальчики. Она пришла в отчаяние. Да еще эта война. Она рассчитывала, что война поможет несколько сократить изобилие Брэдфордов Мужского пола, по крайней мере, молодых, У ее сына не должно быть соперников. И он должен родиться. Теперь, возможно, был ее последний шанс на много времени вперед. Когда Уинтропа призвали во флот, так как он был резервистом, она постаралась возбудить его страсть перед отъездом в Норфолк, штат Виргиния, и снова забеременела.

Она собиралась на этот раз быть предельно осторожной, действительно собиралась, но, когда дядя Брюстер узнал, что его младший сын был убит в Гвадалканале, он свалился с инфарктом и через сутки умер. За этим очень скоро последовала смерть старшего сына дяди Тимоти, Лоуэлла, самолет которого сбили над Тихим океаном, а старший сын дяди Вилли Элиот пропал без вести над Гуамом. Старики были в прострации, под присмотром докторов. Эстер почувствовала, что пришло ее время. Когда они наконец были в состоянии разбираться в делах, она уже прочно обосновалась в офисе Уинтропа на Коммонвелс-стрит, отдавала приказания и принимала решения.

Теперь она в открытую занялась своими собственными четырьмя компаниями. Они заработали на полную мощность. Одна шила обмундирование, вторая выпускала алюминиевые детали для самолетов, третья делала пули, четвертая – парашютный шелк. У всех имелись надежные военные контракты, и все приносили огромную прибыль. Она не обращала внимания на протесты ослабевшего дяди Тимоти, глухого как пробка в свои семьдесят семь лет, и дяди Вилли, скрюченного артритом. Молодой Вилли, имевший белый билет из-за плоскостопия и пораженных голосовых связок, не мог ей противостоять. Она снова находилась в своей стихии, управляла всем, как когда-то давно в Эруне. Она втащила упирающуюся фирму силком в двадцатый век. Когда Уинтроп вернулся домой на побывку, он застал жену у руля.

– В чем дело, дорогой? – резко спросила Эстер, когда он посмел выразить по этому поводу неудовольствие. – Уж не думаешь ли ты, что я за все эти годы так ничему и не научилась?

Ее романтически настроенного мужа поразило не столько то, чему она научилась, а больше то, как она изменилась, что ему охотно подтвердил молодой Вилли:

– Дядя Вин, она настоящая машина. И какой организатор! От нее ничего не ускользнет!

Не обращая внимания на свою беременность, она ездила во все районы сражений, куда поступала продукция Брэдфордов. Она жила и питалась вместе с солдатами, третировала генералов и адмиралов, раздавала подарки и благодаря верному фотографу из журнала «Лайф» стала популярной фигурой по всей стране. Ее внешность, происхождение, ее спокойная отвага – она же, наконец, леди Эстер Брэдфорд, черт побери, и, как писал в своем письме жене молодой Тимоти, «если японец окажется на расстоянии ружейного выстрела от Эстер, она просто взглянет на него и скажет: «Но разве вы не знаете, кто я?..и – постоянно восхвалялись в прессе. И для дела это было очень полезно.

Когда ее предупреждали, что не только из-за своего пола, но и из-за беременности ей не следует забираться в джунгли, проводить часы в неотапливаемой «дакоте» или мотаться в тесной каюте на борту эсминца, она не обращала на это ни малейшего внимания. Для нее это было посланной с неба возможностью проявиться – что, тем не менее, безумно раздражало всю семью. Они боялись развернуть утренние газеты, страшась вновь увидеть ее имя в заголовках. И когда у нее снова случился выкидыш, они пожевали губами и заявили: «Мы так и знали». Но не прямо ей в лицо. Эстер почувствовала облегчение. Ребенок снова был девочкой. Ей не пришлось еще четыре месяца мучиться, чтобы произвести на свет не нужного ей ребенка.

Она была в своей стихии – организовывала, наводила порядок, паровым катком проходя по всему, что ей мешало. Она стала столь известной, что, когда президент Рузвельт пригласил ее на ужин в Белый дом, сообщение об этом появилось во всех газетах на первой полосе. Позднее президент заявил; что она – «выдающаяся женщина и неплохо, если бы таких было побольше». Брэдфорды, единодушно ненавидящие президента, шептались между собой, что таких как раз на одну больше, чем требуется. На этот раз Эстер зашла слишком далеко. Ужинала с этим человеком! Когда весной 1944 года Уинтроп сказал ей, что его переводят в Европу, без сомнения, для того чтобы принять участие во вторжении, практичная Эстер сразу сообразила, что он вполне может не вернуться. Таким образом, необходимо было немедленно зачать сына. Посему она приняла ванну, надушилась, приказала, чтобы ее не беспокоили, даже если позвонят из Белого дома, и принялась за дело.

Уинтроп никогда ничего подобного не испытывал. Он был потрясен пылом своей жены. Он кончал так часто и с такой силой, что ему казалось, что его раздирает на части, что взрыв его оргазма слышен в Бруклине, хотя ему было глубоко плевать, кто слышит его вопли и стоны. Он кончал так глубоко, что Эстер была уверена, что обязательно забеременеет. Время как раз оказалось удачным – самая середина ее цикла. Она получит сына в эту ночь, решила она, чего бы ей это ни стоило.

На следующее утро еле державшийся на ногах Уинтроп с трудом успел на самолет. Измочаленный и выжатый как лимон, он не знал, что его сын, которого ему не суждено увидеть, уже цепляется за стенки матки его жены. Через два с половиной месяца после того, как он прилетел в Англию, он вместе с другими посетителями кабачка, где он потихоньку выпивал, погиб, разорванный на куски фашистским снарядом. То, что посчитали его останками, переслали в Бостон, где Уинтроп и был с почестями похоронен рядом со своими предками. Эстер, вставшая по этому поводу с постели, трезво рассудила, что он выполнил свой долг, оставив ей сына. Потому что это должен быть обязательно мальчик. Мысль о дочери даже не приходила ей в голову. И на этот раз она принимала все меры предосторожности: устроилась в постели рядом с многочисленными телефонами, так как от них она всё равно не могла избавиться. То был ее последний шанс. На этот раз она родит сына. Что она и сделала. И точно в день рождения своего отца.

Стоило ей его увидеть, она влюбилась во второй раз в жизни. Ее сын был типичным Конингхэм-Брэдфордом: никаких длинных лиц и носов. У него было лицо ее отца. И глаза. И волосы. Посему она дала ему имя отца – Джонатан Уинтроп Брэдфорд V, или Брэд, как звали его в семье. Его мать свято верила, что мальчик является реинкарнацией своего дедушки по материнской линии. Это настоящее чудо, думала она. Она сама его кормила, никаких бутылочек, которые вполне годились для дочерей. Чувствовать, как сын жадно сосет ее грудь, прижавшись к ней кулачками, для нее означало физическое и духовное единение со своим отцом. Она впервые ощутила оргазм после смерти отца, когда кормила своего сына, – великолепный оргазм, за который она стала его боготворить. Она проводила часы, разглядывая его нагое тельце, лаская губами каждый его сантиметр, особенно его крошечный пенис. Дочерей она могла выносить только очень короткое время, стараясь побыстрее спровадить их няньке. Но с сыном она не могла расстаться. Вернувшись домой, она брала его к себе, ставила его колыбель около своего стола и запирала дверь, когда подходило время его кормить.

Уинтроп оставил все своей жене, которая так хорошо поработала, что все состояние переходило ей без всяких условий. Она сразу получила его двадцать один процент акций, к ним добавились акции, перешедшие от дядей, потерявших своих сыновей. К тому времени, когда последний из Брэдфордов вернулся домой, в ее руках находилось пятьдесят пять процентов акций. Но еще бы лучше иметь шестьдесят пять, подумала она. И принялась за дело.

Нацелилась она на Аманду, свою двоюродную сестру, вдову одного из Брэдфордов, вполне самостоятельную женщину, владевшую десятью процентами акций, оставленных ей ее матерью, очень эмансипированной особой, если судить с позиций Бостона. Аманда, пышнотелая и сексуальная, большую часть своего времени проводила в постели с мужчинами. Не успел ее муж добраться до своего полка, как она уже завалилась в койку с капитаном, чей эсминец стоял в порту на ремонте. Аманда не могла точно сказать, от кого забеременела, но знала, что от ребенка придется избавиться. Аборты были запрещены, и ей пришлось обратиться за помощью к Эстер.

Эстер имела дело с определенной группой высокопоставленных офицеров, которые устраивали для нее выгодные контракты, взамен чего ей позволили организовать частную клинику, где дочерям бостонских сливок общества в случае необходимости вычищали матки. Многие из бостонских дебютанток проходили в церкви Святой Троицы мимо скамьи семейства Брэдфордов, стараясь не смотреть на сидящую там леди Эстер, которая помогла им избавиться от нежелательного бремени. Она не подвела кузину Аманду, и та с благодарностью сказала ей:

– Ты помогла мне спасти свою шкуру.

– А я считала, что спасаю твою репутацию.

– Какая разница. Я, правда, тебе благодарна. Если я могу что-то для тебя сделать…

– Можешь. Продай мне свои акции «Брэдфорд и сыновья».

Аманда изумилась.

– Но я не могу! Брэдфорды никогда, понимаешь, никогда не продают своих акций.

– Не Брэдфордам.

– Да, но семья все равно это не одобрит, – целомудренно произнесла Аманда, соображая, как бы ей вывернуться.

– Но ведь и тебе не понравится, если станет известно, что ты снимаешь дом на Браттл-стрит в Кембридже для своих встреч… иногда с группами мужчин.

Аманда побледнела.

– Ты все вызнала.

– Не было нужды. Твои похождения хорошо известны.

«Сука! – подумала Аманда с ненавистью. – Как, черт возьми, она обо всем узнала?»

– Мне нужны твои собственные пять процентов и те пять процентов, что ты получила от Бруксов.

Аманда задумалась.

– Сколько? – наконец спросила она.

– По рыночной цене.

– Да, но для тебя, Эстер, они стоят гораздо дороже.

– В данном случае нас должно интересовать, сколько они стоят для тебя.

Аманда задохнулась от ярости.

– Никогда не верила этим твоим великосветским штучкам-дрючкам, – прошипела она. – Ты могла обмануть остальных старых пердунов в семье, но я-то знала тебе цену с самого начала!

Эстер усмехнулась.

– Дорогая моя Аманда, назови-ка мне мужчину, который не знает твоей цены?

Аманда сжала зубы. «Настоящая холодная стерва, – подумала она. – Вся в броне, а вместо сердца – будильник».

– Для любой передачи акций требуется одобрение правления, – попыталась вывернуться она.

Еще одна усмешка.

– Правление – это я.

– К чему ты всегда и стремилась, не так ли? Власть для тебя, что секс для меня, ты не можешь без нее обойтись.

– У меня есть… планы, – заявила Эстер и прибавила с безразличной жестокостью: – Война нам обеим послана с неба. Тебе в своем углу, или, лучше сказать, постели, и мне – в моем. Я хочу, чтобы хорошие времена продолжались, а для этого мне надо развязать себе руки. Так или иначе, я этого добьюсь.

– Что я буду иметь за свои десять процентов?

– Наличные или другие акции.

– Ты не собираешься этого афишировать? – поразилась Аманда.

– Не будь дурой. Зачем мне нужно, чтобы пайщики путались под ногами? Тот вопрос, который я собираюсь поднять, касается только семьи и голосованию не подлежит, только приносит дивиденды, и весьма ощутимые.

В этом Аманда не сомневалась. Она уже достаточно знала свою кузину, Комбинация из Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина и королевы Виктории.

– Ладно. Они твои. Но я хочу, чтобы мой адвокат просмотрел все бумаги. – Один из ее теперешних любовников как раз был адвокатом.

– Как хочешь.

Вот так и случилось, что, когда оставшиеся в живых четыре члена правления уселись в комнате для заседаний, а трех оставшихся пайщиков просто не пригласили, у Эстер на руках был контрольный пакет из шестидесяти пяти процентов акций. Когда заседание закончилось, у нее уже было семьдесят пять процентов. Молодой Кэбот Брэдфорд, повидавший другую жизнь, пока был в армии и далеко от Бостона, не пожелал возвращаться к старой. Он предпочел продать свои акции тете Эстер, построить яхту, которую сам же и сконструировал, и уйти в кругосветное путешествие.

– Создается впечатление, тетя Эстер, – холодно заметил молодой, тридцатидвухлетний Тимоти, – что наша фирма тоже потерпела поражение в последней войне.

«Он говорит точно так же, как и его отец, большой поклонник Генри Джеймса», – с отвращением подумала про себя Эстер.

– Вряд ли это можно назвать поражением, – заметила она вслух. – Представленные мною цифры показывают, что это не так. Наш капитал никогда не был столь большим, а наша книга заказов столь полной.

– Совокупный эффект четырех военных лет со временем сойдет на нет.

– Именно поэтому я и хочу разнообразить наше дело. Поверьте мне, война дала мощный толчок техническому прогрессу. Наша фирма должна воспользоваться этим. Доверься мне, Тимоти, и мы будем впереди всех.

– Я и не думаю, что вы уступите это место кому-либо, – ответил он.

Но, как и у остальных, у него не было другого выбора, кроме как держаться покрепче за шляпу, чтобы ее не снесло ветром, создаваемым Эстер в ее движении вперед. На перемены у нее нюх гончей, неохотно признавал Тимоти. Она успела подсуетиться, когда страну охватил телевизионный бум: одна из ее фабрик уже выпускала телевизоры тысячами. Она предвидела, что возникнет потребность в дешевом жилье, и занялась изготовлением готовых блоков для домов. Она почувствовала, что скоро бал начнет править пластмасса, и построила огромный новый комплекс. Сейчас же она увлеклась электроникой. Доходы превысили все ожидания. Она построила новую контору в центре города на земле, которую предусмотрительно купила много лет назад. Старая контора на Комонвелс-стрит сохранялась только в память о прошлом. Она выбросила всю мебель в старом викторианском стиле, которая загромождала дом на Маунт Верчон-стрит, и заменила ее великолепной антикварной мебелью, пылившейся на чердаке. Никто не удивился, когда их дом стал упоминаться в путеводителе по Бостону.

Эстер была довольна. Все шло так, как она планировала. И у нее был сын.

Ее дочери вскоре поняли, что, хотя они могли рассчитывать на некоторое внимание со стороны матери, ее любовь принадлежала только сыну. Все дети Эстер воспитывались в английской манере. У них была няня-англичанка и гувернантка-англичанка до того, пока не наступила пора отправить их в интернат. Эстер проводила дочерей строгими указаниями насчет хорошего поведения и отличной учебы. С сыном она расстаться не смогла. Она подумывала об Итоне, хотя ей и представить было страшно, чтобы отправить его так далеко. Увы, придется послать его в американскую школу, и после длительных расспросов она выбрала академию Филлипс в Андовере. Это была, в конце концов, самая старая школа в Америке, основанная в 1778 году. В сравнение с Итоном не идет, конечно, но по крайней мере он тут будет под ее присмотром, Итак, решено – Андовер.

Она никогда не уставала внушать своим детям значение их английского происхождения. Каждое лето она возила их в Эрун, чтобы они прониклись его духом. Все трое обожали Эрун: Эбби из-за лошадей, Битси из-за его великолепия, и Брэд – потому что он там с восторгом открыл для себя секс, потеряв невинность с помощью одной из горничных. И странным образом это помогло его матери укрепить свою власть над ним. Девушка забеременела, и именно Эстер позаботилась о том, чтобы выдать ее замуж за рабочего из усадьбы, который стал считаться отцом ребенка. Все было проделано быстро и беспощадно, так что никаких сплетен не возникло.

Позднее она постаралась, чтобы ее сын полностью осознал, что она сделала и почему. Это был первый из тех бесчисленных случаев, когда она вытаскивала его из ситуаций, в которые он попадал и с которыми потом не мог справиться. Как она и стремилась, это укрепило в нем твердое убеждение, что в лице матери он имеет протестантский эквивалент Богородицы. В его глазах мать была идеалом. Он верил в нее слепо, полностью, с обожанием. Она не может поступить неправильно, она сама правда, олицетворение Матери. Она приводила его в трепет, ставила его в тупик, уничтожала его как личность.

Он превратился в мужчину, неотразимого в глазах женщин: красавца-мужчину и мальчишку одновременно, сексуального потребителя, всегда берущего и никогда ничего не дающего, кроме обширного сексуального опыта. В тех случаях, если у него что-то шевелилось в другом месте, кроме паха, мамочка всегда вырывала зарождающееся чувство с корнем.

Когда он закончил Гарвардский университет, она взяла его к себе на обучение, таская с собой во все поездки сначала просто как наблюдателя, но, по мере того как он обучался, разрешая участвовать в различных сделках и интригах. Она научила его тонкостям управления, научила точно рассчитывать, где и в какой степени надавить, как манипулировать и хитрить в случае необходимости, как блефовать, если нужно. Она обучила его тонкой и опасной игре, в которую играла и в которой непременно выигрывала. Его мнение о ней как о всевластной и безгранично любящей матери еще больше укрепилось, и соответственно выросла ее власть над ним.

Вскоре в поездки ездить стал преимущественно он. Мать оставалась сидеть в центре паутины, где она всегда, по малейшему дрожанию нитей, определяла, что он задумал и с кем.

Когда к ней пришла ее старшая дочь и сказала серьезно: «Мама, Брэд создает себе скверную репутацию мерзавца типа Лотарио» – мать улыбнулась, поскольку ей хорошо были известны похождения сына.

– Злые языки, – отрезала она решительно. – Я знаю своего сына и, если меня это не волнует, не понимаю, почему должно волновать тебя или кого-то другого. – Тон ледяной и презрительный. – Если его женщины настолько жадны, что требуют большего, чем он может дать, это их проблемы. Я знаю, что женщины слетаются к Брэду, как мухи на мед. В этом, как и во многом другом, он очень похож на моего отца. – Улыбка изменилась. – Он был потрясающе привлекательным мужчиной, да, мужчиной из мужчин…

Эбби увидела, как вспыхнули глаза ее матери и в них мелькнуло выражение, появлявшееся только тогда, когда она говорила об отце, и поняла, что даром теряет время.

Но слухи о скандальных разводах, побоях, даже одном самоубийстве все ползли. И когда возникала нужда, Брэд бежал к матери и прятался за ее юбками, пока она разбиралась со всеми неприятностями.

Леди Эстер получала большое удовольствие от сексуальных приключений своего сына. Он относился к женщинам так, как она относилась к мужчинам. Кроме того, ей казалось, что таким образом она мстит Элен Фортескью и всем другим женщинам, желавшим прибрать к рукам ее отца. Брэду было позволено иметь женщин столько, сколько вздумается, доводить их до чего ему заблагорассудится, если он в конечном итоге бросал их.

К счастью, ей удалось настолько подавить его чувства, что они редко давали себя знать. Если иногда, очень редко, он удивлялся, отчего ему не удается завязать постоянную связь с женщиной, мать умела развеять все его сомнения.

– Полагаю, – говорила она с сожалением, – тебе когда-нибудь придется жениться. Но подыскать для тебя подходящую, нет, идеальную жену – поистине труднейшая задача.

– Мне никого не надо. У меня есть ты, – возражал он, а она касалась его щеки и слабо улыбалась.

– Льстец… – говорила она в таких случаях, довольная и удовлетворенная.

Но он взрослел, и с годами ей приходилось все более серьезно задумываться о поисках подходящей жены для него. Она должна быть скромной, даже робкой, готовой услужить, причем не только Брэду, но и его матери. Ему уже тридцать, и она разрешала ему буянить и крушить все, что ни попадя, но нельзя забывать, что следует продолжать род. Эстер считала, что Всевышний сильно напутал, отведя человеку такую короткую жизнь.

И вот в своих тщательных поисках она наткнулась на Кэролайн Нортон. Она была сестрой старого друга Брэда, Брэдли Нортона (дружба началась в Андовере благодаря путанице из-за сходства имен), чей отец был миллионером, заработавшим свои деньги самостоятельно. Элдридж Нортон, бывший в свое время Элмо Ноторианни, начав со свалки металлолома в Чикаго, стал крупнейшим торговцем металлоломом на Восточном побережье. Его жена Элайн, когда-то бывшая Эстер Шнауцер, считалась в обществе выскочкой. «М.О.», пометила Эстер в своих записях. Мать отвратительная. Но Нортоны были очень богаты, так что Кэролайн наверняка изрядно поднатаскали в лучших школах. Хорошенькая как кукла Барби, внешне скромная, но внутренне отменная эгоистка, из тех, кто, раз решив, чего они хотят, всегда этого добиваются, невзирая на препятствия на своем пути. А Кэролайн хотела стать миссис Уинтроп Брэдфорд V. Ее матери хотелось того же.

Учтя рейтинг компании Нортонов, а также ознакомившись с финансовым отчетом этой компании, Эстер решила, что к Кэролайн следует присмотреться поближе. Разумеется, мамашу надо будет сразу поставить на место. В соответствии со своим решением она пригласила Кэролайн на ферму.

Кэролайн, сообразившая, что ее приглашают на смотрины, вела себя соответствующе: старалась казаться мило наивной, абсолютно целомудренной, безнадежно влюбленной в Брэда и готовой сделать все возможное, чтобы заполучить его. Когда она вернулась в Филадельфию, Эстер призвала сына.

– Такая милая девушка, – сказала она, – хотя от ее приторности у меня временами ноют зубы, и без памяти в тебя влюблена, мой мальчик.

– Она ничего, – безразлично пожал плечами Брэд. – Из тех, что быстро надоедают. Скорее лимонад, чем шампанское.

– Всегда лучший напиток для утоления жажды, – заметила его мать. – И с тем приданым, что ее отец за ней дает, ты сможешь пить шампанское каждый день до конца жизни!

Но Брэд даже не улыбнулся.

– Дорогой, ну надо же тебе когда-нибудь жениться. Кэролайн мила, не слишком умна; к тому времени как я с ней поработаю как следует, ликвидируя все следы влияния ее ужасной матери, она научится хорошо одеваться. С ней тебе будет спокойно. От тебя требуется только дать ей свое имя и детей. Как только она ими займется, ты снова начнешь свою собственную жизнь. Только потихоньку, мой дорогой, Нортоны такие богатые.

Теперь он надулся.

– Ты мой единственный сын – радость моя. Ведь ты же не хочешь, чтобы все забрали в свои руки эти ужасные дети Тимоти или Элиота? Все, что я делала, – для тебя, мой дорогой. Для твоих детей. Если я была готова рисковать жизнью, чтобы родить тебя, самое меньшее, что ты можешь сделать, это жениться, хотя бы ради меня.

Как всегда, он почувствовал себя виноватым.

– Или ты считаешь, что она недостаточно привлекательна? Я знаю, насколько высоки твои требования.

– Да она в порядке, просто… ничего особенного, никакой глубины… я ее не люблю.

– Дорогой, ну это совсем никуда не годится! В нашем положении люди по любви не женятся, слишком важное это дело – брак.

К тому времени как она закончила обработку, Брэд убедился, что Кэролайн идеально подходит для намеченной цели. Он только должен дать ей свое имя и детей. Ничего не говорилось о том, чтобы отдать себя.

Он выполнил свой долг. Слегка поухаживал, затем обручился. Предстояла грандиозная свадьба по-бостонски, подготовкой к которой твердо руководила Эстер.

– Господи, ну что за жуткая зазнайка! – возмущалась Элайн, возвращаясь домой после переговоров с Эстер. – Бог ты мой, ну и заносчивая стерва!

– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за ее сына, мама, – ехидно напоминала ей Кэролайн. – Твои внуки будут правнуками маркиза. Разве не этого ты всегда хотела?

– Но не собиралась ради этого черпать дерьмо ложками!

Кэролайн поморщилась.

– Не будь такой вульгарной.

– Если учесть, во что это все обходится твоему папаше, я буду такой, какой пожелаю, черт побери! Мы за твое право называться миссис Уинтроп Брэдфорд расплачиваемся сполна. Вы только посмотрите на это брачное соглашение. Это же чистый шантаж!

– Я хочу Брэда, и я его получу, – заявила Кэролайн злым голосом. – И не пытайся возражать.

– Ты совсем рехнулась от этого жеребца. Тебе придется как следует топнуть ногой, когда выйдешь за него замуж.

– Не беспокойся. Как только кольцо будет у меня на руке, я собираюсь положить конец очень многим вещам.

– Только если тебе удастся надеть кольцо ему на нос и держаться за него обеими руками.

«Для этого мне придется убрать его подальше от мамаши», – думала теперь Кэролайн, поглядывая на своего жениха, настроение которого после возвращения из Европы было далеко не романтическим. Что-то совершенно определенно стряслось. Было бы здорово, если бы какая-то женщина, относительно которой он строил планы, разорвала их на клочки и швырнула ему в физиономию. Кэролайн не сомневалась, что Брэд от души хотел, чтобы она сделала то же самое, да еще присовокупила бы к этому обручальное кольцо. Она улыбнулась про себя. Чего бы он хотел и что он на самом деле получит – вещи абсолютно разные. Поскольку в этом деле, как и во всех других, касающихся Кэролайн Нортон, имело значение только то, чего желала она сама.