"Смерть планеты" - читать интересную книгу автора (Крыжановская Вера Ивановна)

Глава восьмая

Спустя час Супрамати разговаривал у себя в комнате с Ниварой, который распаковывал большую корзину, стоявшую на столе, и раскладывал на диване вынутые из нее платья.

– Ты непременно сам хочешь нарядить меня, милый Нивара? Говоря правду, для меня чистое наказанье – необходимость менять свою белую тунику, и легкую и удобную, на какой-нибудь глупый и смешной современный костюм, – заметил Супрамати.

– Да, я считаю за честь служить тебе и с удовольствием буду твоим секретарем, дорогой учитель; а младший назначенный к тебе адепт может быть моим помощником, – ответил Нивара, глядя с любовью на него своими блестящими, радостными глазами. Супрамати встал и пожал его руку.

– Ну, что ж, начнем, пожалуй, маскарад. Я вижу, ты уже разобрал свой магазин, – прибавил он, смеясь.

– Вот прежде всего черное шелковое трико – главная часть туалета, так как сорочек уже не носят. Не бойся, оно не полиняет, это первый сорт; но я думал, что черное тебе, может быть, будет неприятно, а потому взял такое же белое, очень тонкое, которое не стеснит.

– Благодарю, ты предупредил мое желание. Признаюсь, мне не очень улыбается эта «черная кожа», – ответил Супрамати, надевая трико.

– А вот сапоги. Их уже не делают из кожи; животные стали слишком редки, чтобы своей кожей обуть все человечество; но взгляни, это очень хорошая подделка – прочно и изящно.

Супрамати надел сапоги и застегнул довольно широкий кожаный пояс; Нивара завязал ему на шее шелковый шарф большим бантом и затем подал шляпу с широкими полями, бумажник и часы, которые носились на золотой шейной цепочке, а прятались в карманчике на поясе. После этого Нивара надел на него сюртук без рукавов из черной, очень мягкой, тонкой и блестящей, как атлас, материи; довольно толстая подкладка похожа была на бархат. Ни воротничка, ни манжет не было.

– Ты не занимаешься моими волосами. Разве прическа а lа girafe уже не в моде? – полюбопытствовал Супрамати.

– О! Давным-давно. Теперь носят волосы как они есть, сколь велики они не были бы; только мужчины не отпускают их ниже плеч. Твоя прическа будет средней моды.

Супрамати подошел к большому зеркалу и с любопытством оглядел себя как чужого. Костюм ему не понравился; в нем было что-то эксцентричное и циничное по его слишком откровенной обрисовке форм. Но все-таки Супрамати был очень красив; трико удачно оттеняло его высокую стройную фигуру, а густые темные кудри придавали ему юношеский вид. Конечно, ни один простой смертный не заподозрил бы в красивом молодом человеке с огненным взором мага о трех лучах, на плечи которого легло столько веков. Однако более внимательный и, главное, чуткий наблюдатель почувствовал и понял бы, что в глубине этих ясных глаз таится нечто, делающее из этого человека совершенно отличное от прочих смертных существо.

Супрамати примерял шляпу, когда вошли Нарайяна и Дахир, одетые одинаково с ним, в сопровождении Небо и трех юных адептов младшего разряда, назначенных состоять при магах секретарями, помощниками или посланцами. Нарайяна был в веселом настроении. Он кокетничал и паясничал в своем слишком узком костюме, а большие черные глаза лукаво и самодовольно блестели. Он представил Супрамати трех адептов, объяснив, что этим прелестным юношам каждому в отдельности не более двух сотен лет.

– Совсем младенцы. А теперь простимся скорее с Эбрамаром и едем. Надо спешить, чтобы попасть на большую станцию до отхода поезда, – торопил он.

– А разве опять в ходу железные дороги?

– Нет, ваша светлость, – поспешил ответить один из молодых секретарей. – Теперь действуют чрезвычайно быстрые и удобные воздушные поезда.

После краткого дружеского прощанья с Эбрамаром маги со своей свитой сели в воздушный экипаж и скоро тихо уснули сном смертных.

Занимался день, когда их разбудили. Едва окончили они туалет, как экипаж их пристал к огромному и странному зданию, выстроенному сплошь из металла и стекла.

Это был целый ряд массивных четырехугольных башен вышиною с башню Эйфеля, но стоявших друг от друга на большом расстоянии.

Внутри находились подъемные машины для путешественников и багажа, рестораны, билетные кассы и т.д. Все это работало автоматически и мало интересовало наших магов.

Вершины башен соединялись огромным металлическим мостом, представлявшим собой пристань, возле которой, прикрепленное летучими мостиками, качалось что-то похожее на колоссальную змею.

Действительно, воздушный поезд походил на змею. Голова, казалось, разевала гигантскую пасть, внутри которой ревел, меча искры, огромный электрический аппарат; под брюхом воздушного чудовища висели сотни шаров, а на спине красовалось что-то вроде прозрачных и подвижных крыльев.

По одному из переходных мостиков путешественники наши во главе с Ниварой вошли в поезд и бегло осмотрели его, прежде чем занять свое купе.

Коридор, проходивший вдоль вагонов, – если можно назвать их этим именем, был достаточно широк, чтобы вместить где полки с книгами, а где буфеты.

Дешевые купе были малы, на два или четыре места. Дорогие же имели по два отделения, более или менее просторных: залу и спальню. Одно из таких, наибольшего размера, заняли Дахир, Супрамати и Нарайяна.

Все было устроено с удобствами и изысканной роскошью.

– Недурно в общем. Но советую вам, друзья, выйти в коридор, поглядеть на дамские туалеты, – предложил Нарайяна, все осмотревший с видом знатока.

Дахир и Супрамати не могли удержаться от хохота и предложили ему взять в проводники для изысканий Нивару; но тот не хотел ничего слушать и почти силой увел всех с собой.

Только что они остановились около одного буфета, как туда же подошли две дамы и при помощи автомата налили себе по стакану какой-то шипучки вроде сельтерской воды.

Обе были молоды и красивы; но костюмы их Супрамати нашел и неприличными, и неграциозными.

На одной, высокой черноглазой брюнетке, было розовое трико, производившее впечатление нагого тела; поверх было одето нечто вроде кимоно с широкими рукавами из розовой, вышитой серебром материи и на белой подкладке. На черных, восхитительно причесанных волосах красовался розовый бархатный берет с бриллиантовой пряжкой.

На второй, хорошенькой среднего роста блондинке трико было черное и черное же кимоно на голубой подкладке, а на голове голубой берет с белыми цветами.

– Тоже недурно, но уж слишком откровенно, – заметил Нарайяна с чуть заметной насмешкой, когда путешественницы отошли.

– Да, прежние платья совершенно изгнаны, – сказал Нивара, когда они входили в свое купе.

– А неужели и старухи носят такой же смешной и противный костюм? – осведомился Супрамати, садясь у окна.

– Старухи?! Да ни старух, ни стариков больше нет; наука совершенно упразднила старость. Одно из последних изобретений сделало совсем не нужными искусственные зубы; потому что, как только зуб изнашивается, на его место выращивают другой…

Теперь также устроены электрические ванны с разного рода втираниями, уничтожающими морщины. Что касается волос, то их тоже выращивают, как траву и любого цвета, по желанию, – пояснил Нивара.

– Черт возьми! Да эти люди в лучших условиях, чем мы; они наслаждаются вечной молодостью, без этой каторги быть бессмертными! – воскликнул, смеясь от души, Дахир.

– У медали есть и оборотная сторона. Вся эта искусственная ультраинтеллигентная мнимая молодежь – слабая, хилая и нервная – подвержена тяжким болезням. Вообще, это – осужденное, приговоренное поколение, – ответил, вздыхая, Нивара.

– Увы! Грустное время, жалкое человечество, – заметил Супрамати. – Да и может ли оно быть иным в этом мире, без Бога, без церкви, без законов, без правды; в мире, где царит лишь поклонение «животному». Кстати, Нивара, Нарайяна описал нам чудо Лурда и сказал, что остались еще христиане, словом, верующие. Много ли их?

– О, нет, очень мало; христиане составляют лишь очень бедную и гонимую секту. Живут они по уединенным, разоренным землетрясениями местам, да на заброшенных островах или в подземельях; словом, почти в пустынях, где «баловни» нашего времени не согласились бы и дня пробыть. Селятся они поблизости от древних святых мест или у тайников, где скрывают мощи, а не то чудотворную, особо чтимую икону.

– А не можешь ли сказать, Нивара, какие сохранились святые места помимо Лурда? – спросил Дахир.

– Храм Гроба Господня сохранился; но уцелел он благодаря чуду, еще более великому, чем в Лурде. Я должен описать вам это в высшей степени интересное явление. Вы понимаете, что святое место, где сотни лет скапливались молитвенные излучения, возбуждало ярую ненависть сатанистов. Этот очаг, так сказать, света и тепла, обновлявший и подкреплявший столько душ, не давал им покоя: особенно же приводили их в бешенство совершавшиеся там обращения к вере в Бога. И одно из таких обращений, особенно блестящее потому, что произошло с одним из их лагеря, обратившегося к покаянию, переполнило, как говорится, чашу.

На собрании главарей люциферианства вместе с неверующими ни в Бога, ни в сатану, но которых, однако, убедили, что это «гнездо фанатиков» заражает умы «обскурантизмом», было единогласно решено взорвать храм и Святой Гроб, а сколько тут было кощунства и всякого богохульства, так язык не поворачивается вам повторять.

Короче говоря, преступный план нашел множество сторонников, и целая армия, вооружившись бомбами и другими разрушительными средствами, с пением кощунственных песен, в подражание песнопениям священным, двинулась на Иерусалим.

По мере приближения, возбуждение озверелой толпы все росло. Во главе процессии несли статую Бафомета, а Царица шабаша исполняла впереди бесстыдную пляску; потому что, прежде чем уничтожить святое место, они намеревались осквернить его, справив там свой дьявольский шабаш.

Весть о приближении этого сатанинского полчища долетела до Иерусалима, вызвав среди верующих ужас и смятение. Собрались они в большом, сравнительно конечно, числе, так как готовились, по обычаю многих веков, праздновать Пасху. Они хорошо понимали, что кощунники умышленно избрали святую ночь для того, чтобы овладеть храмом и уничтожить его. А в то время епископом Иерусалимским был старец великого подвижничества, высокого благочестия и геройского мужества.

Известие о приближавшейся опасности не смутило его мужества и твердости духа. Проведя ночь на молитве у гроба Христа, он созвал верующих и красноречивым словом внушил им не трусить и не бежать, а защищать священное место по мере сил, положившись в остальном на волю Господню.

Слово его произвело желанное действие, и восторженное состояние осенило богомольцев. Они знали, что заплатят жизнью за верность Спасителю, но бодрость их не слабела; на коленях, с зажженными в руках свечами, пели они хором гимн воскресения, а вера их была так горяча, воззвание к Богу с мольбой о помощи и поддержке так сильно, что совместная молитва их восходила, как огненный столб, и обратилась над храмом в лучезарное облако. Весь храм положительно сверкал астральным светом; но верные, погруженные в глубокую молитву, не отдавали себе в том отчета, а сатанисты, само собой, не заметили великой невидимой силы, собравшейся вокруг святого места, которое они собрались уничтожить.

Наконец дьявольская рать подступила к храму, а крики их и бесстыдные песни слышались уже вблизи. Тогда верные запели «Христос Воскрес!», а маститый епископ с крестом в руках, подняв взор к небу, молился с восторженной верой.

И в ту минуту, когда Бафомет с Царицей шабаша чуть не очутились в ограде храма, небо точно воспламенилось, земля поколебалась и расселась, образовав огромные трещины, из которых вырывалось пламя и дым. Говорят, это было нечто ужасное; подземные удары вперемежку с раскатами грома были такие, каких никто от роду не слыхивал. Сатанинское воинство было буквально поглощено разверзшейся под ним бездной; казалось, что рушится сама гора, на которой стоял Иерусалим.

Следующий день осветил ужасную картину сошествия Божьего гнева.

Там, где возвышалась гора с Иерусалимом, образовалась глубокая долина, окруженная черными скалами и ущельями. Большой, пышный город был совершенно уничтожен землетрясением, а цветущие окрестности испепелены и являли собой дикую, бесплодную пустыню.

Но удивительнее всего то, что скалы во время крушения образовали как бы стену, которая ограждала и защищала ту часть храма, где находился Святой Гроб; очевидно, весь храм опустился вместе с землею и, не считая ничтожных повреждений, отнюдь не пострадал.

Бывшие в храме верные потеряли сознание во время катастрофы; они упали, словно задохнувшись, и только спустя несколько часов многие из них очнулись.

Между ними был и старый епископ, который – едва вернулись к нему силы – отслужил благодарственный молебен. С тех пор в этой дикой долине собираются остатки христиан; там существуют даже две небольшие тайные общины, мужская и женская, которые проводят жизнь в посте и молитве. Но выходить из долины и за пределы церковной ограды они не смеют, потому что места этого избегают и страшатся люцифериане.

– Как глубоко, значит, укоренилось зло, если даже столь очевидное доказательство могущества и заступничества Божественного не обратило неверующих и не привело их к покаянию, – заметил Супрамати, поблагодарив Нивару за интересный рассказ.

Поговорив еще некоторое время, они узнали из беседы, что направляются в Царьград; затем Дахир, сославшись на усталость, ушел в свое отделение.

Но Супрамати удержал Нивару с Нарайяной, и они продолжали разговор о минувшем и грядущем.

До начала своей проповеди Супрамати предполагал посетить все места, где пребывали оставшиеся верными Богу; а предварительно все маги должны были присутствовать на общем совете, где соберутся посвященные, назначенные работать в тяжкое последнее время.

Маги не ласкали себя надеждами, зная, что борьба будет тяжелая и изнурительная, так как сатанисты были даже уверены в безнаказанности и не подозревали столь близкой кончины планеты. Изумительные открытия последних времен возбудили в человечестве безмерную гордость, а духи тьмы, овладевшие массами, убаюкивали их еще более блестящими надеждами.

Жизнь должна была быть, по их понятиям, сплошным бесконечным праздником, которого не нарушат ни старость, ни болезнь, ни смерть.

Ослепленное гордостью и безумной жаждой наслаждений, людское стадо, пировавшее на краю пропасти, не знало, что те, кто толкал его на преступления, кощунства и святотатства, предвкушали заранее исполинские гекатомбы, которые готовила кончина мира. Сколько трепещущего мяса людского, дымящейся крови, жизненного флюида послужит кормом мерзким гиенам пространства, питающимся падалью.

Нарайяна сделал по этому поводу замечание, а Нивара воскликнул:

– Ах, как счастливы мы, какая неоценимая награда за нашу работу – в возможности переселиться в новый мир и заслужить мирную кончину в свете высшей сферы, вместо того, чтобы нести страшное наказание и сделаться добычей адских вампиров.

– Да, – ответил Супрамати. – Милосердие Создателя равно Его мудрости, и чтобы доказать Ему нашу благодарность, нам надо хорошо поработать и спасти детей Христовых, подтвердив притчу о семи мудрых и семи неразумных девах. В настоящее время она исполняется буквально. Мудрые девы достойно вынесли испытания; любовь их к Богу не ослабла и они покорно ожидают страшного суда; а вера и молитва, как неугасимые лампады, горят в их душе. Девы же неразумные забыли свое божественное происхождение, отвергли своего Создателя, и тьма объяла их; они погасили огонь небесный, ведущий к Богу и озаряющий тернистый путь восхождения. Бедные слепцы! Тяжкое ждет их наказание и никакой свет не озарит души во время ужасного хаоса, который наступит, – закончил с грустью маг.

Некоторое время разговор еще шел на ту же тему, но Нарайяна заметил, что в купе душно, и потому пожалел, что нельзя открыть окно.

– В конце поезда около машины устроен крытый балкончик, я могу свести вас туда, – предложил Нивара.

Вскоре все трое стояли на узенькой галерейке с широким, открытым настежь окном, на которое они облокотились.

Надо было иметь очень крепкую голову, чтобы она не закружилась при взгляде наружу; ибо, насколько мог обозреть глаз, не видно было ничего, кроме неба и облачного океана, скрывавшего землю. Но бессмертные не знали ни страха, ни головокружения, и со спокойным любопытством любовались действительно захватывающим зрелищем, которое развертывалось перед ними.

По всем направлениям скрещивались воздушные суда и поезда подобно исполинским извивавшимся чудовищам, потрясая воздух шумом и свистом; а толпа, набитая в этих черных, желтых или зеленых змиях, одинаково слепо вверяла свою судьбу гениальному механизму и искусству механика, как некогда отдавала себя на волю Божию.

– Какой громадный шаг сделали открытия со времени нашей последней экскурсии в мир, – сказал Супрамати.

– О! Вы еще очень мало видели изобретенных «чудес». Можно смело сказать, что человек подчинил себе для услуг все стихии.

Ум изощрен, а божественная душа подавлена, и плоть торжествует победу; она господствует над всем: труд свела до минимума, сравняла хозяина со слугой и поработила силы природы, – ответил Нивара.

– Да, да. И в тот момент, когда они особенно восторжествуют, считая себя полными господами стихий, – реторта лопнет, и против них восстанут те самые рабы, посредством коих они собирались править Богом, – посмеиваясь, заметил Нарайяна.

Надышавшись свежим и холодным воздухом, они вернулись в купе, и разговор снова зашел о предстоящем житье в Царьграде.

– А какое назначение желаешь ты получить от нас, Нивара? Нет ли у тебя на примете особо излюбленной страны и людей, которых ты желал бы спасти и уберечь, – спросил Супрамати с доброй улыбкой.

– Нет, учитель, вся земля мне одинаково противна, а любимым мною существам будет много лучше под вашим, нежели моим покровительством. Поэтому единственное мое желание – остаться твоим учеником и исполнителем твоих приказаний, – ответил молодой адепт, глядя на него своими блестящими признательными глазами.

Царьград еще существовал; благодаря своему бесподобному местоположению, он пережил все катастрофы, которые в течение целых веков его постигали.

Город изменился, конечно, еще более разросся и принял современный облик, но прежний дворец Супрамати все еще стоял, чудесно сохранившийся по своим летам.

В продолжение не одного века он служил пристанищем прежде всего жертвам землетрясения, сопровождавшегося затем наводнением, которое наполовину уничтожило город, а потом приютом для вдов и сирот. Позднее, когда благотворительность стала все более выходить из моды, в нем устроили порнографический музей, уничтоженный, однако, через несколько дней после его открытия пожаром.

Некоторое время спустя недвижимость была куплена каким-то иностранцем, который произвел необходимые поправки, но сам живал редко. Мало-помалу средоточие роскоши и оживления города переместилось, бывший дворец Супрамати остался в стороне и им перестали интересоваться; а отдать его внаем или перестроить законные владельцы, по-видимому, не желали.

Вдруг прошел слух, что дворец куплен индийским принцем по имени Супрамати, который, очевидно, намеревался в нем поселиться, потому что дом весь стали обновлять. Наехали какие-то чужеземные, темнолицые люди, под надзором которых шла роскошная меблировка комнат и приведение в порядок садов. Снова забили фонтаны, запестрели цветники, и в зелени появились статуи. Словом, старый дом ожил, разукрасился и своей утонченной роскошью возбуждал любопытство праздной и пресыщенной толпы, интересующейся всегда лишь чужими делами.

И вот однажды, к большому разочарованию любопытных, разнеслось известие, что владелец прибыл незаметно, в простом воздушном экипаже, и не один, а с братьями, родным и двоюродным; все три индусских принца были, по слухам, молоды, красивы и богаты – истинные миллиардеры. Одновременно прибыли их друзья и свита, состоявшая из управителей огромных поместий и трех секретарей.

Толпа зевак еще более огорчилась, когда узнала, что интересные иностранцы никуда не показываются и не выходят за ограду дворца, а видеть их можно только издали, во время прогулки.

Действительно, маги избегали пока появляться в обществе, старательно изучая бывший в ходу космополитический говор и разбираясь в истории, нравах и общем положении человечества

того времени, в котором им предстояло приступить к выполнению своей трудной миссии.

Печальная развертывалась перед ними картина как прошлого, так и настоящего. За несколько столетий, незаметно протекших параллельно с их странной и таинственной жизнью, мир пережил страшные потрясения, а геологические перевороты значительно изменили местами географию земли. Еще более страшные и гибельные политические перевороты до основания потрясли все устои общества.

Зло, обильно и старательно посеянное среди народных масс евреями и анархистами, принесло свои плоды. Всюду разражались ужасные революции, топя в крови и сметая все, что еще осталось от древних установлений, управлявших порядком жизни человечества. Этот разрушительный кризис породил новое общество, которое было бы непонятно и отвратительно минувшим поколениям.

Лжегуманитарные убеждения уничтожили всякую наказуемость и упразднили весь правовой институт, со всей кучей темных, правда, для массы и растяжимых законов. Равным образом, не только не ограниченная, но безудержная «свобода совести» мало-помалу вытравила всякое понятие о религии; не было более ни Бога, ни церкви, где проповедовались ее «неудобные» для масс законы, как не стало больше и тюрем. Никто не признавал уже взаимности обязательств, а каждый жил по своему вкусу или прихоти и сам судил себя сообразно своим животным влечениям.

Не было более границ, войск, национальностей; все слилось в человеческие стада, управлявшиеся коммунарными градоправлениями с весьма ничтожным, впрочем, авторитетом.

Население таяло в угрожающих размерах вследствие того, что женщины лишь нехотя подчинялись обязанностям материнства и семьи; имевшие двух детей составляли редкость.

Не менее изменился и образ жизни. Научные и промышленные изобретения вконец преобразовали не только внешний вид земной поверхности, но и нравы, характеры, потребности, привычки и образ жизни людского муравейника, сведя почти на нет личный труд. Рабочих больше не было, а налицо оказались лишь «мастера», которые за громадное вознаграждение работали на машинах или управляли воздушными судами.

Но по мере сокращения труда развивалась праздность, которая мало-помалу сделалась культом масс. Девиз римлян времен упадка «Хлеба и зрелищ!» возродился в гигантских размерах; все желали наслаждаться и забавляться без удержу и устали; а так как подобная разгульная жизнь стоила дорого, то наглейшее мошенничество процветало наяву, и всякие средства без разбора для добывания золота были хороши и законны.

Понятно, что в таком обществе, снедаемом пороками и леностью, при упадочной к тому же «цивилизации», умственная работа стала затруднительной, и народные массы были грубо невежественны, прикрываясь обманчивым лоском мнимого образования.

И – странное явление, в силу ли закона атавизма, но вековая интеллектуальная работа этого вымирающего человечества как будто кристаллизовалась порой, и среди невежественной наглой толпы появлялись гениальные люди, которые своими изумительными все же открытиями вызывали настоящие перевороты. Но, увы, эти гениальные головы направляемы были точно лукавым духом, и все изобретаемое ими способствовало главным образом усилению могущества зла, распространению порока, праздности и низменных страстей.

Тунеядство, служившее теперь основанием всей общественной организации, изменило также систему преподавания. За исключением начальных, других школ не было, а существовали только специальные «курсы», на которых юношество «оканчивало» образование по особо избранным предметам, преподаваемым к тому же поверхностно, потому что по лености большинство отказывалось от серьезной умственной работы.

Сохранилось всего лишь несколько учреждений, где собирались избранные умы и откуда выходили великие изобретатели, лукавые, хотя и гениальные ученые или достойные этого имени специалисты, которые наблюдали за изготовлением и действием сложных машин. Но таких оказывалось немного и все они были наперечет в каждой местности. Толпа же забавлялась науками вроде спорта и довольствовалась поверхностным изучением необходимых лишь знаний. Довольствовались международным говором, с которым можно было обойти вселенную и быть понятным с края и до края, а тех, которые еще занимались языковедением, поднимали на смех и считали глупцами или маньяками.

Параллельно с понижением нравственного и умственного уровня пали также искусства и литература. Первые давали лишь плохие заимствования старинных произведений, приурочивая их к циничному вкусу эпохи; а еще более жалкая литература ограничивалась газетными листками, разбалтывавшими события дня и пикантные скандалы; читать большие сочинения никто не имел ни времени, ни желания. Люди шутили, забавлялись на краю бездны и веселились. То была настоящая пастушеская идиллия; не хватало лишь одного – невинности.

Чтобы пополнить потребность в развлечениях и заменить чем-нибудь прежнюю литературу и чтение, существовали театры; они размножились в неслыханных размерах и на каждой улице был свой театр, как некогда кишели они кинематографами. И по-прежнему они были отражением времени и нравов. Но серьезное драматическое искусство умерло: в ходу были лишь грубые фарсы и водевили, где цинизм доводился до нелепости, но такие роли не требовали от артистов почти никакого труда, а это было главное. Публика хохотала, «убивала» таким образом несколько часов, и это тоже было главное…

Жизнь проводилась в театре, ресторане или сатанистском храме, где откровенный разврат блистательно торжествовал в невероятных оргиях. Зараженный нравственной гангреной, но изворотливый ум времени придумывал и выискивал все более и более острые и возбуждающие нервы страсти, так как ученая преступность руководила человечеством. Изучались темные силы оккультного мира и применялись так, как один ад умеет это делать; и люди, утратившие Бога, лишенные небесной помощи своего Творца, все глубже и глубже уходили во зло, которое влекло их к гибели. И вот ослепленные, увлеченные и совращенные проклятой наукой, питомцы сатаны стремились массой в его дьявольские капища.

Да не подумают читатели, что автор писал это под влиянием какого-то адского кошмара. Пусть взглянут они испытующим, трезвым взором вокруг и тогда ясно увидят зародыши всех ужасов, которые пышно расцветут в будущем. Вооружись микроскопом и скальпелем, разумный беспристрастный мыслитель, и под обманчивым лоском нашей «блестящей цивилизации» ты скоро увидишь губительные вибрионы братоубийства, ярого атеизма и праздности, – этого чудовища, которое народная мудрость справедливо назвала «матерью всех пороков, всех грехов».

Сокращение во что бы то ни стало труда и вместе с тем увеличение заработной платы, разве не стало уже лозунгом масс и целью, которой добиваются люди всеми дозволенными и недозволенными средствами? Леность, охватившая современную молодежь, увлекая ее рыскать по митингам и избегать серьезного ученья, леность, распространяющаяся подобно тифозной заразе – это та тучная почва, на которой вырастет и расцветет великий отрицатель; он толкнет души на страдание и долгое искупление, а планету на разрушение.

Невелик, конечно, наш мир; это лишь незаметное зернышко великого целого, атом на неизмеримом плане Вселенной; велика лишь идея зла, которое во всей полноте своей явит в себе эта отравленная заразой ячейка божественного тела.

История, впрочем, не новая. До нас и после нас, на мирах потухших и мирах будущих происходила, происходит и будет происходить та же адская трагедия душ совращенных, душ обманутых, втянутых в пучину продолжительного страдания, как искупление столь же тяжкое и горькое, сколь возмутителен был грех.

Понимание древних преданий затуманилось или утерялось в течение веков; такова, например, легенда о первобытном грехе, имеющая свой глубокий мистический смысл: обольщение путем распутства и ад, внушающий человеку непокорность, сулящий ему легкое знание, – проклятую науку, которая губит души, изгоняя их из Рая, т. е. лишает порядка, мира, божественного покровительства. И люди, изгнанные в мир бедствий и страданий, становятся служителями ада, который неотступно понуждает их, терзаемых нечистыми желаниями, и бешеной горечью отчаяния, творить зло без отдыха и передышки.

Чтобы закончить абрис общества, в котором предстояло выступить магам для выполнения их тяжелой миссии, остается отметить одну черту, ничтожную, конечно, в общей картине, но имеющую тем не менее свою пикантность.

Во время первого взрыва «уравнительных» революций достигшая власти чернь удовлетворила свою вековую зависть и затаенную злобу, уничтожая, между прочим, все, что казалось ей привилегией рождения, общественного положения и даже богатства.

Но так как полное равенство – не что иное, как недостижимая утопия, которую никогда и никакая архиреволюция не осуществит, то едва стихла политическая буря, как общество быстро преобразовалось, и тут снова выглянула, хотя и несколько в ином виде, старая закваска – тщеславие.

Не было, правда, более служилой иерархии с ее чинами и почетными званиями, не стало орденов, дворянства и никаких вообще привилегий, а между тем, – о, злая ирония! – были все-таки дворянские титулы.

Произошло это таким образом. Спокойствие наступило, снова появились богатые и бедные, тогда тщеславие постаралось возместить прежние отличия: роскошные кресты и хорошенькие ленточки, которые так мило украшали в былое время грудь заслуженных людей. Восстановлять все это было рискованно и трудно; но оставалось одно старинное отличие, теперь бесхозное и брошенное; его-то можно было поднять без опасения ввиду того, что свобода имени была безгранична, и можно было по желанию менять его, переделать и т.д. Потомки старинных, благородных семей первые рискнули сделаться снова графами и маркизами, а потом появилось множество подражателей, так что в самый расцвет феодализма не было столько «графов», «князей» и «баронов», как среди этого разнокалиберного демократического общества, где каждый, если это доставляло ему удовольствие, мог прицепить себе титул; никаких прав это ему не давало, а между тем красиво звучало…

Неоднократно грустная усмешка озаряла лица Дахира и Супрамати, когда при изучении документов развертывалась перед ними подробная картина того, что передано нами вкратце; Нарайяна же хохотал, как сумасшедший, читая друзьям смешные эпизоды прошлого и особенно историю возрождения благородных титулов.

– Не велика нам будет честь в свете, когда теперь принцы чуть ли не столь же рядовое явление, каким прежде были носильщики, – прибавил он, утирая глаза от смеху.

Однако маги все еще не показывались нигде; и любопытные предполагали, что у них много знакомых, может быть, даже соотечественников, и что они развлекались в своей компании ввиду того, что нередко многочисленные воздушные экипажи опускались во дворе или в дворцовых садах и улетали обратно на заре.

В действительности время от времени наезжали маги-миссионеры для обсуждения с друзьями разных подробностей общего плана действий в разных частях осужденного на смерть мира.

Во дворце Супрамати собиралось избранное общество: мужчины строгой красоты с лучезарным глубоким взором, одухотворенные головы которых окружал широкий ореол.

Однажды вечером в рабочей комнате Супрамати собрались человек пятнадцать магов и около двадцати молодых адептов, чтобы распределить окончательно, кто в какой местности будет работать.

– Итак, решено, друзья, что прежде всего мы осмотрим поле битвы, на котором нам предстоит сражаться, и посетим святые места, где скрываются и прозябают защитники веры, – сказал Супрамати.

– Да, – ответил один из магов. – Нам надо отправиться раньше всего туда, где святое причастие еще привязывает людей к Божеству; там маги откроются своим братьям и совместно организуют собрания для проповедования приближающейся кончины мира и процессии со священными песнопениями, звуки коих очистят атмосферу.

– Тяжела наша задача, но тяжко и тем, кто отзовется на наш призыв и пожелает спастись, – заметил Дахир. – Там, где атеизм и культ сатаны порвали всякую связь с Божеством, одна лишь кровь может возродить это единение заново. Подобно первым христианам, им придется доказывать свою веру в Бога мученичеством, и могуществом веры сделать себя достойными следовать за нами.

– Да, как ни тяжел такой путь к спасению, он неизбежен. Только те, кто никогда не отрекались от Бога и не ослабевали в вере, несмотря на все испытания, могут быть избавлены от мученичества, если только они сами не захотят принять его добровольно, чтобы очиститься и достигнуть высшей степени, – ответил Супрамати.

– О, о! Сатанистам тоже немало будет хлопот и неприятностей, когда мы потревожим их сладкий покой, – воскликнул Нарайяна, сверкая глазами. – Предвкушаю ту минуту, когда вибрации общей молитвы и священное пение поразят их, как смертоносный яд, вызвав конвульсии, нервные припадки, близкие к безумию, и разные другие психические заболевания.

– Только они не умрут от этого, – возразил один из магов, – потому что должны претерпеть наказание последних ужасающих дней перед концом мира, разрушению которого они способствовали своими преступлениями. Слабых нам придется тоже оставить здесь ввиду того, что присутствие их в новом мире явилось бы зародышем погибели. Они отведали проклятой науки, созданной изгнанником неба для того, чтобы заражать души; они забыли, что сыны Земли должны любить и почитать свою общую мать, которая была их колыбелью и будет могилой, а не осквернять эту священную кормилицу, как то делает населяющее ее теперь адское поколение.

– Да избавит Бог всякого так низко пасть и споткнуться, потому тяжел и узок путь восхождения, а светлый маяк всезнания, который сулит усталому путнику отдохновение, блестит в туманной дали, – сказал Супрамати. – А эта узкая тропинка вьется среди пропастей, где подстерегают нас всякие соблазны. «Homo sum», люди мы и подвержены всяким телесным и душевным слабостям; в нас таятся тысячи неудовлетворенных желаний, все возмущения необузданной гордости, а единственная поддержка равновесия чувств – вера в себя.

– Говорю это, – прибавил Супрамати, – для младших между нами адептов. Они должны молиться и сосредоточиться, дабы никакая слабость не смущала их в том вихре зла, куда мы идем.

После прощального ужина маги, рыцари и адепты распрощались, чтобы начать свой предварительный обход, прежде чем собраться в последний раз во дворце Грааля.