"Приключения, почерпнутые из моря житейского" - читать интересную книгу автора (Вельтман Александр Фомич)IVОбратимся теперь в Москву, к родителям и супругу Саломеи Петровны. В тот самый день, когда она отправилась по своим надобностям из Москвы, около полуночи Федор Петрович, очень хорошо зная, что Саломеи Петровны нет еще дома, так, для большего убеждения, спросил у слуги: – Что, Саломея Петровна еще не возвращалась? – Никак нет-с. – Ах, ты, господи!… Нет уж, как хочет, а я спать лягу, – сказал Федор Петрович и лег спать. По обыкновению, всякое утро приходил человек и будил его, докладывая, что чай готов и что Саломея Петровна изволили уже встать. Против обыкновения, на другой день после отъезда Саломеи Петровны по своим надобностям человек не приходил будить Федора Петровича и докладывать, что Саломея Петровна изволили уже встать. Был уже час третий пополудни, Федор Петрович отлежал бока, удивляясь, что Саломея Петровна так долго спит. «Верно, поздно приехала домой, – думал он. – Вот жизнь собачья!» – прибавил он вслух и крикнул: – Эй! – Чего изволите, сударь? – спросил лакей. – Барыня встала? – Никак нет-с. – Ах ты, господи! – сказал Федор Петрович, – в котором часу приехала барыня? – Барыня не приезжали-с. – Как, барыня еще не возвращалась домой? – Никак нет-с. – Ах ты, господи! – вскричал Федор Петрович, – да где ж она? – Не могу знать-с; Петр ездил с барыней, они изволили послать его из галереи за афишкой в театр; он взял афишку, а в галерее уже барыни не было, так он и велел кучеру ждать У театра; а сам ждал в галерее в бельэтаже, подле нашей ложи. Театр-то кончился, все пошли вон, а Петр ждал-ждал, покуда свечи потушили. Петр хотел было еще немножко подождать, да капельдинер прогнал его: ступай, говорит, вон; кого ты ждешь? вce разъехались, и лампу потушили. Петр и пошел, спросил кучера Игната: «Что, барыня ее выходила?» – «Да не выходила же», говорит… – Ах ты, господи! – вскричал Федор Петрович, – да где ж она? – Не могу знать. Карета стояла подле театрального подъезда до рассвета, какое до рассвета – уж солнце высоко было, когда они воротились домой, – Кто, барыня? – Нет, Петр и Иван. – А барыня? – Ее так и не дождались. – Ах ты, господи! Это ни на что не похоже! Давай чаю! – Ключи у барыни. – Тьфу! Давай одеваться. Федор Петрович оделся и отправился к Петру Григорьевичу. Петра Григорьевича не было уже дома; Софья Васильевна куда-то сбиралась ехать, только Катенька была в гостиной. – Ах, Федор Петрович! – вскричала она радушно, бросаясь к нему навстречу, – как давно вы у нас не были! У Федора Петровича забилось сердце от какого-то тайного, горького чувства; несмотря на строгое запрещение Саломеи Петровны не подходить к ручке Катеньки – – Что вы такие смущенные? – Ничего, Катерина Петровна, так, устал, жарко! – Вы пешком пришли? – Пешком. – Как же это вы осмелились? Сестрица не позволяет вам пешком ходить, – сказала шутя Катенька, – постойте, вот я ей окажу! «Господи! – подумал Федор Петрович, – если б Катенька-то была моей женой!…» – Вы что-то все думаете, не отвечаете. – Отвечать-то, Катерина Петровна, нечего. Как на душе скребет, так бог знает что и отвечать. – Что за несчастие такое с вами случилось? – Помилуйте, встанешь в семь, жди до полудня чай пить! – Кто ж вам велит? – Кто? да это уж жизнь такая, неприятно же врозь пить чай… да добро бы в полдень, а то сегодня я по сю пору чаю еще не пил! – Отчего ж это? Хотите, я велю поставить самовар. – Сделайте одолжение… Ключи у Саломеи Петровны, а она еще, бог знает, со вчерашнего дня по сю пору не возвращалась домой. – Как! – вскричала Катенька. – Да так. Я уж этой жизни и не понимаю! – Коляска готова? – раздался голос Софьи Васильевны; и с этими словами, она, разряженная, вышла в гостиную. – А! Федор Петрович. Федор Петрович подошел молча к руке. – Что это вас давно не видать, вы как чужой стали! Что Саломея делает? – Да я пошел, ее еще не было дома, – отвечал Федор Петрович, стараясь говорить спокойным голосом. – Маменька, Федор Петрович еще не пил чаю, я велела поставить самовар. – Где ж вы были все утро? – Дома. – Напой, Катенька, Федора Петровича чаем; а мне нужно ехать. Прощайте, Федор Петрович, поцелуйте за меня Саломею. – Покорнейше благодарю! – отвечал Федор Петрович по модному выражению, переведенному с французского диалекта. Софья Васильевна поклонилась довольно сухо и уехала. Софья Васильевна сердита была на Федора Петровича, потому что Саломея, не позволив давать отцу своему денег взаймы, на него же свалила отказ. Катенька напоила Федора Петровича чаем, и он пошел домой. – Что, приехала барыня? – Никак нет! – отвечали ему в передней в несколько голосов. В ожидании Саломеи Петровны он сжег десяток пахитосов, потому что Саломея Петровна трубку ему запретила курить; потом ходил, ходил по всем комнатам, смотрел на часы и, наконец, вышел из себя. – Шесть часов! Эй! что ж не накрыт стол? – Да кушать не готовлено. Барыня с вечера ничего не изволили заказывать. – Тьфу! Это черт знает что за жизнь! – крикнул Федор Петрович и прибавил сквозь зубы: – Таскается день и ночь… Федор Петрович, не зевая, к кому прибегнуть с горем своим, снова пошел к Петру Григорьевичу, застал его с женой, дочерью и двумя гостями за столом. – А! обедали, Федор Петрович? – Нет еще, – отвечал Федор Петрович, – Саломеи Петровны нет дома. – Так садитесь, – оказал Петр Григорьевич и стал продолжать разговор с гостями. Софье Васильевне также некогда было с ним говорить, а потому он молча, торопливо догонял кушающих уже десерт. – Куда ездила сегодня Саломея? – спросила, наконец, Софья Васильевна. – Никуда, – отвечал Федор Петрович. – Как же вы давеча говорили, что ее нет дома? – Ее по сю пору нет дома, – отвечал Федор Петрович, – она вчера поехала в театр… и не возвращалась… я не знаю… Софья Васильевна, вероятно, догадалась, наконец, что что-нибудь да не так, прервала слова Федора Петровича и сказала, захохотав: – Бедный муж, не знает, где жена!… а я знаю. – Она мне ничего не говорила, – начал было Федор Петрович. – Не говорила? да разве вы не помните, что она сбиралась с Малютиными в Вознесенск? С этими словами Софья Васильевна встала из-за стола. – Хотите трубку? – сказал Петр Григорьевич, взяв за руку Федора Петровича. – Пойдемте ко мне в кабинет… Федор Петрович, – продолжал он, – вы почти сами вызвались дать мне взаймы сорок тысяч, которые мне необходимы, чтоб поправить свои дела; для чего ж вы вместо исполнения слова нажаловались на меня своей жене, что я выдал нищую дочь свою за вас для того, чтоб обобрать вас? скажите пожалуйста? – Я? я это говорил? вот вам Христос! – сказал Федор Петрович. – Вот записка, полученная женою третьего дня от Саломеи; извольте читать: «Папа просил у моего мужа сорок тысяч взаймы. Это крайне его удивляет, и мне слишком неприятно слышать упреки», что мои родители не только что не дали мне никакого приданого и выдали как нищую, но еще требуют от зятя, чтоб он для поправления их состояния отдал свое. По доброте своей муж мой не умел отговариваться; но, чтоб избежать вечных упреков, я ему сказала, что папа не нуждается уже в его деньгах». – И не думал, и не думал этого говорить, Петр Григорьевич, клянусь богом! Я не знаю, что Саломее Петровне вздумалось про меня так писать… и не понимаю! Я уж и деньги приготовил для вас; она взяла их к себе и сказала, что вы от нее получите. Петр Григорьевич закусил губы. – О! бог ей судья! Мне только жаль, что я доброму человеку навязал на шею такого черта! – сказал он, задыхаясь от досады. – Где она? – Я не знаю, Петр Григорьевич, где она; со вчерашнего дня еще не возвращалась домой; Софья Васильевна говорит, что она уехала в Вознесенск. – Врет она! – вскричал Петр Григорьевич. – Эй! кто тут? позови барыню. – Что тебе, друг мой? – спросила Софья Васильевна и испугалась, увидя, что Петр Григорьевич весь вне себя ходил большими шагами по комнате и поминутно набивал нос табаком. Это был худой признак. – Где Саломея? – крикнул он. – Я почему ж знаю, – отвечала Софья Васильевна, – кажется, мужу ее лучше знать об этом. – К чему ж ты выдумала, что она поехала в Вознесенск? – Я знаю, что она хотела ехать с Малютиными и без всякого сомнения уехала с ними. – Я сегодня был у Малютиных; она, верно, уехала с чертом. Софья Васильевна побледнела. Федор Петрович стоял безмолвно и смотрел на Софью Васильевну как на виноватую и как будто произнося с упреком: «Вот видите, Софья Васильевна, что вы сделали! Зачем вы сказали, что Саломея Петровна уехала в Вознесенск, когда она не уезжала туда». – Любезный Федор Петрович, – сказал Петр Григорьевич, – грех не на моей душе, а на бабьей. – Ох ты! – произнесла Софья Васильевна и торопливо вышла из комнаты. Федор Петрович стоял молча посреди комнаты, в одной руке держал фуражку, другою приглаживал волосы на голове, потому что они становились у него дыбом в смутное для головы время. – Что делать! – сказал Петр Григорьевич, глубоко вздохнув и пожав плечами. – Я не понимаю, куда это уехала Саломея Петровна, – сказал, наконец, Федор Петрович. Петр Григорьевич набрал снова глубоким вздохом оксигену [74] – Позвольте трубочку, – сказал Федор Петрович. – Сделайте одолжение, – отвечал Петр Григорьевич, расхаживая взад и вперед по комнате. – Поди, пожалуйста, посиди в гостиной с Иваном Федоровичем и Степаном Васильевичем, мне совсем не до них, – сказала Софья Васильевна, входя встревоженная в кабинет. – А мне до них? – отвечал Петр Григорьевич. – Вы посылали, Федор Петрович, узнать, к кому поехала Саломея? – Не посылал, – отвечал Федор Петрович, затягиваясь длинной струей вахштафу, как утоляющий жажду. – Ах, напрасно; как же это вы так беззаботны, не знаете, где жена и что делается с нею? – Куда ж послать-то мне, Софья Васильевна? Если б она поехала да сказала, куда едет, – дело другое; я пошлю искать ее. – Ах, нет, лучше не посылайте… Вы не поссорились ли с ней? – Как это можно! Когда ж я ссорился? – Может быть, огорчили чем-нибудь? – Ей-богу, и не думал огорчать. Признаться сказать, она только посердилась на меня за то, что я взял деньги из ломбарда. – Вот видите ли, она вам советует беречь деньги, а вы сделали ей неприятность; будто это ничтожная причина; я уверена, что она от огорчения уехала с кем-нибудь из знакомых на дачу или в деревню. – Как будто я бросать хотел деньги; я по просьбе Петра Григорьевича взял сорок тысяч… – Так за что ж она сердилась? – спросила Софья Васильевна с негодованием, поняв оскорбительный для матери поступок Саломеи. – А бог ее знает! – отвечал Федор Петрович, – так, я думаю, жалко стало денег. – Для отца и – Я говорил, да что делать, уж у ней такой странный характер. - – А сама мотает, бросает деньги! Сколько вы прожили в полгода? – А бог ее знает, я как-то не люблю считать. – О, вы чересчур добры, Федор Петрович! вам надо было держать ее в руках. – Так уж… и сам не знаю как… нет, уж жизнь такая… Я, правда, не привык, да что ж делать, ведь это не в полку. – Федор Петрович, вы не разглашайте об ее отъезде… она, вероятно, скоро воротится… она, верно, уехала в деревню к Колинским… Конечно, это глупо уезжать не сказавшись, да уж это такой нрав. – Уж такой нрав, я знаю, – повторил и Федор Петрович. – Я, однако ж, пойду домой, может быть она воротилась. – Я ввечеру к вам приеду, прощайте, Федор Петрович. Федор Петрович пошел домой; но Саломея еще не возвращалась. На свободе Федор Петрович закурил трубку, сперва в кабинете, отворив окно; а потом стал с досады, что Саломея Петровна долго не возвращается, ходить с трубкой но зале и по гостиной; по всем комнатам разостлались дымные облака. В десять часов вечера приехала Софья Васильевна и, после вопроса; приехала ли Саломея, ужасно раскашлялась. – Ах, как вы накурили»! – вскричала она, – да это поневоле уйдешь из дому! – Это так уж, от скуки… я ведь совсем не курю, – сказал Федор Петрович и хотел поставить в угол трубку; но, закурившись, он, как опьянелый, пошатнулся и чуть-чуть не упал. Софья Васильевна посмотрела на него подозрительно и бог знает что подумала. – Нет, не могу выносить; это бог знает что за табак! мне дурно! – сказала она и торопливо вышла. У Федора Петровича кружилась голова, он с трудом добрался до своего кабинета и лег. Между тем Софья Васильевна приехала домой, открыла мужу тайну, которую она только что узнала. – Ну, друг мой, не удивляюсь, что Саломея уехала куда-нибудь от мужа! – Что такое? – Федор Петрович пьет мертвую чашу! – Не может быть! – Приехала я к нему, только вошла, слышу – так и разит водкой, по всем комнатам накурено табачищем, а сам он едва на ногах стоит. И бедная Саломея скрывала это несчастие! – Ну, сама избрала себе горькую долю! а, правду сказать… ну, да нечего и говорить! – Отчего ж не сказать! – Э! лучше не спрашивай! Это был обыкновенный приступ к обвинению Софьи Васильевны; она поняла; но, понимая, никогда не могла воздержаться, чтоб не высказать, что она поняла, и не убедить мужа, что она не дура и все понимает. – И не хочу спрашивать, знаю, что у тебя в голове; надо на кого-нибудь свалить всю вину: на кого же сваливать как не на меня! С этого иногда завязывался длинный разговор; Софья Васильевна поднимает из-под спуда все прошедшее свое горе, повыкопает из могил все прошедшие неприятности и супружеские междоусобия; поставит волос дыбом на голове Петра Григорьевича, расплачется, уйдет и дуется на него несколько дней. Чтоб убедиться в истине слов Софьи Васильевны насчет Федора Петровича, Петр Григорьевич поехал на другой день к нему и, разумеется, вошел без доклада. В дверях "навстречу ему раздались слова Федора Петровича. – А где ж я возьму теперь! вот возвратится Саломея Петровна, деньги у нее; тотчас же и заплатим. – О чем дело, Федор Петрович? Здравствуйте! – Да вот управляющий домом пришел и требует сейчас же Деньги; деньги мои все у Саломеи Петровны; а ее нет дома, – Господа не беспокоили вас и не требовали денег вперед, – сказал управляющий, – по уверенности, что все равно, у них деньги лежат ил«у вас; но вдруг пришла крайняя необходимость в десяти тысячах, так они и просят уплатить за весь – А сколько? – спросил Петр Григорьевич. – Восемь тысяч пятьсот. – Но можно подождать, любезный, несколько дней. – Одного дня, сударь, невозможно; я бы и не беспокоил. – Что за крайность такая? – Такая крайность, сударь. Господа убедительно приказали просить сейчас же вручить мне эту сумму. – Как же быть, деньги спрятаны у Саломеи Петровны; вот возвратится, тотчас же заплатим, – сказал Федор Петрович. – Когда ж оне изволят, сударь, возвратиться? – Кто ж вас знал, любезный, что вам вдруг понадобятся деньги, – сказал Петр Григорьевич, – не сидеть же дома да ждать, когда вы за ними придете! – Притом же нанимала дом сама Саломея Петровна, – прибавил Федор Петрович. – Ну, да это все равно, – сказал Петр Григорьевич, – приходи, любезный, завтра поутру. – Господа приказали просить убедительнейше… – Говорят тебе, приходи завтра, вероятно, дочь моя – Я доложу господам. – Прощай!… Да неужели вы все наличные деньги отдали Саломее? – До копейки все у нее. – Какие вы, Федор Петрович; ну, кто отдает капиталы на руки женщине? – Почему ж я знал, Петр Григорьевич, я не виноват, уж это такая жизнь. – Где у нее лежат деньги и билеты? – Она к себе спрятала мой бумажник и шкатулку; верно, в бюро. – Надо послать за слесарем. Покуда пришел слесарь, Петр Григорьевич и Федор Петрович, закурив трубки, ходили по комнатам и пыхали дымом. Если б в это время приехала Софья Васильевна, то, верно, подумала бы, что и муж ее подгулял вместе с Федором Петровичем. Слесарь, наконец, пришел, открыл бюро, открыл все шкафы, шкафчики, комоды – нигде и признаку нет каких-нибудь сокровищ, денег, драгоценностей, даже золотых колец. «Чисто!» – подумал Петр Григорьевич. – Бог ее знает, куда девала, верно с собой взяла, – сказал Федор Петрович. – Вероятно! – произнес Петр Григорьевич значительно. Отправив слесаря, Петр Григорьевич и Федор Петрович сидели в роскошном кабинете Саломеи Петровны на креслах, курили трубки и молчали. Бюро, шкафики, комоды были растворены, раскрыты, как во время сборов в дорогу или укладывания по возвращении с пути. Надумавшись, Петр Григорьевич сказал: – Вам надо заложить скорее деревню; хоть эти-то бумаги у вас ли? – Кажется, у меня. Федор Петрович пошел в кабинет и принес купчую. – Давайте, я сам поеду и обделаю скорее дело… Э, батюшка, да это именье продано с переводом долга в Опекунский совет! У вас нет никакого свидетельства об уплате долга и процентов? – Никакого. – Поздравляю! Да вы совсем не понимаете дела, не заботитесь о выкупе. Я еду сейчас в Опекунский совет; поедем вместе. – Сейчас, я только чаю напьюсь, – сказал Федор Петрович. – Какой тут чай, когда чай пить, мы опоздаем! Едемте! Одевайтесь, пожалуйста, скорее! Федор Петрович оделся на скорую руку. Поехали. Знакомый Петру Григорьевичу директор велел навести справку, и по справке оказалось, что уплата просрочена и что имение включено уже в список продающихся с публичного торгу: что надо уплатить немедленно же сорок тысяч или проститься с ним. У Петра Григорьевича облилось сердце кровью, а Федор Петрович слушал, слушал и по выходе от директора спросил: – Когда же можно будет получить сорок тысяч, Петр Григорьевич? – Вы, кажется, слышали, что дело идет не о «получить», а об «уплатить». – Я не понял, – сказал Федор Петрович. – Я вижу… извольте ваши бумаги… Вы куда теперь? – Да куда же?… Домой. – Так прощайте, мне надо ехать по делу. Петр Григорьевич сел в коляску и поехал; а Федор Петрович отправился пешком домой. |
||
|