"Приключения, почерпнутые из моря житейского" - читать интересную книгу автора (Вельтман Александр Фомич)IIЖил-был в Москве господин Брусницкий; в сан губернского секретаря в отставке облеченный, разбитной малый, славный товарищ, весельчак, любезник, светский пустомеля, дум не думающий, о высоких и глубоких вещах рассуждающий, легкий как пард [72] В некоем из его имений, аки при стаде, пастыря не обреталось, но была дворовая собака. Эта собака – Дорофей Игнатов, бывший его барский камердинер, в звание управляющего облеченный. Вот в один прекрасный день, уже перед вечером, ехал Дорофей из одной деревни в другую, в тележке, сам правил, ехал он через лес, заключавший в себе нашу забытую судьбой, оставленную людьми и роком преследуемую героиню Саломею, Вдруг слышит он чей-то голос. Дорофей вздрогнул, подумал – не леший ли? Он подогнал было конька; но близ его раздалось в стороне: «Постой, постой, добрый человек!» Он было хотел еще придать рыси коньку; но вдруг видит бегущую к нему крестьянку. Дорофей успокоился и приостановил конька. «Это, – думал он, – не леший; это какой-то славный леший!…» – Что тебе, моя милая? – Добрый человек, вывези меня из лесу, – проговорила задыхаясь Саломея. – Что, заблудилась, верно? Пожалуй, изволь, лебедка, садись. – Ты ошибаешься, мой милый, я не крестьянка, – произнесла вдруг с достоинством Саломея; затронутая слишком ласковым голосом Дорофея, – я ехала на поклоненье в Киев… меня ограбили разбойники, оставили мне только крестьянское платье… Дорофей посмотрел на нее недоверчиво; но наружность, взгляд и голос Саломеи, казалось, убедили его, что это действительно должна быть барыня, а не крестьянка. – Извольте, я довезу, – сказал Дорофей, – наша деревня | отсюда недалеко; а вы откуда же ехали в Киев? – Из Москвы. – Там наш барин живет, – сказал Дорофей, – так, стало быть, вы знаете Александра Ивановича Брусницкого? – Нет, не знаю. – Как же это, не знаете Александра Ивановича Брусницкого, да его кто не знает, ведь он со всеми господами знаком. Саломея молчала. Дорофей посмотрел на нее и моргнул глазом. – Александра Ивановича нельзя не знать. Проехав версты три, Дорофей приостановился подле корчмы. – Я забегу только напиться, – сказал он. – Спроси, пожалуйста, и мне воды: у меня страшная жажда, – проговорила Саломея. Дорофей отправился в корчму, выпил там известную меру, взял копченых сельдей и булку и вынес напиться Саломее. – Дай мне кусочек хлеба, – сказала она дорогой. Дорофей, уплетая селедку и булку, возбудил в ней голод. – Изволь… извольте, – сказал Дорофей, отняв от рта булку и разломив оставшийся кусок пополам. Саломея поднесла ко рту, но с отвращением поморщилась и не стала есть хлеба: он заражен был водкой. – Э, да ты… вы, барыня, брезгаете, сударыня? Саломея ничего не отвечала. – Ну, как изволите… Ну, ты, сивая! пошла! Приедем домой, чем угодно накормлю, у нас все есть… суп сварим, пожалуй… вот уж недалеко… тут будет корчма… да вот она… а тут, версты две, и деревня Александра Ивановича… Пррр! стой! Не прикажете ли тут булочку взять? тут славные булки… я возьму… а может напиться не угодно ли? И с этими словами Дорофей остановил коня и побежал в корчму. Выпил известную пропорцию водки, взял булку и вынес воды Саломее. – Изволь… извольте. – Благодарствуй, я не хочу пить, – отвечала Саломея, очнувшись из задумчивости и содрогаясь при взгляде на свою одежду, экипаж, корчму и Дорофея, угощающего водой. – Ну, булочки, – говорил он, – я не кусал, ей-богу… Ну, честь приложена… а… Ну! собака! пошел! близко! И Дорофей начал жарить лошадь кнутом. Сивая понесла во всю прыть, тележка по неровной дороге запрыгала, Саломею бросало во все стороны; бледная и трепещущая, она вскрикивала на всяком скачке тележки. – Прокачу! – кричал Дорофей, – прокачу! небойсь! ничего! Эх ты, сивая! – Остановись, остановись! ай! – Ничего!… вот она, и наша корчма! Около корчмы стояла толпа мужиков; все они по проезде Дорофея Игнатьича сняли шляпы и поклонились. – Гей, староста! – крикнул он, проскакав мимо. Староста побежал вслед за ним. Наконец тележка остановилась подле флигеля дряхлого господского дома, миновав развалившийся забор. – Вот и приехали, – сказал Дорофей. – Эй, Маланья! Из дверей выбежала старуха крестьянка. – Помогай, старая карга!… не мне, а вот… барыне-то… Саломея была почти без памяти, едва переводила дух. – Ну, что ж ты? – крикнул Дорофей на старуху, которая подошла к тележке и смотрела на Саломею, которая, приклонив голову на руку, безмолвно, неподвижно сидела, отдыхая от испуга. – Где ж мне ее стащить с телеги-то, ишь, какая грузная! Ноги-то, верно, ей уж не служат!… Слезай, голубушка! Саломея вздохнула глубоко и с ужасом посмотрела на старуху, на Дорофея и на всё ее окружающее. – Сударыня, говори!… барыня это, говорю я тебе… Ну, покорно просим! И Дорофей сам взял за руку Саломею, потянул ее с телеги. – Оставь, пожалуйста, я сама пойду, – сказала она и сошла с тележки. – Покорно просим! – проговорил Дорофей, взяв под руку Саломею и едва стоя на ногах. – Готово что есть, а? ты! тебе говорю! Маланья! – Ну, что, что прикажешь, Дорофей Игнатьич? – Отворяй двери!… ну! Пьяный Дорофей и истомленная Саломея показались старухе не лучше один другого. – Э-эх! добыл! – бормотала она, – наклюкались!… Саломея вошла в людскую горницу, которая была пуста, кругом стен лавки, в углу стол, на котором лежало множество бумаг; вправо другой покой с русской печкой, подле стены койка, на лавке самовар, чайник и чашки. – Самовар ставь, Маланья; покорно просим! Чайком сейчас попотчую… – О боже мой! – проговорила Саломея, садясь подле I стола и приклонив голову на руки. – Подай подушечку!… Извольте… если угодно отдохнуть… Ну! живо самовар!… ты что? пошел вон! ты видишь, здесь барыня! Староста, сунувшийся было в двери с огромной клюкой, вышел вон; за ним вышел и Дорофей. – Ну, ты, Тарас, дурак! ты думаешь, это черт знает что? а? – Что ж, не наше дело, Дорофей Игнатьич, – отвечал староста. – Не наше дело! так и уважения нет! ты думаешь, что просто крестьянка… что уж я взял, да и привез… что глядишь? – Ничяво, Дорофей Игнатьич. – Небойсь сыну-то твоему Василию не черед? Нет, брат, забрею! – Да за что ж прогневалась милость ваша, Дорофей Игнатьич? – То-то, ты думаешь, я «на свой счет угощать буду? – Да мы представим что угодно. – Угодно!… Это барыня, а ты думал баба? – Да что ж думать… уж как барин приказал… так и будет; вам господская воля лучше известна. – Так пошел! ведь запас есть про заседателя? – Да есть же, есть… сладкая водка есть, закуска есть, изюму, чай, прикажете… – Неси! Староста побежал на село; а Дорофей важно прошелся по двору и повелительно останавливал и подзывал к себе всех идущих и едущих с поля крестьян, баб, мальчишек и девочек, спрашивал, допрашивал, гневался и кончал словом: «Ну, пошел!» – Эй, ты, постой! поди сюда! – Дорофей Игнатьич, доброго здоровья вашей милости. – Ты где был? – В поле, батюшка. – Завтра тебе в лес ехать, с Семкой, привезете лесу на забор… Слышишь? – Дорофей Игнатьич, помилуйте, уж дозвольте поприбраться с хлебом. Забор-то, сударь, не к спеху… – Ну, молчать! Учить стал!… Как велю, так и делай!… – Кто ж ослушаться будет вашей милости; оно не то что бы… да завтра же мед снимать хотел… уж такой мед, Дорофей Игнатьич!…, Если дозволите, представлю… – Мед… ну, разве… привози, попробую, – Такой мед, Дорофей Игнатьич, что и не бывало такого! а уж как приберемся, в день забор новый поставим, ей-богу! – То-то, я долго ждать не буду. Ну, пошел!… Поди-ко ты сюда, поди! в кузовке-то что? – Черника, батюшко. – А где ты набрала? В поле небось? – В лесу, батюшко. – А лес-то чей? – Вестимо, что господской. – То-то! – Извольте, батюшко, отсыпать на здоровье. – Отсыпать! Захочу и все возьму… Что ж ты мало набрала? а? – Да неколи было; только и набрала что вот дорогой. – А орехи поспели? – Нет еще, сударь. – На! пошла! Отсыпав в картуз черники, Дорофей пошел к себе и высыпал чернику на стол перед Саломеей, которая, прислонясь к стене, сидела с поникшей головой и закрытыми очами, как опьяневшая от горя. Есть сердца, которые знают испуг, страх, боязнь, но в беде, вместо смирения и терпения, ожесточаются. Это именно те высокомерные сердца, которые не сознают в себе ничего, кроме высоких достоинств и великих совершенств, а во всех других ничего, кроме глупости и подлости. Саломея, предавшись горьким думам о судьбе своей и унижении, в которое она поставлена, обвиняла, во-первых, виновников своего рождения: они не умели руководить ее к счастию жизни, не умели обставить ее тем, чем ее красота, ум и высокие чувства должны были быть обставлены; потом обвиняла дураков молодых людей, которые не умели «Врешь, мать моя, какая ты барыня… чай, просто, тово… девка, вот и все». – Эй, сударыня, чернички покуда!… Ну, Маланья, что ж чаю? налила? подавай сюда на стол; а староста принес что? – Да вот же, принес два полуштофчика, да изюму, орехов, яблоков. – Ставь сюда на стол… постой-ка, я попробую… И Дорофей попробовал из каждого полуштофчика по рюмочке. – Маланья, ступай, изготовь к ужину яичницу, да что-нибудь еще… покушать вот им… что ж, сударыня, извольте! – Я ничего не хочу, благодарю! – отвечала Саломея, вздрогнув, когда Дорофей прикоснулся к ней рукой, потчуя чаем. – А отчего ж так? – Пожалуйста, дай мне покой! – Ну, как угодно… я сам выпью… И Дорофей отпил до половины чашку, долил сладкой водкой и стал прихлебывать с наслаждением. – А смею спросить, сударыня моя, какие разбойники ограбили вашу милость?… Сударыня, а сударыня! Э, какая спесивая! когда говорят – не отвечает!… Добро бы еще кто, а то черт знает!… Да я знать не хочу… вот барыня отыскалась какая! нашла тут разбойников! Так и поверили! черт ограбил… – О боже! – вскричала Саломея, вскочив с места и бросясь к двери. – Нет, пррру! – сказал Дорофей, вскочив вслед за ней и схватив ее за сарафан. – Мерзавец! – вскрикнула Саломея вне себя. – Ах, ты! да я тебя, знаешь! – сказал Дорофей, подняв кулак над Саломеей и потом толкнув ее на скамью. – Помогите, помогите! – закричала Саломея. – Молчать! – крикнул и Дорофей, размахнувшись снова. Саломея присела от ужаса и замолкла. – О боже! – произнесла сна тихо. – Что, выкричала? то-то… ну, помиримся… выпьем… ну, пей! это дамская… сладкая… Глаза Саломеи загорелись вдруг безумным исступлением; казалось, что она готова была вступить в борьбу, как львица. – Прочь! – Фу ты, страшная какая! ну, пей, говорят тебе! – О, он убьет меня! – вскрикнула она трепещущим голосом. Дорофей стоял над ней, как некий герой драмы стоял над героиней драмы с кинжалом и требовал, чтоб она выпила яд. Саломея, как эта героиня, испугавшись кинжала, пила яд. – До дна! – крикнул грозно Дорофей, – а! вот теперь вижу, что барыня! Ну, теперь с чайком, я не даром для тебя самовар ставил… Нет, брат, меня не надуешь!… Ну… что ж чайку, брат… а? небойсь, не трону… э! свалилась… слышь?… У Саломеи закружилась голова, она без памяти упала на лавку и не чувствовала, как пьяный Дорофей тянул ее за рукав. – Что ж, брат, надо пить… Эки разбойники… пррру! И Дорофей повалился сперва на лавку, потом на пол. – Держи, держи! – кричал он – Маланья, держи! Маланья вбежала, посмотрела и на Дорофея и на Саломею, покачала головой и плюнула. – Насосались! – проговорила она и, присев подле на лавке, выпила водочки из полуштофа, потом стала пить чай, потом стала все прибирать, а, наконец, и сама свалилась на лавку подле печки и захрапела. |
||
|