"Война и честь (Война Хонор)" - читать интересную книгу автора (Вебер Дэвид)

Глава 3

Еще до того, как гардемарин Зилвицкая увидела герцогиню Харрингтон, она заметила знакомую униформу, в два оттенка зеленого. Эти цвета на острове Саганами знали все — единственная форма не относящаяся ко флоту или морской пехоте, разрешенная к ношению на территории академии Королевского Флота Мантикоры. Хелен Зилвицкая вряд ли могла знать, какие негодование и ярость прорывались в речах некоторых высокопоставленных персон, когда в кулуарах вспоминали об этих мундирах, но Хелен недаром была дочерью своего отца. Антон Зилвицкий начал военно-морскую карьеру техником, рабочей лошадкой, но к тому моменту, когда четыре стандартных года назад его карьера резко оборвалась, он уже был полноправным сотрудником разведки, и весьма неплохим. Он никогда не относился к людям свысока, особенно к дочери, воспитывавшейся без матери, и всегда подчеркивал, насколько важно прислушиваться ко всему, что она слышит.

Разумеется, его... отношения с леди Кэтрин Монтень, графиней Тор, обеспечили Хелен определенную возможность взгляда изнутри, которой заведомо были лишены её приятели-гардемарины. Хелен никогда не подслушивала разговоры между отцом и леди Кэти, но насколько Антон Зилвицкий был методичен и дисциплинирован, настолько же герцогиня — несдержанна и темпераментна. Ее речи, изобиловавшие восклицательными знаками, казалось, расплескивались во все стороны одновременно, да так энергично, что у неосторожных слушателей возникало ощущение, что по ним проехал каток... или, скорее, небольшая колонна асфальтовых катков. Вообще-то, каждый, у кого хватало мозгов, чтобы существовать рядом с острым, как бритва, интеллектом леди Кэти, понимал, что в её речах есть и структура, и связность. Но чего у графини Тор никогда не было — это хоть какого-нибудь пусть даже намека на врожденное уважение Антона Зилвицкого к власти и традиции. Для ее характеристики слово “непочтительная” было бы чересчур мягким, а комментарии леди Кэти к действиям существующего правительства начинались с язвительной иронии и далее только набирали обороты.

Поэтому Хелен не могла не знать мнения леди Кэти об опрометчивой попытке сэра Эдварда Яначека отозвать некогда дарованное герцогине Харрингтон особое разрешение приводить в священные пределы Академии вооруженных телохранителей.

Его усилия закончились бесславным поражением, как именно (по мнению Хелен) они и должны были закончиться. К счастью для него, у него — или, по крайней мере, у его политических советников — нашлось достаточно здравого смысла, чтобы не затевать эту кампанию публично, и, таким образом, когда он столкнулся с непреклонным сопротивлением королевы, у него оставалась возможность отступления. Поскольку присутствие на острове телохранителей землевладельца Харрингтон было узаконено особым постановлением Королевского Суда по прямому запросу министра иностранных дел (в свете того факта, что землевладелец Харрингтон и герцогиня Харрингтон являются двумя абсолютно независимыми юридическими субъектами, лишь по чистой случайности сосуществующими в теле адмирала Харрингтон), отозвать этот указ было не в компетенции флота (как попытался было представить Яначек). Министр иностранных дел, кстати, — также по чистой случайности — приходился королеве дядей, а Королевский Суд отчитывался перед королевой напрямую — а уж никак не перед Эдвардом Яначеком или даже премьер-министром, бароном Высокого Хребта. С учетом этих деталей только идиот мог попытаться нарушить существующее положение вещей исключительно из чувства мелочной злобы.

Tаково, по крайней мере, было мнение графини, и ничто из виденного или слышанного Хелен не позволяло уличить леди Кэти в ошибке. Да и обсуждать её мнение с кем-либо из однокашников Хелен не собиралась. Отец часто приводил ей в пример древесных котов, которые все видят и слышат, но ничего не говорят. Теперь пример стал не совсем точным, ибо коты научились объясняться знаками. С другой стороны, оказалось, что коты слышат и видят — и понимают — столько всего, что отец и представить себе не мог, так что, возможно, аналогия была куда точнее, чем он предполагал. В любом случае гардемарину первого курса негоже рассказывать соученикам, что гражданский глава их ведомства — узколобый, трусливый, мстительный кретин. В особенности если это правда.

В дверь тира вошел полковник Лафолле. Губы Хелен искривились подобием улыбки, но она прогнала с лица неподобающее выражение и отступила в сторону. Серые глаза телохранителя обежали окружающее пространство, почти инстинктивно отмечая и анализируя детали. Он отметил высокую крепкую молодую девушку-гардемарина и, судя по выражению лица, сверившись со строго упорядоченными файлами в мозгу, соотнес изображение с одной из сотен студенток герцогини Харрингтон. Но, несмотря на то, что он ее узнал, глаза по-прежнему смотрели холодно, рассудительно и отстраненно. Хелен вдруг ощутила облегчение, осознав, что полковник вряд ли сочтет её угрозой для своей подопечной.

В тот момент на ней была спортивная форма — шорты и трико, стандартная одежда для девушек-гардемаринов. Головной убор к спортивной форме не полагался, а потому салютовать вышестоящему офицеру не требовалось, но Хелен сразу встала по стойке “смирно” и тянулась до тех пор, пока полковник не кивнул ей в ответ. Затем он прошел дальше, и она еще раз вытянулась по стойке “смирно”, потому что вслед за ним в тир вошла герцогиня Харрингтон.

— Миз Зилвицкая, — поприветствовала герцогиня.

— Ваша милость, — с почтением ответила Хелен.

Безупречный черный с золотом мундир герцогини был уникален. Она была единственным офицером КФМ, который по праву даже на мантикорском мундире носил нашивку Грейсонского космического флота с эмблемой Гвардии Протектора в виде объятой пламенем саламандры, поскольку она официально являлась командующим гвардейской эскадры. Мало того, она также являлась единственным человеком в истории, на мундире которого одновременно красовались кроваво-красная лента Звезды Грейсона и малиново-сине-белая лента парламентской медали “За доблесть”. Ходили упорные слухи, что герцогиня Харрингтон отказалась от этой медали после того как организовала побег с Цербера, но даже если эти слухи верны, после спасения королевы и Протектора (хотя само событие продолжали называть “убийством Кромарти”) отказаться от награды она уже не могла. Хелен подозревала, что она приняла медаль с очень смешанными чувствами, поскольку барон Высокого Хребта, ставший новым премьер-министром, не только растрезвонил об этом по всем средствам массовой информации, но и устроил целое шоу.

Но наградные ленты Хелен видела часто, не они и не древесный кот, ехавший на плече герцогини, привлекли ее внимание. Она не отрываясь смотрела на деревянную шкатулку в руке у Харрингтон. Такие шкатулки делаются вручную и продаются по немыслимым ценам, их создает какой-нибудь небывалый мастер в своей крошечной мастерской, где в лучах солнечного света плавает пыль и воздух напоён сладким запахом древесных опилок и лака; такие шкатулки хранят в себе нечто до неприличия дорогое, и Хелен почувствовала прилив любопытства. Этой шкатулки она никогда раньше не видела, но другим гардемаринам посчастливилось больше, поэтому она знала, что там внутри.

“Сорок пятый” леди Харрингтон прославляли — или проклинали, в зависимости от позиции — все флотские. Были среди них и те, кто упорно держался мнения, что Харрингтон — просто шальная боеголовка, не осознающая, чем героические подвиги персонажей плохих исторических голодрам отличаются от повседневных обязанностей современного офицера; они видели в этом архаичном ручном стрелковом оружии лишнее доказательство своих предубеждений. Другие, например Хелен и Антон Зилвицкие, держались иного мнения. Возможно потому, что, в отличие от тех, кто клеймил “безрассудство” Харрингтон и считал её охотницей за дешевой славой, Хелен и её отец некоторое время провели в таких местах, где горе-критиканы не выжили бы вовсе. Об этой части своей биографии Хелен никогда не рассказывала однокурсникам, хотя иногда и подумывала: а что бы они сказали, если бы узнали о её приключениях на Старой Земле? Или если бы она хотя бы обмолвилась о том, что ей не исполнилось и пятнадцати стандартных лет, когда она голыми руками убила трех человек.

Нет. Хелен Зилвицкая лучше многих понимала, что именно руководило леди Харрингтон, когда в поединке с главарем пиратов и его телохранителями, вооруженными мощным современным оружием, она предпочла детище технологии более чем двухтысячелетней давности. А еще Хелен была достаточно юна, и ей не терпелось увидеть этот образчик технологии в действии.

К сожалению, она уже опаздывала на занятия по рукопашному бою. Принятым в Академии стилем coupdevitesse она овладевала быстро, но в дополнение к основной нагрузке взялась помогать главстаршине Мэдисону, преподававшему Neue-Stil Handgemenge — стиль с глубоким уклоном в эзотерику, разработанный на Новом Берлине. Этот стиль широкого распространения в Звездном Королевстве не получил, но ей посчастливилось изучать его у сенсея Роберта Тая, одного из трех самых опытных практикующих мастеров Старой Земли. Полученный опыт, вопреки молодости, сделал ее для Мэдисона бесценной, и тот не собирался упускать благоприятную возможность. Хелен искренне нравилось учить других, но, что скрывать, свободного времени это отнимало много. Да и в любом случае отведенные ей расписанием на сегодня часы занятий по стрельбе уже закончились. А, значит, нет причины, которая оправдала бы то, что она ошивается в тире, ожидая, пока леди Харрингтон выйдет со своим сорок пятым на линию огня. Черт!

— С вашего позволения, ваша милость? — сказала она, и леди Харрингтон кивнула.

— Вы свободны, миз Зилвицкая, — сказала она с легкой улыбкой, и Хелен потрусила к ожидавшему её инструктору.


* * *

Хонор поглядела вслед юному гардемарину, и улыбка её стала шире. Ей нравилась миз Зилвицкая. Не только потому, что молодая женщина делала такие же успехи, как и она в свое время... и не только потому, что её мать была истинной героиней и посмертно была награждена парламентской медалью “За доблесть”. Редко кто платил за свою награду большую цену, чем капитан первого ранга Хелен Зилвицкая, но тогда юная Хелен была совсем ребенком. Благодарить за то, что талант дочери раскрылся в полную силу, следовало отца, а за последние несколько стандартных лет Хонор очень хорошо узнала, какой сильный человек Антон Зилвицкий. И понимала, почему Хелен даже не сомневается, что сможет достичь всего, чего захочет.

Честно говоря, Хонор часто жалела, что у неё в этом возрасте и отдаленно не было той уверенности в себе, которой обладала Хелен. Она достаточно ясно читала эмоции девушки благодаря эмпатической связи с Нимицем, чтобы не сомневаться: Хелен никогда не поступила бы так, как поступила сама Хонор, когда Павел Юнг попытался её изнасиловать. Точнее, после того, как Юнг попытался её изнасиловать. В момент нападения она, без сомнения, сделала бы именно то, что сделала Хонор, и даже, возможно, сделала бы это более добросовестно и исчерпывающе — если учесть её успехи в рукопашном бою. Но потом, остыв и обдумав ситуацию, Хелен ни за что не стала бы скрывать инцидент от начальника Академии.

“Если бы я в этом возрасте была немного больше похожа на неё, — подумала Хонор, — моя жизнь пошла бы совершенно по-другому. И Пол был бы до сих пор жив”. Она почувствовала знакомое ноющее ощущение потери и отзвук горя и резко вдохнула.

“Да, он был бы до сих пор жив. Но я бы никогда с ним не встретилась — во всяком случае не при таких обстоятельствах”, — напомнила она себе.

Она позволила себе еще минутку повспоминать, чем они с Полом Тэнкерсли были друг для друга, затем в который раз мягко отодвинула воспоминания и последовала за Эндрю к столу дежурного по тиру, чтобы зарегистрироваться.

Согласно букве грейсонского закона во всех передвижениях её должны были сопровождать как абсолютный минимум два вооруженных телохранителя, и Хонор знала, что Лафолле вовсе не смирился с ее решением сократить здесь, на Острове, положенный отряд личной охраны до него персонально. По правде сказать, она даже удивилась, осознав, насколько это сокращение неприятно ей самой, хотя это и было ее идеей. Конечно, мотивировки у нее и Эндрю были различны. Сверхбдительность в отношении любой потенциальной угрозы в любое время и в любом месте входила в обязанности Лафолле, и он негодовал на то, что решение землевладельца мешало ему обеспечивать её безопасность. Сама Хонор была вполне уверена, что наемные убийцы уж точно не прячутся в кустах Острова Саганами, но она давно уже оставила всякую надежду, что служебная паранойя Лафолле позволит им когда-нибудь прийти к согласию по этому вопросу.

Помимо этого, чисто практического аспекта, Хонор понимала, что её телохранителя глубоко задевают действия, которые он расценивает как тщательно спланированное оскорбление своего землевладельца. Он знал о попытках Яначека запретить присутствие телохранителей Хонор на территории Академии. Эндрю никогда бы не выразил свое мнение вслух, но Хонор с болезненной отчетливостью видела его твердую убежденность в том, что они всего лишь столкнулись с очередным проявлением мелочной мстительности, которую позволяло себе нынешнее мантикорское правительство. Правда, Эндрю казалось, что никто его недовольства не замечает, но Хонор все прекрасно видела даже без помощи Нимица. Отвращение Лафолле к мантикорским политиканам проявлялось настолько явно, что он мог бы с равным успехом просто орать в полный голос.

К сожалению — пусть даже она сама предложила компромиссное решение — Хонор разделяла точку зрения полковника на мотивы, которыми руководствовался Яначек, потребовав убрать телохранителей. И потому она тоже чувствовала себя оскорбленной. Она надеялась, что обида коренится скорее в обстоятельствах, которые снова привели Яначека в кресло Первого Лорда, а не в самолюбии, но она была достаточно откровенна сама с собой, чтобы признать, что не так в этом уверена, как ей бы хотелось.

Она поморщилась при этой мысли и положила шкатулку с пистолетом и сумку со снаряжением на стойку. Дежурный, мастер-сержант морской пехоты, выглядевший до нелепости молодо, выдал ей и Лафолле наушники и бланки, как положено. На бейдже у него было написано “Йоханнсен, М.”. Хонор подписала документ и поставила отпечаток пальца, затем достала из сумки специальные наушники, которые заказала для Нимица. Кот посмотрел на них со сдержанным неодобрением, но отвергать не стал. Дома, на Грейсоне, в открытом тире он мог следить за её упражнениями в стрельбе издалека, так что звуки выстрелов ему не мешали. Здесь, в Академии, в закрытом тире, такой возможности не было, и она терпеливо подождала, пока кот наденет наушники и аккуратно приладит их под свои уши.

— Готов, Паршивец? — спросила она. Современные наушники были потомками приспособлений, которыми пользовались еще до того, как человечество покинуло Старую Землю и отправилось к звездам. Они вполне эффективно подавляли звуки достаточно сильные, чтобы повредить слуху, но через них отчетливо слышался нормальный разговор. Кот поднял переднюю лапу, сложил пальцы в знаке буквы “S” и покачал вверх-вниз в знак подтверждения.

— Хорошо, — сказала она и тоже надела наушники. Лафолле уже экипировался, но ей пришлось терпеливо ждать, пока он первым пройдет в дверь и еще раз пристально изучит огневой рубеж. Убедившись, что туда не просочилось ни одного решительно настроенного наемного убийцы, он открыл дверь и придержал её, церемонно пропуская Хонор.

— Благодарю, Эндрю, — серьезно произнесла она и шагнула внутрь.


* * *

Полковник Лафолле стоял в шумном тире позади землевладельца и наблюдал, как она методично и аккуратно проделывает дырки в старинных бумажных мишенях. В отличие от пульсеров, которыми пользовались большинство стрелков, её пистолет при каждом выстреле извергал облако вонючего дыма. Спасало одно: на флоте нашлось достаточно поклонников огнестрельного оружия, чтобы тир оборудовали надежной системой вентиляции.

Предпочесть древние, традиционные бумажные мишени техническому совершенству голографических, используемых почти в каждой учебной программе по боевой стрельбе, — это было, в каком-то смысле, в её стиле. Полковник часто думал, что это предпочтение объясняется тем, что она в равной степени относится к стрельбе как к эффективному средству самообороны и как к искусству. К своему любимому coupdevitesse и урокам грейсонского фехтования на мечах она относилась точно так же. Ни малейшей несерьезности в ее подходе не было — достаточно посмотреть списки числящихся за ней жертв по всем трем дисциплинам. И по крайней мере одно занятие в неделю она посвящала тренировкам в зале с весьма реалистичными голографическими противниками компьютерного изготовления.

Она в равной степени хорошо проделывала дырки в виртуальных плохих парнях и в древних силуэтных и круглых бумажных мишенях, которые, собственно, были её любимыми жертвами.

Хотя Лафолле никогда не упускал возможности подшутить — разумеется, уважительно — над ее выбором оружия, на самом деле он ощущал огромное облегчение, видя, с каким искусством Хонор обращается с древним пистолетом, который подарил ей гранд-адмирал Мэтьюс. Будь на то воля полковника, леди Харрингтон никогда бы больше не представилась возможность продемонстрировать свой опыт в самообороне, но прошлые инциденты не способствовали уверенности в будущем. Едва ли можно поставить в вину Эндрю то, что землевладелец словно притягивала к себе покушения, личные поединки с кровожадными пиратами, одержимыми манией величия, и отправку на адские тюремные планеты, но факт оставался фактом. И поэтому Эндрю Лафолле всем сердцем одобрял любые занятия, которые делали его подопечную менее удобной мишенью.

Вряд ли полковник недооценивал смертоносную силу ее оглушающей, извергающей дым ручной пушки. Пусть большая, пусть шумная, пусть устарела на две тысячи лет, но от этого она не становилась менее эффективной. К тому же, в отличие от его мантикорских коллег, Лафолле с самого начала учили пользоваться оружием, весьма напоминавшим полуавтоматический пистолет землевладельца Харрингтон. Конечно, дизайн был несколько сложнее, а конструкционные материалы, без сомнения, более совершенными, но основные принципы действия оружия практически совпадали. Он и его коллеги по службе безопасности с ликованием сменили его на пульсеры, которые наконец-то стали им доступны после заключения союза между Грейсоном и Звездным Королевством, и тем не менее двенадцать стандартных лет тренировок с огнестрельным оружием научили его глубокому уважению к его возможностям. Кроме того, однажды он видел, как землевладелец Харрингтон при помощи именно этого “древнего” сорок пятого убила двоих хорошо обученных противников, до зубов вооруженных современнейшим оружием.

Нельзя сказать, что он без тени недовольства торчал в дымном шумном тире, пока она посылала в мишени одну пулю за другой, лишь потому, что существовала призрачная (как он надеялся) возможность непосредственного столкновения с вооруженными противниками. Нет. Как бы успокаивающе ни действовал её профессионализм, главная причина того, что он одобрял посещения тира, была намного проще.

Тренировки по стрельбе были для неё способом расслабиться. Пожалуй, даже ката coupdevitesse уступали занятиям стрельбой по степени полного умственного отключения Хонор от сонма текущих проблем. Необходимость освободить ум, концентрируясь на мышечной памяти, на дыхании, на правильном хвате оружия и контроле давления на спусковой крючок, на совмещении прицела и мишени... Ничего лучше и придумать было нельзя, чтобы отвлечь её, пусть и ненадолго, от текущего безумия политических и дипломатических дел, которое всё сильнее сгущалось вокруг. И одной этой причины было более чем достаточно, чтобы стрельба вызывала горячее одобрение Эндрю Лафолле.

Но это не означало, что он относился к ее походам в тир без примеси беспокойства. Во-первых, он вовсе не одобрял присутствия рядом с землевладельцем вооруженных людей — пусть даже её коллег-офицеров. Он был не настолько глуп, чтобы обсуждать этот вопрос с леди Харрингтон, поэтому он просто запамятовал сообщить ей о частном разговоре, который состоялся у него более четырех лет назад с предшественником сержанта Йоханнсена. Полковник уже давно понял, что самый простой способ избежать жалоб землевладельца на досаждающие ей меры безопасности — это просто не говорить ей об этих мерах. Даже леди Харрингтон не может переживать о том, чего не знает, хотя хранить от неё секреты было делом нелегким.

Однако в данном случае он был почти уверен, что она остается в блаженном неведении, а Йоханнсен, как и предыдущий дежурный по тиру, тайно следил за тем, чтобы ни один стрелок не допускался в тир в то время, когда она выходила на огневой рубеж. Конечно, рано или поздно она могла задуматься, почему всегда оказывается, что тир фактически предоставлен в её личное распоряжение. А когда она задумается, то, возможно, задаст несколько острых вопросов, и Лафолле не слишком радовала перспектива на них отвечать. Но пока что политика “ты не спрашиваешь — я не говорю” работала отлично, а завтрашние проблемы будем решать завтра.

Несмотря на договоренность с Йоханнсеном, выпестованная и тщательно отточенная паранойя не позволяла ему ослабить бдительность. Даже наблюдая, как землевладелец с расстояния пятнадцать метров планомерно выбивает “яблочко” из очередного силуэта, он все равно не переставал наблюдать за остальными огневыми позициями и за звуконепроницаемой дверью, ведущей в тир.

Вот почему он узнал о приходе высокого широкоплечего голубоглазого мужчины задолго до леди Харрингтон.

Полковник узнал вошедшего в тот момент, когда он только показался в дверях, но профессионально невозмутимое лицо великолепно скрыло смятение Эндрю. Нельзя сказать, что Лафолле не нравился вошедший. В сущности, он восхищался адмиралом Хэмишем Александером, тринадцатым графом Белой Гавани, и уважал его почти так же, как восхищался и уважал леди Харрингтон, и при других обстоятельствах он был бы рад видеть его. Но...

Телохранитель вытянулся по стойке “смирно” и отсалютовал, несмотря на то, что граф Белой Гавани, в отличие от землевладельца, был в гражданском костюме. Из-за этого он смотрелся здесь, на острове Саганами, как дьякон в борделе, и, как подозревал Лафолле, это был демарш. После блестящего проведения операции “Лютик” в Мантикорском Альянсе графа признали лучшим командующим, а космический флот Грейсона за заслуги удостоил его звания адмирала флота. Он имел полное право носить соответствующий его званию мундир любого из двух флотов, несмотря на то, что сэр Эдвард Яначек, вернувшись на пост Первого Лорда Адмиралтейства, счел необходимым в качестве одного из первых мероприятий с непристойной поспешностью вывести Александера за штат на половинное жалованье. Если бы Яначек мог, он, без сомнения, приказал бы графу отказаться и от нового грейсонского звания. Формально такая власть у него была, поскольку грейсонцы прибегли к действительному назначению, а не почетному, несмотря на то что граф Белой Гавани не являлся грейсонским подданным. Но даже правительство Высокого Хребта не осмелилось нанести столь неоправданное оскорбление человеку, который выиграл войну. Поэтому Первый Лорд проглотил шпильку и завизировал это назначение... а затем лишил графа Белой Гавани возможности носить какой-либо мундир при исполнении служебных обязанностей. Тот факт, что граф Белой Гавани решил обходиться без мундира и вне службы, даже здесь, в almamater офицерского корпуса КФМ, только подчеркивал мелочность и злобу поступка Яначека.

Граф кивнул — примерно так же кивнула бы леди Харрингтон, если бы пришла в штатском, — и жестом скомандовал полковнику “вольно”. Лафолле расслабился, граф Белой Гавани, заранее надевший защитные наушники, подошел к нему и стал рядом, наблюдая, как леди Харрингтон уничтожает очередную мишень. Лафолле удивился, что Нимиц не оповестил землевладельца о приходе графа. Возможно, она просто была слишком сосредоточена на стрельбе. И уж наверняка Нимиц не предупредил ее не потому, что разделял смятение полковника. На самом деле, как понимал телохранитель, коту граф Белой Гавани не просто нравился. Кот еще и одобрял отношение графа к своему человеку.

И это, по мнению Лафолле, недвусмысленно доказывало, что, несмотря на многие века сосуществования с людьми, мозги древесных котов все равно работают не так, как человеческие.

Полковник был слишком профессионалом — и слишком благоразумным человеком, — чтобы перестать сканировать окружающее пространство, но уголком глаза он, совершенно ненавязчиво, поглядывал в сторону графа. А потому видел, как холодно-синий взгляд графа Белой Гавани, не знающего, что за ним наблюдают, уперся в землевладельца и потеплел. Сердце полковника опустилось.

Леди Харрингтон опустошила очередной магазин. Затворная рама пистолета замерла в заднем положении. Хонор аккуратно положила оружие на стойку стволом к мишеням и нажала кнопку возврата. Несколько секунд задумчиво поизучав подъехавшую мишень, она сжала губы в знак скупого одобрения — “яблочко” силуэта превратилось в одну большую неровную дыру. Она отцепила мишень, повернулась, чтобы убрать её и повесить новую, и застыла, увидев графа Белой Гавани.

Это было лишь мгновенное замешательство, столь мимолетное, что каждый, кто не знал её так же хорошо, как Лафолле, возможно вообще бы ничего не заметил. Но Лафолле ее знал, и если раньше сердце у него опустилось, то сейчас оно совсем упало.

Для большинства, лицо землевладельца с резкими чертами и высокими скулами служило превосходной маской, скрывавшей все чувства. Вероятно мало кто понимал, сколько лет военной дисциплины и самоконтроля ушло на создание этой маски, но те, кто по-настоящему знал Хонор, все равно умели читать сквозь неё. Конечно же, по глазам. Только по глазам. Огромным темно-шоколадным миндалевидным глазам. Глазам, которые она унаследовала от матери. Глазам, которые выражали её чувства более откровенно, чем язык жестов Нимица.

Глазам, которые на два, самое большее на три удара сердца озарились ярким, ликующим приветствием.

“Господь Испытующий, — почти с отчаянием подумал Лафолле, — и ведь каждый из них думает, что никто в мире — включая второго — не понимает, что происходит. Они ведь в это искренне верят! Идиоты”.

Едва эта мысль промелькнула в голове, он тотчас сурово одернул себя. Во-первых, не его дело, в кого решила влюбиться землевладелец. Его работа — охранять её, а не учить, что можно, а чего нельзя. А во-вторых, она наверняка не хуже Лафолле осознает все разнообразные причины, по которым ей нельзя смотреть на графа Белой Гавани подобным образом. Если бы не осознавала, то оба эти двое, без сомнения, прекратили бы страдать в своем благородном молчании еще по меньшей мере два стандартных года назад.

И лишь Господь Испытующий знал, куда бы это могло завести!

— Привет, Хонор! — сказал граф Белой Гавани и указал на изрешеченную мишень. — Никогда не умел настолько хорошо стрелять, — продолжил он. — Когда вы были гардемарином, вы не думали выступить в сборной по стрельбе?

— Привет, Хэмиш, — ответила леди Харрингтон и протянула ему руку.

Вместо рукопожатия, принятого на Мантикоре, граф взял ее руку и прикоснулся к ней губами, как сделал бы грейсонец. Хэмиш достаточно долго прожил на Грейсоне, чтобы это движение вышло совершенно естественным, но щеки землевладельца окрасились едва заметным румянцем.

— Отвечая на ваш вопрос, — продолжила она мгновение спустя, опустив руку, совершенно ровным голосом. — Да. Я хотела попробоваться в сборную по стрельбе из пистолета. Сборная по стрельбе из винтовки меня никогда не интересовала, а ручное оружие мне всегда нравилось. Но в тот момент я как раз начала серьезно заниматься coupdevitesse и решила сосредоточиться только на нем. — Она пожала плечами. — Вы же знаете, я выросла в сфинксианской чащобе и, когда поступила сюда, уже была неплохим стрелком.

— Можно и так сказать, — сдержанно согласился граф Белой Гавани. Он поднял мишень и посмотрел на Хонор через дыру в центре. — Мои собственные спортивные интересы были более мирными.

— Знаю, — кивнула она и улыбнулась ему своей кривой улыбкой, искаженной из-за искусственных нервов левой щеки. — Как я понимаю, у вас с адмиралом Капарелли шло нешуточное футбольное соперничество, когда вы учились на Острове.

— Если точнее, Том Капарелли на футбольном поле делал меня как хотел, — поправил граф.

Хонор хихикнула.

— Возможно и так, но я стала слишком дипломатичной, чтобы изъясняться столь откровенно, — сказала она.

— Понимаю. — Он опустил мишень, и веселость на его лице поблекла. — Кстати, о дипломатичности. Боюсь, я выследил вас в этой вашей норе не просто для того, чтобы насладиться вашим обществом. Только не подумайте, — добавил он, — что ваше общество не доставляет мне удовольствия.

— Да вы и сами не дурной дипломат, — заметила она, и никто, кроме Эндрю Лафолле, наверное даже не заметил бы едва ощутимого сарказма в её интонации.

— Несколько десятков лет жизни в качестве брата амбициозного политика сделают дипломата из кого угодно, — непринужденно парировал он. — На самом деле причина, по которой я вас искал, заключается в том, что мы с вышеупомянутым политиком большую часть утра провели вместе.

— Вот как? — удивленно изогнула бровь леди Харрингтон.

— Мне так или иначе надо было слетать в Лэндинг по делам, — объяснил граф, — поэтому я заскочил повидаться с Вилли... а он как раз только что вернулся из королевского дворца.

— Понятно. — Тон землевладельца внезапно стал идеально ровным. Она выщелкнула магазин из пистолета, спустила затвор с задержки и уложила оружие в специальную выемку в шкатулке.

— Следует ли предположить, что он просил вас повидаться со мной? — продолжила она.

— Специально — нет. Но Елизавета пригласила его во дворец на официальный брифинг правительства как лидера оппозиции, чтобы в очередной раз уязвить барона Высокого Хребта и его свору.

Леди Харрингтон отвела глаза от шкатулки, бросив на графа острый взгляд. Он либо не заметил этого, либо притворился, что не заметил.

— Официальное приглашение лидера оппозиции на брифинг непостижимым образом затерялось. И не первый раз.

— Понятно, — повторила она и со щелчком захлопнула шкатулку. Потом потянулась за сумкой, но граф Белой Гавани успел первым и, улыбнувшись, перекинул её ремень через плечо.

Хонор улыбнулась в ответ, но глаза её были тревожны. Лафолле не удивился. Землевладелец далеко ушла от того политически наивного офицера, которым была, когда Лафолле только стал её телохранителем. Это означало, что она отметила и презрение в голосе графа, когда он говорил о премьер-министре, и мелочность Высокого Хребта, преднамеренно не известившего лорда Александера о брифинге.

Несколько уступая землевладельцу, полковник все же разбирался в мантикорских политических процессах лучше, чем ему бы хотелось. Поэтому он знал, что в Конституции не оговорено, что премьер-министр должен приглашать лидера парламентской оппозиции на регулярные официальные брифинги королевы. Но по сложившейся традиции приглашать лидера оппозиции было принято. Обычный жест вежливости — но и гарантия того, что в случае внезапной смены правительства человек, который практически наверняка заменит действующего премьер-министра, будет максимально полно в курсе происходящего.

Ни от какого политика, даже премьер-министра Звездного Королевства Мантикора, не ожидали, что он захочет приглашать своего главного политического соперника на заседания кабинета или на особые совещания Короны. Это было бы неразумно и просто глупо. Но общие брифинги, проводимые два раза в неделю, — совсем другое дело. Лафолле знал, что герцог Кромарти даже в разгар войны с хевами неукоснительно приглашал на них барона Высокого Хребта, который в то время возглавлял оппозицию.

Это было вполне в духе Высокого Хребта: “забыть” оказать ответную любезность человеку, который был ближайшим помощником Кромарти.

— Вам не показалось, что есть причина тому, что именно это приглашение “затерялось”? — продолжила землевладелец, помолчав.

— Не думаю, — признался граф Белой Гавани, — хотя, принимая во внимание повестку дня, сомневаюсь, что Высокий Хребет обрадовался, увидев Вилли. С другой стороны, он, возможно, выиграл от его присутствия. — Леди Харрингтон удивленно склонила голову набок, и граф усмехнулся. — У меня сложилось впечатление, что её величество ведет себя несколько сдержанней, когда рядом есть Вилли, который играет роль буфера между королевой и её премьер-министром, — ехидно проговорил он.

— Боюсь, вы правы, — заметила леди Харрингтон. И её голос, и выражение её лица были серьезнее, чем у графа. — Хотя была бы рада ошибаться, — продолжила она, поворачиваясь к Нимицу.

Кот прыгнул ей на руки, взлетел на привычное место у нее на плече и устроился там, запустив кончики когтей задних лап в специальную ткань мундира пониже лопаток, а передней снимая с головы наушники.

Хонор снова повернулась к графу:

— Видит Бог, я ей симпатизирую, но если она и дальше будет так явственно демонстрировать свое презрение к нему, пусть даже в приватной обстановке, лучше от этого не станет.

— Не станет, — согласился граф, и голос его сразу утратил шутливый оттенок. — С другой стороны, Елизавета и барон Высокого Хребта — это лед и пламень. И можно все что угодно говорить о её тактичности или отсутствии таковой, но никто никогда бы не обвинил её в вероломстве.

— Есть вероломство, а есть хитрость, — ответила землевладелец. — И потом, если постоянно тыкать человека носом в то, что ты его ненавидишь и презираешь, даже если это происходит только в неофициальной обстановке, ситуация от этого не улучшится.

— Вряд ли справедливо говорить, что она его “тыкает в это носом”, — мягко возразил граф.

— Совершенно справедливо, — твердо возразила она. — Этого нельзя отрицать, Хэмиш. Елизавета не умеет обращаться с людьми, которых она презирает. Я знаю, потому что у меня та же слабость.

(“И ни звука о знаменитом темпераменте графа Белой Гавани!” — отметил Лафолле).

— Но мне пришлось выучить, что есть ситуации, которые нельзя разрешить, находя дубину побольше каждый раз, когда кто-то начинает тебя раздражать. Умом Елизавета это понимает, но как только берут верх эмоции, она почти не способна их скрыть, разве что на торжественных официальных заседаниях.

Она не опускала глаза под взглядом графа, пока тот не кивнул против воли, а затем пожала плечами.

— У Елизаветы есть уйма достоинств, — продолжила она. — Но порой мне бы хотелось, чтобы у нее было побольше... умения общаться с людьми, которым обладает Бенджамин. Она умеет вести за собой как мало кто другой, но едва дело доходит до манипулирования людьми, которые не хотят, чтобы их вели, все идет насмарку, все делается некстати. И ситуация усугубляется вдвойне, когда люди, которых она убеждает сделать то, что нужно ей, желают сделать совершенно противоположное, имея на то какие-то свои причины.

— Знаю, — вздохнул граф Белой Гавани. — Знаю. Но, — добавил он более твердым и менее бодрым голосом, — потому-то ей и нужны такие люди, как вы и Вилли: подать совет в случае неприятностей.

— Вилли — может быть, — сказала леди Харрингтон, снова пожимая плечами.

— И вы, — настойчиво повторил граф. — Она начала полагаться на вас вовсе не потому, что вы разбираетесь в грейсонской политике, и это вам прекрасно известно.

— Может быть, — повторила она.

Было заметно, что эта мысль вызывает у нее неловкость, и он сменил тему.

— Во всяком случае, я решил так: поскольку я здесь и поскольку Вилли все уши мне прожужжал о том, что барону Высокого Хребта — и Яначеку — пришлось сказать на брифинге, я решил остаться и ввести и вас в курс дела.

“Решил, — иронично подумал Лафолле. — Ну конечно, ведь это же просто твоя святая обязанность — как можно быстрее донести до неё эту жизненно важную информацию... и желательно лично”.

Нимиц посмотрел на телохранителя через плечо графа и шевельнул ушами. Очевидно, эмоции полковника его позабавили. Лафолле мысленно показал ему язык, и травянисто-зеленые глаза Нимица зажглись дьявольскими огоньками. Более откровенных действий он предпринимать не стал.

— Спасибо, — сказала графу леди Харрингтон. Ее интонации были столь же естественно серьезными, как будто она совершенно не подозревала о том, что её кот и её телохранитель обменялись лукавыми взглядами. Не знать она, разумеется, не могла, напомнил себе Лафолле и усилием воли отогнал неподобающие мысли. К счастью, через свою связь с Нимицем миледи могла чувствовать только эмоции, а не мысли, которые их породили. В большинстве случаев она могла эти мысли приблизительно вычислить и делала это с пугающей точностью, но сейчас, похоже, эта способность куда-то испарилась. “Что, — подумал полковник, — пожалуй, лучше всего демонстрирует, насколько сильно она не желает замечать, что же на самом деле происходит между ней и графом Белой Гавани”.

— Мне потребуется немало времени, — предостерег граф. — Какие у вас планы на день?

— Вечером меня пригласили прочитать лекцию в “Дробилке”, но это только после ужина, и конспект я уже подготовила. До тех пор я свободна. Есть несколько работ, которые надо прочитать и выставить оценки, но это все факультативные курсы, и я, пожалуй, могу их отложить на денек.

— Хорошо. — Граф Белой Гавани взглянул на часы. — Я об этом не думал, но раз уж вы заговорили об ужине, сейчас как раз время обеда. Могу я пригласить вас куда-нибудь пообедать?

— Нет, это я приглашу вас пообедать, — возразила она, и сердце у Лафолле стремительно полетело куда-то вниз, поскольку у неё в глазах заплясали еще более дьявольские огоньки, чем у Нимица. Граф удивленно поднял бровь, и Хонор усмехнулась. — Вы здесь, на Острове, Хэмиш, и, нравится это Яначеку или нет, вы — флаг-офицер. Почему бы мне не связаться с Кейси и не забронировать к обеду один из флаг-офицерских кабинетов?

— Хонор, это жестоко! — сказал граф, неожиданно улыбнувшись во весь рот.

Лафолле зажмурился, полностью соглашаясь с произнесенным. Кейси-холл был огромным рестораном, расположенным рядом с основным зданием Академии. В его главном обеденном зале могла одновременно разместиться почти треть курсантов Острова, но он также мог похвастаться и меньшими по размеру и гораздо более роскошными залами для старших офицеров. Включая пятнадцать-двадцать маленьких кабинетов, бронировавшихся для адмиралов и самых старших капитанов первого ранга и их гостей в порядке общей очереди.

— Яначека хватит припадок, когда он услышит, что мы с вами вместе обедали в самом сердце Острова, который он числит своей вотчиной, — продолжил граф. — Особенно когда он поймет, что я пришел прямиком от Вилли, после того, как мы подробно обсудили сегодняшний брифинг.

— Вряд ли нам настолько повезет, — не согласилась леди Харрингтон, — но мы можем по крайней мере надеяться, что хоть давление у него подскочит.

— Тоже неплохо, — радостно заявил граф Белой Гавани и жестом пригласил Хонор проследовать к двери первой.

Какую-то долю секунды Эндрю Лафолле колебался на грани немыслимого. Но эта секунда прошла, и, когда он обогнул землевладельца, чтобы открыть ей дверь, он крепко сжал губы, чтобы не произнести тех слов, которые ему не положено было говорить.

“Они даже не понимают, — думал он. — Они даже не осознают, что я не единственный — по крайней мере, не единственный двуногий — кто замечает, как они смотрят друг на друга. В таком многолюдном месте у всех на виду устроиться в отдельном кабинете, устроить обед тет-а-тет, — ничего хуже и придумать нельзя, а они этого даже не понимают!”

Он открыл дверь, выглянул наружу, оглядев все быстрым машинальным взглядом, и шагнул в сторону, пропуская землевладельца и её гостя. Они подошли к столу Йоханнсена расписаться в уходе, а он смотрел им вслед и мысленно качал головой.

“Церковь провозглашает, что Ты присматриваешь за детьми и блаженными, — обратился он к Утешителю. — Надеюсь, сейчас Ты присматриваешь за ними обоими”.