"Прекрасная дружба" - читать интересную книгу автора (Вебер Дэвид)

Глава IX

Лазающий-Быстро спрыгнул по веткам в отчаянной спешке. Его чувствительный слух засек звук антиграва и, хотя он не имел представления о том, что это такое, он понял, что его внезапное прекращение как-то связано с падением детеныша. Без сомнения, это было еще одно орудие двуногих которое, подобно летающей штуке детеныша, сломалось. Знание, что орудия двуногих могут ломаться было в некотором извращенном смысле ободряющим, однако это было плохим утешением в настоящий момент. Усы его трепетали от беспокойства, когда он спрыгнул на землю и бросился к детенышу.

Тот лежал на боку, и Лазающий-Быстро содрогнулся, осознав, что детеныш упал прямо на сломанную руку. Он чувствовал тень боли в мыслесвете даже сквозь завесу бессознательного состояния и содрогнулся представив, что почувствует детеныш придя в себя. Хуже того, он чувствовал новый источник боли в его правом колене. Правда, не считая руки, колена и новой шишки на лбу, юный двуногий, похоже, не получил новых повреждений и Лазающий-Быстро присел на задние лапы с облегчением.

Он мог не понимать, что именно создало связь между ним и этим двуногим, но это было не так важно. Что было важно, так это существование этой связи и то, что они двое стали единым целым, каковы бы ни были причины этого. Связь эта была подобна связи брачной пары и в то же время другой: без обертонов физического желания и без взаимного обмена идеями. Это была связь чистых эмоций – ну или почти чистых эмоций в любом случае; пару раз он был уверен, что коснулся самого края мыслей двуногого и задавался вопросом: смогут ли однажды другой из Народа и другой двуногий достичь большего. Возможно даже он и его двуногий смогут достичь большего однажды, ибо связь их была постоянной и у них будут еще многие смены сезонов на ее изучение.

Это повлекло за собой другую мысль и он задумался над тем сколько же живут двуногие, задумчиво поглаживая усы. Народ жил намного дольше больших созданий, вроде клыкастой смерти и снежных охотников. Значило ли это, что они живут дольше двуногих? Эта мысль была неожиданно болезненной, будто он уже предчувствовал скорбь от потери восхитительного мыслесвета детеныша – его детеныша. Но Лазающий-Быстро напомнил себе, что детеныш двуногих был детенышем, в то время как он сам был взрослым. Разница в возрасте может означать равенство оставшегося им срока несмотря на разницу в продолжительности жизни. Успокоив так себя, он встряхнулся и взглянул вокруг.

Проливной дождь приутих, когда налетел шквал, но и ветер тоже уже унялся. Он порадовался тому, что его двуногий спустился с дерева до того, как его мог бы свалить ветер, хотя все его инстинкты вопили, что земля – небезопасное место. Это было безусловно справедливо для Народа, но, возможно, у детеныша есть оружие, с помощью которого его старшие иногда расправлялись с угрожавшей им клыкастой смертью. Лазающий-Быстро знал, что это оружие может быть различных форм и размеров, но он никогда не видел маленьких вариантов и не мог определить, было ли оно у детеныша.

Но даже если и было, его ранения могут помешать ему защитить себя и он безусловно не сможет последовать за Лазающим-Быстро на дерево в случае опасности. Что означало, что пора отправляться на разведку. Если здесь есть опасности, о них лучше знать. Когда юный двуногий очнется, у него могут быть свои идеи о том, что делать дальше; до того Лазающий-Быстро просто должен делать все возможное в одиночку.

Лазающий-Быстро отвернулся от двуногого и начал обходить его по расширяющейся спирали, насторожив свои нос и уши. Для растительности под деревьями, которая могла бы затруднить обзор, было еще рановато, хотя старое пожарище и начало зарастать кустарником и молодыми деревцами. Дождь не был достаточно силен, чтобы вымыть запахи. На самом деле запахи во влажном воздухе только стали острее и богаче, и его ноздри раздувались оценивая их.

Внезапно он замер, встопорщив усы и шерсть на его хвосте вздыбилась, сделав его вдвое толще обычного. Он заставил себя принюхаться еще раз, но это было не более чем формальностью. Ни один из разведчиков клана ни с чем бы не перепутал запах логова клыкастой смерти, а это логово было рядом.

Он медленно повернулся, определяя точное место и сердце его сжалось. Запах шел с поляны, где его хозяин логова будет сокрыт растительностью когда он вернется и почует двуногого. А он вернется, подумал Лазающий-Быстро, поскольку запах рассказал ему о многом. Клыкастая смерть была самкой и она недавно принесла потомство. Это значило, что она сейчас ищет еду для детенышей… и что она, скорее всего, недолго будет отсутствовать.

Лазающий-Быстро постоял еще мгновение, а затем бросился назад к двуногому. Он щекотал его лицо усами, пытаясь привести в сознание, но безуспешно. Очнется, когда придет время, понял он. Ничего из того что он мог сделать не приблизило бы этот момент, и это оставляло ему только одну возможность.

Он сел прямо на четырех задних лапах обернув свой хвост вокруг них, тщательно подготовил мысль и отправил ее сквозь мокрый лес. Он оформил и послал ее со всей имевшейся в нем настойчивостью, взывая к своей сестре, и каким-то образом его связь с двуногим придала его зову дополнительную силу.

«Лазающий-Быстро?» – Даже с такого расстояния он ощутил шок в мыслеголосе Поющей-Истинно: «Где ты? Что случилось?»

«Я возле старого пожарища, к восходу от наших земель» – Лазающий-Быстро ответил так спокойно, как только мог, и почувствовал всплеск удивления в его сестре. В клане Яркой Воды еще долго будут помнить ужасный день, когда клан Солнечной Тени не уследил за огнем и все их центральное поселение – и множество котят – оказались в смертельных объятиях дыма и пламени.

«Почему?» – потребовала ответа она: «Что тебя туда привело?»

«Я…» – Лазающий-Быстро сделал паузу и глубоко вдохнул: «Слишком долго объяснять, Поющая-Истинно. Но я здесь и со мной раненый детеныш… и поблизости логово клыкастой смерти и ее молодняка»

Поющая-Истинно хорошо знала своего брата, и недоговоренность в его ответе была ей очевидна. Но столь же очевидна была необычайная сила и чистота его мыслеречи. У него всегда был сильный для самца мыслеголос, но сегодня его сила почти достигла уровня певца памяти и ее заинтересовало как он этого достиг. У некоторых разведчиков и охотников после вступления нахождения пары мыслеголос значительно усиливался, как если бы их супруги синхронизировали при необходимости свой мыслеголос с ними, но и это не могло объяснить новой силы Лазающего-Быстро. Впрочем эти мысли пронеслись в ней на фоне того ужаса, который вызывал образ раненого детеныша, находящегося вблизи от логова клыкастой смерти.

Она начала было отвечать, потом остановилась, хлеща хвостом и насторожив уши во внезапном подозрении. Нет, конечно же, нет. Даже Лазающий-Быстро не осмелился бы на такое. Только не после того, как старейшины клана отчитали его! Но, как бы она не старалась, она не могла представить каким образом детеныш клана Яркой Воды мог забрести так далеко, а ни один другой клан не граничил с пожарищем. И Лазающий-Быстро ведь не назвал никакого имени, не так ли? Но…

Она остановила сама себя. Был, конечно, способ развеять все ее сомнения. Все что для этого требовалось – задать вопрос… но если она задаст его, она будет точно знать, что ее брат нарушил запрет глав клана. Если же она не задаст его, ей остается только подозревать, а не знать наверняка, и поэтому она проглотила уже готовый вопрос и задала другой.

«Брат, чем я могу помочь тебе?»

«Объяви тревогу», – ответил он, посылая с ответом импульс благодарности и любви, поскольку он знал, что она подумала, а ее выбор вопроса показал ему что она решила.

«Для спасения раненого детеныша», – утверждение Поющей-Истинно по сути было вопросом и он дернул хвостом в жесте согласия, хотя она и не могла его видеть.

«Да», – просто ответил он и почувствовал ее колебания. Но затем пришел ответ.

«Хорошо», – столь же просто ответила она, но со всем бесспорным авторитетом певицы памяти: «Мы придем так быстро, как только сможем, брат мой».

Стефани Харрингтон снова очнулась, издала слабый, наполненный болью звук – меньше слов, чем в мяуканье раненого котенка – и веки ее задрожали. Она попыталась сесть, но когда ее вес переместился на сломанную руку, у нее вырвался невольный стон. Внезапная боль была буквально ослепляющей, и она вновь закрыла глаза и заставила себя сесть всхлипывая от боли. От боли в руке, плече и сломанном ребре желудок ее скрутило в приступе тошноты. Она села неподвижно, как будто боль была охотящимся хищником от которого можно было затаиться пока он не пройдет мимо.

Но боль не прошла. Она только слегка приутихла и Стефани сморгнула слезы и оттерла лицо здоровой рукой от грязи и крови из ее разбитого носа. Ей не надо было двигаться, чтобы чувствовать, что она повредила колено и сломанную руку во время падения. Она дрожала, трепетала как лист на ветру от обрушившихся на нее боли и безнадежности. Необходимость немедленно спуститься на землю помогала ей преодолеть их, но теперь, на земле, у нее было время подумать и прочувствовать все.

Новые горячие слезы закапали из глаз и она застонала, когда заставила себя правую рукой переместить левую к себе на колено. Само движение было пыткой, но она не могла оставить руку висеть так, как будто она ей не принадлежала. Она подумала, что надо бы привязать ремнем руку к боку, но не нашла в себе сил – и смелости – вновь потревожить сломанную кость. На нее обрушилось слишком многое. Теперь, когда надвигавшийся кризис разрешился, она осознала насколько сильно она ранена, как безнадежно заблудилась, насколько отчаянно она хотела – нуждалась – чтобы родители пришли и забрали ее домой, насколько глупа она была, что попала в такую переделку… и сколь мало она может сделать чтобы из нее выбраться.

Она сжалась у подножия дерева, безнадежно зовя отца и мать. Мир оказался гораздо громаднее и опаснее, чем она полагала и она хотела, чтобы ее нашли. Никакое наказание ее родителей, каким бы суровым оно не было, не сравнилось бы с тем, которое она устроила сама себе. Она заплакала, когда всхлипывания, которые она не могла прекратить, потревожили ее сломанную руку и послали новые импульсы боли.

Но затем она почувствовала прикосновение к правому боку и сморгнула, чтобы очистить глаза. Стефани посмотрела вниз и встретилась взглядом с древесным котом. Он стоял рядом с ней, положив одну лапу ей на ногу, с ушами, прижатыми к голове в знак беспокойства, и она слышала – и чувствовала – его мягкое, успокаивающее урчание. Одно мгновение она все еще смотрела на него, кривясь от отчаянья, боли и физического шока, а потом протянула к нему здоровую руку, и он не колебался ни секунды. Он плавно поднялся к ней на колени, встал на задние лапы, а передними – сильными, жилистыми руками с длинными пальцами и предусмотрительно втянутыми когтями – обнял ее за шею. Он прижался своей усатой мордочкой к ее щеке, издавая урчание столь мощное, как будто у него внутри был моторчик, и она обхватила его правой рукой. Она притянула его к себе, практически сдавила, и зарылась лицом в его мягкий сырой мех, душераздирающе всхлипывая, и, даже плача, она ощущала, что он каким-то образом забирает у нее наихудшую боль, худшие отчаяние и беспомощность.

Лазающий-Быстро позволил двуногому обнять себя. Глаза Народа не источают влагу подобно глазам двуногих, но только мыслеслепой бы не увидел горя, страха и боли в мыслесвете детеныша, и он ощутил мощный импульс нежности к нему и желания защитить. К ней, наконец осознал он, хотя и не был уверен, как именно он это понял. Возможно он все лучше понимал ее мыслесвет. В конце концов мыслесвета обычно было достаточно, чтобы отличить мужскую особь Народа от женской. Конечно, этот детеныш совершенно не похож на представителя Народа, но…

Он крепче прижался к ней, потерся мордочкой о ее щеку и погладил здоровое плечо своей лапой одновременно углубляя их единение. Это было не так, как было бы с кем-то его собственного вида, поскольку она была не способна укреплять единение со своей стороны, но и этого было достаточно, чтобы вытянуть большую часть ее отчаяния. Он чувствовал облегчение бремени ее страха и боли, ощущал ее изумленную уверенность, что это каким-то образом сделал именно он. Его урчание сменилось горловым мурлыканьем. Он толкнулся еще раз в ее щеку, затем откинулся настолько, чтобы соприкоснуться с ней нос к носу, глядя прямо ей в глаза, а ее рука погладила его по ушам. Она сказала что-то – еще один из их не значащих для него ничего шумов – но он чувствовал ее благодарность и знал, что бессмысленными звуками его благодарят.

Она откинулась на дерево, аккуратно переместив сломанную руку, а он уселся ей на бедро и пожелал, надеясь что не выдает своего отчаяния, чтобы был какой-то способ увести ее от этого места. Он знал, что она все еще испугана и в растерянности, и не желал разрушить ту толику спокойствия, что сумел ей передать, но запах клыкастой смерти буквально жег его ноздри. Если бы не поврежденное колено, он бы сделал все что в его силах, чтобы заставить ее подняться и идти, несмотря на сломанную руку. Но крепкое покрытие, которое она носила на ногах разорвалось при падении и было видно разбитое колено, опухшее и почерневшее. Не нужна была никакая связь, чтобы понять, что она не сможет идти быстро и не уйдет далеко. Лазающий-Быстро снова мысленно обратился к сестре.

«Идет ли клан?» – спросил он нетерпеливо, и ее ответ ошеломил его.

«Мы идем» – Поющая-Истинно повторила это еще раз с несомненным ударением на первом слове и он моргнул. Не хочет же она сказать?.. Но тут она послала ему картинку из своих собственных глаз. Она возглавляла всех взрослых мужчин клана собственнолично. Певец памяти вел ударную силу клана в бой с клыкастой смертью! Это было не просто неслыханно – немыслимо. Но именно это происходило, и он послал сестре свою благодарность.

«Выбора не было, братик.» – сухо сказала она ему: «Клан может защитить твоего „детеныша“ от клыкастой смерти, но кроме меня нет никого, кто смог бы защитить тебя от Сломанного-Зуба и Копателя… или Прядильщицы-Песен! А теперь оставь меня, Лазающий-Быстро. Я не могу одновременно быстро бежать и болтать с тобой.»

Он понежился в посланной сестрою любви и постарался не думать о том, что влекло за собой ее предупреждение. Судя по переданной картинке, они двигались чрезвычайно быстро. Они будут здесь уже скоро, а только очень глупая клыкастая смерть рискнет атаковать то, что охраняет целый клан Народа. Ждать осталось недолго…

Стефани почти задремала, опершись на дерево, но встрепенулась немедленно, когда древесный кот вскочил у нее на коленях, издав резкий раскатистый звук, подобный звуку рвущейся ткани. Она никогда не слышала ничего подобного, но мгновенно поняла что он означает. Как будто связь между ними передала ей значение звука и она почувствовала страх и ярость кота… и его свирепую решимость защищать ее.

Она оглянулась вокруг в поисках опасности, глаза ее расширились, а лицо стало бледнее бумаги. Из подлеска выплыла гексапума, словно серый шестилапый призрак смерти. Губы ее оттянулись назад, обнажая снежно-белые клыки длиной не меньше пятнадцати сантиметров, уши прижались к голове и она ответила коту своим рыком – подобным басовитому раскату грома. Ужас парализовал Стефани, но древесный кот с ее бедра запрыгнул на одну из нижних ветвей и присел там, угрожающе уставившись на своего гигантского врага сверху, и когти он больше не втягивал. По какой-то причине гексапума колебалась, оглядываясь вокруг и поглядывая на деревья, как будто чего-то боялась. Но Стефани понимала, что эти колебания долго не продлятся.

– Нет, – она услышала свой собственный шепот своему крошечному защитнику. – Нет, она слишком велика! Беги! Пожалуйста! Беги!

Древесный кот не обращал внимания, уставившись на гексапуму и к ужасу добавилось отчаянье. Гексапума убьет их обоих просто потому, что древесный кот не станет убегать. Каким-то образом она знала, без тени сомнения, что у гексапумы не будет возможности добраться до нее, кроме как сперва разделавшись с ним.

В мозгах клыкастой смерти не к чему было прислушиваться, но Лазающий-Быстро понимал ее колебания и без этого. Это была старая клыкастая смерть и она бы не прожила так долго не выучив некоторых уроков. И среди них должно было быть и знание, что может с ней сделать атакующий клан, потому что у нее хватило смекалки оглядеться в поисках тех, кто мог бы поддержать его.

Но Лазающий-Быстро знал то, чего клыкастая смерть знать не могла. Здесь не было других из Народа – по крайней мере пока. Они идут на помощь, несутся с отчаянной скоростью, но им ни за что не успеть вовремя.

Он воззрился на клыкастую смерть, бросал ей вызов и знал, что он не сможет победить. Ни один разведчик или охотник не смог бы в одиночку выжить в бою с клыкастой смертью, но и оставить свою двуногую он не мог, как не смог бы оставить котенка Народа. Он чувствовал ее отчаяние, попытку принудить его бежать и спасаться не обращая внимания на нее, слышал мыслеголос сестры, умоляющий его о том же, но все это не имело никакого значения. Не имело значения и то, что клыкастая смерть убьет двуногую в тот самый момент, как умрет он. Что имело значение, так это то, что его двуногая – его – не должна умирать в одиночестве, покинутая всеми. Он оплатит своей жизнью столько мгновений ее жизни сколько сможет, и возможно – возможно – этого времени хватит Поющей-Истинно чтобы добраться сюда. Это он сказал сам себе твердо, свирепо, стараясь убедить самого себя в том, что это правда, а затем клыкастая смерть прыгнула.

Стефани наблюдала неподвижное противостояние древесного кота и гексапумы, уставившихся и рычащих друг на друга, и напряжение ранило ее как нож. Она не могла терпеть это, но не могла и избежать, а абсолютная, безнадежная отвага древесного кота разрывала ей сердце. Он мог бы сбежать. Он мог бы сбежать от гексапумы с легкостью, но он остался. И что-то глубоко внутри, под паникой усталого, раненого, испуганного ребенка оказавшегося лицом к лицу со смертельной угрозой, которой ей никогда не приходилось встречать, откликнулось на его свирепый вызов. Она не знала, что это такое. Она даже не осознавала этого. Но, так же как древесный кот был полон решимости защищать ее, и она чувствовала столь же свирепую, столь же непреклонную решимость защищать его.

Ее правая рука опустилась к поясу и сомкнулась на рукояти виброножа. Это был короткий нож – едва восемнадцати сантиметров в длину, малютка по сравнению с шестидесятисантиметровыми мачете рейнджеров Лесной Службы. Но «лезвие» этого короткого ножа было молекулярной толщины и он завибрировал, включившись, когда она каким-то образом ухитрилась встать. Она прислонилась ко стволу дерева, левая рука ее безжизненно повисла, от страха во рту появился вкус желчи. Она знала, что ее нож слишком мал. Он с легкостью рассечет как кости, так и мышцы гексапумы, но он слишком короток. Громадный хищник разорвет ее на части еще до того, как она сумеет его порезать. И даже если ей каким-то образом удастся полоснуть гексапуму когда та прыгнет, даже нанести смертельную рану, та была настолько велика и сильна, что успеет ее убить прежде чем умрет сама. Но нож – это все что у нее есть. Стефани уставилась в ожидании на гексапуму, не осмеливаясь даже дышать, готовясь.

А затем та прыгнула.

Лазающий-Быстро увидел, что клыкастая смерть наконец двинулась. У него было время на то, чтобы послать последнюю мысль Поющей-Истинно и почувствовать свирепствующие в ней отчаянье и ярость при мысли, что она опоздала, а затем больше не осталось времени для мыслей. Не осталось времени ни для чего, кроме скорости, агрессии и свирепости.

Стефани не могла поверить своим глазам. Гексапума была чертовски быстрой для существа своих размеров, но древесный кот спрыгнул со своего насеста, пронесся кремово-серой стрелой по воздуху, и каким-то образом избежал удара передних лап гексапумы. Он приземлился у нее на шее и гексапума взревела, когда его сантиметровые когти пробили ее шерсть и плотную кожу. Она крутнулась, твердо стоя на обеих задних парах лап, сведя лопатки и изогнувшись, чтобы сбросить кота и вонзить в него когти, но ее яростный удар ушел в пустоту. Закончив атаку, древесный кот пробежал по ее спине и запрыгнул на другую ветку. Гексапума забыла про Стефани. Она повернулась, бросилась на дерево на котором ее ждал кот, поднялась на задних лапах, а передними и средними вцепилась в толстый ствол. Она поднялась на сколько смогла, рыча, и тут Стефани внезапно поняла, что пытался сделать древесный кот.

Он отвлекал гексапуму. Он знал, что не сможет ее убить и даже не сможет по-настоящему дать ей бой. Целью его атаки было причинить ей боль, разозлить и направить эту злость на себя и прочь от нее. И это сработало. Но это была безнадежная, заранее проигранная игра, поскольку ему приходилось повторять свои атаки, продолжать жалить гексапуму, а удача не длится бесконечно.

Лазающий-Быстро чувствовал свирепое ликование, не похожее на что-либо из прежних своих чувств. Это был бой, в котором он победить не мог, но он шел ему навстречу. Он жаждал его, и в нем полыхало кровавое пламя его собственной ярости. Он наблюдал за рывками клыкастой смерти по дереву и точно рассчитывал свой ответ. Как только клыкастая смерть достигла предела своего наскока, он обрушился ей навстречу, и клыкастая смерть взвыла, когда он разодрал ее морду и порвал ухо в клочья. Но вновь ее ответный удар передних лап пришелся в воздух, когда Лазающий-Быстро отпрыгнул.

Клыкастая смерть снова бросилась на него, и они встретились еще раз. Он танцевал между деревьями и на них, противопоставляя молниеносную скорость, опыт и разум грубой силе и хитрости клыкастой смерти. Это был танец с предрешенным финалом, но он уже кружился в нем дольше, чем считал возможным сначала.

– Нет!

Стефани вскрикнула в бессмысленном отрицании, когда древесный кот все-таки ошибся. Быть может он поскользнулся, быть может, просто начал уставать. Она не знала. Она было начала чувствовать дикую, нереальную надежду, когда бой все не кончался. Не то, чтобы кот мог победить, но он мог не проиграть. Даже позволяя себе надеяться, она знала, что это все беспочвенно, но внезапность конца поразила ее с безжалостностью молота.

Древесный кот промедлил лишнюю долю секунды, задержавшись раздирая плечи гексапумы на мгновение дольше положенного, и ее средняя лапа свирепо обрушилась на него. Десятисантиметровые когти блеснули как ятаганы и Стефани услышала – и почувствовала – вопль боли древесного кота когда его настиг жестокий удар.

Удар пришелся не прямо, но и этого было достаточно. Он снес кота с шеи гексапумы, отбросил его как игрушку, и вызвал второй вопль, когда кот врезался в ствол дерева. Древесный кот рухнул наземь как изломанный, окровавленный меховой клубок, а гексапума вздыбилась на задних лапах, ревя в ярости и триумфе, затем опустилась на все шесть конечностей и присела, чтобы броситься и разорвать, и сокрушить своего крошечного врага.

Стефани наблюдала это, понимала это, знала что последует… и что она все равно не сможет победить гексапуму. Но древесный кот – ее кот – тоже знал, что не сможет победить гексапуму, и это не остановило его. Какая-то ее часть знала, что это будет не более чем патетический жест, не более чем шипение котенка за мгновение до того, как сомкнутся голодные челюсти, но не сделать этого она не могла.

Она ринулась, не обращая внимания на сломанное ребро, поврежденное колено и сломанную руку. В это мгновение она уже не была простой одиннадцатилетней девочкой. У нее не было времени осознать все что с ней происходило, но кое-что в ней изменилось навсегда, когда древесный кот пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти ее. Вопль ее был боевым кличем, когда она бросилась вперед с виброножом наперевес и предложила свою жизнь за него.

Гексапума взвыла, когда высокотехнологичное лезвие вонзилось в нее. Она забыла про Стефани, ограничила свое внимание только Лазающим-Быстро, и была абсолютно не готова к такому удару. Лезвие, воткнувшееся в ее в правый бок, было настолько «острым», что даже детская рука смогла его вонзить по рукоятку. Поспешный рывок зверя прочь от источника боли довершил остальное. Кровь окропила опавшие с прошедшей зимы листья когда неостановимое лезвие прошло через мускулы, сухожилия, артерии и кости.

Стефани пошатнулась и почти упала, когда громадный хищник бросился прочь. Ее рука была вся в крови, еще больше крови забрызгало ее лицо и глаза и если бы у нее было время, ее бы несомненно вырвало. Но времени у нее не было и она подалась дальше вперед, вставая между гексапумой и древесным котом.

Это было все, что она могла сделать, чтобы остаться на ногах. Ее трясло, по залитому кровью лицу бежали слезы, а внутри она выла от ужаса. Но каким-то образом она осталась стоять и подняла гудящее лезвие перед собой. Гексапума смотрела на нее с недоумением. Ее правая задняя лапа безжизненно волочилась, а кровь толчками текла из открытой раны на боку, но острота виброножа в одном отношении сработала против Стефани. Рана была смертельной, но гексапума этого не осознавала. На то, чтобы истечь кровью нужно время, а нож был настолько остер и нанес рану настолько быстро, что животное просто не поняло, какое катастрофическое повреждение ему нанесли. Она просто чувствовала, что ее ранили, что добыча, которая должна была достаться так легко причинила ей больше боли, чем любой другой встреченный ею враг, и она взревела в ярости.

Гексапума промедлила лишь мгновение, шипя, брызгая слюной и прижимая уши, порванные Лазающим-Быстро. Стефани знала, что она вот-вот прыгнет. Она, как и гексапума, не понимала, что уже нанесла смертельную рану, и старалась держать нож твердо. Гексапума бросится прямо на нее, но если она удержит нож, воткнет его зверю в грудь или живот и повторит то, что при предыдущем броске уже сделала с его бедром, тогда, может быть, хотя бы древесный кот…

Гексапума взвыла вновь. Стефани ужасно хотелось закрыть глаза. Но она не могла, и видела ее бросок – видела первый из двух прыжков, которые отделяли ее от Стефани, волоча раненую ногу и широко распахнув клыкастую пасть, которые были необходимы ей чтобы добраться до Стефани.

Но она не успела завершить этот бросок, а Стефани вскинула голову, когда ужасный шум наполнил лес. Она слышала эхо этого звука от древесного кота сражавшегося, чтобы защитить ее. Но в этот раз это был не дерзкий вопль одинокого и безнадежно отважного защитника. Это было перекатывающееся рычание десятков – многих десятков – древесных котов, полное ненависти и жажды мщения, и этот вызов проник даже сквозь ярость гексапумы. Ее голова, как и у Стефани, задралась вверх, и в ее вое была не только ярость, но и паника, когда дерево над ней буквально взорвалось.

Кремово-серая лавина обрушилась с высоким, казалось сотрясающим весь лес звуком. Она поглотила гексапуму неудержимым потоком когтей и игольно-острых клыков. Стефани Харрингтон рухнула рядом с ужасно израненным Лазающим-Быстро когда разведчики и охотники его клана буквально разорвали их врага в клочья.