"Раздумья ездового пса" - читать интересную книгу автора (Ершов Василий Васильевич)

Высшее образование

Авиационные кадры в нашей стране со сталинских времён ковались по незамысловатому принципу: «Комсомолец — на самолёт!» Беззаветная преданность. Железное здоровье. Грамотешки маловато — подучим…

Когда я в 60-х годах пришёл в авиацию, это племя «сталинских соколов» уже уходило, а жизнь настойчиво выдвигала новые проблемы, и требования к уровню «грамотешки» росли. Семь классов и лётная школа давали уровень, обеспечивающий выполнение визуальных полётов. Лётные училища, одно из которых кончал и я , давали уже основательные знания на уровне хорошего техникума, хотя… когда я поступал, то по математике мне попалась задача: «диагональ квадрата равна а, чему равна площадь квадрата?»

Но и такой уровень позволял понять принципы радионавигации и летать вне видимости земли, решая задачи с использованием синусов, косинусов и даже тангенсов.

С приходом реактивной техники понадобились знания более сложных наук. В горних высях Аэрофлота буйно полыхала идея всеобщего высшего образования лётчиков. «Инженер-пилот» звучало гордо. Высшее Авиационное Училище ГВФ было переименовано в Академию, да не просто, а в Ордена Ленина Академию Гражданской Авиации, сокращённо ОЛАГА. Лётчики между собой называли её «деревообрабатывающим комбинатом»: сырьё — дубы, а продукт — липа. Нет, никто не отрицает, находились индивидуумы, с отличием заканчивавшие Академию. Но в общей массе…Однако, высшее авиационное образование, вместе с партбилетом, давало дорогу на новую, сложную технику, и масса лётчиков , правдами и неправдами, это образование приобрела.

Потом сделали Высшим Актюбинское училище. И пошёл поток инженер-пилотов. Они, правда, особо не отличались инженерным мышлением., но диплом в кармане был. Летали и летают они всяко: кто поталантливее, а кто и так. За ними потянулись заочно и выпускники средних училищ: кто в МАИ, кто в Киевский или Рижский институты ГА; а бортинженеры косяком пошли нелетающие: прямо со школьной скамьи — в институт, на факультет бортинженеров. Скажу прямо, это ребята грамотные… только их надо ещё приучить работать в воздухе, научить летать.

И постепенно нас, стариков, с техникумовским образованием, остались единицы. Мы уходим, уступая дорогу инженер-пилотам. Времена другие.

Мне дважды пришлось начинать учиться в вузах: в ХАИ после школы…бросил, вовремя успел уйти в Кременчугское училище; потом для карьеры поступил заочно в ВАУ, числился там, пока не перескочил с Ан-2 на Ил-14, Ил-18 и Ту-154. И все эти годы меня мучила мысль: а каково же должно быть это самое высшее образование лётчика? Что из этого образования должно использоваться в лётной жизни? Только без дураков, конкретно: что?

Чего мне, после техникума, не хватает в моей капитанской деятельности?

Часто люди, окончившие (особенно заочно) вуз, говорят, что учёба повысила их общий уровень: человек научился грамотно писать, прочёл много умных книг…Маркса-Энгельса, политэкономию, сопромат…Кое-кто делает правильный вывод, что учёба в институте научила его учиться, работать над собой.

Мне лично повезло, что вырос в учительской семье, рано стал читать и читал и читаю до сих пор много. Вопрос с грамматикой отпал сам собой: я всегда писал грамотно, видимо, зрительная память при чтении помогла. Природная любознательность помогла учиться самостоятельно. Когда чем-то увлечёшься, перероешь горы книг — и от корки до корки.

Пытаясь учиться в авиаинституте, понял, на чем базируется инженерное мышление: на самом фундаментальном, от «бесконечно малых», владении математическим аппаратом, дающим ключ к пониманию смежных дисциплин и сути проблемы. Это как знание языка в новой стране.

У меня, гуманитария по всей своей сути, это не пошло. Я просто понял: это — не моё. И нашёл силы порвать, и нашёл своё. Я — не инженер-пилот именно по убеждению. И способностней учиться у меня хватало: школьной золотой медалью нынче играет внучка. Для карьеры поучился и в нашей лесопильной академии — против ХАИ, и правда, жалкий уровень… как только не стало нужды, бросил без сожаления.

В полётах мне совершенно не требуется знание высшей математики. Ни высшая физика, с её термодинамикой, ни теоретическая механика, ни теория машин и механизмов, ни сопромат, ни химия, ни материаловедение, ни целый ряд других технических дисциплин, с их формулами, с их глубиной и обширностью, — которые в куцем, урезанном виде вдалбливают будущим инженер-пилотам, — ничего этого я в своих полётах не использую и даже представить не могу, как я, пилот, прилеплю этот багаж знаний к своему штурвалу.

И это я твёрдо понял ещё на втором курсе авиаинститута, когда впервые взялся за ручку управления планёром. И увлечение, романтика, новизна и свобода полёта вкупе с отвращением к самому духу этих «бесконечно малых» перевесили чашу.

Да была бы хоть какая польза, а то ведь никакой. Балласт. Ну представьте себе, что для инженера-строителя обязательным условием получения диплома ставилось бы знание хотя бы основ микробиологии или топографической анатомии. Для общего развития. Ну, ладно там, марксизм-ленинизм, как же без него… или история ВКП(б), краткий курс… доисторические решения октябрьского (1937 г.) пленума… тьфу.

Вот так мне — эти интегралы. Нет, ну кто любит — читай себе перед сном. Однако меня интересует конкретное — не опосредство… опосредов… тьфу…словечко… — а именно конкретное, руками, приложение к моему полёту знаний тех предметов, которые где-то в горних высях, недоступных рядовому уму, определены обязательными для признания техник-пилота пилотом-инженером.

Да просто волевым решением к техникумовской программе лётного училища прицепили кой-чего, в упрощённом виде, из программы среднетехнического, ну, машиностроительного вуза, ну, с авиационным уклоном. Поветрие такое было. И отрапортовали. И так оно и осталось.

Спрашиваю молодых коллег. Плюются…а куда денешься. Обязаловка.

По лжи живём. Обман это, а не образование. И только ли в авиации.

Вот я, старый уже капитан. Ко мне могут обратиться с любым вопросом, касающимся авиации — кому же, как не старому воздушному волку знать о ней все. Я должен быть компетентным.

Вспоминаю училищные предметы. Общий курс самолётов. Общий курс двигателей. Ребята из деревень, от сохи, ну, от трактора, раскрыв рты, слушали, как оно устроено, какое оно бывает, на каких принципах работает, какие идеи заложены.

Идеи остались те же. А толчок к самообразованию был дан, и такой, что сейчас у каждого из нас собрана приличная библиотечка, освещающая весь путь авиации. А знания, которые дал тот Общий курс авиадвигателей, я использую и сейчас, когда ковыряюсь в моторе своего автомобиля, — и не надо мне никакого автомеханика.

Конечно, надо иметь запас знаний, касающихся авиационной техники. И ту же теорию машин и механизмов, и детали машин — чтоб понимать, как работает редуктор и чем отличается кронштейн от пилона, а лонжерон от стрингера. Надо разбираться в электротехнике, надо понимать принципы радиотехники, чтобы уяснить суть работы тех или иных систем. Но все это достаточно знать на уровне хорошего техникума. Кто хочет глубже, ради бога…но это уже твоё личное дело.

Да, бортинженер знает о технике гораздо больше, чем пилот или штурман, но на то он и инженер. Пилоту же, считаю, излишние подробности работы механизмов не нужны: в критической ситуации он просто увязнет в них.

Капитан должен хорошо знать общие принципы работы систем и их взаимосвязи. Мне кажется, капитану нужна не столько глубина, как широта мышления. А она достигается, на мой взгляд, развитием гуманитарных качеств.

Если бортинженер работает большей частью с техникой, с железом, с электричеством, гидравликой и пневматикой, если штурман работает с приборами и связью, то капитан работает больше не с органами управления, а с людьми, которые работают с железом. А значит, он должен знать психологию.

Работа с людьми уже как-то не особо стыкуется со званием инженера. А ведь работать приходится и с пассажирами, и с представителями других ведомств и отраслей. Конечно, это не капитан океанского лайнера с прерогативами директора предприятия. Но какая-то аналогия есть.

Короче, нужны достаточно глубокие знания в области психологии, педагогики и других наук, которые издревле считаются сферой деятельности служителей культа. А что: предметы, которые преподаются в семинариях (техникум!), как раз и обучают человека умению налаживать контакт с людьми и подвигать их на успешное выполнение задач.

Авиация у нас пока — на другом полюсе: у нас приказы… высшее техническое…

А ведь сколько у нас капитанов, с «ромбиками» (иной раз с двумя!),не только не умеющих внятно выразить, но и осознать сложность задачи. Не только не умеющих наладить контакт, но и намеренно отстраняющихся от того контакта, ограничиваясь угрюмым «командёрством».

Говоря об «обтекателях», я имел в виду, что необходимо знать законы, уметь их истолковывать и использовать для своей защиты. Нужны юридические знания — тем более что наша работа связана с источником повышенной опасности и перевозкой огромной массы людей. В рейсе, в отрыве от базы не всегда вовремя найдёшь того адвоката…его и дома-то не найдёшь в нынешней России; да и если найдёшь — разоришься… Поэтому мне кажется, что юридическая подготовка должна стать составной частью высшего образования лётчика.

Сейчас развелось великое множество «специалистов» в области умения человека владеть собой. В эпоху перемен, когда люди теряют ориентиры, всегда вспухает пена магов, гадалок, целителей, парапсихологов и прочей накипи. Но рациональное зерно в этом треске есть: в условиях постоянного стресса человек может спастись, лишь владея методикой аутотренинга. Важно научить лётчика владеть собой в острых ситуациях и уметь быстро отходить от них. Здесь непочатый край работы. А то ведь полно разговоров о пресловутом человеческом факторе… а человека заставляют учить политэкономию.

Никто не отрицает, что лётная работа в чем-то сродни спорту, искусству, — да, собственно, она и выросла-то из соревнования первых летающих людей. Наверно любому понятно, что в этой работе присутствуют элементы непредсказуемости, риска, творчества, что искусству лётчика не чужды понятия вдохновения, интуиции, спрессованности эмоций; наряду с точным расчётом и мгновенным принятием решений присутствуют промах и растерянность — и все это определяется таким некатегорируемым словечком как «хватка». Все это не уложишь в формулы, это категории эфемерные…но от них зачастую зависит исход полёта. Поэтому так важен настрой человека на полет, как настрой спортсмена на рекорд. Но — стоп. Мудрым человеком сказано: «Если лётчик идёт в полет как на подвиг, значит, он к полёту не готов».

Тонкость тут такая. Скорее — не настроиться на само выполнение полёта, а, как говорят радисты, «отстроиться» от помех, оставить их за порогом штурманской. Войти в стереотип обычной, обыденной работы, чтобы вместе с дачей взлётного режима тебя охватило надёжное состояние уверенности: через двадцать секунд машина ляжет грудью на упругий воздушный поток, и ты спокойно станешь исполнять своё предназначение в этой жизни.

А как с известными спортсменами работают те психологи! Как они лепят и пестуют дух борьбы перед стартом! И ради чего. Ну, голы, очки, секунды… доллары… Чтоб шахматист взял приз миллион долларов в случае выигрыша. А в случае проигрыша — пятьсот тысяч… И тому психологу «отломится»…

У нас, лётчиков, психолога нет. Правда, на медкомиссии эксперт-психолог таки помучает тестами: способен ли ты разобраться в тех «компасах» или рисуночках. А перед полётом ты сам себе психолог, сам себе экстрасенс. Так надо хоть как-то, хоть чему-то научить в этой части лётчика ещё в училище. Поверьте мне, старому, облезлому в постромках псу: настрой, умение владеть собой, умение успокоить и настроить упряжку — ей богу, важнее закона Гука и формулы Гаусса-Остроградского.

Я мог бы привести множество примеров, когда недостаток гуманитарных знаний, пробелы в психологической подготовке, неумение владеть собой приводили людей с высшим инженерным лётным образованием к большим неудачам. И не могу привести ни единого примера из моей лётной практики и из практики моих коллег, известной мне, чтобы лётчику в его работе понадобилось знание высшей математики.

Впрочем, что же я. Был, однако, пример.

В 80-е годы, в самом начале перестройки, в нашем печатном органе стали появляться статьи одного очень умного пилота. Он был умен настолько, что создал свою теорию всеобщей компьютеризации «наличного банка» лётчиков. Смысл теории был в возведении понятия «человек-функция» в культ. Данные на каждого лётчика должны были заноситься в память компьютера: и успехи, и проколы, и поощрения, и наказания — все это должно было определить рейтинг — со всеми выходящими из этого последствиями для неповторимой личности лётчика. И жизнь этого неповторимого человека должна была определяться по рейтингу, ориентироваться на рейтинг — цифры, баллы, плюсы и минусы — и на год вперёд, включая отпуска и даже… отправку в колхоз. Тогда ещё отправляли лётчиков летом в помощь запившимся колхозникам… заколачивая гвозди синхрофазотроном.

Этот умный пилот изъяснялся на страницах газеты таким неудобопонимаемым наукоподобным «канцеляритом», что видно было: с ним все ясно…

Так вот он однажды поделился своими воспоминаниями, как ему пришлось перегонять откуда-то из Африки Ил-62 с одним отказавшим двигателем: чем везти туда ремонтную бригаду, проще было перегнать машину на трех двигателях на базу. Он долго ходил по полосе, рассчитывая параметры взлёта в жару, а в процессе разбега, управляя самолётом с асимметричной тягой двигателей, лихорадочно решал, как он сам говорит, дифференциальные уравнения, определяющие угол, на который ему надо поворачивать штурвальчик управления передней ногой, соотнося угол отклонения передних колёс и уменьшение стабилизирующего момента от передней ноги с нарастающей эффективностью руля направления…

Какие умные люди попадают за штурвал…

Он потом, несколькими годами позже, сам понял, что место ему явно не в пилотской кабине, а в тиши кабинета. Умнейший человек, он потом занимал высокую должность в Аэрофлоте, используя всю технократическую мощь своего ума на благо прогресса авиации. Большому кораблю — большое плавание.

Чем больше таких людей будет попадать в недоступные выси нашего ведомства, тем дальше будет стремиться прогресс авиации от её насущных рыдающих нужд.

А больше примеров я и не припомню. И потому мне все кажется, что профессия пилота, должность капитана — категории гуманитарные.

Если мы хотим продлить лётное долголетие, то со студенческой скамьи необходимо вырабатывать у лётчика высокую культуру сохранения собственного здоровья как рабочего инструмента. Это тоже далёкие от инженерной сферы понятия: лётной гигиены, физической культуры, культуры питания — всего того, что пилоты-долгожители приобрели методом проб и ошибок, варясь в собственном соку. Я не знаю, как назвать науку, которая учила бы человека выживать в условиях, которые противоречат цивилизованным понятиям качества жизни.

Те, кто обосновывает ритуалы отхода ко сну, очень далеки от проблемы часовых поясов. А она существует у лётчиков и бортпроводников реактивной авиации, преодолевающих тысячи и тысячи километров за считанные часы, пересекая десятки меридианов, а потом вынужденных жить несколько суток со сдвигом режима в несколько часов, стобы потом, преодолев снова несколько часовых поясов, пожить несколько суток, сдвинув режим в другую сторону.

Вот эта наука, отрасль медицины, должна разработать рекомендации, а в программе лётного обучения должно быть отведено место для этого, не названного ещё предмета.

Нет, сравнивать тяжесть, сложность и опасность труда лётчика с трудом шахтёра, водолаза, бизнесмена, и прочая, и прочая, ставить их рядом — по меньшей мере некорректно.

Если шахтёр обидится, пусть сядет и напишет книгу о видении жизни из своего штрека. В сравнении познаётся истина. У шахтёров свои нелёгкие проблемы, у нас — свои.

Ещё один аспект, может быть, самый главный в формировании личности капитана. Может быть, спорный.

В наших революционных песнях частенько встречалось словечко «гордость»: «Мы гордо, мы смело в бой идём»; «Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы…» и прочая, и прочая. Вдалбливалось понятие, что у нищего пролетария есть какая-то особая гордость. И потом, уже в государстве победившего пролетариата, пелось, что «у советских особая гордость, на буржуев глядим свысока…» Мол, мы — особая нация, мы призваны показать всему миру…

Ну, показали. Обескураженные, пришибленные, растеряв жизненные ориентиры, стоим мы в указанном нам месте и просим подаяния у тех буржуев.

Почти любой из нас страдает комплексом неполноценности, чувствует себя униженным и пасует перед каждым наглецом, будь то дома или — тем более — за рубежом.

А я — о личности Капитана.

Капитан во все сремена был и должен оставаться Капитаном. Для этого требуются определённые личные качества, и одно из них то, о котором Пастернак превосходно сказал как о «дворянском чувстве равенства со всеми».

Ей-богу, Капитан этого достоин. Другое дело, что грамотёшка…Вот мне и представляется, что высшее лётное образование должно быть базой для того, чтобы в любом обществе…

Эк, куда хватил.

Ну обидно мне, что, сунувшись за рубеж, наши капитаны не владеют элементарным английским. У нас один вроде владел — и тот убежал в Америку… самолётам хвосты заносит…

Язык нынче — настоятельное требование времени. А ведь дворяне знали два-три языка, это было элементарно.

Придёт время, научимся мы языкам. Но самое главное — чтобы лётчик ощутил дворянское чувство равенства с любым стоящим того человеком — и по серьёзности и ответственности своего дела, и по образованности и культуре.

Человеку, обладающему в лётной професии лишним дипломом, открыта ещё более широкая дорога. Я пишу о минимуме знаний, на мой взгляд, необходимых лётчику в пилотской кабине и вокруг неё, чтобы он стал профессионалом и личностью.

Можно было бы сказать и об экономических знаниях: все нынче считают деньги, и капитан, являясь представителем авиакомпании, должен хорошо разбираться в экономических вопросах.

И умение работать с компьютером уже вошло в нашу жизнь так же, как в быт вошло умение работать с видеомагнитофоном или микроволновой печью.

Но это все уже тонкости. Я понимаю роль образования как ступень образованности человека, его культуры, его духовного уровня, способности к самоусовершенствованию и профессиональному росту. В стремительном движении современной жизни тот уровень знаний, на котором остановился наш лётчик, представляется едва ли не рёвом динозавра.

Можно для сравнения привести концепцию высшего лётного образования, предложенную в Америке двадцать лет назад и предусматривающую за восемь семестров обучения получение звания бакалавра. Я, правда, не обольщаюсь качеством американского обучения: против советской системы образования вряд ли можно выставить и сейчас что-либо более фундаментальное, и тот бакалавр, не сомневаюсь, уступит крепкому выпускнику нашего техникума. Но интересно, что же изучают наши американские коллеги?

Материалы эти я взял из одной умной книги о психологических аспектах ошибок пилотов в полёте, где напрямую связывается уровень безопасности с уровнем знаний.

Там приводится список изучаемых предметов. В основном, они изучают то же, что и мы. Но есть и существенные дополнения., такие как история авиации, роль государства в развитии авиации, работа с компьютером, какие-то основы авиационной математики…Но кроме этих основ там есть ещё и основы психологии, логики, науки управления, прикладная психология и… культура различных стран мира.

У них — так, у нас — эдак..

Наши лётчики, имевшие счастье переучиваться на американский «Дуглас» в самой Америке, рассказывали, как старый седой воздушный волк, пилот-инструктор, знакомил их с основной книгой, Библией самолёта — Руководством по лётной эксплуатации. Взвесив на руке тяжеленную книгу, он сообщил, что вот это — РЛЭ данного самолёта, после чего небрежно швырнул её через плечо в коридор. Достал маленькую брошюрку и по ней стал преподавать эксплуатацию.

Когда ретивые слушатели раскрыли конспекты и приготовились записывать, как устроен двигатель этого самолёта, человек любезно продиктовал: «На самолёте установлены три газотурбинных двигателя. Всё. Закройте тетради».

И он научил наших ребят летать на этом тяжёлом самолёте, и они возили на нем пассажиров через океан. Он таки знал психологию: швырнув в коридор пять килограммов практически ненужной в полёте бумаги и показав брошюрку с квинтэссенцией, без чего уж совсем не обойтись, старый ездовой пёс мгновенно завоевал непререкаемый авторитет среди наших сорокалетних, воспитанных в страхе перед бумагой мужиков: « Этот — наш. Этот — научит».

Прикладная психология.