"Мой Дедушка - Памятник" - читать интересную книгу автора (Аксёнов Василий Павлович)

ГЛАВА 2
в которой слышится рев шторма, безобразно хлюпает сваренный накануне борщ, а в конце под пение скрипки булькает суп из каракатицы

Невероятно, но факт: нос, казалось бы, окончательно утонувшего танкера вновь показался над водой.

Еще несколько минут назад рулевая рубка «Алёши Поповича» огласилась взволнованным криком Геннадия Стратофонтова:

– Он тонет! Николай Ефимович, танкер тонет! SOS! На помощь!

И впрямь: шедший с ними параллельным курсом японский танкер довольно быстро уходил носом иод воду, пропадал в огромных волнах.

Вот уже наполовину скрылись под водой надстройки, вот уже только труба с размытым пятном иероглифа виднеется над водой…

– Николай Ефимович! - в отчаянии закричал тогда Геннадий и вдруг заметил, что все находящиеся в рубке смотрят на него с улыбкой: скалил отменные зубы рулевой Барабанчиков, улыбался старпом Дивнолобов, тактично прятал улыбку в пышные усы научный руководитель экспедиции член-корреспондент Академия наук, профессор Шлиер-Довейко.

Капитан Рикошетников, сидевший на высокой табуретке возле штурманского стола, повернулся к юному лаборанту гидробиологической лаборатории (именно в этой должности Гена Стратофонтов совершал путешествие к местам фамильной славы) и тоже улыбнулся.

– Не волнуйся, Гена, он не тонет. Просто сильная килевая качка. Оттуда, с танкера, кажется, что мы тонем.

– А мы пока не тонем! - довольно глупо захохотал Барабанчиков и подмигнул Геннадию.

Нос танкера медленно, но упорно полз вверх; вот показалась верхняя палуба борта, и мелькнувшее на мгновение среди бешено несущихся туч солнце осветило все невероятно длинное тело гиганта.

Уже двое суток десятибалльный шторм трепал «Алёшу Поповича». Он налетел среди ночи через два часа после выхода из бухты Находка, к утру набрал полную силу и больше уже не ослабевал в течение всего времени, пока «Попович» пересекал Японское море, держа курс на Суранамский пролив.

Геннадий, разумеется, за это время ни разу не прилег. Во-первых, это был его первый выход в море, во-вторых, первый в его жизни шторм, да еще и какой - десятибалльный! Вот ведь чертовское везение! Геннадий, весь в синяках, от стенки к стенке, падая в тартарары и вздымаясь под небеса вместе с палубой, облазил все судно. Конечно, забраться на койку ему мешало жгучее любопытство, но, кроме того, он опасался, как бы не поймала его в горизонтальном положении морская болезнь, как бы сосед по каюте, судовой плотник Володя Телескопов, не стал свидетелем позора.

Пока все было, как говорится, о'кэй! Глядя с ходового мостика на вздымающуюся перед «Поповичем» чудовищную, дымящуюся водяною пылью стену, Геннадий только лихо посвистывал сквозь до боли сжатые зубы. Нервы у него сдали лишь тогда, когда он увидел «тонущий» танкер.

Теперь все было кончено. Теперь все, весь экипаж, узнают, что потомок знаменитого адмирала на самом деле слабохарактерный салажонок, и ничего больше. Глубоко удрученный, Геннадий выскользнул из рулевой рубки, кубарем слетел вниз по трапу на вторую палубу, побежал по длинному, тускло освещенному коридору мимо кают, за дверьми которых слышались слабые стоны ученой братии, налег плечом на стальную дверь…

В лицо ему с невероятной силой ударил ветер. Судно в это время кренилось на правый борт, и страшная вихревая пучина была совсем рядом. Ударила какая-то партизанствующая волнишка величиной с кита, накрыла палубу, потащила Геннадия к фальшборту. Руки мальчика судорожно вцепились в планшир.

«Попович» медленно выпрямился. Вода, клокоча, уходила в портики. Геннадий сделал несколько шагов к корме и уцепился в стойку. Он оказался в середине судна, как бы в центре раскачивающейся доски. Здесь качка чувствовалась меньше. «Попович» зарывался носом, а корма быстро шла вверх, закрывая полнеба. Вот по всему корпусу прошла сильная дрожь - это обнажился винт.

«Позор, - думал о себе Геннадий. - Закричал, как заяц, как первоклашка! Нет чтобы процедить сквозь зубы: «Не кажется ли вам, товарищи, что танкеру справа угрожает опасность?…»

Метрах в десяти к носу от Геннадия распахнулась дверь камбуза, и два чумазых артельщика выволокли на палубу огромный котел со вчерашним борщом Нельзя сказать, что во время шторма экипаж «Алёши Поповича» отличался повышенным аппетитом. Артельщики, поднатужившись, подняли котел и вывалили его дивное содержимое за борт.

Вслед за этим произошло странное событие. Борщ, наваристый янтарно-багрово-зеленоватый борщ, не ухнул, как ему полагалось, в пучину, а в силу каких-то необъяснимых аэродинамических вихревых причин повис на несколько мгновений в воздухе. Больше того, он уплотнился и висел теперь перед Геннадием громадным переливающимся шаром с жировой бородой Янтарные капли уже долетели до лица юного лаборанта.

«Вот борщ, - медленно подумал Геннадий. - Вот вчерашний борщ, и он висит. Ой, нет - он движется! Он, он движется прямо на меня! Ой!»



Борщ, повисев в воздухе несколько мгновений, ринулся на Геннадия. Вскрикнув от ужаса, мальчик бросился наутек к корме. Артельщики, разинув рты, наблюдали эту невероятную сцену. Геннадий со скоростью спринтера бежал к корме Борщ настигал его со скоростью мотоцикла.

Гена уже чувствовал за своей спиной нехорошее дыхание борща. Собрав все силы, он сделал рывок, вырвался из-под навеса, вильнул влево и спрятался за спасательной шлюпкой, уцепившись за леера. Борщ, вылетев из-под навеса, взмыл вверх. Спустя минуту Гена, вообразив, что опасность миновала, выполз из-за шлюпки. Борщ, однако, не улетал. Снова найдя мертвую точку среди безумных воздушных струй, он висел теперь прямо над незадачливым лаборантом. Потрясенный и загипнотизированный, Гена уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Несколько мгновений спустя борщ, обессилев, рухнул ему на голову.

А теперь, дорогой читатель, попробуй поставить себя на место моего героя. Вообрази себя потомком великого путешественника, человека широких передовых взглядов; вообрази себя лучшим питомцем «Клуба юных моряков», Победителем Таля, другом капитана Рикошетникова; вообрази, что ты совершаешь первое в своей жизни морское путешествие к архипелагу фамильной славы и представь себя сидящим на палубе в центре огромного, жирного, хлюпающего борща; представь себя с короной из прокисшей свеклы на голове, с омерзительной капустной бородой, с карманами, полными говядины и картофеля. Мне бы хотелось, чтобы ты, читатель, содрогнулся от ужаса, а затем по достоинству оценил мужество и силу духа моего юного героя.

Геннадий не заплакал, не бросился к борту топиться. Встав из борща, он подошел вплотную к потрясенным артельщикам и процедил сквозь зубы:

– Забыть раз и навсегда! Ничего не было. Понятно? Артельщики, дрожа, смотрели на героического мальчика.

– Об чем разговор, Гена, - наконец пробормотал один из них.

– Может быть, вам смешно? - звенящим голосом спросил Геннадий.

– Чего же туг смешного, Генок? - проговорил второй. - Плакать хочется.

Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погони вчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увидел позже до сего дня.

Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу.

Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда Володя Телескопов, как и большинство обитателей «Алёши Поповича», летал в это время на своей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал «Сборник гималайских сказок», хохотал и покрикивал:

– Вот дает! Вот дает!

Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание - к шторму ли или к гималайскому фольклору.

– Эге, Генка, поздравляю! - приветствовал он вошедшего в каюту Геннадия. - Я вижу, тебя борщ догнал!

– Ха-ха-ха! - нервным мужественным хохотом расхохотался мальчик. - Представьте себе, Владимир, вы близки к истине.

- Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере Марика Ибатуллина суп с клецками догнал, - оживленно заговорил Телескопов. - А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапша накрыла.

– Значит, это не первый случай в мировой практике? - ободрившись, спросил Геннадий.

– Отнюдь не первый! - закричал Телескопов. Он на минуту задумался, а потом уверенно сказал: - Третий случай.

Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал много часов подряд и не видел, как опустились сумерки, как «Попович» вошёл в Суранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерно вздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не видел он и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимые лески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось, что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу, подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаков не видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадины американского авианосца «Форре-стол», что не солоно хлебавши ковылял домой от берегов Вьетнама.

Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовой трансляции раздался металлический голос:

– Внимание! Наше судно находится при подходе к акватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовому расписанию. Повторяю…

Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этим туманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горы Фудзи.

– Добрый знак, - прогудел боцман Полуарканов. - Етта штука, Фудзи, етта окаянная, раз в год по обещанию показывается морскому человеку.

Этот внешне спокойный, мнимо уравновешенный человек верил во все приметы и предзнаменования, начиная от черной кошки, кончая трамвайным билетом. Однако он очень редко обнародовал свои суеверные наблюдения. Сохраняя обманчивую невозмутимость, Полуарканов предпочитал страдать или тешить себя надеждой в глубине души. И вот только сегодня, увидев поразительное, подобное чуду явление Фудзи, он нарушил свое правило. Очень уж обрадовался боцман, что великая Фудзи благословила их рейс и предсказала ему счастливое завершение. Если бы знал Ар-кадьич, через какие испытания придется пройти людям с «Алёши Поповича» для того, чтобы это предзнаменование оправдалось!

Два мощных портовых буксира медленно подводили «Алёшу Поповича» к причалам. Воспользуемся этой не очень интересной, но необходимой процедурой для того, чтобы сообщить читателю некоторые данные об этом славном судне.

«Алёша Попович» был еще совсем молод. Всего лишь четыре года назад он был спущен со стапелей судостроительного завода в городе Гдыня. Польские корабелы очень гордились своим детищем. При водоизмещении немногим более 6000 тонн «Попович» обладал машинами мощностью 10000 лошадиных сил, что позволяло ему развивать скорость до 25 узлов. Он был устойчив на курсе и обладал отличной поворотливостью. Нечего и говорить о том, что «Попович» от форпика до ахтерника был напичкан самым современным оборудованием, подчас даже и не особенно нужным.

У Геннадия даже глаза разбежались, когда он впервые поднялся на рулевую рубку. Непосвященному могло бы показаться, что он попал в обстановку научно-фантастического романа, но наш «юный моряк» с восхищением угадал в замечательнейших предметах пульт дистанционного управления главными двигателями, репитеры гирокомпаса, экран локатора и радиопеленгатор, эхолот и аксиометр…

На судне были созданы прекрасные условия для Труда и отдыха экипажа. Отличные каюты помещались в палубных надстройках, а в твиндеках располагались научные лаборатории и кладовые.

Надо сказать, что за четыре года экипаж «корабля науки» не претерпел почти никаких изменений. Так получилось, что коллектив сложился сразу. Все эти мужественные люди, что называется, «притерлись» друг к другу. Атмосфера веселой дружбы царила на «Алёше Поповиче». Надо ли говорить о том, что все моряки и ученые любили своего молодого капитана Рикошетникова и научного руководителя - пожилого гиганта, видавшего виды Шлиера-Довейко? Надо ли говорить о том, что этих двух людей связывало взаимное уважение?

Только лишь перед выходом в рейс к Большим Эмпиреям на борту «Поповича» появились два новых человека. Рико-шетников привез из Ленинграда своего друга школьника Стратофонтова, а Шлиер-Довейко вывез из глубины Среднерусской возвышенности мастера на все руки Телескопова. Коллектив, посовещавшись, принял новичков с распростертыми объятиями.

Между тем сгустились сумерки, растворилось волшебное видение Фудзи и марево разноцветных неоновых огней затрепетало над огромной Иокогамой и необозримым Токио.

Уже заведены были носовой и кормовой продольные швартовы, шпринги и прижимные, когда на верхнюю палубу вышел из своей каюты капитан Рикошетников. Он только что закончил необходимые формальности с японской таможенной службой, с пограничниками и карантинными врачами и теперь собирался отправиться в город. Ему предстояло нелегкое путешествие по Токио: надо было найти генеральное консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.

Рикошетников огляделся и увидел, что палуба почти пуста. Иногда по ней деловито пробегали члены экипажа с утюгами или галстуками в руках. Все моряки и ученые «Алёши Поповича» уже далеко не первый раз бывали в Токио и сейчас готовились к встречам со своими японскими друзьями и родственниками. Одна лишь маленькая фигурка одиноко сидела на кнехте и задумчиво смотрела на гигантский таинственный город.

Рикошетников, разумеется, уже знал о плачевном эпизоде с борщом на подходе к Суранамскому проливу. Нет, артельщики оказались джентльменами и не сказали ни слова. Обо всем капитану, задыхаясь от смеха, доложил сменившийся с вахты рулевой Барабанчиков, которого в свою очередь навел на место происшествия судовой кот Пуша Шуткин. Рикошетников, разумеется, сам в душе чуть не лопнул от смеха, вообразив погоню ВЧЕРАШНЕГО борща за ЖИВЫМ человеком, но усилием воли сохранил невозмутимость и категорически предложил Барабанчикову и Пуше Шуткину хранить молчание хотя бы в память русских морских традиций.

Сейчас, увидев одинокую фигурку своего друга, Рикошетников не смог сдержать чувства жалости и сочувствия. Он и не подозревал, что душа Геннадия в эти миги была полна ликованием.

«Ух ты, Япония, Токио, Иокогама! - думал в эти миги Геннадий. - Вот я сижу на баке корабля, и вот передо мной загадочный вечерний город с одиннадцатимиллионным населением. Увидели бы меня сейчас наши ребята с улицы Рубинштейна - Валька Брюквин или Наташка Вертопрахова! Смотри, Наташа, юнга Билл еще вернется из Северной Канады…»

Да, Япония была перед ним, и до нее можно было дотронуться пальцем, можно было полежать на ней, попрыгать или просто по ней пройтись. И неужели же, неужели даже совершенно фантастические Большие Эмпиреи вот так же реально скоро предстанут перед ним?

Геннадий был, конечно, вполне здравомыслящим мальчиком, но все-таки очень долго не покидала его мысль о том, что разные другие страны существуют только в книгах и в кино, что взрослые все это выдумали для того, чтобы детям не так скучно было учить географию.

– Геннадий, не хотите ли сходить со мной в город - спросил Рикошетников.

Геннадий, ликуя и подпрыгивая в душе, спокойно изъявил согласие.

Они спустились по трапу, прошли по причалу и вошли в здание морского порта, где по стеклянным коридорам двигались вереницы пассажиров из обеих Америк, Австралии, Азии, Океании и Европы, пересекаясь на разных этажах и сливаясь в огромном зале в гудящую пеструю толпу.

Рикошетников уверенно пробрался сквозь толпу к кон торе автопрокатной компании «Херц» и арендовал там двухместный скоростной автомобиль «бентли». Через полчаса друзья уже мчались к Токио по висящей над сонмом маленьких домиков бетонной автостраде.

Центр Токио - это горная страна из стали, алюминия и стекла, а весь Токио - это равнина маленьких двух- и одноэтажных домиков. Если какой-нибудь житель столицы пригласит вас, милый читатель, в гости, он обязательно нарисует для вас схему своего квартала, укажет стрелочкой свой дом, пунктиром отметит путь от магистрали в глубинку. Дело в том, что в Токио нет улиц, вернее, улицы не имеют названий. Названия имеют только кварталы и районы. Когда говорят: главная улица Гиндза - это неверно. Нет улицы Гиндза, есть район Гиндза.

Разобраться в этой системе непривычному человеку чрезвычайно трудно.

Проколесив битый час по наполненным людьми и машинами улочкам района Синдзюко, Рикошетников и Страто-фонтов потеряли надежду найти консульство нужной им республики.

Полицейские и прохожие, услышав название «Большие Эмпиреи и Карбункл», почему-то начинали безумно хохотать и так слабели от смеха, что толку добиться было трудно.

Рикошетников махнул было уже рукой, как вдруг при павший к ветровому стеклу Геннадий воскликнул:

– Остановитесь, Николай Ефимович!

Рикошетников резко затормозил. Перед ним был ничем не примечательный двухэтажный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый светящимися и несветящимися вывесками. Вывески гласили:


 Уроки игры на скрипке!

 Европейская, японская, окинавская и индийская кухня!

 Филателист, стой! Здесь самые редкие марки!

 Секреты вечной молодости!

 Гадаем по руке!

 Бокс, дзю-до, каратэ!

 Сувениры на любой вкус!

 Продажа кактусов, раковин и камней!

 Певчие птицы и меха!

 Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго!

 Подводные зажигалки и инфракрасные очки!


А между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на освещенной витрине этого обычного токийского домика помещалась маленькая, с почтовую открытку, эмалированная табличка:


 Консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.


Рикошетников и Геннадий вошли в дом и оказались в небольшом зальчике, стены которого были увешаны самурайскими мечами, масками театра «НО», панцирями гигантских черепах, челюстями и мослами непонятных животных. Полки были заставлены старинными фолиантами с медными застежками, банками с маринованными чудищами, кактусами, раковинами и камнями. В конце зальчика обнаруживалась стойка и четыре высоких стула перед ней. Большой гелевизор соседствовал со старинным граммофоном.

За стойкой стоял, широко улыбаясь, тощий высокий старик неопределенной национальности в белой куртке и белой шапочке.

– Гуд ивнинг, - сказали друзья.

Несколько секунд старик не двигался, потом, с видимым усилием оборвав свою затянувшуюся улыбку, быстро зашевелился и заговорил:

– Добрый вечер, господа! Прежде всего вам надо закусить, прежде всего закусить. Присаживайтесь, сэр! У мальчика голодный вид, сэр! Старый Старжен Фиц знает, чем угостить такого отличного карапуза!

Он жутко подмигнул Геннадию и снял крышки с нескольких кастрюлек, расположенных у него за стойкой. Пар, поднявшийся из кастрюли, был так аппетитен, что Геннадий даже забыл обидного до боли в сердце, до звона в ушах «карапуза».

Старик между тем, ловко орудуя разливной ложкой и деревянными палочками «хаши», продолжал улыбаться. Вдоль всей стойки тянулась металлическая полоса электрической жаровни. Старик включил ее, смазал маслом в том участке, перед которым сидели гости, масло затрещало, старик бросил на жаровню какие-то коренья, что-то вроде грибов, слизистые комочки устриц, ломтики мяса; в черные фаянсовые пиалы старик налил супу, в маленькие блюдечки наложил какой-то зеленой пасты.

– Ручаюсь, господа, вам никогда не забыть кухни старого Старжена Фица! Почему бы юному джентльмену не отведать паштет из морского ежа? Сэр, отхлебните этого окинавского супа из каракатицы, и вы уже не оторветесь! Не желаете ли сырой рыбы сашими? Она так нежна, так нежна, так нежна, так нежна…

Старик, словно испорченная пластинка, запнулся на «так нежна» и повторял эти слова все тише и тише, а потом совсем затих и застыл с широкой безжизненной улыбкой на устах.

Проголодавшиеся друзья набросились на удивительную еду и даже забыли на какое-то время о цели своего прихода. Старик между тем вышел из оцепенения, пролез под стойкой в зал и заиграл на скрипке. Он подходил со скрипкой к гостям, склонялся то к мальчику, то к капитану, вкрадчиво и ласково шептал:

– Носки, галстуки, кактусы, шпильки, замки, открытки…

Не прерывая игры на скрипке, он несколько раз взмахнул над головами друзей самурайским мечом, дал холостую очередь из винтовки «М-14», показал несколько приемов дзюдо и ударил страшным свингом по чучелу медведя панды, скромно стоящему в углу зала. Потом он подсунул Геннадию альбом с «самыми редкими марками», схватил свободную от еды ладонь капитана и снова зашептал;

– Феноменальное сочетание физических и духовных качеств, сэр, приведет вас к триумфу! Все-таки, сэр, сохраняйте осторожность в первую неделю новолуния… Старый Старжен Фиц, сэр, лучший хиромант Юго-Восточной Азии, и если бы не интриги…

– Простите, мистер Старжен Фиц, - сказал Рикошетников, осторожно освобождая свою руку для собственных надобностей. - Мы пришли сюда только лишь для того, чтобы повидать консула Республики Большие Эмпиреи и Карбункл…

Старик вдруг отпрыгнул в сторону с криком «О-ле! и, обращаясь к медведю панде, филину, маскам и маринованным чудовищам, торжествующе воскликнул;

– Слышали?

После этого он нырнул под стойку, скрылся за бамбуковой шторой и через минуту явился оттуда в совершенно уже новом обличии. Преисполненный достоинства дипломат в мундире, расшитом золотыми нитями, с высоким стоячим воротником, покровительственно и любезно смотрел на гостей. Лишь забытая на голове поварская шапочка напоминала о прежнем Старжене Фице.

– К вашим услугам, господа, - сдержанно поклонился генеральный консул.

– Мы советские моряки, господин консул, - оправившись от первого ошеломления, пробормотал Рикошетников. - Я капитан научно-исследовательского судна «Алёша Попович», Николай Рикошетников, а это мой друг Геннадий Эдуардович Стратофонтов.

– Стратофонтов? - поднял правую бровь генеральный консул. - Не являетесь ли вы, сэр, одной из ветвей генеалогического древа национального героя нашей республики русского адмирала Страттофудо, памятник которому возвышается в столице нашей страны Оук-порте?



– Геннадий как раз является ветвью адмирала Стратофонтова, но отнюдь не Страттофудо, - сказал капитан.

Консул улыбнулся:

– Так жители нашей страны переиначили это славное имя на свой манер.

– Значит, мы увидим памятник моему предку? - воскликнул Геннадий. - Николай Ефимович, это потрясающе! Памятник моему дедушке!

– Вы собираетесь посетить Большие Эмпиреи? - осторожно спросил консул.

– Как раз по этому поводу мы и пришли к вам, сэр, - сказал Рикошетников. - «Алёша Попович» будет все лето исследовать шельф в районе архипелага и знаменитую впадину Яу. Мы хотели бы получить согласие вашего правительства на заходы в ваши порты и гавани.

– На вашем судне есть футбольная команда? - быстро спросил консул:

– Что-о? Футбольная команда? Да, разумеется, у нас есть футбольная команда…

– Тогда все в порядке. Футбол - это главная страсть нашей республики и президента. Вы получите право захода во все гавани Больших Эмпиреев.

– И Карбункла, - добавил Рикошетников.

– Во все гавани и порты Больших Эмпиреев, - повторил консул.

– Ну, конечно, и Карбункла? - весело спросил Рикошетников.

Мимолетная тучка проскользнула по лицу Старжена Фица.

– На Карбункле не играют в футбол, - сухо сказал он.

Рикошетников не обратил внимания на странный тон, каким были сказаны эти слова, извлек из своего портфеля судовые бумаги и приступил к обсуждению формальностей.

«Почему же на Карбункле не играют в футбол? - подумал Геннадий. - И почему консул помрачнел, когда сказал об этом?»

– Ну все в порядке, - сказал Рикошетников, закрывая свой портфель.

– Наконец-то можно снять проклятый мундир! - воскликнул Старжен Фиц. - Надеваю я его, господа, не чаще одного раза в десять лет, но все-таки терпеть не могу. Что вам приготовить, господа? Итальянскую пиццу, швейцарскую фондю, аргентинское асадо, индийский керри-райс или, может быть, русский борщ?

– Что вы хотите этим сказать? - воскликнул Геннадий.

Он побагровел и вытянулся как струнка.

– Просто повеяло воспоминаниями детства, - затараторил вдруг по-русски Старжен Фиц. - Как вы вошли, господа, так сразу пахнуло нашим русским привольем, березовым соком, борщом… Ведь я, господа, родился в Санкт-Петербурге и покинул его шестьдесят лет назад в вашем возрасте, милостивый государь. - Он почтительно поклонился Геннадию. - Судьба мотала меня по всему миру, господа, но об этом не будем. Единственная страна, где мне не довелось побывать, - это Республика Большие Эмпиреи и Карбункл… Всего доброго, господа, всего доброго, но прежде прошу оплатить счет. Ваш ужин, господа, стоил три тысячи иен, игра на скрипке четыреста пятьдесят иен, демонстрация приемов бокса и дзю-до пятнадцать иен. Извините, господа, я бы не взял с вас денег, но мое правительство не платит мне жалованье уже двадцать четыре года. Приходится изворачиваться, господа. Старость - не радость… Прежде старый Старжен Фиц зарабатывал на велогонках, сейчас соль в коленных суставах, господа…

Консул, видимо, мог бы так болтать еще очень долго, но моряки направились к выходу. Старжен Фиц проводил их до дверей, всучил на дорогу чикагский галстук, кактус, раковину и банку с сороконожкой за 127 иен.

– Ах, господа, - тараторил он уже в дверях, - говорят, что страна, которую я здесь представляю, земной рай! Хочу вам дать последний полезный совет, господа. Обязательно постарайтесь в Оук-порте познакомиться с мадам Накамура-Бранчевской. Недавно эта леди посетила Токио» и старый Старжен Фиц был просто очарован…

– Чем же знаменита эта дама? - усмехнулся Рикошетников. Чудак консул успел уже порядком надоесть ему.

– Ах, это просто совершенство! Убедительно советую не избегать приятнейшего знакомства с этой богатой импозантной и попросту красивой женщиной.

– Я никогда не чурался импозантных, а тем более красивых дам, - улыбнулся капитан.

– Это похвально, это похвально, это похвально… - Консул оцепенел с широкой бессмысленной улыбкой на устах.

По дороге к порту Геннадий и капитан во всех подробностях вспоминали визит к «генеральному консулу» и весело хохотали.

В районе Гиндзы их «бентли» попал в автомобильную пробку. Джазовые обвалы из окон баров, крики зазывал и уличных торговцев, полицейские свистки и сирены, клаксоны автомобилей чуть не оглушили их. В небе, освещенный скрещенными лучами, поворачивался рекламный автомобиль, ниже то хмурилась, то расплывалась в улыбке гигантская неоновая рожа, все кричало, мелькало, подмаргивало. Световая газета на крыше «Асахи» вещала:


 Сегодня в Токио убито 15, ранено 307!

 Битлы заявили протест министерству внутренних дел Англии!

 Советы продолжают штурм космоса!

 Заявление генерала Зиапа! Экс-шахиня Сорейя приняла приглашение киностудии «МГМ»! Исчезновение панамского сухогруза в ста милях от Гонконга!

 Потеряна связь с яхтой шейха Абу-Даби, стоимость которой оценивается в 15 миллионов… Самолет таиландских ВВС засек неизвестные торпедные катера! Новые пираты?