"Мистер Кларнет" - читать интересную книгу автора (Стоун Ник)

1

В переговорах с возможным клиентом откровенность и прямодушие не всегда полезны, но Макс, если предоставлялась малейшая возможность, старался не врать. Это улучшало ночной сон.

– Не могу, – ответил он Карверу.

– Не можете или не хотите?

– Не хочу, потому что не могу. Понимаете, я не могу выполнить эту работу. Найти мальчика, пропавшего два года назад, в стране, ввергнутой в хаос.

На губах Карвера появилась легкая улыбка. Едва обозначилась, совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы Макс понял: его считают наивным. Эта смутная улыбка объяснила Максу также, с какого рода богачом он имеет дело. Не просто с состоятельным выскочкой, нуворишем, а богатым по-настоящему, в нескольких поколениях. Это означало, что для таких людей все розетки доступны, пожалуйста, подключайтесь, во всех домах горит полный свет, и для них все всегда дома. Сейфы в многоэтажных банковских хранилищах у подобных людей до отказа набиты акциями преуспевающих компаний, а в зарубежных банках открыты счета под высокие проценты. Эти люди «на ты» с любым, кто что-либо собой представляет, и их могущества достаточно, чтобы в любую минуту стереть тебя в порошок. Таким людям нельзя говорить «нет», они к этому не привыкли.

– Но вы добивались успеха в делах и посложнее, – произнес Карвер. – Творили… настоящие чудеса.

– Я никогда не воскрешал мертвых, мистер Карвер. Только их выкапывал.

– Я готов к худшему.

– Нет, – возразил Макс, – не готовы. Если обратились ко мне. – Он сожалел о своей прямоте. Тюрьма изменила его характер. Прежде Макс был тактичен, теперь стал грубоват. – Впрочем, в известном смысле вы правы. В свое время я без колебаний погружался в адские бездны, но это были американские адские бездны, и всегда можно было рассчитывать, что в нужный момент приедет автобус и вывезет. Я не знаю вашей страны. Никогда там не был и – не в обиду будет сказано – никогда не имел желания там побывать. Черт возьми, как я могу работать в стране, языка которой не знаю?

Вот тогда-то Карвер и сказал ему о деньгах.

Работая частным детективом, Макс не нажил больших денег, но на сносное существование хватало. Домашней бухгалтерией занималась жена, каждый месяц откладывая кое-что на три сберегательных счета на «черный день». Кроме того, они имели долю в одном успешном предприятии в центре Майами, которым владел друг Макса, Фрэнк Нуньес. У них были дом и два автомобиля, причем куплено все не в рассрочку. Каждый год ездили отдыхать на три недели и раз в месяц ужинали в модных ресторанах.

На себя Макс тратил немного. Одежда у него была всегда хорошо сшита, но редко дорогая. Разве что костюмы для особых случаев. А так, что для работы, что для обычного досуга – брюки цвета хаки, джинсы, свитера, футболки. На работе он перестал появляться в дорогих вещах после второго дела, когда его пятисотдолларовый костюм залили кровью. Потом этот костюм окружной прокурор изъял как вещественное доказательство для предъявления на суде. Каждую неделю Макс покупал жене цветы, преподносил щедрые подарки на дни рождения, Рождество и годовщину свадьбы. Не скупился и на подарки ближайшим друзьям и крестнику. У него не было вредных привычек. Курить бросил, в том числе и травку, когда ушел из полиции. С выпивкой пришлось побороться немного дольше, но и она исчезла из его жизни. Единственной слабостью оставалась музыка – джаз, особенно свинг, ритм-энд-блюз, рок-н-ролл, соул, фанк и диско. В коллекции было пять тысяч компакт-дисков, виниловых альбомов и синглов. Причем они стояли не просто так, для красоты. Макс постоянно слушал их, знал наизусть большинство текстов песен, а у многих произведений чуть ли не каждый такт. Однажды не выдержал, потратился – отдал четыре сотни баксов на аукционе за виниловый альбом Фрэнка Синатры «В эти коротенькие предрассветные часы» с его автографом. Вставил в рамку и повесил в своем кабинете напротив стола. Жене соврал, будто купил по случаю дешево на распродаже в Орландо.

В общем, на жизнь Максу было грех жаловаться. Чего еще, собственно, человеку нужно? Живи и радуйся.

А он вдруг взял и застрелил троих в Бронксе. И колеса соскочили с рельсов, пошли юзом, громко визжа, и остановились в самом неподходящем месте.

Так получилось, что Макс потерял почти все. Нет, после выхода из тюрьмы у него во владении по-прежнему сохранились дом и автомобиль в Майами. Плюс девять тысяч долларов на сберегательном счете. Остальное ушло на адвокатов. На эти деньги он мог бы жить четыре или пять месяцев, но потом придется искать работу. Но кто его возьмет? Бывший коп, бывший частный детектив, бывший заключенный – три минуса и ни одного плюса. Сорок шесть лет. Староват, чтобы осваивать что-нибудь новое, и еще молод, чтобы сдаваться. Куда, черт возьми, ему податься? В бар, рабочим на кухне? Или в магазин упаковщиком покупок? На стройку? Охранником в торговый центр?

Правда, оставались несколько друзей, а также люди, которые были у него в долгу. Но он ни разу в жизни ни у кого ничего не просил и не собирался начинать сейчас, когда оказался на коленях. Это все равно что просить милостыню. В свое время Макс помогал людям не ради процентов, а просто потому, что мог. Жена говорила, у него только сверху бетонный панцирь, опутанный колючей проволокой, а внутри там все мягкое, как кондитерский зефир. Наверное, она права. Может, ему следовало быть немного эгоистом. Была бы его жизнь сейчас иной? Видимо, да.

Макс видел свое будущее достаточно отчетливо. Наступит день, а он обязательно наступит, и Макс поселится в однокомнатной квартире с обоями в пятнах, с агрессивными тараканами и корявыми неграмотными надписями на двери, сделанными на испанском. Каждый день он станет слышать, как соседи ссорятся, разговаривают друг с другом, дерутся – наверху, внизу, слева и справа. Из посуды у него будут лишь тарелка с обитыми краями, нож, вилка и ложка. Он будет зачеркивать цифры на карточках спортлото и смотреть розыгрыши тиражей – для него всегда мимо кассы, – за экране переносного телевизора с подрагивающей картинкой. Медленное умирание, одна клетка за другой.

Предстояло выбрать: примириться с такой судьбой или принять предложение Карвера.

А началось так. Он получил письмо из Майами.

На этом месте Макс бросил читать и отдал письмо сокамернику, Веласкесу, на самокрутки. Веласкес искурил все его письма, кроме личных, за что получил прозвище Сжигатель Мусора.

Макс был знаменитым заключенным. Процесс над ним показывали по телевидению, о нем писали во всех газетах. Его поступок обсуждала вся страна. Более шестидесяти процентов были за и около сорока против.

В первые шесть месяцев отсидки он получал по мешку писем в неделю. И ни на одно не ответил. Его оставляли равнодушным даже самые искренние доброжелатели. Макс всегда относился с презрением к тем, кто переписывался с преступниками. То есть прочитали в газетах или увидели по телевизору, и ну писать. Некоторые даже объединялись в идиотские клубы друзей по переписке с заключенными. Это сейчас они такие добренькие, а если бы тот же самый преступник прикончил кого-нибудь из близких, они бы первыми стали требовать для него смертный приговор. Макс прослужил копом одиннадцать лет и в каком-то смысле оставался им до сих пор. Многие его ближайшие друзья по-прежнему служили полицейскими, защищали людей от этих самых животных, которым те писали восторженные письма.

Письмо от Карвера пришло спустя много лет, когда корреспонденция Макса ограничилась письмами от жены, родни и друзей. Его фанаты давно переключились на более отзывчивых «героев». Таких как О. Дж. Симпсон[4] и братья Менендес.[5]

На молчание Макса Карвер отреагировал еще одним письмом, две недели спустя. Оно, как и первое, осталось без ответа. Через неделю Макс получил очередное письмо, затем еще два. Веласкес был очень доволен. Ему нравились письма Карвера, в смысле бумага. Толстая, кремовая, с водяными знаками, фамилией «Карвер», адресом и контактными телефонами, вытисненными изумрудной фольгой в правом верхнем углу. В этой бумаге было что-то особенное. Когда Веласкес заворачивал в нее свою травку, она приобретала новое качество, отчего он балдел сильнее, чем обычно.

Пытаясь привлечь внимание Макса, Карвер менял тактику. Использовал разную бумагу, писал от руки, но все равно его письма шли Сжигателю Мусора.

В конце концов письма закончились, начались телефонные звонки. Макс понимал, что у этого Карвера должны быть мощные связи, причем на самом верху, потому что разговаривать по телефону заключенным этой тюрьмы позволялось лишь в особых случаях. А тут охранник по нескольку раз в день являлся в кухню, где Макс работал, и вел его в одну из камер для свиданий, куда подключили телефонный аппарат специально для него. В первый раз он слушал Карвера примерно полминуты – достаточно, чтобы определить по выговору, что он англичанин, – затем прервал его и попросил никогда больше не звонить.

Но Карвер не сдавался. Макса тащили к телефону с любой работы, с прогулок по тюремному двору, во время еды, из душа. Звонки продолжались даже после отбоя. И его поведение всегда было одинаковым. Он говорил «алло», слышал голос Карвера и вешал трубку.

Макс обратился к начальнику тюрьмы. Тот очень удивился. Ему жаловались на что угодно, только не на назойливые телефонные звонки. Он посоветовал Максу не валять дурака и пригрозил поставить телефон к нему в камеру.

При очередной встрече со своим адвокатом, Дэйвом Торресом, Макс рассказал ему о звонках Карвера. После чего они прекратились. Торрес также предложил кое-что разузнать о Карвере, но Макс лишь пожал плечами. На свободе он наверняка полюбопытствовал бы, а в тюрьме это было как-то ни к чему, как прежняя одежда или наручные часы.

За день до освобождения Макса вызвали на свидание с Карвером. Он отказался, и Карвер оставил ему свое последнее письмо, опять на той самой почтовой бумаге.

Макс преподнес Веласкесу последний подарок.

После выхода из тюрьмы Макс должен был лететь в Лондон.

Его жена давно мечтала о кругосветном туре. Ее привлекали разные страны, их история, культура, нравы. Она ходила в музеи, стояла в очередях на всевозможные выставки, посещала лекции, семинары и, конечно, читала журналы, газетные статьи, книги. Отчаянно пыталась заразить своим энтузиазмом Макса, однако он не проявлял интереса, даже для вида. Она показывала ему фотографии южноамериканских индейцев, которые могли носить на нижней губе тарелки с пиццей, африканских женщин с шеями, как у жирафов, но это его не трогало. Макс бывал в Мехико, на Багамах, Гавайях и в Канаде, но ему с лихвой хватало и одних Штатов. Тут тебе с одной стороны арктические льды, и жаркие пустыни с другой, а в промежутке между ними все, что душе угодно. Так зачем же ездить за границу, если дома всего полно?

Жену звали Сандра. Они познакомились, когда Макс еще служил в полиции. Сандра была наполовину кубинка, наполовину афроамериканка. Красивая, умная, энергичная и немного странная. Он никогда не звал ее Санди, только Сандра.

Она собиралась широко отметить десятилетие их свадьбы, большим путешествием по миру, чтобы увидеть страны, о которых читала. Если бы дела обстояли иначе, Макс скорее всего уговорил бы ее поехать на неделю на Кис,[6] пообещав через несколько месяцев скромное заграничное путешествие в Европу или Австралию, но он находился в тюрьме, и отправиться после отсидки куда-нибудь подальше от Америки, ему показалось неплохой идеей. Он согласился.

Сандра возилась с этим четыре месяца. Разработала маршрут так, чтобы они оказались дома на годовщину свадьбы. Им предстояло увидеть всю Европу, начиная с Англии, затем Россию Китай, Японию. После чего они должны были полететь в Австралию и Новую Зеландию, продолжить путешествие в Африке, на Среднем Востоке и закончить в Турции.

Свидания у них были каждую неделю. И чем больше Сандра рассказывала Максу о предстоящем путешествии, тем острее он предвкушал его. Брал в тюремной библиотеке книги, где описывались те места, какие им предстояло посетить. Читал, перечитывал. Вначале это был еще один способ скрасить существование, но чем сильнее он проникался мечтаниями жены, тем ближе становился к ней, возможно, ближе, чем когда-либо.

Она расплатилась с туристическим агентством и в тот же день погибла в автомобильной катастрофе на шоссе. Перестраивалась в левый ряд и неожиданно выехала на встречную полосу прямо под грузовик. На вскрытии обнаружилось, что Сандра умерла еще до столкновения. От аневризмы сосудов головного мозга.

Начальник тюрьмы сухо сообщил ему это известие. Макс был настолько потрясен, что никак не отреагировал. Кивнул и молча покинул кабинет. Остаток дня провел как обычно. Убирался в кухне, работал на раздаче, загружал посуду в мойку, протирал полы. Ничего не сказал Веласкесу. В тюрьме это не принято. Горе и прочие эмоции следует держать при себе, потому что обнаруживать их – признак слабости. А слабых здесь не жаловали.

То, что Сандры больше нет, до него дошло лишь на следующий день. Это был четверг, день свиданий. Сандра не пропустила ни одного. Вчера вечером ездила к тетке в Куинс, а сегодня придет повидаться с ним. Обязательно придет. Около двух часов Макс обычно заканчивал свои дела в кухне и болтал с поваром Генри, ждал, когда по громкой связи его вызовут в комнату свиданий. Сандра будет ждать его по другую сторону стены, за стеклом. Как всегда безукоризненно одета, чуть подкрашены губы, улыбка, глаза светятся, как на их первом свидании. Они побеседуют о том, о сем, как Макс себя чувствует, Сандра расскажет ему новости, потом о себе, что успела сделать. В общем, все как обычно.

Макс договорился с Генри. Тот помогал ему по четвергам, чтобы можно было не мешкая сразу же пойти, как только объявят фамилию. А Макс помогал Генри по воскресеньям, когда приходила на свидание его семья, жена и четверо детей. Макс прекрасно ладил с Генри, стараясь не замечать, что у того пожизненное заключение с минимальным сроком пересмотра приговора через пятнадцать лет, он получил за вооруженное ограбление. Макс старался не думать о том, что по вине Генри погибла беременная женщина и что он какая-то шишка в нацистском «Союзе арийцев».

В тот четверг Макс проснулся с мучительным ощущением пустоты, которое не проходило. В ушах гудело, а на лбу пульсировала жилка. Он хотел сказать Генри, что его жена на этой неделе не придет, а на следующей неделе объяснить почему, но не смог заставить себя это сделать. Макс знал: как только произнесет хотя бы слово, мгновенно потеряет над собой контроль и сломается.

Ему нужно было чем-нибудь занять себя, чтобы не думать. Плита была совершенно чистая, но он взялся протирать ее. Там в середину приборной доски были вделаны часы. Помимо воли Макс поглядывал на них, наблюдая, как черные стрелки рывками подбираются к двум.

Он начал вспоминать их прошлое свидание, каждую секунду, проведенную в последний раз вместе. Вспоминал каждое слово Сандры – о скидке, какую она сумела получить на один авиационный перелет, о бесплатных ночевках в номерах люкс, которые выиграла на конкурсе, о том, как она впечатлена его знаниями истории Австралии. Говорила ли она что-нибудь о приступах головной боли или головокружениях, о том, что ей иногда становится дурно и течет кровь из носа? Макс снова и снова видел ее лицо сквозь пуленепробиваемое стекло, испещренное отпечатками пальцев и губ в тех местах, где многие сотни осужденных касались и виртуально целовали своих любимых. Они подобными глупостями не занимались. Зачем? Как будто у них больше не будет возможности сделать это по-настоящему. Теперь он жалел, что они ни разу не поцеловались через стекло. Это было бы лучше, чем ничего.

– Макс! – окликнул его Генри, стоящий у раковины. – Пора идти исполнить супружеские обязанности.

Через пару минут часовая стрелка должна была остановиться у цифры два. Макс начал машинально снимать передник и замер.

– Она сегодня не придет. – Он уронил передник на пол, чувствуя жжение в глазах от наворачивающихся слез.

– Почему?

Макс не ответил. Генри подошел, вытирая руки посудным полотенцем. Увидел скривившееся лицо Макса, слезы на щеках и удивленно вскинул брови. Даже шагнул назад. Как и любой в этой тюряге, он считал Макса крутым парнем. Бывший коп всегда ходил с высоко поднятой головой и не разводил нюни.

Генри улыбнулся. Насмешливо, издевательски. Ведь крутые парни не плачут. Это удел достойных презрения хлюпиков. Макс, уже окунувшийся с головой в свое горе, заметил насмешку на лице Генри.

Гудение в ушах стихло.

Он ударил Генри. Быстрый, короткий правый хук в челюсть. Генри охнул и стал ловить ртом воздух. Крупный мужик – он мог выжать килограммов сто семьдесят и не вспотеть – вдруг повалился на пол с тяжелым глухим стуком.

Макс пулей вылетел из кухни.

Неразумный поступок. В тюремной иерархии Генри занимал видное место. Через него шли поставки наркотиков в тюрьму. Этого Максу не простят.

Генри пролежал в больнице три дня. Макс замещал его на кухне и ждал расплаты. В чем-чем, а в убийцах здесь недостатка не было. Явятся четверо или пятеро. Предупрежденные заранее охранники будут смотреть в другую сторону. Макс молился лишь о том, чтобы они били точнее, сразу в жизненно важные органы. Он не хотел выезжать на свободу в инвалидной коляске.

Но ничего не случилось.

Генри объяснил тюремному начальству, что поскользнулся на пролитом масле. Вернулся в кухню как ни чем не бывало. Он, конечно, слышал о потере Макса и первое что сделал, – пожал ему руку и похлопал по плечу. На душе у Макса стало еще пакостнее.

Хоронили Сандру в Майами, в открытом гробу. В похоронном бюро ей надели черный парик. Зачем? У нее свои волосы были замечательные. Курчавые, каштановые с рыжеватым оттенком. И макияж тоже слишком густой. При жизни она почти не пользовалась косметикой. Макс поцеловал холодные, застывшие губы, захватил пальцами безжизненные ладони. Постоял, пристально вглядываясь, прощаясь навеки. За свою жизнь он повидал много мертвецов, но, когда это самый дорогой тебе человек, все воспринимается совершенно иначе.

Макс опять поцеловал Сандру. Отчаянно хотелось приподнять веки и заглянуть в глаза, в последний раз. Когда они целовались, она их никогда не закрывала. Он заметил на воротнике ее темно-синего в тонкую полоску делового костюма пыльцу, осыпавшуюся с белых лилий, и тщательно его вытер.

Во время заупокойной службы младший брат Сандры, Кальвин, запел «Давай не расставаться», ее любимую песню. В последний раз он пел ее на их свадьбе. У Кальвина был удивительный голос, печальный и пронзительный, как у Роя Орбисона.[7] Для Макса это явилось последней каплей. Он не плакал с детства, а тут слезы хлынули так, что намок воротник рубашки и опухли глаза.

По пути обратно в тюрьму Макс решил поехать в этот тур, на организацию которого Сандра потратила последние дни своей жизни. Чтобы воплотить ее мечту, частично чтобы увидеть то, чего она уже никогда не увидит, и главным образом потому, что не знал, куда деваться.

Дэйв Торрес, адвокат, встретил Макса у ворот тюрьмы и повез в «Авалон-Рекс», небольшой дешевый отель в Бруклине, в нескольких кварталах от Проспект-парка. Номер был скромный, но по сравнению с тюремной камерой воспринимался как дворцовые покои. Макс проведет здесь двое суток, после чего вылетит из аэропорта Кеннеди в Лондон. Торрес протянул ему билеты, паспорт, три тысячи баксов наличными и две кредитные карточки. Макс поблагодарил адвоката за все, и они распрощались, пожав руки.

Первое, что сделал Макс после ухода адвоката, – открыл дверь и вышел из номера. Затем вошел и закрыл за собой дверь. Ему так понравилось, что он проделал это раз семь, пока не поблекла прелесть новизны, что, оказывается, он может входить и выходить, когда захочется. Потом Макс разделся и осмотрел себя в зеркале гардероба.

Он не видел себя обнаженным все семь лет, с тех пор как попал в тюрьму. Вроде бы ничего. Широкие плечи, рельефные бицепсы, массивные предплечья, крепкая шея, брюшной пресс похож на булыжную мостовую, мощные бедра. Натершись маслом и приняв эффектную позу, Макс мог бы претендовать на звание Мистер Заключенный. И вообще, в тюрьме, чтобы тебя уважали, нужны незаурядные способности. Причем не обязательно быть здоровым бугаем. Конечно, это неплохо, когда ты отбрасываешь внушительную тень. От тебя обычно держатся подальше и дважды подумают, стоит ли задирать. Но слишком выделяться тоже вредно, ведь ты можешь стать мишенью для молодых отморозков, делающих первую ходку. Им охота завоевать репутацию. По-идиотски выглядит здоровяк, отдаюший концы, потому что ему всадили в яремную вену заточку, сделанную из зубной щетки.

Макс к тюрьме был хорошо подготовлен. В юности трижды завоевывал приз «Золотые перчатки» в среднем весе и постоянно поддерживал форму. Бегал, плавал, участвовал в тренировочных боях в спортзале. В тюрьме ему позволяли заниматься этим полчаса в день. И он занимался. Возился с гирями и штангой шесть дней в неделю, накачивал торс и ноги. Каждое утро в камере делал три тысячи отжиманий и пятьсот «скручиваний» брюшного пресса.

Макс по-прежнему был красив той брутальной красотой, которая часто обманывала женщин, склонных к грубому сексу, но теперь его лицо не было таким, как прежде. Кожа, хотя и не обвисла, но побледнела из-за недостатка солнечного света, и ее испещрили морщины. Голубые глаза потускнели, а углы губ чуть опустились. И он поседел, сильно. В тюрьме это не было заметно, поскольку Макс перед посадкой остриг свои темно-каштановые волосы наголо, чтобы иметь более угрожающий вид. Он позволил волосам отрасти в последние несколько недель перед освобождением. Теперь увидел, что это было ошибкой, которую нужно исправить до отъезда.

Следующим утром Макс вышел. Во-первых, надо купить пиджак, пальто и шапку, если он собирался опять подстричься наголо. А во-вторых, хотелось прогуляться. На воле. Утро выдалось ясным. Морозный воздух обжигал легкие. Улицу заполнили люди. Неожиданно Макс растерялся. Не понимал, куда идет и зачем. Все вокруг стремительно двигались по своим делам, зарабатывать деньги, и никаких там улыбок и благодарностей, никакой предупредительности. Ему бы следовало знать заранее и как-то подготовиться, но он чувствовал себя инопланетянином, прибывшим на Землю. Семь лет сорвались с привязи и ринулись на него, раскрыв оскаленные пасти. Все изменилось – одежда, прически, походки, лица, товары, цены, даже речь – слишком много, чтобы вот так сразу впитать в себя, разложить по полочкам и начать анализировать и сравнивать. Слишком рано после тюрьмы, где за это время ничего не изменилось. Макс вроде умел плавать, но почему-то забыл, как двигать руками. Он брел, держа дистанцию в два шага от тех, кто впереди, и от тех, кто сзади. Так ходят каторжники, скованные общей цепью.

Может, вообще никакой свободы не существует и все мы узники, каждый по-своему? Или мне просто нужно время, чтобы очнуться и наладить отношения с действительностью?

Макс выскользнул из толпы и юркнул в небольшое кафе. Оно было набито людьми, принимающими дозу кофеина перед тем, как отправиться в офисы. Он заказал эспрессо. Ему вручили его в картонном стаканчике с ручкой и предупреждением, напечатанным сбоку, что напиток очень горячий. Макс попробовал. Кофе был чуть тепловатый.

«Что я делаю в Нью-Йорке? Это же не мой город. Какое, к черту, путешествие по миру, если я еще не был дома, не сориентировался, не приспособился к свободе?»

Сандра не одобрила бы это. Она бы сказала, что бессмысленно убегать оттуда, куда все равно придется вернуться. Правда. Чего я испугался? Что ее нет, она ушла? Мне придется к этому привыкнуть. Иначе жить невозможно. Нужно найти в себе силы и примириться с потерей. И двигаться дальше.

«Да пошло оно все к чертям собачьим! Я возвращаюсь в Майами первым же рейсом».

Из отеля Макс позвонил в аэропорт. Билеты на все рейсы были проданы на следующие два с половиной дня. Значит, придется сидеть здесь до полудня пятницы.

Он понятия не имел, чем заняться, когда наконец доберется до Майами, однако все равно почувствовал себя лучше, увереннее, даже повеселел.

Необходимо принять душ и поесть что-нибудь, а потом сходить в парикмахерскую.

Зазвонил телефон.

– Мистер Мингус?

– Да.

– Это Аллейн Карвер.

Макс молчал.

«Как он меня здесь нашел? Ну конечно же, Дэйв Торрес. Он единственный знал, где я нахожусь. Как давно он работает на Карвера? Наверное, с тех пор, как я рассказал ему о телефонных звонках в тюрьму. Этот прохиндей никогда не упустит возможности подхалтурить».

– Алло. Вы меня слушаете?

– В чем дело? – спросил Макс.

– У меня есть работа, которая, вероятно, вас заинтересует.

Макс согласился встретиться с ним на следующий день. К нему вернулось любопытство.

Карвер назвал адрес на Манхэттене.

– Мистер Мингус? Я Аллейн Карвер.

Первое впечатление: высокомерный властный идиот.

При появлении Макса Карвер поднялся с кресла, но не подошел, а лишь шагнул вперед, чтобы обозначиться, а затем замер в свободной позе, заложив руки за спину. Король, принимающий посла некогда сильного, но теперь обнищавшего государства.

Высокий, худощавый, в отлично сшитом темно-синем шерстяном костюме. Светло-голубая рубашка и в тон ей шелковый галстук. Карвер напомнил Максу актера массовки из мюзикла двадцатых годов, когда показывали сцены на Уолл-стрит. Короткие белокурые волосы зачесаны назад с пробором посередине. Крепкая челюсть, длинное заостренное книзу лицо, загорелый. Кожа ухоженная, гладкая.

Короткое крепкое рукопожатие.

Карвер указал на черные кожаные кресла-бочонки, стоящие перед круглым столом красного дерева. Подождал, пока Макс сядет, и занял место напротив. У кресла была высокая спинка, и Максу, чтобы увидеть, что находится справа или слева, нужно было податься вперед и вытянуть шею.

Сзади находился бар со стойкой во всю стену, где были выставлены, наверное, все существующие в мире спиртные напитки – зеленые, голубые, желтые, розовые, белые, коричневые. Весело посверкивали прозрачные и полупрозрачные бутылки. Не хватало лишь занавесок из пластикового бисера, неизменного атрибута хорошего борделя.

– Что будете пить?

– Пожалуйста, кофе. Со сливками, без сахара.

Карвер взглянул в дальний конец зала и поднял руку. Немедленно кошачьей походкой приблизилась официантка. Тощая, с высокими скулами и пухлыми губами. Все работники этого клуба, какие попались Максу на глаза, выглядели как модели. Оба бармена точно сошли с рекламных плакатов мужских рубашек и лосьонов после бритья. Служащий за стойкой регистрации был из каталога магазина мужской одежды, а охранник, посматривающий на экран монитора в офисе сбоку, вылитый парень с рекламы диетической колы.

Макс не сразу нашел этот клуб. Здание было настолько неприметным, – обычное пятиэтажное в тупике недалеко от Парк-роу, – что он дважды прошел мимо, прежде чем заметил номер 34, скромно прилепившийся на стене рядом с дверью. Сам клуб располагался на третьем этаже, куда он поднялся в шикарном лифте, сплошь в зеркалах и с полированными медными ручками. Зеркала устроены так, что его отражение простиралось в бесконечность.

Великолепный вестибюль, напоминающий фешенебельный отель. Тишина, как библиотеке. Полы устланы толстыми коврами, повсюду одинаковые черные кресла-бочонки, поставленные так, что сидящих в них людей не видно. Макс даже решил, что кресла свободные, пока не заметил облачко сигарного дыма, поднимающееся из-за спинки одного. Приглядевшись, он увидел торчащие из-за другого кресла мужские ноги в бежевых туфлях-мокасинах. На ближней к нему стене висела картина. Мальчик, играющий на флейте. На мальчике была великоватая ему поношенная военная форма, как показалось Максу, времен Гражданской войны.

– Вы член клуба? – спросил он, желая нарушить молчание.

– Это наше владение, – отозвался Карвер. – Мы имеем сеть таких клубов во всем мире.

– То есть вы занимаетесь клубным бизнесом?

– Не совсем. – На лице Карвера отразилось приятное удивление. – Мой отец, Густав, открыл этот клуб в конце пятидесятых для проведения встреч с особо важными клиентами. Затем появились другие, в том числе и в Лондоне, Париже, Стокгольме, Токио, Берлине… Это вроде как бонус. Если фирма заключает с нами серьезный контракт на определенную сумму, человек, представляющий фирму, становится пожизненным членом клуба. Бесплатно. Мы побуждаем их давать рекомендации своим приятелям и коллегам, которые, разумеется, платят за членство. Так что эти клубы дают немалую прибыль.

– Значит, членом этого клуба нельзя стать, просто заполнив бланк?

– Нет, – усмехнулся Карвер.

Выговор Карвера – приглушение некоторых гласных и подчеркивание других – выдавал «истинного американца», аристократа с восточного побережья. Английская школа, диплом «Лиги плюща».[8]

Амплуа Карвера – герой-любовник. И стареет он с достоинством, не пытается молодиться. Макс прикинул его возраст в сравнении со своим – вероятно, на год или два моложе. Сбалансированная диета, следит за здоровьем. Однако шея в тонких морщинках и в уголках небольших острых голубых глаз «гусиные лапки». С такой золотистой кожей он мог сойти за белого латиноамериканца, аргентинца или бразильца, с корнями в Германии. Несомненно, красив, вот только рот подкачал. Плотно сжатые тонкие губы, точно по ровному месту полоснули опасной бритвой.

Принесли кофе в белом фарфоровом кофейнике. Макс налил себе чашку, добавил из кувшинчика сливок. Кофе был ароматным и крепким, а сливки не оставляли на поверхности маслянистой пленки. Напиток для гурманов. Зерна только что прожарили и смололи. Не то что непонятно какое пойло, получающееся из продукта, который вы прихватываете в супермаркете.

– Я слышал о смерти вашей жены, – произнес Карвер. – Примите соболезнования.

Макс склонил голову, показывая, что принимает к сведению. Затем перешел к делу:

– Вы говорили, что у вас есть для меня работа?

Карвер рассказал о Чарли. Макс выслушал и отказался. Карвер назвал сумму гонорара, и Макс задумался. А Карвер тем временем протянул ему большой коричневый конверт. Внутри лежали две глянцевые черно-белые фотографии девочки.

– Мистер Карвер, мне показалось, вы упоминали о сыне. – Макс показал на фотографии.

Карвер поморщился.

– Понимаете, у Чарли был какой-то пунктик насчет волос. Мы прозвали его Самсоном, потому что он никому не позволял к ним прикасаться. Он родился с необычно длинными волосами и уже в год немедленно поднимал крик, заметив, что нему приближаются с ножницами. Причем это был не просто детский плач, когда ребенок капризничает. Чарли вопил оглушительно, как от жуткой боли. Слышать это было невозможно. В конце концов мы оставили его в покое. Решили подождать, пока подрастет.

Макс кивнул.

С лица Карвера на несколько мгновений сползла пелена холодного высокомерия, оно стало более человечным. Для Макса, чтобы проникнуться к нему теплыми чувствами, этого оказалось недостаточно, но начало было положено.

Он внимательно рассмотрел первую фотографию. Чарли не похож на отца. Глаза и волосы очень темные, рот большой, полные губы. Мальчик не улыбался. Казалось, он был расстроен, что его отвлекли от какого-то занятия. Взгляд взрослый и пронзительный.

На второй фотографии Чарли стоял перед кустами бугенвиллеи с почти таким же выражением лица. Длинные волосы заплетены в две тугие косички. В веселеньком платье с оборками, в цветочках.

Макса чуть не затошнило.

– Это не мое дело, мистер Карвер, и я не психолог, но так наряжать парня не годится.

– Моей жене почему-то захотелось.

– Вы не похожи на подкаблучника.

Карвер коротко рассмеялся, будто откашлялся.

– Видите ли, у нас на Гаити даже хорошо образованные люди не свободны от… хм, разного рода суеверий.

– Вуду?

– Мы называем этот культ вуду, мистер Мингус. Гаитяне на девяносто процентов католики и на все сто вудуисты. И в этом нет ничего дурного. Во всяком случае, не хуже, чем поклоняться прибитому к кресту полуголому мужчине, пить его кровь и есть его плоть.

Он вгляделся в лицо Макса, ожидая реакции. Макс спокойно смотрел ему в глаза.

«Можешь поклоняться хоть тележкам в супермаркете, это твое дело…»

Макс снова посмотрел на фотографию Чарли в платье. Бедный ребенок.

– Мы его искали, – продолжил Карвер. – Всюду. Почти весь девяносто пятый год во всех газетах, по телевидению, радио каждый день объявления. Где только можно расклеили плакаты с его фотографией и обещанием солидного вознаграждения за любую информацию и много больше за самого Чарли. Как понимаете, в желающих получить вознаграждение недостатка не было.

– Что-нибудь толковое удалось узнать?

– Ничего. До вас за дело брались несколько частных детективов. С тем же успехом.

«Это он тебе бросает наживку. Не поддавайся. Зачем тебе нужно это дерьмовое соперничество?»

И все же Максу было любопытно. Сколько человек работали по данному делу? Почему потерпели неудачу?

Он изобразил на лице безразличие.

– Не станем опережать события. В данный момент мы просто ведем разговор.

Карвер, наверное, был уязвлен. Ему не часто приходилось слушать отказы. Скорее всего его окружали люди, которые заразительно смеялись его шуткам и стремглав неслись выполнять любую просьбу. Таковы они все, очень богатые, родившиеся и выросшие в роскоши. Они плавают в своих собственных водоемах и не дышат тем же воздухом, что и простые смертные. Живут в параллельных мирах, своей особой жизнью, им неведомы неудачи. Ждал ли когда-либо Карвер конца месяца, когда получит жалованье и купит себе пару ботинок? Отвергала ли его какая-нибудь женщина? Ездил ли он по городу, чтобы купить что-нибудь дешевое на распродаже? Едва ли.

Затем Карвер сказал Максу об опасности, если он возьмется за расследование. Намекнул, что с его предшественниками случилось нечто ужасное. Но Макс по-прежнему не поддавался на провокации. Он шел на встречу с Карвером на тридцать процентов уверенный, что не возьмется за работу. Теперь процент повысился до пятидесяти.

На Карвера произвело впечатление его безразличие, и он перевел беседу на Чарли. Как ребенок начал ходить, какой у него обнаружился замечательный музыкальный слух. Потом начал рассказывать о Гаити. Макс слушал с притворным интересом, а сам пытался кое-что сообразить.

Ничего не получалось. Просматривались лишь два очевидных мотива похищения ребенка – деньги и какие-то дела, связанные с этим самым вуду. Но поскольку требование выкупа так и не поступило, то, видимо, следует предполагать второй мотив. О вуду Макс знал немного больше, чем показал Карверу.

Кстати, а может, и Карвер тоже знает много больше? Например, о Соломоне Букмане? Наверняка знает. Как может не знать, если на него работал Торрес? О чем еще осведомлен этот надутый богач? Не припрятано ли у него что-нибудь в рукаве?

Макс не любил начинать работу с недоверия клиенту.

Он пообещал Карверу подумать над предложением. Тот вручил ему свою визитную карточку и попросил дать ответ не позднее, чем через сутки.

Макс ехал в отель на такси, разложив на коленях фотографии Чарли Карвера. Размышлял о десяти миллионах долларов и о том, что мог бы с ними сделать. Продать дом и купить апартаменты где-нибудь в тихом приличном месте, например в Кандле, фешенебельном пригороде Майами. Поселиться в курортном местечке на острове. Или вообще уехать из Майами.

Потом Макс начал думать о Гаити. Взялся бы он за это дело до тюрьмы? Да. Его привлекла бы сложность задачи. Никаких юридических препятствий для расследования, просто загадка в чистом виде, работа для мозгов, возможность помериться умом с серьезным преступником. Но его талант сыщика чах в тюрьме от неупотребления, так же, как мускулы слабеют, если их не нагружать. Очевидно, такое дело теперь ему не по зубам.

В номере отеля Макс поставил фотографии на стол, прислонив к стене, и пристально вгляделся.

У него не было детей. Он не хотел их иметь. Дети раздражали его. Макс не находил себе места, если рядом плакал ребенок, а родители не желали или не могли утихомирить его. Но по иронии судьбы почти все его дела, как частного детектива, были связаны с пропажей детей, иногда совсем маленьких. И он их находил – живых, а иногда, к несчастью, мертвых, – но находил. Всегда. Хорошо бы отыскать и Чарли. Но здесь его может ждать провал. Эти глаза, так по-взрослому смотревшие на него, с какой-то странной укоризной… Макс расхаживал по комнате, а они всюду находили его и призывали. Необыкновенные, магические глаза.

Чарли Карвер умолял Макса вызволить его.

Макс вышел на улицу, хотел найти какой-нибудь тихий бар, где можно спокойно выпить и обдумать ситуацию. Но повсюду, куда он ни заходил, было полно людей, причем молодых, веселых и шумных. Везде праздновали. Билла Клинтона переизбрали президентом. Максу было на это плевать. Он решил взять бутылку виски в винном магазине.

Выискивая магазин, Макс случайно столкнулся с парнем в белом пуховике и лыжной шапочке, надвинутой на глаза. Из куртки парня что-то выпало. Прозрачный пластиковый пакет на плотной застежке с пятью жирными косяками марихуаны. Макс поднял его и повернулся, чтобы отдать, но парень уже исчез в толпе прохожих.

Макс сунул пакет в карман пальто и двинулся дальше. Зашел в винный магазин. Нужного ему виски там не оказалось. Тогда он вспомнил о косяках с марихуаной. Почему бы и нет?

И купил дешевую пластмассовую зажигалку.

В давние времена Макс Мингус и его напарник Джо Листон любили расслабиться с небольшим косячком марихуаны, которой их снабжал осведомитель, торговец наркотой по прозвищу Шестипалый. Он давал им патентованное зелье плюс несколько бесплатных унций «карибской королевы», очень сильной травки с Ямайки, ее Шестипалый употреблял сам.

Вот это была отрава так отрава. Не то что мусор, который он сейчас курил.

Прошел час, а Макс все сидел неподвижно на кровати, пристально глядя на стену, смутно ощущая какие-то движения в желудке. Затем лег на спину и закрыл глаза. Вспомнил Майами. Дом.

Они жили в Ки-Бискейн.[9] Тихими погожими вечерами располагались на веранде, любовались центром Майами во всем его гипнотическом великолепии, вдыхали запахи залива Бискейн, которые приносил прохладный ветерок. И всякий раз в ощущениях возникало что-нибудь новое. Какой там Манхэттен! Да он не шел ни в какое сравнение с их городом, особенно в хороший день. Жизнь у них была прекрасна и обещала стать еще лучше. Сандра мечтала о будущем, когда у них наконец появятся дети.

Максу следовало бы рассказать ей о вазектомии, иссечении семявыносящего протока, которую ему сделали за несколько месяцев до их знакомства, но у него на это так и не хватило – да, да, так и не хватило – мужества.

Как он мог привести в этот мир детей, после всего увиденного? Ведь некоторых, кого он находил в ходе расследования, приходилось собирать буквально по кусочкам. Нет, это невозможно. Ведь его дети должны были всегда находиться перед глазами. Макс запер бы их в доме и выбросил ключ. Не позволил бы ходить в школу, играть во дворе, общаться с друзьями, потому что опасно. Могут похитить. Он тщательно проверил бы всех родственников, близких и дальних, и знакомых на случай, нет ли среди них скрытых педофилов. Что же это была бы за жизнь – для него, для жены, для всех? Сплошной ужас. Поэтому самым лучшим было забыть о том, что нужно завести детей, забыть о продолжении рода, полностью закрыть вопрос.

Тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Скверное для него время. В тысяча девятьсот восемьдесят первом году в Малом Гаити орудовал главарь банды Соломон Букман по прозвищу Король Мечей.

Сандра поняла бы, если бы Макс с самого начала был с ней искренним. Но когда они только стали встречаться, Макс придерживался холостяцкой привычки врать каждой женщине, изображая серьезные намерения, говорить ей то, что она хочет услышать, чтобы потом спокойно трахнуть ее и скрыться в сторону моря. У него было много возможностей признаться Сандре еще до женитьбы, но он боялся потерять ее. Она выросла в большой семье и любила детей.

Теперь Макс жалел, что не сделал операцию по восстановлению детородной функции. Он думал об этом в первые годы семейной жизни, когда близость Сандры изменила его к лучшему, и мало-помалу его отношение к тому, чтобы завести детей, менялось. Теперь бы у него был кто-нибудь, оставшийся от Сандры, которого он мог бы любить и лелеять, как любил и лелеял ее.

Как же хорошо им было вместе!

Макс часто сидел допоздна в их большой кухне со стойкой посередине, размышляя над делом, которым занимался, раскладывая все по полочкам. Иногда рядом садилась Сандра.

Макс представил ее: в футболке и тапочках, волосы растрепаны, в одной руке стакан воды, в другой фотография Чарли.

– Я думаю, Макс, тебе следует взять это дело, – произнесла она, глядя на него заспанными глазами.

– Почему? – услышал он свой голос, задающий вопрос.

– Потому что у тебя нет выбора, дорогой. Или это, или сам знаешь что.

Он проснулся и уставился в белый потолок. Во рту было сухо с привкусом тухлятины.

Комната провоняла травкой. Сразу вспомнилась камера. Веласкес покурил на ночь и теперь читает молитву, нараспев по-латыни.

Макс встал, проковылял к столу. В голове стучали двадцать отбойных молотков. Он все еще был немного под балдой. Открыл окно, впустил в комнату холодный морозный воздух. Несколько раз глубоко вдохнул. Туман в голове рассеялся.

Он решил принять душ и переодеться.

– Мистер Карвер? Это Макс Мингус.

Девять утра. Он вернулся из кафе, где плотно позавтракал. Омлет из четырех яиц, четыре тоста, апельсиновый сок и две чашки кофе. Обдумал все еще раз, за и против, риск, деньги. Зашел в телефонную будку.

Карвер слегка запыхался, вероятно, только что вернулся с утренней пробежки.

– Я стану искать вашего сына, – произнес Макс.

– Замечательная новость! – воскликнул Карвер.

– Мне нужен контракт в письменном виде.

– Конечно. Приходите через два часа в клуб. Контракт будет готов.

– Хорошо.

– Когда вы сможете начать?

– Если быстро попаду в Майами, то буду на Гаити во вторник.