"В час дня, ваше превосходительство" - читать интересную книгу автора (Васильев Аркадий Николаевич)У нас восстание!Анфима Ивановича Болотина, направленного в Ярославль Яковом Михайловичем Свердловым, назначили заместителем губернского комиссара труда. Временно он жил в гостинице «Бристоль», а семья оставалась в Иваново-Вознесенске. Это очень мучило Анфима Ивановича. Ему никак не удавалось долго жить с семьей – с женой Катей, которую он нежно любил, с дочкой Катей-маленькой и сыном Арсением, названным в честь Фрунзе. Анфима Ивановича арестовали в 1912 году. Кате-маленькой шел тогда третий год, а Арсений только появился на свет. За три года заключения Анфим видел Катю один раз – в Екатеринбургской тюрьме, куда она с большим трудом добралась, понятно, без детей. В 1916 году тюремный срок кончился. Анфима забрали в солдаты и сразу отправили на фронт. Попасть домой удалось только в октябре 1917 года. Увидев похудевшую Катю, ее огромные счастливые глаза, Анфим решил, что никуда больше от жены и детей не уедет. Прошло чуть больше месяца, и Мартынов с Фрунзе перетащили Анфима в Иваново-Вознесенск, а еще через три месяца Свердлов убедил его поехать в Ярославль. Катя приезжала к Анфиму каждую неделю, а иногда два раза в месяц. Детей оставляла на попечение подружки Поли Вороновой, молодой большевички. Если удавалось попасть на поезд, приходивший в Ярославль днем, Катя с вокзала шла к Анфиму на работу, где многие ее уже знали. Комиссар труда Работнов каждый раз кричал: – Анфим! Опять твоя красавица пожаловала! Он крепко жал Кате руку и ласково говорил: – До чего же ты, Катя, хороша! Скинуть бы мне годочков пятнадцать, ей-богу бы умыкнул! В один из приездов Анфим познакомил жену с высоким красивым блондином. – Греков, – щелкнул каблуками блондин. – Инспектор уголовно-сыскной милиции. В пятницу пятого июля Катя получила от Анфима письмо, в котором он сообщил, что на V съезд Советов не поедет и поэтому ждет жену к себе. Катя, как всегда, попросила подружку присмотреть за детьми и вечером выехала в Ярославль. Поезд шел медленно, подолгу стоял на разъездах, ожидая встречного. Только в Нерехте продержали больше часа. В Ярославль приехали во втором часу ночи. Катя помчалась по безлюдным улицам в «Бристоль». Миновав старый, скрипучий мост через Которосль, на углу, около большого дома, Катя увидела толпу. Человек в военном грубо спросил: – Куда тебя, дуру, черти несут? Самое страшное заключалось в том, что на белой рубахе военного были золотые погоны. Еще не понимая, что происходит, Катя сообразила, что говорить правду опасно, и торопливо ответила: – Домой, на Рождественскую… – Сыпь живей! Неподалеку крикнули: «Помогите! Караул!» Хлопнули выстрелы. Дверь в гостиницу оказалась запертой. Катя заколотила по толстому зеркальному стеклу. Показался бородатый швейцар – Игнатьич. – Сейчас, милая, сейчас, хорошая, – как всегда, ласково встретил Катю старик. – Твой недавно пришел, сказывал: «Утром жена приедет», а ты ночью. Иди, иди. Обрадуй! Анфим жил на втором этаже. Катя влетела в номер – мужа в нем не оказалось. Хлопала от ветра занавеска в распахнутом окне. Выбежала в коридор – Анфим шел с полотенцем через плечо, обрадовался: – Приехала! – Золотопогонники на улицах! – выдохнула Катя. Анфим кинулся к окну. При свете луны было видно: по улице строем шли военные, на плечах погоны, и в гражданской одежде – все с винтовками. Впереди в полной офицерской форме, перекрещенной ремнями, в фуражке с белым верхом шагал широкоплечий, среднего роста командир. Рядом, ведя велосипед за руль, шагал второй офицер, что-то доказывал, яростно размахивал рукой. – Командир – это Фалалев, комиссар гражданской милиции. А с велосипедом – командир летучего отряда. Сволочи! Жди меня… Анфим побежал в вестибюль – к телефону. Катя за ним. Болотин долго крутил ручку – никто не отзывался. Наконец не девушка, а мужчина грубо спросил: – Чего тебе? – Соедините с товарищем Закгеймом… – С кем? – Я сказал – с Закгеймом!.. – А ты кто? – Из комиссариата труда… – Болотин, что ли? – Да. – Из «Бристоля»? Жди. Скоро придем и за тобой. Будем шкуру сдирать… Анфим бросил трубку, спросил Игнатьича: – В каком номере Нахимсон? В дверь забарабанили. Через верхнюю, остекленную часть заглядывал Фалалев: – Открывай! Игнатьич протянул руку к ключу – он торчал в замочной скважине. – Подожди, Игнатьич! Швейцар опять потянулся к ключу. Болотин оттащил швейцара от двери, крикнул Кате: – Буди всех! Фалалев рукояткой нагана разбил стекло, просунул руку, пытаясь достать ключ. Катя бежала по коридору, стучала в каждую дверь: – Проснитесь! Скорее! Скорее! В вестибюле стреляли. Катя помчалась на выстрелы. Пробегая коридором, увидела: из номера выскочил Нахимсон, на ходу надевая пиджак. – Что случилось? – крикнул он и, не дождавшись ответа, скатился по лестнице. А дверь уже открыли. Люди в погонах выкручивали руки Анфиму. Катя с ужасом смотрела, как швейцар бил мужа по лицу. – Комиссар! Сволочь! Гадина!.. – кричал он. Нахимсон, с револьвером в руке, попытался растолкать орущих пьяных мятежников. Он успел стукнуть швейцара по голове, тот заорал: – Самый главный! Ребята! Нахимсон! В вестибюль вбежал инспектор уголовно-сыскной милиции Греков – в белой рубашке. Катя крикнула: – Товарищ Греков! Греков даже не глянул на Катю, подошел к Нахимсону, ухмыльнулся: – Привет, товарищ Нахимсон! Это ты хорошо – сам вышел. Меньше хлопот. Нахимсон, весь в крови, негромко, с удивительным спокойствием сказал: – Мне говорили, что ты подлец, Греков, а я не верил. Ах как я ошибся… – Раздевайся, жидовская морда! Скидывай пиджак! – Я сниму! Ты не дрожи, Греков! Тебе придется еще не так дрожать… Игнатьич увидел Катю, завизжал: – Ребята! Держите! Комиссариха! Шлюха… Катя бросилась к распростертому на полу Анфиму, словно он в силах был еще защитить ее. Игнатьич с хрястом ударил ее молотком в затылок: – Сука! Последнее, что смутно, через кровавую пелену, застилавшую глаза, увидела Катя, – Нахимсона вытаскивали в дверь. Он упирался, рычал… Теплое тело Кати топтали люди в погонах, суетившиеся, оравшие в вестибюле, потом Греков схватил труп за руку, перевернул лицом вверх. Арестовав еще двух большевиков, живших в «Бристоле», мятежники ушли. Ушел и Игнатьич. Его старуха вылезла из своего закутка, посмотрела, поохала, принесла со двора пахнущую дегтем рогожу, оценивающе посмотрела на белую с голубыми горохами кофточку Кати, нагнулась, пощупала синюю юбку – юбка оказалась шерстяной. Старуха долго возилась, кряхтела, раздевая Катю. Потом стащила с Анфима сапоги и снова принялась за Катю – увидела, что ботинки на ней хотя и чиненые, но стоящие. Покончив с этой тяжелой, неприятной, но выгодной работой, довольная, что никто из перепуганных жильцов не вышел и не увидел, старуха прикрыла рогожей Катю и Анфима, отнесла окровавленную одежду в закуток, вернулась и стала подметать блестящие, розовые от утреннего солнца осколки стекла. Неожиданно раздался стон. Старуха замерла, широко раскрыв беззубый рот: стонал мужик. Анфим Болотин открыл глаза и внятно сказал: – Бабушка, позови Катю!.. Старуха испуганно, словно крыса, спряталась в закуток; приоткрыв дверцу, смотрела, как оживший покойник гладил по лицу мертвую жену и говорил: – Катенька! Катенька!.. Около двух часов ночи Андрей принял телефонограмму из Тулы: «Возле складов патронного завода задержана группа вооруженных людей. Личности выясняются». Минут через пятнадцать военный комиссар Хамовнического района тревожно сообщил: «В казарме первого Советского полка неизвестными похищены все винтовки третьей роты». Потом телефонистка сказала: – Вас вызывает Ярославль. Соединяю… Но трубка долго молчала. Андрей положил ее на всякий случай на стол – может, заговорит. Прошло несколько минут, Андрей собрался повесить трубку и услышал женский голос: – Москва! Москва! Вы меня слышите?. – Слышу, – ответил Андрей. – Говорите… – Москва! У нас восстание… Стреляют… Я телефонистка со станции… Слышите меня? – Слышу! Говорите, – кричал Андрей. – Говорите… – К нам ломятся… И все стихло. Потом телефонистка с московской станции сказала: – Ярославль отключился… Андрей разбудил Петерса, спавшего в кабинете. Тот выслушал, посоветовал: – Попытайся еще раз связаться с Ярославлем, с любым телефоном. Я пошел к Феликсу Эдмундовичу. Этой же ночью Мария Спиридонова торжественно сказала Блюмкину: – Сегодня. После полудня. Желаю удачи. Все произошло, как репетировали. Но случилась накладка. Громыхнуло на весь квартал, вылетели стекла, а Мирбах остался жив. Блюмкину пришлось стрелять послу в спину. Мирбах замертво рухнул на пол. В страхе упал на пол Рицлер. Лейтенант Мюллер не растерялся, открыл огонь. Легко раненный Блюмкин и невредимый Андреев выскочили в окно, добежали до автомобиля. Андреев пихнул Блюмкина на заднее сиденье, крикнул шоферу: – В Трехсвятительский! В отряд Попова… Когда отъехали, Блюмкин спросил: – Все забрал? В приемной остались шляпы, портфели, документы и удостоверения… Блюмкин выругался. Андреев, бледный с расширенными блестящими зрачками, как у наркомана, только что хватившего порцию кокаина, еле проговорил синими губами: – Все равно Дзержинский узнает… Обычно спокойный, невозмутимый Петерс на этот раз не вошел, а ворвался в комнату: – Мартынов, бросай все! Вниз, к Дзержинскому. В автомобиле находились Карахан и несколько чекистов – Беленький, Трепалов. Андрей услышал, как Дзержинский сказал Карахану: – Мне Владимир Ильич позвонил… В Денежном переулке возле дома германского посольства стояла толпа – смотрела на пустые, без стекол, окна первого этажа. Председателя ВЧК узнали. Кто-то громко сказал: – Сам Дзержинский! У входа встретил лейтенант Мюллер, с рукой на перевязи. Карахан произнес: – Примите искренние соболезнования. Председатель Совнаркома Владимир Ильич Ленин поручил мне… Мюллер подал Дзержинскому мандат Блюмкина и Андреева: – Что вы теперь скажете, господин Дзержинский? Дзержинский глянул на мандат. Так и есть: подписи, конечно, поддельные, а печать подлинная. Все ясно! – Разрешите взять? Крайне нужно для изобличения преступников. К вашему сведению – Влюмкин и Андреев не работают в ВЧК. Мюллер нехотя ответил: – Лучше бы, если этот документ остался у нас. Впрочем, если так необходим… Около доктора Рицлера хлопотал врач. Дверь в приемную была распахнута. На полу, лицом вниз, лежал мертвый Мирбах. Мюллер объяснил: – Мы решили пока не трогать. Дзержинский ушел в соседнюю с секретарской комнату. Слышен был его голос: – Это провокация левых эсеров, Яков Михайлович… Дзержинский извинился перед Мюллером: – Я должен немедленно уехать. У автомобиля сказал Карахану: – Прошу вас немедленно в Кремль. Передайте Владимиру Ильичу: террористы – левые эсеры. Подозреваю, что скрываются в отряде Попова. И шоферу: – В Трехсвятительский! …Часовые, узнав Дзержинского, распахнули ворота. По двору бродили пьяные матросы. Широкоскулый матрос скомандовал: – Смирно! Дорогу председателю ВЧК! Дзержинский быстрым шагом вошел в особняк. С ним чекисты – Беленький, Трепалов, Мартынов. В вестибюле – командир особого отряда Попов с бойцами. Феликс Эдмундович сурово потребовал: – Немедленно привести Блюмкина и Андреева! – Блюмкин уехал в больницу, Андреева нет. Не веря Попову, Дзержинский с чекистами стал осматривать комнаты. Попов следовал за ними. Подошли Прошьян и Карелин. Карелин насмешливо сказал: – Блюмкина ищете? Ищите – не ищите, мы Блюмкина не отдадим. Граф Мирбах убит им по постановлению ЦК левых эсеров. И ЦК принимает на себя всю ответственность за этот акт. – Я объявляю вас, Карелин и Прошьян, арестованными, и, если Попов вздумает мне, помешать, я убью его как предателя. Прошьян и Карелин побежали в соседнюю комнату, откуда тотчас же вышли Спиридонова, Александрович, Черепанов, Фишман, Камков, Саблин. За ними – Карелин и Прошьян. Дзержинский усмехнулся: – Вот теперь все окончательно ясно! Все главные провокаторы налицо! – Поаккуратней выражайтесь, Дзержинский! – бросила Спиридонова. – Могу вам сообщить, что Мирбах убит нами. – Сдайте оружие! – потребовал Саблин, направив на Дзержинского наган. Дзержинский повернулся к матросам: – И вы допустите, чтобы какой-то господин обезоружил председателя ВЧК, в отряде которой вы состоите? Протопопов, помощник Попова, схватил Дзержинского сзади за обе руки, и Саблин вытащил из кобуры Феликса Эдмундовича револьвер. Были обезоружены и его спутники – чекисты. Они и не сопротивлялись, понимая, что силы слишком неравны и сопротивление опасно еще и потому, что мятежники могут убить Феликса Эдмундовича. Карелин выкрикнул: – Смотрите! Он еще улыбается! – и грязно выругался. – Немцам продались, а еще смеются над защитниками свободы! Вы голодаете, товарищи, а вчера по приказу Ленина в Германию отправлено сто вагонов хлеба! Дзержинский развел руками: – Ну и врете же вы, Карелин. Во-первых, не вчера, а неделю назад, во-вторых, не сто вагонов, а, к сожалению, только тридцать шесть, в-третьих, это не для немцев, а для русских военнопленных, которых немцы перестали кормить. В-четвертых, вы обо всем этом отлично знаете и лжете по вполне понятным причинам – распаляете себя и этих людей, которых вы обманули… Спиридонова жестом позвала Попова. Начальник особого отряда торопливо подбежал к ней. Спиридонова взяла его под руку, увела наверх. Через минуту Попов вернулся и радостно крикнул: – А ну, пошли! Дзержинский спокойно посмотрел на чекистов, словно спрашивал: «Выдержите?» Андрей чуть заметно кивнул: «Не беспокойтесь, Феликс Эдмундович!» – Пошли, пошли! – торопил Попов. Стали вдруг серьезными Камков и Карелин, только у Черепанова не сходила дерзкая ухмылка. Дзержинский деловито осведомился: – Куда? Расстреливать будете или что-нибудь мерзкое придумали? – Давай иди! – подгонял Попов. – Сейчас узнаете… Черепанов вслед крикнул: – Спокойной ночи, Дзержинский! Во дворе матрос прямо с подводы раздавал бойцам консервы – по две банки на брата. Отрядник в новенькой шинели, подпоясанный новым желтым ремнем, стоя в очереди, громко спрашивал: – Какие? Мясные? – Мясные, вторая с горохом. – Сам ешь! Была еще очередь за баранками. Их, видно, только что привезли – запах стоял на весь двор. Выдавали без веса – связками, кому какая попадет. Навстречу арестованным чекистам шли бойцы, увешанные баранками, – лица счастливые, достались большие связки. Насмешливо спросили: – Может, пожуете? – Их сейчас получше угостят!.. От ворот бежал парень с винтовкой, кричал: – Сапоги привезли! А ну, становись… Попов матюкнулся: – Вот сволочи! Нашли время!.. – Строго скомандовал: – Налево! Повернули, и сразу увидели кирпичную стену… В военкомате Даниловского района шел обычный рабочий день: заполняли документы на добровольно явившихся офицеров и солдат, расспрашивали, особенно интересуясь социальным происхождением и семейным положением. Районный военный комиссар Рыбин и начальник мобилизационно-оперативной части Струков беседовали с пришедшим на регистрацию бывшим подполковником царской армии Ананьиным. Ананьин служил всю жизнь в артиллерии, а Рыбину именно сегодня был нужен артиллерист: звонили от Подвойского, просили срочно подыскать – надо послать в Ярославль. На вопрос, как он отнесется к тому, чтобы срочно выехать в Ярославль, Ананьин ответил: – Я в вашем распоряжении. – Как же вы вовремя. Ах как хорошо!.. Влетел писарь. Рыбин недовольно глянул на него: – Что случилось? Писарь подал бумажку. Рыбин заглянул и возбужденно сказал: – Товарищи, послушайте! Телефонограмма всем районным комитетам РКП, районным совдепам, штабам Красной Армии! «Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха… Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков. Мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки. Предсовнаркома Зазвонил телефон. Говорили из районного Совета депутатов: – Рыбин! Сколько у тебя машин? – Одна. – На ходу? – Ползает… – Командиры есть? – В наличности человек десять. – Пусть идут к нам. И ты давай. Оставь для связи дежурного. Быстрее! – Давайте с нами, товарищ Ананьин… К военкомату подкатил самокатчик, кинул листовки – краска еще не высохла, пачкала руки. «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ О ЛЕВОЭСЭРОВСКОМ МЯТЕЖЕ И ОБ УБИЙСТВЕ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛАННИКА МИРБАХА 6 ИЮЛЯ 1918 г. Сегодня, 6 июля, около 3 часов дня, двое (негодяев) агентов русско-англо-французского империализма проникли к германскому послу Мирбаху, подделав подпись т. Дзержинского под фальшивым удостоверением, и под прикрытием этого документа убили бомбой графа Мирбаха. Один из негодяев, выполнивших это провокационное дело… левый эсер, член комиссии Дзержинского, изменнически перешедший от службы Советской власти к службе людям, желающим втянуть Россию в войну… Россия теперьпо вине негодяев левоэсерства, давших себя увлечь на путь Савинковых и компании, на волосок от войны. В Германии самая сильная партия, военная партия, давно ищет повода для наступления на Петроград, Москву и Царицын. Теперь повод для этой партии есть такой, лучше коего нельзя бы и ей желать. На первые же шаги Советской власти в Москве, предпринятые для захвата убийцы и его сообщника, левые эсеры ответили началом восстания против Советской власти. Они захватили на время комиссариат Дзержинского, арестовали его председателя Дзержинского и его члена Лациса, виднейших членов Российской Коммунистической партии (большевиков). Левые эсеры захватили затем телефонную станцию и начали ряд военных действий, заняв вооруженными силами небольшую часть Москвы и начав аресты советских автомобилей. Советской властью задержаны как заложники все бывшие в Большом театре делегаты V съезда Советов из партии левых эсеров, а равно приняты все меры для немедленного военного подавления и ликвидации мятежа новых слуг белогвардейских замыслов и скоропадчины. Все, кто понимает безумие и преступность вовлечения России теперь в войну, поддерживают Советскую власть. В быстрой ликвидации мятежа нет ни тени сомнения. Все на свои посты! Все под оружие!..» Пока читали, добрались до районного Совета. Около него строились люди с винтовками, все больше в штатском. Из окна крикнули: – Товарищ Рыбин, принимай команду! Владимир Ильич, слушая Свердлова и бросая взгляды на план Москвы, лежавший у него на столе, быстро писал. Яков Михайлович говорил, ставя на плане синим карандашом стрелки, кружочки: – Силы неравные. К сожалению, два полка в четыре утра отправлены в Ярославль. – Почему – к сожалению, Яков Михайлович? В Ярославле очень тяжело… – У эсеров тысяча восемьсот штыков, кавалерийский отряд в восемьдесят всадников, больше сорока пулеметов, четыре броневика, восемь орудий, одно из них нацелено на Кремль… Основные силы у них сосредоточены в Трехсвятительском. Выдвинуты заставы. Со стороны Покровской площади они успели вырыть окопы. У нас семьсот двадцать штыков, двенадцать орудий, четыре броневика, пулеметная команда из сорока человек… – Где расположены наши войска? – Одна группа у Страстного монастыря, вторая – у военного комиссариата, третья – возле храма Христа Спасителя. Там Первый латышский полк, рота инструкторских курсов, батарея советской артиллерийской бригады… – Извините, Яков Михайлович, у меня вопрос к товарищу Подвойскому… Николай Ильич, кто командиры групп? – Народ вполне надежный, Владимир Ильич: Вацетис, Дудин. Хорошо помогают Петерсон, комендант Кремля Мальков… – Превосходно. У нас с Яковом Михайловичем есть несколько предложений. Большой театр оцеплен? Надеюсь, левых эсеров не выпускают? – Никак нет, Владимир Ильич, – ответил Подвойский. – Там Мальков. У него мышь и та не проскочит. – Это очень хорошо! Занять все мосты, держать их под прицелом. Закрыть заставы. Передайте Московскому Совету эту телефонограмму! Подвойский прочел: – «Передать во все комиссариаты города и пригорода в окружности на пятьдесят верст: пропускать, кроме автомобилей народных комиссаров, еще автомобили боевых отрядов. Задерживать все автомобили Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, арестовать всех «левых» эсеров, членов этой комиссии, особенно Закса и Александровича. Сомнительных по партийной принадлежности привозить в Кремль на выяснение. Председатель Совнаркома – Телефонная станция еще у мятежников, – сказал Подвойский. – Уже у нас, – весело поправил Свердлов. – Только что звонили. Сам Аванесов и комиссар московской телефонной сети. Молодцы – сразу выключили все телефоны в отряде Попова. На телеграфе пока эсеры. Они, как только заняли телеграф, разослали вот это. Подвойский прочел вслух: – «Всякие депеши за подписью Ленина и Свердлова, все депеши правых эсеров, меньшевиков признавать вредными для правящей партии левых эсеров и не передавать». Интересно! – «Для правящей партии левых эсеров», – повторил Ленин. – Я думаю, что они поторопились, объявив себя правящей партией. К задержанным чекистам привели члена ВЧК Мартина Яновича Лациса. Он вошел, как будто на очередное заседание, приподнял шляпу: – Здравствуйте, товарищи! Дзержинский засмеялся: – Вы, Мартин, как на прогулку, даже шляпу не забыли. Лацис – высокий, стройный, с большой красивой бородой – сел и положил шляпу на колени. – В ней как раз все дело, Феликс. Меня эти архаровцы схватили в кабинете. Повели. Иду и думаю, как сообщить, что меня взяли? Придумал. Попросил конвойных: «Знаете, я не привык ходить без шляпы, а она осталась в моей комнате. Разрешите взять…» – «Бери, только поскорее». Я пошел, позвонил Якову Михайловичу, а уж потом взял мою драгоценную шляпу… Попозднее втолкнули председателя Моссовета Петра Гермогеновича Смидовича. Вежливый, интеллигентный Смидович кричал на Попова: – Подлец! Изменник!.. Под конец, видно выдохнув всю злость, погрозил Попову пальцем, как школьнику: – Ну, подожди, поросенок! Мальчишка! Несмотря на всю трагичность положения, Дзержинский засмеялся и несколько раз повторил: – Ой, Петр Гермогенович, как вы его – «поросенок»! Андрей за эти часы, полные смертельной опасности, не переставал удивляться поведению Дзержинского. Феликс Эдмундович никого не успокаивал, не выставлял напоказ свое бесстрашие, презренье к вполне вероятной близкой смерти. Но от него веяло невозмутимым спокойствием, уверенностью в том, что мятеж, несомненно, будет подавлен и Советская власть, партия большевиков победят. Прибежал Попов, с порога крикнул: – Ну что, дождались? Из Воронежа две тысячи бойцов! К нам на подмогу! Дзержинский засмеялся: – Худо у вас дело. Врете! Дайте мне ваш револьвер. Попов растерялся: – А зачем? – Я застрелю вас как изменника! Попов прибегал несколько раз и всегда с потрясающей новостью: – Отряд Винглинского с нами! Слышали, что я вам говорю? – Слышали. С вами так с вами. – Мартовский полк тоже с нами! – С чем вас и поздравляем! – Крышка вам теперь! – Крышка так крышка! Ночью Попов влетел взъерошенный, фарфоровые глаза почти не двигались. – Ваш Свердлов распорядился Марию Александровну арестовать. Дзержинский, слышишь? – Слышу. Правильно сделал. – Да я за Марию пол-Кремля снесу! Сейчас прикажу моим пушкарям. Ничего не пожалею! От Большого театра одни декорации оставлю! Я за Марию всю Лубянку к чертовой матери!.. Здоровенный рыжий матрос схватил Попова за плечо. Андрей заметил на пальцах у матроса несколько колец, одно с большим темно-красным камнем. – Хватит, командир, разоряться! Перед кем икру мечешь? Не даешь ты мне воли – пришибить их, и все. Пошли, пошли, надо артиллерию поднимать. Убежали, и конвойный, приоткрыв дверь, тихо сказал: – Держитесь, товарищи! Я к вам больше никого не подпущу. Перепились все. Могут случайно ухайдакать… Дзержинский угадал. Дела у мятежников действительно были плохи. Задержание в Большом театре Спиридоновой и других лидеров левых эсеров, делегатов V съезда Советов, парализовало их Центральный комитет. Кроме того, среди членов левоэсеровского ЦК не было единства. Некоторые из них, такие, как авантюрист и демагог Донат Черепанов, требовали «самых решительных мер», а они сводились в конце концов к расстрелу Дзержинского и других чекистов. Другие, как Камков, ненавидящие большевиков, но не потерявшие окончательно способность трезво мыслить, говорили: «Хорошо, мы его расстреляем, это очень легко – раз, и готово! А что дальше? Большевики – народ решительный, они за Дзержинского хлопнут всю нашу делегацию на съезде Советов! Как вам это понравится?» Бывший народный комиссар почт и телеграфа Прошьян понимал весь авантюризм начатого мятежа, но не мог не участвовать в нем. Прошьян выполнил указание своего ЦК – занял с небольшим отрядом телеграф и объявил: «Мы убили Мирбаха. Будем, по всей вероятности, воевать с немцами…» Люди хмуро выслушали эту новость. Никаких серьезных мер к тому, чтобы удержать телеграф, Прошьян не принял. Отряд рабочих, которым командовал делегат съезда Советов председатель Иваново-Вознесенского губисполкома Михаил Фрунзе, вечером очистил телеграф от мятежников. Попов врал, потому что он растерялся. На людях, на виду даже у двух-трех людей он разговаривал энергично, размахивал револьвером, давал смелые обещания, а оставаясь один, торопливо ощупывал подкладку бушлата: под ней были фальшивые документы и солидная сумма денег. Ложась спать, он не снимал широких матросских брюк – в карманах были зашиты бриллианты. В Мартовский полк, находившийся в Покровских казармах, поехал Александрович – агитировать. Он охрип, пытаясь доказать первому батальону, что Ленин немецкий шпион, продал Россию Мирбаху и Вильгельму Второму, что Совет Народных Комиссаров «сплошь одни жулики». Батальон слушал хмуро. Почувствовав, что проваливается, Александрович пошел на крайность, заговорил, как охотнорядец: – Кто, по-вашему, Свердлов? Еврей – вот кто! Командир батальона крикнул: – Александрович! Вы насчет евреев проезжаетесь. А сами вы кто? Александрович повеселел от вопроса: – Я так и знал, что вы меня об этом спросите. По вашему, раз Александрович, значит, еврей? Кто же тогда Пуришкевич? Кое-кто засмеялся, командир крикнул: – Тем хуже для вас! Выходит, вы с черносотенцем Пуришкевичем из одной шайки? Александровича прогнали. Бойцы отряда Попова, предвидя неминуемое поражение, стали исполнять приказы нехотя, матерились по каждому поводу, огрызались. Все, что можно было выпить – водку, спирт, политуру, – прикончили еще вечером. К утру у трезвых появились трезвые мысли о неминуемом возмездии. Те, кто одумался, начали искать выход в буквальном смысле: проломили в стене дыру и ушли подальше от греха… По совету Свердлова к мятежникам направили парламентера с коротким предложением: «Сложите оружие, иначе все будете уничтожены!» Попов, отчетливо представляя, что его вряд ли пощадят, отклонил предложение. Когда парламентер уходил, за ним кинулись несколько мятежников. Попов приказал пулеметчику открыть огонь, но пулеметчик ответил так, что Попов, сам лютый матершинник, оторопел. Но все же успел выстрелить. Пулеметчик ударил его по зубам: – Своих, гад, бьешь?! Вокруг стояли бойцы, а на людях Попов всегда выставлял себя смелым. Он в упор выстрелил в пулеметчика, крикнув: – Именем революции!.. В это время заработала артиллерия. Орудия, поставленные ночью рабочими и красноармейцами на позиции, выбранные артиллеристом Ананьиным, точно били по штабу Попова. Снаряды вспахивали линию обороны. После первых залпов многие мятежники, побросав винтовки, подняли руки и пошли навстречу наступающим. Некоторые кинулись к Курскому вокзалу, к станции Москва-П, на Владимирское шоссе. Через пятнадцать минут после первого залпа районные Советы Москвы получили телефонограмму: «7 июля, в час дня, предписывается всем районным совдепам и рабочим организациям немедленно выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников. Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих. Арестованных не пропускать без тройной проверки и полного удостоверения в непричастности к мятежу. Через пять минут Московский Совет принял еще одну телефонограмму: «Передать всем волостным, деревенским и уездным совдепам Московской губернии. Разбитые банды восставших против Советской власти левых эсеров разбегаются по окрестностям. Убегают вожди всей этой авантюры. Принять все меры к поимке и задержанию дерзнувших восстать против Советской власти. Задерживать все автомобили. Везде опустить шлагбаумы на шоссе. Возле них сосредоточить вооруженные отряды местных рабочих и крестьян. Есть сведения, что один броневик, который был у восставших, бежал за город. Принять все меры к задержанию этого броневика. Председатель Совнаркома Петерс одним из первых ворвался в штаб Попова. Бежал по двору и кричал: – Феликс Эдмундович! Товарищ Дзержинский! – Слушаю вас, Яков Христофорович, – спокойно, как будто ничего особенного не произошло, ответил Дзержинский, выходя из подвала. – Добрый день. Поехали, товарищи, в Кремль. Надо все доложить Ильичу. Попов задержан? – Удрал. Мальгин обнял Андрея, засмеялся: – Живой! – Еще поживем… – Скажи по совести – струхнул? – Было дело… Из двери выглянул широкоскулый матрас, тот самый, что кричал: «Дорогу председателю ВЧК!» Андрей кинулся за ним. Матрос бросил револьвер, поднял руки: – Не стреляй, товарищ! Не стреляй… Броневик «Герфорд» несся по Владимирскому шоссе. Скоро должна была показаться Купавна. Водитель поздно увидел баррикаду: она была сооружена за поворотом. На шоссе полно людей с винтовками. Мятежники выскочили из броневика, побежали в разные стороны. Их догоняли, связывали руки, сводили к баррикаде – груде камней, на которой стоял пожилой рабочий с красной повязкой на рукаве, очевидно командир. Последним вылез водитель в разодранной, окровавленной рубахе. Он побежал, дико крича: – Ложись! И упал ничком в траву. Рванул взрыв. Броневик скрылся в черном дыму. Водителя поймали. Командир укоризненно сказал: – Ну и безобразники же вы, эсеры! Зачем машину взорвали? Ни себе, собачий сын, ни людям… Петерс отпустил Андрея домой: – Выспись, на себя не похож… Но выспаться не удалось. Пришел отец, потом Фрунзе, рассказали подробности ликвидации мятежа левых эсеров. Ни на одной фабрике, ни на одном заводе левых эсеров не поддержали. К утру рабочие отряды подошли к Большому театру, к Кремлю, не позволили мятежникам сделать ни одного выстрела. Фрунзе умолчал, что он командовал отрядом, отбившим у эсеров телеграф. |
|
|