"В час дня, ваше превосходительство" - читать интересную книгу автора (Васильев Аркадий Николаевич)

Ночь как ночь…

В театрик «Интимный уголок» публика собиралась поздно – приходить раньше девяти вечера считалось неприличным. На первом отделении – «Крылышки эрота», несмотря на соблазнительное название, публики было мало. Второе отделение – «Эхо дня» – пользовалось большим успехом, там был такой текст – что ни слово, то понимай как хочешь. Но гвоздем программы был дивертисмент артистов «Пролетарского театра», помещавшегося в Доме анархии на Малой Дмитровке, 6. Они отделывали такие штуки, что публика – приказчики из Охотного ряда, бывшие гимназисты, коротко стриженные девицы, не расстававшиеся с папиросами даже в зрительном зале, спекулянты со случайными дамами, подцепленными тут же, около подъезда театра, – давясь от смеха, хваталась за животы, визжала, стонала, бешено аплодировала и вызывала лихих остряков десятки раз.

Чаще других в «Интимном» выступали Фок и Кус, гордо называвшие себя артистами по убеждению, а не за плату.

Постоянные клиенты трактира Романова на Первой Мещанской, любители бильярда, хорошо помнили маркера Сашку Забалуева и жалели, что он куда-то запропастился. В «Интимном» они не бывали, а поэтому не могли знать, что Сашка стал Фоком, а его приятель, половой трактира Емельян Мальцев, – Кусом.

Репертуар у «Фокуса» был забористый. Фок иногда появлялся в женском платье с огромным ватным бюстом, и тогда даже перезрелые стриженые девицы выбегали из зала.

В этот вечер Кус вышел с гармонью. На лоб надвинута серая арестантская бескозырка. Растянув гармонь, он громко запел, показав золотые зубы:

Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзья,А завтра рано, чуть светочек,Заплачет вся моя семья…

На сцену вылез Фок с ведром и маховой кистью маляра. Он сочувственно посмотрел на Куса и спросил:

– Призывают?

– Так точно! Завтра являться.

– Куда? В пехоту?

– Хуже.

– В кавалерию?

– Еще хуже.

– В обоз?

– Ну, что ты… Я бы радовался, Хуже!

– Куда же?

– В Чрезвычайную комиссию. На отсидку.

Охотнорядцы заржали. Бурно хлопали девицы. Высокий субъект в пенсне, бородка клинышком, встал, сложил руки рупором, закричал: «Браво!»

На подмостках появился странно одетый человек – в солдатской шинели и широкополой черной шляпе. Он поднял руку. Фок и Кус вдруг исчезли, их словно ветром сдуло. Человек в шляпе обвел зал деловым приценивающимся взглядом и строго приказал:

– Прекратить глупый смех! Я не потерплю, чтобы в моем личном присутствии насмехались над Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. – Он с усмешкой посмотрел на зрителей: – А смеялись все! Я видел. И все сейчас будете платить контрибуцию…

Несколько зрителей попытались выйти из зала, но в дверях уже стояли верзилы с револьверами, в шинелях и шляпах.

Человек на подмостках опять поднял руку:

– Не торопитесь, граждане! Сначала выслушайте порядок. Верхнее платье – шубы, пальто, ротонды – реквизировано нами заранее и упаковано…

Один из верзил поставил возле двери стол.

– А вы сейчас будете проходить мимо этого столика и выкладывать все, что мы сочтем нужным. Деньги, часы, браслеты. Учтите, заведение оцеплено отрядом Чека, так что вырваться никому не удастся. Советую всем успокоить нервную систему…

И вдруг погас свет. И сразу – стрельба, крик, топот ног, женский истеричный визг…


Фок и Кус наперебой рассказывали Мальгину, как их осенило выключить свет:

– Мы сразу поняли, что это анархисты!

– Сразу догадались! И скорее звонить в Чека.

Хорошо одетый полный господин кричал:

– Вы их самих спросите: почему после их куплета о Чека эти разбойники появились, как черти из преисподней?!

– Разберемся, граждане, разберемся, а пока получайте ваши вещи, а заодно предъявляйте документы.

– Какие могут быть документы!

– Выдумали! В театр – с мандатом!

Андрей пришел, когда Мальгин разговаривал с наимоднейшей девицей: на лбу челка, глаза обведены двумя красками – лиловой и темно-синей, на щеке мушка. От девицы несло водкой, табаком.

– Слушай, дрюг, у меня докюментов нет… Мне ложить некюда.

Мальгин не успел слова сказать, как мадемуазель распахнула платье из мешковины с синей фирменной маркой на животе: «Сахарный завод Авдотьина. Первый сорт», – и предстала в чем мать родила.

– Карманов у меня нет, Понял, дрюг?

Мальгин вежливо посоветовал:

– Миледи, запахните мантию. И останьтесь до выяснения вашей личности.

Последней предъявила документы молодая красивая блондинка с огромными зелеными, как у кошки, глазами, назвавшаяся артисткой Барковской из Ярославля. Ее спутник подал удостоверение на имя Барковского И. И., представителя Ярославского губсовнархоза.

– Супруги? – спросил Андрей.

– Брат, – ответила актриса и добавила: – Родной…

Андрей внимательно посмотрел на брата. Щеки, лоб были у него гораздо темнее, чем подбородок и верхняя губа, – видно, недавно снял бороду и усы.

– Сами бреетесь?

– Не понимаю?!

– Когда бороду сбрили? Сегодня? Вчера?

– Ничего не понимаю. Странные вопросы…

Барковская захохотала:

– Я тебе говорила. У тебя же карточка на удостоверении с бородой…

Андрей показал ей удостоверение:

– Вы ошиблись. Без бороды. Извините, но вас тоже придется задержать до выяснения.

Барковский спокойно спросил:

– Надолго? Дело в том, что я прибыл в Москву с поручением окружного военного комиссара товарища Нахимсона к члену коллегии Народного комиссариата по военным делам товарищу Мехоношину. Я был у него сегодня. Я завтра обязан к нему явиться.

– Успеете, – перебил Мальгин. – Товарищ Мехоношин две недели назад уехал в Пензу. Сегодня в «Известиях» есть его письмо оттуда. Газеты надо читать, уважаемый…


Проводив Дзержинского, профессор Пухов спросил жену:

– Как, Лидуша, тебе понравился Феликс Эдмундович?

– Знаешь, Саша, в нем что-то есть, он определенно не из простых. Обещал справку о Сереже навести… Я его попросила, когда ты Кияткина провожал. Говорят, есть какое-то бюро, кажется в Лефортове, справки дают – об убитых, раненых, пропавших без вести.

Пухов промолчал, – он давно решил, что никогда больше не увидит сына.

В дверь забарабанили. Профессор успокоил жену:

– Не волнуйся, это комендант.

Из прихожей до Лидии Николаевны донесся хриплый голос Денежкиной:

– Что же это вы, гражданин Пухов, на дежурство опаздываете? Давай одевайся потеплее, шаль женину накинь, ночь звездная, видно, морозная выйдет.

Пока Пухов в прихожей одевался, Денежкина заглянула в кухню, в ванную, зашла в кабинет, постучала ключами по буржуйке. Возвратясь, сказала:

– Эту горелку свою выкинь, пока я ее не разломала. Хочешь государственное имущество – дом наш – спалить? Чтобы к завтрему – долой. И давай меняться, пока я не раздумала.

– Извините, Анна Федоровна, но менять квартиру на вашу я решительно отказываюсь.

– Какой ты решительный! Посмотрим…

– Мне обещана помощь…

– Тебе? Помощь? – ухмыльнулась Денежкина. – Уж не этот ли, что на моторе подкатывает, иностранец? Что-то он зачастил. И сегодня опять.

– Сегодня, Анна Федоровна, подкатывал товарищ Дзержинский. Слышали такую фамилию?

– Из Чека?!

– Совершенно верно. Председатель ВЧК. Минут двадцать как уехал.

– Ну что бы вам меня упредить, Александр Александрыч! Я бы на него хоть одним глазком глянула! И ведь слышала, как машина прогремела, а невдомек было выскочить. Лидия Николаевна, голубушка! – громко позвала она.

В прихожую вошла Пухова, удивленно посмотрела на Денежкину: что это с ней случилось?

– Лидия Николаевна, я давеча говорила, чтобы справки на продовольственные карточки пришли получить. Не надо, не приходите, тяжело вам подниматься, сама принесу. – Она подтянула ремень, приказала: – Дежурство отменяю! Чего это вы в такой мороз всю ночь будете топтаться?.. Пусть Сотников из девятнадцатой дежурит. Рожа у него как блин – масленая. Кобель здоровый!

– Извините, Анна Федоровна, но я уже собрался и пренебрегать государственными обязанностями не могу – моя очередь, стало быть, моя. Я расписывался…

– Так это что! Это пустяки! Это нам – раз, и готово.

– Нет уж, позвольте.

Анна Федоровна подозрительно спросила:

– А чего же про Дзержинского сказал? Или наврал?..


Ночь выдалась ясная, лунная. Такие ночи – холодные, какие-то бодрые – в марте очень хороши. Морозно, но уже неуловимо, намеком чувствуется близкая и желанная весна. Прозрачен воздух, с легким хрустом лопается под ногами ледок.

Дежурили вдвоем – Пухов и Иван Петрович Федоров, слесарь из депо Москва-Казанская, недавно переехавший в этот дом из соседнего, в подвале которого прожил всю жизнь. Получили у коменданта японские винтовки системы «Арисака». Патроны – пять штук – Денежкина дала только слесарю.

– Вам, Александр Александрович, ни к чему. Стрелять вы все равно не умеете, еще себе, не дай бог, в ногу закатите…

– Зачем же тогда винтовка? – засмеялся Пухов.

– Для страха… Кто вас проверять будет? А кого надо попугать – попугаете.

Ходили взад-вперед около дома. Иногда, увлекшись беседой, отдалялись до перекрестка.

– Вы, Александр Александрович, все знаете?

– Все, Иван Петрович, знает только один бог, да и то приблизительно. А что вас интересует?

– У нас в депо неразбериха, как у волостного писаря: пьян – все правые, а если трезвый – все виноватые. Надо нам аршинов сто водопровод протянуть. Все склады обшарили – нашли два обрезка, аршина по два… Летом бы я пожарные рукава приспособил, поверху пустил, а сейчас замерзнет все.

– А вы их в землю закопайте.

– Стынут!

– Деревянный короб сколотите. Тес-то у нас найдется?

– Найдем. А вы говорите – бог!..

Они отошли к перекрестку. С другой стороны к их подъезду подошел высокий солдат с бородой. За плечами болтался тощий вещевой мешок. Солдат скрылся в подъезде. Тяжелая дверь хлопнула. Пухов встревожился:

– Видимо, надо было спросить – кто такой? Слесарь равнодушно ответил:

– Это к нашей Анне Федоровне земляки приезжают: то из Рязани, то из Казани, то из Костромы. Развела родню на всю Россию!

Вдалеке послышались выстрелы.

Слесарь деловито спросил:

– И с винтовкой вы знакомы, Александр Александрович?

– В русско-японскую в Порт-Артуре пришлось воевать.

– Что же вы Анне Федоровне не сказали?

– Она меня всерьез не принимает. Буржуй я для нее, и все. Как же можно представителю буржуазии патроны выдавать?

Снова послышались выстрелы, на этот раз где-то рядом.

Из-за угла выскочил человек в шинели и шляпе. В руке большой узел. Увидев Пухова и Федорова, повернул. Выбежал еще один, тоже в шинели и шляпе, заорал:

– Яшка! Тикай…

Федоров вскинул винтовку:

– Стой! Стрелять буду!

Бандит с узлом, угрожая наганом и матерясь, пошел на Федорова. Слесарь выстрелил, и тот упал, обронив наган. Второй попытался перелезть через забор. Пухов подбежал к нему, ткнул его в спину винтовкой:

– Слезайте, и руки вверх!

В переулок вбежало несколько вооруженных людей. Схватили того, что стоял у забора под охраной Пухова. Подняли раненого. Видимо, старший группы взял его наган, крутанул барабан, заглянул в него и подошел к Федорову и Пухову.

– Спасибо, товарищи! Ваше счастье, что у него патроны кончились.

– Чекисты, – уважительно сказал слесарь, когда вооруженные люди повели бандитов. Из подъезда выскочила Денежкина.

– Кто стрелял?

– Мы, – ответил слесарь. – А вас, уважаемая Анна Федоровна, нашлепать бы по одному месту: подвергли товарища Пухова смертельной опасности – не дали ему патронов.

– Ладно уж! Идите отдыхайте, Александр Александрыч, домой, домой.

В подъезде профессор спросил Федорова:

– Какое сечение?

– Чего?

– Труб, которые вам нужны?

– А! Восемь с половиной дюймов.

Прощаясь на лестничной площадке второго этажа, Федоров засмеялся:

– Как вспомню – как бандит вашей винтовки испугался и лапки кверху! А она незаряженная! Неважный нынче грабитель пошел. Одно слово – анархист.

Пухов осторожно, стараясь не потревожить жену, тихо открыл дверь. Снял, шапку, потянулся положить на привычное место – на широкую полку над старинной вешалкой с бронзовыми передвижными крючками. На крючке висела грязная солдатская шинель. Фуражка со сломанным козырьком валялась на полу, рядом с вещевым мешком.

Не вошла – вбежала Лидия Николаевна.

– Сашенька! Только ты не волнуйся. Сережа…

– Лида, что с тобой?

– Ничего, Сашенька. Он бреется…


Дежурные группы чекистов вернулись на Большую Лубянку, 11, только под самое утро.

Петерс, тоже дежуривший этой ночью, собрал всех и подвел итог:

– Ночь как ночь. Пять налетов анархистов; девятнадцать вооруженных ограблений, в том числе три с убийствами; диверсия на фабрике Гюбнера – кто-то бросил горящую паклю в бочку с бензином; в Цветной лечебнице на углу Трубной и Цветного бульвара угорело тридцать семь больных – трое скончались; в два часа налетчики пытались пробраться в главную контору «Известий» на Мясницкой, но помешал рабочий патруль… Идите, товарищи, немного поспите. Ровно в девять к Феликсу Эдмундовичу. И еще одно происшествие. Для тебя, товарищ Мартынов, особенно важное: этой ночью из тюрьмы убежал Филатов.